Судёнышко-брандер почти бесшумно подошло к тёмной громаде испанского корабля. Оттуда не раздалось ни звука - не заметили, не услышали тихого шороха и звяканья.
Натянулись канаты - и они встали почти вплотную к высокому борту.
Убедившись, что брандер прочно закреплён, он спустился в трюм, не теряя времени.
Воздух был тяжёлый - смола, дёготь, сера. Тесное пространство заполняли бочонки с дёгтем и смолой, пенька и старая парусина, кое-где маленькие кульки с порохом.
Он поджёг моток пакли и бросил на пол. Зашипело, потянуло дымом. Пламя запрыгало, поползло.
Оранжевые всполохи осветили бочонки, рваные паруса, капли дегтя. Фитиль, протянутый вверх вдоль мачты, загорится через несколько секунд - и брандер займётся целиком. Жар дохнул в лицо.
Он огляделся - всё шло как надо - и поспешил наверх.
Прохладный морской ветер отогнал слабый пока дым.
- Отваливать, - тихо сказал он, садясь в шлюпку.
Испанец всё ещё дремал, заслоняя луну. Корабли качнулись, чуть соприкоснувшись бортами. Обмотанные тряпками вёсла - два матроса тоже вызвались добровольцами - погрузились в чёрную воду.
Скоро брандер будет в огне, и, если всё пойдёт как задумано, испанец тоже запылает.
Это был их единственный шанс - если не вырваться из ловушки незнакомого берега, куда их так мастерски загнали, то хотя бы не быть сразу уничтоженными пушками превосходящего противника на рассвете. Им предлагали сдаться - и получили отказ. Теперь испанец караулил у выхода из бухты, ожидая утреннего прилива - огромный, грозный, неповоротливый. При низкой воде он не мог пройти между скал, не рискуя сесть на рифы.
Пахло свежей смолой, и он не мог понять - мерещится ли после трюма, или тянет с испанца.
Гребцы наваливались на вёсла, он направлял шлюпку к огням "Решительной".
На скалах тоже мерцали огоньки - город и крепость. Наверняка жители уже приготовили подзорные трубы, предвкушая завтрашнее сражение.
Резкий крик.
- ¡Fuego!
Он обернулся: языки огня уже лизали борта испанца, отражаясь в чёрных волнах. В свете пламени клубами валил густой дым, искры сыпались по ветру.
Занялось!
На испанце кричали, раздавались команды.
Полыхнуло, затрещало, словно залп из сотни мушкетов. Брандер был полностью охвачен пламенем. Команда безуспешно пыталась оттолкнуть его баграми.
Рядом слабо булькнуло - по ним открыли огонь, почти вслепую.
- Навались, - скомандовал он, поправляя руль. - Когда пламя разгорится, им будет не до нас.
Вёсла отчаянно резали воду. Ветер донёс дым и запах смолы. Один из матросов едва не закашлялся, но проглотив звук.
Свет стал ярче. Он снова обернулся - пламя охватывало корабль.
Быстро. Слишком быстро.
И тут он понял: смола. Испанцы совсем недавно просмолили борта.
- Быстрее! - крикнул он, уже не заботясь о тишине.
Дрожащий свет уже доставал до них. Выстрелы не стихали - фонтанчики воды, щепки от планшира.
Близко. Слишком близко.
Он не знал, что испанец просмолён. Не ожидал, что пламя пойдёт так стремительно.
Если взорвётся слишком рано…
Он мотнул головой, сосредоточившись на руле.
Матросы тоже поняли опасность и налегли с удвоенной силой.
Раздалось несколько коротких тресков.
На миг стало ослепительно светло - исчезли все тени.
Люди бросили вёсла, скорчились, закрыли лица.
Он пригнулся, прикрыл голову, зажмурился.
Чернота сменила свет - и в спину ударила горячая стена.
Кожа вспыхнула, словно её сдирали живьём. Одежда прилипла к боку и плечу.
Боль - резкая, жгучая, потом - онемение. Дышать стало нечем.
Звук настиг мгновением позже. Сам воздух взорвался, прошёл сквозь тело тяжёлым, гулким ударом.
Потом - вязкая тишина.
Слух вернулся тонким звоном. Он почти не слышал эхо, гулко покатившееся по скалам.
Жар накрыл снова - сильнее прежнего. Спина, бок, правая рука жгли нестерпимо. Дым душил, горло обжигало, в глазах темнело. Дохнуло смолой, гарью, палёной тканью - и сквозь это проступало сладкое, тошнотворное.
Шлюпку качнуло, подбросило. Над головой плясали оранжевые сполохи. Горящие щепки с шипением падали в море. Он едва успел схватился за планшир - и мир перевернулся.
Холодная вода обняла его, обжигая сгоревшую кожу. Он не знал, где верх, где низ. Рот и нос наполнились солёной водой и пеплом. Он пытался выплюнуть их, схватиться за какой-то обломок - не их ли шлюпка?.. Каждое движение приносило агонизирующую боль. Правая рука не слушалась. Лёгкие сжались, не в силах вдохнуть или выдохнуть.
Слишком быстро… Рвануло слишком быстро…
Но дело было сделано.
Потом пришло странное безразличие.
Силы оставили его, волны сомкнулись над головой, и море приняло в холодные объятия. Последним рывком воли он подумал о матросах - где они? Перевернулась ли шлюпка? Выпал ли он сам?
Нельзя потерять сознания. Не сейчас.
Он забился в воде - наверх. Правая рука не слушалась. Воздуха не хватало. Всё длилось бесконечно.
Но тело тонуло, разум гас.
В глазах темнело, и он вдруг вспомнил - увидел - родных. Ясно, словно наяву - строгий отец, матушка, сёстры. Они сидят за столом, горят свечи. Даже Леопольд, его сводный брат, с ними.
Все смотрят на него - пристально, внимательно.
Проваливаясь в холодную бездну, он уже не чувствовал боли - только тяжесть и холод.
И вдруг что-то внутри встрепенулось. Не разум - плоть. Привычка к жизни, к борьбе.
Громкий гул в ушах. Нос нестерпимо щипало от морской воды, лёгкие разрывало.
Ах, да. Горящий испанец. Его люди. "Решительная".
Из последних сил он толкнул тело вверх, отчаянно хватаясь левой рукой за воду.
Ещё немного. Ещё. Упадёшь потом. Сначала - люди…
Он вынырнул, хватая воздух ртом, вцепился в кусок дерева. Его обнял тёплый воздух, пропитанный тяжёлой гарью.
В глазах снова темнело. Тело отказывало.
"Я умираю", - возникла спокойная отрешённая мысль. "Море по праву забирает меня себе".
Это была почти безмятежность.
- Сэр!.. - услышал он, чувствуя, как его хватают за руку и тащат.
Последним усилием он повернул голову. Шлюпка. Их? Или за ними прислали другую?
Его втащили в шлюпку, и гребцы мерно навалились на вёсла.
Уже не спеша.
Он молча смотрит вокруг - обгорелые трупы, части тел, куски дерева.
- Вот это вас обожгло, сэр, - хрипло сказал один из них.
- Что с теми, кто был со мной?.. - смог выдавить он.
Ответом было молчание.
А что с испанцами? Погибли. Много. Повезло тому, кто погиб мгновенно.
Небо было расцвечено алым и золотым. Словно огромный испанский флаг над погибшими, - подумал он.
Мелькнула другая мысль - если я выживу, я никогда не буду смеяться над канонирскими суевериями.
Он не помнил, как они подошли к "Решительной" - память распадалась на куски. Искры в чёрном небе. Оранжевые всполохи на чёрных волнах.
Шлюпка подвалила к борту, и к ним протянулись десятки рук. Он не помнил, как поднялся. Взволнованные лица, голоса, кто-то - кажется, капитан - говорил что-то о храбрости.
"Вы спасли сегодня много жизней".
И ещё больше уничтожил. Война. Испанцы ничего ему не сделали. Как и он ничего не сделал испанцам. Которые завтра открыли бы по ним огонь.
Кожа горела, боль была всепожирающей: казалось, огонь проник в кости. Дышать было тяжело, тело дрожало, но он стиснул зубы и, отталкивая руки, спустился в лазарет, цепляясь за трап.
Пахнуло уксусом и маслом.
Он не помнил, как оказался на столе у судового хирурга. Кружка с бренди у губ - он пьёт, не дыша, большими глотками.
Хирург и его помощники разрезают остатки камзола и рубашки, и это новая мука.
"Режь, а не тяни! Кому говорю!".
Они стараются, но ткань сгорела вместе с кожей. Ножницы осторожно срезают обгоревшую плоть с плеча. Он не удерживается - стон переходит в задыхающийся вскрик.
Холодная морская вода на спине - он вскидывается, хватая воздух.
Шипение. Запах уксуса.
Доктор бормочет про "охладить и очистить". Холодные руки ощупывают грудь, проверяют пульс.
- Тут больно? Помните, где вы?
Он пытается ответить. В ушах по-прежнему шумит, мысли путаются, голова кружится. Он то проваливается в темноту, то снова видит качающийся светильник.
Доктор работает быстро, бормоча, что им всем повезло.
- Спасибо вам, лейтенант. Страшная штука, эти брандеры.
Пахнет маслом. На спину ложится холодное, влажное, и это почти облегчение. Ткань, пропитанная мазью, скользит по ожогам.
- Постарайтесь уснуть, - голос издалека. - Если боль станет невыносимой, дам лауданум.
Он кивнул - и провалился в жгучую, вязкую черноту.
Он то и дело просыпается. Каждое движение приносит муку. Сквозь тёмную пелену, полную неясных и кошмарных образов, доносятся стоны и крики - в лазарете кто-то ещё.
***
Утром - первая перевязка. Прикосновение к обожжёной коже было невыносимо. Доктор старался быть осторожным, но бинты кое-где пристали и отходили с трудом.
Немилосердное сознание не покидало его.
Он вспоминал охваченный пламенем корабль, обугленную плоть, дым и жар. Каково это, когда обожжено всё тело?..
А потом представлял могучий залп испанца всем бортом по "Решительной", их небольшому фрегату: ядра сметают и разрывают людей, такелаж, паруса. Острые щепки, залитая кровью палуба, разорванные на части люди. А на испанце готовятся к новому залпу.
Успеешь ли что-то почувствовать, когда голову оторвёт ядром?
Сидеть и ждать смерти было невыносимо. Он физически чувствовал нетерпение сделать хоть что-то. Поэтому, когда капитан спросил, кто готов быть волонтёром, он отозвался - через три долгих секунды.
Им двигало не одно лишь нетерпение. Ему хотелось сделать имя, быть не просто внуком уважаемого капитана, купившим патент.
Имени же отца здесь никто не знал - и это было на руку. Младший сын должен пробивать дорогу сам.
Заплатил ли он за свои амбиции? Да. Мог ли он поступить иначе? Нет. Готов ли он был заплатить? Он не жалел.
"Трусость обошлась бы дороже", - подумал он.
***
На утреннем обходе доктор - бледный, усталый, помятый - нахмурился.
- Ожоги серьёзные. Не смертельно, если не будет инфекции. Ещё ушиб лёгких и сотрясение, насколько могу судить. Вы должны оставаться в постели несколько дней.
Утром он увидел матросов, что запускали с ним брандер. Их обожгло хуже - руки, спина, ноги. Несколько незнакомых людей - испанцы - бредили или лежали без чувств. На некоторых было страшно смотреть.
Позже в лазарет пришёл капитан. Поблагодарил, сказал, что доктор настаивает на береговом госпитале - выздоровление займёт недели, если не месяцы.
Это ввергло его в тихое отчаяние.
Капитан упомянул, что уже написал адмиралу, отметив его заслуги, пожелал выздоровления и отошёл к остальным.
Он нарушил указания доктора этим же днём.
Придя в себя - не зная, спал ли он или терял сознание, день сейчас или ночь - он не был уверен, что опасность миновала.
А если ему суждено умереть, он не хотел умирать под палубой. Хотел ещё раз увидеть море.
Едва почувствовав силы, медленно, сцепив зубы, он поднялся на палубу. Несколько раз чуть не упал. Над мыслями и чувствами цепко царила боль.
Был серый день. Свежий воздух тронул волосы, коснулся лица. "Решительная" уже расправила паруса и вышла в открытое море.
Доктор в сердцах отругал его, живописуя, как он будет умирать от заражения или гангрены.
Но беспокоило его другое. В бреду, в забытье, во сне то и дело кто-то спрашивал:
- Что случилось?
И кто-то отвечал - глухо, путано:
- Лейтенант погиб.
В мире забытья он знал, что этот голос собирается отнести новость деду. И его дед, услышав её, напишет письмо родителям. Ошибочное.
Нет. Я должен прийти сам и сказать, что жив.
Жгущая боль и жар стали его компаньонами. Перевязки - мучительной рутиной, и он научился терпеть их. Днём ещё держался, но ночи были хуже. Сон не шёл, несмотря на изнеможение. Доктор предлагал опиум, но он соглашался лишь когда было совсем невыносимо.
***
Когда он наконец оказался в госпитале, приземистом каменном здании на берегу, ему было уже легче. Но теперь кожу тянуло - при каждом вздохе она натягивалась, как пергамент. Стоило двинуть правой рукой, как боль вспыхивала снова.
Сквозь забытье ему почудилось: кто-то рядом произнёс: "Грозящая".
Он вздрогнул. Корабль его деда. Или то был бред?
Тут же засвербило: отправить весточку. Кто знает, какие слухи ходят - один сказал одно, другой услышал другое. Что, если доктор сказал, что он не жилец?
Но, не дождавшись, пока к нему снова кто-то подойдёт, он незаметно для себя провалился во тьму.
В ту же ночь поднялся жар.
Он открыл глаза в темноте. Тишина. Мгновение казалось вечностью. И вдруг - ужасная догадка.
Он резко выбросил руки вперёд, ожидая встретить стенки гроба - и встретил лишь воздух.
Кто-то застонал за занавеской.
Глубоко вздохнув, он провёл рукой по глазам.
Госпиталь. Берег. Порт.
Снова вспыхнула мысль про деда.
Он сел, провёл по телу: рубашка, бриджи. Глаза привыкли к темноте, и он увидел сундук у постели. Открыл, наощупь нашёл жилет, плащ.
Камзол он даже не стал пытаться надевать, а жилет не смог застегнуть - обожжённая спина не вынесла бы этого прикосновения. Плащ взял в руки. Треуголка не нашлась.
С усилием встал, поморщившись, и тихо прошёл мимо спящего помощника хирурга к двери.
Снаружи пахло морем и дёгтем. Где-то затянули пьяную песню. На рейде, словно дремлющие птицы, покачивались корабли.
Голова кружилась, сознание слегка плыло.
Он поймал проходящего мичмана:
- "Грозящая"?..
Тот не сразу понял, потом махнул рукой к гавани.
- Поищите у пристани, сэр. Там их шлюпка стоит.
Несколько минут - и он в порту. Прохладный воздух пах водорослями. Он поёжился, но не смог заставить себя накинуть плащ.
У причала покачивалась пара шлюпок. Он спросил, нет ли среди них с "Грозящей". Матросы было посмотрели на него подозрительно, но всё же с одной из шлюпок подтвердили. Он коротко назвал себя - лейтенант с "Решительной" - и спросил, где капитан.
- Капитан нынче на берегу, сэр, в "Королевской короне". Лейтенант велел держать шлюпку наготове, - ответил один из матросов.
- Я провожу вас, сэр. Вид у вас совсем больной, - добавил он, поднимаясь.
Они пошли вдоль тёмной пристани. От воды поднимался туман. Каждый шаг отзывался болью, дышать было тяжело, но он шёл - к вывеске с короной, видневшейся вдалеке.
С каждой секундой внутри крепла мысль: дед здесь.
У входа пахло дымом и жареным мясом. Впервые этот запах не казался приятным.
Он поблагодарил матроса, пошарил по карманам, чтобы дать ему монету, но тот повернул обратно, пробурчав, что помог от сердца.
Внутри было тепло и светло. Он перевёл дыхание, спросил хозяина - и тот молча проводил его наверх. Голова закружилась, и он схватился за стену, чтобы не упасть.
Скрипнула дверь, и дед - без камзола и парика, с трубкой в зубах, не отрывая взгляда от бумаг, бросил вопрос голосом, от которого кто угодно пожалел бы, что посмел отвлечь его от дел.
Но вот дед поднял голову - и застыл.
- Боже правый! - трубка была позабыта, и дед, вскочив на ноги, заключил его в объятия.
Он зашипел от боли, стараясь не закричать.
- Чёрт подери!.. Что случилось? Мы пришли только сегодня, я не знал, что ты здесь… Что стряслось?.. Садись же!
Он сел рядом, как когда-то в детстве, когда дед рассказывал про пиратов, штормы и сражения.
Теперь была его очередь.
Он рассказал про брандер. Про испанца. Что теперь проведёт на берегу чёрт знает сколько.
Дед хмурился, пуская облачка дыма.
- Я повёл их на смерть, сэр. И те испанцы... Они сгорели заживо от моей руки.
На несколько мгновений повисло молчание.
- Это война, мальчик мой. И цена командования, - дед говорил негромко, сухо и тяжело, не отрывая цепкого взыскательного взгляда. - Адмирал может завтра отправить всех нас туда же.
Дед молча затянулся.
- Это твои мертвецы, и ты их не забудешь. Не делай же их смерть напрасной. Вынеси урок.
Придвинул ему письменный прибор и бумагу.
- И напиши родителям - они ждут твоих слов.
***
Потянулись однообразные дни на берегу. Перевязки были привычной пыткой. Дед навещал его, когда позволяла служба.
Постепенно жжение ушло, сменившись подёргиванием, зудом, покалыванием. Кожа стягивала тело, жёсткая, тесная. Боль теперь вспыхивала лишь изредка. Старая кожа сходила, обнажая новую - розовую, чужую.
Потом отступили слабость, жар, сонливость. Он каждый день гулял по пристани. Камзол всё ещё причинял боль, но он упрямо надевал его - привыкал.
Однажды пришло письмо с печатью адмиралтейства.
Внутри - сухие, сдержанные фразы - благодарность, пожелание выздоровления.
И уверенность, что через два месяца он не откажется принять командование небольшим быстрым бригом.
Он долго сидел на постели с письмом в руке.
Впереди ждала новая ответственность, новые победы и поражения, новые смерти. Первое собственное командование.
Он вышел на улицу.
Закрыл глаза, подставив лицо морскому ветру.
У всего есть своя цена, готовы мы её платить или нет.
Он сделает так, чтобы она не была напрасной.
Спасибо большое, автор!
) Не эльф, нет. Крепкий, ловкий и хитрожопый мужик лет 30.
