По утрам они шли в школу под одним зонтом. Весна сделала их беспечными, но пока хранила тайну от посторонних. Иногда ночью, проснувшись и слушая ровное валеркино дыхание, Паша прикидывал – как долго они еще смогут вот так водить за нос судьбу? Кто из тех, что наверняка видят их вместе, делает правильные выводы? Скоро ли поползут нежные ростки шепотков и слухов, оплетая их обоих, превращаясь в цепкие плети и лозы и в конце концов стаскивая бунтарей с небес на землю?
Как и все правильные геи из нулевых, Паша не приветствует гей-парады.
- Я не бунтарь, - шептал он в темноту, - Я не стану размахивать радужным флагом. Я не пойду на митинги и парады, я не позову его венчаться. Господи, я просто хочу, чтобы мы были счастливы, как сейчас. Пусть все будет как есть, хоть еще немножко...
Вместо будильника и петуха у Паши есть другой петушочек.
Утром он просыпался от валеркиных ласк: за полчаса до будильника.
Но хватит милоты, у нас тут днюха Эдыка.
День рождения Эдика гуляли в баре недалеко от школы.
Я даже не смотрю на то, как ужасно звучит эта фраза, то что за десять лет текст не вычитали нормально, пожалуй, не самая страшная его проблема. Но бар недалеко от школы? Литва, ну ты даешь.
Веселые и пьяные, играли в бильярд. И Валерка все ловил себя на мысли, что ему не хватает того, кто остался дома. Шумели пацаны, танцевали девчонки – эдова сестра и ее подруги.
Сестра Эдыка для нас такая же внезапность как усы Сказочника. Почему пацаны только шумят, а не танцуют? Ответит вот этот молодой человек. Осторожно – ушной червь.
https://www.youtube.com/watch?v=ds28a4CfEQk
В детстве они и их умиленная опека досаждали, но теперь друзья Эдика по достоинству оценили его теплую дружбу со старшей сестренкой.
Я даже знать не хочу, что скрывается за этой фразой.
Ирма не танцевала. Лениво наблюдала сквозь дым сигарет и танцпола.
Да кто бы сомневался. А если бы вышла, то все бы расступились, как будто зазвучало Фристайло, а Ирма будет танцевать нижний брейк. И Ирма бы показала такой охуенный танец, что её тут же позвали бы в литовский вариант Минуты славы.
Эд – косился. На Валеру. Разговор давно зрел. Пожалуй, созрел настолько, что любая реплика собеседника уже была прогнозируема, а потому смысла в разговоре особого-то и не было. Так, потребность выговориться... но это так немало иногда.
- Дома тебя не застать... – Эдик забросил было пробный камушек, но тут же нарвался на засаду:
- Так дом у меня не там, куда ты звонишь, Эд.
А Эдык ванговать должен, получается.
- А вы с ним... Все типо серьезно?
- Ну да, - улыбнулся Валера, - и на первый вопрос тоже "да".
- И... кто..?
- Я его.
- А он..?
- Пальчиками.
- Бережет меня, гад такой. Но скоро раскуручу.
Не надо ничего раскуручивать, Валера, пожалуйста.
- Когда познакомишь?
- Еще нет. Не время...
- Паришься.
- Парюсь.
Эдык, какой будет сюрприз когда окажется, что вы уже знакомы.
Далее в неизвестный день Катя и Алёна делятся планами на выходные. Всё что вам надо знать – Алёна меркантильная злобная шлюха, Катя исправилась.
- В Висагинас?.. – Аленка уставилась на подругу в почти немом изумлении.
- Ну да.
- Это же офигительно далеко!
Катя пожала плечами.
- На машине? – Аленка наклонилась к зеркалу, придирчиво рассматривая ресницы. На шее у нее сверкали огромные буквы SEX, соединенные множеством цепочек – писк сезона от Диор.
- На автобусе.
Глаза в обрамлении драматичных ресниц (две тысячи калорий от МаксФактор) распахнулись так широко, что макияж почти перестал быть видным.
- На каком-то автобусе, в какой-то Висагинас... Что ты нашла в этом парне?
- Не знаю, - улыбнулась Катька.
Белобрысая подруга поймала ее взгляд в зеркале. Прищурилась:
- У него родители богатые?
- Не знаю.
- Машина у них есть? Куда они отдыхать летом ездят? В доме живут или в квартире? Сколько комнат?
- Я не знаю, Ален.
- Не понимаю я тебя! Ничего про парня не знаешь, а едешь куда-то... Зачем?!
О эти гламурные курицы! В этой книге слишком мало осуждения, надо больше!
Катя вздохнула: иногда Алена не понимала, казалось, совсем простых вещей. Подумалось – а ведь совсем недавно и сама она точно так же говорила, думала, одевалась, красилась, ходила по магазинам... Как клонированная Аленка.
А теперь Катя нитакая.
Их так много, таких белобрысых клонов, бесцельно бродящих по дорогим бутикам среди босоножек и нижнего белья... Тех, кто развлекаться ходит в "Акрополис", покупает тряпки ради брендов, выбирает бойфрендов по толщине кошелька и считает калории при весе сорок пять...
Как там у Пушкина было? Но зачем нам характеры, если можно просто впихнуть пару картонок.
- Там был конкурс. Авторской песни. Артем пел. Он стоял на сцене, с гитарой, такой клевый...
- Ему платили за это? – перебила Аленка, роясь в косметичке.
- Нет, конечно.
Алена смотрела непонимающе.
Алёна западает на деньги, Катя на гитары. Ну знаете, эти девочки гитаристов. Но при этом Алёна плохая, Катя хорошая. Ну ладно. У нас тут одетая рубашка.
Стоило Паше одеть в школу рубашку – и в Валерке проснулся мартовский кот. В отличие от своего четвероногого собрата, он не орал и не лазал по крышам, но вот за блудливостью его еще не каждый хвостатый мог бы угнаться.
Мне кажется, Валера домогался одного лишь Пашу, раз уж Паша совершил смертельный номер и «одел» рубашку. Блудливость всё-таки немного по-другому проявляется.
Паша пробовал выматывать его по ночам, но сдался, не в силах справиться с потребностями растущего организма. Валера забегал на переменах и окнах – и заперев на ключ дверь кабинета, бессовестно тискал Пашу. К звонку чуть припухали и темнели зацелованные губы. Паша только вздыхал... весьма мечтательно. Он был счастлив.
Давайте что ли порадуемся за влюблённых.
...Вкрадчиво скрипнула дверь. Что-то мучительно-сладкое дрогнуло внутри; Паша обернулся. Предчувствие не обмануло – это был Валерка, с лицом Казановы.
Валера, положи лицо Казановы на место, негодник.
Он вальяжно опирался на стену, косился на восьмиклашек-дежурных, задержавшихся после звонка. Ждал. Потом глянул учителю прямо в глаза, и Паша понял, что ощущает кролик перед удавом. Валера облизнул губы. Паша взмолился богам. А вслух сказал, опасаясь, что предаст голос.
- Девочки, вы можете идти...
Считал секунды, разделявшие их... Восьмиклассницы ушли, покачиваясь на каблуках, и Валера мягко скользнул к учительскому столу.
- Ключи, дорогой.
Паша покорно полез в ящик. Вздрогнул, касаясь валеркиной руки. Ключ дважды щелкнул в замке, отделяя мир от них.
Когда Валерка был таким... завораживающе-хищным, с ним невозможно было спорить. Невозможно было строго хмурить брови, пытаться проповедовать конспирацию. Потому что под этим взглядом все отходило на второй план. Паша снял очки, встал из-за стола. Из-под полуприкрытых век следил, как Валера, крадучись, по-кошачьи, подходит к нему... Потом в поцелуе горели губы, терзали, никак не могли насытиться, до стонов, до пальцев, впившихся в ткань форменного пиджака. Чуть качнулась земля, и в бедро ткнулся край стола. Валерка притянул к себе, судорожными поцелуями покрыл грудь, шею... Когда, когда он успел расстегнуть рубашку... Безоговорочно нагнул учителя, рванул брючный ремень. Слабые протесты –
- Ты с ума сошел, в школе... Валер, не надо... – разумеется, не оказали никакого эффекта и тут же сменились сладким "Ммм...", когда Валеркины пальцы подозрительно легко скользнули внутрь. На парту упал изнасилованный тюбик KY.
А, теперь понятно к чему была фраза о блуде. И я не хочу знать вообще, как Валера домогался до тюбика.
Вот паршивец, ведь готовился заранее! Его, извращенца юного, просто заводит опасность... Адреналин и весенние подростковые гормоны... Наверное, Ольга была права: у него мечта, отыметь учителя прямо на парте... и кончить по звонку...
Школа, школа, я скучаю.
Валеркина ладонь ласкала спину, нежно спустилась по бедру, коснулась напряженного члена. И Паша, прерывисто дыша, отдался моменту.
Паша вцепился в край парты сильными пальцами, расставил ноги пошире. Парта безбожно ехала вперед с каждым толчком. На бедрах уверенно лежали Валеркины ладони. Горячие, влажные... Парта скрипела, все громче, все чаще...
...А потом они курили, сидя на полу у распахнутого окна. И ухмылялись, глядя на нелепо скособочившиеся столы.
- Ты мне за это ответишь, - мечтательно промурлыкал Паша. - Прямо сегодня вечером...
- Очень на это надеюсь.
Ура, горячая НЦа! Вот мы и дождались полноценного описания полового акта.
Тусовка была в разгаре, только чипсы хрустели.
Когда мы в клубе, чипсы танцуют.
Дверь открыл Сказочник – как всегда, в своем репертуаре:
- А, господин Боев! Заждались мы вас, сударь...
Кажется я начинаю понимать, какой образ пыталась создать автор. Чувак вообразил себя поэтом-декабристом, не меньше. Отсюда и эта манерность, и типа революционные стихи, и усики, и стрёмные мысли о том, что Полина – падшая женщина, которую он спасает. Ну окей.
- Здоров, Макс, - добродушно фыркнул Валера, пожимая протянутую руку.
В комнате Ирмы народ расслабленно потягивал пиво. К своему удивлению, на диване Валера увидел Полину. Девушка чуть растерянно улыбалась, будто извиняясь за свое присутствие.
Хватит хуесосить Полину, она тут единственный нормальный человек.
Сказочник сел рядом, уверенной рукой обнял за плечо, что-то тихонько спросил – она только покачала головой и снова робко заулыбалась. Улыбка у нее была красивая: добрая, нежная, неиспорченная Голливудом и глянцевыми обложками.
Снова пинок гламурным кисам.
Смильгина и Сказочник? Вот это номер...
Да-да, как же так, два подростка, которые дрочат на философскую литературу, внезапно сошлись. Вот это неожиданность, вот это поворот.
- О, Валерка, заходи-садись-штрафную! – приветствовал его Эдик.
- Я, пожалуй, постою, - вполголоса бросил Валера, загадочно улыбнувшись. Эдик на секунду застыл, потом принялся сосредоточенно рыться в пачке чипсов.
Штамп №14 – шуточки-прибауточки над анусом: персонаж не может сидеть, жалуется на боль в пердаке и прочее.
Кстати, помните Паша рассказывал про первый неудачный опыт с девушкой? Я вот думаю, может он какой-то ёбырь-террорист? Просто он Валеру пальцами полгода растягивал, позиционирует себя как достаточно опытного чувака, со смазкой у них проблем не было, так почему у Валеры жопа болит так, что он сидеть не может?
Стоять он, конечно, не стал – разлегся на полу, положив голову Ирме на колени. И оттуда не видел, как Ирма напряженно следила за Эдом, а тот, поймав ее взгляд, дернул плечом: фальшиво даже для ненаблюдательного человека.
Разговоры взглядами и жестами в "великолепной шестерке" были делом вполне обычным. Внимательному зрителю интересно было бы следить, как после той или иной ничего не значащей фразы в разговоре переглядываются Ирма и Эдик, Ирма и Сказочник, Эдик и Валера...
Я до сих пор не могу нарадоваться на то, как легко они приняли в свою компашку этого усатого идиота и выпнули Артёма с Дыней, которые в начале с ними тусили. И заметьте, там у них ещё два бисенёна была, один Муха, второй Никиш, но они ни с кем не переглядывались. Муха, наверное потому что он Валерин лучший друг, а Никиш, ну наверное потому что он актёр.
Ирмины пальцы с какой-то материнской нежностью путались в Валеркиных волосах, гладили и успокаивали. Он наблюдал сквозь ресницы – Сказочник по-семейному спокойно обнимал Полинку, Никиш потягивал пиво, Мух рассказывал что-то смешное... Теплые ладони Ирмы. Сказочник, вылупившийся из им же созданного мрачного образа, сбросивший с себя свою легенду и вдруг ставший обыкновенным парнем... а ведь еще недавно воображение начисто отказывалось представлять, что такой человек может намазывать на хлеб масло, чистить зубы или покупать проездной, как простые смертные.
Да мы сами в ахуе. До сих пор не верим, что такие идиоты существуют.
Девчачья погибель Никиш, смазливое личико а ля Ди Каприо, так никому пока и не отдавший свое сердце – с красивыми так бывает, ровно как и со страшненькими: последних не хочет никто, первые не хотят никого сами.
Какое мудрое уточнение.
Мух... Ильюха, лучший друган, закадычный приятель, с которым лет семь за одной партой отсидели...
И поэтому он вообще практически не участвует в повествовании.
Эдик, который больше, чем друг, но все же навсегда останется только другом...
Но это ничего, потому что у Валеры есть Паша. Валера думает о будущем, планирует жить у Паши, поступить на бюджет и всё такое.
Тусовка неумолимо ползла к завершению. Квадрат пива – долго ли умеючи?
Был бы этот фик побольше, то чтецы бы тоже начали накатывать. Стопку за фееричный Пашин аутфит, стопку за мудачество Сказочника, стопку за пинок в адрес фиф, стопку за Ирму в серебристом сиянии, стопку за плевок в адрес литовского быдла и так далее. Но тут мы к счастью не сопьёмся, не успеем.
Дача. Очередная презренная крестьянка.
- ...Какое кощунство – не отличить лимонник от актинидии! ...Здесь у нас клубничка. Здесь лучок... А здесь морква...
Бабушка, в резиновых сапогах и камуфляжной жилетке, вид имела внушительный, хотя росту в ней было – как в Андрее. Внук покорно плелся сзади, рассеянно поддакивал. Он давно уже понял, что проще потерпеть четверть часа "обзорной экскурсии", чем объяснять бабушке, что ему куда интереснее было бы сбегать на озеро: как там его секретное дерево, с суком, нависшим над самой водой? Пережило зиму?
- Вот проклюнулась репка... – с энтузиазмом показывала Анна Михайловна, - А тут сельдерейные остаточные явления...
Андрей окинул скептическим взглядом маленькую грядку, разительно напоминавшую могильный холмик. Вздохнул.
- Очень интересно.
Взгляд, полный тоски, блуждал по грядкам. По лучку, клубничке и актинидиям на клумбе у дома. Потом вдруг застыл. Сердце дернулось, перевернулось, ухнуло куда-то в желудок – от неожиданности, объяснил себе Андрей, - и заколотилось быстро-быстро, отдаваясь толчками в горле и в висках.
Дядя Паша приехал.
Ну на фоне овощей Паша действительно выигрывает, я не спорю.
- Вот смотри, Андрюша, рябинки, которые ты посадил, когда был маленький. Видишь какие? Из тоненького прутика...
Очень, очень неоднозначные эмоции вызывал у Андрюши мамин брат.
...Во-первых, дядя Паша был гомик. Это вся семья знала. Об этом несмешно и как-то грубо шутил папа. Об этом мучительно-высокомерно говорила мама, об этом вздыхала бабушка. Об этом сплетничали соседки по даче и тетки, все норовя увести ребенка от греха подальше... ребенок – это он, Андрей, и забота такая, конечно, бесила. От глупости и незнания она была, та забота: в этом Андрей убедился еще прошлым летом. Специально провоцировал: переодевался при дяде, когда собирались купаться на озеро... ноль эмоций. Даже обидно как-то.
Я правильно понимаю, что наш юный Лолит соблазнял своего родного дядю?
- Так, а здесь махровым цветом крапива цветет... целая плантация... надо бы ее изничтожить...
Во-вторых, дядя Паша был очень красивый. Темноволосый, как вся их семья, сероглазый, с тонкими чертами лица. Стрижка вроде короткая – но на лицо падают прядки во весь лоб длиной. Так и хочется пальцы запустить, ощутить шелковистость, легкость... У него была мягкая, спокойная улыбка и красивые руки. И вовсе он не красил ногти и глаза не подводил, да и вообще с виду был обычный парень. Стройное, по-мужски привлекательное тело, без волосатого пивного животика, какой торчит из-под майки у папы... да и не увидишь никогда в жизни дядю Пашу в растянутой затасканной майке.
Зато в леопардовом гольфе увидишь, а оно даже на фоне затасканной майки смотрится пиздецово.
- Настурции вот тут посажу, мне соседка дала...
В-третьих, Андрюша вел тайную войну за свою свободу и независимость, а потому с дядей старался общаться почаще – из принципа, чтобы досадить маме. Правда, виделись они только здесь, на даче у бабушки, всего-то пару раз в год.
Короче, Андрюха копротивлялся как мог.
Анна Михайловна все еще не заметила появления сына. Рассказывала что-то – газончик, альпийская горка, вьющиеся розы... глобальный план благоустройства садового участка...
- Бабушка, - позвал Андрей, и голос вдруг дрогнул.
Дядя приехал не один: с парнем.
Вот так номер.
Вообще не надо думать, что Паша прям такой упырь. Он любит маму и даже вызвался помочь ей в огороде. И Валеру взял из практических соображений, чтобы тоже впахивал на будущую свекровь. Или тёщу.
Паша колебался. Недолго. Мама ведь говорила – помощь нужна. Поле большое, копать много, крепкие рабочие руки лишними не будут.
Рабочие руки, рабочий рот...
- Ладно, поехали. Только веди себя пристойно.
- Ну конечно, - фыркнул Валера, ясно давая понять, что при первой же возможности начнет грязно приставать к любовнику прямо на грядках.
Ну кто бы сомневался.
Семейка приняла их нормально. Вернее – как и ожидалось. За ужином откровенно шушукались тетки, косился племяш, неестественно, настороженно улыбалась мать. Хмыкал шурин, хитровато поглядывая на жену. Марийкиного мужа Паша не то чтобы не любил – недолюбливал: общался ровно насколько требует вежливость. Им, в общем, было о чем поговорить, шурин в свободное от компьютерных игр время баловался дизайном, но уж очень раздражала его манера разговаривать – снисходительно, вечно пытаясь учить собеседника жить… Шурин Пашу задолбал еще на свадьбе. Племянника было жалко.
Даже Паше невыносимо общаться с таким же душным упырём как и он сам. Полагаю, они также не сошлись на почве хорошего вкуса.
Спать ложились рано, чтобы с утра приняться за работу. Паша с Валерой долго курили на крыльце ("Да, мам, мы с ним еще и курим"...), пока родственники разбредались по раскладушкам.
- Валера, а где вы работаете?.. – будто невзначай поинтересовалась мать.
- Он не работает, он учится. У меня. Двенадцатый класс, - ответил за него Паша, - Да, мам, я еще и под статьей хожу...
Анна Михайловна всплеснула руками: как же так?! Сын тяжело вздохнул, склонил голову на плечо своему несовершеннолетнему школьнику:
- Ну все, теперь я враг народа.
Мать, держась за сердце, ушла на кухню. Паша вложил свою сигарету в пальцы любимого человека, коротко поцеловал их и последовал за ней.
В принципе это единственное светлое пятно фикла. Обычно русреал (а в данном случае литовреал) любит сильно сгущать краски в отношении гетерокрестьян и гомобояр. Все эти картинные отказы от детей, всякие свиноёбские вещи и прочее дерьмо. Это такая же крайность, как и родители-гейлаверы и подчёркнуто левые во взглядах. Все варианты имеют место быть, но сдержанная гомофобия всё-таки встречается чаще остальных. И в спокойную канву няшного флаффа она как раз очень хорошо вписывается.
- Непутевый ты мой... – шепнула мать, качая головой. Ткнулась лицом сыну в плечо, обреченно вздохнула, будто собираясь заплакать. - Дай тебе господь счастья...
- Я счастлив, мама. И буду еще счастливее, если ты не будешь по этому поводу плакать.
Немножко помолчали, обнявшись, чего уже давненько не бывало.
- Павлик, а вам что, вместе стелить, что ли? – спросила она тихо-тихо.
- Вместе, - ласково улыбнулся непутевый сын. Взяли у матери одеяла, по чуть поскрипывающей лестнице поднялись наверх. Им достался весь второй этаж. Там пахло деревом: дом уже который год помаленьку достраивался. Вдоль стен свалены были чистенькие светлые доски. Постелили на полу – и улыбались друг другу, вспоминая.
У Валерки не то от воспоминаний, не то от свежего воздуха настроение было игривое. Перед ужином для разминки вскопали пару грядок – и тело требовало еще нагрузки… разрядки… Аромат древесины щекотал нос. Каждый сучок темным глазом с любопытством смотрел, как скользит ладонь по щеке, по волосам, по шее, по выгибающейся спине, по бедру. Как губы целуют... ближе, ближе, а потом стон – кажется, перебудит весь дом... Сладко неровное дыхание. И пальцы, путающиеся в светлых волосах.
Утихомирились только через час. Уснули, прижавшись друг к другу, и не слышали, как крадучись удалялись еще не успевшие стать тяжелыми, как у отца, шаги...
Я так понимаю, Андрюха им свечку подержал. Утром Андрюха продолжает на них пыриться.
Андрюша смотрел на его любовника. Смотрел искоса – чтобы родители не заметили – но так, будто все-все знал про них: как подгибаются колени, как дыбом встают золотые волоски в ложбинке, где спина переходит в таз, и как становится солоноватой кожа... Боже мой, подумал Паша, ведь ребенок уже вырос. Сколько ему уже, тринадцать? Четырнадцать? Да Валерка по возрасту к нему ближе, чем к Паше...
Вырос. Раньше Паша бы этого даже не заметил. Но раньше он и семнадцатилетних считал поголовно детьми.
Вырос – значит, просыпается тело. Но если он так смотрит на Валерку... Если он так смотрит на своего дядю – а он смотрит, черт возьми, множество мелких деталей вдруг сложилось в один рисунок... Ведь Марийка разбираться не будет. Кастрирует она его, Пашу. Садовыми ножницами и без анестезии. Ну или там лопатой. Серпом тоже удобно... А ребенку поломает жизнь. Как-нибудь, уж она-то найдет способ.
И тут Валера начинает бесоёбить.
Валера всадил лопату в землю, подошел вразвалочку. Тыльной стороной ладони, где чистой была перчатка, приподнял пашин подбородок. И всосался в губы – на глазах у родни, у соседей, у малолетки-племянника. Будто читая мысли, будто предлагая утопию: незачем менять себя - можно просто расширить нормы, чтобы в них вписаться...
Пахла земля.
К полудню мужчины повыдохлись, все чаще устраивали перекур. Марийкин муж присел на скамейку с пивом, завязал с соседом неспешную беседу. Паша курил и с нежной улыбкой смотрел на Валерку. Тот работал как вол, с непривычки не экономя силы.
С большой глиняной кружкой подошла мама:
- Валерочка, детка, попей молочка... Молочко хорошее, такого в городе не бывает, я в деревне беру у знакомой. Свежее, полезное...
Пожалуй, Паша был удивлен больше всех. Жизнь не уставала приподносить сюрпризы.
- Он замечательный паренек, - тихонько сказала ему мама вечером, после ужина, - Работящий, это хорошо. Добрый, я вижу, любит тебя... Ты береги его, Павлик. А внуков мне Мария нарожает. Дети, дай вам бог счастья...
Сцена прям идеальная, есть одно «но» - Мария уже родила тебе внука. Или тебе мало, жадная бабуля?
Но не расслабляйтесь, пришло время поэзии с усами девственника.
Сказочник сидел у окна, смотрел в одну точку – опустошенный и усталый. На столе перед ним лежал блокнот с зайчиками, перечеркнутый строками.
Сверху – небо, дорога – снизу.
Среди прелой хвои и шишек
Я нашел автоматные гильзы,
Горсть зеленых от времени фишек.
Я сыграю в шахматы с дедом.
На доске мои гильзы расставлю...
Я укрою клетчатым пледом
Его ноги, очки поправлю,
Принесу чайку и газету,
Где все странно и незнакомо...
Тлеет в пепельнице сигарета.
Кому – игры, кому – кома.
Это просто детская шалость,
Я спросил - был плед будто тога, -
"А тебе убивать случалось?"
...Небо – пыльное. Вниз – дорога.
Точно так же и Сказочник должен быть тонкой натурой, романтиком и пламенным революционером, Паша — утонченным ценителем прекрасного и так далее.
