ЧИКАГО, ФЕВРАЛЬ 1937 ГОДА
Когда девушка в черном вошла и спросила, могу ли я помочь ей со спиритическим сеансом, из офисного радио раздался печальный рокот «Мрачного воскресенья» в исполнении Хэла Кэмпа [1].
Совпадения меня раздражают. От сочетания заунывной песни по умершей возлюбленной и церемонии, которая должна помогать мертвым разговаривать с живыми, мне стало не по себе – и это меня бесило.
Я ведь и сам мертв.
– Вы уверены, что не ошиблись дверью? – уточнил я, разглядывая ее наряд. Черное пальто, сумочка, перчатки, чулки и туфли… в общем, ходячие похороны. Довершала образ широкополая шляпа с вуалью до подбородка, сквозь которую даже я ничего не мог разглядеть.
– На двери написано «Агентство Эскотта», — ответила она, без приглашения усаживаясь в кресло для клиентов. – Вы мистер Эскотт?
– Я мистер Флеминг. Подменяю мистера Эскотта, когда он занят в другом месте.
Чарли сейчас проводил вечер со своей девушкой, а я заскочил в офис, чтобы поработать над бумагами, потому что лучше него разбираюсь в бухгалтерии.
– Мне рекомендовали именно мистера Эскотта.
– Кто?
– Друг.
Я подождал, но на этом она и остановилась. Бизнес Эскотта в качестве частного агента работал в основном благодаря личным рекомендациям. Назовите его частным детективом, и получите страдальческий взгляд и, возможно, едкую отповедь о том, что он не берется за дела о разводах. Он специализировался на выполнении неприятных поручений для неспособных или нежелающих, а не на подглядывании в замочные скважины, но при чем тут спиритический сеанс? Эскотт интересовался подобными вещами, но в основном с позиции скептика. «В основном», поскольку он не мог быть абсолютным скептиком, учитывая, что его партнер, то есть я – вампир.
Приятно познакомиться, так сказать.
Музыка Хэла Кэмпа наполняла наш маленький офис, пока девушка не встала, подойдя к радио и выключив его.
– Ненавижу эту песню, — заявила она, слегка качнув вуалью. Женщины без лиц тоже меня бесят, хотя ноги у нее были красивые.
– Я тоже. У вас есть какая-то особая причина?
– Моя сестра постоянно ее слушает. Это действует мне на нервы.
– Это как-то связано с сеансом?
– Вы не могли бы позвонить мистеру Эскотту?
– Мог бы, но у вас не назначена встреча в этот поздний час, иначе он был бы здесь.
– Я договаривалась на завтра, но с тех пор кое-что произошло, и мне понадобилось поговорить с ним сегодня. Я зашла на случай, если он засиделся на работе. Свет горел, а перед входом стояла машина…
Я проверил ежедневник. Аккуратным почерком Чарли в нем было написано: «10 утра, Эбигейл Сэгер».
– Можете произнести ваше имя по буквам?
Она сделала это без ошибки.
– Так что за срочность? – спросил я. – Если я не смогу с этим справиться, я дам ему знать, но в остальном вы увидите, что я готов, желаю и в состоянии.
– Не хочу вас обидеть, но вы выглядите слишком молодо для такой работы. По телефону мистер Эскотт показался мне... более зрелым.
Мы с Эскоттом ровесники, хотя я выгляжу моложе на десяток лет. С другой стороны, если тридцатипятилетний мужчина кажется ей старым, то она сама еще дитя, хоть по ее манерам и речи, в которых чувствовались изящество и лоск старой школы, этого не скажешь.
– Мисс Сэгер, вы не могли бы поднять вуаль? Хотелось бы увидеть своего нанимателя, прежде чем я возьмусь за работу.
Поколебавшись, она открыла лицо. Как я и думал, совсем юная девчонка, которой бы уроки учить дома, но глаза у нее были заплаканными, а лицо серьезным.
– Так-то лучше. Что я могу для вас сделать?
– Моя старшая сестра Флора проводит сегодня спиритический сеанс. Она сходит с ума от разговоров со своим покойным мужем, и один медиум этим пользуется. Он хочет ее денег и даже большего.
– Фальшивый медиум?
– Разве бывают другие?
Я улыбнулся, она начала мне нравиться:
– Расскажите мне всю историю, как рассказали бы мистеру Эскотту.
– Вы мне поможете?
– Сначала мне нужно узнать больше, — ответил я тоном, показывающим, что мне интересно.
Она говорила быстро, но я отлично владел стенографией и успевал делать заметки.
Мисс Сэгер и ее старшая сестра Флора остались одни; их родители давно умерли. Но у Флоры были деньги в трастовом фонде, и она вышла замуж за Джеймса Вайзингера-младшего, который унаследовал приличное состояние несколько лет назад. Депрессия почти не повлияла на их капиталы. Флора овдовела в августе прошлого года, когда ее еще молодой муж погиб в результате несчастного случая на парусной лодке на озере Мичиган.
Я погиб на том же озере.
– Вы уверены, что это был несчастный случай?
– Гик внезапно качнулся из-за смены ветра, ударил его по голове и выбросил за борт. Я до сих пор слышу в кошмарах тот ужасный звук удара, а потом всплеск, но Флоре еще хуже — она стояла за штурвалом. Она винит себя. Больше никто не винит. На борту было полдюжины человек, которые умели ходить под парусом. Такие вещи иногда случаются.
Я смутно вспомнил, что читал об этом в газете. Ничего похожего на то, что богатого парня убили, пока он занимался обычными делами богатых парней.
– Бедный Джеймс так и не понял, что его ударило; все случилось так быстро. Флора билась в истерике, ее пришлось пичкать успокоительными целую неделю. После этого она месяц пролежала в постели, а затем прочитала какую-то дурацкую статью в журнале об использовании спиритической доски для общения с духами и вбила себе в голову, что ей необходимо связаться с Джеймсом и извиниться перед ним.
– Это открыло дверь?
– Джеймс мертв, и если он все делал правильно, то он на небесах и должен покоиться там.. с миром, — мисс Сэгер почти рычала от отвращения. – Я просила пастора Флоры поговорить с ней, но она его не слушает. Наши с ней разговоры заканчивались криком и слезами, и она просто не желает ничего слушать. Я всего лишь ее младшая сестра, что я могу знать, понимаете.
– Что в этом предосудительного?
– Ее одержимость. Это нездорово. Я думала, что она потеряет интерес со временем, но становится только хуже. Каждую неделю приходит стая этих мерзавцев из Общества, они устанавливают доску, зажигают свечи и задают вопросы, глядя на фотографию Джеймса. Это бессмысленно, грустно, неестественно и... и просто неуважительно.
Теперь она мне действительно нравилась:
– Общество?
– Чикагское экстрасенсорное общество.
Меня подмывало попросить ее повторить это быстро трижды, но я сдержался. Эта группа исследовала дома с привидениями и проводила «посиделки», как они называли спиритические сеансы, записывая свой опыт для архивов. Эскотт был их членом. За доллар в год на покрытие почтовых расходов он получал ежемесячные брошюры и зачитывал мне самые странные отрывки.
– Самое отвратительное, – продолжала мисс Сэгер, – что они абсолютно искренни. Когда у человека такая вера, то, конечно, она дает результаты.
– Какие результаты?
– Они написали имена всех людей, которые когда-либо умирали в доме, что глупо, потому что дом не такой старый. Человек, который руководит этими сеансами, говорит, что это потому, что дом был построен на месте другого, так что мертвые люди связаны с ним, понимаете ли. Нет никакого способа доказать или опровергнуть ничего из этого. У него на все есть ответ, который звучит совершенно разумно.
– Это он медиум?
– Нет, он его привел. Алистер Брэдфорд, – она вложила в это имя много яда, – он похож на персонажа из фильма.
– Носит тюрбан, как Волшебник Чанду [2]?
Ее большие темные глаза сверкнули, затем она поперхнулась внезапным смешком. Через мгновение она взяла себя в руки:
– Спасибо. Так приятно поговорить с кем-то, кто смотрит на мир так же, как я.
– Расскажите мне о нем.
– Тюрбана нет, но у него пронзительный взгляд, и когда он входит в комнату, все оборачиваются. Он красив... для старика.
– Сколько ему?
– Не меньше сорока.
– Это древность.
– Пожалуйста, не смейтесь надо мной. Он постоянно это делает, все они.
– Прошу прощения, мисс Сэгер. Вы единственная в доме, у кого остался здравый смысл?
– Да. – она выдохнула это, едва не разрыдавшись. Бедный ребенок выглядел так, словно с трудом сдерживал поток сильных эмоций. Я слышал, как ее сердцебиение заколотилось быстрее, а затем постепенно замедлилось. – Даже слуги попали под его чары. У меня есть друзья, но я не могу поговорить с ними об этом. Слишком стыдно.
– Вы занимаетесь этим в одиночку с августа?
Она кивнула:
– Не считая пастора, но он не может приходить каждый день. Он советует молиться за Флору, и я молюсь, но это все равно продолжается и становится только хуже. Я тоже скучаю по Джеймсу. Он был хорошим человеком. Он заслуживает лучшего, чем это... это...
– Что стало последней каплей и привело вас сюда?
– До прихода Алистера Брэдфорда они просто игрались с дурацкой спиритической доской. Я могла бы сжечь ее, но они бы просто купили другую за пять центов. После его появления они начали проводить настоящие сеансы. Я все это не люблю, и я в это не верю, но он сделал это пугающим. Он словно становится выше и шире, а его голос меняется. Когда в комнате темно, ему легко поверить.
– Они разрешили вам участвовать?
– Всего один раз, и то при условии, что я буду молчать. Когда я включила свет в самый разгар событий, Флора меня выгнала. Сказала, что мои негативные мысли мешают духам и что я подвергаю опасности жизнь Брэдфорда. Нельзя выводить медиума из транса, это может его убить. Я бы не возражала, но он притворялся. Пока они все кричали, я не спускала с него глаз, и он смотрел на меня с чистой ненавистью... и улыбался. Он хотел напугать меня, и это у него получилось. Я запирала дверь и почти не спала.
– Не могу вас винить. Вам никто не верит?
– Разумеется, нет. Я не состою в их маленьком клубе, и для них я просто ребенок. Что я могу знать?
– У детей есть инстинкт, отличная штука, чтобы ей следовать. Он живет в вашем доме?
– Он упоминал об этом, но Флора — в кои-то веки — посчитала это неуместным.
– Он за ней ухаживает?
Взгляд мисс Сэгер стал жестким:
– Медленно. Он слишком умен, чтобы торопить события, но я вижу, с каким видом он расхаживает вокруг, приглядываясь. Если он тронет Флору хоть пальцем, я…
Я поднял руку:
– Я понял. Вы хотите защитить Флору и дискредитировать его.
– Или чтобы ему переломали ноги и разбили его ухмыляющееся лицо.
Это я мог бы устроить. Я знал таких людей.
– Но лучше, чтобы Флора избавилась от него по собственному выбору.
– Не понимаю, как; возможно, я слишком поздно спохватилась. Я звонила в субботу, чтобы записаться на встречу, но… – она покраснела, – я его чуть не убила.
– Что он сделал?
– На последнем сеансе — они проводят его каждое воскресенье, и это просто неправильно — делать это по воскресеньям — случилось нечто ужасное. Они собрались в большой гостиной за столом, как обычно, зажгли свечи и потушили свет. Как только потемнело, я проскользнула внутрь, пока они устраивались. В углу стоит старая китайская ширма, и я прячусь за ней во время их сеансов. Негативные мысли, как же; меня никто не заметил, даже Брэдфорд, так что я видела все.
– Что именно?
– Он ввел себя в транс точно в срок. Обычно это занимает минут пять, и к тому времени все ждут, что что-то произойдет; это можно почувствовать. Он начинает с низкого стона и шумного дыхания, в темноте это звучит пугающе, а потом его дух-проводник берет верх. Его голос становится глубже и приобретает французский акцент. Он зовет себя Frére Léon. Предполагается, что он был монахом, который путешествовал с Жанной д'Арк.
– Монахом, говорящим на идеальном английском?
– Конечно. Никто не пробовал заговорить с ним по-французски. Сомневаюсь, что Брэдфорд знает что-нибудь, кроме mon Dieu и sang sacre.
Отличное произношение; она училась в хорошей школе. Сам я нахватался того-сего, когда батрачил во Франции в последний год войны. Впрочем, многое из этого было слишком грубым для нежных ушей мисс Сэгер.
– И что же ужасного произошло?
– Это было в конце. Он притворяется, что брат Леон передает сообщения от Джеймса. Он не может позволить Джеймсу напрямую поговорить с Флорой, чтобы не запутаться. Он также не передает слишком многого, только общие слова о том, как прекрасно на той стороне. Она пытается поговорить с ним и спросить его о чем-то, она в отчаянии, и потом всегда плачет, а затем возвращается за добавкой. Это жестоко. Но на этот раз он сказал, что дает ей знак, что она должна сделать.
– Сделать?
– Я не понимала, что это значит, пока... ну, Брэдфорд не закончил и не притворился, что выходит из транса. Вот тогда они и нашли то, что он тайком подложил на стол. Обручальное кольцо Джеймса, то самое, с которым его похоронили.
Я выдержал подобающую паузу:
– Не дубликат?
Она дернула головой. Ее голос стал хриплым:
– Внутри выгравировано «Дж. от Ф. — Любовь навеки». Он никогда его не снимал, и на нем остались сильные потертости: две четкие параллельные царапины, форма не идеально круглая. Флора показала его мне в доказательство подлинности Алистера Брэдфорда. Она и слушать не хотела о том, что… что он наверняка просто раскопал и ограбил могилу Джеймса. Я думала, она меня ударит. Она сошла с ума, мистер…
– Флеминг. Зовите меня Джек.
– Джек. Флора никогда не поднимала на меня руку, даже когда мы были детьми и я вела себя гадко, но это ее изменило. Я подумала, что мистер Эскотт мог бы узнать что-нибудь о Брэдфорде, чтобы доказать, что он фальшивка, или прийти на спиритический сеанс и сделать что-то, чтобы его испортить, но я не думаю, что она сейчас меня послушает. Последнее, что сказал Брэдфорд прежде чем выйти из транса, было: «Он дает вам свое благословение». Присовокупите это к кольцу, и я знаю, что если он попросит Флору выйти за него замуж, она скажет «да», потому что верит, что Джеймс этого бы хотел.
– Да ладно, она не может быть настолько...
– Глупой? Безумной? Околдованной? Но так и есть! Вот что сводит меня с ума. Она должна быть умнее этого.
– Горе может довести до крайности. Чувство вины может все усугубить, и я уверен, что она тоже чувствует себя одинокой. Ей следовало бы пойти к врачу, вместо того, чтобы брать спиритическую доску. Этот Брэдфорд просит денег?
– Он называет это «пожертвованием». Она каждый раз дает ему пятьдесят долларов. Он получает столько за все свои сеансы — а он проводит от тридцати до сорока в месяц. Моя сестра не единственная дура в городе.
У меня пересохло во рту. Полсотни в неделю – это королевский доход, но столько же, помноженное на сорок? Я выбрал не тот бизнес. Я получал двадцать пять в неделю, работая репортером в Нью-Йорке, и считал себя счастливчиком.
– Что ж, это безопаснее, чем грабить банки. Ваша сестра даст ему больше, если выйдет замуж?
– Да, деньги из трастового фонда и наследство от Джеймса. Брэдфорд заберет все это, дом, и сможет больше никогда не работать. Пожалуйста, вы поможете мне остановить его?
Я подумал о своих знакомых, которые ломали кости за бакс и могли заставить человека исчезнуть за вдвое большую сумму:
– Мне нужно это проверить. Пока у меня только ваша версия событий.
– А я всего лишь ребенок.
– Мисс Сэгер, я бы сказал то же самое Элеоноре Рузвельт, сиди она в этом кресле. Позвольте мне сделать телефонный звонок. Кто-нибудь будет волноваться, что вас нет?
– Я улизнула из дома и поймала такси. Мы с Флорой сегодня поссорились, и она думает, что я дуюсь в своей комнате. В любом случае она занята очередным спиритическим сеансом.
– Угу, – я позвонил Горди в клуб «Ночной Змей» и спросил, нет ли у него какой грязи на профессионального медиума Алистера Брэдфорда.
– Кого? – не понял Горди спросонья.
– Свами [3]; ну, знаешь, спиритические сеансы, гадание. Это для дела. Я подменяю Чарльза.
Он удивленно хмыкнул:
– Ты в его офисе? Десять минут.
Горди повесил трубку. Поскольку «Ночной Змей» находился дальше, чем в десяти минутах езды от офиса, я решил, что он имел в виду, что перезвонит, а не зайдет.
– Десять минут, — повторил я для мисс Сэгер. – А почему черный наряд? Вы все еще в трауре по зятю?
– Это был единственный способ скрыть лицо, который я смогла придумать. Я взрослая, но когда люди смотрят на меня, то думают, что мне пятнадцать или что-то в этом роде.
– А на самом деле вам... ?
– Шестнадцать.
– Мисс Сэгер, вы храбрая и умная шестнадцатилетняя девушка, поэтому я уверен, вы понимаете, что завтра в школу.
– Моя сестра важнее, но спасибо за напоминание, – сухость ее тона сделала бы честь Эскотту. Еще пару лет, и она станет грозной молодой женщиной.
– Когда начнется сеанс?
– В девять часов. Всегда.
– Не в полночь?
– Некоторые из пожилых членов Общества слишком сильно хотят спать, если дело затягивается после десяти.
– Почему сегодня, а не в следующее воскресенье?
– День рождения Джеймса. Брэдфорд сказал, что проведение сеанса в день рождения любимого человека всегда означает нечто особенное.
– Например?
– Он не сказал; просто улыбнулся. У меня от этого мурашки по коже. Клянусь, если его не остановить, я возьму одну из клюшек Джеймса и... – она снова покраснела, вскочила и принялась расхаживать по офису. Я так делал, когда сдерживаемая энергия становилась слишком сильной.
Я попытался вытянуть из нее побольше о сегодняшнем мероприятии, но ей нечего было добавить, кроме комментариев о выходках Брэдфорда. Я встречал парней вроде него: всегда первыми смотрят тебе прямо в глаза и заверяют в своей честности задолго до того, как ты начинаешь в ней сомневаться.
Телефон зазвонил спустя семь минут. Эбигейл Сэгер остановилась на полуслове и полушаге, и села, наклонившись вперед, когда я поднес трубку к уху. Горди был вроде библиотеки афер в Чикаго, и на то имелись веские причины: если он не стоял за этим сам, то знал нужного человека и где его найти. Его рассказ о Брэдфорде был скупым, но вполне достаточным для подтверждения: от этого парня жди беды. Алистер Великолепный начинал с фокусов на сцене, пока не обнаружил, что можно получить куда больше, вытаскивая мертвых родственников из воздуха вместо живых кроликов из шляпы. Он предпочитал собрать как можно больше денег в кратчайшие сроки, а затем исчезнуть. Богатая вдова Вайзингер была слишком сильным искушением для человека, ищущего легкий способ уйти на пенсию.
– Нужна помощь с этим парнем? – спросил Горди.
– Я дам знать. Спасибо.
– Без проблем.
– Ну? – спросила мисс Сэгер.
Я повесил трубку:
– Рассчитывайте на меня, мэм.
– Звучит так старомодно. Зовите меня Эбби.
– Хорошо, можете подписать здесь, – я протянул ей один из стандартных контрактов Эскотта. Текст был коротким и довольно расплывчатым, в основном в нем говорилось о том, что агентство Эскотт привлекается для оказания услуг, после чего шел пробел и место для даты.
– Сколько это будет стоить?
– Пяти баксов должно хватить.
– Это должно быть дороже. Я читаю детективы.
– Специальная распродажа, только сегодня вечером. Любой, кто зайдет сюда по имени Эбби, заплатит пять баксов, не больше и не меньше.
На секунду мне показалось, что она собирается меня поцеловать, и я приготовился увернуться. Если моя девушка узнает, что я миловался с шестнадцатилетней красоткой, даже почти невинно и совсем недолго, я упокоюсь по-настоящему и навсегда.
Эбби поставила подпись, выудила из кошелька пятидолларовую купюру и взяла взамен мою квитанцию. Я положила деньги и контракт в верхний ящик стола Эскотта вместе со своими стенографическими записями. Он прекрасно проведет время, пытаясь разобраться во всем завтра утром. Взяв с вешалки в углу пальто и фетровую шляпу, я выпроводил своего нового клиента и запер дверь. Она спустилась до нижней ступеньки лестницы и снова натянула вуаль на лицо.
– Боитесь, что кто-то вас узнает? – спросил я. Улица была пуста.
– Нет смысла рисковать.
Теперь она мне действительно понравилась. Я открыл свой новенький студебеккер и посадил ее внутрь, взглянув на небо. Мокрый снег грозил пойти еще до того, как я проснулся вечером; я надеялся, что он задержится.
– Хорошая машина, – заметила она.
Лучшая из всех, что у меня были. Мой верный бьюик 34 года плохо кончил, но эта спортивная замена помогла облегчить утрату. Я завел мотор, не забыв зажечь фары, включил передачу и медленно тронулся с места:
– Где похоронен ваш зять?
У Эбби отвисла челюсть:
– Зачем вам это знать?
– Хочу выразить свое почтение.
– Кладбище будет закрыто.
– Какое? И где?
Наконец она сказала адрес, я развернул машину и направился в сторону Линкольнвуда. Чикагские пробки были не сильнее обычного. Следуя указаниям Эбби, мы медленно въехали на Норт-Рейвенсвуд-авеню. Железнодорожный мост слева от нас закрывал вид на территорию кладбища. Когда открылась поперечная улица, я свернул под пути. На нас глядело здание из светлого камня с готическими окнами, квадратной двухэтажной башней с зубцами и круглыми башенками по углам. Оно было слишком величественным, чтобы смущаться. Ворота, перекрывавшие центральную арку, действительно были заперты.
– Я же говорила, — сказала Эбби.
– Мистер Вайзингер где-то рядом с входом? – это место выглядело огромным. Такие причудливые каменные здания ставят только перед действительно крупными кладбищами.
– Возвращайтесь на юг и поверните на Брин-Мор. Я скажу, где остановиться.
Послушаюсь леди. Потребовалось некоторое время, чтобы найти достаточно уединенное место для парковки, затем Эбби дала очень точные указания о местоположении могилы, которая находилась не слишком далеко от кладбищенской ограды.
– Что вы собираетесь делать? – спросила она.
Я хотел было ответить, что она не хочет знать, но решил, что тогда она подумает, будто я обращаюсь с ней как с ребенком:
– Я собираюсь проверить, достаточно ли потревожена могила, чтобы привлечь полицию.
– Но полиция, газеты...
– Необходимое зло. Если они придут и спросят Брэдфорда, откуда у него обручальное кольцо, как долго, по-вашему, он будет вам докучать?
– Его посадят в тюрьму? – с надеждой спросила она.
– Посмотрим. Вам достаточно тепло? Хорошо. Я быстро.
– Хотите, я пойду с вами?
– Держу пари, что у вас отлично получается, но вы не вполне одеты для того, чтобы лазать через забор.
Она вздохнула с облегчением.
Я захлопнул дверь, открыл багажник и вытащил лом из ящика с инструментами. Поскольку Эбби не нужно было его видеть, думая, зачем он мне, я держал его вне поля зрения, приближаясь к ограде кладбища. Она была сделана из железных прутьев с остриями наверху: легко забраться, если вы проворны.
Я был проворным, но вместо этого проскользнул между прутьями. Буквально. Одним из моих самых удачных талантов, приобретенных после смерти, была способность исчезать и парить где угодно, невидимым как воздух. Поскольку было темно и между мной и машиной было некоторое расстояние, я решил, что Эбби не заметит, если я частично исчезну, проскользну и снова стану твердым. Мгновение ока — и готово.
Территорию кладбища покрывал толстый слой в основном нетронутого снега. Деревья, кусты и памятники всех форм казались черными на его фоне. Я направился к одной из широких расчищенных дорожек, высматривая ориентир в виде особенно богато украшенного мавзолея с мраморными колоннами. Могильный камень Вайзингера находился прямо за ним. Даты на солидном гранитном блоке говорили о том, что он родился в этот день и был всего на несколько лет моложе меня. Рядом стояла такая же плита с именем его вдовы и датой рождения.
Снег на этом участке лежал иначе: комками и был грязнее, чем в окрестностях. Повсюду виднелись отпечатки ног, но, не будучи индейским следопытом, я не мог определить по ним ничего, кроме того, что здесь недавно работал кто-то в галошах.
Я ткнул длинным концом лома в почву, и он вошел слишком легко. Земля, которая семь месяцев оседала и мерзла в зимнюю погоду, оказала бы большее сопротивление. Брэдфорд или кто-то из его подручных выкопал гроб, открыл его, забрал обручальное кольцо и насыпал землю обратно. Затем он потрудился набросить сверху пару лопат снега, чтобы случайный прохожий ничего не заметил. Вероятно, он надеялся, что вскоре снова выпадет снег и скроет оставшиеся улики.
Мерзость ограбления ужасала меня, а уровень жадности, стоявший за ним, вызывал отвращение. Я знал нескольких крутых ребят, работавших на Горди, но даже они не пали бы так низко.
В тот момент, когда Эбигейл Сэгер рассказала мне о смерти Вайзингера на озере, я уже подписался на эту работу. Что-то ёкнуло внутри меня, связав эту смерть с моей собственной и с проклятой песней «Мрачное воскресенье», игравшей по радио. Я не хотел верить в совпадения такого рода; знаки и предзнаменования были уделом ярмарочных гадалок.
Но все же... во мне что-то ёкнуло.
Не так, как мурашки по коже, которые появляются, когда кто-то ходит по твоей могиле. У меня не было могилы, только это озеро. Люди, которые убили меня, лишили меня достойного погребения. Вайзингер его получил, но Брэдфорд его нарушил.
Это было неправильно.
И как только эта мысль пришла мне в голову, резко поднялся ветер, затрясший голые ветки, словно деревья вокруг меня просыпались. Они царапались и трещали, и я старался не представлять себе кости, издающие похожий звук, но было слишком поздно.
– Ладно, не дергайся, – сказал я, ни к кому конкретно не обращаясь и отходя от могилы. Было чертовски похоже, что кто-то слушает.
Я был мертвецом (или нежитью), окруженным акрами по-настоящему мертвых. Ветер гнал снежную пыль по темной дорожке. Мое воображение придавало ей форму и цель, когда она проносилась мимо. В паре ярдов от меня откололась и упала с высоты огромная сосулька, хлопнув громко, как выстрел, когда разбилась о каменную плиту. Если бы мое сердце билось, оно бы остановилось в ту же секунду.
Легко не волноваться из-за странных совпадений, когда ты не на кладбище ночью. Я решил, что пора уходить. То, что я стал бесплотным и невидимкой помчался к ограде быстрее ошпаренной кошки, было моим личным делом. В любом случае, я снова воплотился, лишь оказавшись на другой стороне.
Нам с Эбби нужно было добраться к ее дому до девяти.
Именно так я говорил себе, быстро шагая к машине и стараясь не оглядываться.
***
Богатые люди живут в чертовски странных домах. Первый этаж усадьбы Вайзингера был построен в стиле Фрэнка Ллойда Райта: много стекла и местного камня, а остальное выглядело как особняк Тюдоров прямиком из «Частной жизни Генриха VIII» [4]. Я почти видел Чарльза Лоутона, весело машущего рукой из верхнего окна, обрамленного перемычками из темного дерева, вмонтированными в штукатурку.
– Ужасно, но просторно, — сказала Эбби, когда я припарковался на другой стороне улицы, чтобы предаться долгому разглядыванию.
– Сможете вернуться и не попасться?
– Да, но разве вы не идете?
– Это та часть, где я совершаю некоторые тайные деяния.
– Они вас поймают и примут за грабителя!
– Вы наняли эксперта. Послушайте, мы не можем пройти через парадную дверь, чтобы вы меня всем представили. Это насторожит Брэдфорда, и ваша сестра будет иметь полное право меня выгнать.
– Что вы планируете сделать?
– Именно то, что нужно, чтобы избавиться от него, а для этого вам необходимо алиби, чтобы они знали, что вы не причастны. Это значит, что вы не можете прятаться за той ширмой, как обычно. Вы сказали, в доме есть слуги? Они подслушивают? Идеально. Думаете, сможете подслушать с ними?
– Не в первый раз.
– Рад за вас. Что бы ни случилось, я хочу, чтобы они честно поручились, что вы были с ними все это время. Это избавит вас от неприятностей с Флорой. Я сделаю все возможное, чтобы Брэдфорд выглядел плохо, так что вы должны быть предельно чисты. Сможете выглядеть невинно? Неважно, просто будьте собой, – я взглянул на часы: без двадцати девять. – Мне нужен план этажа.
Я достал из бардачка блокнот для стенографирования и вручил ей карандаш. Уличный фонарь на углу давал ровно столько света, чтобы она могла чертить неровные квадраты и прямоугольники, поставив большой крестик, чтобы обозначить гостиную.
– Это первый этаж, – она вернула блокнот. – Кухня, столовая, карточный салон, музыкальный салон, малая гостиная, большая гостиная: там они проводят сеансы. Как вы…
– Коммерческая тайна. Вы получите за свои деньги все и даже больше. А теперь вперед. Сбросьте вуаль и окружите себя свидетелями. Не оставайтесь одна ни минуты, – она вышла из машины, обогнула ее и подошла к водительскому сидению. Я опустил стекло. – И еще одно…
Она наклонилась, чтобы оказаться на уровне глаз:
– Да?
– Когда пыль уляжется, не говорите своей сестре: «Я же предупреждала», ладно?
Эбби выглядела странно, и мне показалось, что она опять спросит, что я собираюсь предпринять, и придется как-то от нее отделаться, потому что я и сам не знал. Вместо этого она крепко чмокнула меня прямо в губы, и, честно говоря, этого я не ожидал.
– Удачи! – шепнула она и поспешила прочь.
Помаду стирать не пришлось: она не красилась. Опасная девчонка. Я почувствовал себя старым.
***
Я объехал вокруг квартала и нашел подходящее место, чтобы оставить машину, рядом с другой, которая только что припарковалась у обочины. Вереница автомобилей разных марок и годов выпуска вела к дому Вайзингера. «Завсегдатаи вечеринок», – подумал я. Мимо прошла хорошо упакованная пара, осторожно двигаясь по скользкому тротуару к фонарям. Съежившись, я дождался, пока не стукнет без пяти девять, а затем вышел из машины и последовал за ними.
Теперь за занавесками светилось не так много огней, но я слышал звуки большого собрания внутри. Возникла возможность пробраться внутрь и смешаться с толпой, но я решил этого не делать. Группы вроде «Экстрасенсорного общества», как правило, были сплоченными и замечали чужаков. Эскотт с его членской картой мог бы блефовать (его английский акцент тоже бы пригодился), но не я. Лучше бы они вообще не видели моего лица.
Я обошел вокруг здания, сравнивая его с эскизом Эбби. Она не отметила окна; мне не нужно открывать их, чтобы попасть внутрь, но через них легче пробраться, чем сквозь рейки и штукатурку. Выбрав подходящее над большой гостиной, я взмыл вверх по стене и просочился сквозь трещины.
Пошарив по пространству с другой стороны, я пожалел, что не попросил план второго этажа. Комната была большой, я чувствовал очертания заполняющей ее мебели. Слух мой был приглушен, но я определил, что рядом никого нет, и осторожно, не торопясь, воплотился. Пустая, темная спальня, на кровати лежал мужской халат. На полу аккуратно столи тапочки. В остальной части комнаты царил идеальный порядок, личные вещи разложены на комоде, нигде никакой пыли, и все же она не выглядела жилой. Никто не бывает таким аккуратным, когда действительно пользуется вещами.
Волосы у меня на загривке встали дыбом.
Вещи были слишком высокого качества, чтобы принадлежать дворецкому. Выгравированное на обороте тяжелой серебряной расчески Дж.В подтверждало: комната была святилищем. Я пришел к выводу, что Флоре Вайзингер остро необходима реальная помощь, чтобы справиться с горем и чувством вины, а не благонамеренные идиоты со спиритической доской.
Наверху, кажется, был пустынно, но я тихонько крался по коридору, готовый снова исчезнуть при появлении гостей. Снизу доносился шум от нескольких разговоров, идущих одновременно, как на любой вечеринке, но ни музыки, ни смеха.
Любопытствуя, я приоткрыл двери. Ближайшая к комнате Вайзингера вела в спальню Флоры, судя по обстановке и метафизическому чтиву. Никогда не понимал, почему богатые пары иногда спят в раздельных спальнях, даже когда действительно любят друг друга.
Ее шкаф был забит темной одеждой, все веселые платья с узорами и в светлых тонах отодвинуты в сторону. Женщины носили темные вещи зимой, но это было уже слишком. На столике у кровати стоял неуместно выглядящий портативный проигрыватель. Единственной пластинкой на шпинделе была «Мрачное воскресенье» Кемпа.
Ну хватит. Я вышел, пока меня снова не скрутило.
Следующая по коридору дверь открывалась в большой бельевой шкаф. Я шагнул внутрь и включил свет. С моим зрением ночь для меня как день, если есть хоть какое-то освещение, но не в каморке без окон. Это место напоминало мне тайную комнату под кухней Эскотта, где я спал, когда вставало солнце. Я снял пальто и шляпу, спрятав их с глаз долой на верхнюю полку. Я хотел иметь возможность быстро передвигаться, если потребуется.
На полках лежали простыни и полотенца вместе с какими-то белыми полотнищами; как я понял, запасными занавесками. Когда я был ребенком, мама дважды в год звала меня помочь поменять зимние занавески на летние и обратно. Неважно, что это была женская работа, я был самым младшим и доступным.
Я приподнял ткань; она оказалась такой же, как у мамы. В освещенной комнате сквозь нее можно было видеть, но в темном помещении, где горит лишь одна свеча и воображение на пределе, – о да, я бы мог применить ее с пользой. Свернув самый широкий и длинный кусок, я просунул его между поясом и рубашкой сзади.
Но мне хотелось чего-нибудь более впечатляющего, чем жутик из ярмарочного аттракциона. Вещи из комнаты Вайзингера в этом помогут.
Я взял из его бюро и положил в карман щетку для волос, трубку, гребешок, несколько ключей, а также флакончик одеколона после бритья. Лично мне вполне хватало лосьона «Аква Велва», но у богатых парней все иначе. Я вытряхнул немного на ладони и хорошенько отхлестал себя по лицу, шее, рукам и лацканам. К счастью, пахло вполне приятно.
Внизу внезапно затихло. Должно быть, начался сеанс.
Времени на дальнейшие изыскания не осталось: я просочился прямо сквозь пол и завис у потолка, прислушиваясь.
Они пели «С днем рождения тебя».
Только этого мне не хватало!
Наконец более-менее стройное пение закончилось, и мужской голос предложил: «Задуй их и загадай для него желание, Флора».
Последовавшие негромкие аплодисменты свидетельствовали об успехе, затем с тихим шарканьем и скрежетом они заняли свои места. Никто не произнес ни слова, что было странно. Обычно люди на вечеринках разговаривают.
Наступила тишина, долгая тишина. Я воспользовался паузой как возможностью исследовать комнату. Разумеется, я натыкался на людей, а они в ответ вздрагивали, потому что в этой форме я ощущался для них как леденящий сквозняк, но тишина не отпускала. Без особого труда я нашел угол и решил, что именно там пряталась Эбби. Она отсутствовала, поэтому я постепенно обрел плотность.
Китайская ширма – а у меня не было большого опыта с ними – была высотой семи футов и достаточно широкой, чтобы скрывать зону сервировки. Во время официального приема вам не захочется смотреть, как слуги возятся с посудой. Однако между расписными панелями оставались промежутки, через которые я мог подглядывать. Каждый из них давал свой угол обзора.
Большая гостиная оказалась просторнее, чем я ожидал. Посередине стоял длинный стол, за которым помещались по восемь человек с каждой стороны. Группа была разношерстной: одни носили строгие вечерние наряды, другие – артистически богемные.
На противоположном от меня конце стола сидела более взрослая, более изысканная и более мрачная версия Эбби: Флора Вайзингер. За ее спиной висел портрет мужчины в полном расцвете сил, ее покойного мужа. Перед ней стоял большой праздничный торт с погасшими свечами. В одной руке она сжимала скомканный носовой платок; в другой, зажатое между большим и указательным пальцами, лежало словно подношение золотое кольцо. Я догадываться, чье. Ее поза была напряженной, выжидающей, взгляд прикован к стоящему рядом высокому мужчине.
Во главе стола, явно командуя, стоял Алистер Брэдфорд. Повидав немало медиумов за время своей многогранной жизни, я знал, что они бывают всех типов, от самодовольных дам в кружевах, до учтивых молодых ящериц с прилизанными вазелином волосами. Брэдфорд был высоким, видным мужчиной. Слишком длинные волосы зачесаны назад, словно у дирижера оркестра, что подходило серьезным чертам его лица. Он был красив, если вам нравится такой тип, и его темно-синие глаза действительно пронзали взглядом учеников за столом.
– А теперь, дорогие друзья, – произнес он поразительно мягким, ясным, красивым голосом, – склоним головы и помолимся за безопасное и просветляющее духовное путешествие в эту очень, очень особенную ночь.
Влияние этого удивительного голоса оказалось настолько сильно, что даже я последовал примеру остальных. Мне пришлось встряхнуться и вспомнить, что он раскопал могилу, лишь бы добраться до кольца в пальцах Флоры Вайзингер. Волна отвращения вырвала меня из этого состояния. В следующий раз, когда он произнес «аминь», я был настороже.
Огромный пустой стол освещали лишь две свечи, оставляя остальную часть комнаты – для их глаз – в темноте. Я же видел так же хорошо, как днем.
– А теперь я прошу всех сохранять полную тишину, а я попытаюсь установить контакт, — сказал Алистар, тепло улыбаясь.
Я ожидал, что они возьмутся за руки, будут соприкасаться пальцами или что-то в этом роде, как это делается в кино.
Брэдфорд сел, положил ладони на стол, и закрыл глаза. Глубоко вдохнул и шумно выдохнул. Все остальные словно боялись пошевелиться. Флора смотрела на него с напряженной и душераздирающей надеждой. Ужасное зрелище.
Его хриплое дыхание постепенно становилось громче. Этот человек знал, как играть, чтобы поднять напряжение.
А я знал, как это разрушить.
Издаваемые им звуки становились гуще и громче, и я догадался, что он готов превратить их в хороший долгий стон, чтобы оповестить о явлении «брата Леона».
Я стал невидимым, подплыл прямо за его стул, снова обрел плоть, присев на корточки, и сделал глубокий вдох. Выждав паузу между его выдохами, я разразился самым громким и сочным бронкским приветствием [5], на которое только был способен, а затем исчез.
Эффект в заряженной эмоциями атмосфере был предсказуем. Брэдфорд сбился с ритма, и огляделся в замешательстве, как и остальные. Кто-то из гостей был возмущен, несколько удивились, а один предположил, что, возможно, в комнате уже присутствует игривый дух. Самый практичный мужчина встал, чтобы проверить мой угол, который был единственным укрытием в комнате, и объявил, что он пуст.
Некоторые из гостей заметили запах одеколона и упомянули его. К их большому удовольствию, Флора подтвердила, что в воздухе витает аромат Джеймса. Голос у нее был ужасный. Брэдфорд промолчал.
После бурного обсуждения, которое ни к чему не привело, они успокоились, и Брэдфорд снова приступил к дыхательным процедурам. Я ждал.
В конце концов брат Леон заговорил через Брэдфорда, и, надо отдать ему должное, французский акцент был чертовски хорош. Его голос стал грубее и глубже, что очень эффектно звучало в темноте.
Я снова отважился подкрасться поближе, пока он излагал прогноз погоды на той стороне, и стал твердым ровно настолько, чтобы выкрикнуть полезную фразу на французском, которую я выучил во время отпуска в Париже. В вольном переводе она значила «сколько стоит час любви, моя маленькая кочерыжка?» или что-то в этом роде; обычно этого было достаточно, чтобы получить пощечину.
Затем я резко ударил его по затылку щеткой для волос, уронил ее и исчез.
Я вернулся за ширму, став твердым как раз вовремя, чтобы насладиться зрелищем. Несколько человек в комнате поняли, что я сказал, и были либо ошеломлены, либо пытались не рассмеяться. Транс Брэдфорда был окончательно разрушен; он вскочил со стула, чтобы заглянуть за него, и был шокирован не меньше остальных. Однако вскоре опомнился и плюхнулся на стул, изображая обморок. Все засуетились вокруг него и включили электрическую люстру.
Где-то в процессе Флора заметила щетку. Она замерла, вскрикнула и осела на пол, белая как простыня, указывая на нее пальцем.
Это отвлекло внимание от Брэдфорда, чему, готов поспорить, он был весьма недоволен. Полученный удар беспокоил его – он продолжал потирать больное место — но я бил, чтобы причинить боль, а не нанести ущерб. Он заслужил это. Я ненадолго скрылся из виду, воплотившись в пустой соседней комнате. Исчезновение меня вымотало. Придется заехать на скотобойню до рассвета и набрать крови, иначе завтра ночью я буду чувствовать себя ужасно.
Какой-то парень, видимо, главный в «Экстрасенсорном обществе», предложил отменить сеанс, но Брэдфорд заверил всех, что с ним все в порядке. Порой озорные духи шалят... если, конечно, нет более земного объяснения. С разрешения Флоры первый этаж обыскали на предмет незваных гостей. Мне пришлось убраться оттуда на пару минут, но я не возражал.
Где-то из глубины дома, возможно, из кухни, я услышал голоса, отрицающие участие в этом деле. Голос Эбби тоже звучал в этом хоре, и возмущение в нем было искренним. Хорошая девочка.
На этот раз потребовалось больше времени, чтобы успокоиться. Хотя время приближалось к десяти, никто не выказывал признаков сонливости и не готовился уйти. Развлечение оказалось слишком интересным.
Час пробил, они вновь собрались в гостиной. Свечи на столе заменили на свежие, люстру выключили.
С моего наблюдательного пункта я пытался понять, как Флора реагирует на происходящее. Она держала щетку для волос перед собой и все время на нее посматривала. Она должна была оставаться любезной хозяйкой, но ее нервы выдавало то, как она комкала платок. Скоро она разорвет его в клочья. Сев рядом с Брэдфордом, она протянула вперед обручальное кольцо, но ее пальцы дрожали.
«Третий раз счастливый», — подумал я и стал ждать.
Брэдфорд выполнил свою работу без сучка и задоринки, и вскоре старый добрый брат Леон вернулся и с сильным акцентом предостерег собравшихся не обращать внимания на темных духов, которые могут сбить их с Истинного Пути.
Вот как он это назвал. Я просто покачал головой, тихонько собирая свое оружие на сервировочном столике, используя вытащенную из стопки салфетку, чтобы заглушить шум.
Флора вежливо поприветствовала брата Леона и спросила, присутствует ли ее муж.
– Он здесь, ma petit. Он сияет, как солнце, и говорит о своей любви к тебе.
Она с облегчением выдохнула, что звучало чересчур похоже на всхлип:
– Что еще он говорит? Джеймс? Вы уверены? Скажите мне, что делать!
Старый монах Брэдфорда еще немного помучил ее, не отвечая. Сказал, что плохо слышит из-за темных духов, пытающихся встать между ними, а затем:
– Ах! Наконец-то слышно. Он говорит, что его любовь глубока, и он хочет, чтобы ты была счастлива. Ты должна открыть свое сердце новой любви. Ах, счастье, которое ждет тебя, велико. Он улыбается! Такая радость для тебя, милое дитя, такая радость!
Флора слегка покачала головой. Какая-то ее часть наверняка понимала, что все это неправильно.
Пора это подтвердить.
Я накинул на голову занавеску, обвязав одну из салфеток наподобие платка вокруг шеи, чтобы она не соскользнула. Уверен, выглядело это чертовски фальшиво, но в темноте сойдет.
Прихватив вещи Вайзингера, я выскользнул из-за ширмы. Все смотрели на Брэдфорда. Он мог бы заметить меня в тени за свечой, не будь его глаза закрыты.
«Как по заказу», – подумал я, и пробил ключами ему прямо в черепушку. Бросок оказался был чертовски хорошим, и я продолжил швыряться вещами. Гребень приземлился прямо в торт, трубка проскакала по столу и упала Флоре на колени. Та взвизгнула и подскочила.
Явление брата Леона было эффектным, но не шло ни в какое сравнение с явлением Джека Флеминга, фальшивого призрака по найму.
Я исчез и проявился снова, удерживаясь в полубесплотном состоянии – прямо посреди стола. Верхняя половина моего тела, красиво укрытая бледным занавесом, была отлично видна. Нижняя половина ушла прямо в дерево.
Ощущения не из приятных, зато зрелищно. Крики добавили шарма.
С некоторым усилием я двинул вперед, прямо сквозь стол со свечами и всем прочим, неуклонно приближаясь к Брэдфорду. Теперь его глаза были широко раскрыты, и было очень приятно видеть, как он сбрасывает транс, чтобы увидеть действительно сверхъестественные неприятности. Когда я поднял бледную, закутанную в занавеску руку, чтобы указать на него, мне показалось, что он проглотит язык.
Затем усилием воли я поднялся выше, оторвался от стола и воспарил над ним. Сделав круг по комнате, я резко нырнул к Брэдфорду, позволив себе стать плотным перед падением.
Я набрал в грудь достаточно воздуха, чтобы наполнить комнату бессловесным и, надеюсь, ужасающим ревом, и врезался в него, словно шар для боулинга в последнюю упрямую кеглю. Это было неприятно для нас обоих, но у меня было преимущество: я мог снова исчезнуть. Насколько я мог судить, он валялся плашмя на полу и кричал вместе с остальными.
Теперь оставаться невидимым было для меня тяжкой, но необходимой работой. Я прижался к Брэдфорду, чтобы он насладился моим уникальным видом холода. Мне говорили, что он похож на дыхание самой смерти из Арктики. Сквозь стучащие зубы он пролепетал чушь о том, что против него ополчились темные силы, и что он должен уйти, прежде чем они снова проявятся. С ним пытались спорить и даже предлагали совместно помолиться, чтобы развеять негативное влияние, но он уже выскочил за дверь.
Я держался с ним, пока он не сел в машину, затем проскользнул на заднее сиденье и набросился на него. Он взвизгнул, как женщина, когда я зажал его шею в полунельсоне. Я чертовски силен. Он не мог вырваться. Когда он перестал шуметь, я заметил, что он уставился в зеркало заднего вида. В нем, конечно же, ничего не отражалось.
– Игра окончена, Свенгали, – шепнул я ему на ухо, подражая Тени [6]. – Не ту могилу ты раскопал. Мы следим за тобой, и мы голодны. Хочешь встретить еще один рассвет?
Его скулеж и звук бешено колотящегося сердца заполнил машину. Я решил считать это согласием.
– Убирайся из города. Выходи из игры. Возвращайся на сцену. Лучше живой фокусник, чем мертвый медиум. Понял? Понял?
Не дожидаясь ответа, я исчез. Он завел мотор и рванул с места, словно Барни Олдфилд, стремящийся установить новый рекорд скорости.
Пока гуляки пытались пережить испорченный вечер в гостиной, я вернулся в бельевой шкаф, выключил свет и устроился на перевернутом ведре, чтобы подождать в темноте. Мне нужен был отдых.
В доме затихло. Последние гости ушли, прихватив с собой достаточно записей с сегодняшнего вечера, чтобы заполнить ежемесячные брошюры на долгие годы вперед. У Эскотта будет интересное чтиво. У меня сложилось впечатление, что Флора не планирует следующий сеанс, хотя несколько человек заверили ее, что сегодняшние мероприятия нужно продолжать.
Проводив гостей, обитатели дома поднялись наверх. Флора Вайзингер зашла в комнату Джеймса и долго в ней плакала. К ней зашла Эбби, они какое-то время тихо разговаривали, и Флора снова поплакала. Мне не было жаль. Лучше сейчас, чем потом, замужем за пиявкой. Видимо, все получилось. Сестры разошлись по своим комнатам. Какой-то слуга проверил окна, а затем все стихло.
Я снял с себя занавес и салфетку, засунув их к похожим на полке. Забрал пальто и шляпу, и уже собирался тихо уйти, как вдруг сквозь стену послышалось тихое «Мрачное воскресенье».
Проклятье.
Для Брэдфорда вечер прошел на ура, но Флора до сих пор не выбралась из своей ямы. Она будет копать ее еще глубже, пока она не сравняется с могилой мужа.
Кто-то должен был ее вразумить. Я чувствовал себя наименее подходящим для этой работы, но как только я узнал музыку, у меня снова возникло то чувство.
Я повторил трюк с исчезновением и направился в комнату Флоры.
Музыка становилась громче, когда я плыл к ней, достаточно плотной, чтобы чувствовать обстановку. Свет не горел, комнату освещал только отблеск от тяжелых штор: достаточно, чтобы ориентироваться и не быть замеченным.
Я быстро воплотился, поднял игольницу фонографа и вытащил пластинку. Она издала адский хруст, пока я разламывал ее на куски.
С кровати послышался женский вздох, и она судорожно нащупала свет. К тому времени я уже исчез, но еще чувствовал ее приближение. Еще один вздох, затем...
– Джеймс? – ее голос дрожал от душераздирающей надежды с оттенком страдания. – Джеймс? О, пожалуйста, дорогой, поговори со мной. Я знаю, что ты здесь.
Она почуяла запах одеколона.
– Джеймс? Пожалуйста…
Это будет трудно. Я подплыл к стене и постепенно воплотился, не торопясь, чтобы она успела меня заметить, и если не привыкнуть, то хотя бы не закричать.
Руки зажимают рот, глаза огромные, кожа мертвенно-белая – она выглядела готовой упасть в обморок. Это было жестоко. Другой вид жестокости, нежели у Брэдфорда, но все равно жестоко.
– Меня прислал Джеймс, – я старался говорить мягко, – Пожалуйста, не бойтесь.
Она застыла на месте, и я не был уверен, что она меня поняла.
Я повторил свои слова, и наконец она кивнула.
– Где он? – потребовала она, подражая моему мягкому тону.
– Он с Богом, – лучше всего максимально все упростить. – Все, что говорил тот человек, было ложью. Теперь вы это понимаете, правда?
Она снова кивнула, резким движением, очень похожим на манеры Эбби.
– Пожалуйста, дайте мне поговорить с Джеймсом.
– Он уже знает. Он просил передать, что это не ваша вина. Нечего прощать. Просто пришло его время уйти, вот и все. Вы не виноваты.
– Но это не правда.
– Правда, – я поднял правую руку, – Клянусь Богом. И я-то знаю.
Это ее ошарашило:
– Что... кто вы?
– Просто друг.
– Это его одеколон.
– Просто знак того, что он послал меня. Флора, он вас любит, и знает, что вы любите его. Но это не способ почтить его память. Он хочет, чтобы вы прекратили, прежде чем это вас уничтожит. Он мертв, а вы живы. Есть причина, по которой вы здесь.
– Какая? Скажите!
– Это так не работает, вам придется выяснять самостоятельно. Но на спиритической доске ответов вы не найдете.
Флора осторожно придвинулась ко мне поближе:
– Вы выглядите настоящим.
– Спасибо, я стараюсь изо всех сил. Я не могу остаться надолго. Это не разрешено. Я должен убедиться, что вы очистили голову. Больше никакого чувства вины – это не ваша вина – избавьтесь от хлама и живите своей жизнью. Джеймс хочет, чтобы вы снова была счастливы. Если не сейчас, то когда-нибудь.
– И все?
– Флора... это целая жизнь. Хорошая, если вы ее выберете.
– Я... хорошо. Скажите Джеймсу...
– Он знает. А теперь поспите. Утром будет новый день. Наслаждайтесь им, – я собрался постепенно растаять снова, но спохватился: – И последнее, Флора. Обручальное кольцо Джеймса.
Я протянул руку.
– О, нет, я не могу.
– Вы можете. Оно принадлежит ему, и вы это знаете. Давайте.
По ее лицу опять потекли слезы, но, может быть, на этот раз они несли исцеление. Нехотя она сняла с шеи кольцо на золотой цепочке, перечитала надпись, поцеловала кольцо и отдала его мне.
– Все будет хорошо, — сказал я. – Это от Джеймса. – думаю, он не стал бы возражать. Я наклонился, поцеловал ее в лоб, очень легко, и исчез прежде, чем она успела открыть глаза.
***
Следующие несколько часов я катался по Чикаго, чувствуя себя идиотом и надеясь, что не причинил Флоре еще больший вред, чем Алистер Брэдфорд. Я так не думал, но беспокойство не покидало меня.
В конце концов я вернулся на большое кладбище и быстро пошел по дорожке к богато украшенному мавзолею и могиле позади него.
Я чертовски устал, но нужно было выполнить еще одно дело, чтобы заработать пять баксов Эбби Сэгер.
Сжав кольцо в пальцах, как это делала Флора на сеансе, я вытянул руку и снова исчез, на этот раз погрузившись в землю. Это было самое неприятное ощущение: проталкиваться сквозь рыхлую почву, проталкиваться до тех пор, пока то, что было моей рукой, не ощутило более сильное сопротивление.
Крышку гроба Джеймса Вайзингера.
Я никогда не пробовал ничего подобного, хотя был уверен, что это возможно. Это был отличный повод узнать наверняка.
Я надавил чуть сильнее и внезапно провалился. Старательно не думая о том, что это значит, я сосредоточился на том, чтобы сделать твердой только свою руку.
Должно быть, это сработало, потому что было адски больно, словно руку пилили по запястью. Как раз перед тем, как боль стала невыносимой, я почувствовал, как кольцо выскользнуло из моих пальцев.
Только что я был на глубине шести футов под землей с рукой в гробу, и вот уже корчусь на снегу, сжимая запястье и стараясь не слишком громко кричать.
Рука осталась при мне. Хорошая новость. Я поработал пальцами, пока они не перестали выглядеть похожими на когти, и обмяк, прислонившись к дереву.
Ну и ночка.
Я вернулся в машину как раз в тот момент, когда мокрый снег застучал по стеклам, пытаясь проникнуть внутрь. Это было жутко. Хотелось заглушить это каким-нибудь звуком, но я опасался, что если включить радио, там снова начнет играть «Мрачное воскресенье».
Хотя какого черта. Музыка – это компания, доказательство того, что где-то есть и другие люди, которые не спят. Всегда можно сменить станцию.
Когда стало теплее, Бинг Кросби спел «Гроши с Небес». Видимо, кто-то на радиостанции решил пошутить над погодой.
Внутри меня снова ёкнуло, но теперь это чувство вызывало улыбку.
Примечания переводчика:
1. «Мрачное воскресенье» («Gloomy Sunday») – легендарный «гимн самоубийц», запрещенный в Венгрии и Великобритании за пропаганду суицида и многократно перепетый разными исполнителями в США. Исполнение Хэла Кэмпа — одно из наиболее известных во время действия этого рассказа. Вокруг этой песни ходили мрачные городские легенды о покончивших с собой людях, подробнее о них и об истории ее создания можно прочитать, например, тут: https://vk.com/wall-48749102_60467
2. Волшебник Чанду — главный герой одноименного фильма ужасов 1932 года (и сериала, в котором его играл Бела Лугоши)
3. Свами (индийск.) – мудрец, пророк, медиум
4. «Частная жизнь Генриха VIII» - оскароносный историко-биографический фильм 1933 года
5. Бронкское приветствие (сленг.) – громкий насмешливый звук, свист, издевка. Подозреваю, в данном случае это был звук, похожий на пердеж.
6. Тень (Shadow) — супергерой из одноименной серии комиксов 30х-40х годов ХХ века
Очень понравился рассказ
