"Кровь Ночи" 3272-3292 годы II Эпохи.
Хэльге. (Кровь ночи)
>Ее звали Алмиэль Аданэль. Мать думала - родятся две дочери, а когдаоказалось сын и дочь, они с отцом все никак поладить не могли, и в конце концов дали девочке двойное имя, словно была она принцессой
Элдар... Отец изредка называл по-другому - Хэльгэ. Странное имя - как вздох ветра. Тайное имя. Талисман. Только однажды он рассказал о страннике, встретившемся ему в Сирых Землях, и предсказавшем ее
рождение.Странное начало твориться с ней еще в детстве. Мать однажды едва не обиделась на нее - подарку ее дочь была рада, но он явно не был для нее нежданностью.
- Ты уже видела его?
- Нет, аммэ. Я знала.
- Тебе сказал отец?
- Нет, аммэ! Я просто знала...
...Темные аметисты в тонкой серебряной оправе - единственная драгоценность, которую взяла с собой из дома. Тот, давний подарок матери. Темный аметист с сумрачно-вишневой искрой - Кровь Ночи, горький камень, алмиэ. Камень-судьба. Слово древнего языка - древнее, чем Нуменорэ, древнее, чем кровь Атани. Слово Тьмы, как и это имя-талисман: Хэльгэ. Горький
стебель, вмерзший в лед. Слушающая-мир. Здесь, в маленькой лачужке, притулившейся в скалах на морском берегу, она собирала из режущих осколков памяти свои прежние жизни - не видя в этом цели; сперва ей казалось - она делает это лишь затем, чтобы хоть чем-то занять себя...Скалы и море, соленый восточный ветер - и чудовищная, нечеловеческая тоска...
Одна - один на один с собой и со своей никому не нужной памятью. Не нужной здесь, в Нуменорэ.
Может быть, ее знания и пригодились бы в Эндорэ - но она не могла оставить свою обреченную землю. Впрочем, те,
кто понял бы ее - там, в Покинутых Землях - знали все не хуже ее. Она не была нужна никому. Ни сама она, ни ее воспоминания.
Но разве "знать" и "помнить" - одно и то же?.. Иногда она задавалась вопросом - что проку в том, чтобы мучить себя бесполезными и больными воспоминаниями? Может, права была мать, и ей действительно нужно жить, как все... А что значит - жить, как все? Как
Верные, бегущие королевского гнева? Или как беспечные придворные шлюхи? И - что делать тогда с этим даром? Разве можно забыть все? Ведь все равно, как ни пытайся, не забудешь никогда - тонкое, словно изо льда
выточенное - лицо твое, невероятные глаза, черные крылья...
Старый
дом. Слишком старый. Дом-башня - заколочены слепые окна, все вокруг
зарослобурьяном в человеческий рост, и темный густой плющ ползет по
стенам - старый, старый плющ... Пыль столетий.
Говорят, в этом доме
живет призрак. В лунные ночи неслышно ходит среди трав бледная хрупкая
дева в одеянии из лунного света, и струятся водопадом серебряные
волосы. Она шепчет что-то, и плачет, и поет луне... Говорят, она была
королевской дочерью - много веков назад. Неведомо почему, она убила
себя, и потому не знает ее душа покоя. Века стерли ее имя, но так никто
и не решился поселиться в обветшалом доме-башне, принадлежащем королям
- и никто из королей никогда не жил здесь уже много лет - а может,
веков...
Призрак... Да вот он, этот призрак - отражение в зеркале:
лунный свет выбелил длинную льняную рубаху до чистоты и тонкости
батиста. Дочь Тар-Элендила Пармайтэ, Исилмэ. Счастье - сомнение.
Счастье - неведенье. Тяжело жить со знанием того, что должно свершить -
что не сможешь сделать, не хватит сил...
Что может быть интереснее для двенадцатилетних детишек, чем дом с привидениями?
Глухой
ночью Дагнир и Алмиэль пробрались сквозь заросли к пустому дому.
Придумал это, конечно, Дагнир; Алмиэль, впрочем, долго уговаривать не
пришлось.
Призрака в саду они не встретили, а потому решили
забраться в дом - двери, конечно, были заперты, но вытащить ржавые
гвозди из рассохшихся досок было делом минутным, дети даже умудрились
не пораниться. Они пролезли в окно и с замиранием сердца пошли вперед.
Нет,
и здесь не оказалось привидения. Ни стонов, ни шепота - тишина да
поскрипывающие пыльные половицы. Одна комната на втором этаже оказалась
незапертой, и девочка проскользнула внутрь...
Это была спальня. Нет,
она не смогла бы сказать, почему так уверена в этом. Медленно,как во
сне, прошлась по комнате. Остановилась. За спиной ее тихо скрипнула
дверь - девочка обернулась, невольно вскрикнув:
- Лорн?..
Никого и ничего - нет, но взялось же откуда-то это - "Лорн"! И что за старанное имя...
...Лаурион
его звали - медно-рыжего длинноухого пса и янтарными грустными глазами.
Достойное имя для собаки с королевской псарни. Но юная принцесса
называла его коротко - Лорн. Единственный друг. Единственное существо,
которое любило ее. Лорн...
Из детского любопытства она начала
расспрашивать наставника - правда ли, что в том доме жила королевская
дочь? Наставника несколько удивил столь внезапный интерес ученицы к
истории, однако он покопался в старинных книгах и выяснил-таки - да,
была такая, вторая дочь Тар-Элендила Пармайтэ - Исилмэ. Девочка
задумалась, а потом спросила:
- Была у нее собака?
Наставник даже не понял сразу:
- Собака?..
- Ну, да! Рыжий такой пес - Лаурион. Лорн.
-
Но, помилуйте, молодая госпожа, откуда же я это могу знать! История
рассказывает нам о королях, о великих воителях, об ученых...
Вообразите, что было бы, ежели летописцы занимались бы собаками!
На этом, собственно, урок и окончился.
........................................................
Здесь,
в Орростар, гуляет соленый морской ветер, и кажется - рыбачьи хижины
забиваются в расcелины скал, чтобы укрыться от него, чтобы хоть немного
согреться.
Она с самого начала была чужой здесь: пусть и жила
немногим лучше, чем сыновья моря - не скроешь слишком тонких и нежных
рук, точеного узкого матово-бледного лица потомственной аристократки.
Но подсмеиваться над ней, непривычной к тяжкому труду рыбацких жен, не
решались даже самые смелые. Ее побаивались и почитали: она могла
предсказать бурю, умела лечить болезни и раны, могла помочь советом,
успокоить плачущего ребенка, предупредить опасность или рассудить
спор... Но она была чужой.
Сколько раз думала она о том, как хорошо
было бы, чтобы рядом был кто-то сильный, кто-то, кому можно довериться,
кто-то, кто поможет и защитит - и жестоко смеялась потом над этой
женской слабостью: кому могла бы она довериться, и - как, от чего ее
защищать? От памяти?
А ведь - пыталась же искать таких, как она. Не
могла поверить, что - одна такая. Нашла. Лучше бы не находила... А
вернее сказать, нашли - ее.
Как они называли себя? Искупители.
Возвышенно. Высокопарно. Впрочем, она не успела задуматься об этом,
когда на темной улице - она тогда торопилась домой - ее остановила
женщина с холодными завораживающими глазами. Единственным вопросом:
- Ты - видящая?
- Я?.. - Алмиэль растерялась.
-
Не делаешь ограждающих знаков, когда проходишь мимо Храма. Увидела
нашего брата - отшатнулась, в лице изменилась. Давно знаем тебя. Умеешь
видеть? Знаешь об Учителе Истины?
- Брата?.. о-ох, да... был - дня
два назад - встретился на площади - в черном. Слепой. Незажившие раны
вместо глаз. Едва сдержала крик; можно было подумать - просто
испугалась. Только эта, как видно - не подумала.
- Учитель..?
-
Тано Таир-ис, - тихо и торжественно; но взгляд остается внимательным и
цепким. Алмиэль почувствовала, как холодеет ее лицо: ни в Гэлломэ, ни в
Аст Ахэ никогда не сказали бы так, но слова - древние, забытые...
Женщина удовлетворенно кивнула:
- Ты - наша. Придешь. Через три дня. Тебя проводят.
- Тебя как зовут? - только и сумела спросить Алмиэль.
- Кто принял Служение - отвергнет себя и оставит имя свое, - это
прозвучало как слова из проповеди, и голос стал иным -
бархатно-глубоким.
...............................................
...Она
все говорила - с безумно-вдохновенным лицом, срываясь то на крик, то на
шепот - и внезапно очнувшись от жгучей боли узнавания и виденья Алмиэль
осознала - коленопреклоненные в маленьком зале пили ее слова с каким-то
упоением, с радостным восторгом фанатиков. Она стиснула горло рукой,
загоняя внутрь рвущийся с губ крик - не видеть, не видеть этих влажно
блестящих восторженных глаз, не видеть...
- ...и снизошел к нам
Первородный сын Бога Единого, и взял на себя горести наши, и грехи
наши, и понес болезни... дабы искупить кровью своей род людской и
очистить его от греха, в жертву Всеотцу принес он себя.
"...не надо..."
-
Добровольно ступил он на путь страдания, и принял муку за нас, дабы
очистились мы и чистыми вступили в жизнь вечную; и кровью его искуплены
грехи наши, ибо таково было условие, положенное Всеотцом...
"...нет..."
- И тот, кто следует путем Его, да не устрашится страданий; ибо муки плоти возвышают дух...
Юноша
с темно горящими глазами вдруг поднялся, шагнул к жаровне, сгреб
пригоршни углей и сжал их в ладонях. Еще несколько мгновений он молчал
- только вздулись жилы на шее и на висках - а потом закричал низко и
страшно, а те, кто был вокруг, смотрели на него с прежним мрачным
ликованием, и пророчица резко выкрикнула высоким, почти режущим слух
голосом:
- Славьте его!..
И тогда она рванулась к юноше, ударила
по рукам - зашипели на влажном полу сгустки жгучего жара, - рухнула на
колени - зашептала что-то - безумные слова без голоса - задыхаясь от
липкого сладковатого запаха горелой плоти - закрыла глаза - не видеть,
только не видеть, не смотреть...
И краем сознания - казалось, прошли
века - поняла вдруг, что в зале стоит мертвая тишина, что нет больше
этого глухого звериного воя... Потом - не было уже ничего.
С тех самых пор она больше не могла лечить прикосновением к душе - никого. Никогда.
"Знать" не значит "уметь"...
......................................................
Если
я и могу сделать хоть что-то - то там, не здесь. Ведь можно пробраться
на корабль, хотя и мало кораблей уходят теперь на восток из гаваней
Андуниэ... Но - оставить здесь брата? - оставить людей, которые
надеются на меня, верят мне? Да и нет во мне звездной крови, я не
доживу до часа встречи - не все ли равно, как и где уходить... Я ведь
не смогу никому передать эту память. Я должна остаться собой. И даже
если удастся добраться до Эндорэ - что я скажу там, в Земле Ночи? Скажу
- я бежала из Нуменорэ, примите меня? Что сделал бы ты?.. Нет. Прости
меня - я люблю эту землю. Я не вправе уйти. Снова - не могу.
Не знаю, не понимаю сама - почему, но - не могу. Слышишь? Прости меня...
Обреченность. Это уже не больно. Страшно все знать. Впрочем - нет, не все: я не вижу конца своего пути. Это милосердно...
Я.
Кто - я? Элхэ. Ахтэнэ. Исилмэ. Нариэль. Все они - я, и я - они, и я -
иная... Странно. Начало пути - и конец пути. Степная волчица, безумный
бег под луной; стебель ковыля под ветром; луч осенней луны; капля
дождя... Где я была, когда меня не было? Где я буду, когда уйду снова -
долгие века до возвращения? Кем я стану? Чем я стану? Капля росы,
морская пена, падающий лист... Где будет моя душа, мое "я"? - не
бессмысленно ли размышлять об этом... И что проку - помнить имена тех,
что - были, тех, что - еще будут...
Бессмертная. Я - бессмертна. Я,
четырежды умиравшая - бессмертна. Тяжело осознать.Память бессмертной -
в хрупкой смертной оболочке. Мысли бессмертной. Душа бессмертной.
Тяжело помнить. Милосердный дар: беспамятство. Забвение. Бессмертным
этого не дано. Арта помнит все: коснись - и вспомнишь... И я помню все.
Помню всех. Я помню тебя.
Руки твои...
Узкие и тонкие руки, и
ладони - две открытых раны. Задохнувшись от боли, читала по ним: следы
от оплетенной кожей рукояти меча - от резца - тонкие шрамы на пальцах,
оставленные струнами... впечатавшаяся в ладони память. Что же они
сделали с тобой...
Как красиво, как плотно облегали руки тонкие
перчатки черной кожи... Никто не видел, как ты снимаешь их. Даже
Ортхэннэр. Лучше не видеть. Они прикипают к живой плоти - каждый раз
словно кожу сдираешь. А под широкими раструбами - наручники. За суровой
спокойной красотой - живая боль. "И ничто не может избавить его от боли
ожогов - во веки веков"; так говорят предания Элдар. Кто слагал эти
строки - не видел его рук. Да и зачем? Во веки веков... как запретишь
этим рукам - касаться струн, камня, металла?
Лицо твое...
Полет
сокола в звонком зимнем небе. Выточенное изо льда - высокий лоб, острые
тонкие черты - и брови, взлетающие легким изломом - и ресницы -
длинные, черные - за миг до того, как поднимешь веки, успевала не
вспомнить - угадать, какими должны быть - глаза, и только цвета глаз не
угадать никогда... Стремительная чистота линий - и неуловимая
изменчивость, совершенство незавершенности...
Мне пришлось прожить
три жизни, чтобы снова вспомнить все. Понять, что я должна сделать.
Небо, но почему именно сейчас, именно здесь... Как цепью скована.
Бессильна - не вырваться. Не уйти. Нелепо. Сколько еще жизней придется
прожить, сколько веков пройдет, прежде чем вернется память... прежде,
чем хватит сил...
Если бы ты знал, как я устала... Как я молила о том, чтобы вспомнить... Вот - вспомнила.
Откуда
мне было знать, что сомнение - счастье? Счастье - заслониться от знания
мыслями о том, что это все бред, наваждение, видение, что этого не
могло быть, потому что - страшно, слишком страшно жить с этой памятью,
потому что - больно, потому что - винишь себя за то, что можешь
смеяться, радоваться - видеть - жить...
...Неужели звезды, сгорев,
становятся пеплом - нет, нет, не думать об этом, ведь - можно сойти с
ума, ведь я же помню эти страшные черные хлопья, липнущие к железу
трехгранной длинной иглы, и этот вязкий сладковатый запах, от которого
мутится сознание - хорошо, что кровь смыла - хорошо, что кровь смыла
это - что со мной, что я говорю, пощади, ведь я не могу, не должна
этого помнить!..
Тяжело мне, прости. Улетела бы отсюда - крыльев
нет. И что с того, что я знаю, как обернуться птицей? "Знаю" не значит
- "могу". Что с того, что я слышу тех, кто еще жив? - мне не
докричаться до них. Как из-за Стены Ночи. Холодно мне, одиноко мне...
........................................................
Какой смысл помнить...
...Три
тысячи лет - и кто помнит тебя? Не "о тебе" - тебя... Ортхэннэр и
Наурэ, насмешник-менестрель Гэлмор и скиталец Эллорн - да шепчет твое
имя в бреду безумец Олло. Вот и все. А люди? Те люди, которым ты
отдавал свои силы, свое знание - что они? - рассказывают легенды. А
героя легенды нельзя любить, как и бога, ибо герои легенд почти равны
богам. И те, и другие - не люди... Был - и нет. Словно и не было
никогда. Ушел - и не вернешься, и некуда, не к кому возвращаться -
никто не ждет тебя. Несправедливо. Неправильно это, так не должно
быть!..
И будь я проклята - я ведь тоже не могу рассказать о тебе!
Не могу - хотя и помню все, но - не знаю слов... Как передать словами
эту неуловимую изменчивость лица, как рассказать об ускользающей
улыбке, о глазах - Тьма!.. - о глазах твоих, умевших заглядывать в
глубину сердца... не то, все не то, все слова - бессмысленные, сухие,
мертвые... Да и некому рассказывать об этом. Ненавижу себя. Ненавижу
эту землю, оплаченную твоей кровью. Ненавижу, слышишь, ненавижу этот
мир, забывший о тебе!.. если бы ты мог вернуться...
Не слушай меня,
пожалуйста, не слушай... Это не я говорю - это моя тоска, одиночество
мое. Я знаю - есть Летописцы из Семи Городов, есть Видящие среди
Астэллири. Все знаю.
И знаю, что ты не можешь вернуться. И все-таки - жду. Прости меня.
Но
тяжело, Тьма, как же тяжело... Если бы хоть один из людей Твердыни
прожил полвека после Войны, наверно, с ним было бы так же. Два
поколения сменились - да, они помнят о том, что - был замок Аст Ахэ,
были - воины Твердыни, был - Учитель, справедливый и мудрый... но для
них все это - уже легенды, предания минувших времен, скорбные и
прекрасные песни, сказания о гордых героях - и Тано звучит почти как -
бог... и только ты, ты один помнишь, как это было. Помнишь всех -
живыми. Пусто и одиноко, ты - один на один со своей памятью, и не
знаешь, как рассказать об этом, не находишь слов. Ты говоришь -
Учитель, и больше - слов нет. Сказано все, но только ты сам и понимаешь
это.
Так и я. Только не полвека - три тысячи лет минуло. Даже
Видящие и Летописцы осознают - все это было так давно, так далеко... а
я обречена жить в двух мирах и - помнить. Помнить.Ради чего? Ведь я все
равно не умею рассказать... И ничего не свершить - нет у меня ничего,
кроме этого дара.
И все-таки я живу. Наверно, просто потому, что -
должен же хоть кто-нибудь помнить не деяния твои, не творения твои, а -
тебя. Голос твой. Твою улыбку. Твои глаза...
Как же ты одинок...
Она уже знала, что скажет.
"Что
ты сделал с ним, скажи, таирни эр`Тано-эме, ученик Учителя моего? Ведь
ты же понял,ты же узнал, как дорог ему - и, снова и снова покидая
Твердыню, забывал о нем. Пока не потерял. Пока не потерял, глупец,
единственного человека, который так любил тебя - человека, который
заслонял тебя собой все эти столетия, чье слово, чья сила хранили тебя,
того, кто закрыл тебя собой от войска Валар, кто берег тебя, как только
можно беречь Ученика и сына, ни разу не упрекнув - а ведь если бы не
ты, еще можно было, пока не было крови, можно было остановить войну, и
Тано не мог не знать этого, и - молчал, и не было ни слова укора!.. Как
ты мог, таирни эр`Тано-эме?!"
Она толкнула дверь и остановилась на пороге.
Стоявший у стола человек в черном медленно обернулся.
- Ортхэннэр, - проговорила она.
И поняла, увидев растерянные эти молящие глаза, что - ничего не скажет ему.
Кроме одного.
Хэлгэ шагнула вперед, и крепко сжала его руку - ладонь-к-ладони - в приветствии Аст Ахэ.
- Эл мэлтайэ-тэи. Файе-тэи. Он любит тебя. И я прощаю тебя.
- Кто ты?!
Она обернулась на пороге:
- Алмиэ Хэлгэ.
И внезапно она поняла: все кончится. Сейчас - скоро, слишком скоро - еще до заката.
Поняла
- как. Поняла - почему. И отстраненно удивилась тому, что не ощущает ни
гнева, ни ненависти к тому, кому суждено было стать виновником ее
смерти. Только жалость.
Наверно, нельзя ненавидеть, если понимаешь;
что делать, для него эти несколько монет - настоящее сокровище, можно и
одежонку кой-какую детишкам справить, и невод новый купить, и лодку
починить... И не вступится никто - нет здесь никого, кто был бы так
привязан к ней. Может, кто из женщин вздохнет жалостливо - хоть и чужая
она здесь, гордячка из благородных, да все живая душа... вот и все.
......................................................
- Го-су-дарь! - одним срывающимся дыханием, без голоса.
- Азгаратор, - пухлые яркие губы Ар-Фаразона раздвинулись в улыбке. - Я ждал тебя, дитя мое. Садись; я слушаю тебя.
Он подал неприметный знак охранникам и сцепил пальцы, разглядывая молодого человека с благожелательным вниманием.
- Государь... я пришел просить... за свою сестру.
- Сестра? У тебя есть сестра, дитя мое? - брови государя поползли вверх. - Ты не говорил мне об этом. И что же твоя сестра?
Дагнир опустил глаза, кусая губы.
-
Ну, говори же. Я обещаю, что помогу тебе; Я всегда принимал участие в
судьбе моих воспитанников, - король особо подчеркнул последние слова.
Дагнир
поймал себя на том, что не может отвести глаз от длинных белых пальцев
государя, любовно поглаживающих золотой жреческий браслет, словно бы
эти неторопливые движения завораживали его.
- Моя сестра... - облизнул пересохшие губы, - Алмиэль. Алмиэль Аданэль.
И, почувствовав, что король хочет что-то сказать:
-
Она безумна, государь! Потому я никогда не говорил о ней... она
безумна! Речи ее лишены смысала, и хотя может показаться, что в деяниях
ее скрыт злой умысел, на деле же, поверь, она не ведает, что творит. Я
знаю, государь, то, что пыталась свершить она, ужасно, немыслимо,
кощунственно... но я уповаю на милосердие твое: ты ведь не станешь
карать смертью того, кого уже покарала судьба, лишив разума! Отправь ее
в ссылку, заточи в темницу до скончания дней - но не лишай жизни!
Король молчал, и Дагнир решился наконец поднять глаза. Похоже, государь пребывал в глубоком раздумьи.
-
Я понимаю, - мягко начал он. - Голос крови... Возможно, ты и прав,
мальчик мой; истинно мудрый властелин должен быть не только суров, но и
милосерден. Оставим пока это; я подумаю над твоими словами. А пока вот
что: хорошо, что ты пришел - я намеревался послать за тобой. Ты не
единожды доказывал свою верность королю Анадунэ, и мыслю я, что доселе
слишком скупо вознаграждал твое усердие. Радуйся же: ныне удостоишься
ты великой чести быть среди немногих избранных, что стану сопровождать
меня во Храм.
Настало время тебе испить королевскую чашу. Теперь иди, дабы приготовить сердце свое к таинству Служения...
"Таинство Служения... Он говорил - чаша с кровью. Король приносит неугодных в жертву, и нужно пить королевскую чашу - кровь..."
Он
сидел, обхватив голову руками, раскачиваясь из стороны в сторону. О
жертвах знали все, но об обряде ходили только слухи - неопределенные, а
оттого еще более ужасные и омерзительные. Посвященные молчали, но
говорилось, что причастие в Храме - человеческмие плоть и кровь. Может,
неправда. Может, все-таки - неправда. Каким бы страшным не был обряд -
он выдержит, должен выдержать - ведь это поможет спасти сестру...
Значит, чья-то смерть станет ценой ее жизни?
Чушь. Тот, кто умрет в эту ночь во Храме, все равно приговорен. Его уже ничто не спасет.
.....................................................
Она
не стала пить зелье. Зачем? - ни боли, ни смерти она не боялась. Не
осталось ничего, кроме бесконечной усталости. "Только бы ты не видел
этого, Учитель. Жестока насмешка судьбы - снова умирать во имя...
Прости меня, что я думаю так: скверная ирония. Ничего я не успела.
Прости. Не на тебе эта кровь. Если бы ты мог не видеть этого..."
Медленно, шаг за шагом - по высоким ступеням. Ремни впиваются в запястья, золотой обруч давит голову...
Храм.
Низкий заунывный вой - песнопения, череда наскольких бесконечно повторяющихся нот глухо отражается от черных стен.
Храм.
Внезапно мужество покинуло ее; она пошатнулась и впервые бессильно опустила голову.
Не
было сил видеть то, что с делали с ее храмом. Не было сил слышать
чудовищные своей мрачной нелепости слова молитвы. Не было сил - это,
единственное имя услышать из-под золотой маски короля-жреца. Неужели
все - зря, все забыто, и даже тени памяти не осталось... "Мне страшно,
я не могу, я не вынесу этого... Учитель!.."
Внезапно ей безумно
захотелось - жить. Жизнь - пусть бессмиысленная, пустая, но - жизнь -
ради всего святого... Тоска сжала ей сердце - нечеловеческая тоска,
сосущее чувство пустоты и обреченности - я не хочу умирать!..
[........................................]
И когда золотой серп опустился ей на горло
......................................................(не окончено)
