Холиварофорум

Анон

ОЭ-фест

Осенний микро-тур феста!

Тур проходит с 11 ноября по 26 ноября включительно, в 0.00 27 ноября можно деанониться. Или нет, по желанию.

Исполнения выкладываются в этом же треде, с обязательным указанием выполненной заявки. Исполнять заявку можно в любом формате: текст, арт, видео, etc., минимальный/максимальный объем не ограничен.

Обсуждение заявок и текстов тут, в треде ОЭ

▼СПИСОК ЗАЯВОК ОСЕННЕГО ТУРА С ССЫЛКАМИ НА ИСПОЛНЕНИЕ⬍

1. Алвадик, первый раз, Дик-бойпусси, Дик снизу. Алвадики оба в шоке и в восторге. Высокий рейтинг обязателен!

2. Рокэ Алву слишком много пороли в детстве, и у него сложился условный рефлекс. Теперь он втайне обожает порку и страшно кинкуется от строгости и суровости, а хамит, чтобы нарваться на наказание. Вот только кто рискнет тронуть самого Первого маршала?! Одна надежда на незыблемых Окделлов, развратных королев или ледяных дриксенских адмиралов!
Пейринг на вкус автора.

3. Катарина/Эстебан или другие оруженосцы. Можно  нон-кон, даб-кон. Королева, заманивающая жертв своей беззащитностью, оказывается властной госпожой. По накуру. Юмор, драма, удовольствие жертвы или моральная (физическая) травма - что угодно на откуп автора.

4. Желательно джен. Рейтинг любой. Желательно юмор, но если получиться хоррор, то заказчик против не будет. Без смертей персонажей. книгоканон. В Кэртиане случилось невероятное. Появился изарг-выходец! И начал кишить.

5. Спокойный пост-канонный мирный и счастливый алвадик в ER. Как они дошли до жизни такой, неважно, главное сам момент! Если рейтинг, то Рокэ снизу.

6. Ойген\Жермон, таймлайн битвы у форта Печальный Язык, когда Жермон был ранен. Ойген получает известие о ранении, находясь далеко от Жермона с силами фок Варзов. Мысли, чувства Ойгена, удаётся ли ему скрывать их.

7. Лионель/Рокэ, модерн-ау. Происходят серийные убийства, но что общего в жертвах не совсем понятно, Лионель работает в полиции и влюблен в своего друга Рокэ. Важно, они не пара, мб сам Рокэ даже с кем-то другим/ой встречается. На самом деле Лионель и есть тот маньяк и убивает тех, кто в каких-то деталях-мелочах (форма глаз там похожа, мб рост схожий и т.п., то есть сходство в глаза не бросается) похож на его друга.

8. Алвадик, таймлайн Раканы, Дик выходит на поединок с Алвой за Альдо, оба ранены, но в итоге живы. Фиксит бодяги с кровной клятвой.

9. Рамон/Хулио, взаимный флирт и ухаживания, похожие на загонную охоту друг на друга. Огненный юст, желательно с высокорейтинговой реализацией

10. Леонард Манрик/Мирабелла 
Влюбленность в ах какую суровую хозяйственную, экономную женщину и ее способность создать золотой запас буквально из воздуха, искренее восхищение, бес в ребро, поначалу неприступная Мирабелла. Из кинков легкий фемдом. Жанр любой, но никого не убивают и не собираются.

11. Кроссовер с "Не покидай"; джен, рейтинг любой, драма или юмор (или и то, и другое). Однажды в Олларии, или в Ракане, или в Кабитэле, зацветает что-нибудь, и из всех людей начинает переть правда: о делах, мыслях, намерениях, чувствах. Что из этого выйдет? Бонусом можно какого-нибудь бедолагу с насморком, который не врубается в причину переполоха.

12. Вальдмеер, NC-17, драма, Олаф после всех событий стал совсем бессилен в постели, но Вальдес найдет способ доставить удовольствие, кинк на сухой оргазм

13. Хулио Салина/Ричард Окделл. Рейтинг любой, без стекла, но с марикьярскими страстями и хэппиэндом. Хулио, ревнующий Ричарда к Берто и прочей молодежи, приветствуется.

14. Мирабелла/Аурелия. Долгая тайная любовь, можно невзаимная со стороны Аурелии. Смерть Эгмонта и траур по нему - всего лишь предлог, чтобы приблизиться к объекту чувств (и избавиться от Ларака). Чувства с со стороны Мирабеллы и рейтинг на взгляд автора.

15. Отец Герман/учитель фехтования в Лаик (пилотный канон). Можно рейтинг, можно мистику, можно и юмор или все вместе. Сколько в Лаик учителей фехтования: один или двое? Вот и отец Герман ни в чем не уверен...

16. Алвадик, R-NC-17, Реверс с обнаженным Алвой на пути на эшафот (вместо Алвы за какое-то предательство/ошибку к казни и публичному унижению приговорили Дика. Алва в числе наблюдающих (недобровольно)), внешность алвадиков любая

17. Любой пейринг или джен, и любой временной промежуток, главное без смерти персонажей. АУ, в которой сломанный Абсолют не засчитал смерть Эгмонта и попытался выпилить Ричарда, как «неудачного» Повелителя Скал. Не удалось, но Ричард в результате остался искалечен - недостаточно сильно, чтобы это мешало ему жить, но достаточно, чтобы привлекать внимание и мешать (шрамы, хромота и т.д).

18. АУ-реверс, джен. У власти уже давно находятся Раканы, сейчас на троне Альдо. Навозники Манрики и Колиньяры поднимают против него мятеж, но непобедимый Первый Маршал Рокэ Алва разбивает их войска под Ренквахой вместе с маршалом Арно Савиньяком и генералом Эгмонтом Окделлом. Погибают все Манрики, кроме Леонарда, которого раненым тайком вывозят с поля боя, а оставшихся сиротами Эстебана и его сестру отдают на воспитание в семьи Окделлов и Савиньяков.

19. Приддоньяк. Нц-17, мастурбация. Валентин слышит, как Арно где-то в соседней комнате занимается сексом.

20. Пейринг любой, кроме альвадика, алвали и алвамарселя. Слеш, джен, гет. Рейтинг любой. Книгоканон. Кроссовер или ретейлинг с фильмом "Довод".

21. Алвамарсель, херт/комфорт. После несчастного случая у Алвы оказываются повреждены кисти обеих рук. Ему приходится заново учиться держать оружие и писать, и справляется он с этим плохо.

22. Вальдес страстно влюблен и понимает, что Кальдмеера вернут в Дриксен, где он может погибнуть. Тогда Вальдес в дороге или в Придде тайно насильно похищает Кальдмеера, чтобы оставить его себе. Можно дарк.

23. Юмор. 
Ричард постоянно натыкается на Алву, когда он пытается с кем-то потрахаться – причём каждый раз не по своей вине! Он случайно находит потайные двери, теряется в потайных ходах, в Варасте под ним проваливается крыша домика, пока Рокэ трахается с юной вдовой. Сцена в будуаре Катарины становится последней каплей, и Рокэ высылает оруженосца к Ракану – только чтобы тот вломился к нему в разгар оргии с пантерками со срочными новостями о наступлении Ракана (примчался с Осенней Охотой, прошёл с выходцами, как угодно).
- Я проклят!
- Вы прокляты?! Это я проклят, юноша!

24. Эстебан-Птица. Кроссовер с Чумным Доктором. Раздвоение личности. Жанр любой, рейтинг любой

25. Катя и СБЧ заставляют Дика соблазнить Алву. он честно старается, может даже политься из лейки. Хоть юмор, хоть драма.

26. Эмиль\Арлетта\Лионель, NC, инцест. Со времени гибели Арно-ст. Лионель заменяет отца во всём, и даже в постели матери. Эмиль узнаёт об этом и решает присоединиться. Больноублюдочность приветствуется.

27. Обрушение Кэналлоа за намеки Алвы на убийство Фердинанда. Убить Алва себя не может, будучи последним Раканом, да и опоздал. Встреча с Ричардом после обрушения Надора, который бездетен и тоже не смог заплатить жизнью.

28. фем!Вальдес/Кальдмеер или фем!Альмейда/Хулио, ВМФ, гендербендер; гет, рейтинг невысокий, сюжет на выбор исполнителя, желательно без драмы, если драма, то с ХЭ.

29. Ричард/Рокэ. Односторонние чувства Ричарда к Рокэ, Рокэ в Ричарда в ответ не влюбляется. Желательно каноничный сеттинг

30. Вальдес привозит Кальдмеера на Марикьяру и знакомит с родителями. Первоначальная острая реакция на то, что сын приволок в дом варитского гуся, и постепенное принятие. Можно юмор

31. Алвадик, омегаверс, омега!Дик, мпрег. Алва узнает, что Ричарда есть сын, и мечется, пытаясь найти оного после убийства Катарины и смерти Ричарда в овраге, никому не объясняя, зачем ему очередной окделльский поросенок. 
Степень ретконности любая, но за младенца Рокэ переживает искренне, подозревая, что тот от него (так и есть). 
ХЭ для ребенка. Для его родителей (вместе или по отдельности) ХЭ опционален.

32. Алва/Ричард, юст, Ричард впервые замечает и понимает интерес Алвы к себе

33. Алвадики, рейтинг не важен, суд над Алвой, но стороне защиты не подыгрывает авторка, внешность любая

34. Вальдмеер, NC-17, модерн-АУ, драма, мистика, Олаф во время летнего выезда с поисковым отрядом обнаруживает сбитый во время войны самолет и навсегда оставшегося в кабине пилота. Самолет реставрируют, и он даже снова поднимается в небо, только что-то с ним нечисто…, ХЭ

35. Ойген/Мишель Эпинэ, любой рейтинг, первая любовь в Лаик. Встреча юга и севера. Взаимные чувства, неловкие попытки любви по гайифски, Ойген невозмутимо говорит, что читал, как это делается
Для драмы можно добавить в конце Жермон/Ойген, где Ойген сравнивает Жермона и Мишеля

36. Алвадики эндгейм, R или NC, после гибели Альдо власть переходит в руки Ричарда. Ричард не то чтобы дарк, но гибель Альдо, Надора и предательство Робера накладывают определённый отпечаток. Катарина жива, интригует мб вместе с Ричардом, а мб против него, внешность героев любая, но Альдо пилотный мб

37. Близнецы Савиньяки трахают Ричарда, Рока наблюдает (или нет). Можно дабкон, тело предало, немножко больноублюдочнсти. 
Жанр любой,  таймлайн любой, рейтинг от R и выше. Ричарду должно понравится.

38. Прошу арт! Персонажи ОЭ в виде персонажей из аниме "Утена". Классическая сцена вынимания меча из груди на Арене дуэлей. Мечтаю про такой альдоробер, но буду страшно рад и любому другому пейрингу.

39. Рокэ/Айрис. Юмор. Можно рейтинг, можно без. Вынужденный брак с истериками, битьем посуды, надеванием на шею картин, побегами через окно… Впрочем, сначала Алва бесился, а потом возбудился, и теперь, пока весь Талиг с ужасом наблюдает за взрывными ссорами между герцогом и герцогиней Алва, они сами от них получают огромное удовольствие, причем и в горизонтальном положении тоже.

40. Олаф Кальдмеер/Берто Салина. Cо стороны Берто наверное невольное восхищение достойным врагом, которое перерастает в нечто большее при близком общении. Юст. Вальдес где-то рядом, возможно ревнует.Реакция Олафа на усмотрение автора. Рейтинг R.

41. Приддоньяк, ПВП, афродизиак. Что бы скомпромитировать Валентина, ему подливают в напиток афродизиак. На людях Валя держится, но когда он остаётся один, ему становится совсем плохо. Арно предлогает помочь, уверяя, что в этом нет ничего особенного.

42. Лионель/Рокэ, викторианское АУ. Лионель расследует серию жестоких преступлений, и под его подозрение попадает известный хирург, ведущий эксцентричный образ жизни. Рейтинг любой.

43. Алвадик, публичный секс по обоюдному согласию, Алва снизу

44. Джен или пре-алвадики, рейтинг любой, восстание Эгмонта вин вин. Анри Гийом на троне или сам Эгмонт. Политика, установление отношений с проигравшей стороной, кто-то из навозников внезапно по ряду причин остаётся при дворе, мелкий Дик в роли любимца нового двора, внешность любая

45. Вальдмеер. Вальдес влюбился в пленного Олафа, но во время его отлучки Олафа забрали в тюрьму, чтобы насиловать допрашивать и пытать. Вальдес намерен его спасти. Желательно ХЭ.

46. Ричард – Проводник Алвы в Лабиринте. Можно с ХЭ и фикситом (Алва проходит сам и выводит Ричарда?), можно дарк, где Алва совершает те же ошибки, сливая оруженосца, и проваливает испытания.

47. Лионель признается Чарли в любви. Я просто хочу это видеть!

48. Лионель/Валентин: сражение за победу в Битве экстрасенсов
Расследование всратых историй, саспенс на грани фарса, срачи с героями сюжетов, лавхейт участников - в общем все, за что (далеко не) все любят это шоу.
Ли и Валентин могут быть кем угодно: медиум - чернокнижник по классике или что-то подурнее. Например, шаман, который гадает на оленьих рогах. Они могут оказаться как настоящими экстрасенсами, так и коварными шарлатанами, пытающимися раскрыть друг друга. Главное - атмосфера

49. Ойген\Жермон. МодернАУ, ER, рейтинг на усмотрение автора, хэппи энд.

50. Алвадик, кроссовер с "Благочестивой Мартой", проза. 
Ричард после встречи с Оноре теперь истовый эсператист: постится, молится (особенно за эра) и противится идее человекоубийства.
 Алва также приходит к Создателю, угрожает Дораку оставить армию, принять целибат и отречься от винопития. 
Оба разговаривают с Катариной о целомудрии и со Штанцлером - о спасении души. 
В Олларию является Мирабелла с Айрис, находит узревшего свет истинной веры, но сраженного физической слепотой Алву в рубище, и Дикона, самоотверженно заботящегося о калеке. 
На самом деле, оба, конечно, здоровы и много грешат)

51. Вальдмеер, NC-17, драма, dark!Вальдес влюблен всей душой, и ради блага самого Олафа не намерен отпускать его на родину, нон-кон

52. Алва просит у Ричарда прощения за что-нибудь серьезное словами через рот. Не стеб.

53. Алвадики, NC-17, секс на кухне, охреневшая Кончита, у которой пирог из печи не вытащен, а там господа ебутся, прилагается, внешка любая

54. "Вредные задачи" Остера в переложении на условия и персонажей из Талига. Персонажи любые, рейтинг любой, юмор.

55. Детектив в духе Агаты Кристи, но в каноничном сэттинге. Пост-канон, расследование смерти Габриэлы, Джастина или любой кейс на усмотрение автора. Пейринг любой, можно джен. Очень бы хотелось алвадик с подросшим Диком, но необязательно) Участие в расследовании Алвы приветствуется

56. Готфрид Зильбершванфлоссе/принцесса Гудрун/Олаф Кальдмеер. 
Принцесса сначала испытала небольшой к Кальдмееру интерес, всё-таки мещанин дослужившийся до высоких чинов, он её вежливо отверг, но поскольку ей до этого не отказывали, тут может быть возмущение, что ею пренебрегли, страх, что кто-то узнает. А потом Кальдмеер случайно узнаёт маленький секрет кесаря и его дочери и скажем как-то это выдал... Юст, лавхейт, рейтинг NC-17 или R. Желательно, чтобы все выжили.

57. Алвадик, реинкарнация и трансмиграция
. После смерти Дик перерождается в другом мире (один или несколько раз), набирается опыта и прокачивается в психологии, прежде чем снова попасть в своё первое тело на следующий день после ДСФ. Взгляд на эра новыми глазами.

58. Хуан/ куча разного народа. Кроссовер с «Трудно быть богом» Стругацких. Рейтинг. Хуан Суавес – секс-прогрессор в Кэртиане. Добывать нужные сведения и манипулировать политикой Талига проще всего в постели!

59. Арлетта\Лионель, NC, инцест, порка. Из канона мы знаем, что одна из предыдущих графинь Савиньяк приказала выпороть самого Дидериха. С тех пор порка стала семейной традицией и прерогативой графинь. Лионель уже давно не ребёнок, но всё ещё даёт себя наказывать.

60. Надор после смерти Ричарда становится странным и страшным местом, филиалом Лабиринта, расползающимся по Талигу. Попытки Алвы понять и остановить, но без успеха, и Алва понимает почему. Хочется мистики, где кровь Повелителей стихий реально опора мира, а Ракан может заменить только одного (Повелители Ветра вымерли раньше). Без запасных Раканов!

61. Алвадик, реверс. Рокэ реально в положении Дика в первых книгах: Кэналлоа бедствует, семья требует невозможного, Салина посматривают на его наследство, на уши присел друг семьи дор Квентин, с собой в столице даже слуги нет, еще и коварная первая любовь на носу. Ричард, в свою очередь, властитель богатой провинции и герой войны, но несколько ожесточен за трудную жизнь, от оруженосца хорошего особо не ждет, глушит надорский кальвадос и поет завораживающие северные баллады. И да - кого-то в семье Рокэ убил и вроде не кается. 
Не настаиваю на ПОВ Рокэ, но если получится - было бы идеально.

62. По мотивам микро-накура про Альмейду, залетевшего от Хулио. Рамон познает прелести беременности и охуевает, будущий счастливый отец охуевает ещё сильнее и включает режим агрессивной заботы, окружающие тоже охуевают и заранее прячутся кто куда

63. Ричард Окделл с первого взгляда влюбляется в короля, и это взаимно. Фердинанд/Ричард против всего мира.

64. Вальдмеер, NC-17, драма, fem!Кальдмеер канонично попадает в плен, и когда это обстоятельство обнаруживается, оно меняет все, даб-кон

65. Приддоньяк, ПВП, оральный секс. Валентин делает минет Арно. Кинк на волосы Вали, на его красоту.

66. Катарину отравили на ДР (или сразу после). Детектив с поиском виновного(ных). Джен или любые пейринги.

67. Эмиль/Валентин (кнешность книжная) 
Нежно, задорно и спонтанно, с любым обоснуем, таймлайн любой. Кинк на кружева, чулки, одежду, раздевание. НЕ ангс, НЕ стеб

68. Вальдмеер, рейтинг любой, ожидание встречи, ревность. Кальдмеер исчезает по пути на казнь. После перемирия Вальдес приезжает в Эйнрехт и находит Кальдмеера в особняке под охраной, после ночи любви тот признаётся, что ему пришлось стать любовником кесаря Руперта

69. АУ от канона: сёстры Эгмонта живы, и одна из них замужем за Фердинандом.

70. РоРо, пост-Ракана, лунатизм, возможно, сомнофилия. Робер не просто видит кошмарные сны о прошлом, он во сне ходит (и не только). Рокэ узнает об этом и пытается что-то сделать. Рейтинг на вкус исполнителя, стекло можно, но без совсем уж черного финала.

71. Воспоминания Антонии Алва (или Инес) о доме, родных, о Кэнналоа.

72. Лидик, ливалентин, лилюсьен или любой другой пейринг с Лионелем, где присутствует разница в возрасте и звании в пользу Ли. Секс с явным дисбалансом власти и сил, можно дерти-ток, унижение, элементы больноублюдства, партнер обращается к Ли исключительно "мой маршал". В какой-то момент ему становится чересчур, он называет Лионеля по имени, и оказывается, что все это была игра по обоюдному согласию и к обоюдному удовольствию (пока не стало чересчур). Акцент на смену динамики и изменения в поведении Лионеля.

73. Вальдмеер, NC-17, драма, из Кальдмеера выбивают сведения в подвалах крепости, dark!Вальдес влюблен в его стойкость, но своеобразно, нон-кон

74. Двор Алисы глазами кого-то, кто не Арлетта.

75. Джен. Юмор! Ричард женился на богатой навознице, привез ее в Надор, и тут же вспыхнула война между двумя герцогинями – старой и молодой. Дик в шоке, надорцы с попкорном, при королевском дворе делают ставки.

76. Вальдмеер, NC-17, драма, Кальдмеер отказывает Вальдесу во время первого плена, и Вальдес не намерен упустить второй шанс, даб-кон

77. Каждый раз, когда новоиспечённый барон Дювье надевает свой новый орден Талигойской Розы, с ним (Дювье) случается какая-нибудь досадная неприятность.

78. Мирабелла/? Жанр – на выбор автора, можно драму, а можно юмор))) Мирабелла после смерти Эгмонта срочно ищет себе нового супруга, чтобы ее не упрятали в монастырь или не выдали замуж за кого-то из навозников. Главная цель брака – спасти Ричарда, чтобы его не убили, не отдали на воспитание в чужую семью и не отобрали герцогство, поэтому муж должен быть богат, влиятелен и не находиться в открытой оппозиции к трону, но при этом не отжал бы Надор для себя. При этом у невесты в придачу к таким запросам еще и возраст, характер и специфическая внешность. Результат неожиданный!

79. Дружба между Ричардом и Рокэ. Искренняя, тёплая, внезапная. Можно с врЕменным размолвками. Можно гетные линии у обоих. Или слэшные у обоих, но чтобы не друг с другом. Можно модерн!ау. Ричарду не обязательно знать, кто его друг на самом деле (известная личность, очень богатый и влиятельный человек, например). Ричард может тоже что-то скрывать (может, он шаман какой или играет на волынке, сын мятежника, (порно)писатель под женским псевдонимом, ещё что-то).

80. Катари видит, как Алва разговаривает с королём и понимает, что ревнует и завидует. Рейтинг любой, можно вообще джен. Катари хочет любви и внимания как равной, не чувствовать себя глупой девочкой, разменной монетой в интригах и сосудом для наследников короны, но все это позволено лишь мужчинам, и друг друга эти двое ценят больше, чем её.

81. Жизнь в посмертии. Семейства Окделлов, семейство Приддов и т.д. Чтобы все ходили в гости, сравнивали смерти. Джен, чёрный юмор. Можно любые пейринги.

82. Драма. Алва узнает, что Савиньяки расчетливо использовали его, чтобы прийти к власти в Талиге. В идеале – подслушивает разговор Арлетты с Лионелем. Алва может быть в отношениях с Ли, а может и не быть.

83. Вальдмеер. У марикьяре жестокие обычаи, под райос убивают всех. Есть лишь одно исключение для законных супругов, к которым могут прилагаться их слуги и подчиненные. И это единственный способ для Вальдеса спасти Олафа Кальдмеера...

84. Джен или алвадик или альдоробер. Персонажи смутно помнят себя доретконных. Когнитивный диссонанс, попытки расследовать произошедшее, возможно внутримировое мистическое объяснение.

85. Ричард уполз от Альдотвари и оказался на Рубеже. Теперь он, беспамятный, возвращается на Кэртиану с остальными Стражами выжигать скверну вместе с Бусиной. Течение времени на Рубеже может не совпадать с Кэртианским. Можно спасти мир силой любви и дипломатии, можно не спасать вообще.

86. Руперт - боевой монах Шаолиня. Вообще-то это тайна, но в экстремальных ситуациях Руппи превращается в "Джеки Чана". Можно и буквально.

87. Робер/Альдо, современное ау. Передружба, недоотношения. Альдо заказывает астрологу их с Робером натальные карты, надеясь на отличную совместимость. Но вместо "вы идеальная пара" получает метровый список причин, почему им даже в одной комнате находиться не стоит. Негодование Альдо: возмущение, угрозы, подозрения, что астролог сам на Робера положил глаз, предложения посетить таролога/гипнолога/хироманта/авгура, чтобы сравнить версии. 
Одиссея альдороберов по всем шарлатанам города

88. Алвадик, Алва куртуазно ухаживает за Диком. Дик в ахуе, ужасно смущается, удивляется, негодует, а потом переходит в контрнаступление! – в конце концов, кто тут тверд, незыблем и на полголовы выше, а у Алвы вообще волосы как у принцессы и надушенные кружева, лепестки ему больше пойдут!

89. Алвамарсель, ER, рейтинг низкий, hurt/comfort, у Марселя умер отец, поэтому он переживает, суетится, организует погребение и т.п. Рокэ тоже приглашён, но приезжает раньше и помогает справиться с горем, как умеет.

90. Алвадики, НЕ омеговерс,  секс с мпрегнутым Ричардом, нежно, мило, всяческие поглаживания по животу, и чтобы Алву прям крыло тем, что это его любовник, у них будет ребёнок, малыш, самый богатый и титулованный эвер, его будут холить и лелеять, оба отца жизни за него отдадут, а на мнение окружающих забьют и тд.НЦа

91. Кальденбург, NC-17, драма, fem!Кальдмеер, восторженный Руппи и Офелия, которая не верит в любовь в 20 лет, кинк на разницу в возрасте

92. Дайте Ричарда-эльфа из Надорских лесов, с устарелыми представлениями о мире и непониманием "этих странных людей". Явился в Кабитэлу в поисках предсказанного Короля.  Шпагой владеет плохо, привычней к мечам с клинком в форме листа ивы и длинному луку. Маскируется, притворяясь последователем этой новомодной человеческой веры - эсператизма. Денег из дома взял мало, потому что не в курсе инфляции.
Кстати, тогда понятно, почему ЛЧ целый Круг цепляются за Раканов - для них это, считай, вчера было)

93. Эйвон Ларак выходит из лабиринта беременным новым повелителем скал. Пейринг и рейтинг любые.

94. алвамарсель, постканон, Рокэ не удалось отвертеться от регенства, что не способтвует ни благостности характера, ни здоровым нервам окружающих
Марсель, устраивающий Рокэ разгрузку: хоть изолирует его от всего мира на сутки, хоть в отпуск увезет, хоть еще чего придумает. 
Усталый раздраженный регент, винишко, гитара, изощренные ласки и нежный секс

95. алвадик, Ричарда хотят выдать за кого-то/женить, он приходит к Рокэ и как в Гардемаринах "не хочу доставаться нелюбимому, люби меня", рейтинг высокий, ХЭ для алвадиков

96. Групповушка Ойген\Жермон\Арно\Валентин. Война кончилась, все выдохнули, устроили пирушку и пиздуховно, но задорно потрахались. Естественно, NC.

97. Приддоньяк. Арно, с отношением к сексу легким, как у  Эмиля, соблазняет Валю, которого считает девственником (ошибается). Хочет унизить и обидеть, но любовь нечаянно нагрянет, хэ. Хотелось бы, чтобы  Арно не был солнышком.

98. Хочу развёрнутую легенду об Арсаке и Сервилии (мпрежный вариант), с ломкой и мерзким, но дрочным нонконом последнего в плену и комфортингом от Арсака.

99. Иоланта/bottom!Фердинанд. Рейтинг повыше, кинк на подчинение. Без беременностей.
(Допы по желанию:
- шрамирование
- приказы на дриксен
- новосериальная внешка Фердинанда 
- случайный свидетель)

100. Вальдмеер
Вальдес соскучился по Кальдмееру и выпросил у ведьм возможность увидеть его на 10-20 минут. Он попадает в разгар жесткого допроса в Дриксен, но никто его не видит и не слышит, и он ничего не может сделать. Или может, на выбор автора.

101. Валедик, ОМП/Валентин, внешность любая, Валентин снизу.
Пост-канон, Ричард мертв (или считается мертвым, если автор захочет хэ), у валедиков был юст или разовый секс. 
Валентин неосознанно выбирает новых партнёров чем-то похожих на Дика. 
Бонус за реакцию кого-то заметившего из окружения.

102. Айрис/Иоланта. Айрис выжила (одна из сестер) и полноправная хозяйка Надора, который отделился от Талига.

103. Кроссовер с Хрониками Арции. Лионель Савиньяк оказывается сильно болен, серьёзно ранен и т.д. Потом вроде бы выздоравливает, но с постели встаёт совсем другой человек, точнее не человек, а бог-олень Ройгу. Ужасы, высокий рейтинг, возможно хэппи-энд.

104. Хорхе/Арно, пилотоканон, рейтинг любой, будни оруженосца, Хорхе играет на гитаре, Арно слушает под дверью и стесняется признаться своему эру в любви

105. Что-нибудь по мотивам накура про спасателей. Модерн-АУ, приключения, мистика, джен, рейтинг любой.

106. К Ричарду приходит астера в виде идеального доброго, ласкового эра Рокэ, который тискается и внятно разговаривает. Приходит регулярно. Однажды их застает настоящий Алва.

107. Альдоробер. Робер предал ещё живого Альдо, встреча при любых обстоятельствах (Робера схватили люди Альдо или наоборот, Альдо идёт под суд после поражения, что угодно), выяснение отношений, юст.

108. Вальдес попадает в дриксенскую тюрьму, например, после проигранной битвы, и его тюремщики либо Бермессер решают этим воспользоваться. Вальдеса с огоньком насилуют, не оставляя внешних следов, пока однажды Кальдмеер не ловит насильников прямо на пленнике. Спасение, комфорт и попытки завоевать доверие.

109. Алва находит в Олларии и читает дневники Ричара времен Раканы, не в силах оторваться - вплоть до последней записи, где Ричард собирается к Катарине. Неожиданные открытия  (не обязательно о любви Дика к Алве) и много стекла.

110. Валентин - частый гость в имении Савиньяков. Сначала Арлетта думает, что все дело в младшем сыне. Но несколько двусмысленных ситуаций заставляют задуматься, так ли это. Шпионаж, дедукция, опрос свидетелей. С кем из сыновей (но обязательно сыновей) на самом деле роман - на усмотрение автора

111. Паоло/Ричард первый раз в Лаик или, если Паоло выжил, где-нибудь ещё.

112. Алвадик, R-NC-17, Алва не клялся Фердинанду кровью, и Альдо получает на свою сторону "блистательного полководца", а Ричард - новую (старую) головную боль, Альдо из пилота

113. Алвадик страстно трахается после ора и вызова на дуэль вместо отправки к Марианне. Алва снизу, всем понравилось, об остальном подумаем завтра, юноша.

114. Вальдмеер, NC-17, модерн-АУ, Вальдес испытывает самолет, построенный Кальдмеером, кинк на лётную форму

115. Ойген/Жермон или Арно/Валентин, уютный супружеский рождественский изломный секс, ER, прямо флафф необязателен, но без драмы, раскладка любая

116. Ричард – крутой северный тан, прекрасный хозяйственник и руководитель, которого суровые надорские горцы уважают и любят.

117. пре-Алвадик, модерн!АУ. Ричард увлечен живым Рокэ, но не понимает его и с помощью character ai создаёт "своего" Рокэ, очень похожего на настоящего, но который "говорит" понятнее и готов Ричарда хвалить

118. Алвадик, преслэш. Алва приходит смотреть на спящего Дика.

119. Жермон\Йоган Катершванц, NC, PWP, отчасти по мотивам цитаты из канона и комента вчера в треде о том, что Жермон решил возродить традицию прохождения молодых людей через достойных мужей. Секс к взаимному удовольствию, восхищение молодым сильном телом, укусы, возможно, быстрый секс в публичном месте.

120. Ойген/Жермон, fuck or die, в результате оплошности Жермона во время  ритуала они должны переспать или он умрет, секс прошел благополучно, но теперь Жермон мается своими чувствами и не может понять, есть ли ответное от Ойгена, и решается на разговор, Ойген в шоке и объясняет что Жермон ему друг, брат, сослуживец etc но никак не любовник

121. Катари/Рокэ, даб-/нон-кон, рейтинг - R и выше, королева использует клятву иначе, чем все думают: любит смотреть, как Первый Маршал раздевается, стоит на коленях, вбирает ртом свои пальцы, пытается растянуть себя и др. Кинк на унижение, акцент на отсутствии телесного контакта — Катари нравится приказывать и наблюдать. Книгоканон.

122. Классический омегаверс с Диком-омегой, которого впервые накрыло течкой в особняке Алвы, а Алва — альфа, но внизапна! он ведёт себя порядочно: просвещает Дика про особенности анатомии и физиологии, утешает, успокаивает феромонами и мурлычет над ним.
И они так и не поебались.

123. альдоробер, кинон, Агарис. Робер медленно но неотвратимо влюбляется в Альдо. весна, море, романтика, сияющий Альдо и все хорошо. естественно, чувства окажутся взаимными, но переводить ли юст во что-то большее прямо в кадре или обойтись без признания вообще - на откуп автору. не ангст, не стеб.

124. алвадик, Ричард сверху.
Ричарду нравится везде гладить Алву после секса. Спина, поясница, соски, плечи, волосы, если слегка пальцы вводит в рот или анус вообще огонь. Без намерения возбудить, просто ласка. Но это конечно же рано или поздно приводит ко второму раунду.

125. Ричард Горик узнаёт, что его отца подставили и Эрнани на самом деле жив. Его действия. Рейтинг R или NC-17.

126. АУ: случайность в военном деле. Ренваха таки оказалась непроходимой. Или у Феншо оказалось чуть больше мозга. Или что-нибудь еще пошло не так. И наступили последствия. Джен, любой рейтинг.

127. Окделлы чернокнижники или занимаются черной магией. В Надоре своя атмосфера и своя северная мистика, остальные лишь знают, что Надор и Окделлы странные и лучше держаться от них подальше. Надор считается нищим непонятным краем, однако лишь Окделлы сдерживают загадочные северные силы.
Дорак решает вызвать Дика в Лаик, Дик насторожен и не привык к нормальному обществу, но пытается скрыть свои особенности и намерен выяснить, как Рокэ Алве удалось убить сильного чародея, его отца...

128. Приддоньяк, шизофрения. Постепенное и заметное поначалу только Арно усугубление психического расстройства Валентина. Арно любит и пытается спасти: покрывает, говорит с лекарями, пробует изолировать. Начинает сомневаться в причинах гибели братьев Валентина, от перенапряжения параноит, чувствует, что сам почти теряет рассудок. 
Хуже всего то, что из глубины безумия Валентин продолжает любить его тоже.

129. Кэцхен урурукают над тем, что Вальдес нашёл подходящего человека, любит его и любим им. Но на всякий случай проводят с Кальдмеером разъяснительную беседу: что будет, если тот их мальчика обидит

130. Алвадик, флафф (не стёб), рейтинг от R, таймлайн - Вараста или сразу после, книжный канон.
Ричарду не понравился первый секс с Алвой, и Алве стоило немалых усилий уговорить его попробовать снова (возможно, заодно рассказать о своём первом неудачном опыте) и постараться сделать так, чтобы второй раз получился лучше первого.

131. Постканонный алвадик с взрослым Ричардом и стареющим Алвой. «О, как на склоне наших лет нежней мы любим и суеверней...»

132. Алвадик, Рокэ кинкуется слабостью Ричарда, NC-17-R

133. Кальденбург, NC-17, реверс-ау, адмирал цур зее Руперт фок Фельсенбург и его адъютант Олаф Кальдмеер, взаимная тайная влюбленность

134. Алва/Ги Ариго: "Блондинов я люблю больше, чем блондинок, Ваше Величество"

135. Алвадик после отравл­ения. Алва влюблен в Ричарда, мечется ме­жду выгнать предателя и пониманием, что Дика использовали, а Дорак таки мудак + страх проклятия, но думает, что будучи рядом, сможет вернее защитить Дика от сме­рти (мол, я пытался отстраняться и все равно нихуя не помогл­о) и забирает его в Фельп. Объяснение пе­ред отъездом Алвы в Талиг.

136. Рокэ/Ричард/Рамон. Омегаверс, ау без восстания. Ричард - завидная омега на выданье. Грязный, разнузданный секс на троих, двойное проникновение, грязные разговоры, грубый секс, Breeding кинк, чрезмерная симуляция.

137. Что-то случилось с Абсолютом, и с Рокэ слетел флёр бесконечной удачливости и всеобщего обожания. Ему припомнили все его грехи, сместили с должности Первого маршала, Кэналлоа перешла под власть клана Салина, друзья отвернулись. Рокэ отныне вне закона. С горсткой верных слуг он осторожно пробирается в единственное место, правитель которого не объявил во всеуслышание, что не желает его видеть. Рокэ едет в Надор, которым правит Ричард Окделл. Изгнанники доедут, но как примет их молодой тан?

138. Алвадик, R илр НЦа, Ричард пытается спасти Алву, когда он на коне спасал Фердинанда, и его самого помещают в камеру над пекарней, доретконные персонажи

139. Отец Герман (книгоканон)\ кто-то из унаров. Отец Герман в тайне любит наказывать унаров весьма нестандартным способом. Телопредало, развратный священник, юноша, который хочет ещё.

140. Кальдмеер/Гудрун, принцесса решила от скуки подомогаться нового адмирала цур зее, только не делайте Кальдмеера покорным бревном, хочется динамики: пусть согласится и получает удовольствие, или красиво сможет отвязаться или сделать так что от него отвяжутся, или обходительностью доведет прелестную Гудрун чтобы она рвала и метала и весь дворец содрогался

141. Алву в Багерлее таки разбил инсульт с полным параличом одной стороны, и Дик его выхаживает.

142. Крэк! Периодически Алва превращается в манекен. Это замечают только его слуги, остальным норм.

143. У Алана и Женевьев сын и дочь. Время шло, девочка взрослела... Рейтинг PG-13 или R. Желательно джен.

150. Вальдмеер или кальдмейда. У Олафа Кальдмеера есть тайный дар - он может заставить человека смертельно в него влюбиться, но это имеет высокую цену. В бреду Олаф бессознательно применяет этот дар.

151. Кальденбург, NC-17, драма, постканон, Руппи становится кесарем, и намерен вернуть Олафа в Дриксен - для флота и для себя, даб-кон

152. алвали, первый раз, юный Ли перед Лаик соблазняет Росио
в кадре селянка, бусики, Эмиль, кто-то из родителей, за кадром неудачный опыт приобщения Рокэ к имперской любви
инцетуальные вайбы (еще не большечембрат, но уже почти что младший брат), без анальной пенетрации, но невинным рукоблудием алвали не ограничатся

153. Эстебан/Лионель, омегаверс, можно с мпрегом, рейтинг любой, но лучше невысокий, романтика по-савиньяковски

154. Эгмонт/Мирабелла/Лесничиха Дженни. Крепкие полиаморные отношения, инициатором которых выступила Мирабелла. Сплетни соседей и родственников их не задевают. Можно АУ от канона без восстания.

155. Альдо и Робер успешно организовали оборону Агариса от морисков. Нападение жители и гости города отбили, мориски понесли большие потери. Альдо решил не пытаться сесть на тронив Талиге, а связать своё будущее с Агарисом.

156. Кальдмеер/Вальдес, Вальдес симпатизирует Кальдмееру, Кальдмеер  это понимает и, зная что у марикьяре связи между мужчинами не осуждаются, расчетливо растит симпатию в нечто большее и пользуется, не ради мелочей в быту, но ради чего-то большего: военная обстановка, устройство обороны Хексберг и т.д.(как управлять кэцхен)))))) Вальдес ему конечно напрямую тайны не рассказывает, но в их беседах много то, что в Дриксен не знали, не думали об этом с такой стороны и т.п. Альтернативная концовка: Кальдмеера на родине не казнят, в результате новой стычки уже Вальдес в плену у Кальдмеера, который спокойно отдает приказ о повешении

157. Женевьева - покорная жена Гвидо Ларака. Но почему-то все дети от него умирают... NC-17 или R.
Можно мистику, можно Женевьеву-маньячку.

158. Вальдмеер, NC-17, приключения, космо-ау, на корабль Вальдеса установили новый ИскИн "Олаф", технофилия

159. Лабиринт, посмертное испытание: глюки с родными, любимыми, незаконченными делами, потаенными страхами и т.д.
Рейтинг, жанр, кинки, сквик - любые
. Персонаж - по выбору автора
Концепцию Лабиринта и посмертия можно трактовать и вертеть как угодно. Заказчик на строгом следовании канонической системе ни разу не настаивает

160. Кто-нибудь троллит Алву. Попаданец в любого персонажа, новый персонаж из "диких" мест, пришедший абвений и тд. Троллинг любой - но лучше тонкий.

161. Ричард попадает в будуар королевы раньше того дня, когда она и Штанцлер планировали, и видит такую картину: Катари яростно страпонит привязанного к кушетке Рокэ. Партнёры не сразу заметили Ричарда. Можно юмор, ангста не надо.

★ 16.Алвадик, R-NC-17, Реверс с обнаженным Алвой на пути на эшафот (вместо Алвы за какое-то предательство/ошибку к казни и публичному унижению приговорили Дика. Алва в числе наблюдающих (недобровольно)), внешность алвадиков любая
★ Вальдмеер, NC-17, драма, Олаф после всех событий стал совсем бессилен в постели, но Вальдес найдет способ доставить удовольствие, кинк на сухой оргазм
★ 111. Паоло/Ричард первый раз в Лаик или, если Паоло выжил, где-нибудь ещё.
★ 159. Лабиринт, посмертное испытание: глюки с родными, любимыми, незаконченными делами, потаенными страхами и т.д.
Рейтинг, жанр, кинки, сквик - любые
. Персонаж - по выбору автора. Концепцию Лабиринта и посмертия можно трактовать и вертеть как угодно. Заказчик на строгом следовании канонической системе ни разу не настаивает - Карлос Алва
★ 21. Алвамарсель, херт/комфорт. После несчастного случая у Алвы оказываются повреждены кисти обеих рук. Ему приходится заново учиться держать оружие и писать, и справляется он с этим плохо.
★ 159. Лабиринт, посмертное испытание: глюки с родными, любимыми, незаконченными делами, потаенными страхами и т.д. Рейтинг, жанр, кинки, сквик - любые. Персонаж - по выбору автора. Концепцию Лабиринта и посмертия можно трактовать и вертеть как угодно. Заказчик на строгом следовании канонической системе ни разу не настаивает - Катари
★ 129. Кэцхен урурукают над тем, что Вальдес нашёл подходящего человека, любит его и любим им. Но на всякий случай проводят с Кальдмеером разъяснительную беседу: что будет, если тот их мальчика обидит
★ 59. АрлеттаЛионель, NC, инцест, порка. Из канона мы знаем, что одна из предыдущих графинь Савиньяк приказала выпороть самого Дидериха. С тех пор порка стала семейной традицией и прерогативой графинь. Лионель уже давно не ребёнок, но всё ещё даёт себя наказывать.
★ 139. Отец Герман (книгоканон) кто-то из унаров. Отец Герман в тайне любит наказывать унаров весьма нестандартным способом. Телопредало, развратный священник, юноша, который хочет ещё.
★ 37. Близнецы Савиньяки трахают Ричарда, Рока наблюдает (или нет). Можно дабкон, тело предало, немножко больноублюдочнсти. 
Жанр любой,  таймлайн любой, рейтинг от R и выше. Ричарду должно понравится.
★ 73. Вальдмеер, NC-17, драма, из Кальдмеера выбивают сведения в подвалах крепости, dark!Вальдес влюблен в его стойкость, но своеобразно, нон-кон
★ 30. Вальдес привозит Кальдмеера на Марикьяру и знакомит с родителями. Первоначальная острая реакция на то, что сын приволок в дом варитского гуся, и постепенное принятие. Можно юмор, ★ часть два
★ 8. Алвадик, таймлайн Раканы, Дик выходит на поединок с Алвой за Альдо, оба ранены, но в итоге живы. Фиксит бодяги с кровной клятвой.
★ 12. Вальдмеер, NC-17, драма, Олаф после всех событий стал совсем бессилен в постели, но Вальдес найдет способ доставить удовольствие, кинк на сухой оргазм
★ 17. Любой пейринг или джен, и любой временной промежуток, главное без смерти персонажей. АУ, в которой сломанный Абсолют не засчитал смерть Эгмонта и попытался выпилить Ричарда, как «неудачного» Повелителя Скал. Не удалось, но Ричард в результате остался искалечен - недостаточно сильно, чтобы это мешало ему жить, но достаточно, чтобы привлекать внимание и мешать (шрамы, хромота и т.д).
★ 54. "Вредные задачи" Остера в переложении на условия и персонажей из Талига. Персонажи любые, рейтинг любой, юмор.
★ 70. РоРо, пост-Ракана, лунатизм, возможно, сомнофилия. Робер не просто видит кошмарные сны о прошлом, он во сне ходит (и не только). Рокэ узнает об этом и пытается что-то сделать. Рейтинг на вкус исполнителя, стекло можно, но без совсем уж черного финала.
★ 17. Любой пейринг или джен, и любой временной промежуток, главное без смерти персонажей. АУ, в которой сломанный Абсолют не засчитал смерть Эгмонта и попытался выпилить Ричарда, как «неудачного» Повелителя Скал. Не удалось, но Ричард в результате остался искалечен - недостаточно сильно, чтобы это мешало ему жить, но достаточно, чтобы привлекать внимание и мешать (шрамы, хромота и т.д).
★ 110. Валентин - частый гость в имении Савиньяков. Сначала Арлетта думает, что все дело в младшем сыне. Но несколько двусмысленных ситуаций заставляют задуматься, так ли это. Шпионаж, дедукция, опрос свидетелей. С кем из сыновей (но обязательно сыновей) на самом деле роман - на усмотрение автора, ★часть два, ★ часть три,  ★ часть четыре, ★ часть пять, ★ часть шесть, бонусная полиамория
★ 64. Вальдмеер, NC-17, драма, fem!Кальдмеер канонично попадает в плен, и когда это обстоятельство обнаруживается, оно меняет все, даб-кон
★ 41. Приддоньяк, ПВП, афродизиак. Что бы скомпромитировать Валентина, ему подливают в напиток афродизиак. На людях Валя держится, но когда он остаётся один, ему становится совсем плохо. Арно предлогает помочь, уверяя, что в этом нет ничего особенного.
★ 83. Вальдмеер. У марикьяре жестокие обычаи, под райос убивают всех. Есть лишь одно исключение для законных супругов, к которым могут прилагаться их слуги и подчиненные. И это единственный способ для Вальдеса спасти Олафа Кальдмеера...
★ 122. Классический омегаверс с Диком-омегой, которого впервые накрыло течкой в особняке Алвы, а Алва — альфа, но внизапна! он ведёт себя порядочно: просвещает Дика про особенности анатомии и физиологии, утешает, успокаивает феромонами и мурлычет над ним.
И они так и не поебались.
★ 64. Вальдмеер, NC-17, драма, fem!Кальдмеер канонично попадает в плен, и когда это обстоятельство обнаруживается, оно меняет все, даб-кон, ★ часть два, ★ часть три, ★ new! часть четыре, ★ new! часть пять, ★ new! часть шесть
★ 32. Алва/Ричард, юст, Ричард впервые замечает и понимает интерес Алвы к себе
★ 155. Альдо и Робер успешно организовали оборону Агариса от морисков. Нападение жители и гости города отбили, мориски понесли большие потери. Альдо решил не пытаться сесть на трон в Талиге, а связать своё будущее с Агарисом.
★ 100. Вальдмеер. Вальдес соскучился по Кальдмееру и выпросил у ведьм возможность увидеть его на 10-20 минут. Он попадает в разгар жесткого допроса в Дриксен, но никто его не видит и не слышит, и он ничего не может сделать. Или может, на выбор автора.
★ new! 97. Приддоньяк. Арно, с отношением к сексу легким, как у Эмиля, соблазняет Валю, которого считает девственником (ошибается). Хочет унизить и обидеть, но любовь нечаянно нагрянет, хэ. Хотелось бы, чтобы  Арно не был солнышком.
★ new! 105. Что-нибудь по мотивам накура про спасателей. Модерн-АУ, приключения, мистика, джен, рейтинг любой.
★ new! 102. Айрис/Иоланта. Айрис выжила (одна из сестер) и полноправная хозяйка Надора, который отделился от Талига.
★ new! 63. Ричард Окделл с первого взгляда влюбляется в короля, и это взаимно. Фердинанд/Ричард против всего мира.
★ 156. Кальдмеер/Вальдес, Вальдес симпатизирует Кальдмееру, Кальдмеер  это понимает и, зная что у марикьяре связи между мужчинами не осуждаются, расчетливо растит симпатию в нечто большее и пользуется, не ради мелочей в быту, но ради чего-то большего: военная обстановка, устройство обороны Хексберг и т.д.(как управлять кэцхен)))))) Вальдес ему конечно напрямую тайны не рассказывает, но в их беседах много то, что в Дриксен не знали, не думали об этом с такой стороны и т.п. Альтернативная концовка: Кальдмеера на родине не казнят, в результате новой стычки уже Вальдес в плену у Кальдмеера, который спокойно отдает приказ о повешении, ★ new! часть два

исполнение вне феста:
★ 80. Катари видит, как Алва разговаривает с королём и понимает, что ревнует и завидует. Рейтинг любой, можно вообще джен. Катари хочет любви и внимания как равной, не чувствовать себя глупой девочкой, разменной монетой в интригах и сосудом для наследников короны, но все это позволено лишь мужчинам, и друг друга эти двое ценят больше, чем её.

★★★★★

★ СПИСОК ЗАЯВОК ПЕРВОГО ТУРА C ССЫЛКАМИ НА ИСПОЛНЕНИЯ★

★ СПИСОК ЗАЯВОК ВТОРОГО ТУРА C ССЫЛКАМИ НА ИСПОЛНЕНИЯ ★

★ СПИСОК ЗАЯВОК ТРЕТЬЕГО ТУРА C ССЫЛКАМИ НА ИСПОЛНЕНИЯ ★

★ СПИСОК ЗАЯВОК ЧЕТВЕРТОГО ТУРА C ССЫЛКАМИ НА ИСПОЛНЕНИЯ ★

★ СПИСОК ЗАЯВОК ПЯТОГО ТУРА C ССЫЛКАМИ НА ИСПОЛНЕНИЯ ★

★ СПИСОК ЗАЯВОК ШЕСТОГО ТУРА C ССЫЛКАМИ НА ИСПОЛНЕНИЯ ★

▼Исполнение вне феста\исполнение заявок из предыдущих туров:⬍

★ 27. Алвадик, алатские поцелуи. В Варасте был момент, где Алва поит Дика из своего стакана, можно там, можно в другом месте. Можно, чтобы Алва пил из стакана Ричарда. Инициатор Алва, но Дик понял в чем суть. ХЭ
★ 28. Фердинанд, Алва, Ричард. По приказу короля Алва избавлялся от любовников королевы: Придда, Колиньяра, Феншо. Настало время Ричарда
★ 104. Килеан/Ричард, Алва/Ричард. Килеан берёт Дика в оруженосцы. Однажды Алва узнаёт, что Дик подвергается насилию у эра.
★269. Херт-комфорт с нонконом для Бермессера. Бе-Ме насиловали и пытали в плену, а потом закомфортьте на все деньги (но не теми, кем насиловали). Участники на усмотрение исполнителя, а ещё прописанность хёрта и комфорта хочу примерно поровну.
★ 228. Свальный грех (можно не всех сразу): Алваро/Арно-ст/Арлетта/Рокэ/Лионель. Больноублюдочные кинки, рептилоидная мораль, но всё по согласию, в идеале - по любви. Книжный (пре)канон, т.е. Эмиль есть, но не участвует. Без чистого алвали.
★ 1. Вальдмеер. Один из них попал в плен, и противники дарят его другому для сексуальных утех и извращений. Кто будет снизу, воспользуются ли пленником или откомфортят, на выбор автора. + 3. Гетеро изнасилование с любым/любыми из положительных персонажей канона. Без жести, ачетакова. В зависимости от статуса дамы потом или заплатить или кхм... позаботится, часть 2, часть 3, часть 4, продолжение, продолжение, продолжение, часть пять, частть шесть
+ вбоквел
★ 9. Валентин/Лионель. Нон-кон, щупальца, трахни-или-умри. Лионель принуждает Валентина к сексу - для магического ритуала или чего-то такого - Валентин в процессе проходит частичную трансформацию в спрута и уже он выебывает Савиньяка.
★ 42. Ли/Валентин. Ли берёт Валентина в оруженосцы. Асфиксия по обоюдному согласию. Рейтинг высокий
★ 79. Алвадик, первый раз, таймлайн Вараста. Алва отсасывает Дику после бегства в степь глухую.
★ 25. Первый секс Лионеля с кем угодно (предпочтительно Рокэ и/или Эмиль) после того как Ли оскопили. Обоснуй любой, но оскопление случилось уже во взрослом возрасте.
★ 154. Алва/Арно младший. В глазах Арно добрый дядюшка Росио превратился в объект вожделения, а поскольку со всеми вопросами и проблемами Арно привык обращаться к Алве (вдруг братья заругают), он по привычке идет к Рокэ. Возможен рейтинг, возможен отказ со стороны Рокэ.
★ 30. Леонард омега. Леопольд пытается воспользоваться этим для для карьеры сына и личных целей, подсовывая его нужным людям во время течки. Можно еще и Леонарда упорного грустного натурала при этом.
★ 220. Кальдмеер - Повелитель Волн. В иерархии астэр Повелители важнее вассалов. Кэцхен переходят на сторону Олафа, дриксенцы побеждают, флот Альмейды относит штормом. Раненый Вальдес в плену у Олафа. Кэцхен вьются вокруг Кальдмеера, он не понимает, что происходит.
★ 63. Алва/Дик/Катари. Альдо вынуждает Катарину выйти замуж за Ричарда. После смерти Альдо она пытается добиться ареста/казни Дика, но новоиспечённый регент Алва отправляет обоих в бессрочную ссылку в Надор. Катарина узнаёт, что в прошлом между мужем и регентом были нереализованные взаимные чувства, и решает использовать их, чтобы вернуться в столицу ко двору.  Предпочтительно в финале что-то вроде ХЭ со шведской семьей. Без хейта Катарины, часть два, часть три, часть четыре, часть пять
★ 3. Рокэ/Ричард/Катарина. Ричард приходит в себя в королевской спальне и понимает, что он связан и находится в полной власти Первого Маршала и Ее Величества. Хитрая парочка решает измучить юношу целиком и полностью. Шлепки (можно рукой, можно стеком), укусы, засосы после поцелуев, дразнящие касания перышком... В качестве кульминации взятие юнца без какого-либо сопротивления.
★ 52. Алвадик. Рокэ по какой-то причине обездвижен, но не лишён чувствительности. Но вместо того, чтобы убивать/мучить, как он мог бы предположить, Дик начинает его ласкать. Без нон-кона, желательно ХЭ

ДЕАНОНЫ

★ СПИСОК ССЫЛОК НА ИСПОЛНЕНИЯ ПЕРВОГО ТУРА НА АО3 И ФИКБУКЕ ★

★ СПИСОК ССЫЛОК НА ИСПОЛНЕНИЯ ВТОРОГО ТУРА НА АО3 И ФИКБУКЕ ★

★ СПИСОК ССЫЛОК НА ИСПОЛНЕНИЯ ТРЕТЬЕГО ТУРА НА АО3 И ФИКБУКЕ ★

★ СПИСОК ССЫЛОК НА ИСПОЛНЕНИЯ ЧЕТВЕРТОГО ТУРА НА АО3 И ФИКБУКЕ ★

ЛС для орг.вопросов\дополнений\прочего:

▼Скрытый текст⬍

УкаЧакаУкаУка

Перерыв после тура кроссоверов?

1. не делаем(голосов 15 [32.61%])

   32.61%

2. делаем до конца выкладок ЗФБ (5 марта)(голосов 31 [67.39%])

   67.39%

Всего голосов: 46

Гости не могут голосовать

Отредактировано (2023-12-04 16:12:49)

Анон

Re: ОЭ-фест

68. Вальдмеер, рейтинг любой, ожидание встречи, ревность. Кальдмеер исчезает по пути на казнь. После перемирия Вальдес приезжает в Эйнрехт и находит Кальдмеера в особняке под охраной, после ночи любви тот признаётся, что ему пришлось стать любовником кесаря Руперта

Одна маленькая ложь

Предупреждения: фем!Олаф, даб-кон, в некотором роде мудак!Вальдес (может, есть что-то еще потенциально сквичное, пишите, постараюсь учитывать)
Примечание: возраст Кальдмеера на начало фанфика – доретконный, т.е. 42 года.
Части 1,2,3 из 7.

▼7800 слов⬍

Часть 1

Ласкавшая Вальдеса ведьма подалась вперед и нанизалась ртом на его «клинок» так глубоко, как сумела бы далеко не всякая женщина. Даже очень страстная и опытная. И совершенно точно не смогла бы та, в чьем образе она ему явилась.

Мысль эта Ротгеру в тот момент, понятное дело, толком в голову не пришла. Лишь коснулась легким ощущением неправильности и фальши. Но их бояться – с кэцхен не «танцевать» …

Вальдес не боялся.

Поэтому у подружки лишь на миг затрепетали опущенные ресницы, но сам облик ее не дрогнул, не поплыл, пытаясь измениться, чтобы лучше приспособиться к его мыслям и желаниям.

Их любимец хотел эту женщину, хотел ее такой. Как можно ему отказать? К тому же его страсть всегда так сладка…

Зарывшись пальцами в длинные мягкие волосы с легкой проседью, Вальдес дернул за них, отталкивая кэцхен и с наслаждением ощущая как по его плоти скользнули ее нёбо и язык. Последний ведьма напрягла и высунула – так, что выскользнувший из ее рта член так и не оторвался от мягкого, влажного, теплого… и вновь скользнул по этой трепещущей розовой дорожке внутрь. А потом снова и снова, и снова…

Вальдес не нежничал и, будь на месте кэцхен настоящая женщина, едва ли такое обращение пришлось той по душе. Но эта лишь трепетала всем телом, рассыпая из-под ресниц вспышки ярко-синих искр, и глухо стонала, каждым таким стоном заставляя иные искры – огненные и колючие – рассыпаться по всему телу Вальдеса. Пока от них, наконец, не вспыхнуло под кожей белое пламя, в котором перестали существовать и мир вокруг, и ведьма, и та, другая, и сам Ротгер…

Опустив запрокинутую от наслаждения голову, Вальдес мотнул ею, пытаясь откинуть назад влажные от пота пряди волос, облепившие лицо. Но пара из них упрямо прильнули ко лбу и к губам. Чтобы их смахнуть, достаточно было протянуть руку, но расслабившемуся телу было лень шевелить даже пальцем.

Поэтому растекшись в кресле, он затуманенным сыто-пьяным взором смотрел как кэцхен обводит кончиком языка головку, собирая последние капли семени. Ощутив его взгляд, она лукаво улыбнулась и несколько раз игриво прихватила губами смягчающуюся плоть.

- Нет, дорогуша, - хрипловато произнес Ротгер. – Придется чуть подождать. Мне уже не семнадцать. Присядешь?

Одним плавным и едва уловимым для человеческого взгляда движением ведьма поднялась с пола и очутилась у Вальдеса на коленях, потираясь об него словно большая кошка и даже, кажется, чуть слышно мурча. Ротгер же гладил это теплое, упругое и насквозь фальшивое тело, тело давно потерянной – да, по чести сказать, так никогда ему и не принадлежавшей - женщины, наслаждаясь прикосновением к нему и блаженной пустотой в голове.

Время, чье движение теперь, с возрастом, начал ощущать и он, остановилось, перестало существовать. Но все же день за днем оно все больше брало свое и вот сейчас, пользуясь тем, что Вальдес не мог столь же быстро вновь погрузиться в плотские утехи, оно влезло в его память, заставляя по-настоящему подумать о той, в чьем облике к нему явилась кэцхен.

Теперь его ладони скользнули по ее коже медленнее, не так бездумно. Словно пытаясь что-то то ли вспомнить, то ли понять.

Тело под его руками было подтянутым и худощавым, обвитым сухими крепкими мышцами, но кожа была слишком мягкой и гладкой по сравнению с тем, какой он ее помнил. Ее истинная обладательница явно не питала пристрастия ни к маслам, ни к солям, ни к прочим притираниям, а ветер, солнце и морская вода не красят никого.

Волосы же у нее были острижены коротко, и на вид, и на ощупь были сухими и ломкими. Едва ли у нее когда-то была или будет (у мертвецов выбор невелик, хотя говорят, что волосы и ногти растут даже у них) такая вот роскошная грива, светлым облаком окутывающая сейчас кэцхен.

Легко ухватив ведьму за подбородок, Вальдес повернул ее лицо к тускло тлеющему камину. Света от того было немного, и Вальдес с трудом смог увидеть на щеке линию шрама, настолько тонкую, что она казалась приставшим волосом. И совсем не ощущалась под пальцами.

Эта Олаф (Ротгер так и не смог узнать ее настоящего, женского, имени) была слишком хороша для себя самой.

- Почему ты пришла такой?

Тонкие светлые брови – тоже слишком ровные и аккуратные по сравнению с теми, которые он помнил – удивленно поползли вверх.
- Ты думал о ней, когда я пришла. Она отражалась в тебе. А мы всегда…

«Точно, мне же на днях отправляться в Дриксен. Вот почему я о ней вспомнил».

- Знаю, но такой она никогда не была. Так откуда…

Кончик ее розового язычка скользнул по все еще ярким и влажным губам, напоминая о том, чем он занимался считанные минуты назад и вновь вызывая приятное тепло внизу живота.

- Ты хотел видеть ее такой.

И в этом ведьма тоже была права.

Ведь Вальдес сам когда-то это сказал той, кого все знали под именем Олафа Кальдмеера, дриксенского адмирала цур зее. Сказал пьяной изломной ночью, когда они виделись в последний раз…

***

Замок, этой зимой служивший резиденцией регента, не то, чтобы спал – часовых у ворот и дозоры никто на праздник не отпускал и не спаивал, но эта его часть – там, где размещались гостившие у Ноймаринена по доброй воле и без оной, как свои, так и чужие, офицеры, была погружена в безмятежную хмельную дрему.

В Хексберге в это время еще вовсю бы продолжались кутежи, в том числе с участием прелестниц не самых тяжелых нравов, но здесь, в Старой Придде, было слишком холодно, а регент был слишком стар и слишком серьезен. Поэтому Весенний Излом и свое сорокалетие Вальдес встретил вовсе не столь бурно и весело, как того можно было ожидать, когда ты – любимец всего флота, родного города и даже хексбергских ведьм.

Но он сам виноват – не стоило предавать своих товарищей по службе и свою родную нечисть ради… ради чего Ротгер и сам не знал.

Сам не знал, какого ызарга проторчал в Придде всю зиму под мрачным взглядом Ноймаринена и недоуменными всех остальных, ожидавших, что вице-адмирал вернется в Хексберг вскоре после того, как помог добраться сюда Луиджи Джильди, его офицерам и его пленникам, и представил их всех регенту.

«А пленников своих Луиджи бережет из рук вон плохо», - подумал Ротгер, в очередной раз подбрасывая в руке ключ, который единственный мог дать ответ на тот самый вопрос «ради чего?», и который он без зазрения совести стащил у молодого фельпца, когда того окончательно свалило от выпитого. – «И пить не умеет. Впрочем, это типичный недостаток для его возраста. Еще научится».

Сам Ротгер хоть и не отказывался от положенных возлияний – как можно, когда добрая часть тостов была за тебя? – сохранил и твердость походки, и в сон его не клонило, лишь в голове бродила та звенящая легкость, которая позволяла отпустить все сомнения. И пойти искать себе приключений.

Благо для этого не требовалось далеко идти.

Но, подойдя к двери в самом конце коридора, вместо того чтобы воспользоваться ключом, Ротгер остановился и долгое время переводил взгляд то на нее, то на ключ.

Не то, чтобы его охватило сомнение… скорее предчувствие. Ощущение опасности. Достаточное, чтобы заставить развернуться и уйти любого, хотя бы самую малость здравомыслящего человека.

Но Ротгер Вальдес не зря получил свое прозвище – риск лишь подзуживал его, а засевшая в его уме, сердце или иной части тела заноза, не дававшая ему покоя всю эту зиму, и вовсе воспалилась после полученных накануне известий.

Обмен пленных согласован и состоится через два дня.

«Вот так. Всё кончено, даже не начавшись. Ее вернут домой, и благодарная родина вздернет ее на виселице повыше, а потом закопает поглубже. Чтобы никто не узнал ничего лишнего».

Луиджи на эти мысли ответил бы печальным понимающим взглядом и очередной забавной глупостью, но последнее в чем нуждался Вальдес – в жалости. И в назывании изводившего его все это время чувства любовью.

В любовь он не верил.

Именно поэтому взял этот ключ. И сделает то, что задумал.

Влюбленные так не поступают.

***

В первой комнате, на небольшом топчане у стены, спал Фельсенбург.

Он тоже был молод, а потому тоже перебрал, хоть адмирал и увел его с праздника раньше остальных.

Возможно, юноша сорвался из-за все тех же новостей об обмене – радость, смешанная с тревогой, еще и не так бьет в голову. Поэтому парень спал и, судя по стойкому амбре в воздухе, проспит до самого утра. К тому же за безмятежно прожитую в Талиге зиму он уже почти утратил здравое чувство опасности, самые разные виды которой всегда так или иначе грозят пленным (неважно помнят они о них или нет). Запирали адмирала и его адъютанта на ночь не столько из предупреждения побега – вряд ли данное дриксенскими офицерами честное слово его не совершать действовало только при свете дня – сколько для их безопасности. Чтобы не случилось, например, чего-то вроде того, что задумал Вальдес.

Но на всякий случай Ротгер подошел ближе, озарив лицо спящего юноши свечой и почти сразу вновь позволив ему утонуть в темноте. Единственный человек, который мог бы ему сейчас помешать, только недовольно скривился и перевернулся на другой бок.

«Впрочем, едва ли она станет кричать».

Перед дверью, ведущей в комнату адмирала, Вальдес снова чуть помедлил.

Находившаяся за ней и скорее всего тоже безмятежно спавшая сейчас женщина не была ни молода, ни хороша собой. Иными словами, не обладала ни единым достоинством из тех, которые заставляют мужчин вот так вламываться к ним среди ночи с риском получить вызов на дуэль от ее адьютанта или выволочку от собственного начальства. Хотя не то, чтобы Вальдеса сильно пугало, что первое, что второе… Для всех в Старой Придде - кроме Вальдеса, Ноймаринена и Фельсенбурга – она даже женщиной не была. Даже Луиджи до сих пор не знал истинной природы своего самого высокопоставленного пленника. Поэтому для всех произошедшее выглядело бы так, как если бы окончательно обезумевший Бешеный влез с весьма своеобразными намереньями в спальню к пожилому вражескому адмиралу.

Еще пара человек, которые были в курсе этой тайны – Рамон и пользовавший пленницу лекарь – остались в Хексберг. Лекарь не был дураком и знал, о каких вещах болтать не стоит, а Альмейда при получении подобных «новостей» слишком ярко и выразительно выматерился, чтобы думать, что он будет стремиться разнести по свету новость о том, что враг, который изводил его годами, на деле оказался женщиной.

Это соберано было дозволено творить, что угодно, а фельпцам – хвастать победой над женщинами и торговаться за пленных, как купцы на базаре. Альмиранте – да и никто во флоте Талига, включая Вальдеса - себе такой сомнительной «славы» не искал.

И дриксы, затевая в свое время эту игру с переодеванием, явно на что-то такое рассчитывали. Намек на это явственно читался и в сдержанной полуулыбке той, кого все знали как Олафа Кальдмеера, и в заученных словах Фельсенбурга, объясняющего, что никакой подмены не было, и что именно этот человек является их старинным врагом. А он, родич кесаря, удостоверяет личность адмирала (впрочем, сомневающиеся могут показать его, должным образом одетого, другим пленным). Кесаря же указанием на данный малозначительный факт биографии его адмирала тревожить не стоит, так как он ему прекрасно известен.  Иными словами, Талигу бессмысленно и делать вид, что Кальдмеера в плен не брали, и пытаться шантажировать Дриксен его разоблачением. Подобный скандал невыгоден ни одной из сторон.

Ноймаринен, задумавший использовать пленного адмирала, как запальный шнур для распри в стане врага (о чем не говорили прямо, но понимали все, у кого имелись хотя бы зачатки ума) с этим спорить не собирался. Ему для его замыслов был нужен дриксенский адмирал цур зее, а не некая дама непонятного возраста.

Чье истинное происхождение, имя и историю вытянуть не удалось ни у нее самой, ни у Фельсенбурга, хотя Вальдес подозревал, что тому было что сказать. Слишком уж спокойно юнец воспринял сведенья об истинном поле своей госпожи. Особенно с учетом того, что обычно всё, что касалось ее хотя бы краем, он был склонен воспринимать крайне бурно. Вальдес уже потерял счет тому, сколько раз хватал грозно шипящего и готового броситься в атаку «гусенка» за шиворот при малейшем косом взгляде или неосторожном слове, брошенном в адрес Кальдмеера.

Самыми занятными были случаи, когда при пленных начинали обсуждать свое приключение с «Пантерой» фельпцы, ехидно приходясь на тему женского ума, внешности и положенного места. Кальдмеер в эти минуты напускал на себя максимально спокойный и отрешенный вид, а вот мальчишка полыхал от злобы ярким румянцем… но все кипящее в нем негодование был вынужден или держать при себе, или выражать его самыми окольными путями. Чтобы не вызвать ни подозрений, ни обозлить тех, благодаря кому они двое до сих пор живы.

Но сегодня под влиянием выпитого и весьма приятных воспоминаний о другом празднике языки у фельпцев развязались чуть больше обычного, выдав пикантную историю о веселом времяпрепровождении Алвы, Джильди и прочих офицеров с пленными «пантерками» на некой вилле. А также о том, какой неприятной эта же самая ночь стала для тех пленниц, которых победители своим вниманием обошли. И венчающим все это сногсшибательным выводом, что в данном внимании нуждаются все женщины вне зависимости от их внешности и желания, иначе получается вот так вот… неловко. Женщины без внимания сходят с ума в самом прямом смысле слова.

Вальдес был настолько занят перевариванием откровения, что ломавший все эти месяцы перед ним руки и комедию о любви и верности Джильди уже в первую же ночь после смерти возлюбленной огулял сразу нескольких пленниц («А разговоров-то было! Ну, что же, все-таки он не безнадежен»), что не сразу заметил, как Кальдмеер, удержав своего уже готового взорваться адьютанта за локоть, встал и, сославшись на головную боль от контузии, попросил Луиджи проводить их в их комнаты.

Красный как рак и заранее предчувствующий завтрашние ехидные беседы фельпец поспешил исполнить эту просьбу в надежде, что, когда вернется, разговор уже примет другой оборот. А потом упился настолько успешно, что нельзя было просто так взять и уйти, не обшарив перед этим его карманы.

Если соберано и такие вот поборники высоких чувств не чураются спать с женщинами, которые даже если бы хотели, то не могли бы отказать победителям, то какой смысл ему изображать из себя праведника? Ведь он им никогда не являлся.

***

Вальдес ошибся – она не спала.

Это щенку Фельсенбургу можно при вестях о скором обмене надраться и завалиться спать, а вот его адмиралу было отчего потерять сон и о чем подумать.

За неимением иного имени Ротгер продолжал про себя звать пленницу Олафом Кальдмеером и адмиралом, и по довольно часто думал о ней в мужском роде. Просто чтобы случайно не проговориться. Ни о ее природе, ни о своем желании.

Впрочем, судя по тому, как спокойно и без малейшего удивления она восприняла его приход к ней – последнее ему не удалось. Но сложно, наверное, было бы не заметить, когда враг внезапно начинает оказывать столь неожиданное радушие, забрасывает на месяцы все свои дела и привычки ради возможности просто быть рядом и смотреть временами как кот на мышь или на сметану. 

Умом Вальдес понимал, что смотреть там было не на что.

Равно как и то, что эта ночь едва ли принесет хоть самую малую долю тех удовольствий, которые ему дарили другие женщины. Дарили добровольно, а часто и умело.

И все же, все же, все же…

С того самого момента, как Ротгер впервые узнал, что у Олафа Кальдмеера, такого до зубовного скрежета правильного, почти как его дорогой дядюшка Везелли, оказалось «второе дно», ему не давал покоя неуемный интерес.

Сродни тому неловкому чувству, которое Вальдес испытывал только в самой ранней юности, когда впервые стал смотреть на женщин не так, как смотрят дети. Всё в них тогда казалось ему одновременно раздражающим (все у девочек не как у людей!) и завораживающим. А уж какой трепет вызывали одни только мысли о тех их прелестях, которые из соображений общественных приличий было принято прикрывать одеждой... Ровно с таким же трепетом Вальдес вошел сейчас в эту спальню, в тот момент еще полагая, что пленница спит, и он легко сможет стянуть с нее покрывало и поднять тонкую ткань сорочки…

Не то, чтобы он ожидал увидеть там нечто поражающее воображение, но этого и не требовалось. Его воображение уже было поражено тем, что этот человек, которого он так давно – хоть и заочно – знал, оказался способен преподнести такой сюрприз.

Олаф поразила его не в сердце, но в куда более чувствительную и опасную часть его души - она растравила его любопытство. Которое совершенно не торопилась удовлетворять, чем подзуживала его только сильнее. Женщина, несколько десятилетий успешно притворяющаяся мужчиной, и достигшая таких высот, которые давались не каждому мужчине – пройти мимо такого Вальдес был просто неспособен. Они провели вместе всю зиму, но о ее прошлом и о мотивах, заставивших избрать столь своеобразную стезю, по-прежнему можно было только гадать.

Они и гадали.

Например, Рамон предположил, что она – внебрачная дочь кого-то из высшей дриксенской знати. Быть может - чем Леворукий не шутит? - самого кесаря. По возрасту вполне сходится.

Ведь на флоте такой фокус провернуть возможно было только при участии весьма влиятельных покровителей, а у тех должен был быть свой интерес. А какой интерес мог быть к простой девчонке из низов?

Вальдес тогда не без ехидства заметил, что с равным успехом она могла быть и любовницей этого своего покровителя. Чем не интерес? Женщина в мужской одежде – это всегда пикантно. Сколько таких матросы тайком проводят на корабли, чтобы не попасться на горячем?
Не то, чтобы Ротгер – несмотря на свою собственную страсть - особенно в это верил. Сказал это чисто в пику альмиранте. Едва ли кто-то будет исполнять столь своеобразный каприз любовницы, нешуточно рискуя и репутацией, и флотом. 

Рудольф, которого не терзала ни страсть, ни уязвленное самолюбие, тоже как-то высказал свое предположение, и скорее всего прав был именно он.

Девчонка засветилась талантами в какой-то из женских школ, попалась на глаза сначала одной из женщин правящего дома (может даже бабке Фельсенбурга), которые частенько посещают подобные богадельни, та представила ее своей мужской родне и было решено такой ум и волю не тратить на мелочные женские дела.

К тому же, если «оружейник» Кальдмеер из-за своего происхождения был обязан кесарю повышенной, чем у знати, преданностью, то подобное создание, полностью зависящее от доброй воли своего покровителя, было бы ему верно пуще любой собаки.

Ведь у этой женщины не было ничего своего. Даже имени.

Но все это были догадки, а сама Кальдмеер молчала. Наверное, из нее и из Фельсенбурга проще было бы вытянуть секретные сведенья о флоте Дриксен. А пытать их ради этого – тем более раз уж не стали пытать ради получения военных сведений - было бы довольно нелепо. Поэтому, помимо прочих причин, Вальдес и сопровождал их все это время – чтобы помочь сберечь тайну, а заодно – побольше приоткрыть ее для самого себя.

С первым пунктом все шло отлично, а со вторым не задалось.

Справедливо подозревая в Вальдесе в некотором роде шпиона дриксы раскрывать ему свои секреты не торопились. Несмотря на демонстрируемое обеими сторонами дружелюбие. Которое со стороны Ротгера было вполне искренним – в такой восторг приводила его эта женщина, живущая сейчас под двойным грузом – с достоинством переносящая и то, что выпало на долю Олафу Кальдмееру, и столь безукоризненно играющая роль этого самого Кальдмеера.

За время, пришедшее с момента их первой встречи, Вальдес не смог ни разу подловить ее хоть на чем-то, что могло дать повод заподозрить в ней женщину. Даже в тренировочных поединках, в которых в последнее время она тоже начала участвовать, или в манере резать хлеб, как было в сказке со схожим сюжетом.

Вот только они жили не в сказке.

И тот, кто обучал Олафа мужским манерам, явно был или очень талантлив, или крайне методичен. Зная «гусей» - скорее второе. Слишком уж они любили порядок, который вдалбливали с упорством дрессировщиков.

Воспоминание о соотечественниках Олафа в последнее время всегда вызывали у Вальдеса приступ желчности и несвойственного ему дурного настроения. Да что там говорить - если бы он был достаточно туп, чтобы не понимать, что ее ждет по возвращении – он бы не пришел сегодня сюда. Несмотря на все фельпские байки. Которые, впрочем, послужили отличным самооправданием.

Хотя истинная причина была в том, что мальчишеский интерес, снедавший Ротгера с того момента, как он обнаружил у себя дома «подарочек» от Луиджи, был отравлен тягостным предчувствием неизбежной потери и беды, когда регент решил начать переговоры об обмене. Когда Вальдесу стало ясно, что уже совсем скоро это причудливое и восхищавшее его создание умрет.

Это выглядело даже не несправедливостью, а расточительностью.

Это все равно, что найти редкую жемчужину неправильной формы – от которой скривят губы покупатели попроще, но отдадут любые деньги истинные ценители – только затем, чтобы показательно бросить ее в уксус, где та растворится без остатка.

Что ж, тогда он будет тем, кто выпьет этот уксус. Несмотря на весьма сомнительный вкус полученного зелья.

Потому что иной возможности быть с ней у него уже никогда не будет.

Попытка же ее спасти, сорвать обмен, разоблачить ее перед всеми, станет предательством – и самой Олаф, и своей страны. А каким бы вертопрахом Вальдес ни был – предателем он не станет никогда.

Часть 2.

- Вижу, вы торопитесь воспользоваться советом, что женщин нельзя – особенно в такие ночи – обделять вниманием.

В ее голосе не было даже разочарования.

- Но, надеюсь, что сеньору Джильди, когда выпрашивали у него ключ, вы озвучили иную причину.

- «Сеньор Джильди» напился хуже сапожника и мирно дрыхнет под столом. И едва ли выберется из-под него раньше полудня. Как и ваш адъютант.

Женщина на постели – бледная тень в неверном свете свечи – не шевельнулась. Глаз ее Вальдес не видел, они тонули в полумраке, но взгляд ощущал. И столько времени приглядываясь к малейшим ее повадкам и движениям, мог даже угадать, каким тот был. Спокойным и чуть насмешливым.

- Иными словами, вы его обворовали.

- Слишком сильное слово. Вы и сами знаете, что ключ к нему вернется еще до рассвета. А взять на время…

- Игры в эвфемизмы вам не идут, Вальдес. Вы мне всегда казались смелее и честнее этого. Думаю, что вы прекрасно понимаете, кем являетесь, придя сюда.

«Не только вором».

- Вас это не пугает? – прямо спросил он. Не пытаясь прикрыться за какой-то шуткой или цветистостью. 

Обычно он не затыкался, особенно с женщинами. Но прятаться сейчас за привычное балагурство было бы совсем скверно и мелочно. Ротгер Вальдес не берет женщин силой и принуждением. А если он на это решился – значит сейчас здесь находится кто угодно, но только не Ротгер Вальдес. Хотя можно еще попытаться себя обмануть и принять ее спокойное смирение перед обстоятельствами за согласие. Но отчего-то не получалось.

Женщина пожала обтянутыми батистом плечами.

- Едва ли вы причините мне увечья или даже боль. Что же до прочего возможного… ущерба… Думаю, вы уже заметили, что у меня довольно своеобразное отношение к своему телу.

Да, это он заметил.

- Вы считаете его… не совсем своим?

- В некотором роде. Я привык думать о себе, как о мужчине. А это тело вызывает некоторый… диссонанс.

Вальдес подошел ближе – она не вздрогнула, но не сводила с него взгляда. Так смотрят на дикого зверя, надеясь таким образом удержать его от нападения. Воткнул свечку в ближайший к постели подсвечник – так, что желтое пятно света полностью озарило, наконец, альков. Теперь Кальдмеер вновь казался собой. Мужчиной. Странное ощущение.

- Вы мне его покажете? Ваше тело.

На лице Олаф отразилось сначала недоумение, потом легкая досада. Честно говоря, порадовавшая Вальдеса – ее спокойствие начало его раздражать. К своему телу она могла относиться как угодно, но безразличия к себе ему прощать не хотелось.

Кальдмеер встал с постели – так, как встал бы мужчина. Без намека на женскую грацию и тем более на какую бы то ни было игривость. И таким же мужским движением стянул с себя сорочку.

Как Вальдес ожидал – под ней не оказалось ничего нового или особо соблазнительного. Худая жилистая фигура, сухопарости которой добавляли тренировки и непривычная женщинам нагрузка, из-за чего плечи и спина обтянулись мускулами и стали казаться слишком широкими. Небольшая грудь не самой лучшей формы – видимо, даже при ее скромных размерах ее пытались утягивать. Узкие бедра, плоские ягодицы, опять же слишком сильные для женщины ноги. Длинные белые ступни, ярко выделяющиеся на прикроватной циновке.

Кожа у нее была бледной, сухой и шершавой, волосы на теле небрежно пострижены. И, конечно же, целая россыпь шрамов – как совсем недавно заживших, так и других – уже обратившимися неровными побелевшими рубцами. Пара пуль, небольшой ожог, след от сабли…  Удивляло то, что на ее теле почти не было отметин от розги или плети. Только ягодицы пересекало несколько тонких светлых полосок да на руках щедро отпечатались следы учительской линейки, отчего Олаф предпочитала носить перчатки. Практически ничто по меркам дриксенских норм воспитания. Или тот, кто ее порол, осторожничал, или…

- Кто-то был хорошей девочкой, - пробормотал Вальдес, подталкивая пленницу за локоть и заставляя еще раз медленно повернуться вокруг себя.

Чтобы произнести это более-менее внятно, пришло сглотнуть слюну, которой неожиданно набежало целый рот. Потому что несмотря на столь сомнительное на вид угощение, «аппетит» у Ротгера разыгрался, как если бы его месяцами держали впроголодь. Пришлось даже стиснуть себя через штаны, чтобы не сорваться раньше времени.

Олаф промолчала. Видимо, она давно определила для себя стратегию – не сопротивляться и не помогать. Если она надеялась, что этим сможет его отпугнуть, то ошиблась.

***

Всё закончилось довольно быстро.

Это была одновременно и самая лучшая, и самая худшая в жизни Вальдеса близость.

Его вело от желания сильнее, чем от любого вина, стояло как у молодого. Быть может, будь у него время и не спи за соседней дверью вспыльчивый мальчишка, он остался бы с ней на всю ночь. Быть может, даже вырвал бы из ее уст что-то большее, чем тихие глухие стоны, едва ли говорившие об удовольствии. Хотя с равным успехом, наверное, можно было распахать и засеять вечную мерзлоту, пронизавшую Седые земли, в надежде на богатый урожай. 

Вальдес никогда не испытывал такого желания к кому бы то ни было, и никогда не сталкивался с тем, чтобы на него так упрямо не отвечали.

Он чувствовал себя не разочарованным, но обманутым.

В том числе тем, что – как он и подозревал - оказался не первым ее мужчиной. Что у нее уже был кто-то другой, с которым она возможно была совсем иной. Потому что знал - она могла такой быть.

Вальдес видел Олаф в бою и на тренировках, и на своем опыте мог убедиться, что в жилах у нее не вода, а телом своим – что бы она там ни говорила – владеет она отменно.

Поэтому, если бы она пожелала, то стала бы подлинным источником наслаждений, как для себя, так и для него. Вместо же этого Вальдесу и впрямь пришлось напиться уксуса, пусть и чуть подслащённого растворенным в нем жемчугом.

Лоно ее было сухо, как песок в пустыне. Что ж, слюна пришлась весьма кстати. Можно было бы кончить внутрь, и этим упросить им обоим следующий заход, но Вальдес нашел в себе силы выплеснуться ей на живот. Следующего раза не будет. Но в удовольствии размазать свое семя ей по животу и жестким волоскам, покрывавшим заветный холмик, чтобы пометить ее хотя бы так – он себе не отказал.

Женщина рядом с ним лежала спокойно, и даже сейчас, когда его тело еще не покинул жар близости, дышала ровно.

Этот миг – миг разрыва телесного единения – каким бы оно ни было, сам по себе порой бывает несладок. Это же неестественное спокойствие и безразличие Вальдеса и вовсе взбесило. Захотелось сделать ей больно, чтобы добиться хоть какого-то отклика. Вместо этого он лишь спросил:

- Как вы? 

Возможно, покажи она, что ей тошно и больно – он бы сгорел от стыда и постарался испариться из комнаты без единого слова. Но самого опасного оружия из женского арсенала – слез – на вооружении у Кальдмеера не стояло, или она давно отучилась им пользоваться.

- Я в порядке насколько… насколько это возможно в моем положении. Понимаю, что могло быть и хуже.

Он смотрел на ее профиль, озаренный светом свечи, с приоткрытыми губами и распахнутыми глазами. В этом освещении и с этим выражением на лице она казалась дорогой фарфоровой куклой. 

- Вы говорите так, словно я вас пытал.

Олаф прикрыла глаза и выдохнула сквозь зубы, словно говоря: «А что вы делали?»

- Подобные случаи… прискорбны, но они – часть того, что может случится при попадании в плен. Как и упомянутые вами дознания.

Раздраженно вздохнув, Вальдес поцеловал ее в плечо и положил ладонь на верх живота - там, где тот переходил в грудь. Чтобы ощущать биение ее сердца и дыхание. Кальдмеер не вздрогнула, но плоть под его ладонью на миг замерзла, закаменела. Как если бы он и впрямь коснулся ее раскаленным железом.

- И как много подобных… случаев у вас было?

— Это мое первое пребывание в плену. 

- А с мужчиной – нет.

Живот под его ладонью заходил чуть чаще – кажется, ревновал он зря. Тот, о ком она вспомнила, первый ее мужчина, тоже вызывал у нее не самые лучшие чувства.

- Вы слишком любопытны.

- До ужаса, - признал он. – Все это время я только и думал о вас. О том, как вас разгадать. Понять кто вы и как такой стали.

- Преуспели?

- Не слишком. Наверное, поэтому я сейчас здесь. Но некоторые детали головоломки довольно занятные. Хоть вставали на место порой совершенно неожиданно.

Уголки ее губ дернулись, но потом лицо вновь сковало льдом.

- Нет, Вальдес. Второй раз я не вашему очарованию не поддамся. Я почти забыл о том, кто мы и каковы отношения между нашими странами, чем поставил себя в довольно неприятное положение. Но вы вернули меня на твердую землю. Странно было бы благодарить за… за такое, поэтому благодарности не будет. У вас был шанс сохранить свою и мою честь… мое доверие… но вы предпочли обменять их на удовольствие.

«Будь я на самом деле влюблен, эти слова разбили бы мое бедное сердце».

- Как хотите, - дернул он плечом, за невозможностью им пожать. Потянулся вниз и поймал губами ее сосок. Заставил его сжаться в горошину под своим языком, оторвался и с некоторой насмешкой произнёс. -  Я могу сейчас в общих чертах обрисовать свои выводы. Ну или хотя бы последний, к которому пришел. Не думаю, что он вам понравится, но вы уж простите. Мне как врагу дозволено быть не слишком щепетильным.

Она чуть приподняла голову, пытаясь заглянуть ему в лицо. На ее собственном отразилась легкая тревога.

«Боится того, что я узнал слишком много? Или того, что я скажу об этом вслух?»

- Вы не сами выбрали себе такую судьбу. Вас заставили. Но и не особо сопротивлялись. Как и мне сегодня. Собственно, я и решился к вам прийти, подумав, что вам хотя бы в этой малости, хотя бы на одну ночь будет приятно ощутить себя женщиной. Ведь вам это запрещено.

Ее губы сжались в линию.

- Почему вы так решили?

- О, об этом мне сказали ваши спина, ваши руки и ваша славная попка, - Вальдес не упустил случая скользнуть ладонью под нее, и стиснуть одну из крепких половинок.

В комнате было не слишком тепло – несмотря на прошедший излом зима в этих краях отступала медленно и неохотно. Забота и банальная вежливость требовали набросить на Олафа покрывало – ведь ласкать ее и льнуть к ней он мог бы и так. Но Вальдесу хотелось ее видеть. Зная, что это больше не повториться. И что вскоре это тело очень может быть пойдет на корм воронам и могильным червям.

- Слишком у вас любят порядок, в том числе в порке. А начинать вы – ну если верить вашей истории - должны были бы с самих низов. А юнг и матросов секут только так.

- … и обычно удары наносятся по спине.

- Именно. А у вас она – чиста как первый снег. Стало быть, служить вы пошли сразу младшим офицером, после учебы. Где вас, похоже, тоже не трогали. Скорее всего из-за спущенного сверху запрета. Впрочем, судя по тому, как мало отметин от розги на вашей попке – как известно, так наказывают детей и женщин, чтобы меньше им навредить – вы были не слишком склонны давать для этого повод. Отличные оценки, спокойный нрав. Но в какой-то момент, пока вы еще были женщиной (если можно так выразиться), вас вдруг несколько раз высекли – и довольно жестко. С чего бы вдруг?

- Молодости свойственно творить глупости. Даже таким как я. Но вы угадали, что на флот я попал не матросом. После училища. Такое возможно даже с моим происхождением…

- По протекции? – разом помрачневший от этой мысли Вальдес навис над нею и взглянул ей прямо в глаза. – Протекции того, кто вас наказал, когда вы не захотели по его желанию надевать на себя одежду гардемарина? Кто потом бил вас линейкой по пальцам за каждое женское слово и жест? Кто был вашим первым, а может единственным – до меня – мужчиной?

Она выдержала его взгляд. Не поддалась на эту провокацию.

Ревность не любовь, но умелая женщина вполне способна сделать из нее удавку не хуже. Хорошо, что она не такая женщина. Плохо, что она не его женщина.

- Побоями можно создать лишь раба для шахт. Возможно запугать матроса. Тех, от которого мало что зависит. Но хорошего офицера?

- Ну лошадей объезжают и собак натаскивают тоже не одной только твёрдой рукой. Ласка и лишний кусок сахара тоже важны.

Похоже это сравнение ее задело.

- Подозреваю, что и вас ваш дядюшка воспитывал не покладая рук и розги, но тем, кем вы стали – вы стали не благодаря этому. А потому что сами этого хотели. Почему не мог хотеть я? Хотеть себе такую судьбу?

- Потому что слишком уж хорошо вы играете мужчину. Аристократа на том же уровне вы отыгрывать не научились – простите, это видно. К тому же, я не верю, чтобы кто-то мог настолько успешно отречься от части себя по своей воле.

Раззадоренный этой словесной дуэлью, теплом и близостью ее тела, Вальдес забыл о своем решении, что второго раза не будет. Коленом раздвинул ей ноги, ткнулся вновь налившимся членом в горячее и на этот раз хоть чуточку влажное, пусть, скорее всего, эта влага была его собственной.

- Я восхищаюсь вами. Настолько самозабвенно забыть о себе. Позволить кому-то сделать из вас другого человека. Другую судьбу.

После этого она снова тихо и болезненно стонала под ним, а он толкался в нее и шептал, шептал… Шептал, что тоже хочет себе такую живую игрушку. Из которой можно создать все, что угодно. Что он вернул бы ей то, что у нее отняли. Сделал бы снова ее женщиной. Самой желанной и страстной. Что ей еще не поздно передумать. Что ей достаточно завтра просто заявить перед всеми о своем истинном поле. И тогда не нужен будет этот обмен. И не будет суда и веревки. Будет жаркое южное море и дом его отца.

«Только предай Дриксен. И себя».

Чуда не произошло.

Он снова излил семя в эту мерзлую и бесплодную землю. А в ответ на все свои признания получил лишь холодное:

- Чтобы иметь такие игрушки, нужно быть кесарем. А теперь вам пора уходить. Я провожу вас.

Прежде чем Вальдес успел возмутиться – возмущенный и еще оглушенный, Кальдмеер добавила:

- Замок начинает просыпаться. И Руперт нас видел. Мне… никому не нужно, чтобы вы сцепились. Не забудьте свечу. И убедительная просьба – не попадайтесь эти пару дней на глаза. Нам обоим.

Вот и всё.

Его как нашкодившего мальчишку просто выставляют вон. Даже не дав времени толком перевести дыхание и обтереться. 

Когда она, одетая в одну лишь сорочку, выводила его вон, Фельсенбург действительно не спал, а сидел на своем топчане, стиснув кулаки. Едва увидев Вальдеса - рванулся было с места, но Олафу потребовался один только взгляд, чтобы мальчишка замер и упал обратно.

Но собственный взгляд Руперта вонзился в Вальдеса словно стальное лезвие. Кажется, от ярости он даже полностью протрезвел. Они не обменялись ни единым словом, но Ротгер и без этого понял, что нажил себе заклятого врага.

Который никогда не простит и не забудет.

Часть 3

- Чем вы так насолили кесарю, Вальдес?

Прибывший из новой столицы щеголь – один из тех, кого отправили представлять Талиг на свадьбе кесаря и кого пришлось доставлять в Дриксен хексбергской эскадре - удивленно воззрился на вице-адмирала, все еще державшего в руках письмо от начальника порта Ротфогеля.

«Видать, услышал мой разговор с боцманом. Ходят тут, греют уши. Растреплет теперь на весь Талиг».

Письмо содержало разрешение «Астэре» и сопровождающим ее кораблям войти в порт, а экипажу сойти на берег с правом свободно посещать город и его заведения, производить покупки и прочая, и прочая… Всем, кроме Ротгера Вальдеса. Не то, чтобы он особо рвался, но всё же такая встреча неприятно удивила. Вальдес вообще не любил запретов. И особенно – от тех, кого не уважал.

- Ума не приложу. Возможно, ему не понравилась наша кухня? Ну, когда он несколько вынужденно у нас гостил. Или то, что после этого мы еще долго сами свободно заходили к гусям в гости без таких вот бумажек?

Хлыщ уставился на него с недоуменным недоверием:

- Но это же всё в прошлом. Вспоминать о таком сейчас просто лишено смысла. Наши страны занимались этим веками, если все поднять – никакая дипломатия невозможна. К тому же, кесарю Руперту по-прежнему нужны любые подтверждения его легитимности. В его интересах, чтобы как можно больше знатных гостей из самой Дриксен и соседних государств присутствовали на его свадьбе и засвидетельствовали свое почтение новой кесарине. Особенно учитывая ее особу…

- А что с ней? – рассеянно спросил Ротгер, как попало засовывая письмо за пазуху. Ответ, впрочем, его не слишком интересовал – порт новой дриксенской столицы (после Излома многих, включая столицы, обуяла тяга к перемене мест) был буквально забит кораблями и вход в него обещал стать нетривиальной задачей.

К байкам же о «гостившем» у них юнце, умудрившемся в мутной водице Излома усесться на трон, он настолько привык, что научился большую их часть пропускать мимо ушей. В эти смутные годы многие влезли по лестнице выше, чем следовало – включая навязавшегося ему собеседника, чьим именем Вальдес даже не соизволил напрягать свою память – и причина, как правило, была одна: гибель всех иных возможных претендентов. Ничего нового, ничего особенного.

А с учетом их прощания особой нежности Вальдес к Фельсенбургу не питал. И судя по запрету, который молодой кесарь соизволил сделать почти сразу как обзавелся короной (хорошо, что у дриксов такая бюрократия – все напишут сами) – это было более чем взаимно.

- То-то и оно, что ничего! В смысле ее никто не видел и о ней ничего неизвестно. Кроме того, что она подданая Дриксен. Иными словами – это не самый равный брак. Ах да, и еще имя - Одиллия фок Беркгейм.

- Бергейм – вроде ж одно из великих баронств? – буркнул Вальдес, прикидывая нельзя ли как-то случайно вытолкнуть хлыща за борт. Хотя бесполезно – такое вряд ли утонет. Здесь столько плавающего всех размеров и сортов – успеют подобрать. 

– Да, не особо высокого полета птица. Хотя если свободных девиц у царственных соседей нет – куда деваться? Наследник нужен, а младший брат кесаря быть им не может – его место во главе дома Фельсенбургов. Наверное, вытащили какую-то симпатичную девочку, только что из монастырской школы…

Что он там бухтел дальше, Ротгер уже не слушал. Никакие сплетни и навеиваемые ими воспоминания не стоили того, чтобы рисковать «Астэрой».

***

Но уже спустя несколько дней Вальдес оценил всю изощрённость придуманного ему Фельсенбургом наказания.

«Астэру» он, конечно, любил, но находясь в порту и против своей воли вынужденный торчать на корабле, чувствовал себя птицей в клетке. Не слишком приятно, когда твой последний юнга может размять ноги на суше и поглазеть на местные красоты не через пушечные порты, а ты, вице-адмирал, торчишь здесь по капризу другого юнца, пусть и с короной на макушке.

Вопреки его опасениям, хлыщ оказался или благороднее, или хитрее, чем Вальдес о нем думал, и лишнего не болтал. По крайней мере, пока. Видимо, понял, что делать это, когда еще предстоит возвращаться на этих же кораблях обратно – не лучшая затея. Как и раздувание полноценного дипломатического скандала. Нет, конечно, по возвращении эскадры в Хексберг посол Талига изведет в бумажной битве по защите «чести флота и государства» не одно перо (и все его усилия наверняка потонут в дриксенской бюрократии), но не здесь и сейчас.

Команде же и даже офицерам других кораблей о запрете не сказали, чтобы не подрывать авторитет если не вице-адмирала, то Бешеного. Но если с этого борта он был надежно прикрыт, то ничего не могло уберечь Вальдеса от скуки. И от досады. Которые росли ото дня в день.

Коронованному мальчишке хотелось насолить. Просто так, для порядка. За эту мелочность и за то, что – вопреки всем пафосным речам и взглядам преданного пса, которым тот следил за каждым жестом Кальдмеера – он не смог спасти своего адмирала. Та, из-за кого он назначил Вальдеса себе во враги, давно уже лежала в земле, а он по-прежнему играл в эту детскую ревность. Или если не смог спасти ей жизнь, пытается таким образом спасти ее честь? Не похоже.

Нет, конечно же, после своего воцарения Фельсенбург приказал пересмотреть дело Кальдмеера, восстановил его репутацию и звание… но все это и близко не напоминало культ пресвятого Олафа, который можно было бы от него ожидать. Неужели он до сих пор надеется, что она жива, ведь восхвалять подобным образом живых непристойно?

Вальдес помнил слух, который донесся до него спустя неделю после того, как более ранний (по итогам которого Вальдес надрался до совершенно невменяемого состояния, а главное – не смог даже выдумать для этого уважительной причины) известил его о вынесенном Кальдмееру приговоре. Что якобы на карету, которая везла бывшего адмирала цур зее к месту казни, напали и осужденного похитили.
Но после этого беглый адмирал исчез, а прокатившаяся по Дриксен смута и вовсе погребла под собой все следы. И если уж Олаф нигде не всплыл, когда рухнули все законы, или когда эти законы стал писать его прежний адъютант – то скорее всего его не было в живых.
А слух оказался просто слухом. Нежеланием людей верить в то, что в мире может произойти подобная несправедливость.

Вальдес в справедливость и мудрость мироздания верил весьма своеобразно, а потому за эти годы так и не решил, как думать о Кальдмеере – как о мёртвом или о живом. Решил думать и так, и так. Умудряется же он как-то думать о дриксенском адмирале и как о мужчине, и как о женщине.

Поэтому ведьмы порой приходили к нему в ее облике, как если бы она была по-прежнему жива. Иногда подражая ей полностью, иногда, как в последний раз, придавая ей тот облик, в каком ее желал бы видеть Вальдес. В каком мог бы ее видеть, если бы она согласилась на это хоть одним словом. Потому что быть насильником больше одной ночи было бы невыносимо.

В такие ночи он ласкал ее и любил – так, как не успел и не мог позволить себе с ней настоящей.

В другие же ночи – более редкие, но и они случались – Вальдесу виделись ее последние дни, бесспорно наполненные муками и унижением (если он не пощадил ее, с чего бы ее щадить тюремщикам и дознавателям, отличавшимся куда меньшей щепетильностью?), последний «танец» в остриженном мундире и безымянная могила для бедных, в которую тела сваливают в общую груду и засыпают негашеной известью. Если Фридрих унизил адмирала формой казни, то отчего ему было бы не унизить его и недостойным его чина погребением?

Будь Вальдес влюблен, как якобы был влюблен Фельсенбург и обладай его нынешними возможностями – он бы разобрал эту кесарию Дриксен по камешку, но нашел бы Олаф живой или мертвой. Но об адмирале словно забыли, хоть забыли и уважительно.

Да что там говорить, если щенок даже Бермессера не казнил, только списал с концами на берег и запретил приближаться ко двору…. Сплошное тявканье вместо дела.

Зато Вальдеса заставил торчать безвылазно на своем корабле. Показал «характер».

Да пошел он…

Но прежде, чем Ротгер успел придумать как именно ему нарушить запрет и показательно утереть мальчишке нос – повод это сделать нашел его сам.

***

Принял повод облик молоденького дриксенского теньентика, на ночь глядя притащившегося под борт «Астэры» на какой-то лодчонке. И вручившего Вальдесу небольшой конверт – из дорогой бумаги, но без всяких вензелей и подписей.

- И кто же в вашем славном городе решился мне написать?

- Дама, господин вице-адмирал, - ответил мальчишка, нервничающий, но старательно пытающийся изобразить невозмутимость, тем самым неприятно напомнивший Вальдесу нынешнего кесаря в те минуты, когда кто-то при нем заводил спорный разговор о Кальдмеере. – Большего я вам сказать не могу.

«Что ж, встреча с дамой – приключение не хуже любого другого. Хотя бы как затравка для него».

Но когда Ротгер вскрыл конверт, его пустопорожняя веселость тут же угасла – внутри лежал пустой лист бумаги и пуговица.
Золотая пуговица с характерной насечкой. Одна из тех, что были нашиты на парадном мундире адмирала цур зее, в который он по обычаю должен был облачаться и при крупных сражениях. В том числе в битве при Хексберг. Неужели?!

«Но… женщина?»

- Вы точно уверены, что автор – дама?

На лице теньента он по-прежнему не смог прочесть ничего, кроме все той же двойственности – желания исполнить поручение любой ценой и оказаться, где угодно, кроме как здесь. Под взглядом Вальдеса – ставшим из лениво-добродушного холодным и пристальным – юноша поежился, но сумел произнести:

- Мне велено сказать, что вы или следуете за мной без расспросов, или забываете об этом послании.

Сердце забухало так, что от тока крови аж заломило в висках. И все же…

«Вдруг - ловушка? Ведь если что, мои меня даже толком искать не смогут».

Мысль пришла и сгинула. Сколь бы замечательной особой Вальдес себя не считал, едва ли кесарь решил свою последнюю холостяцкую ночь спустить на то, чтобы отомстить ему.

Все это было авантюрой и скорее всего неумной, но ему, уже больше недели изнывающему от скуки, принесли загадку и отличный повод насолить Фельсенбургу, и он не смог устоять перед соблазном. Поэтому сказав вахтенному, что решил сойти на берег, и чтобы, если он не вернется, начинали искать его завтра после окончания свадебных церемоний, Вальдес спустился в лодку со своим провожатым.

Матросы немного посудачат, конечно, но они ведь не в курсе дела, а офицеры к его выходкам привыкли. Равно как привыкли полностью ему доверять.

В городе внимания на него предсказуемо не обратили – сказался и провожатый из дриксов, и то, что сам Ротгер по своему обыкновению был не в мундире. Улицы, гостиницы и обычные дома, чьи хозяева решили нажиться на сдаче жилья, были переполнены приезжими, и на еще одного чужака уже даже не глазели.

Поэтому, когда парень завел его в один из трактиров и, забрав какой-то тючок у хозяина, провел в отдельную комнату, где предложил переодеться – то эта затея Ротгеру не понравилась.

- Это еще зачем? Меня и так не отличишь от прочих портовых гуляк.

«Не говоря о том, что так меня – если что – будет труднее найти».

- Да, господин вице-адмирал. Но мы пойдем в ту часть города, где ваш нынешний костюм будет неуместен. Вас просто не пропустят. Но оружие при себе можете оставить.

Ну, конечно же, едва ли они идут в обычный городской квартал. Да и охраны в городе сейчас полно, а возле особняков знати и богатых горожан ее должно быть еще больше. Что ж, раз он уже засунул в возможную ловушку одну ногу, стоит наступить в нее и второй. Иначе стоять и пускать в ход любезно оставленную ему шпагу и прочее будет неудобно.

К тому же подобная секретность лишь подзуживала азарт.

Закончив упаковывать себя в мундир дриксенского сержанта и пробегаясь пальцами по его завязкам и пуговицам, Вальдес вдруг подумал, что, если он ошибся?

Что, если послал ее не Олаф – ведь перед казнью с одежды осужденных и тем, более разжалованных, частенько срезали все знаки различия.  И он так рискует не ради встречи с ней, а непонятно с кем.

«Что ж, возможно это тот, кто хоть немного знает о ее судьбе. Уже неплохо».

***

Когда они подошли к особняку, уже наступила ночь. Ни в саду, ни в самом здании почти не было огня – тускло светились лишь пара занавешенных окон, но и там явно берегли свечи, да еще горела лампа у главных ворот, возле которых чернели силуэты часовых.

Маскарад оказался нелишним – по пути им и впрямь не раз попадались патрули, но мальчишке успешно удавалось их убалтывать. Одновременно все это время уворачиваясь от попыток Ротгера развести его на разговор. С такими задатками он явно далеко пойдет.

Оставив Вальдеса возле двери заднего хода, дрикс исчез во внутренних комнатах. Дав немного времени оглянуться вокруг и подумать – кому мог принадлежать такой явно небедный дом и как его обладатель связан с Олафом? Навскидку ничьего имени на ум не пришло.

- Последняя комната по правому коридору. Держите, - вернувшийся мальчишка сунул ему в руки ключ. – Вас ждут.

Идя по сонному темному дому, Вальдес словно вновь вернулся в ту ночь Весеннего излома. Тогда он также шел к ней – тайком, опасаясь кого-то встретить на пути и сжимая в руке ключ. Вот только в ту ночь его не звали и ключ он украл. Что же изменилось за эти годы?
Из-под искомой двери просачивался тусклый свет.

Что ж, последнее препятствие. Сейчас он увидит… кого? Ее? Какой она стала за эти годы? Как сильно ее изувечили в Печальных лебедях, какую печать на ней оставило время? Узнает ли он ее вообще?

В памяти всплыл ее образ, какой Ротгер видел ее в последний раз – освещенные мерцающим светом догоравшей свечи взъерошенные стриженые волосы, смятая длинная сорочка, босые ноги…

Прежде чем он успел разглядеть сидевшую за небольшим накрытым столом фигуру, он услышал голос, от которого у него поднялись все волоски на загривке.

- Заприте за собой дверь на ключ, Вальдес. Я отпустила прислугу, но мало ли что может произойти. Незваные свидетели могут создавать проблемы, как, думаю, вы отлично помните.

Это была она.

Отредактировано (2024-04-19 20:32:31)

Анон

Re: ОЭ-фест

Исполнение заявки пятого круга:

66. Каждую ночь Рокэ Алва видит во сне людей, убитых им или погибших по его прямой или косвенной вине. Каждый рассказывает ему свою историю, если может говорить (младенцы, немые и сумасшедшие изливают душу как-нибудь по-другому). Когда мертвецы заканчиваются, круг возвращается к началу. Самостоятельно Алва не может избавиться от снов. Алвадик или без пейринга, раннекнижный канон, не тотал!AU.

▼Персонажи⬍

Главные персонажи: Рокэ Алва и Лионель Савиньяк, в эпизодах: ОМП-лекарь, Хуан Суавес, Эмиль Савиньяк, Ричард Окделл, буквально фоном идут многочисленные покойники, из которых именной только Адгемар Кагетский, упоминаются: старшие Савиньяки, Алваро Алва

▼Жанры и предупреждения⬍

АУ, агнст, драма, броманс, фиксит в каком-то смысле, без ХЭ, но с обнадеживающим финалом
Смерть второстепенных персонажей, временная смерть одного из главных персонажей, но очень короткая, неграфическое насилие, кровь
Частичное соответствие заявке
Это исполнение сюжетно не связано с первым исполнением той же заявки.

Джен, 7600 слов

Маршалы не сдаются, или Вырваться из кошмара

▼Скрытый текст⬍

Наделенный многими знаниями и опытом, а также обремененный немалым числом прожитых лет морисский лекарь Аджвад, сын Адиля, имел обширную практику среди знатнейших и богатейших жителей Олларии. Однако один день из каждых четырех он неукоснительно посвящал помощи людям, которые обычно вовсе не могли позволить себе никакого лечения. Во славу Лита, уточнил почтенный Аджвад, когда ставил Рокэ Алву — соберано Кэналлоа Первого маршала Талига и обладателя еще ряда иных титулов и званий — в известность об этой своей привычке.
    Почему во славу именно Лита, а не Астрапа, к примеру, Рокэ тогда не подумал спросить, а после тем более. Но вполне уяснил, что в каждый четвертый день лекарь премного занят, да и в другие не остается без дела. А потому в доме на улице Мимоз за ним посылали обычно лишь в случае крайней необходимости.
    В домах большинства иных пациентов — тоже. О несчастных болванах, посмевших оторвать сурового мориска от неотложных больных ради пустяка и получивших, без оглядки на положение и богатство, суровую отповедь, в столице ходили легенды. Пересказывали их кто с трепетом, кто со смешком, а кто и с возмущением. Дескать, вот что позволяет себе какой-то старый варвар-демонопоклонник. Но от услуг Аджвада никто по своей воле не отказывался. Тот был лучшим лекарем в стране, а возможно, и на всем континенте.
    Рокэ поморщился, представив, как теперь станет героем очередной байки в роде «Разгневанный Аджвад и спесивый идиот». Кэналлийский Ворон затребовал к себе гения медицины, потому что не смог без того проснуться. Что, вероятно, очень быстро превратится в «не мог встать с похмелья». А так уже будет даже и ничего!
    Рокэ невесело усмехнулся. Репутация гуляки и повесы давно поддерживала себя сама, и за ней можно было с удобством скрыть многое. Но от того, чтобы его, словно мальчишку, отчитал действительно разгневанный Аджвад, никакая репутация не спасет. Значит, следовало это просто перетерпеть, как ураган, как шторм, как неприятный сон… Впрочем, нет. Не надо о снах.
    Послышались шаги, дверь распахнулась и на пороге спальни Рокэ возник Аджвад, сын Адиля, в традиционном своем морисском наряде, лишь слегка измененном в угоду местному холодному климату. Куда лекарь отлучался и зачем, было неясно. Да и вряд ли имело значение. Рокэ выпрямился — насколько было возможно полулежа среди вороха подушек — и приготовился слушать без возражений. Он прекрасно умел это делать, хотя в последние годы умение ему, слава Леворукому, пригождалось нечасто.
    Лекарь аккуратно прикрыл тяжелую дверь, тихо подошел к постели и еще тише опустился в кресло рядом с ней. Образцово спокойное лицо, внимательный и ободряющий взгляд. Каррьяра! Все это говорило не о раздражении из-за пустяка, а о полной сосредоточенности на нуждах больного. Очень серьезно больного.
    Но Рокэ не был болен. И даже не ранен. А сны… Сны, в которых ему являлись покойники, за чью смерть он нес хоть какую-то ответственность, начались давно. Еще в его бытность оруженосцем у Вольфганга фок Варзов. С годами менялось только количество людей, на которых приходилось смотреть. С тех пор как Рокэ получил звание маршала, а позднее — Первого маршала, в эти сны добавлялись вообще все убитые со всех сторон каждой кампании, если пришлось повоевать хоть одной из армий Талига. Так что Рокэ давно перестал пытаться сосчитать мертвецов. Или как-то избавиться от снов. Просто приспособился жить с ними.
    А если он мало спал, так это потому, что много работал. И еще любил ночами пить вино и играть на гитаре. И вставать с рассветом. А за три-четыре часа сна, которые ему обычно оставались, Рокэ чаще всего не успевал вообще ничего увидеть.
    Ну, уж если успевал — так успевал. Ничего страшного. Это ведь далеко не каждый раз бывали те самые сны. А если даже и те… Стоять на обочине дороги и смотреть, как мимо шагают покойники, не так уж обременительно. То, что все они называли свои имена, а после этого еще жаловались ему на неоконченные дела и оставленных любимых, утомляло несколько больше, но тоже со временем стало привычным.
    Когда последний мертвец скрывался вдали, сон заканчивался. И можно было проснуться. А если немного повезет, даже успеть еще вздремнуть до утра, уже без кошмаров. Так все обстояло до Варастийской кампании. После нее покойники почему-то начали маршировать кругами.
    Вернее, дорога выглядела, как и раньше: вымощенный старинными каменными плитами прямой путь из ниоткуда в никуда, но мертвецы не заканчивались. Как только Адгемар — пока что последний в длинной череде — уходил, проныв свое, а он оказался на редкость неприятным типом и даже после смерти печалился не о сыне или дочери, а о красивой интриге, разрушенной жестокой рукой Ворона… Так вот, как только уходил Адгемар, опять появлялся первый убитый Рокэ на дуэли — еще до Лаик — наглый хлыщ. За ним второй и третий…
Все они были первостатейными мерзавцами и дураками, и абсолютно ни о ком из них Рокэ не жалел ни тогда, ни сейчас. Но их повторное появление его, признаться, напугало. Еще в первую ночь, после которой Рокэ на рассвете проснулся сам. После второй его пришлось будить Хуану, поздним утром, когда стало ясно, что соберано не просто вдруг решил выспаться. А вот после третьей ночи разбудить Рокэ уже никак не удавалось, и Хуан послал за лекарем.
    Между этими тремя ночами, разумеется, было еще по несколько абсолютно бессонных, во время которых Рокэ с новым рвением пробовал изыскать средство от своих неприятных снов: подходящую микстуру, благовония или заговор… или что-нибудь. Но ничего не находил. Все возможные варианты он, по правде говоря, перебрал еще до того, как принял первомаршельскую перевязь. И все отбросил за полной их бесполезностью. А внезапное озарение наступать не желало.
    Оставалось упрямо бодрствовать. Но обходиться вовсе без сна живому человеку, каким бы он ни был выносливым и сколько бы ни пил вина для подкрепления сил, невозможно. Так что в конце концов Рокэ приходилось, оторвавшись от дел и изысканий засыпать снова. А во сне смотреть на хоровод покойников. И все же это не значило, что Рокэ поразил недуг, требующий такого осторожного и бережного отношения старого Аджвада.
    Рокэ Алва уж точно не собирался умирать от каких-то там снов!
    Тем не менее Аджвад уже говорил негромко и уверенно, признаваясь, по сути, в том, что понятия не имел, что за напасть приключилась с его пациентом. И хуже того, в том, что в пробуждении больного заслуги лекаря вовсе не было.
    — Нет на свете ничего страшнее союза невежества и жестокости, — сказал наконец Аджвад, — особенно когда дело касается исцеления телесных и душевных хворей. А всякие рассуждения, что болезнь может быть послана в наказание или для вразумления, я всегда полагал — и полагаю теперь — плодами именно такого союза. Чаще всего за ними стоят только низкие попытки отгородиться от чужой беды, не замечать ее и ничего не делать. Однако в вашем случае у меня нет сомнений, что некая недоступная людскому пониманию сила послала вам беспробудный сон с какой-то целью и сегодня позволила сначала мне понять это, чтобы я мог рассказать, а затем вам — проснуться, чтобы вы могли услышать.
    Проговорив все это, лекарь вздохнул, словно с его плеч спал тяжелый груз.
    Рокэ, в свою очередь, ни малейшего облегчения не испытывал, наоборот. То, что ученый мориск принялся рассуждать о суевериях, достойных деревенской знахарки где-нибудь в непролазной глуши на севере Талига, было жутко.
    — Вы предлагаете мне и впредь полагаться на милость «недоступной людскому пониманию силы»? — в этот вопрос Рокэ вложил столько сарказма, сколько смог, то есть весьма много.
    Лекарь отрицательно покачал головой, не теряя ни капли своего спокойствия, и ответил:
    — Едва ли эта сила пожелает являть свою милость каждый раз. Вам лучше было бы понять, чего она от вас хочет.
    «И дать ей это» — осталось невысказанным, но ясным.
    Рокэ вовсе не прельщала идея давать что-то некой неизвестной силе, которая годами пыталась давить на него, превращая его сны в кошмары. Это означало бы сдаться из страха, а Рокэ Алва никогда так не делал. Иначе его бы давно сломали, обломки выбросили и забыли. И только Леворукий знает, что бы тогда стало с Талигом.
    Но обсуждать подобные темы с лекарем, даже очень знающим и почтенным, смысла не было. Поэтому Рокэ заставил себя успокоиться и задал уже вполне практический вопрос:
    — А если я не пойму, как мне проснуться в следующий раз?
    — Надежнее всего было бы не спать, пока не поймете, — мрачно отрезал лекарь. Затем, чуть мягче, добавил: — А если это невозможно, пусть рядом с вами останется человек, близкий вам по духу. Можно и по крови, но главное — по духу. Подойдет возлюбленная, друг, учитель или ученик. Кто-то, кому вы дороги и нужны, и кто дорог и нужен вам. У такого человека больше шансов дозваться вас из подобного сна, чем у всех лекарей мира.
    Первым порывом Рокэ было заявить, что никаких близких по духу людей у него нет. Впрочем, это тоже относилось к числу вещей, которые бессмысленно обсуждать с лекарем. Так что Рокэ любезно поблагодарил за совет и отпустил старика к настоящим больным.
    Но уже после ухода Аджвада, еще раз как следует все обдумав, Рокэ вынужден был признать: несмотря на усилия, потраченные им в последний десяток лет на то, чтобы держать людей на расстоянии, действительно — и к счастью! — не было у него только возлюбленной. Друзья, обретенные когда-то в юности, по-прежнему оставались в жизни Рокэ и пришли бы, если бы он позвал.
    Да и учитель у него тоже был. Разве не так Рокэ до сих пор думал о фок Варзов, своем бывшем сеньоре? Так. Из этого же следовало, что и у него самого теперь завелся ученик! Оруженосец Ричард Окделл, собственной мрачной и вечно взъерошенной персоной. Мысль оказалась неожиданно трогательной и забавной, так что Рокэ тихонько рассмеялся и от этого почувствовал себя несколько лучше.
    Впрочем, если подходить к делу серьезно, фок Варзов было бы слишком долго добираться в столицу из Торки — не выйдет до его приезда не спать. А Дикон, конечно, рядом, но впутывать в это мальчишку откровенно не хотелось. К тому же Окделл, поддавшись очередному порыву, мог рассказать обо всем Штанцлеру. Вот уж с кем делиться своими снами Рокэ ни за что бы ни стал.
    Оставались друзья. И так случилось, что как раз в Олларии неотлучно находился друг, на которого Рокэ без сомнений мог положиться в любом, самом сложном и опасном деле.

***
    Вот так и вышло, что через восемь дней после разговора с морисским лекарем, когда Рокэ вынужден был признать, что сегодня ночью поспать ему совершенно необходимо, он напивался у себя в кабинете не с кем-нибудь, а с капитаном королевской охраны Лионелем Савиньяком.
    Пока они были еще трезвы, Рокэ коротко и сухо рассказал, что с ним происходит и что ему нужно от Лионеля. Потом заставил себя усмехнуться и спросил так, будто это не было слишком важно:
    — Что, Ли, переночуешь со мной сегодня? Надеремся до закатных кошек, а утром похмельный ты растолкаешь чуть менее похмельного меня.
    Лионель легкого тона не подхватил. Долго отстраненно молчал, уйдя в свои мысли. Какие именно, догадаться по лицу было нельзя. Но чаще всего с таким видом он отыскивал слабые места в схемах охраны короля и приближенных на крупных и открытых для большого числа посторонних церемониях.
    Рокэ не торопил. В ответе он на самом деле не сомневался — насколько проклятый или избранный Леворуким вообще может позволить себе не сомневаться в чем-нибудь. А Лионель мог додуматься до чего-то интересного.
Наконец Лионель, явно все еще наполовину погруженный в размышления, произнес:
    — Я кое-что читал о странных снах. На гальтарском, еще когда много в нем практиковался. Может быть, что-то из этого окажется полезным…
    В следующее мгновение он встряхнулся и сказал твердо:
    — Конечно, я растолкаю тебя утром, Росио.
    А потом тем же тоном, но уже с лукавыми искорками в темных глазах добавил:
    — Негоже Первому маршалу спать, когда капитан королевской охраны вынужден тащиться на службу во дворец.
    Тут они обменялись быстрыми усмешками, и Рокэ почувствовал, что его надежда все же благополучно увидеть завтрашнее утро расцветает, как в сезон расцветают гранатовые рощи Кэналлоа.
    — Но сначала нам нужно надраться, — напомнил он.
    — Конечно, — снова сказал Лионель.
    И они сразу же приступили к реализации этой части плана, стратегически расположившись на шкуре черного льва перед камином. Дверь кабинета была плотно закрыта, а Хуан, когда принес вино, получил распоряжение не впускать к ним никого и ни при каких обстоятельствах.
    Четыре корзины «Дурной крови» на двоих сделали их благодушными и поэтично настроенными, потом откровенно сентиментальными… Хотя, кажется, они выпили не все? Или все?.. В любом случае, они вспоминали лето в Сэ и уроки верховой езды по-кэналлийски, зиму в Торке и первое знакомство с можжевеловой, и еще… что-то. В какой-то момент разговор оборвался на полуслове, а они, словно заигравшиеся до предела усталости дети, обнялись и заснули все на той же львиной шкуре.
    Рокэ и Лионель не успели познакомиться в возрасте достаточно нежном, чтобы у них были общие детские воспоминания подобного рода. Но вот теперь выпал случай наверстать. Подумав об этом, Рокэ улыбнулся, пьяно и расслабленно, и, прежде чем окончательно провалиться в сон, подумал еще, что так, может, ему и вовсе ничего сегодня не приснится. А если приснится, то Лионель, конечно, сумеет его разбудить. Иначе и быть не может.
***
    Поначалу события во сне развивались, как всегда: покойники шли по дороге и говорили, Рокэ стоял на обочине и слушал. Он осознавал, что спит, не чувствовал ни следа опьянения и с сожалением, но без особого удивления, констатировал, что надежды отогнать кошмар одним присутствием дорогого друга, очевидно, не оправдались.
    Оставалось рассчитывать, что хоть старый мориск был прав, и утром друг Рокэ действительно разбудит. О том, что случится, если нет, Рокэ решил не думать. Смотреть на покойников и без того было паршиво. И чем дальше — тем паршивее.
    Мертвецы сделали полный круг и вышли на второй, а затем на третий: за скользким кагетским лисом Адгемаром тянулись бретеры, когда-то ошибочно посчитавшие еще мальчишку Рокэ Алву легкой добычей, потом вражеские солдаты и офицеры, затем дезертиры и разномастные подонки из числа вроде бы своих, просто солдаты и офицеры из числа своих… Тут и там вклинивались дуэльные противники более поздних времен и неудачливые наемные убийцы, шагали друг за другом бандиты, мародеры, мятежники, и снова солдаты, солдаты, солдаты всех армий подряд, бирисцы… и другие бирисцы… и опять солдаты… Наконец, Адгемар. И все заново.
    Покойники шли по четвертому кругу, когда на обочине по другую сторону дороги вдруг появился Лионель. Выглядел во сне он точно так же, как наяву. Но одет был не как капитан королевской охраны и не в родовые цвета Савиньяков, а почему-то в маршальский мундир с красной перевязью.
    Заметив это, Рокэ оглядел себя и понял, что сам теперь наряжен в парадный черно-белый мундир Первого маршала Талига, и белая перевязь тоже на месте. Хотя еще мгновение назад стоял вроде как в простых черных штанах и белой рубашке — цвета те же, но совсем не по форме.
    Одежда во сне мало что значила. Однако в сочетании с неожиданным явлением Лионеля — а в том, что тот именно каким-то образом пришел в этот сон, а не просто снился, как другие, сомнений отчего-то не было — облачение в мундир как-то возвращало бодрость и хладнокровие.
    Напоминало, что выход из привычного кошмара должен быть найден. А значит, и может быть найден, и будет. Это, по сути, та же война, даже если со странным и неизвестным противником.
    Рокэ теперь, на обращая внимания на покойников, наблюдал за Лионелем. А Лионель изучал обстановку: разглядывал все и всех вокруг, сам при этом стоя совершенно неподвижно. Рокэ знал, что такую неподвижность Ли ненавидел всей душой с юности и по сей день, однако привык ее сохранять по долгу службы.
    Какое-то время Лионель очень внимательно разглядывал покойников, вслушивался в их речи и даже сам пытался с ними беседовать. Они, однако, по-прежнему обращались только к Рокэ, а Лионеля полностью игнорировали.
    Осознав это, Лионель быстро разочаровался в попытках завязать разговор — и в его руке блеснул кинжал. Просто возник из ниоткуда. Лионель, впрочем, не казался удивленным. Он деловито сделал на собственной ладони неглубокий, но длинный порез, а затем выдавил довольно много крови так, что капли упали на землю.
    Ничего не произошло. Лионель слегка повел плечами, затем поработал кистью, не давая ране закрыться, а вновь потекшую кровь пролил на камни. Снова ничего. Лионель тронул окровавленной рукой ближайшего покойника. Тот равнодушно отстранился от прикосновения, не прерывая монолога, обращенного к Рокэ. Не похоже было, чтобы кровь оказала хоть какой-нибудь эффект.
    Хотя Лионель, очевидно, на что-то рассчитывал. Возможно, вычитал о таком в гальтарских рукописях? Рокэ в свое время тоже немало читал на гальтарском. Но подобного ему, кажется, не попадалось. Впрочем, каждому старинному роду доставались собственные тайны, в том числе и такие, которые хранились в недрах фамильных библиотек.
    Стало быть, Лионель почему-то считал, что пролитая кровь поможет прервать кошмар. Но ничего не вышло. Может быть, раз это сон Рокэ, ему и нужно пролить здесь кровь, чтобы проснуться? Странная идея. В кошмарах — не в этих, а других — Рокэ часто ранили, и крови вытекало столько, что хоть залейся, но проснуться это нисколько не помогало.
    Впрочем, нынешние кошмары определенно не были обычными порождениями слабого рассудка. А раз так, то попробовать стоило. Только где взять клинок, чтобы порезаться?
    Стоило Рокэ задаться этим вопросом, как в правой руке сам собой появился морисский кинжал — один из коллекции герцогов Алва, в точности такой, как наяву. Рокэ снова взглянул на Лионеля. Тот смотрел одобрительно. Похоже, их мысли сходились, как часто бывало в критические моменты, да и во многие другие тоже.
    Идеально наточенное лезвие резало плоть почти без боли, а кровь потекла обильно. Рокэ быстро пролил ее на землю, потом на камни. Наконец, дотронулся до очередного покойника. Заметных результатов это не принесло.
    Рокэ бросил на друга вопросительный взгляд. Какие еще будут идеи? Лионель попытался объяснить что-то жестами. Но разгадать смысл Рокэ не мог. Это, как всегда, всколыхнуло в душе досаду: как бы близок ни был человек, понимание никогда — никогда! — не будет совершенным.
    Лионель тем временем наклонился и осторожно ощупал пальцами, сначала чистыми, а затем и окровавленными, каменные плиты дороги. Потом сделал перекат, вроде бы такой, каким должно было уходить от близкого взрыва, а в результате, в соответствии со странной логикой сна, оказался уже на этой стороне дороги! Теперь они с Рокэ стояли плечом к плечу.
    И могли говорить. А понимать друг друга со словами, как ни прискорбно, бывало все же проще, чем без слов.
    — Ты все-таки не сумел меня разбудить, — догадался Рокэ.
    Но Лионель тут же опроверг это предположение:
    — Я еще даже не пытался. По-моему, мы с тобой сейчас оба спим на львиной шкуре у камина. И если нам повезет, то утром Хуан разбудит меня, а я тебя. Но я отчего-то больше не верю, что нам повезет, — заключил он.
    — Не думаю, что нам повезет, — в тот же самый момент произнес Рокэ.
    И, несмотря на весь ужас ситуации, улыбнулся. Все-таки их с Лионелем мысли так часто сходились!
    Лионель тоже улыбнулся. Причем в его улыбке проступило что-то бесшабашное и жуткое одновременно — нечто, к чему стремились художники, изображая Леворукого. Только у них обычно не получалось, потому что не было такого великолепного натурщика. И никогда не будет. Подобные улыбки не предназначались для позирования. Они для того, чтобы браться за безнадежные дела и выходить — вырываться! — из них победителем вопреки всему.
     И Рокэ, и Лионель знали, что отсутствие везения или надежды не повод сдаваться. Наоборот, следовало приложить еще больше сил и пойти на немыслимое, чтобы прорваться там, где добром хода не было.
    Именно этим они и собирались заняться сейчас. Снова посерьезнев, Лионель начал рассказывать все, что помнил из книг о странных дорогах: между сном и явью, между жизнью и смертью, между смертью и смертью… о дорогах не для всех. Там выход в реальность мог оказаться скрыт в стене, в картине или в полу, и необходимо было с первого раза опознать его верно. Только нигде не было четких указаний, как это сделать.
    Да и во сне Рокэ со стенами, полами и картинами была очевидная трудность: все это здесь полностью отсутствовало. Поэтому оставалось одно средство, тоже часто упоминавшееся в старинных историях о непостижимом — пролить кровь. Обычно свою. В легендах это помогало освободиться практически из любой ловушки. Если в крови была сила. Что могло означать силу зориев, якобы унаследованную ими от предков-Абвениев. Или просто силу духа и воли проливающего. Или что-то еще, совершенно иное. Что-то, чего ни у одного из них не оказалось. Или они просто неправильно проливали кровь.
    — Я думаю, что должен тебя заколоть, — внезапно закончил свои рассуждения Лионель.
    Рокэ как будто с размаху налетел на невидимую стену. Заколоть! Перехватить кинжал половчее и… прямо в грудь. Или в спину? Не то чтобы Рокэ совсем не мог представить себе подобного. После Винной его воображение работало безотказно, по крайней мере, по части всякой мерзости. Но все же… Лионель. Неужто и он? Как все? Впрочем, почему же, как все. Едва ли кто-то еще рискнул бы объявить о своем намерении так откровенно. Только вот от этого… От этого…
    — Тогда ты, вероятнее всего, проснешься, — рассудительно продолжал Лионель. — А меня твой сон потом сам отпустит. Эта ловушка не предназначена для меня, и я здесь не нужен.
    Способность дышать, мгновение назад как будто утраченная, вернулась, словно и не пропадала. А Рокэ поспешил сделать вид, что так и понял идею с самого начала.
    То есть с умным видом кивнул, а потом бесшабашно улыбнулся и сказал:
    — Да. Давай сделаем это, друг.
    Затем он выпрямился и с силой рванул ткань мундира, открывая грудь, чтобы Лионелю удобнее было бить в сердце.

***
    В детстве и ранней юности Рокэ с жадным любопытством учился всему подряд и всеми возможными способами: с менторами и наставниками, по книгам, из собственного опыта. Причем из опыта ему нравилось гораздо больше, хотя именно в таких случаях окружающие нередко принимались отчитывать его, взывая к благоразумию, закатывая глаза и хватаясь за сердце. Все равно оно того стоило.
    Потом, конечно, удары судьбы и долг — а они брали с Рокэ свою цену, как с любого другого, кто бы что ни говорил — во многом заставили его угомониться. Любопытство и жизнелюбие остались при нем, но проявлялись теперь вспышками, а не постоянно.
    К тому же появились вещи, о которых он просто не хотел ничего знать. Никогда. К сожалению, с некоторыми из них Рокэ все равно приходилось так или иначе свести знакомство.
    Вот только что он узнал, как направленное верной рукой лезвие кинжала, легко скользнув между ребрами, входит точно в сердце. И это даже не так уж больно — он переживал ранения куда мучительнее. Просто сначала стало горячо, потом сразу — очень холодно, и невозможно вздохнуть. Тут же ноги подогнулись, переставая держать. И верные руки, те самые руки, одна из которых и направила кинжал, подхватили его, не давая упасть, и плавно, бережно, опустили на землю.
    Впрочем, это, последнее, было уже необязательной частью опыта. Не каждый убийца станет так заботиться о своей жертве. Ему повезло, что его заколол друг. Да, ему очень повезло.
    Рокэ захотелось рассмеяться. Но воздуха не было, тяжесть, давившая на грудь, неумолимо росла, а холод распространялся от сердца во все стороны, заполняя все тело до кончиков пальцев на руках и ногах, сковывая лоб и затылок. Вместо смеха вышло какое-то невнятное бульканье.
    — Тише, тише, все будет хорошо, — донесся откуда-то сверху голос Лионеля, ласковый и взволнованный, каким его обычно никто не слышал.
    Так что Рокэ и с этим повезло. Впрочем, Рокэ был уже, пожалуй, не в счет. Потому что все не будет хорошо. Он понимал, что умирает и скоро совсем умрет.
    — Все будет хорошо, Росио, — продолжал настаивать Лионель. — Скоро ты проснешься. Да, ты вот-вот проснешься.
    Конечно. Лионель ударил его кинжалом, чтобы его разбудить, потому что он застрял в странном кошмаре, куда и Лионель тоже как-то попал. Рокэ помнил об этом. Все время помнил. Наверное.
    Холод захватил все его тело целиком. И свет померк. А в следующий миг…
***

    В следующий миг Рокэ и Лионель снова стояли на обочине дороги, а по самой дороге маршировали покойники, все еще пытаясь в очередной раз посвятить Рокэ в подробности своих и без того не новых и не интересных историй. Сегодня уж точно было совершенно не до них.
    Рокэ оглядел себя: ни на его теле, ни на мундире не осталось ни малейших следов их с Ли эксперимента. Никаких отголосков боли он тоже не чувствовал. Все было в безупречном порядке, как внутри, так и снаружи. Все, включая Лионеля, по-прежнему одетого маршалом Талига. Только напряженное внимание, с которым он, в свою очередь, смотрел на Рокэ, выдавало, что вообще произошло нечто необычное.
    Да уж, быть заколотым другом и испытать все прелести смерти от удара в сердце. И заколоть друга, и наблюдать, как он умирает у тебя на руках. А потом узнать, что все оказалось зря. Действительно необычно. Зато теперь Рокэ мог бы, не кривя душой, заявить, что знает, что испытал Рамиро Первый в свои последние минуты. А Лионель…
    От раздумий Рокэ отвлек как раз Лионель, нарушив молчание.
    — Значит, этот способ тоже не сработал, — констатировал он. — Теперь ты должен заколоть меня.
    Сказано это было совершенно спокойным разумным тоном. Но Рокэ помнил Лионеля подростком. Помнил, как, если ему случалось чем-то серьезно, по его собственному мнению, навредить Эмилю или обидеть его, Лионель требовал, а бывало, и сам пытался устроить так, чтобы брат ответил ему тем же.
    С его точки зрения, только это могло, пусть не исправить его ошибку (исправить ошибку не могло ничто и никогда!), но неким образом снова уровнять его с братом.
    Эмиля такие идеи пугали и бесили. Он яростно отказывался что бы то ни было делать, кричал на Лионеля и грозился поколотить его, чтобы выбить всю дурь (чего он тоже, разумеется, ни разу не делал).
    — Да не нужно этой ерунды, — говорил Эмиль, когда сил бушевать у него уже не оставалось. — Я прощаю тебя и так. Потому что ты мой брат. Понял, да?
    И не дожидаясь ответа на свой вопрос, закидывал руку на Лионелю на плечи. Показывая, что все забыто. И все действительно оказывалось забыто.
    Рокэ же в чем-то понимал порыв Лионеля. Ему тоже иногда казалось, что боль, причиненную близкому человеку, можно смыть только не меньшими собственными страданиями. Но Рокэ был старше и как-то, хотя он сам не помнил, как именно, к этому времени уже понял, что на самом деле ничего смыть нельзя. Оставалось только спрятать вину поглубже внутри и жить с ней вечно. Если это настоящая вина. Если нет, о происшествии следовало просто как можно скорее забыть.
    Конечно, ни одна вина Лионеля, из-за которых случались тогда их с Эмилем споры, не была настоящей. Что такого вообще мог сделать одиннадцатилетний мальчишка? К тому же настолько умный, не по годам серьезный и сдержанный, как старший из близнецов Савиньяк?
    Кстати, несмотря на серьезность, которую подчеркивали и превозносили все окружающие взрослые, кроме маршала Арно, Рокэ именно рядом с Лионелем тогда почему-то чувствовал себя ответственным и старшим. С Эмилем или кем угодно другим такого не бывало.
    А с Лионелем было. Поэтому, когда неожиданно и между ними двумя поднялась эта тема, в духе: «Если бы не я, эта лошадь бы никогда тебя не лягнула, теперь ты должен сделать так, чтобы меня она лягнула тоже. Это будет справедливо» — Рокэ сразу попытался друга переубедить.
    Обычно Рокэ просто предпочел бы укрыть досадный инцидент молчанием: лягнула и лягнула, нестрашно, только давай не говорить об этом доре Арлетте в ближайшую четверть Круга, иначе она пошлет за лекарем и мне придется неделю проваляться в постели.
    Не Лионель настаивал, и Рокэ пришлось подбирать слова на талиг. Слова подбирались плохо. В конце концов Рокэ процедил сквозь зубы:
    — Просто прекрати наконец. Лошадь ты напугал случайно, я на тебя не сержусь, она тоже. Но я начну сердиться, если ты не перестанешь говорить об этом.
    Сказал и сам внутренне вздрогнул. Хотя слова были отчасти шутливыми, ушибленная голова болела, и чужое упрямство раздражало больше обычного, а в результате интонация вышла в точности такой, как у соберано Алваро, когда он был Рокэ очень недоволен. Лионель, которому с подобным сталкиваться дома вовсе не приходилось, вздрогнул по-настоящему.
    Чтобы загладить неприятное впечатление, Рокэ улыбнулся и сказал намного мягче:
    — Давай я все-таки еще потренирую тебя в езде по-кэналлийски.
    Лионель быстро кивнул, и больше к неприятному разговору они не возвращались. А еще через несколько лет Лионель и Эмиля прекратил донимать своими представлениями об искуплении вины.
    — Мы выросли, и он забыл об этих глупостях, — как-то с облегчением сказал Эмиль, когда они с Рокэ пили вдвоем, без Лионеля.
    И они подняли бокалы за то, что все-таки во взрослой жизни хороши не только вино, война и женщины.
    А теперь вот оно опять, словно никуда и не девалось.
    — Нет, я не буду пытаться тебя заколоть, — отказался Рокэ.
    На этом можно было закончить. Он сказал свое слово, и никто не мог бы его переубедить, не говоря о том, чтобы заставить. Но все-таки перед ним стоял не кто угодно, а Лионель. И это Рокэ втянул Лионеля в свою проблему с кошмарами, поэтому должен был приложить больше усилий, чтобы успокоить друга.
    Тем более весомые аргументы в его распоряжении были.
    — Ты сам сказал, что эти сны — ловушка для меня, — напомнил Рокэ. — Так что без толку убивать здесь тебя. Возможно, я сам должен…
    До конца озвучить только что пришедшую в голову мысль Рокэ не успел.
    — Нет, — резко вмешался Лионель. — Так мы уже пробовали.
    Ясно было, что он просто не хочет снова видеть смерть Рокэ. Тем более так скоро после первого раза.
    — Ты же понимаешь, что это не то же самое, — заметил Рокэ.
    Но не стал настаивать. Не было нужды проверять его новое предположение именно сейчас. Можно сделать это всякий раз, когда станет совсем невмоготу тут торчать. Если более толковых идей не появится.
    — Сойдемся на том, что пока больше никто из нас не будет закалывать никого из нас, — вслух усмехнулся он. — Посидим здесь, понаблюдаем и, может быть, найдем какую-нибудь лазейку, которой не заметили до сих пор.
    Лионель быстро кивнул, соглашаясь:
    — Да, хорошо.
    Он первым уселся прямо на землю и выжидательно глянул на Рокэ снизу вверх.
    Рокэ тут же устроился рядом с ним, почти касаясь плечом плеча. Теперь оба смотрели на марширующую по дороге вереницу покойников. Но думал Рокэ не о них, а о том, что Лионель подозрительно быстро сдался. Наверняка разгадал мысли Рокэ и теперь рассчитывал, что, в случае необходимости, успеет его остановить. Но Рокэ, в свою очередь, не сомневался, что сумеет опередить Ли, если это действительно понадобится.

***
    Рокэ был далек от того, чтобы терзаться виной и раскаянием за всех покойников, которые ему снились. Дрался он на дуэли, спасал свою жизнь от покушений или вел военные кампании во славу Талига — он делал то, что считал нужным, лучшим и правильным. На этом точка.
    И все же некоторые вызывали в нем чуть больше сожаления, чем другие. Те, кого он знал лично и против кого ничего не имел. А также те, кого сам Рокэ никогда не знал, но против кого все еще ничего не имел. Выходило, что повлиял на их судьбу и прервал их жизни он совершенно случайно. Жаль. Право слово, жаль.
    Но изменить уже ничего было нельзя. А если бы и оказалось вдруг можно, лучшего варианта, чем есть, могло все равно не найтись. Так что Рокэ никогда не давал воли чувствам и старался смотреть на шествие мертвецов с тем хладнокровием, которое и должно отличать всякого военного высокого ранга, которому звание досталось по заслугам.
    К его удаче, чем дольше тянулись эти сны, тем проще было сохранять спокойствие не только внешне, но и внутренне. Ведь к любому, самому неприятному впечатлению, можно привыкнуть.
    Но этой ночью, обеспокоенный перспективой застрять в кошмаре до конца — в таком случае весьма скорого — жизни, Рокэ держал себя в руках хуже обычного, и чувство сожаления в какой-то момент прорвалось, когда мертвецы еще делали свой первый круг, а он увидел солдат из первого отданного под его командование полка.
    Рокэ даже не знал, как погибли именно эти люди, но помнил, что они были солдатами хорошими и —  после того как убедились, что их молодой командир понимает, что делает —  готовыми без тени сомнения идти за ним хоть в Закат. Потом, конечно, он наловчился вызывать подобные порывы у любых вояк ровно за день знакомства. Но эти были первыми, а потому о них Рокэ до сих пор вспоминал с некоторой нежностью и благодарностью.
    А они были давно мертвы. Жаль. Очень жаль.
    Стоило подумать об этом, и кто-то словно начал теребить и подталкивать его, шепча: «Скажи это. Тебе жаль. Скажи это. Признай это. Так хорошо. Так правильно. Скажи, и станет легче».
    Шепот был таким явственным, что Рокэ резко обернулся, ожидая увидеть у себя за плечом олицетворение той силы, которую старый морисский лекарь полагал недоступной людскому пониманию.
    Но там никого не оказалось. Сила пожелала остаться, на взгляд Рокэ, не столько недоступной пониманию, сколько безликой. Только шепот продолжал звучать, как-то повелительно и умоляюще одновременно: «Жаль… жаль… скажи… скажи… Скажи, что жаль».
    Впервые за годы — десятки лет! — некто или нечто, насылающее на него кошмары, удосужилось в открытую выдвинуть свое требование. Видно, уверившись, что Рокэ слишком туп, чтобы догадаться. Хотя ничего оригинального в этом требовании не было — сплошная банальность.
    Рокэ что-то такое и предполагал. И все еще не собирался поддаваться ни при каких условиях. Не хватало, чтобы он сказал это, а потом проснулся и узнал, что все те, кого он видел мертвыми — живы, а те, кого он помнил с вечера вполне живыми, мертвы. Или что все кампании, в которых именно он своими, по мнению многих, безумными, решениями принес Талигу победу, окончились поражением.
    Нет, ему было что терять, кроме собственной жизни. Так что он будет держаться и продержится до утра. А утром его разбудит Лионель. Подумав так, Рокэ выпрямился, демонстрируя осанку герцога Алва во всей ее безупречности, и стиснул зубы покрепче, чтобы даже случайно не прервать молчания.
    Шепот еще некоторое время назойливо и занудно твердил свое «скажи», потом затих. А к тому времени как в события сна вклинился Лионель Рокэ уже и думать забыл об этом шепоте.

***
    Каждый раз до сих пор главной частью в этих снах Рокэ оказывались покойники: невозможно было не смотреть, как они шли по дороге, не слушать их рассказов. Чтобы отстраняться от этого и сохранять приличное хладнокровие, требовалось делать над собой усилие.
    Для Рокэ подобные усилия были привычны, равно наяву и во сне, так что он не находил в них ничего странного. Но все равно мысленно отмечал.
    Однако теперь, когда рядом с ним на обочине дороги сидел Лионель: настоящий и яркий, покойники то ли смазались, то ли просто как-то отошли на второй план. Слова их, и так по большей части довольно монотонные, слились в неразборчивый гул. Усилие требовалось уже для того, чтобы сосредоточиться на них.
    Осознав эту новую странность, Рокэ решил поделиться открытием с другом и повернулся к нему. Лионель глядел вовсе мимо покойников, погруженный в свои, явно не радостные, мысли. Подумав, что это уж точно лучше прекратить, Рокэ нарочито игриво пихнул Лионеля локтем в бок. Бодрствуя, они себе давно такого не позволяли. По крайней мере, трезвыми.
    Лионель сразу же встрепенулся:
    — Росио?
    Пользуясь тем, что полностью завладел вниманием собеседника, Рокэ все же озвучил свои свежие наблюдения.
    Это, правда, тут же вызвало новый приступ задумчивости, но какой-то более практичной и деловитой, словно Лионель прокручивал в голове повседневные задания для своих подчиненных, а не готовился расстаться с жизнью ради высокой цели.
    Впрочем, его выводы все равно были неожиданными. Это часто случалось. И заставляло Рокэ ценить Ли еще больше. Мало кто из окружающих мог по-настоящему удивить. Тем более чем-то толковым.
    — Точно! Покойники — главный элемент сна! — воскликнул Лионель, очнувшись от раздумий.
    Глаза его блестели, как у какого-нибудь легендарного древнегальтарского ученого, совершившего нечаянное, но великое открытие. Казалось, он готов сорваться с места и бежать, крича во весь голос. Или схватить Рокэ за грудки и начать трясти его, втолковывая свою теорию.
    Но это все еще был Лионель, так что он ничего подобного не сделал. А просто очень четко и уверенно сказал:
    — Раньше твои сны заканчивались, когда последний мертвец исчезал. Потом исчезать они перестали, а твои сны сделались как бы бесконечны. Но мы можем сами заставить мертвецов исчезнуть. Для этого нам просто придется во второй раз убить их всех.
    — Ты хоть представляешь сколько их? — спросил в ответ Рокэ и тут же добавил: — Даже я не представляю.
    Получилось в меру изумленно и насмешливо. В духе взаимных шпилек, которыми они иногда обменивались наяву. Но в глубине души Рокэ чувствовал себя неприятно ошеломленным.
    Он не сожалел, о том, что в реальности делал то, что делал, и так, как делал. Он ничего не изменил бы в угоду кому-то или чему-то, изводящему его кошмарами. Но мысль снова убить всех этих людей почему-то вызывала отторжение.
    Впрочем, в этой идее была логика. А лучшей идеи у Рокэ не было. Так что он не спешил протестовать. Не желая перекладывать на плечи Лионеля, вдобавок к поиску непростого решения, еще и бремя убеждения.
    Слишком часто Рокэ самому приходилось нести подобный груз за других. И хотя он не против был это делать ради Эмиля, Курта Вейзеля, Бонифация — или даже Окделла — ему не хотелось ради себя самого ставить в такое же положение Лионеля.  Другу и без того непросто.
    Со своей ношей Рокэ справится сам. Он более чем способен выдержать и холод ужаса, и беспощадно острые тонкие иглы совести, и закатное пламя вины. Выдержать и не подать виду. А возражать если и стоит, так только из практических соображений.
    — Представь, нам придется с каждым из них драться, и наяву все равно, вероятно, пройдет несколько дней, прежде чем мы закончим, — заметил он вслух.
    Лионель решительно покачал головой.
    — Мы не будем драться.
    При этих словах в руках у него появился пистолет. Морисский, точь-в-точь такой, как в паре, которую Рокэ как-то подарил Эмилю. Тот и раньше был превосходным стрелком, а с этими пистолетами стал вовсе совершенен.
    Лионель в реальности стрелял не очень хорошо. То есть превосходно, однако не так, как Эмиль или Рокэ. Так что Рокэ как-то не пришло в голову подарить пистолеты и ему. А пожалуй, стоило. Это оружие Лионелю почему-то очень шло.
    — Вот что нам поможет, — сказал тем Лионель, взвесив пистолет в руке.
    — Время на… — начал Рокэ.
    Но Лионель снова покачал головой, уже понимая, что именно Рокэ хотел сказать.
    — Это же сон. Нам не придется перезаряжать.
    Больше аргументов против его плана не оставалось. Разве что прямо заявить, что Рокэ не хочет убивать этих людей по второму разу. Особенно тех, которых не он убивал по первому.
    Но это было бы нерационально, сентиментально и глупо. В конце концов, покойники все равно уже мертвы. А Рокэ с Лионелем живы, и им нужно вырваться из кошмара.
    Рокэ кивнул, соглашаясь с планом Лионеля. И друг тут же протянул ему пистолет. Второй из пары.
***
    Выстрел. Выстрел. Выстрел. Выстрел. Выстрел. Выстрел. Выстрел. Выстрел. Выстрел. Выстрел. Выстрел. Выстрел. Выстрел. Выстрел. Выстрел. Выстрел…
    Если бы Рокэ собирался считать, сколько выстрелов сделал, то скоро сбился бы. Он, однако, с самого начала позволил стрельбе полностью захватить себя и отвлечь от любых лишних мыслей. И только снова и снова спускал курок.
    Лионель оказался прав: законы сна избавляли от необходимости перезаряжать пистолеты. Можно было каждое мгновение делать по выстрелу. И Рокэ с Лионелем делали, причем даже не мешали друг другу, войдя в некий единый ритм, созвучный то ли биению их собственных сердец, то ли чему-то большему.
    Покойники, как только в них попадали пули, действительно исчезали. Рассеивались, оставляя после себя лишь облачко кровавой мороси. При этом происходящее никого из мертвецов не ужасало. Они не пытались бежать или хотя бы уклониться — так и продолжали до последнего шагать и бормотать. Давно не живые люди, а говорящие мишени. Вернее, декорации кошмара, которые нужно было разрушить, чтобы вырваться.
    Стреляя в очередной раз, Рокэ подумал, что и тут Лионель был прав. Но вслух говорить об этом не стал. Не ко времени. Да друг поймет и так.
    Они стреляли, стреляли и стреляли. Покойники исчезали, исчезали и исчезали. И далеко не сразу стало заметно, что кровавая морось не пропадает со временем, а так и копится в воздухе, окрашивая его красным и медленно-медленно оседая на все доступные поверхности, чтобы окрасить и их тоже.
    Рокэ взглянул на Лионеля: сапоги и мундир, лицо и руки, даже волосы были теперь окрашены кровью настолько, что какой-нибудь ярый эсператист принял бы графа Савиньяка за воплощение пламени Заката.
    По взгляду Лионеля и тому, как нервно дернулся угол его рта, Рокэ понял, что и сам выглядит не лучше. Что ж, претворение в жизнь самых эффективных планов не бывало красивым, когда кровь лилась рекой. Нужно просто идти до конца. А там они проснутся и забудут этот кошмар… словно кошмар.
    Выстрел. Выстрел. Выстрел. Выстрел. Выстрел. Выстрел. Выстрел. Выстрел. Выстрел. Выстрел. Выстрел. Выстрел. Выстрел. Выстрел. Выстрел. Выстрел…
    Когда Адгемар, привычно мерзкий в своей очевидной хитрости и тупой наглости, рассыпался кровавыми каплями, Рокэ с Лионелем остались во сне одни. Они снова переглянулись и едва смогли увидеть друг друга. Крови в воздухе было столько, что он сам приобрел насыщенный красный цвет. И камни, и земля, и небо — все стало красным.
    Вид не предвещал их затее хорошего конца. Но прежде чем с языка Рокэ сорвалась почти не зависящая от его воли колкость на этот счет, мир вдруг содрогнулся как-то весь, от земли до небес. И будто бы треснул. А его осколки принялись хаотично меняться местами.
    Или это просто Рокэ потерял равновесие и теперь не мог понять, что творится? Вслепую он попытался ухватиться за Лионеля. Но руки поймали только пустоту.

***
    — Соберано! Соберано, очнитесь! Соберано!
    На границе яви и сна Рокэ с усилием разлепил глаза и увидел очень близко над собой встревоженное лицо Хуана, плавающее, видимо, для разнообразия, не в красном, а в зеленом воздухе.    
    Посмотрел и снова глаза прикрыл. Хуан в ответ на это схватил его за ворот рубашки и потряс с оглушительным воплем:
    — Просыпайтесь, просыпайтесь, соберано!
    Теперь просыпаться точно надо было. Хуан Суавес не позволил бы себе такого обращения с Рокэ, если бы не… Даже трудно было сразу придумать, что… Мятеж в столице? Покушение на короля? Дурные вести из Кэналлоа… Нет, вести из Кэналлоа шли слишком долго, и как бы ужасны они ни оказались, переживать вот так было бы уже без толку.
    — Я слышу тебя, Хуан. И не сплю. Отпусти меня, — приказал Рокэ.
    Хватка на рубашке тут же исчезла, а к тому моменту, когда Рокэ рывком сел на львиной шкуре и открыл глаза, Хуан стоял уже в нескольких шагах и почтительно кланялся. Где-то под боком завозился, явно тоже просыпаясь, а затем и пытаясь сесть, Лионель.
    Хуан поклонился и ему:
    — Дор Лионелло.
    Лионель в ответ пробормотал что-то невнятное.
    Рокэ вопросительно смотрел на Хуана. Тот выглядел непроницаемо спокойным, как всегда. Но что же это была за паника всего несколько мгновений назад? С этим вопросом сознание Рокэ наконец полностью очнулось от сонной одури, и он заметил, что воздух вокруг продолжал оставаться зеленым.
    Неестественно, густо и неприятно зеленым. Такими в глупых романтических балладах принято было изображать ядовитые испарения со зловещих болот. Рокэ, навидавшийся в реальности куда больше зловещих болот, чем когда-либо хотел, мог точно сказать, что никакие испарения с них так не выглядят.
    К сожалению, этот вывод никак не помогал узнать, что за зеленая дрянь разлилась в воздухе. И не ядовитая ли она, в самом деле.
    Рокэ поднялся на ноги и подошел к окну. Оно было плотно закрыто, а воздух за ним выглядел еще зеленее.
    — Зелень разлилась в воздухе сегодня на рассвете, — наконец попытался внести какую-то ясность в происходящее Хуан. — По всему городу и за его пределами тоже. Возможно, и за пределами Кольца Эрнани, но этого еще никто не успел проверить. Говорят, некоторые из тех, кто надышался ею, сходят с ума и бросаются на людей. Из наших такого пока ни с кем не случалось. Я приказал закрыть все окна и двери, но воздух все равно находит себе путь.
    Рокэ, все еще глядя в окно, кивнул на эти слова своего домоправителя. Конечно, воздух всегда находит себе путь.
    — Антонио и Эдуардо ушли на разведку в город, — продолжал Хуан. — А я позволил себе разбудить вас, соберано, потому что вы должны знать.
    Рокэ повернулся к верному слуге и ободряюще произнес:
    — Разумеется. Благодарю.
    Хуан почти незаметно глазу, но все же явно расслабился, поддаваясь общему для всех кэналлийцев убеждению: соберано сможет во всем разобраться.
    Поддерживать это убеждение все Алва учились с пеленок. Так что Рокэ точно знал, что сейчас выглядит решительным и серьезным, а не потрясенным и испуганным. И взгляд, который он снова обратил в окно, задумчивый, а не ошарашенный.
    Лионель, который освоил умение выглядеть абсолютно непроницаемым для посторонних после смерти своего отца, подошел, встал рядом с Рокэ и тоже уставился в окно. Ничего не говоря и не глядя друг на друга, они протянули руки и сплели пальцы в крепком пожатии.
    Стало немного легче. Хотя теперь каждый из них знал, что не только у него самого, но и у другого руки дрожат.
    Еще они знали, просто знали и все, что разлившийся повсюду зеленый туман, сводящий людей с ума, как-то связан с тем, что произошло во сне. Они не вырвались из кошмара, а выпустили кошмар в реальность.
    Теперь предстояло понять, как загнать его обратно.
***
    На лестнице загрохотали шаги, словно стадо великанов двинулось в путь. Потом стадо великанов свернуло к кабинету герцога Алвы, промчалось по коридору и пару мгновений потопталось в нерешительности.
    После этого дверь наконец открылась, являя взорам молодого герцога Окделла, растрепанного и со следом от подушки на щеке, но полностью одетого, при шпаге и с фамильным кинжалом на поясе. То есть в виде, до странности обычном, если принять во внимание зеленый воздух вокруг.
    Последние несколько дней Рокэ оруженосца практически не видел. До этого юноша время от времени появлялся в поле зрения, всей своей мрачной фигурой выражая беспокойство о сеньоре и готовность помочь ему, кошки знают в чем. После того как сам Рокэ заявил, что будет некоторое время слишком занят для тренировок, и порекомендовал заняться своими делами, например, заказать платье в родовых цветах для поездки в Надор.
    Юноша помрачнел еще больше, отчеканил «Слушаю монсеньора» и словно бы исчез, более никак этому самому монсеньору не досаждая. Не появился даже, чтобы напомнить, Рокэ еще когда обещал ему выправить подорожную, а так и не выправил.
    То, что сейчас Ричард все же явился без приглашения, да еще с таким шумом, свидетельствовало о крайнем душевном потрясении. Или просто о том, что он не слепой и тоже заметил зеленую мерзость.
    — Эр Рокэ, камни кричат, — с порога заявил Ричард. — Жалуются. Кто-то сделал им больно, очень больно. И как будто всем сразу, во всей Кэртиане. Они говорят, их боль — ее боль.
    Первым делом такие речи заставляли подумать о том, что вот кто-то под этой крышей и сошел с ума. Но юноша выглядел не безумней обычного и продолжал доверительно:
    — Это так странно, эр Рокэ, обычно они или шепчут что-то почти неслышно, или вопят от радости или гнева. А о боли еще ни разу не говорили. Ну, они ведь камни, им трудно причинить боль. А теперь они кричат, — тут Ричард поморщился, словно кто-то и правда кричал ему прямо в ухо. — Что крови слишком много даже для них. Что Кэртиана хотела утешения. А вместо этого кто-то жестоко растравил ее раны, и теперь ей еще хуже, чем было, так плохо, как только может быть. И если кто-то не поможет и теперь, то мир погибнет…
    Ричард Окделл говорил быстро и взволнованно, а смотрел на своего сеньора наивно и требовательно, словно уже знал или, самое малое, догадывался, что именно его сеньор и должен был утешить Кэртиану.
    Рокэ с усилием отвернулся от оруженосца и взглянул на Лионеля, с которым они до сих пор продолжали держаться за руки, словно перепуганные дети. Тот взглянул на Рокэ в ответ. Глаза у него были распахнуты чуть не шире, чем у Окделла.
    Лионель, конечно, понимал все не хуже самого Рокэ. Знал, что они сделали. Но по крайней мере, стало ясно, что и кому так отчаянно нужно было от Рокэ. А также яснее ясного, чего делать больше ни в коем случае нельзя.
    Это уже немало. А с остальным они еще разберутся. Непременно.
   

Отредактировано (2024-03-08 12:06:02)

Анон

Re: ОЭ-фест

68. Вальдмеер, рейтинг любой, ожидание встречи, ревность. Кальдмеер исчезает по пути на казнь. После перемирия Вальдес приезжает в Эйнрехт и находит Кальдмеера в особняке под охраной, после ночи любви тот признаётся, что ему пришлось стать любовником кесаря Руперта

Одна маленькая ложь

Пейринги: вальдмеер, кальденбург, Вальдес/кэцхен
Предупреждения: фем!Олаф, даб-кон, в некотором роде мудак!Вальдес (может, есть что-то еще потенциально сквичное, пишите, постараюсь учитывать)
НЦ: вагинальный секс, анальный, куннилингус
Примечание: возраст Кальдмеера на начало фанфика – доретконный, т.е. 42 года.
Части 1, 2 и 3
https://holywarsoo.net/viewtopic.php?pi … #p14721455

Части 4,5 из 7.

▼8000 слов⬍

Глава 4

— Это несколько неожиданно, но… вы живы, - Ротгер честно попытался сохранить свою привычную манеру говорить, но голос отказался слушаться, и то, что должно было прозвучать громко и вальяжно, прозвучало тихо и хрипло.

Фигура за столом издала короткий и невеселый смешок.

- Да, это неожиданно. Садитесь, - указала она на место напротив себя.

Вальдес приглашением воспользоваться не торопился. Теперь, когда его любопытство было удовлетворено хотя бы отчасти, он смог начать мыслить яснее. В том числе - в полной мере смог осознать, где он и с кем. Быстрым взглядом окинув просторную комнату, оказавшуюся спальней, он привычным, бессознательным жестом коснулся эфеса шпаги, убеждаясь, что та на месте. Скудное освещение, ограниченное стоящим на столе подсвечником с тремя свечами, щедро плодило густые тени, среди которых легко можно было укрыться не одному человеку.

- Не беспокойтесь, мы здесь одни, - верно понял причину его колебаний Олаф.

- И вы меня не опасаетесь?

«Хвост собаке лучше рубить сразу и с одного удара».

- Не больше, чем вы - наказания за то, что нарушили запрет на высадку, - пожал он плечами. – Олаф Кальдмеер, которого глава хексбергской эскадры мог бы считать своим врагом, мертв. А в убийстве женщин Ротгер Вальдес вроде бы не замечен.

- Зато замечен кое в чем ином. Пусть это и известно на свете только троим.

Женщина за столом вскинула голову, устремляя на него прямой и пристальный взгляд. В глубине ее зрачков отразилось пламя свечей.

- Вас это тяготит?

- Да, - коротко, словно камень в воду, уронил Вальдес. Это была чистая правда, но он надеялся, что больше она об этом его расспрашивать не станет. Он никогда не умел извиняться всерьез.

Словно уловив эту его невысказанную мольбу, Кальдмеер также коротко произнесла, на миг отведя взгляд в сторону:

- Тогда я вас прощаю.

Он выдохнул так, словно тот самый камень свалился у него с души.

- Только не принимайте это за слабость. Хоть я и стараюсь чтить заповеди, но оскорбления, мне нанесенные, без ответа оставляю крайне редко. Поэтому советую вам второй раз такой ошибки не совершать.

«Тем более сейчас, когда вы, по своей глупости, полностью в моей власти, каким бы прекрасным фехтовальщиком не были», - прекрасно уловил Ротгер между строк. – «Один крик или просто малейший шум – и сюда сбежится охрана. Которой здесь немало».

- И не думал. Вы… вы для этого меня пригласили?

- И для этого тоже, - она вновь кивком указала на место за столом.

Теперь Вальдес медлить не стал. Устроившись на дорогом резном стуле, он не без удовольствия откинулся на спинку и вытянул уже порядком уставшие ноги.

- А для чего еще, если не секрет? 

- Чтобы это понять, вам опять же достаточно вспомнить, зачем вы мое приглашение приняли. Даже осознавая все риски.

«Любопытство, азарт, скука… память».

- Ну… - протянул Вальдес, - говорят, любопытство сгубило не одну кошку. А еще – то, что, удовлетворив его, кошки воскресают. Теперь я вижу, что воскресать могут и адмиралы. А значит, не так уж и сильно я рискую.

На этот раз в смехе Олафа прозвучало куда больше искренности:

- Вы правы, я несколько слукавил, сказав, что Кальдмеера здесь нет. Мне хотелось на этот вечер его если не воскресить, то хотя бы вспомнить. А в мире осталось весьма немного тех, с кем я могу позволить себе эту роскошь. Или глупость… Иронично, в прошлом я порой так сильно его ненавидел, а теперь мне его почти не хватает.

В истинности этих слов Вальдес не усомнился ни единой минуты (кажется, Кальдмеер просто не умела лгать) - оказавшись с ней рядом и в кольце света, он уже успел отметить, что одета она была в свой старый мундир.

Хотя теперь мужской костюм сидел на ней уже не столь хорошо, как прежде. Быть может изменилась фигура, быть может она отвыкла носить подобные вещи, а быть может просто села и испортилась от времени ткань. Мундир был изрядно потрепан и похоже долго пролежал где-то на дне сундука, хоть его и попытались привести в более-менее приемлемый вид. В частности – наложили заплаты и швы на места, где он был изорван, и пришили застежки и пуговицы (самые простые, без золота и серебра), чтобы можно было его застегнуть. Причем застегнуть по самое горло и настолько плотно, чтобы из-под темного сукна не было видно рубашки. Ни прежнего дорогого шитья, ни знаков различия, как Вальдес и предполагал, на нем не осталось. 

Сунув руку за пазуху, Ротгер вытащил конверт:

- Думаю, должен вернуть это вам.

Знакомым - мужским, лишенным всякой жеманности - жестом приняв от него конверт, Олаф – или как ее сейчас звали? – вытряхнула из него золотую пуговицу и покрутила ее в пальцах.

- Благодарю. Это последнее, что осталось от моего звания. Но, оказывается, и такие мелочи могут пригодиться. Мне оставили ее в насмешку. Срезали и сунули в карман. Сказали, что, если снять ее с уже повешенного – она будет ценнее.

Пока Кальдмеер в задумчивости разглядывала пуговицу, Вальдес изучал ее саму. До того – стоя в дверях – он говорил скорее с призраком из своей памяти, чем с человеком из плоти и крови, мундир тоже поначалу невольно перетянул изрядную часть его внимания, и лишь сейчас он смог рассмотреть ее по-настоящему.

Удивительное дело – она почти не постарела.

Наоборот, несмотря на прошедшие годы, казалась даже моложе, чем при их последней встрече. Кожа и губы, когда-то сухие от солнца и ветра, теперь были гладкими и мягкими даже на вид, шрам на щеке стал почти неразличим – то ли его удалось сравнять, то ли она научилась его хорошо маскировать. Как и седину в волосах, длинных, хоть и собранных этим вечером в хвост, чтобы сымитировать короткую прическу. Руки и пальцы тоже были ухоженными и изнеженными, на них не осталось и следа вечных мозолей и ранок от корабельных канатов и оружейных рукоятей.

Эту женщину не один год холили и лелеяли, вложив в нее немало времени, сил и денег. Наверное, не меньше, чем когда-то вложили в создание Олафа Кальдмеера. Писаной красавицей она от этого не стала, но для своих лет и бурной судьбы выглядела вполне недурно.

Неужели еще какой-то мужчина узнал ее секрет и сделал то, что должны были сделать они с Фельсенбургом? Спас от смерти и потребности всю жизнь притворяться другим человеком, окружил заботой и достатком?

Нужно было спросить, как она спаслась, кто она сейчас и прочие околичности, но ревность спросила другое:

- Чей этот дом?

- Моего мужа, - последовал спокойный, без всякого лукавства, ответ. – Точнее уже почти год как мой. Я вдова.

«О, так это «угощение» только ради меня! За год можно было махнуть на себя рукой», - чуть не вырвалось у Вальдеса раздраженно-злобное, но, к счастью, он вовремя прикусил язык. Ревновать – смешно, ревновать к покойнику – смешно дважды, и трижды смешно это делать, когда у тебя на ревность нет никаких прав.

- И как он объяснил своей родне то, что женился на мужчине, да еще на осужденном преступнике? – нарочито весело поинтересовался Ротгер, сделав вид, что больше заинтересован поданными на стол блюдами, чем возможным ответом.

Судя по тому, как дернулся в полуулыбке уголок ее рта – раздражение в голосе ему скрыть не удалось. Олаф потянулась к одной из бутылок, потом вдруг передумала и, подхватив другую, налила им обоим из нее:

- У фальшивой личности множество недостатков. Но есть одно бесспорное преимущество – при желании… или необходимости… ее можно легко сбросить. И создать вместо нее любую другую. Олаф Кальдмеер лишился всего, перестал быть нужен и поэтому исчез. Мир праху его.

Бокалы столкнулись с тихим звоном.

- Как он погиб?

«Что эти мерзавцы с вами сделали?»

- Страдая, как и положено мученику, - коротко ответила женщина, намекая, что на этот раз уже она не желает обсуждать подробности.

- Почему его не спасли?

- Как только кесарь слег, а Кальдмеера перевели в Печальных лебедей, тайна раскрылась. Адмирал цур зее стал битой картой, чью казнь теперь даже для провоцирования бунта нельзя было бы использовать. Фридрих пригрозил объявить меня самозванкой, к тому же покусившейся на общественные приличия, и приговорить к положенному для этого наказанию. Публичная порка, клеймо, пожизненное заключение. Стандартный приговор.

- Поэтому семьи пошли на мировую – Кальдмеера осудили, чтобы «отмыть» Бермессера, но с казни «выкрали» и он благополучно для всех исчез. Потому что разоблаченный он представлял скорее опасность для своих покровителей, чем для Фридриха, - закончил за нее Вальдес. – И все же, я не понимаю… где все это время был Фельсенбург? Разве это было не его задачей: задержать арест, сопровождать вас повсюду, помочь сбежать уже в тот момент, когда кесаря разбил удар? - «Убить, наконец». - Да сделать хоть что-нибудь… ведь вроде для этого его к вам и приставили?

- Граф Фельсенбург оставил меня почти сразу после того, как мы пересекли границу. Чтобы встретиться со своей семьей. И, видимо, в родовом замке или еще по пути туда нашел причину задержаться. А потом торопиться уже не было смысла.

- И что же это была за причина?

- Завтра он на ней женится. Пожалуйста, не бейте посуду и не шумите.

Смысл сказанного дошел до Ротгера не сразу. А потом все вокруг будто заволокла багровая пелена….

«Ах он.!»

Но не без удивления для себя самого, ее просьбу не поднимать шума он исполнил. Скрипнул зубами, налил себе из ближайшей бутылки и опрокинул весь бокал залпом, не чувствуя вкуса. Выдохнул, прошипел:

- Нашел время, щенок.

- В его возрасте это случается, - пожала плечами его собеседница. - Что ж, по крайней мере, это не оказалось обычной интрижкой. В общем-то во многом ради этой женщины он стал тем, кем стал.

- И вы можете об этом так легко говорить?! И даже с ним общаетесь? Раз узнали о запрете…

- Я и с вами общаюсь, господин вице-адмирал, - осадила она его. Тем самым тоном, когда говорят негромко и мягко, но решиться поспорить с таким сможет не каждый. – А наш с вами взаимный счет еще менее однозначен. К тому же Руперта отчасти извиняет то, что до болезни Готфрида благоприятный для меня исход дела считался делом решенным. Имейся тогда хотя бы тень сомнений – герцогиня Штарквинд лично притащила бы его в Эйнрехт за ухо. Но… мне просто не повезло.

Процедив сквозь зубы ругательство и несколько раз сжав и разжав кулаки, Вальдес не стал спорить. Не хотелось тратить на мальчишку ни единой больше минуты, ни единого слова и ни единой мысли.

- Гребаная политика. Но рад, что для вас в итоге все закончилось сравнительно неплохо.

Не услышав ответа, он вскинул на нее подозрительный взгляд:

- Только не говорите, что баронессой или графиней, не знаю уж какой титул там носил ваш муж, вас тоже сделали против вашей воли. Спихнув какому-то старику, чтобы приглядывал за потенциально опасной фигурой. Это была бы слишком печальная история. Я таких не люблю.

- У вас поразительная способность даже при минимуме фактов делать правильные выводы, - неохотно признала Олаф, вскидывая подбородок. Наверное, если бы она сейчас стояла, то выпрямилась бы и скрестила руки за спиной. Нарочито открытая уязвимая поза, за которой, однако же, тоже можно прятаться. Хотя бы от своих чувств. – Я до сих пор впечатлен тем, как вы угадали обстоятельства появления Олафа Кальдмеера. Хоть это и было крайне неприятно. Вам может показаться странным, но переживать это было легче, чем об этом слушать. Быть может, вы презираете меня за мою покорность судьбе, но в свое оправдание могу сказать, что выбирать мне в свое время пришлось между Олафом Кальдмеером и монастырем. А после «исчезновения» - между браком с почтенным во всех смыслах человеком и безымянной могилой в ближайшем овраге. Старая Элиза, конечно, меня по-своему ценила как свое произведение, но никогда не отличалась сентиментальностью. И всегда выражалась предельно ясно и без эвфемизмов. Зато после обучения у нее злые языки всех флотских бермессеров казались мне детским лепетом… - Олаф бессознательно скользнула пальцами по иссеченной розгой или линейкой ладони. – Но оглядываясь сейчас назад, не могу сказать, что так уж сильно ненавижу ее и кесаря, за то, что продавили нужный им выбор.

Вальдес словно наяву увидел монастырский двор, камень, решетки, узкие кельи, однообразные до зубовного скрежета дни. Тюрьма, темница, клетка для того, кто рожден для морских просторов. А потом женщину средних лет, похожую на Фельсенбурга, властную, жесткую, желчную, вечно всем недовольную. Как та присматривается и прислушивается к стайке молоденьких послушниц, девчонок не старше ее дочери. Как сначала ведет с одной из них долгие интересные для обеих разговоры. А потом делает предложение, от которого нет никакой возможности отказаться. Ведь она уже все спланировала и обсудила со своим братом.

«Интересно она сама остригла ей волосы?»

- Вас все-таки заставили… - пробормотал Вальдес, совершенно не радуясь очередному комплименту в адрес его внутреннего чутья.
Ведь среди его догадок имелась и такая, по которой кесарь, да и не только он, пользовались попавшим под их протекцию необычным офицером не только «по прямому назначению». Целая жизнь как путь от насилия к насилию и так невесела, а при талантах этой женщины и вовсе выглядит вселенской несправедливостью.

- Увы, как вы верно тогда сказали, я способен постоять за себя только в море. И даже тут возможны варианты.

«Язык бы мне вырвать за такие предсказания».

- Вас… вас совсем не привлекала роль Олафа Кальдмеера? Неужели вы верите, что протянули бы долго в четырёх стенах?

- Не верю. Учитывая, что я еще ребенком поняла, что море – моя судьба. Не уверена, что была бы жива сейчас, не стань столицей Ротфогель. Но вы выбрали отличное слово - роль. Жизнь в монастыре была бы не лучшей, неизвестно к чему привела, да и в конечном счете тоже была мне навязана, но там я была бы хоть кем-то. А не тряслась бы каждый день от страха разоблачения или от того, что моим хозяевам наскучит эта игра и меня просто выбросят как надоевшую или сломанную куклу. Ведь у меня не было ничего своего. Звание, ордена, земли, титул, связи были у Кальдмеера, но ведь он был фикцией. Какой бы юной я тогда не была, я очень ясно понимала какая жизнь меня ждет. И разве я ошиблась? Мужчины, которые узнавали о моей тайне, считали почти что обязанностью совершить надо мной насилие, - Вальдес задохнулся, как если бы ему с размаха дали оплеуху. – И в конечном итоге от меня избавились. Но не могу не признать – это была славная жизнь. Даже несмотря на поражение в решающей битве, на призраков, которые до сих приходят в мои сны, и на мой бесславный конец. И списали меня на берег не в нищету. Это вы можете видеть и сами. Так что у печальной истории, наверное, получился не слишком печальный конец?

Вместо ответа Ротгер лишь обхватил ее руки своими и прижался к ним лицом. Извиняться он не умел, к тому же отлично понимал, что жалость была бы сейчас неуместна. А рвавшееся с губ предложение увезти ее отсюда… да хоть куда-то! - было неуместно вдвойне. И запоздало. Поэтому он мог подарить ей лишь это прикосновение.

Она не отняла рук, но последующие ее слова его удивили:

- Все же у вас поразительная интуиция, Вальдес. За это вас так полюбили хексбергские ведьмы? Или это их дар вам? Из всех возможных способов меня утешить вы выбрали самый верный.

Эти слова разрушили пафос момента, но одновременно неуловимо сблизили их. Словно рухнула какая-то ранее непроницаемая стена. Теперь Ротгер мог смотреть на нее как как на простую, смертную женщину, а не как на возвышенную жертву и мученицу.

Женщину, которая настолько одинока, что готова пригласить к себе даже врага и обидчика. Женщину, которую можно заключить в объятья, ласкать и любить.

- Я не слишком понимаю…, - ответил он, прекрасно сознавая, что она имеет в виду.

- Вы заставляете меня произнести это вслух, это жестоко, - она опустила взгляд, в свою очередь изображая острый интерес к накрытому столу.

«Зато потом ни один из нас не назовет меня насильником».

- О Создатель, только не говорите, что не знаете, зачем женщина может пригласить мужчину в свою спальню на ночь глядя! – наконец, выпалила она.

На ее щеках вспыхнул румянец, словно она вновь стала той самой девушкой, только вчера взятой из монастыря, а теперь вынужденной слушать соленую матросскую ругань. Ее грудь под тканью мундира часто вздымалась, и слюна у Вальдеса во рту собралась совсем не от запаха блюд.

- Например, для обсуждения политики, - с насмешкой протянул он, наслаждаясь ее капитуляцией. – Многие женщины знают, как болтливы мужчины, когда… Ладно, ладно, я шучу, - поторопился добавить он, видя, как румянец на ее лице сменяется молочной бледностью. Свирепый в бою, Ротгер редко был склонен к жестокости к уже поверженному врагу. Олаф и без его шуточек лишилась слишком многого, чтобы требовать от нее поступиться последними остатками гордости. – Честно сказать, я смущен и испуган не меньше вашего. Потому и несу всякий вздор. Простите меня за него.

И затараторил в своей привычной манере:

- Ну, раз у нас свидание, думаю, что разговоры о высоком стоит отложить на утро. Утро лучше подходит для головной боли. Давайте, наконец, воздадим должное этим прекрасным блюдам! И не менее прекрасному вину. Еще по одной? – Он совсем уже хозяйским жестом подхватил со стола бутыль. - За упокой бедняги Олафа мы выпили. Хочется теперь выпить за долгую жизнь его преемницы. Кстати, а как…

- Одетта.

«Ну, наконец-то!»

- О-де-тта… - Ротгер прокатил это имя по языку, будто пробуя на вкус. - А дальше?

- Вам так интересно имя моего отца или мужа? - вскинула она насмешливо бровь, и ему оставалось лишь отсалютовать в ответ бокалом, признавая здесь свое поражение.

После этого они и впрямь на какое-то время уделили все свое внимание ужину, обмениваясь лишь остротами, шутками и разного рода занятными историями из флотской жизни. Словно вновь вернулись те озаренные теплым светом камина вчера в Хексберге и Старой Придде. Словно стало возможно обратить вспять все течение жизни, и между ними больше не было ни прожитых лет, ни нанесенного ей оскорбления. Вальдес смотрел на эту женщину в поношенном старом мундире и как тогда постепенно пьянел от ее ума, от ее голоса, от ее внешности, в которой причудливо переплелись мужское и женское, красивое и неприглядное.

И все-таки, когда после очередной шутки он досмеялся до боли в животе, так что пришлось расстегнуть мундир, чтобы отдышаться, его неожиданно вновь ужалило сомнение:

- И все же, почему из всех возможных мужчин вы пригласили меня? Вы еще очень хороши собой. У вас вполне может быть муж или постоянный любовник.

- Меня более чем устраивает мое нынешнее положение. Без мужа и без любовника. Впервые в жизни, наверное, я так свободна. Почему вы? Я уже сказала - потому что перед вами не нужно притворяться. Вы знаете обо мне все. Даже то, что со мной сделали в заключении перед казнью. И вас это не отпугнуло. Вы – единственный, с кем я могу быть и Одеттой, и Олафом. А значит – до конца и полностью собой. Поэтому хоть вы и не первый мой мужчина, но вы первый мужчина, которого я выбрала себе сама. 
Сдерживаться после этих слов было бы сущим неуважением и глупостью, и сам не помня, как оказался по ту сторону стола, Вальдес стиснул ее в руках.

«Моя. Хочу. Настоящая. Сама».

Судя по смешку Одетты, кажется, что-то из этого он произнес вслух.

И пусть.

***

- Может лучше в постель? – выдохнула Одетта, когда Ротгер, утолив первый порыв, смог хоть отчасти ослабить хватку. Облизнула раскрасневшиеся от поцелуев губы и, не получив ответа, уточнила. – Я всегда был крупнее и тяжелее других женщин. Боюсь, этот стул не слишком подходит для подобных… утех. И коленей у тебя тоже надолго не хватит.

Голос ее для Вальдеса прозвучал глухо, будто из-под воды – настолько он был счастлив.

- Как только… комната перестанет вертеться… хотя бы чуть-чуть… - сделав глубокий вдох, он уронил голову ей на грудь и замер, просто наслаждаясь ее близостью. В щеку впилось жёсткое сукно расстегнутого мундира, но Ротгеру было плевать. – Я будто пьяный… я таким не был… давно… очень.

Спорить она не стала, и успокаивающе, скорее, как друга, погладила по спине. Кажется, до этого момента никто из них до конца не понимал, как сильно она для него желанна. Раз уж его настолько развезло всего лишь от поцелуев, объятий и этой неловкой возни на стуле, по итогам которой они оба еще остались одеты, только на бывшем Олафе был расстегнут мундир.

Впрочем, расстегивая его Ротгер не спустил себе в штаны, как мальчишка, только чудом – под жесткой темной тканью не оказалось ни нижнего камзола, ни рубашки. Только теплая нагая плоть, с кожей столь нежной, что та покрылась красноватыми пятнами в тех местах, где ее касались швы.

- Почему женщины столь соблазнительны в мужском? – вырвалось у Ротгера при виде ее кажущейся бесконечной шеи и небольшой груди со светлыми розовыми сосками, обрамленными темным сукном.

Одетта рассмеялась, и описанное чудесное видение почти напротив глаз Вальдеса волнительно заколебалось.

- В прошлый раз кому-то этого казалось мало. Меня грозились одеть в прозрачные одежды из газа и обвешать украшениями как изломное дерево.

- Я нес такое?! – притворно удивился Вальдес. – Но ножные браслеты я обязательно пришлю. Твои ноги просто песня. Я и представить не мог таких длинных. А в ботфортах – это просто безумие.

Улыбка на ее губах стала выглядеть несколько натянутой, но возражать она не стала. Почувствовав, что невольно чем-то ее зацепил, Ротгер еще сильнее притиснул ее к себе и зашептал покаянное:

- Прости, прости, прости, прости… - повторял он, сам не понимая до конца, за что извиняется.

- Поцелуй меня, - только и ответила Одетта.

Найдя ее губы, он и провалился в сладкое марево, из которого его вывели только ее слова про постель.

От теплой кожи и волос пахло духами, от мундира – старой тканью и лавандой, которой пересыпают вещи от моли. Оторваться от Одетты сейчас даже для того, чтобы устроиться с куда большим удобством казалось немыслимым, и все же Вальдес понимал, что она права.

Это с кэцхен всегда было легко, их мнимые тела всегда были совершенны и никогда не причиняли неудобств. Ну, конечно, кроме безмерной усталости утром на грани риска оставить в руках призрачных прелестниц свою жизнь, и ощущения фальши, стоило хоть на миг задуматься о происходящем. Но хоть близость с реальным человеком часто полна была неловкими и откровенно смешными моментами, все же… сейчас Вальдес был готов простить за нее и большее, чем затекшие ноги и уставшую спину.

Не удержавшись, он вновь запустил ладонь под сукно, чувствуя под пальцами изгиб позвоночника и тончайшие волоски на пояснице. Попытался скользнуть по этой впадинке к той, что пока еще была скрыта кюлотами, но здесь ткань не поддалась, лишь натянулась на пуговицах и врезалась в тело, заставив Одетту недовольно зашипеть. Штаны на ней он до сих пор так и не расстегнул, только снял пояс с пистолетом - заряженным, Вальдес не сомневался. И который теперь мирно лежал на столе вместе с его собственной перевязью и всем, что с ней шло.

Ноги между тем все сильнее напоминали о себе, а собственные штаны врезались в куда более чувствительную часть его тела. Но это Ротгера не столько раздражало, сколько забавляло своей необычностью.

Его любезные подружки могли избавиться от всей одежды одним движением. Или таким же одним движением оказаться в постели. Тут же придется потрудиться самому.

Решив лишний раз поразить воображение Оды, Ротгер попытался встать вместе с ней на руках. И это у него вполне получилось, несмотря на испуганно-удивленный вздох его дамы, которая и впрямь не отличалась миниатюрным сложением. И это ее удивление, и то, как она непроизвольно вцепилась в его плечи, почему-то вызвали у него такой восторг, что Вальдес даже… испугался.

Он скользнул взглядом по незнакомому, полному теней и тайн чужому дому, по столу с остатками ужина, по снятому оружию, матово мерцающему в неярком свете… И всё это вдруг показалось ему призрачным, нереальным. Фальшивым как насылаемые кэцхен виденья, но куда более враждебным и опасным. На него, отчаянного и не боявшегося ни живых, ни мертвых, накатили такие ужас и тоска, что, наверное, не держи он сейчас на своих руках Кальдмеера – сбежал бы отсюда без оглядки.

- Ротгер? – не дождавшись ответа, она позвала его еще раз и попыталась вывернуться из его рук.

У него хватило выдержки усадить ее на край стола, потом ноги у него подломились, и он тяжело упал обратно на стул.

- Что случилось?

Ротгер попытался отшутиться, но сейчас это не провело бы и ребенка. А от сжигавшего его только что желания не осталось и следа.

- На тебе лица нет, - негромко произнесла Одетта. – И даже волосы на затылке встали дыбом.

- Всё… это всё слишком хорошо! – вырвалось у него, наконец. – Как будто мой сбывшийся сон. Вы живы, вы простили меня, вы прекрасны и ведете себя ровно так, как мне того хотелось бы! До мелочей!

На ее лице отразилось недоверие:

- Баловень судьбы и любимец хексбергских ведьм, проводя ночь у немолодой вдовы, боится, что ему перепало больше, чем он сможет проглотить?

- Может мне и везло несколько больше, чем многим, но правило, что у всего есть цена, мне прекрасно известно! Уходя в море или в бой, я знаю, что могу не вернуться. И это справедливо. Когда-то за ночь с вами я отдал свою честь, но эту цену я хотя бы знал заранее. Те пара часов, что я здесь провел – это уже сбывшаяся наяву мечта, а о том, что произойдёт до утра… Просто хочу знать, чего мне это будет стоить.

Вальдес ожидал от нее всего – от гнева до насмешки, но выражение на лице Оды спокойное и сосредоточенное. Наверное, таким оно было у нее в те минуты, когда она обдумывала сложившуюся в бою ситуацию.

- Похоже, что вас и впрямь оберегают нешуточные силы, Вальдес. Мне стоило быть с вами более откровенной, - она запахнула на себе мундир, давая понять, что разговор будет серьезным. - Например, предупредить вас, что охрана подчиняется не мне – мне она лишь готова помочь с некоторыми поручениями, а Руперту. И они всегда могут… перестараться. Поэтому я и приняла вас столь скромно и со всеми этими предосторожностями. С этим маскарадом и письмом без единой строчки. И именно сегодня, точно зная, что время у кесаря расписано по минутам.

- Я думал, дело во мне, - ответил Ротгер, лихорадочно обдумывая новые сведенья, более чем объясняющие мимолетно возникавшие у него вопросы, которые было некогда или не к слову задавать.

- И в вас, конечно же. И нет, не давайте волю воображению – я не пленница и меня не нужно спасать.

- Тогда зачем кесарь проявляет к вам такое внимание?

- По старой дружбе, - без всякой улыбки ответила Одетта. - Я один из его неофициальных советников, поэтому в этом доме хранятся некоторые интересные документы и поэтому мне известно несколько больше, чем обычной скромной вдове. И мое чрезмерно близкое общение с подданными другого государства не приведет его в восторг.

«К тому же могу только вообразить его «восторг», если из всех возможных чужестранных подданых он обнаружит в твоей постели именно меня».

- Наши страны заключили перемирие.

- Какое уже по счету? И кому как ни вам знать, что бывших врагов не бывает. Сегодня подписан мир, завтра начнется война, и каждый из нас знает, что будет делать. Вы сами могли об этом забыть, но ваша удача, ваша интуиция или как еще назвать этот дар – об этом напомнили. А цена… Цена за любовь с врагом всегда одна – честь, свобода, жизнь. Честь друг другу мы уже отдали, остается рискнуть жизнью или свободой. Но… - она отвела взгляд в сторону, - я не уверена, что ночь со мной стоит такой цены. Поэтому я с пониманием отнесусь к тому, если вы предпочтете сейчас уйти. 

Будь на месте Оды другая женщина, Вальдес счел бы последние ее слова кокетством. И угрозой вечной обиды, если он вдруг решится воспользоваться этим предложением. Но, зная Кальдмеера, мог быть твёрдо уверен в том, что действительно может сейчас уйти, ничем не навредив себе в ее глазах. 

И, наверное, уйти стоило. Потому что кто знает – не побежал ли приведший его сюда офицер кое-куда с докладом? Уж больно малец не по летам ловок. И уже, по сути, служит двум господам.

Вальдес вспомнил как крутил когда-то в руке ключ, который стянул у Джильди. Также колеблясь – стоит ли оно того? Как в голове у него тогда крутилось, наверное, всё, что было с ним… с ней связано. От первого упоминания имени Олафа Кальдмеера где-то на совещании или в трактирной байке и той пары приграничных стычек, где им довелось столкнуться лично, до боя при Хексберге, ее плена и открывшейся тайны.

Он поднял голову – Одетта по-прежнему сидела на краю стола, и во всем ее облике не было ни капли игривости или напряжения. Она действительно была готова принять любое его решение. Даже если эта ночь и впрямь стоила бы им обоим жизни. И как никогда была похожа на того бледного усталого человека, которого он когда-то впервые увидел вблизи на постели своего дядюшки и так удачно «не узнал».

Уйти от нее сейчас? Из страха?

Да никогда.

- Насчет свободы не скажу, а вот жизнью за ночь мне рисковать приходилось не раз.

- Кэцхен?

- Они всегда могут увлечься, и тогда… Но по крайней мере уйдешь в Закат счастливым… «Ладно, хватит уже этой болтовни». Я остаюсь, - твердо сказал он.

- Хорошо, - так же спокойно и твердо ответила Ода. – А чтобы еще вернее избавить вас от ощущения чрезмерной слащавости происходящего… взгляните на мою левую голень. Ближе к лодыжке. Если увиденное вам не понравится слишком сильно, то вы по-прежнему вольны воспользоваться моим предложением уйти.

Она вытянула вперед указанную ногу и Вальдес увидел над башмаком обтянутый белым шелком чулка некрасивый бугор – след от неправильно сросшейся после перелома кости.

- Один из «подарков», которые у меня остались на память после Печальных лебедей. Самый заметный. Там меня лечить особо не стремились, жива и довольно, а после моего «побега» даже лучшие врачи могли только развести руками. Сказав, что перелом нанесен столь филигранно, что мне еще повезло, что я не лишилась ноги. И поэтому ни один из них не рискнет попытаться сломать ее заново, чтобы не повредить-таки сосуды.

- Но ходить вы можете?

- В обуви с разными каблуками или с тростью. К счастью, дамы моего возраста и положения могут никуда не спешить. А за юбками и… этого не видно.

Безразличный тон Вальдеса не обманул.

- Ранение неприятное, не спорю. Но вы оправились и от более опасного. Голова все-таки ценнее ног. И я видел сам, и слышал про офицеров и солдат, успешно служащих с куда более серьезными увечьями. – Он аккуратно стянул с нее башмаки, расстегнул пуговки на кюлотах под коленями. Огладил стопу искалеченной ноги и прижался щекой к лодыжке. – А браслеты для них я все равно пришлю.

После чего не поцеловал, а самыми наглым образом прикусил бугор прямо через ткань чулка и дернул Одетту за колени ближе к себе, заставив ту от неожиданности коротко и смешно взвизгнуть и упасть спиной на стол, к счастью, ничего при этом не задев и не опрокинув.

- Ротгер! – она возмущенно попыталась его пнуть, но он увернулся. А вскоре и вовсе навис над ней, вжимая в скатерть между блюд и пистолетов. Кажется, лицо у него было достаточно злым, чтобы она затихла, настороженно в него вглядываясь. И ожидая объяснений. И если бы они ей не понравились, то стоило ему только чуть ослабить бдительность – то она из этих бутылок или ружейная рукоять вполне могла раскроить ему череп.

- Из всех возможных попыток заставить меня уйти это - самая жалкая. Если ты хочешь, чтобы я ушел – только скажи. Но без этих глупых уловок.

Выдержав его взгляд, она откинулась на стол и прикрыла глаза:

- У всех свои страхи…

- Мне плевать как ты выглядишь. Мужчина ты или женщина. Друг или враг. Ты действительно думала, что очередной шрам меня от тебя оттолкнёт?! А-у! – вырвалось у него, когда она вдруг прихватила его зубами за кончик носа. Не до крови, конечно, ни один из них не хотел серьезно ранить другого, но все-таки чувствительно.

- Это было бы слишком похоже на любовь. А любовь не для ветра. В бутылку его не поймаешь, - иронично ответила Одетта, пока Вальдес смаргивал выступившие на глазах слезы. – Ты сам твердил это бедняге Луиджи по три раза на дню.

- Верно, - чуть гнусаво согласился Ротгер. – Но кое на что и я способен.

***

«Например смутить ее до полусмерти…»

Вальдес догадывался, что для нее – или скрывавшую свой пол, или вынужденную удовлетворять тех, кто, скорее всего, не слишком с ней церемонился – такое было в новинку, но и близко не представлял насколько. Словно она даже не знала, что такое вообще возможно.

Что женщину можно целовать везде – даже между ног. И если поцелуи в грудь или в живот она восприняла спокойно, то стоило ему спуститься ниже – он словно оказался верхом на необъезженной кобылице.

Ротгер и под угрозой смертной казни не смог вспомнить бы потом, какими словами и ласками убедил ее раскрыться. Иногда она замирала и сжималась больше, чем в их первую ночь. Но плоть брала свое, он видел это по легкой дрожи ее живота и бедер, по чуть слышным стонам, которые она пыталась заглушить, прикусывая пальцы.

Со стороны это может выглядело утончённым издевательством, но Ротгер понимал, что не смог бы заставить ей терпеть то, что ей действительно бы не нравилось. В прошлый раз она была в плену и боялась за неблагодарного мальчишку. Сейчас же…

- Еще… - словно в подтверждение донесся тихий сдавленный голос, стоило Ротгеру ненадолго оторваться от дела. – Ну же…

От этого голоса и того, как она стиснула в кулаке пряди его волос, в его голове сгорели последние внятные мысли и сомнения. В частности, в том, насколько уместно женщину, явно ожидавшую ночь скорее романтическую и нежную, среди шелковых простынёй и кружев, укладывать на стол, словно она была тут главным блюдом и пробовать это блюдо, скажем так, со всех сторон.

Сам глухо застонав, он в который уже раз стиснул себя через штаны, удерживая от оргазма. Подул на гладкий, на этот раз совершенно лишенный волосков холмик, отчего-то ему и умиляясь, и мелко вздрагивая от понимания, что это было сделано для него. Она его ждала, она готовилась. За это он готов был стерпеть и горьковатый привкус морисского масла на ее складках. Оно оказалось излишним – он заставил ее истекать ее собственным соком.

Мерзлая земля все-таки оттаяла.

Ради этого определенно стоило рискнуть жизнью.

***

- Наверное, это не совсем то, чего бы тебе хотелось… Но… я старался, - Ротгер потёрся щекой о мягкую кожу ее бедра. И наконец, с чувством имеющего на это право расстегнул на себя штаны. Уже предвкушая как втолкнется до основания в эти раскрытые и подготовленные под него ножны.

Ода подняла голову с окончательно взъерошенными и растрепавшимися волосами, и устремила на него все еще затуманенный взгляд. Но смысл его слов она поняла верно:

- Ничего, - разморенно пробормотала она, - я уже давно не трепетная дева. И могу это доказать.

Она прикусила краешек губы зубами и, словно в пику ее словам, ее и без того раскрасневшееся лицо залилось еще большим румянцем. Ротгер подумал - оттого что ощутила, как ее складок коснулся его давно уже изнывающий член. 

Резкого толчка стопами в плечи, заставившего его на шаг отступить, он не ждал. Но прежде, чем успел возмутиться такому «обману», она уже перекатилась на живот, прогнулась в пояснице и, вдохнув глубоко для храбрости, развела ладонями ягодицы.

Намек был более чем ясен, но как только первый восторг от подобного предложения и любования небольшим темно-розовым входом поутих, Вальдеса охватило сомнение. Со стороны «кормы» Кальдмеера атаковали явно нечасто, и спешка тут была бы неуместна, а Ротгер был сейчас не в том состоянии, чтобы и дальше проявлять терпение и деликатность.

- Если тебя смущает… нечистота, - по-своему трактовала его сдержанность Ода, - то зря. Мне как знатной даме положено чиститься. Цвет лица, все эти глупости.

- Что? Нет, я…  - Ротгер аккуратно надавил на колечко фалангой большого пальца, и оно неожиданно легко поддалось. – Боялся тебе навредить. А ты оказывается дрянная девчонка.

- Я тебя ждала, - только и выдохнула она в скатерть. – К тому же сейчас тебя надолго не хватит. Отделаюсь дешево. Давай же. А то тебя скоро разорвет.

И впрямь – заправил он ей совсем неглубоко. Но и это хватило для того, чтобы весь мир укатился к Леворукому, осталось лишь наслаждение. На этот раз – настоящее и полное.

Она была его, может всего минут на пять. Но его – вся и целиком.

Он тискал ее бедра и ягодицы, оставляя на них красноватые следы, обхватывал за все еще тонкую талию для лучшего упора. Смотрел как сходятся крылышки лопаток на напрягшейся спине, как покачивается окутанная светлым облаком волос голова… Потом все в его разуме померкло совсем.

Открыв глаза, Ротгер увидел, как его семя брызжет ей на поясницу и ложбинку меж ягодиц, вязко стекая вниз… И пожалел лишь о том, что не может кончить еще раз.

Ноги не держали. К счастью, стул оказался неподалеку и Вальдес, тяжело на него опустившись, благодарно уткнулся влажным от пота лбом ей в бедро.

Кажется, он уже сегодня думал о том, что за это было бы не жаль отдать и жизнь?

***

- У нас осталось вино? – пробормотал Ротгер, покрывая ленивыми поцелуями ее ягодицу.

- На столе нет, - столь же разморенным голосом отозвалась Ода, по-прежнему лежавшая на столе ничком и уткнувшаяся лицом в сложенные руки. - Есть бутылка на столике у окна. И еще графин с водой. Захвати, будь добр.

- Ты вина не будешь?

- Нет. Я и так позволила себе лишнего. Для того, кому завтра с утра и до самой ночи нужно быть на всех этих церемониях.
Вино и впрямь нашлось, как и вода. Выбив пробку, Вальдес бесцеремонно отпил прямо из горла. Вкус показался немного странным, но он списал это на то, чем ему пришлось недавно заниматься.

Налив воды в бокал, он подал его Оде:

- Полежи так еще немного. Я приведу нас в порядок.

Она ежилась от прикосновений смоченной в воде салфетки, но увернуться не пыталась:

- Уже? Кого-то догнал возраст?

- Из нас двоих не я здесь жаловался на то, что день на ногах после веселой ночки будет ему не в радость, - проворчал он, раздражённый на то, что и впрямь ощутил странную усталость и сонливость.

Видимо, истерзанное всеми приключениями этого вечера тело решило ему отомстить сразу, как только для этого представилась малейшая возможность. Хоть даже мысль о сне казалась кощунством, когда перед ним лежала его воплощенная мечта. Дриксенский адмирал цур зее, Ледяной Олаф, на котором из всего обмундирования остались лишь пара чулок и то один, подвязка от которого предусмотрительно оказалась в кармане Вальдеса, сполз на щиколотку.

- Ты хотя бы выспишься за нас обоих. Будет даже лучше, если мы выйдем отсюда в разное время.

Подхватив Оду за талию и поставив на ноги, Ротгер прижал ее спиной к себе. Зарылся лицом в волосы, вдыхая ее запах, поцеловал в испещренное сеткой старых шрамов плечо.

- Не высплюсь. Ты меня разбудишь на рассвете. Обещай.

- Зачем тебе это?

Вальдес мотнул головой, отгоняя все сильнее одолевавшую его дремоту:

- Говорят, что в Рассвете и на рассвете теряют силы все наваждения и фантомы. Хочу, наконец, увидеть тебя настоящую. Свечи — это прекрасно… но их всегда мало.

Он ожидал увидеть на ее лице обиду, но на нем была скорее легкая задумчивость и печаль. Ода кончиками пальцем пробежалась  вороту его распахнутой и взмокшей рубашки и по его лицу, словно пыталась получше его запомнить. Убрала привычно упавшую ему на лоб прядь.

- Отнеси меня уже, наконец, в постель.

Падая рядом с ней в этот кошмар из перин и шелковых простыней, Ротгер предвкушал пробуждение и его же боялся. Сам не зная чего – того, что увидит ее утром как обычную заурядную женщину, окончательно познанную, лишившуюся в его глазах всех своих тайн, и наконец свободный от нее вольно умчится в море.

Или того, что ей удалось-таки поймать ветер в бутылку.

Глава 5

Пробуждение настало раньше рассвета. 

Придя вместе с резким грохотом, мучительной головной болью и слабостью во всем теле, такой сильной, что Вальдесу не удалось поднять даже веки. Он так и лежал, и в обступившей его тьме крутились белые «мошки» и звуки смутно знакомых голосов, говоривших по-дриксенски, а потому в его состоянии понимаемых через раз.

- … предупреждал! … ждал подобного…

- …вы понимаете, что чуть не натворили?! … вынужден был бы сделать… хотя бы на четверть часа!

Ода что-то ответила, негромко, но твердо, но слов ее Ротгер не разобрал.

- Как я и говорил! Охрану нельзя было ослаблять. И весь ваш замысел это просто безумие!

- Закройте рот, Бермессер. И приберитесь здесь… не знаю, хоть за ворота в канаву выбросите. Но чтобы духа его здесь не было к приезду дам и моей матери.

- Ваше…

- … что-то еще? Я и так отпускаю вашего… не нужен скандал… идете в купальню, и мы забываем… так меня напугали, что я готов простить даже…

- Я никуда не пойду. Пока вы меня не выслушаете.

- Я выслушаю вас в купальне, - холодно ответил Фельсенбург. – Времени у нас немного, так что я лично готов вас туда отнести. И, вы, Ханс, позовите туда кого-нибудь из этих дурочек из прислуги. Нашли вы их?

- Не сердитесь на них, Руперт, - в голосе Оды прозвучали как лукавство, так и сожаление. – Они просто очень исполнительные. И честно убежали выполнять данные им поручения.

- Они просто слишком вам доверились. Как и я.

- У них было право мне доверять.

- У меня тоже.

- Нет, Руппи, - совсем тихо ответила Ода. – И ты сам это знаешь.

- Довольно. Я забираю вас.

«Дама сказала, что не желает», - но вместо слов у Ротгера из горла вырвалось лишь сипение. А когда удалось раскрыть глаза, то все, что он успел заметить была тень исчезающего в дверном проеме высокого мужчины, уносящего на руках завернутую во что-то светлое (простынь?) женщину.

- Вы все-таки проснулись! – громкий голос, раздавшийся прямо у него над головой, оглушил словно набатный колокол. – Тем лучше, не придется вас тащить.

- Я тоже рад тебя видеть, дружище Вернер, - буркнул Вальдес и, совершив героическое усилие, перекатился от того подальше.

Он был смел, но не был идиотом. Что-то подсказывало, что если бы не пара находившихся в комнате младших офицеров – одним из которых оказался его провожатый, - то в канаве за воротами он рисковал оказаться со случайно простреленной головой или сломанной шеей. Учитывая его нынешнее состояние, с ним легко справился бы и этот слизень.

Обшарив взглядом разоренный, опрокинутый стол и раскиданные по всему полу осколки и ошметки от ужина («Вот что так загремело. Или это вышибли дверь?»), Ротгер ожидаемо не нашел среди них ни своей шпаги, ни пистолетов. Хорошо, хоть в постель он завалился почти одетый. Рубашка и штаны - пусть и расстёгнутые, в такой щекотливой ситуации это уже неплохо.

Мысли в голове бултыхались как желе – вязкие и бесформенные. Все вокруг плыло и кружилось. Такого сильного похмелья у него не было уже очень давно.

«Ода… кажется, ей ничего не грозит. Мне тоже… Даже странно. Главное, сейчас живым добраться до «Астэры», там… Но какого они вообще сюда приперлись?! Неужели мальчишке и впрямь до сих пор не все равно, с кем она спит? Блюститель нравов, чтоб его…»

Под черепом словно взорвался фейерверк и Ротгер снова повалился на кровать, надеясь на то, что его не вывернет наизнанку.

- Что? Тяжелое утро? – едко поинтересовался Бермессер. – Такое случается, если смешать вино… к примеру, со снотворным. После такого можно вообще проснуться уже сразу в Закате. Впрочем, той, кто вам его подсунул, было на вас плевать…

- У тебя всегда… было паршивое чувство юмора, - одолев-таки приступ тошноты, выдохнул Вальдес. – Но тут ты хотя бы пытаешься. В отличие от службы… Кстати, как ты опять попал в фавор?

- Приглядывал для кесаря за нашим общим знакомым.

- Ну, здесь тебе тоже почти удалось прийти к успеху… На входе ты меня не поймал, но хотя бы… О, - только и смог он вымолвить, рассмотрев, наконец, лицо «своего друга Вернера».

Бывший адмирал по своему обыкновению, вошедшему в поговорку на флотах обеих стран, был одет во все самое лучшее и, несмотря на позднее или уже скорее раннее время, безукоризненно причесан. Вот только холеное лицо его теперь пересекала черная, закрывающая один глаз, повязка.

- Вам очень идет! Так вы еще больше похожи на пирата. Кажется, за это славное дело я когда-то вас и прихватил? Где вы ей обзавелись?

Бермессер заскрипел зубами. Наверняка, у него имелся целый список давно заготовленных проклятий и объяснений, почему Вальдес в том памятном им обоим случае был неправ, но, видимо, время и впрямь поджимало:

- Если бы я не знал, что после ее и вашей головы по эшафоту покатилась бы моя собственная, то я с удовольствием постоял бы в стороне. Позволив ей довести свой замысел до конца. Но поскольку выбора у меня не оставалось, пришлось его сорвать. Благо дамы не способны явиться вовремя даже на сборы будущей кесарины к венцу. Так что, к большому для меня сожалению, моими же хлопотами вы останетесь жить, Вальдес. Но надеюсь, что мысль о том, что своей жизнью вы обязаны мне, «трусливому Бе-Ме, который ради сохранности своей шкуры готов пойти на что угодно», не будет вам давать покоя до конца ваших дней. Как и мысль о том, что ваш дорогой Ка… что она обрекла вас на смерть. Расчетливо и хладнокровно. Из-под белых перышек все же вылез черный пух.

Произнесенное было настолько дико и нелепо, что Вальдес даже решил, что ему послышалось. Или что спросонья он неверно понял. Но скользнув взглядом по лицам невольных зрителей этой сцены – бледных до синевы, покрытых испариной холодного пота и отводящих глаза – понял, что если Бермессер и преувеличивает, то не слишком.

- Объяснитесь, - резко потребовал он.

Но тот лишь отмахнулся:

- Будет вам, Вальдес. Вставайте и пойдем. Не вы первый, не вы последний, кого женщина таким вот способом завлекла в западню. Она еще честнее многих – была готова погибнуть вместе с вами.

- Это… какой-то бред, - пока его губы шевелились, в его памяти вспыхивали картины прошедшего вечера. Олаф… Ода, ее истинное имя, ее признание, ее смущение, ее неловкость… Взъерошенные волосы, красные пятна на коже от мундира, румянец на щеках… И все это была игра? Комедия? – Это… лишено смысла. И какое кесарю дело до…

- Создатель… Что она вам наплела? - только и выдохнул бывший адмирал, вытаращив на него оставшийся светло-голубой глаз. – Вы и впрямь ничего не знали?! Где, по-вашему, вы находитесь? Это дом и спальня Одиллии фок Беркгейм, невесты кесаря!

«Всё… это всё слишком хорошо! Как будто мой сбывшийся сон»

- Она не умеет… лгать…

«Цена за любовь с врагом всегда одна…»

- Вы издеваетесь, Вальдес? Человек, десятилетиями выдающий себя за другого, не умеет лгать?

И Ротгера все-таки стошнило.

***

До рассвета оставалось около склянки, но дом и сад вокруг него уже ярко озарились огнями от множества светильников и свечей. Распахивались двери и окна, сонный дом в одночастье наполнился гулом множества шагов и голосов. В ворота туда и сюда сновали всадники, с грохотом вкатилась какая-та карета…

И каждый новый озаренный зал, каждый суетящийся слуга или охранник были для Вальдеса как соль для раны. Первое потрясение прошло, но мысль о том, что Бермессер прав, а он – обманут, обманут самым подлым и паскудным образом и кем?!  - была невыносима.

Сначала он попытался ей сопротивляться, пытаясь задавать вопросы (например, о не слишком удачном возрасте невесты), но по знаку Бермессера его вытащили из постели, нацепили дриксенский мундир, в котором он сюда явился, и под руки потащили вглубь дома, к уже знакомому заднему ходу. Если особо не приглядываться – то его вполне можно было счесть за перебравшего вина охранника. Не слишком благовидно для дома будущей кесарини, но случается.

Оставленную спальню Бермессер запер, явно чтобы без него туда не сунулся никто лишний.

Тратить и так невеликие силы на бессмысленную борьбу Вальдес не стал. Убить они его при таком стечении народа не убьют, пусть хоть во двор выведут, там все ворота сейчас нараспашку, роса и холод просветлят голову, и, если что – то дай абвении ноги, только его и увидят. Оружие ему так и не вернули, но он уже успел отметить, где что находилось у его сопровождающих и прикинуть, как это можно будет удачнее отобрать.

Главное сейчас - добраться до «Астэры». И там он уже сколько угодно может лелеять свое разбитое сердце, зализывать раны или хотя бы пытаться ясно понять, что все-таки произошло.

Потому что даже он – не особо влезающий в политические тонкости - мог сходу назвать десяток причин почему брак кесаря с той, кого знали как Олафа Кальдмеера – это крайне сомнительная затея. А список причин, по которым ее мог желать оболгать Бермессер – был бы и вовсе бесконечен.

…и все эти мудрые планы полетели в Закат от одной случайно услышанной фразы.

Из очередной комнаты выскользнула служанка с охапкой какой-то ткани, в спешке неплотно ее прикрыв, так что струящийся из нее свет тонким клинком рассек темный еще здесь коридор. Сзади раздался грохот сапог – к обычной охране дома присоединялась гвардия кесаря.

- … должен вас сейчас оставить. Надеюсь, этот маленький бунт больше не повториться? - Фельсенбург говорил мягко, но это была мягкость ножен вокруг острого клинка. - Вы проиграли, Ода. – Сердце Вальдеса пропустило удар, прежде чем он сообразил, что это сокращение годиться и для Одетты, и для Одиллии. – Имейте смелость, наконец, в этом признаться.

- А если нет? Вы сломаете мне и вторую ногу?

И Ротгеру стало плевать.

И на свои планы, и на гвардейцев, и на кесарский титул, и даже на ее ложь.

Одним движением, как он и рассчитывал, опрокинув поддерживающих его офицеров и выхватив у одного из них шпагу, он пинком распахнул дверь и, хотя из-за хлынувшего в глаза света, ничего толком не видел, бросил в этот свет:

- Сударь, вы - мерзавец и я вас вызываю.

Повисла звенящая тишина, в которой раздавался лишь тихий шелест воды.

А потом заговорил его величество кесарь Руперт Первый:

- Как же я устал от этой свадебной суеты. Пьют, сволочи, прямо на посту. И даже не накажешь всерьез. Суньте этого дурака в карцер, пока не протрезвеет. Если уж не понимает с одного раза.

В голову сзади врезалось что-то тяжелое, и свет померк.

Отредактировано (2024-04-19 20:33:01)

Анон

Re: ОЭ-фест

Исполнение-реверс по отношению к заявкам осеннего тура.

К заявке:

64. Вальдмеер, NC-17, драма, fem!Кальдмеер канонично попадает в плен, и когда это обстоятельство обнаруживается, оно меняет все, даб-кон

Обстоятельство обнаруживается и не меняет ничего, даб-кона нет.

А также к заявке:

28. фем!Вальдес/Кальдмеер или фем!Альмейда/Хулио, ВМФ, гендербендер; гет, рейтинг невысокий, сюжет на выбор исполнителя, желательно без драмы, если драма, то с ХЭ.

А вот тут многое совпадает, но не тот персонаж фем!

Персонажи: Ротгер Вальдес, fem!Олаф Кальдмеер
АУ, гендербендер, драма, обсуждение сложных тем
благородство и чувство собственного достоинства как авторский кинк
Возможно, к крэку отнеслись серьезно

Джен, возможно, маленький намек на гет

Госпожа адмирал

▼2615 слов⬍

Выслушав новость, Ротгер Вальдес хохотал так бесшабашно и самозабвенно, как обычно позволял себе — как у него выходило — только во время танцев с кэцхен. Но сейчас не было рядом его милых девочек. Только хмурый армейский лекарь, докладывавший вице-адмиралу Талига о состоянии здоровья Олафа Кальдмеера, дриксенского адмирала цур зее, который оказался захвачен в плен и теперь был размещен на время в доме вице-адмирала Вальдеса.
    По части здоровья важного пленника ничего веселого или неожиданного в докладе не было: раны тяжелы, организм ослаблен кровопотерей и потрясением. Лекарства, пища и отвары, благотворные для кроветворения, а также время и покой сделают свое дело. Или не сделают, если еще что-нибудь пойдет не так.
    Но надо же было! Надо же! Чтобы из всех диких и фантастических слухов об Олафе Кальдмеере подтвердился именно этот. Олаф Кальдмеер — женщина! Эти байки младшие офицеры талигойского флота пересказывали друг другу после дюжины бутылок вина:
    — Да точно баба! Какая жопа, какие ляжки… Ну видно же! — начинал кто-нибудь, кто успел набраться больше всех.
    — И кто видел? Вот кто видел? Да и чего ради кто-нибудь вообще станет разглядывать задницу Кальдмеера, а? А?! Вот то-то же!  — сразу откликался кто-то из тех, кто еще более-менее соображал.
    На этом можно было бы и оставить невероятное предположение. Но, как говорится, закатные кошки уже добрались до корабельных снастей. К обсуждению подключались остальные, с аргументами вроде как поприличней:
    — Подобное вполне веро… верто… вероятно, с таким-то лицом! Ведь не из благородных, а черты какие тонкие!
    — А талия, а руки, а шея! Вот шея точно все подтвержает… то есть подтверждает!
    — А шея чем не такая? Это ужжжш…
    — Платком ее закрывает, кадык, ик…прячет. Что нет кадыка-то!
    — А может, у нее есть, я слыхал, такое бывает! Вот…
    — Да ну тебя! Сказано, платки шейные носит!
    — А голос, голос-то тоже… голос, говорят, необыкновенный. Чарду… Чадру… Чарующий.
    — Ага, как обложит от трюма до гнезда, так и о-ча-ру-ет. У него там порядок, говорят, вот такой, — кто-нибудь непременно сжимал кулак, чтобы показать, какой порядок навел в своем флоте новый — хотя уже не такой уж и новый — дриксенский адмирал.
    — Эка невидаль, будто у нас не так. Других адмиралов и не бывает поди.
    Тут беседующие обычно принимались выпивать еще за своих адмиралов, и разговор о Кальдмеере иссякал сам собой. Чтобы на следующей попойке начаться снова.
    Про Олафа Кальдмеера, конечно, ходили и иные слухи. Разные. Человек с таким характером и в таких чинах, да еще не из какой-нибудь древней аристократической фамилии, не мог не стать героем множества сплетен.
Болтали будто он побочный сын дриксенского кесаря. Только никак не могли договориться, нынешнего или еще предыдущего.
    Что своим, и впрямь необыкновенно мелодичным, голосом он очаровал найери, и поэтому его любит море. Что он повенчан с морской девой, потому не брал и никогда не возьмет себе жены среди людей.
    Что он человек святой и праведной жизни, и вот почему его слову покорны стихии. Это была, на взгляд Вальдеса, самая скучная и мало подходящая для моряка история. Однако окажись даже она правдивой, он не так удивился бы.
    Но Олаф Кальдмеер — женщина. Моряк — и женщина! Адмирал — и женщина! Ротгер не взялся бы утверждать, что такого никогда и нигде не бывало. Он не любил копаться в покрытых пылью и плесенью делах прошлых Кругов. А там кошку лысую можно было найти. Может, и женщины-адмиралы бывали.
    Но чтобы сейчас женщина сделала карьеру на военном флоте в Дриксен, такое было просто невозможно. Как, впрочем, и в Талиге. И все же адмирал цур зее — женщина.
    — Я никак не ожидал такого, — замявшись, признался лекарь. — Так что свидетелей набралось порядочно, и теперь эту тайну знают слишком многие, чтобы она и дальше оставалась тайной.
    Ну да. К вечеру будет в курсе вся Кэртиана, а также Леворукий и его кошки. Хотя как раз эти, возможно, и раньше знали. Ротгер усмехнулся. Конечно, это все очень странно. И обязательно повлечет за собой какие-нибудь проблемы для кого-то, а то и для всех.
    Но интересно. А Ротгер любил интересное!
    — Понятно, — сказал он лекарю. — Вы делали то, что должны были. Дальше уже мои заботы. Я сам поговорю с господином… — тут он снова усмехнулся. — С госпожой Кальдмеер.
    Несколькими минутами позже, простившись с лекарем, выйдя из своего кабинета и начав подниматься по лестнице, Ротгер вдруг подумал, что фамилия Кальдмеер тоже могла оказаться не настоящей. Это почему-то было уже обидно.
***
    Пленница, вероятно, теперь ее стоило воспринимать именно так, бодрствовала. И разглядывала потолок с отсутствующим видом, не обращая внимания на других людей, находившихся в комнате: по двое охранников у дверей и у окна, и две служанки, которые не слишком усердно делали вид, что чем-то заняты.
    Ах да, женщину ведь не следовало оставлять наедине с охраной. Но убирать охрану из комнаты захваченного в плен командующего вражеским флотом не следовало тем более, как бы ранен он ни был… она ни была.
    Вероятно, надо было теперь найти какую-нибудь почтенную вдову и платить ей, чтобы она все дни и ночи сидела здесь. Двух вдов, чтобы они сменялись. Или даже трех.
    Практичные мысли приходили в голову Ротгера сами собой, все-таки сказывался длительный опыт командования флотом. Но он раздраженно велел им пока убираться, чтобы не мешали смотреть на интересное.
    В постели, укрытая до подбородка тяжелым одеялом и в чепце из бинтов, намотанных сноровистой лекарской рукой, определенно лежала женщина. Не сказать, чтобы прямо красавица. Но черты лица были действительно тонкими — и благородными, в том смысле, который не дает происхождение, но обеспечивают острый ум, стальная воля и множество пройденных испытаний.
    Почувствовав взгляд Ротгера, женщина тоже на него посмотрела. И тут же ее глаза зажглись, если не интересом, то вниманием.
    — Вице-адмирал Вальдес, — учтиво произнесла женщина в порядке приветствия хозяину дома, но не сделала попытки пошевелиться, вероятно, слишком хорошо помня о своих ранах.
    — Госпо… — Ротгер чуть было не сказал «господин адмирал цур зее», но в последнее мгновение поймал себя: — …жа адмирал.
    Вышло странно. Впрочем, их разговор в любом случае был бы странным. Не каждый день адмирал цур зее попадает в плен. Не каждый век даже. Так что для этого не придумано норм этикета.
    Но Ротгер вообще не жаловал нормы. Зато был всей душой за разные странности. Только вот выстраивать разговор сейчас это не очень помогало.
    — Адмирал — вы женщина! — в конце концов воскликнул Ротгер, озвучивая то, что больше всего занимало его ум.
    — Определенно, да, — ответила она.
    — Вы так спокойно об этом говорите! — поразился Ротгер.
    Казалось, что она должна более трепетно относиться к своей тайне. Острее реагировать на разоблачение.
    Женщина пожала плечами — и тут же поморщилась. Ну да, одна из ее ран была в плечо. Но быстро совладала с лицом и сказала очень спокойно:
    — Для меня это не открытие. Только для других.
    — И вы не возражаете, что другие это открытие сделали? — спросил Ротгер.
    — Я предпочла бы, чтобы ничего подобного не происходило. Но я предпочла бы, чтобы многих вещей, случившихся в последние пару дней, не происходило.
    Такое спокойствие начинало казаться уже странным. Как будто все происходящее ее не касается. Может, и вправду так. Что если она не Олаф Кальдмеер… А кто? Просто какая-то женщина, которую нарядили в мундир адмирала цур зее и отдали талигойцам? А где же сам адмирал? Бежал в Дриксен в женском платье?
    Нет, исходя из всего, что Ротгер Вальдес знал об Олафе Кальдмеере, тот бы так не поступил. Ведь не Бермессер же. Но прояснить положение вещей все-таки стоило.
    — Вы настоящий Олаф Кальдмеер? — резко спросил Ротгер.
***
    Спросил и сразу подумал, что вопрос прозвучал как-то нелепо. Но его собеседница не подала виду.
    — Вы хотите знать, тот ли я человек, которого все знают как Олафа Кальдмеера, в настоящее время адмирала цур зее? — уточнила она. И не дожидаясь от Ротгера подтверждения, продолжала: — Да, это я. Есть еще один Олаф Кальдмеер — мой родной брат. Это с его метрикой я когда-то уехала из дому, чтобы завербоваться на флот. Но теперь он давно уже выправил себе новые документы на имя Олав Кальдмеер, и под этим именем унаследовал оружейное дело нашего отца. А Оленна Кальдмеер, согласно официальной семейной истории, влюбилась в какого-то южанина-абвениата, сбежала с ним без благословения семьи и с тех пор живет где-то слишком далеко от Дриксен, чтобы можно было даже помыслить о встрече.
    — И никто не удивился, что у вашего отца вдруг появился второй сын, почти с таким же именем, как у первого? — вклинился в рассказ Ротгер.
    — Нет, отец переехал на новое место, перевез семью, мастерскую и даже подмастерьев. Поселился там, где почти никто ничего о нем не знал. А те, кто знали, молчали из любви к нему. Или ко мне.
    — Вы так не хотели выходить замуж? — предположил Ротгер.
    Он мало знал о женщинах, еще меньше понимал в их мотивах. Но слышал, что некоторые, бывает, слишком желают выйти замуж, и от этого возникают проблемы. А другие, бывает, не желают вовсе. От этого проблем еще больше.
    Женщина — Оленна Кальдмеер, хотя, наверное, за столько лет она привыкла зваться Олафом — чуть было снова не пожала плечами, но вовремя одумалась.
    Ответила просто:
    — Не особенно. О замужестве я вообще мало думала в то время. Только о море. Оно с детских лет мне снилось. Манило и звало. Я знала, что только там могу быть по-настоящему на своем месте. И знала, что женщине туда путь заказан. Ради моря я сделала то, что должна была.
    Повисло молчание, какое-то слишком торжественное. Так что Ротгер просто должен был его срочно нарушить как-нибудь по-дурацки. Не потому, что не мог понять, о чем говорила его собеседница, а потому что понимал слишком хорошо. И как назло, ничего подходяще дурацкого в голову не приходило.
    Он широко, как псих, усмехнулся, спросил:
    — А вы всем об этом вот так с порога рассказываете?
    — Надо же хоть раз кому-нибудь рассказать, — ответила Оленна Кальдмеер, будто и не заметив его тона.
    Оленна. Ротгер подумал, что это имя все же идет ей больше. Так он и будет ее называть, по крайней мере про себя.
    — Хоть раз прежде чем что? — тут же полюбопытствовал Ротгер вслух.
    — Просто, — отозвалась Оленна. — Такой секрет трудно хранить. И совсем невозможно, если хоть кому-то, хоть раз, его поведать. Так что мне приходилось молчать со всеми. Держать дистанцию все время. Это, правда, несколько помогло создать репутацию Ледяного. Но в остальном, пожалуй, только мешало.
    Ротгер вдруг ощутил, как в груди шевельнулось сочувствие. Хотя он-то не выдавал себя за того, кем не является. Всегда был только и исключительно собой. Даже если это кому-то не нравилось. А вот на тебе!
    Испытывать сочувствие Ротгер не любил. Это заставляло его чувствовать себя простым смертным, а не частью стихии, свободной и непобедимой. Так что сейчас сразу же разозлился. И не стал этого скрывать.
    — Может быть, вам просто не стоило все это затевать? — едко спросил он. — И не пришлось бы мучаться.
    — Нет, — сразу же возразила Оленна. — Я ни о чем не жалею.
    — Даже о своем погибшем флоте? — быстро спросил Ротгер.
    Это был жестокий удар. Слишком жестокий, даже для него. Но Оленна не вздрогнула и не отвела взгляда.
    — О моем флоте я не жалею. Его я оплакиваю, — ответила она. — И буду оплакивать до конца своих дней, окажется он далеко или близко.
    Впрочем, сейчас глаза ее были сухи. Но нежелание плакать в стане врага можно было понять. Проклятое понимание! Обычно люди не были такими понятными и близкими для Ротгера. И его это полностью устраивало!
    — Но это никак не связано с тем, что я женщина, — продолжала Оленна. — В моем поражении и разгроме не было ничего специфически женского.
    — Многие посчитают иначе, — заметил Ротгер.
    Да что там многие — все! Все станут болтать об этом: во дворцах, в трактирах, в доках, в борделях… повсюду.
    — Бесспорно, — согласилась Оленна. — Я потерпела поражение, и теперь все, кто прежде вынужден был терпеть меня, почувствуют, что могут оскорблять безнаказанно. А оскорбить меня за то, что я женщина, большинству покажется соблазнительнее, чем за то, что я простолюдинка. Хотя ни то, ни другое, по правде говоря, не заслуживает оскорблений. Но я не могу этому помешать, я могу на это только наплевать.
    — Звучит так, словно у вас в таких делах большой опыт, — усмехнулся Ротгер.
    И тут же понял: да, конечно. Быть адмиралом цур зее — женщиной хуже, чем быть адмиралом цур зее — простолюдином, не то чтобы намного лучше.
    — Огромный! — призналась Оленна, и даже чуть приподнялась на постели, оживляясь.
    Но тут же упала обратно. Раны не давали не только простора, но и возможности для движений.
    — И как же вы справлялись? — Ротгер осознал, что ему действительно хочется знать.
    — Делая все в четыре раза лучше остальных, — ответила Оленна. — Это сначала тяжело, но потом привыкаешь. И больше уже не можешь по-другому. — А потом добавила совсем тихо и мрачно: — Но теперь, конечно, с этим покончено.
    Стоило, наверное, прекратить этот разговор. Уйти, дать ей отдохнуть. Но Ротгер не был бы собой, если бы не совался лишний раз туда, куда не следует.

***
    А в истории Оленны, или в ней самой, что-то как будто подначивало его делать это даже больше обычного.
    — И все-таки стоило оно того? — спросил Ротгер.
    — Море? — уже почти привычно сделала его вопрос более конкретным Оленна. — Конечно, стоило.
    То же спокойствие. Та же уверенность, что и во все время этой беседы. Ротгер мало у кого и мало когда такое видел. И вызывало оно всегда почему-то зависть и раздражение. А в этот раз особенно.
    Поэтому он продолжал нарочито резко:
    — А вас никогда не пугало, чем это все может закончиться?
    — В первом бою было сложно, но потом я привыкла, — ответила Оленна. — Думаю, у всех так. Или почти у всех. Тот, кто уж очень боится умереть, на флоте не задержится.
    — Я не о том! — раздраженно воскликнул Ротгер.
    — А о чем же? — спросила Оленна.
    — Да вот об этом!
    Ротгер широким жестом обвел комнату, где они находились. Хотя, вообще-то в ней не было ничего особенного. На этом этаже находились еще три почти точно такие.
    Так что пришлось пояснить свою мысль:
    — Плен. Кругом враги. С вами могут сделать что угодно. И вы — женщина!   
    — Признаюсь, плен всегда казался мне несколько страшнее смерти, — сказала Оленна со вздохом. — Но значит, такое мне выпало испытание. Попытаюсь пройти его достойно.
    Эти слова, как ни странно, тоже прозвучали совсем не пафосно, а очень спокойно.
Что раздражало еще больше.
    — Вы специально делаете вид, будто не понимаете меня! — вскинулся Ротгер. — С женщиной в плену могут произойти вещи, которые никогда не произойдут с мужчиной.
    — Вовсе нет, — возразила Оленна. — В плену могут что угодно сделать хоть с мужчиной, хоть с женщиной. И это в любом случае останется на совести пленителей. Если кто-то готов творить вещи, до которых иначе не опустился бы, только потому, что пленник — женщина, не нужно пытаться переложить вину на женщину.
    Ротгер слушал, и чувствовал себя так, словно то ли перетанцевал с кэцхен, то ли перепил, то ли получил по голове. Возможно, все это сразу.         
    Оленна Кальдмеер тем временем все же приподнялась в постели, опираясь на здоровую руку, и, по-прежнему очень прямо глядя на Ротгера, спросила:
    — А вы, господин вице-адмирал, планируете насиловать меня сами? Или отдать приказ кому-то из своих подчиненных?
    ***
    Раздался звук, будто кто-то душит кошку. И тут же Ротгер вспомнил, что они вообще-то в комнате не одни. Самыми невозмутимыми, как ни странно, выглядели служанки. Охранники стояли по стойке «смирно», но были красны, как вареные омары. И хрип полупридушенной кошки издал явно кто-то из них.
    И не удивительно. В жизни, конечно, всякое бывало. Особенно когда кровь разгорячена вином или боем. И хотя не все, конечно, делали всякое, но уж видели всякое — это точно.
    Однако говорить о подобном средь бела дня — это как-то слишком. Охранники наверняка сейчас мечтали сквозь землю провалиться. Да и сам Ротгер чувствовал, как щеки горят, будто он влетел лицом в крапиву. Был у него в нежные годы детства такой неприятный опыт.
    А вот женщину силой Ротгер не брал ни разу в жизни. И не только потому, что всегда находились такие, которые очень и очень не прочь. Ну а в последние годы он вообще танцевал только с кэцхен.
            — Нет, это был теоретический интерес, — выдавил Ротгер из себя. — Отдыхайте, госпожа адмирал.
    После этих слов он поклонился и быстро вышел. Уже закрывая дверь, увидел, как Оленна Кальдмеер без сил упала на постель, и над ней захлопотали служанки. Но это ничего не меняло.
    Оказавшись один в коридоре, Ротгер сам привалился спиной к стене и долго стоял, восстанавливая силы. Разговор вышел странным, местами нелепым, неожиданно эмоциональным и непривычно тяжелым. А в конце еще пришлось спасаться бегством — Ротгер был достаточно силен, чтобы иметь мужество это признать.
    Но он обязательно придет еще посмотреть на интересное.

Отредактировано (2024-03-10 14:30:07)

Анон

Re: ОЭ-фест

152. алвали, первый раз, юный Ли перед Лаик соблазняет Росио
в кадре селянка, бусики, Эмиль, кто-то из родителей, за кадром неудачный опыт приобщения Рокэ к имперской любви
инцетуальные вайбы (еще не большечембрат, но уже почти что младший брат), без анальной пенетрации, но невинным рукоблудием алвали не ограничатся

почти не вычитано
1800 слов

▼Скрытый текст⬍

Проклятые бусы висели на рогах каменного оленя, словно Лионель и не сорвал их вчера, в ярости разметав крупные ягоды, истоптав их ногами. Он не хотел иметь с этим ничего общего, не желал даже прикасаться к этому "традиционному укладу Савиньяков", как равнодушно назвала его мать, нарочито спокойно и пристально глядя куда-то в одну точку. Но бусы снова и снова появлялись, переливались в усталом осеннем солнце своими спелыми боками, подмигивали трепыханием оставшихся кое-где листиков.

— Воюешь? — Росио как всегда подходил неслышно. — А потом бедная маленькая селянка будет безутешно плакать, что господин не уделил ей внимания.

— Хочешь — удели, — дёрнул плечом Лионель, изо всех сил стараясь не смотреть Росио в глаза.

Росио непонятно хмыкнул.

— Вон, например, — сказал он спокойно, — идёт Эмиль. Он вполне мог бы снять эти чудесные бусы и утешить ту несчастную, которая с таким трудом собирала их по этим вашим рябинам.

Лионель повернул голову.

Через опушку к ним действительно шёл Эмиль: великолепный в сиянии юности, восхитительный, как лесное божество. По крайней мере, бегущая за ним девица с охапкой полевых цветов со всей очевидностью думала именно так и смотрела на молодого господина из-за его плеча с неослабевающим восторгом.

Не доходя до Росио, оленя и Лионеля нескольких шагов, Эмиль остановился, и засмотревшаяся девушка почти влетела в него с размаху, но Эмиль галантно подхватил её, не дав упасть, а заодно мимолётно прижав к себе и огладил рукой по спине. Судя по тому, как девица вспыхнула, но не отпрянула, взаимодействие у них уже было неплохо налажено.

Росио едва слышно присвистнул, Лионель старательно смотрел в сторону.

— Видишь, — сказал Эмиль, делая в их сторону страшные глаза, — никто на твои бусы не покушается. Ну, кроме меня.

Тут он достал их кармана недлинную нитку с нанизанными ягодами и ловко повязал их девушке на запястье, а потом всё так же ласково, но твёрдо увлёк куда-то в сторону небольшого охотничьего домика.

Лионель смотрел им вслед только чтобы куда-то смотреть.

— Завидуешь? — спросил Росио, но в его тоне совершенно не было насмешки.

Лионель молча подошёл к ближайшей рябине, подпрыгнул и оторвал ветку. Оборвал лишние листочки и веточки, а когда наконец обернулся, Росио стоял прямо у него за плечом.

Лионель протянул ему ветку, но Росио, вдруг разом растеряв свой обычный лихой и небрежный вид, отступил пару шагов назад, а в его взгляде мелькнуло что-то, откровенно похожее на панику. Лионель смешался, бросил ветку и быстрым шагом отправился в сторону дома.

За ужином все молчали: мама как обычно рассеянно, Эмиль удовлетворённо, Лионель мрачно и обиженно, а Росио... Если бы это был не Алва, Лионель бы утверждал со всей уверенностью: Росио испуган. Просто, банально и совершенно непонятно испуган.

Финал ужина был скомкан, мать лениво ковыряла десерт и ждала запаздывающий шадди, Эмиль изображал, будто изо всех сил хочет спать, а Росио вдруг извинился и сбежал из-за стола в отведенную ему спальню. Лионель бросился было следом, а потом подумал, что лучше залезет к нему через окно, как они уже нередко проделывали это в прошлые приезды Алвы в Савиньяк.

К удивлению Лионеля, окно было закрыто. Самым неприятным был тот факт, что обнаружил он это уже опасно балансируя на карнизе и держась рукой за раму, так коварно запертую. Лионель решительно стукнул в стекло несколько раз. Окно растворилось, и Росио — непривычно взволнованный, с трясущимися руками — втащил его внутрь.

— А если бы ты свалился? — набросился он на Лионеля, который мог только недоумевать: не нужно было закрывать окно, не было бы повода сейчас так возмущаться.

— Мы проделывали это сотни раз! — возмутился Лионель, но Росио словно не слышал.

— Никогда, слышишь, никогда не смей так меня пугать! — пробормотал он, вцепившись в Лионеля, а потом вдруг отпустил его и быстрым шагом отошёл в противоположный конец спальни.

— Сдаётся мне, — сказал Лионель, скрестив руки на груди и стараясь унять бешено бьющееся сердце, — что дело не в моих передвижениях по стенам.

Росио дёрнул плечом точно так же, как Лионель у статуи оленя. Лионель придвинулся на несколько шагов.

— Прекрати, — голос Росио звучал, как пощёчина, и Лионель остановился как вкопанный.

— Сейчас ты, — сказал он, стараясь звучать язвительно, хоть и понимал, что выглядит скорее жалко, — должен сказать сакраментальное: дело не во мне, дело в тебе.

Росио смотрел на него огромными глазами и молчал. Лионель решительно, в два шага пересёк разделяющее их расстояние, взял Росио за руку и произнёс глуше, чем хотел бы:

— Ты можешь просто объяснить мне всё. И я правда попытаюсь понять.

Росио криво усмехнулся, и тут Лионель, случайно переведя взгляд, с удивлением увидел на прикроватной тумбочке рябиновую ветку в кувшине для умывания. Он уставился на Алву с выражением такого детского изумления на лице, что тот горько усмехнулся.

— И в этом тоже дело.

Лионель не знал, что ответить, но тут Росио повернул его за плечи к зеркалу.

— Посмотри, — сказал он как-то особенно мягко, — посмотри внимательно. Между нами разница всего четыре года, но присмотрись.

Лионель попытался вывернуться из его рук, повернуться, но Росио держал крепко.

— Мне пришлось многое увидеть за эти четыре года. И немало всего попробовать. В частности, того, о чём ты просишь.

Лионель дёрнулся слишком сильно, и Росио от неожиданности ослабил захват.

— Что значит — пришлось?! — Лионель едва сдерживался от гнева. — Тебя принудили?! Кто?! Кто это был?! Скажи мне, и...

— И ты принесёшь цветов на его могилу? — Росио снова стал самим собой: вальяжным, пренебрежительным, уверенным. — Неужели ты думаешь, что если бы кто-то меня заставил, то дожил бы до утра?

Лионель выдохнул с таким откровенным облегчением, что Росио улыбнулся.

— Можно сказать, что я сам слишком долго напрашивался — примерно как ты сейчас. И напросился. Только я, в отличие от тебя, предлагал это не кому-то одному, а всем подряд. Впрочем, на это наше отличие не заканчивается. К тому моменту я, всё-таки, уже был оруженосцем.

— Удивительное дело, — сказал Лионель спокойно и почти небрежно, — в деле познания Эмилем крестьянок возраст не является помехой, в то время как я всё ещё остаюсь слишком юным для подобных забав.

— Эмиль познаёт взрослых девиц, — тон Росио был так резок, что Лионель чуть не отшатнулся, — а не собирается ввязаться в сомнительное предприятие с таким же неумелым партнёром.

— Ты же только что сказал, — недоумённо начал Лионель, но Росио перебил его на полуслове:

— Я сказал, что мне пришлось, — сказал он мрачно, — но я не говорил, что у нас всё получилось.

Лионель нелогично просиял, и Росио против воли снова улыбнулся, искренне и почти нежно.

— Собственник, — фыркнул он, и Лионель молча кивнул.

— Ты понимаешь, что ты мне почти как брат? — предпринял Росио последнюю попытку, но Лионель решительно схватил его за плечи и заткнул поцелуем. Получилось не как пишут в романах, а совсем по-детски, глупо и слюняво, но эффект возымело: Росио отбросил все имеющиеся у него возражения и стал отвечать, властно, жадно и требовательно. Видимо, опыт с поцелуями у него был удачнее, чем с самой имперской любовью, но этот факт отчего-то не вызывал у Лионеля раздражения. Он млел под умелыми губами, старался перенять все приёмы и тут же, сейчас же научиться делать если не лучше, то так же.

Если Росио, кажется, весь отдался во власть происходящего, то Лионель пытался сохранить трезвую голову и довести дело до конца. По крайней мере, ограничиваться поцелуями он точно не собирался.

Кровать была в каких-то нескольких шагах, и Лионель теснил Росио в ту сторону крайне коварно и целенаправленно. Когда они наконец оказались прямо перед ней, и Лионель упал на постель спиной, потянув Росио за собой, удивлённым казался только Алва.

— Ты уверен? — спросил он прерывисто. Губы припухли от поцелуев, глаза сияли ярче любых сапфиров. Даже если бы Лионель не хотел его до этой минуты, то сейчас захотел бы сразу навсегда.

Вместо ответа Лионель скинул сапоги и заполз дальше на кровать.

— Подожди, — совершенно нелогично потянул его Росио за бёдра обратно к краю постели. — Не так.

Лионель посмотрел на него вопросительно, снова потянулся за поцелуем, но Росио помотал головой, встал между его ног и несколько мгновений смотрел сверху вниз, медленно провод подушечками пальцев по лицу Лионеля, словно был слепым и старался запомнить каждую черточку его лица с помощью пальцев.

Лионель обнимал Росио за талию, но тот вдруг снял руки Лионеля и положил на завязки его штанов.

— Разберись с этим, — прошептал он, а сам снова продолжил обводить лицо Лионеля подушечками пальцев: лоб, глаза, крылья носа, линия челюсти, контур рта. Лионель, отчаянно краснея, попытался облизать пальцы Росио, но тот снова покачал головой, а потом вдруг опустился перед кроватью на колени. Прежде, чем Лионель понял, что происходит, Росио осторожно, будто драгоценный сосуд, вынул из развязанных штанов его член и быстро, словно опасаясь передумать, взял в рот наполовину.

Никогда раньше Лионель не испытывал столько эмоций сразу. Его переполняло дикое, ни с чем несравнимое счастье: он добился своего, они с Росио были вместе. Ему было сладко и стыдно одновременно, от того, что проделывал Росио с его членом — хотя тот лишь немного посасывал головку, иногда беря чуть глубже, да облизывал член по всей длине, время от времени выпуска из своих таких соблазнительных и невероятных губ. Хотелось сразу петь, стонать, подаваться бёдрами в жаркий рот, ругаться, схватить Росио за волосы и надеть на член до самого конца, шептать какую-то неимоверную любовную чепуху, бесконечно признаваться в любви и сыпать клятвами: никогда, ни с кем больше, только с тобой, всегда, навсегда, навечно.

Лионель кончил так, как не кончал до этого никогда в жизни — всё, что он делал руками, даже представляя себя с Росио, не шло ни в какое сравнение с тем, как оказалось по-настоящему.

Он лежал на спине и пытался отдышаться, мало заботясь о том, как нелепо выглядит: со спущенными до колен штанами, медленно опадающим членом, полностью в слюне Росио, растерянный, нелепый, влюблённый. Росио подтянулся на кровать и лёг рядом с ним.

— В следующий раз, — сказал он стараясь звучать укоризненно, — попытайся предупредить меня, чтобы я успел отстраниться. Или хотя бы морально подготовиться.

Лионель посмотрел на него недоуменно, и, по мере того, как его настигало понимание, скулы заливала краска стыда.

— Прекрати, — Росио был заботлив, но твёрд. — Всё нормально, просто не забудь в следующий раз.

"В следующий раз", — повторил про себя Лионель как самые чудесные слова на свете. "В следующий раз!"

— А теперь, если ты не против, — Росио лежал как-то неловко, и потянул его руку к своему паху. — Мне бы хотелось получить от тебя...

Лионель попытался вскочить, но Росио прижал его к кровати.

— Не думаю, что ты сейчас способен изобразить пристойные ласки ртом, — сказал он спокойным и ласковым тоном. — А вот радость от твоих рук я всё же надеюсь получить.

Лионель повернулся, подмял Росио под себя и, почувствовав, что сам снова готов к любым любовным радостям, обхватил сразу два члена. Росио застонал что-то неразборчивое, Лионель сразу взял быстрый темп, двигая рукой так, словно от скорости зависело всё счастье мира. Ему удалось довести их до разрядки одновременно, а потом он поднял ладонь и тщательно, подробно облизал их смешавшуюся сперму с каждого пальца. Росио молча следил за движениями его языка потемневшими глазами, а потом притянул руку к себе и слизал несколько потёков, которые Лионель не заметил.

— Сегодня, — прошептал Росио едва слышно, — я впервые ласкал кого-то ртом. Думал, что никогда не смогу, что это отвратительно.
Лионель смотрел на него влюблённо.

— Спи, — прошептал Росио, наконец втянул его на кровать полностью и укрыл одеялом. — Спи.

Через несколько минут они спали, а ветка рябины в кувшине для умывания тянула в ним свои небольшие листочки.

Анон

Re: ОЭ-фест

Внимание: заявка третьего тура.

54. Вальдес/Лионель. Вальдес долго затирает Лионеля по углам, получая удовольствие от процесса, Лионель вяло отбрыкивается, и изображает томную жертву грязных домогательств, а потом вдруг озвучивает, что закончил с бумагами, абсолютно свободен, и так раскладывает Вальдеса, что тот теряет дар речи. Кто сверху, неважно, главное, ощущение изумления, что ситуация резко повернулась.

1492 слова
Варнинг: автор не смог отказать себе в одной фразе сомнительного в смысле времени юмора

▼Скрытый текст⬍

— Ротгер, у тебя что, жемчуг кончился? Вон в том сундуке возьми. Пара ниток там точно есть. Твои девочки к тебе и сюда долетят, я уверен.

— Мне не нужен жемчуг, мне нужен ты.

— А ещё превыспреннее можешь? Я правда очень занят, ты же знаешь.

Вальдес отступил, напоследок проведя рукой везде, где дотянулся — и осознав под ладонью вполне заинтересованную в продолжении часть тела. Снова попытался ткнуться поцелуем, но Лионель неожиданно манерно упёрся ему руками в грудь и пробормотал:

— Ротгер, ну правда. Не надо.

Это «не надо» было настолько полно обещания и звучало так кокетливо, что Вальдес только хмыкнул. Что ж, решил он, продолжит наступление после ужина.

После ужина история повторилась: Лионель ускользнул к своим проклятым бумагам, которых и в самом деле накопилось какое-то огромное количество, кропотливо и въедливо разбирался в них, а Вальдес ходил вокруг его стола, в подробностях представляя, как скидывает все эти проклятые донесения, письма и указы, а поверх не успевших улететь укладывает Лионеля. Пока такая роскошь не была доступна, оставалось лишь время от времени подкрадываться сзади и впиваться в шею то ли укусом, то ли поцелуем. В первый раз он действительно застал Лионеля врасплох, и тот от неожиданности махнул на Вальдеса пером, насажал клякс и брызг по всем разложенным бумагам, страшно ругался, а Вальдес только хохотал. Так с хохотом и был выставлен за дверь, но довольно скоро просочился обратно и все свои покусы сопровождал деловитым "внимание, сейчас будет кусь!". Лионель сносил поползновения молчаливо, лишь иногда потирал шею, где накопилось уже порядочно следов Вальдесовского нетерпения.

Когда Лионель наконец закончил, было скорее раннее утро, чем поздняя ночь. Вальдес упорно спал в кресле, рука свешивалась с подлокотника, вся поза была настолько неудобной, что от одного взгляда начинала ныть шея. Лионель растолкал его, полюбовался сонным встрепанным видом и отправил спать, сам удалившись следом — по коридору в другую сторону. Вальдес долго смотрел ему вслед, будто что-то тщательно высчитывал и прикидывал.

Видимо, его идиотские прикидки заключались в том, как оттащить Лионеля от бумаг максимально раздражающим способом. Например, утром во всём доме не оказалось перьев. Никаких. Лионель посмотрел мрачно и сказал, что сейчас же отправит экспедицию пощипать гусей, Вальдес предсказуемо закатил глаза и сообщил, что шутки господина маршала, прымпердора и просто графа Савиньяка довольно топорны. Лионель посмотрел на него тяжёлым долгим взглядом и спросил, чего, собственно, Вальдес добивается.

— Тебя, — ответил этот ызарг точно так же просто, как минувшим днём. В глазах Лионеля мелькнуло нечто, похожее на растерянность, а потом он молниеносно взял себя в руки.

— Мы это уже обсудили, — сказал он спокойно и попытался обойти стоящего ровно перед ним Вальдеса, но попытка избежать общения с Ротгером Вальдесом, если Ротгер Вальдес не хотел, чтобы его избегали, всегда была обречена на провал.

— Ли, — позвал Бешеный, — я ведь серьёзно.

Лионель остановился и посмотрел ему прямо в глаза.

— Я занят.

Вальдес стратегически пропустил его на пару шагов вперёд, а потом догнал и прижался сзади, заодно просунув свое колено ему между ног и заставив упереться руками в стол. Пара мгновений, пока Лионель не вывернулся из захвата и не повернулся – яростный, красивый, весь словно пылающий гневом – у Вальдеса были, и он использовал их на всю катушку: одной рукой крепко ухватил за бедро, а вторую положил Лионелю на пах, сжав через штаны. Получилось, может быть, мало похоже на ласку, но Вальдес уже мало мог себя контролировать. Лионель всхлипнул, но праздновать победу у Вальдеса не вышло: его снова отстранили, причём гораздо твёрже, чем раньше, а потом и подавно вывели в коридор. В замочную скважину недвусмысленно закрытой у него перед носом двери Вальдес видел, как Лионель садится за проклятые бумаги и принимается прилежно скрипеть пером. Вальдес в ответ заскрипел зубами, отправился во двор и прикинул расстояние от земли до окна второго этажа. По всему выходило, что падать будет больно – но не больнее, чем с мачты, а уж что-что, а с список падений Ротгера Вальдеса с мачт был довольно внушительным: не потому что тот был неумелым растяпой, а потому что он был Бешеным.

На влезшего в окно Вальдеса Лионель отреагировал стоически, то есть, никак. На коварный змеиный бросок и почти змеиный же укус в многострадальную шею попытался взорваться негодованием, но Вальдес заткнул его поцелуем. Попытался заткнуть – Лионель вывернулся из его рук, загородился стулом и велел убираться. Желательно, тем же путём, которым явился, чтобы неповадно было. Вальдес полыхнул улыбкой и убрался, прокричав с земли, что достиг твёрдой опоры под ногами благополучно. Окно хранило предсказуемое молчание, но Валдесу было приятно думать, что Лионель его услышал.

На следующий день после завтрака Вальдес хотел было возобновить свои осадные действия, но выяснилось, что осаждать некого: Лионель успел уехать проверять какие-то то ли блокпосты, то ли просто посты, то ли мирное население. Было похоже на бегство, но совершенно точно им не являлось: Вальдес вспомнил, что разговор о подобной проверке вёлся ещё несколько дней назад. Стоило Лионелю вернуться, как Вальдес повис у него на шее прямо посреди двора – беззастенчиво пользовался своим правом Бешеного творить люблю дичь. Лионель на подначку предсказуемо не повёлся, устраивать скандала из-за того, что Вальдес успел облапать его за задницу, не стал, в дом убежал быстро, и если Вальдес верно понимал происходящее, то причиной тому была одна часть тела графа Савиньяка, реагировавшая на его домогательства активнее всего остального Лионеля. Вальдес остался стоять посреди двора, и на его губах играла очень даже нормальная улыбка.

За обедом он перебрался на соседнее с Лионелем место и всю трапезу пытался то прижаться бедром или коленом, то невзначай задеть рукой, а то и подавно уронил последовательно салфетку, вилку и бокал, ныряя за ним под стол с длинной скатертью и каждый раз с удовольствием задерживаясь там чуть дольше необходимого, чтобы провести жадными руками по бёдрам Лионеля. Тот в конце концов закинул ногу на ногу и сидел так, изо всех сил стараясь сохранить спокойное и непроницаемое лицо.

До ужина Лионель снова просидел не разгибаясь за своими бумагами, стопка которых значительно поредела по сравнению с предыдущими днями. Вальдес сходил на конюшню, написал пару писем, состряпал свой собственный давно необходимый отчёт и маялся в коридоре, измеряя его шагами: тридцать в одну и тридцать в другую, и так восемнадцать раз. После чего четыре раза отжаться от пола и снова: тридцать в одну сторону, тридцать в другую. На восьмой тридцатке в первую сторону Лионель открыл дверь. Он выглядел страшно усталым, но при этом таким удовлетворённым, что Вальдес испытал острое, никогда ранее не посещавшее его чувство дикой ревности. Смешно сказать: ревновать к проклятым бумажкам! Но сейчас это чувство захватывало Вальдеса целиком, особенно когда он видел, что Лионель с каждым мгновением становится всё довольнее и довольнее.

—  Я в купальню, — сказало это сытое чудовище в облике графа Савиньяка. — Ты со мной?

Вальдес покорно отправился следом, но полностью осознал смысл вопроса только в тот момент, когда Лионель уже прижал его к стене купальни и совершенно недвусмысленно влез ему в штаны.

— Ты же, кажется, — шептал он, возвращая шее Вальдеса все укусы, которым он украсил Лионеля, — так хотел, так хотел? Молчи, чудовище бешеное, всё равно ничего разумного ты сказать не можешь.

Вальдес хотел возмутиться, но тут Лионель так ловко сжал пальцами основание его члена, так уверенно просунул ему между ног колено, так внезапно влез другой рукой под рубаху и выкрутил левый сосок, что ничего разумного Вальдес и в самом деле сказать не смог. Он ошарашенно чувствовал, как Лионель стаскивает с него одежду, послушно поднимал руки или стаптывал штаны на пол. Подавался бёдрами вперёд на яркую, но скупую ласку. Стонал от новых укусов и новых прикосновений к соскам – обоим. И пальцами, и ртом. Следовал за Лионелем в чашу купальни, чтобы там снова стать этим непривычным послушным Вальдесом, которого Лионель – дорвался! – крутил в своих руках как хотел.

Когда Вальдес понял, что стоит лицом к бортику чаши купальни, а Лионель совершенно недвусмысленно уже не просто притирается сзади, а растягивает его сразу двумя пальцами, у него окончательно сорвало крышу. Он, кажется, так и не вышел из своего ошарашенного сменой настроения Лионеля состояния, но подмахивал, подавался, насаживался, стонал и бешено выкрикивал какие-то ругательства вперемешку с нежностями. Пальцы довольно быстро сменились членом, и Вальдес двигался словно в одном большом ало-золотом мареве, мало что соображая. Ему было до изнеможения хорошо, чувство заполненности граничило с самой настоящей болью, его собственный член требовал внимания, но Вальдес мог только хвататься руками за бортики купальной чаши, стонать, выгибаться и выкрикивать имя Савиньяка.

Кажется, они кончили одновременно. Потом долго просто стояли молча – или не совсем молча, потому что в какой-то момент Вальдес вдруг осознал, что Лионель гладит его по плечам, приговаривая какую-то сладкую чушь, вроде той, которую сам Вальдес обычно плёл девочкам, когда хотел рассказать, какие они у него хорошие. Вальдес, правда, в этот момент обычно не находился внутри кого-то из них, а Лионель так и не вышел – так что довольно скоро они пустились на второй заход.

После того, как им наконец удалось вымыться, а также той умопомрачительной ласки ртом, которой Лионель одарил Вальдеса прямо на пороге купальни, они добрались до спальни. Вальдесу показалось, что Лионель уснул ещё до того, как опустился на кровать. Вальдес укутал его одеялом – в этой комнате всегда гуляли самые яростные сквозняки, а сам лёг рядом и просто смотрел на линию его профиля, на серебро волос, изгиб шеи и думал, что уж завтра-то утром он возьмёт реванш. Впрочем, он и за сегодня был совершенно не в претензии.

Отредактировано (2024-03-12 09:37:39)

Анон

Re: ОЭ-фест

63. Алва/Дик/Катари. Альдо вынуждает Катарину выйти замуж за Ричарда. После смерти Альдо она пытается добиться ареста/казни Дика, но новоиспечённый регент Алва отправляет обоих в бессрочную ссылку в Надор. Катарина узнаёт, что в прошлом между мужем и регентом были нереализованные взаимные чувства, и решает использовать их, чтобы вернуться в столицу ко двору.  Предпочтительно в финале что-то вроде ХЭ со шведской семьей. Без хейта Катарины

Часть первая
Часть вторая
Часть третья
Часть четвёртая
Часть пятая
Часть шестая
Часть седьмая
Часть восьмая
Часть девятая
Часть десятая
Часть одиннадцатая

Всё лежит на АО3, но чтобы соблюсти традицию, довыложу тут тоже.

Часть двенадцатая, по которой понятно, как для подслушивания разговоров важно знать их контекст, но иногда подумать о контексте уже нет сил

▼ 1986 слов, не ту главу назвали "не день Дика Окделла"⬍

День отъезда был заполнен суматохой как никогда раньше. Выведенные из конюшни лошади нетерпеливо ржали, конечно, кто-то в последний момент вспоминал о забытой вещи и бежал за ней, но дело было не только в этом. За эти дни обитатели замка и кэналлийцы оттаяли по отношению друг к другу и сейчас шумно прощались, обмениваясь пожеланиями всего доброго, что могли вспомнить, и иногда подарками (когда только успели ими обзавестись!). Как, наверное, завтра с непривычки будет тихо…
Отряд Алвы был уже почти готов к отбытию, когда Дик спустился, и только самого Алвы нигде не наблюдалось. Как и Катарины, кстати: она точно собиралась их проводить, сказала так за завтраком, но теперь будто исчезла. Стараясь не давать волю подозрениям, Дик уже почти спросил у одного из гвардейцев про Алву, когда увидел, что с другой стороны залы его манит Дженнифер Рокслей. Удивившись, он подошёл: свита Катарины всё-таки не то чтоб много с ним общались. Но графиня Рокслей наклонила голову и негромко произнесла:
— Вы ищете регента, герцог? Я знаю, где он, и могу показать… и ещё вам бы не помешало услышать кое-что.
Он посмотрел на жёсткую складку у её губ и осторожно поинтересовался:
— Что?
— Не от меня, — Дженнифер хмыкнула. — Просто… без вас говорят тоже. Мне кажется, будет честным, если вы узнаете о чём.
Дик сглотнул: он почти не сомневался, куда она его ведёт. И, действительно, они поднялись к комнатам, которые занимала Катарина; чтобы не думать, что именно он там может услышать, Ричард с досадой обратил внимание на то, что лепнина в коридоре выщербилась и её надо будет подновить. Когда будут время, люди и деньги.
На подходах к кабинету Дженнифер прижала палец к губам и шёпотом велела:
— Ступайте тише. Я оставила дверь приотворённой, когда уходила.
Дик послушался; до него и самого уже доносились голоса из-за двери. Два голоса.
Дженнифер довела его едва ли не за руку и оставила под дверью, отступив. Дик уже не слишком смотрел, что она делает дальше: он слышал, как говорят между собой Катарина и Алва, и в голову возвращались вчерашние мысли о том, что он всё-таки плохо знает, о чём они говорили раньше. Подслушивать было против всех правил приличия, но выяснить, о чём они говорят, какие они, когда думают, что его рядом нет, хотелось нестерпимо, и он прижался к стене рядом с дверью, ловя слова.
— Всё-таки меня безмерно умиляет ваша опека над Окделлом, — заметил Алва. — До приезда сюда я не осознавал всех масштабов, хотя ваша переписка с Робером должна была навести меня на эти мысли.
— Какой у меня был выбор, Рокэ? — спокойно ответила Катарина. — Вы не расторгли этот брак, а выбросили меня в него, и мне нужно было на чём-то строить свою жизнь дальше.
Дик зажмурился, тяжелее опираясь на стену: нет, конечно, он помнил, как злилась тогда Катари, но…
— Я сглупил, я уже это признал. Устраивать вам ещё один брак, когда вы не любите, было не самым блестящим моим решением.
Дика дёрнуло. В это «не любите», произнесённое Алвой самым обыденным тоном, он поверил легко и сразу же и вдруг почувствовал себя кромешным глупцом. Он ведь всё это время считал… как бы Катари себя ни вела… и особенно когда она начала делить с ним постель…
Он считал, что Катари его любит, с весны девяносто восьмого, и только сейчас осознал: она ведь никогда именно этих слов не произносила.
Но ведь она давала понять…
— Да, действительно не блестящим, — прохладно согласилась Катарина. — С этой точки зрения псевдо-Ракан повёл себя лучше вашего: он хотя бы награждал соратника, а вами просто руководила обида.
— Хватит, — обманчиво мягко сказал Алва. — Вы уже достаточное количество раз это повторили.
— Ничего, это последний, — с улыбкой в голосе ответила она. — Вы уедете сейчас, в конце концов, дайте мне поторжествовать напоследок.
Алва рассмеялся:
— Вы никогда не умели тратить время с пользой, вы ведь знаете это?   
Дик, который за пару последних их реплик заново учился дышать, наконец передвинулся немного так, чтобы заглянуть в оставленную щель.
Катарина сидела в кресле, одетая в «пороховое» платье, в каком была и за завтраком, и её взор был устремлён в окно. Руку она уронила на один из так любимых ей томиков стихов, но словно этого не замечала.
Алва сидел в кресле напротив и, подперев ладонью подбородок, рассматривал её. И вроде бы не делал ничего непристойного даже близко, но у Дика невольно сжались кулаки. Алва не имел права так сидеть и смотреть на Катари.
— Вам стоит быть правдивее с Ричардом, — неожиданно сказал Алва, и Дик вздрогнул. Мелькнула даже шальная мысль, что Алва знает, что он здесь, но нет, глупости… — Если хотите моего мнения, вам же будет легче.
Катарина повела плечом, скользнув по Алве взглядом, и рассеянно произнесла:
— Не все любят правду так, как вы. Да и Ричард молод для неё. То, что мы ему сказали, и так едва его не убило.
— Правду, сказанную вовремя, любят многие, — нетерпеливо возразил ей Алва. — В этом я не исключение. Вы с помощью неё добивались союза со мной, так стоит ли отходить от способов, давших результат?
Катарина будто невольно фыркнула:
— О да, словно потом для восстановления этого союза мне не помогла ложь… И вы ведь примчались, прочтя моё письмо! Так стоит ли отказываться и от этого способа?
Алва посерьёзнел:
— Стоит. Вот от этого — стоит, если мы говорим о Ричарде. Поверьте, я своего бывшего оруженосца знаю лучше, чем вы.
— Да, действительно, откуда мне, ведь он всего лишь мой супруг, — с иронией откликнулась она.
Алва взял её руку, лежавшую на столике, и поцеловал.
— При всех ваших достоинствах вы слишком отвыкли верить людям, — как ни странно, с приязнью заметил он. — Поэтому вы ждёте от Ричарда обмана там, где он честен.
— Вам ли меня упрекать? — Катарина отняла руку. — Вы же сами мне не поверили, Рокэ.
— Вот и не повторяйте моей ошибки, — назидательно ответил он. — Север вам может даже пойти на пользу в этом случае. Здесь всегда было много болезненно правдивых людей. И это не всегда недостаток.
Эта часть разговора скорее успокоила Дика. Конечно, из слов Катари с Алвой выходило, что она не говорит ему всей правды (но он знал, не так ли? иначе не стоял бы здесь сейчас), но, обсуждая его самого, они не сказали ничего плохого.
Но потом Катарина произнесла:
— Вы сами упомянули, что правда должна быть сказана вовремя. Для многих вещей это «вовремя» уже миновало. Да, вы о фамильном кольце Ариго узнали своевременно и потому пошли на союз со мной. Но каково сейчас будет узнать Ричарду, что я вас предупредила?
Ответа Алвы Дик не слышал. Может быть, тот предполагал, что и это нужно сказать, раз так настаивал на правде. Может быть, говорил, что Дик это переживёт.
На самом деле всё вокруг вдруг в один миг потеряло свою реальность. Дик не чувствовал веса собственного тела, не чувствовал шероховатой поверхности стены, на которую опирался. Он не видел коридора — только кольцо, оправленные в золото красные камни с высеченной молнией… в ушах звучал голос Робера Эпинэ: «Я вообще не слыхал, чтоб в нашей семье водились отравители», ведь кольцо принадлежало не Эпинэ, а их вассалам — Ариго, роду, давшему Талигу королеву, Катарину-Леони Ариго-Оллар…
С её фамильным кольцом Дик шёл совершать преступление, бросать яд в бокал человеку, которому, так или иначе, поклялся в верности…
И этот человек без удивления смотрел на кольцо и пил отравленное вино, потому что королева, та самая королева, которая совсем недавно уверяла, что он изводит её унижениями, которая сжималась полуодетая у него на коленях… предупредила его о том, с чем Дик придёт.
Предупредила после того, как рассказывала о том, как Алва собирается «набить ей брюхо». Только Октавий был сыном Фердинанда, не так ли? И Алва подтвердил — остальные дети Катарины тоже не его.
Слёзы душили Дика, но он не издал ни звука. В кабинете Катарина и Алва спорили о чём-то, но кровь слишком стучала в ушах, чтобы их расслышать. Дик и не хотел больше слушать — достаточно, куда ему ещё, но ноги отказывались сдвигаться с места, не позволяли оторваться от стены и уйти подальше. Он не был таким уж непроходимым дурнем, он понимал по разговору: всё это часть какой-то интриги. Вот только эта интрига разбила ему сердце и разделила всю жизнь на «до» и «после». И сейчас осознание того, что люди, сидевшие в этом кабинете — в его замке, в его дом嬬 — разыграли эту интригу для него, разбивало ему сердце ещё раз. Интересно, графиня Рокслей этого и хотела? Или сама не подозревала, какие интересные темы сегодня поднимут?..
Всё же постепенно куча цветных пятен перед глазами превратилась в гобелен — оказывается, Дик теперь смотрел не в кабинет, а в противоположную стену. Тем лучше, сейчас не стоит разглядывать Катарину с Алвой. Стоит тихо уйти, умыться, потом проводить второго и придумать, как вести себя с первой, но для начала можно будет хотя бы просто избегать. Встречаться за трапезами — можно не за всеми, можно есть у себя —  и чтобы выслушать отчёты управляющего. Надо обязательно слушать отчёты управляющего самому.
Он уже почти сделал это. Почти оттолкнулся от стены и ушёл.
Но вдруг в разговоре, который уже совершенно перестал интересовать, послышалось знакомое имя.
Альдо.
Пропустив то, как именно они его упомянули, Дик снова заглянув в кабинет. И увидел, что Алва уже стоит на одном колене перед Катариной и держит её руку, насмешливо говоря:
— Так что это значило? Что если я не стану менять законы, как вам нравится, вы и передо мной взмахнёте вдовьим покрывалом?
Катарина поморщилась и потянула к себе руку, но Алва не отпустил.
— Вы знаете, что всё было не совсем так. И не думайте, я не забыла, что ваш мориск-убийца был вам дорог, так что, вероятно, вы ещё и за это меня винили.
— Скажите ещё, что я винил Ричарда, — Алва больше не улыбался. — А то ведь ему всего-навсего размозжили бы голову, не выстрели Ро вовремя.
Она вздохнула:
— Нет, конечно. Но моя роль в этом была немного более активной, чем у Ричарда. Надеюсь, вы не думаете, что я жалею, что сбросила покрывало? Потому что я не жалею.
Дик стоял по ту сторону двери, и головоломка в его мозгу медленно, но неизбежно складывалась воедино.
Мориск-убийца — Моро. Обожаемый конь Алвы. Дик заметил, что нынешнего Алва не зовёт никак, хотя к Моро часто обращался по имени. Пока тот был жив, конечно. Пока Робер Эпинэ не застрелил его, потому что копыта взбесившегося Моро нависали на Ричардом и готовы были обрушиться. Как уже обрушились на…
— Нет, конечно, с правлением Альдо Сэц-Придда надо было заканчивать так или иначе, — спокойно ответил Алва. — Если получилось таким образом, что ж. И жизнь коня не стоит человеческой, но как бы я предпочёл, чтобы это был другой конь…
Дик хотел бы сейчас обратиться в соляной столп, который описывала Эсператия. Ведь там это как раз стало наказанием за то, что кто-то посмел увидеть и услышать что-то, ему не предназначенное.
Но вместо этого его тело наливалось яростью.
Альдо. Упавшее покрывало. Он столько времени гнал от себя мысль, что как неудачно тогда Катарина оказалась в Нохе, как неосторожно сказала Альдо, что тот не сможет оседлать Моро...
— Несмотря на это, я сбросила бы покрывало вновь, раз исход оказался таким, — мягко произнесла Катарина и положила Алве ладонь на голову. Он мотнул головой, сбрасывая её руку, а потом снова забрал в свою, словно никак не мог перестать касаться Катарины:
— Вы безжалостны. Хотя мы теперь оба зря теряем время, вороша прошлое. А ведь у нас его всё меньше.
Услышав это, Дик заледенел. Он уже взвешивал, входить или нет, объявляя о том, что теперь всё знает, но сейчас смотрел круглыми глазами, не в силах поверить, что и самый большой его страх сбывается тоже.
— Вам пора возвращаться к регентству, — мягко произнесла Катарина, не отнимая руки. — Вспоминайте Ларак как зимнюю сказку, где, однако, вас ещё ждут.
Она наклонилась к Алве так изящно, что с них впору было рисовать картины.
Тот целовал тонкие пальцы, медленно поднимаясь выше.
— А вы всё ещё умеете быть обольстительны, — промурлыкал он, и Дик вошёл бы сейчас же, если бы Катарина не засмеялась и не стукнула легонько Алву по макушке тем томиком стихов, который всё это время лежал у неё под рукой и который она словно только теперь заметила.
— А ещё я замужем, Рокэ, — напомнила она. — Вашими же трудами, как мы уже обсудили.
Тот фыркнул:
— Как будто бы раньше вам это мешало.
И сдвинул манжету её рукава выше, поднимаясь губами по ладони и внешней стороны кисти.
Этого уже Дик вытерпеть не мог.
Они вздрогнули, когда он вошёл, распахнув дверь до конца и со всей силы треснув ею о стену.

Отредактировано (2024-04-18 20:30:52)

Анон

Re: ОЭ-фест

Продолжение исполнения

14. Вальдмеер, секс как наказание, в присутствии третьих лиц.

Вальдмеер по мотивам текста с Улой, дарк!Вальдес, фем!Олаф, бездуховное ПВП, гет, нон-кон, NC-17

Херт/комфорт, фиксит, мне хотелось сделать эту историю добрее

Часть 1/2, 1800 слов

▼Скрытый текст⬍

Когда Улу, крепко связанную по руками и ногам, приносят в дом Вальдеса и выгружают на неширокую кровать, она сперва успевает заметить немного. То, что в комнате не жалеют свечей, и выкрашенные известкой стены ярко и пусто белеют. Новое обиталище оказывается не в пример скромнее комнат, в которых Ула жила во время первого плена. Но, положа руку на сердце, оно и не настолько плохо, как камера в крепости. По крайней мере, в полуподвальной комнате сухо.

Когда ее, все еще обнаженную, накрывают грубым шерстяным одеялом и оставляют одну, она проваливается в тяжелое забытье. Выныривает из него с ноющей болью в висках, чувствуя себя совсем разбитой. Связанные руки чувствуются чужими, слюна вязкая, очень хочется воды, — Ула не может вспомнить, когда последний раз пила, — о том, как тянет низ живота и резкой болью между ног отдается любое движение, она старается не думать вовсе. 

Она окидывает взглядом комнату: маленькое окошко под потолком, за ним темно, то ли ночь еще не успела закончиться, то ли день она провела в забытье. Сводчатый полоток, грубые каменные плиты пола, хорошая дубовая дверь, закрывающаяся снаружи. Вся скудная обстановка состоит из одной кровати, на которой она лежит. И никого.

«Бежать», — испуганной птицей бьется мысль в голове, но Ула подавляет этот порыв. До окна слишком высоко, даже если суметь развязать руки и поставить кровать на бок. К тому же, оно забрано витой кованой решеткой. За дверью наверняка охрана. А там, за стенами дома, чужой, враждебный берег и догорающие остовы кораблей в заливе. Глупо было бы потратить силы сейчас на бессмысленные, продиктованные страхом действия. Ула выбирает ждать.

Ждать приходится недолго. Дверь отворяется тихо, но дальше комната сразу наполняется шумом. Один за другим входят трое слуг — со свечами, стопками ткани, кувшинами воды, затем два солдата береговой охраны, старик в сером сюртуке и, наконец, Вальдес.

При виде его сердце пропускает удар. Ула смотрит на него внимательно, пытливо, стараясь понять, чего ожидать от Бешеного (она и так знает, что ничего хорошего). Впрочем, пока лицо Вальдеса спокойно. Тут достаточно светло, в полумраке крепостной камеры она не успела его разглядеть. Кажется, Вальдес не изменился за прошедшие несколько лет. В волосах по-прежнему не серебрится иней, — Ула не может похвастаться тем же, зима жизни уже щедро осыпала ее голову, — а морщинки видны лишь в уголках глаз, но они были там и раньше, слишком часто Вальдес улыбается или смеется. 

Он останавливается у изголовья кровати, смотрит сверху вниз, по черной глубине глаз ничего не понять.

— Смогли немного поспать? — спрашивает Вальдес таким легким тоном, будто не было... ничего не было.
 
Ула едва не задыхается — не от страха, внезапно отступившего, от ярости. В груди горит, — о, Вальдес был прав, такой ненависти она еще никогда не испытывала, и на миг та очищающей волной вымывает из сознания всю тревогу, боль и страх.

Но Вальдес, не дожидаясь ответа, делает знак одному из солдат приблизиться и передать какой-то сверток.

— Подарок для вас от адмирала Альмейды, думаю, оцените тонкость работы, — он разворачивает ткань, и из его рук звенящим водопадом струятся тонкие цепочки, оканчивающиеся широкими металлическими браслетами. И страх возвращается.

Вальдес рассматривает их с интересом и задумчиво добавляет: 
— Рамон сказал, что тут есть возможность укорачивать цепи... Не то, чтобы я думал, что это будет требоваться слишком часто. Вы ведь будете благоразумны, капи... адмирал Кальдмеер?

Улу мутит, она сглатывает склизкий комок в горле. Перед глазами мелькают картины будущего. Мерзкого, безнадежного, долгого. Она понадеялась, что Вальдес удовлетворил свое желание мести. Одно дело «получить свое», как он, верно, считал, заодно отомстив, когда в крови еще огонь недавнего боя. Другое — повторить насилие, не будучи опьяненным победой. Похоже, она ошиблась в Вальдесе. Ула даже думает, что драгоценные минуты в одиночестве стоило бы потратить на попытку разбить себе голову о стену. 

Видимо, Уле не удается удержать спокойное выражение лица, потому что Вальдес вдруг наклоняется к ней ближе, всматриваясь, хмурится.

«Не нравится?» — с оттенком злорадства думает Ула. — «Ничего красивого в мести нет. Надеюсь, тебя будет тошнить от моего вида так же, как меня тошнит от твоего».

Нет, любой наблюдатель сказал бы, что Вальдес вполне привлекателен, в отличие от Улы сейчас. Он успел переодеться в чистую рубашку, перевязал волосы красной лентой, а вся одежда Улы сейчас лишь грубое одеяло, от нее несет кровью, потом и прочими телесными жидкостями, как выражаются в обществе, а на лицо, верно, осунулось. И все-таки этой аккуратностью он ей еще более отвратителен.

— Что ж, не будем тянуть, госпожа заскучала! Сначала браслет, потом концы цепи вот к этим кольцам... — Вальдес и солдаты справляются быстро. Ула не успевает и оглянуться, как веревки на руках и ногах разрезаны, а взамен из надеты стальные «украшения».

Идея испытать возможности приходит к Вальдесу немедленно. Он подтягивает крепление в стойке кровати, заставляя Улу поднять руку, до тех пор, пока та не оказывается закинутой за голову. Потом приходит черед второй. Ноги он — пока, — не трогает. Одеяло, сбившееся, до того все еще лежавшее на Уле, Вальдес сдергивает. 

Ула закрывает глаза. Это можно расценить как трусость, но ей так отчаянно хочется хоть на миг исчезнуть из этой камеры, не видеть фрошеров. К тому же, это ничего не изменит. И она позволяет себе эту слабость.

Воздух холодит тело, слышны шорохи, шаги. Переговариваются слуги где-то за изголовьем. Это почти не страшно. Потом голос Вальдеса разбивает иллюзию.

— Мэтр, приношу вам свои извинения за то, что в столь поздний час вызвал вас, но, думаю, вы мне не понадобитесь, — он говорит медленно, будто сомневаясь. Потом, уже своим, командным голосом, в котором звенит веселье. — Оставьте свой сундучок, я сделаю все необходимое сам. Проводите мэтра до дома. Хосе, — оставьте все, позову, когда понадобитесь.

Ула распахивает глаза — слуги спешат к дверям, пятится туда же старик, бросая нерешительные взгляды куда-то вниз, за всеми следуют солдаты. А Вальдес, неспешно распускающий завязки рубашки, стоит у кровати.

Когда тяжелая дверь закрывается, оставляя их наедине, Вальдес опускается на край постели. Ула не может заглянуть в его лицо, но спина Вальдеса горбится, будто кто-то выдернул стержень, что заставлял его держаться ровно. Тихо, слышно только дыхание. С минуту они сидят молча, затем Вальдес произносит:
— Вот и все. 

«Вот и все», — думает Ула. Альфа и омега, начало и конец этой истории. То, что должно было случиться еще во время первого плена, но по странному стечению обстоятельств не случилось, догнало ее. Тогда этому помешало не то глупое благородство, не то настоящая влюбленность Вальдеса, забывшего, что перед ним не женщина, а враг. Но сгоревший порт, ее «предательство» и эскадра в заливе излечили его от этого опасного заблуждения. Ей отчего-то горько.

— Все? — спрашивает она, стараясь, чтобы голос звучал презрительно. — Положим, за сгоревшие склады вы мне отомстили. За остальное не хватает сил?

— За склады? — Вальдес оборачивается на нее с искренним удивлением. Потом широко улыбается. — О, госпожа Кальдмеер! Кажется, вы не поняли урока, — качает он головой. — Отомстил я вам за то, что вы сбежали — от меня. За пожар в порту я не могу вас винить. Более того, ваша диверсия была блестяще выполнена, примите мое восхищение!

Он улыбается уголком рта, видя удивление Улы, но черные глаза уже не смеются.

— Вот и все — война для вас закончилась, — поясняет он. 

— Война между нашими странами не заканчивается никогда, — возражает Ула. — И для меня война кончится лишь с моей смертью. Или вы намекаете, что это произойдет очень скоро?

Вальдес вздыхает, упираясь локтями в колени. Смотря куда-то в стену под окном, он отвечает:
— И, тем не менее, единственным вашим занятьем в ближайшее время будет отдых. До следующей весны точно.

Вальдес, конечно, не зря носит прозвище Бешеный, но это уже переходит все границы разумного. Если только под нежданным великодушием не скрывается что-то плохое.

— Дайте угадаю, — голос хрипит, и Уле приходится переждать приступ кашля, прежде чем продолжить. — Вы думаете, что я за это время к вам привыкну. Может быть, понесу. Стану ждать вас из рейдов, потому что мне просто некого и нечего больше ждать. Надену серое платье и стану кем-то вроде вашей экономки, которая еще и согревает постель? Забуду Дриксен, море, себя?

В конце она почти срывается на крик, и отзвук его еще дрожит в воздухе, когда Вальдес поднимается. Он возвращается скоро, с кружкой, полной воды. Он ставит ее на пол, затем задумчиво смотрит на Улу.

— Я сейчас освобожу вас. Слово чести о том, что вы не попытаетесь напасть или убежать, брать не стану. Адмирал Кальдмеер известна своей разумной осторожностью, так что думаю, вы не станете это устраивать, пока не наберетесь сил. А потом я просто буду осторожнее.

— А если моя ненависть окажется сильнее желания выжить? — спрашивает Ула, но на самом деле ей трудно сосредоточиться. Все внимание занимает вода. Прошли всего сутки, как она не пила, неужели она так слаба?

— Я рискну, — браслеты открываются маленьким ключиком, который Вальдес достает из кармана, а затем туда же убирает. До последнего мгновения Ула не верит, что он действительно освободит ее.

Ула садится на постели, руки и ноги как чужие, ватные, а потом Вальдес вручает ей кружку. Руки трясутся, она обливается, но эта холодная вода лучшее, что она пила в своей жизни. Она хочет еще, но, собрав всю волю, приказывает себе немного подождать. 

— Так вы хотели бы детей? — Вальдес хмурится, задавая вопрос.

— Нет, — выплевывает Ула. — От вас — тем более нет. 

— Тогда, я думаю, в склянках почтенного мэтра найдется микстура для того, чтобы избавить вас от этого риска, — безразлично пожимает плечами Вальдес, но Уле кажется, что в глубине его глаз таится что-то еще.

Потом Вальдес смачивает из кувшина кусок ткани, протягивает Уле. И она наскоро обтирается, смывая с себя засохшую кровь и семя. Когда дело доходит до бедер, рука дрожит, и Ула бросает взгляд на Вальдеса. Тот в трех шагах, стоит, смотрит, но не приближается. 

— Помочь? — тихо спрашивает он, и получает в ответ самую грубую брань, что когда-либо вылетала изо рта адмирала Кальдмеера.

Он приносит таз для умывания и кувшин, — слуги оставили все самое необходимое для более-менее сносного существования, — поближе, и, наконец, отходит, отворачивается, пока Ула наспех обмывается.

— Вы чувствуете какие-то... слишком сильные повреждения? — Вальдес тем временем перебирает содержимое врачебного сундучка.

— Не знаю, такое со мной впервые, — яд в голосе может убить кого-то послабее Вальдеса, но тот лишь вздыхает.

— Вот это должно снять боль и подлечить, но завтра придется вызвать мэтра снова.

Мазь тягучая, пахнет летними травами, и Ула наносит ее сначала на сбитые костяшки, потом, вслепую, на ссадины на щеке, а затем, передергиваясь от неизвестно откуда взявшейся гадливости, проталкивает пальцем и внутрь себя, туда, где даже прикасаться больно. После думает о стертой о каменный лежак спине, но самой не дотянуться, а просить Вальдеса... Нет.

Надевает рубашку, которую подносит Вальдес. Простая и грубая ткань слабая защита, и все же одетой она чувствует себя чуточку спокойнее. Даже несмотря на то, что Вальдес вновь присаживается на кровать рядом с ней, словно не замечая, как она отодвигается. 

— Какую игру вы ведете? Или мне думать, что Бешеный и правда сошел с ума? Вы слишком добры после оказанного мне приема, — все-таки не зря она никогда не чувствовала себя уверенно в столице, ей проще задать прямой вопрос и ждать такого же прямого ответа. — Или вы получили свое, и теперь снова можете быть «благородным» врагом?

— Разве я получил вас? — в голосе Вальдеса улыбка, только невеселая.

Он уходит, пообещав, что вернется ранним утром, уже через несколько часов, и принесет с собой список пленных. Оставляя Улу размышлять о самом сумасшедшем фрошере, которого она встречала. 

В ее душе начинает теплиться что-то, похожее на доверие, если его можно так назвать. По крайней мере, теперь Уле кажется, что Вальдес не сможет ее убить, что бы ни случилось. Вот только стоит ли ее жизнь хоть что-то? Ула думает, что морякам с Ноордкроне не придется ее долго ждать, на что бы там ни рассчитывал Вальдес.

Анон

Re: ОЭ-фест

5. Спокойный пост-канонный мирный и счастливый алвадик в ER. Как они дошли до жизни такой, неважно, главное сам момент! Если рейтинг, то Рокэ снизу.

▼примерно 350 слов, алвадик⬍

Ричард, чуть наклонившись, тыкается ему в плечо, а затем поднимает голову и трется щекой: вобрать любимый запах, впитать, присвоить. Герцог Окделл обнимает герцога Алву и шепчет как он скучал, как устал ждать, как дорога все тянулась и тянулась невыносимо, и, засыпая в придорожных гостиницах, он только и мечтал уткнуться Рокэ в волосы, вдохнуть родной, любимый запах и вот, мечта сбылась, как мало нужно для счастья!

Ловкие пальцы расстегивают камзол Рокэ, вынимают булавку, держащую воротник, развязывают бесконечные ленты, распутывают ворот рубашки: "А помнишь, прошлый раз мы прибыли ночью и ты вышел встречать меня прямо в халате? Было намного удобнее!". Ричард то ли пеняет, то ли в восторге от беспечности с которой Рокэ тогда спустился к гостям, а ведь, скорее всего, уже лег отдыхать. Ричард все не поднимет голову, не может надышаться, приникает лицом к его груди, шее, ключицам, трется и блаженно закрывает глаза.

Ладонь Рокэ опускается ему на затылок, пальцы легко перебирают отросшие пряди, как когда-то давно, когда они только учились узнавать друг друга ближе. О, Рокэ прекрасно знает, что Ричард до сих пор млеет от этой ласки.

- Вы, должно быть, устали с дороги, герцог Окделл? - Нежностью в его голосе можно поливать цветы в волшебных садах, как в той сказке, которую он рассказывал однажды всю ночь. Рассказывал, пока руки Ричарда жадно ходили по его телу, предвкушая близость; рассказывал, пока Ричард раздевал его и пока доводил до экстаза, до вскриков удовольствия сквозь фразы, до стонов, до просьб не прекращать, но и тогда не сбивался, рассказывал, и даже, когда Ричард не слышал сквозь шум в ушах от накрывшей уже его волны удовольствия, рассказывал, когда Ричард засыпал, обняв Рокэ руками и ногами, как обожал.

- Устал, - подтверждает герцог Окделл, блаженно улыбаясь, - И желаю принять омовение с дороги. Вы разделите со мной эти минуты?

- Желание гостя...

Слова Рокэ тянет будто нехотя, и Ричард, насторожившись, поднимает голову глядя ему в глаза:

- Ты ведь тоже скучал, правда? Скажи, что скучал? - Ричард знает, что просит невозможного.

Нежные пальцы касаются подбородка, чуть поглаживая, а губы губ.

Нет, Алва не скажет: будет стонать, вжимаясь, кончать, выгибаясь в конвульсиях удовольствия, с именем Ричарда на губах, но признаться, что скучал - как можно!

- Пойдем в купальни. Все уже готово.

Анон

Re: ОЭ-фест

63. Алва/Дик/Катари. Альдо вынуждает Катарину выйти замуж за Ричарда. После смерти Альдо она пытается добиться ареста/казни Дика, но новоиспечённый регент Алва отправляет обоих в бессрочную ссылку в Надор. Катарина узнаёт, что в прошлом между мужем и регентом были нереализованные взаимные чувства, и решает использовать их, чтобы вернуться в столицу ко двору.  Предпочтительно в финале что-то вроде ХЭ со шведской семьей. Без хейта Катарины

Часть первая
Часть вторая
Часть третья
Часть четвёртая
Часть пятая
Часть шестая
Часть седьмая
Часть восьмая
Часть девятая
Часть десятая
Часть одиннадцатая
Часть двенадцатая

Всё лежит на АО3.
Финал.
Предупреждения для финала: будут разочарованы те, кто хотел смертей. Возможно, не только они.

Часть тринадцатая: дозадо (партнёры повернулись друг к другу, сошлись плечами и разошлись), поворот за руку, каст-офф (партнёры отпустили друг друга и обошли строй, сместившись на одну позицию). Танец начинается сначала

▼ 5304 слова⬍

К возмущению Дика, они даже не отпрянули друг от друга. Алва поднял голову, но так и держал руку Катарины… обхватывая пальцами её супружеский браслет, и, казалось, на золотой поверхности только ещё таял след от его дыхания.
— Дикон? — с лёгким недоумением спросил Алва. — Где пожар?
Дик со свистом втянул в себя воздух: у Алвы не было никакого права сейчас называть его так. И глаза Катарины распахнулись: она первая поняла, что происходит.
— Здесь! — воскликнула она и наконец оттолкнула от себя Алву, как лучше бы сделала с самого начала. Дик ответил на её движение своим — бросился к ним, выдёргивая из ножен кинжал.
Его порыв разбился об Алву, как волна об утёс: на этот раз тот не сдерживал силу, выкручивая Дику руку — видимо, понимал, что иначе проиграет. Бледное лицо было смертельно серьёзно, и Дик против воли почувствовал удовлетворение: наконец-то Алва больше не смеялся.
— Сколько ты слышал? — выдохнул Алва, и Дик зарычал в ответ.
На этот раз они дрались куда серьёзнее, чем в то утро из-за слов Алвы про Катарину. Дик напирал, стремясь причинить вред — и сломать щит, который его от Катарины отделял. Он не думал, что будет, когда он этого добьётся; краем сознания он знал, что не может хотеть смерти людей в этой комнате, только не их; всем остальным сознанием он её хотел.
Катарина, к которой он был повёрнут лицом, читала эту смерть в его взгляде: охнув, она забралась в кресло с ногами и впилась в подлокотники пальцами.
— Я не собиралась нарушать обещания! — крикнула она. — Надор в безопасности, и я тебе не изменяла!
Дик не поверил. А даже если бы и поверил — это не отменяло остального. Алва заломил ему руку, но не сумел удержать — Дик вырвался, и Алве пришлось резко отклоняться, чтобы не напороться на чиркнувшее в воздухе лезвие.
— Брось кинжал! — рявкнул Алва, но то, что сработало больше полутора лет назад с бокалом, не сработало сейчас: кинжал Дик не бросил и не опустил. Только выдохнул сквозь зубы:
— Лучше свой достаньте.
Оскорбляя ещё больше, Алва даже не попытался потянуться к ножнам, даже когда они снова сцепились.
И не нападал сам. Только отражал нападение.
— Пустите! — потребовал Дик, пытаясь вывернуться из захвата, и сегодня Алва не тратил дыхание, уговаривая его прекратить. Но, когда они снова замерли, держа друг друга за предплечья и не уступая друг другу и пяди земли, он выдохнул:
— Что ты хочешь? Не можешь же ты хотеть убить Катарину!
У Дика снова застучало в висках.
— После того, как с её кольцом шёл убивать вас?! После всего, что она мне сказала?! После того, как она сказала вам?!
Он слишком разговорился, отвлёкшись от драки, и это стоило ему того, что Алва прижал его к стене. Но и сам он, услышав и осознав, что Дик сказал, словно на миг потерял равновесие и пробормотал:
— Тебе давно следовало знать всё от начала до конца… Катарина это сделала, потому что ей велел я.
Мгновение они смотрели друг на друга. А потом Дик с криком отшвырнул от себя Алву, бросился следом сам, вцепился в его плечи и повалил на ковёр. Зазвенел выпавший из его руки и отлетевший под столик кинжал, но Дик забыл о нём, просто занося кулак и разбивая наконец красивое высокомерное лицо перед ним. Второй удар Алва перехватил; третий — нет. На четвёртый Дик сцепил руки, занося их над головой… и его окатило ледяной водой. Он дезориентированно заморгал, глядя на Катарину, державшую в руках пустой кувшин и словно раздумывавшую, не пустить ли в ход и его. Но нет, его возлюбленная супруга предпочла слова:
— Это не то, что ты думаешь! Иначе бы тебя убили!
— Катарина! — неожиданно зло взревел Алва, не забывая, впрочем, выкручивать Дику руки, но Дик, не слушая его, отчаянно воскликнул:
— Лучше бы убили! Лучше бы я умер до того, как ты убила Альдо, до того даже, как познакомился с ним, чтобы никогда не узнать, чего лишился!
Катарина, попятившаяся было назад, подалась обратно, шипя:
— Сколько же можно идеализировать этого самозванца… Он сам ведь тебя и воспринимал только как кого-то, кем можно расплатиться за свои преступления!
Дик попытался вырваться из хватки Алвы, чтобы встать с Катариной лицом к лицу, но Алва, приподнявшись, держал крепко. И прожигал взглядом.
— Альдо не во всём был хорош, конечно, — Дик упрямо не оставлял попытки. — Но он был честным человеком и моим другом, не говори так о нём!
— Он собирался откупиться тобой за смерть Фердинанда! — выкрикнула Катарина. — Меня шантажировал, а тебя готовил на расправу!
И Дик… замер.
С тех пор, как он, явившись в особняк на улице Мимоз с печальными известиями, коротко отчитался Катарине последнюю встречу с Фердинандом, они не говорили с ней о его смерти. Никогда. Дик знал, что за слухи просочились из Багерлее и из дворца; он помнил, что сказал Альдо о том, что это именно та последняя встреча, тот разговор между Фердинандом и Диком подтолкнули бывшего короля.
Он не видел тела Оллара и не знал, должен ли в самом деле сожалеть о смерти, которая сделала возможной их с Катариной брак. Но он собирался воспитывать детей от её первого брака, а для этого просто не имел права помнить — и не имел права забывать, — что низложенный король Фердинанд Оллар повесился, услышав всё, что наговорил ему Ричард, герцог Окделл, в то время занимавший пост супрема и отвечавший за всех заключённых Багерлее.
Он сам.
— Вот за что ты меня ненавидишь, — глухо сказал Дик, опуская руки. — Конечно. Это справедливо.
Катарина, вцепившаяся в спинку кресла, вскинула голову:
— Это что за глупости! Что ты в моих словах услышал? Я тебя не ненавижу, но вот твой прекрасный анакс… Хотя нет, он тоже тебя не ненавидел. Он просто готов был совершенно равнодушно подставить тебя за собственные грехи, — она всё ещё тяжело дышала, и на её щеках цвели пятна румянца.
Алва, про которого Дик совершенно забыл, скинул его с себя, поднялся, а потом поставил на ноги и Дика.
И наконец сухо сказал:
— Кажется, моё пожелание, чтобы мы говорили друг другу правду, сбывается самым катастрофическим образом. Почему-то я не удивлён.
— Вы сами этого хотели, Рокэ, — огрызнулась Катарина. — Вот, пожалуйста, доказательство вашей правоты: я утаила правду про лже-анакса, и чем это обернулось? — она судорожно разворошила лежавший на столике томик стихов и вытащила листок, который сунула под нос Дику: — Я не лгу, вот, читай, Робер нашёл настоящего убийцу, которому приказал твой Альдо, и я выяснила, зачем это надо было и Альдо…
Алва глубоко вдохнул, будто хотел что-то сказать, но выдохнул, не сказав ничего. Строчки, написанные знакомым почерком, прыгали перед безучастным взором Дика. Что-то там про капитана и водосточную трубу… Самое смешное, что он поверил и так, потому что ну как же иначе? Даже Альдо его предал.
— Я всё равно не предам его, — отвечая больше своим мыслям, чем словам Катарины, сказал Дик. — И не прощу тебе, что ты его убила.
Катарина глубоко вдохнула и выдохнула.
— Значит, хорошо, что я этого не делала, да? — спросила она.
Дик дёрнулся, как от пощёчины, фокусируя взгляд на супруге.
— Только не начинай заново! — сам почти прошипел он. — Я всё слышал! Про покрывало!
— Про покрывало было, — кивнула она. — И я сказала ему, что никто не объездит Моро, в надежде, что именно это он попытается сделать. Я надеялась, что, для начала, он отвлечётся от меня. А если повезёт — как-то пострадает и отвлечётся от нас обоих, потому что он подставлял тебя не первый раз и мне не нравилось, к чему всё идёт... Мне неоткуда было знать, что Моро приведут с подрезанной подпругой. Но я не могу сказать, что так уж осуждаю убийцу. Говорили бы мы сейчас с тобой без его содействия — я не знаю тоже.
Дик смотрел на эту почти незнакомую ему женщину с жёсткой складкой у рта — и вспоминал тот кошмарный день. Но теперь не только падение Альдо на камни двора, но и то, как Альдо, отослав его, вёл Катарину на галерею, взяв под локоть уж как-то слишком с силой, и, когда Дик нашёл их на галерее позже, Катарина была бледна, а сюзерен словно бы нависал над ней…
Дик прикрыл глаза.
— Я никогда не смогу понять, лжёшь ты мне или нет, не так ли? — спросил он.
— Имя убийцы самозваного Ракана известно, пусть и не всем, — проронил рядом Алва. — Я назову его вам… когда буду уверен, что вы не кинетесь через полстраны его убивать.
Дик посмотрел на него и горько рассмеялся:
— А вам-то я почему верить должен? Знай я раньше, что это вы подстроили отравление… я не пустил бы вас на порог.
Он дрожал, как от лихорадки, сжимая и разжимая кулак и не зная, не кинуться ли на Алву опять. Катарина, благоразумно не отходившая от кресла, отрывисто произнесла:
— Рокэ, скажи ему. Ты же сам хотел правды.
— Её уже вряд ли хочу я, — горько выдохнул Дик.
— Он не говорит, потому что ошибся! — теперь разозлилась и Катарина. — Но первоначально… всё было неплохо. Я сама не поверила, когда он сказал после, но…
— Катарина, — веско произнёс Алва, и она замолчала. Но смотрела очень выразительно. — Ричард, вы хотите слушать?
— Нет, — честно ответил Дик. — Но вы скажите. Хуже уже не будет.
Алва на миг прикрыл глаза, но потом начал:
— Я проклят. С такими предками, как у меня, это, верно, неудивительно, но, к сожалению, бьёт не только по мне, но и окружающим. Когда я… привязываюсь, эти люди меня предают или убивают. Я не собирался, беря вас в оруженосцы, ставить вас под удар, мне казалось, между нами слишком много крови для тёплых чувств, но камень премудрой Гарры показал мне вашу смерть. Много, много ваших смертей. И большинство из них случались весной девяносто девятого года в Олларии. Я и отпуск-то то после этого выдал вам подольше, чтобы вы в городе до конца весны просто не появлялись, но судьба нас обоих обманула.
— Я не умер, — мрачно озвучил очевидное Дик.
— Да, — мягко согласился Алва. — Потому что я обнаружил себя в центре заговора, где вас собирались натравить на меня, и проследил, чтобы это точно произошло, но так, чтобы не повредило нам обоим. Яд Борнов я знал. И знал вас, потому мог представить, что должна сказать Катарина вам… и другому вашему доброжелателю, чтобы вы всё-таки пришли. После вы были должны переждать опасность с Эпинэ. Я бы вернул вас обоих перед Изломом.
— Но мы все оказались не правы, — всё-таки добавила Катарина. — Август, чтоб его, правильно понимал про планы Дорака, а я вот не поверила. И уж никто из нас помыслить не мог, что карманы гоганов окажутся настолько глубоки, чтобы сразу после поражения в Варасте купить Альдо Ракану новую армию. Хотя если бы не сумасшествие Дорака — Люди Чести не упали бы в объятья этой авантюры с такой охотой.
— Ты никогда не следовала идеалам Людей Чести на самом деле, — с болью обвинил её Дик. — Ты притворялась всё это время.
— Люди Чести предали меня первые, — без выражения произнесла она. — Тебе было девять лет, Дикон, когда я стала королевой, и ты не представляешь, как смешали меня с грязью свои — задолго до того, как это сделали чужие… — Она словно оборвала себя на полуслове. — Нет, об этом я говорить не хочу.
Дик, чувствовавший кожей пристальный взгляд Алвы, посмотрел в его сторону. Алва выжидающие приподнял бровь:
— Может быть, что-то хочешь сказать ты, Дикон? Мне? Оскорбления подойдут тоже.
— Зачем? — устало спросил Дик. — Вы собирались меня уберечь от смерти. Я понял. Простите, что не могу поблагодарить за то, как вы это сделали. И то, чем оно в итоге обернулось.
В комнате повисло молчание. Дику больше не хотелось убивать, и, наверное, это было благом. Но, правда, ему вообще больше теперь едва ли чего-то хотелось.
Катарина со вздохом опустилась в кресло.
— Нет, всё-таки правда не сделала лучше ничего, — пробормотала она, снова вкладывая письмо Робера в томик Веннена. — Мне жаль, Ричард, что наши пути скрестились, притом, поверь, жаль именно из-за тебя. И меня, и Рокэ эти игры уже давно сформировали. Тебе они просто навредили.
— Не всё ли тебе равно, — выдохнул он. — Что ты меня не любишь, я тоже слышал.
— Надеюсь, ты не думаешь, что она любит меня, — Алва прислонился к стене. — Милая Катари не любит никого.
Она тоже посмотрела на него с усталостью, потом перевела взгляд на Дика и покачала головой:
— Рокэ прав… и не прав. Я говорила, что меня смешали с грязью, стоило мне взойти на трон. Когда тебя предают самые близкие, на всю жизнь учишься больше никого не любить. Это не значит, что, выйдя за тебя, я не защищала твои интересы… в конце концов. И именно ты стал причиной, по которой мы с Рокэ наконец смогли объединиться — я же не просто так его послушалась, в обмен на кольцо и подталкивание тебя он предложил союз, условия которого соблюдал… до прошлой весны, — она вновь посмотрела на Алву, коротко и недовольно. — Но тебе… было бы лучше, наверное, держись ты от нас подальше.
— Да, — кивнул Дик, всем своим существом чувствуя, что так ему было бы по меньшей мере легче. — Да, в этом я соглашусь с тобой, Катари. Да.
— Нет, — вдруг резко сказал Алва и шагнул к нему ближе. Дик напрягся, но Алва не делал ничего угрожающего. — Я теперь вижу, как вы сосуществовали всё это время, вы легко находите общий язык в саморазрушительной меланхолии. — Он поднял руку, но медленно, так, что Дик всё ещё не видел в этом угрозу. — И факты вам тоже не очень мешают. Излом перемолол нас всех, я не спорю. Не знаю, почему, но наши боги решили, что мы должны чуть ли не всю кожу с себя содрать, доказывая, что достойны жить здесь дальше. Но Повелитель Скал не оказался бы в безопасности один. Ричард Окделл, на которого уже и так уже велась охота, не оказался бы. — Он вдруг сгрёб Дика за ворот, и вот тут Дик, конечно, вцепился в его руку, но Алве словно было всё равно. — И я был бы точно против, останься ты подальше, — его лицо теперь очутилось совсем близко. — Я непонятно выразился, значит, когда говорил про привязанности. Сейчас будет понятно, — и он поцеловал Дика, словно ставя на губы клеймо.
Дик хотел бы сказать, что тут же размахнулся, чтобы дать ему пощёчину, руки ведь оставались свободны, а вторая разбитая скула у Алвы смотрелась бы гармонично.
Он хотел бы сказать, что немедленно попытался вырваться, уже зная, что по части силы ему есть, что Алве противопоставить.
Он даже знал, какие слова негодования стоило произнести, и, в самом деле, совсем недавно, в этой же комнате, Алва расцеловывал руки Катарине…
...Дик вцепился в камзол Алвы так, что странно ещё, что не порвал, и ответил на поцелуй с яростной жадностью, какой сам в себе не подозревал.
Рядом то ли снова охнула, то ли издала смешок Катарина, и Дик, опомнившись, отшатнулся.
— Нет-нет, не обращай на меня внимания, продолжай, — махнула она рукой, поймав его дикий взгляд. — Хотя не могу не думать, что теперь твоя сцена ревности выглядит чуть-чуть, пожалуй… лицемерной.
— Ты же сама это хотела устроить! — обвинил Дик, и это знание всё ещё было немного обидно. — А вы… — он посмотрел на Алву. — А вот вы не хотели!
— Какие глупости, — настал черёд Алвы говорить усталым тоном. — Я захотел этого раньше, чем было сколько-нибудь прилично, учитывая, что ты состоял у меня на службе. Или, думаешь, моё проклятье било по всем, к кому я проявлял случайную симпатию? Нет, Дикон, симпатия должна была быть немного посильней, — и он снова поцеловал Дика, и тот снова не отодвинулся, и на этот раз Катари молчала, поэтому поцелуй всё длился и длился, и Дик знал, что сам, первый, обнял Алву, крепко стиснув его за плечи и прижав к себе, ещё до того, как горячие ладони накрыли его лопатки.
— Вы меня оттолкнули, — снова вынырнув из поцелуя, вспомнил Дик. — Тогда, в деревне. И вчера я хотел…
— В деревне смерть снова забрала за меня другого, — Алва пропускал пряди его волос меж пальцев. — И вчера… я ещё понимал, что проклятье может всё-таки прийти и за тобой хотя бы так.
— А сегодня?
— А сегодня понял, что ты убьёшься и без проклятья, и я этому помогу тем вернее, если снова тебя оттолкну! — Алва поцеловал его почти зло, укусил за нижнюю губу, и Дик вскрикнул от удивления — и возмущения.
— Да вы сами виноваты! — он сам тряхнул Алву за плечи. — Что я должен был подумать, когда увидел, как вы… — он покраснел, — целуете пальцы моей жене!.. Думаете, я забыл? — он рискнул взглянуть на Катари, которая зажимала рот ладонью, словно юная девушка и вовсе не бывшая королева, но после его слов посерьёзнела.
— Думаю, это мы забыли, — тоже серьёзней сказал Алва. — Что некоторые фамильярные привычки не стоит воскрешать вот так все сразу. Это было…
— Неумно, — закончила Катарина. — Но я позвала Рокэ совсем по другой причине, Дикон…
— И эту причину ты назовёшь позже! — решительно перебил её Алва. — Дикон, я знаю, что прошу многого, но просто поверь сейчас, это лучше сказать потом…
Они опять целовались. Дик знал, конечно, знал, что не должен поддаваться вот так быстро, но не поддаваться не мог тоже.
Потому что тоже слишком давно этого хотел.
Кажется, кто-то из них покачнулся — вряд ли это было сознательное решение упасть на ковёр и утянуть другого. Но Дик испуганно оторвался от губ Алвы опять — потому что помнил, что они тут не одни. А вот то, что камзолы на них обоих уже расстёгнуты — заметил только сейчас.
— Мы же не собираемся… — он сглотнул и посмотрел на Катарину. — И к тому же…
— Мне уйти? — хладнокровно поинтересовалась она.
— Нет!
— Ну хорошо, — пожала она плечами. — Тогда я хотя бы запру дверь.
Пока она отходила от столика и возвращалась, Алва окончательно избавил Дика от камзола и начал сосредоточенно выцеловывать шею.
— Перестаньте, — вяло воспротивился Дик. — Дальше же… мы не можем. Я не могу… при Катари…
Алва поднял голову, обжигая синим взглядом:
— Чего ты не можешь при женщине, которая нас обоих знает в этом смысле? Раз уж сам не дал ей уйти?
— Перестаньте, — Дик покраснел. — Я бы никогда не смог… при собственной жене… — его голос упал до шёпота.
— Ну, что? — подбодрил Алва. — Мне правда интересно.
— Вам отдаться, — еле вымолвил Дик, сам чувствуя, как заливается краской.
Со стороны Катарины донёсся приглушённый возглас, но вот сейчас Дик посмотреть на неё не смог.
— Но тебя всё устроит, если тебе отдамся я? — даже не запнувшись, спросил Алва. — Потому что я ведь могу.
Дик покраснел бы ещё сильнее, если бы был в силах. И отступил — к креслу Катари, но не поворачиваясь к ней.
Она спросила его сама:
— Что ты хочешь, Дикон?
— Не знаю, — он всё равно не повернулся. — А ты… ты не… с нами…
— По-моему, мне даже логично в этот раз побыть зрительницей, — рассудила Катарина. — В память о прошлом.
— И ты правда не знаешь, чего хочешь? — спросил его уже Алва, сбивающий с ног своей красотой Алва, Алва, скинувший камзол и оставшийся в рубашке с развязанным воротом, Алва, чьи губы потемнели от поцелуев.
— Неправда, — выдохнул Дик и шагнул обратно к нему.
На этот раз они всё же очутились на ковре. Что бы Алва там ни сказал, он всё равно вёл, но Дик старался не отставать, и его прошило вспышкой удовольствия, когда он сумел подмять под себя Алву и положить на обе лопатки. Тот понимающе ему усмехнулся, но всё-таки, конечно же, вывернулся, уронил Дика сам, стиснул, не давая подняться.
— Не вставай, — тихо фыркнул он Дику на ухо. — Так будет даже удобнее.
Дик послушался — но провёл ладонями по спине прижавшегося к нему человека, нащупал шрамы под рубашкой. В комнате творилось чистое безумие, и страшно было задумываться о том, что они делают, но Дику и не хотелось задумываться.
Алва привстал, стискивая его бока бёдрами, но перед этим шепнул:
— Стащишь с меня штаны — и остальное я сделаю.
Дик не знал, смущаться ли от грубоватости тона или опасаться того, чем будет это «всё», но сделать он хотел. То, что Алва сказал. И вышло отлично, даже не неловко — он расстегнул на Алве пояс и потянул бриджи вниз вместе с панталонами, наслаждаясь ощущением бархатистой кожи под пальцами, и Алва засмеялся, привставая ещё так, чтобы удалось всё снять хотя бы с одной ноги… В одной только рубашке, с растрепавшейся гривой он был ослепительно прекрасен, и Дик притянул его к себе снова, чтобы поцеловать, совершенно не стыдясь того, что чувствует возбуждённый клинок Алвы. Он сам был возбуждён не меньше.
Высвободившись, Алва сказал:
— Катарина — моя шкатулка, — и Дик посмотрел на Катарину.
Она, вздрогнув, нашарила на столе знакомую шкатулку, Дик помнил такую или очень похожую по Варасте, в ней Алва держал свои благовония и какие-то тинктуры. Почему он её принёс?.. Но эту мысль Дик забыл, когда Катарина приблизилась, протягивая что просили. На её щеках играл неяркий румянец, а глаза блестели, и это делало её красоту более живой, более земной.
— Ты… — Дик потянулся к ней. — Ты тоже…
— Нет, — она шагнула назад, облизывая губы. — Я… посмотрю…
Алва выругался, вскрывая шкатулку и что-то роняя, но, видно, достал нужное, потому что по комнате разнёсся приятный аромат.
— Дикон, вернись ко мне, — позвал Алва, и Дик повернулся, глядя ему в глаза, как раз когда пояс расстегнули уже на нём. Он приподнялся было, но Алва хмыкнул: — Тебе необязательно, — и сомкнул пальцы, испачканные маслом, на клинке Дика.
Тот даже не застонал от неожиданности — вскрикнул. И зажмурился, вот этого устыдившись, а потом посмотрел, сперва на Алву, потом на Катари.
Вожделением дышали лица обоих.
Но Алва сам приподнялся, что-то делая с собой под полами рубашки, а потом опустился — медленно, неумолимо, — и в горле Дика застряли и стон, и дыхание, настолько ему стало хорошо. Сжав бёдра Алвы, он двинулся навстречу, и вот Алва как раз застонал, громко и не стесняясь. Вскоре Дик вторил ему, пытаясь поймать его губы, чтобы заставить замолчать их обоих, но всё равно услышал шумный вздох, донёсшийся от столика.
И откинулся назад, пытаясь замедлиться, пытаясь даже остановиться:
— Нет… мне нужно… чтобы Катари…
— Ты вот сейчас… решил об этом подумать? — почти угрожающе прорычал Алва, умудрившись почти не сбить дыхание, но Дик просто зажмурился и молча помотал головой, потом подался вверх, потом позвал:
— Катари, иди к нам!..
— Возможно, не нужно, — откликнулась она. — У меня… свои желания, ты сейчас их можешь не оценить.
Дик двинулся, цепляясь за Алву, и снова остановился, сжимая в горстях его рубашку, безнадёжно сбивая темп.
— Катарина, иди сюда, — простонал Алва, выгибаясь и с силой распластывая ладони по ковру. — Ты и меня уже с ума сводишь!
— Мне кажется, это скорее делает клинок Ричарда, — указала она, слишком спокойная в своём кресле. Дику уже хотелось сгореть со стыда, но одновременно он не мог отпустить бёдра Алвы, не мог перестать двигаться в нём, не мог не наслаждаться зрелищем того, как Алва теряет над собой контроль.
А ещё он чувствовал, как всё-таки жаден взгляд Катари и хотел выложиться для неё весь, даже почти не слушая в этот раз, что она говорит.
— А ещё, — впрочем, тон у неё продолжал быть вполне светский, — я отдаю себе отчёт, что Ричард очень далёк от распущенности нравов. И не хочу делать ещё что-то, что снова заставит думать о себе хуже моего супруга, — она выделила тоном два последних слова.
Дик дёрнул бёдрами вверх, и Алва протяжно выдохнул и одновременно вцепился ногтями в руки Дика, нажимая и сам понуждая остановиться. Лицо у него было покрыто испариной.
— Твой — супруг, Катари… — произнёс он, глядя Дику в глаза. — Твой — опальный супруг, которого ты вдруг решила беречь… на твоих глазах — засаживает регенту Талига. Мне кажется, у него уже есть все поводы думать о себе превосходно.
— Перестаньте, — слабо сказал Дик, наконец находя свою прелесть в этой грубости и пытаясь действительно не начать снова подаваться в стиснувшее его горячее тело Алвы. — Катари, чего ты хочешь от меня?..
— Кое-чего сложного на самом деле, — задумчиво поделилась она.
— Я всё сделаю…
— Он сделает, — нетерпеливо присоединился Алва. — Иди к нам, Катарина.
Она, казалось, заколебалась, но потом встала с кресла, подошла и опустилась на колени рядом с головой Дика.
Стоило признать — того, что она ему прошептала на ухо, он и правда не ожидал. Он приподнялся на локте, и Катарина убрала с его лба мокрую прядь, а потом добавила:
— После. Я останусь, просто… продолжайте.
Алва нетерпеливо притянул его к себе за ворот, и Дик потерял равновесие, но тонкая рука нажала ему на лопатки, и он чувствовал это прикосновение, даже когда его снова захлестнуло страстью, когда он целовал губы Алвы, когда он врывался в его тело, когда он…
Упав без сил, он очутился на коленях Катарины. Алва хмыкнул, глядя на него сверху вниз, но Дик знал сам, что должен ещё сделать, и, хоть рука дрожала от напряжения, накрыл клинок Алвы, сжал пальцы, задвигал… Алва даже не стал закрывать глаза, не отпускал его взгляд и только всё тяжелее дышал, приоткрыв красивые губы. В момент экстаза его бёдра снова стиснули бока Дика, и тот жизнь бы сейчас отдал, чтобы это ощущение не кончалось.
Алва нагнулся к нему и поцеловал. А потом, выпрямившись, поймал Катарину за подбородок, и его:
— Можно? — кажется, относилось к ним обоим. По крайней мере, ответа обоих он дождался, прежде чем поцеловать и её.
А потом встал и уже насмешливее добавил:
— Кажется, у нас осталось ещё что-то, оставленное на «после»? Или это что-то, не предназначенное для моих глаз?
Дик молча отмахнулся, переворачиваясь, кое-как оправляя одежду и оказываясь на четвереньках перед Катариной. Она ждала и не сводила с него глаз. Дик коснулся края её тяжёлого подола, и она ожила, пересела так, чтобы подол можно было сдвинуть выше. Алва, уже снова в бриджах, встал за её спиной — Дик бросил на него взгляд, сглотнул, снова посмотрел на Катари. Они поймали губы друг друга в коротком поцелуе, а потом Катари откинулась назад, наблюдая из-под ресниц, и Дик приподнял подол ещё сильнее, задирая платье и нижние юбки, открывая тонкие панталоны, которые, в отличие от мужских, не соединялись в центре. Было немного странно и снова стыдно — он никогда не касался её так, но он много что сегодня сделал, что не делал раньше, поэтому в конце концов нырнул под ткань, находя лоно Катарины губами и языком. Она протяжно выдохнула над его головой.
Кажется, она опиралась на Алву, когда Дик старательно ласкал её, надеясь, что всё делает правильно. Бёдра Катарины мелко дрожали, и вздохи превратились в тихие стоны, под губами было жарко, и он обнял ладонями её ягодицы, ближе приникая к ней. Катарина вскрикнула, потом ещё, он ласкал языком её вход, и по её телу прошла судорога, и на губах Дика стало больше солоноватого сока. Он осторожно выпрямился, вытираясь, и встретил потемневший взгляд Катари, которую действительно поддерживал Алва.
Она притянула его к себе и теперь уже целовала долго, не давая отстраниться и не отстранясь сама.
Когда они наконец отпустили друг друга — все трое, — тишину долго никто не нарушал. Дик избегал глядеть на них обоих и всё же нет-нет, да посматривал, а потом смущался, сталкиваясь с ответным взглядом.
В конце концов первым заговорил (кто бы сомневался) Алва.
— Понимаю, как это прозвучит, — со вздохом произнёс он, — но мне всё ещё нужно сегодня уехать. И если я хочу до темноты добраться до старого тракта, выезжать нужно как можно скорее. Нам и так коротать ночь в седле, лагерь я до утра разбивать не рискну. Мне меньше всего хочется сейчас оставлять вас обоих… но я надеюсь вернуться и застать вас живыми и здоровыми. И раньше меня приедут мои люди с указом и провизией.
— Что произошло весной? — бездумно спросил Дик.
— Хм?
— Что произошло весной? — повторил он. — Вы достаточно часто про это упоминали, чтобы мне захотелось наконец узнать. До того, как я опять услышу, как кто-то что-то обсуждает без меня.
Алва криво улыбнулся и протянул руку, потрепать Дика по волосам. А потом сказал:
— Надеюсь, вы не думаете, что один способны на неправильные выводы и безрассудные решения? Вы так прекрасно смотрелись вместе с Катари с вашими супружескими браслетами, и сроки её беременности так прекрасно совпадали с вашим возвращением… Мне, пожалуй, стало весьма обидно, что вы предпочли друг друга — мне.
— Рокэ, — тяжело вздохнула Катарина.
Дик неверяще смотрел на него несколько мгновений. А потом вскинулся:
— Так вы всё-таки любите Катари!..
Та закрыла лицо рукой и ещё тяжелее вздохнула:
— Дикон…
Алва приподнял брови:
— Это вы сейчас усомнились, что можно испытывать одинаковые чувства больше, чем к одному человеку? А сами вы сейчас чем занимаетесь?
На этот раз Дик его взгляд не выдержал и отвернулся.
Пальцы Катарины сжали его плечо, заставляя повернуться к ней:
— Тем не менее сегодня я всё равно не собиралась нарушать своё обещание вам. Своя мера предательств у меня уже есть, мне не нужно новой. И сегодня я позвала Рокэ вот для чего, — она показала безымянный палец со странной ранкой, как следом от укола. — На столике маленькая колба… Рокэ смешал мою кровь с одним из этих его чудных морисских средств. Я… заподозрила, что я снова в тягости. Но это оказалось не так.
Дик сглотнул:
— А если бы было так?..
— Возможно, пришлось бы всё-таки уехать, — призналась Катарина. — Я не хотела, но я боюсь носить здесь этой зимой и этой весной, когда нас ещё может ждать и голод, и нападения.
— Я предлагал поговорить с вами и всё-таки увезти с собой вас обоих, — спокойно дополнил Алва. — Собственно, мы и пытались это обсудить, когда вы столь драматично вошли.
Дик вцепился себе в волосы:
— Я хотел убить…
— Что ж, — раздумчиво сказала Катарина. — Не могу сказать, что я совсем никогда не хотела…
— Хватит, — перебил Алва. — Я беру свои слова обратно, в какой-то момент в правде надо остановиться. Круг меняется. Оставим остальное прошлое прошлому. Или мне всё-таки вас обоих увезти, чтобы проследить, что вы оба останетесь живы?
— Не надо, — воспротивился Дик, который всё ещё не собирался никуда уезжать.
— Не надо, — повторила за ним Катарина. — Уезжайте пока, Рокэ. У вас есть свои дела, у нас есть свои.
— Мы просто увидимся потом, — пообещал Дик и покраснел.
Алва мгновение их рассматривал, потом медленно кивнул:
— Хорошо. Но, учтите, я считаю это обещанием. Даже если клятв больше предпочту не брать никогда.
— Давайте просто пока попробуем привести себя в порядок, — вздохнула Катарина. — Нам надо как-то выйти к нашим людям, а я даже воду уже выплеснула…
Дик посмотрел на их измятую одежду и растрёпанные волосы с глубоким сомнением. Но Катари была права — им надо было как-то выходить к остальным.
В три пары рук они привели друг друга в тот порядок, какой тут был вообще возможен.
Напоследок перед выходом Алва снова посмотрел на них обоих по очереди и по очереди же поцеловал — строгим жестом, скорее беря оммаж, чем выражая чувства.
— Мы увидимся, — не менее строгим тоном сказал он. — Герцог Окделл. Графиня… пусть будет Каданэ, и пусть старика Леопольда хватит удар. Мы увидимся.
Они оба склонили головы, не говоря ни слова.

Позже, когда они уже со стены наблюдали, как исчезает чёрная кавалькада, Дик, много уже что подумавший и про себя, и про Катарину, и даже про Дженнифер Рокслей, у которой теперь тоже надо было выяснить, почему она это затеяла, спросил:
— Ты его тоже предавала? Алву? Если он… привязан к тебе, и проклятие работает…
Пальцы Катарины крепче впились в его руку, но она спокойно ответила, придерживая капюшон плаща:
— Да. До нашего союза, так что спектаклем это не было.
Дик покачал головой:
— Я не знаю, что теперь думать. О тебе, о себе, обо всём. Ты уедешь, когда тебе официально дадут титул и земли?
— Нет, вряд ли, — сказала она. — Если до тех пор мы не успеем возненавидеть друг друга. Но я хочу увидеть, как возрождается Север. Ты же не будешь спорить, что я тоже к этому приложила руку?
— Не буду, — он прикрыл глаза. — Мне нужно знать убийцу Альдо.
— Не делай того, о чём потом пожалеешь, — предупредила она. — Не всех цареубийц надо объявлять таковыми, поверь мне.
— Мне всё равно нужно.
— Значит, узнаешь, — она поёжилась. — Пойдём отсюда. Холодно.
Дик бросил последний взгляд на дорогу, на которой уже не видно было Алвы с его свитой.
— Всё-таки ты добилась, чего хотела, своим письмом… — протянул он.
Катарина рассмеялась, кажется, больше от удивления:
— По-моему, я добилась совсем другого. Но и хорошо, я этому рада. Я тоже была не права, когда задумывала это.
Дик помог ей спуститься, и они вместе вернулись к её комнатам, в которых он её и оставил, глядя, как она дёргает шнур, вызывая служанку.
— Я буду ужинать и ночевать у себя, — объявил он. — Увидимся за завтраком.
— Увидимся за завтраком, — согласилась она. — И, Ричард… знаешь, в конечном счёте я не жалею об этом браке, даже если о нём успел пожалеть ты. Мне кажется, я смогла бы дать тебе больше, чем думала сама… но, может статься, этого так и будет для тебя недостаточно.
Дик вспомнил — о каменной реке, о своих иллюзиях, о своём гневе и о пороховых бочках, въезжающих в ворота Ларака.
— Я не знаю, успел ли, — ответил он. — Возможно, я решу потом.
Когда они наконец распрощались, он вернулся к себе в кабинет и долго невидяще смотрел в книгу, взятую с полки, только через час поняв, что перед ним Эсператия. Он больше не верил в слова, написанные в ней, но, однако, долистал до псалмов и перечитывал строки, пытаясь понять, для чего они когда-то сочинялись и верил ли в них тот, кто их сочинял.
Он бездумно отлистал ещё, остановился и прочёл: «…будем восхищаться и радоваться тобою, превозносить ласки твои больше, нежели вино», — и покраснел, захлопывая книгу.
Было всё ещё странно.
К провалу, однако же, больше не тянуло, и от этого вдруг стало легче, словно с шеи сняли захлёстывавшую её удавку.
Дик Окделл сидел, подперев голову и глядя на огонёк свечи, и надеялся дождаться весны.

Отредактировано (2024-04-18 20:30:26)

Анон

Re: ОЭ-фест

68. Вальдмеер, рейтинг любой, ожидание встречи, ревность. Кальдмеер исчезает по пути на казнь. После перемирия Вальдес приезжает в Эйнрехт и находит Кальдмеера в особняке под охраной, после ночи любви тот признаётся, что ему пришлось стать любовником кесаря Руперта

Одна маленькая ложь

Пейринги: вальдмеер, кальденбург, Вальдес/кэцхен
Предупреждения: фем!Олаф, даб-кон, в некотором роде мудак!Вальдес (может, есть что-то еще потенциально сквичное, пишите, постараюсь учитывать)
НЦ: вагинальный секс, анальный, куннилингус
Примечание: возраст Кальдмеера на начало фанфика – доретконный, т.е. 42 года.
Части 1, 2 и 3
https://holywarsoo.net/viewtopic.php?pi … #p14721455
Части 4,5
https://holywarsoo.net/viewtopic.php?pi … #p14970637

Часть 6 из 7

▼3600 слов⬍

Глава 6.

Через узкое, расположенное под самым потолком, окно камеры вместе с утренней прохладой и запахом влажной земли вползал белесо-серый рассвет.

Только что пришедший в себя Ротгер особого внимания на этого «гостя» не обратил. Просто отметил, что без сознания пробыл недолго.
Страха он не испытывал.

Лишь тошноту от выпитого и головокружение от удара по голове, да еще раздражение, что умудрился попасть в столь дурацкое положение. Произошедшее тянуло или на дурную пьеску, или на еще более дрянной сон. И к тому, и к другому было сложно отнестись всерьез.

К тому же во рту словно нагадили разом все кошки Леворукого.

«Не вы первый, не вы последний, кого женщина таким вот способом завлекла в западню».

Не первый и не последний, кто спорит. Но даже если забыть о том, чьи это слова, поверить в то, что Ода… Олаф… Кальдмеер способен на такую подлость, на столь изощрённую ложь, было все равно что поверить в существование черного снега.

- Тогда я вас прощаю.

Разве можно так врать?

Если нельзя верить ей… ему… им – то кому тогда можно?

Само ее право на месть Вальдес оспорить не мог. Но от того, что вершить эту месть стал бы палач - да еще по подобному обвинению, из-за которого вся эта история неизбежно превратилась бы в препошлейшую шутку для всего континента, - было тошно. 

Лучше бы она его отравила или перерезала глотку, когда он раскис от вина или ее слов - как это обычно делают женщины. Если уж теперь ей не по силам выйти с ним на поединок, как мужчина - в памяти всплыли ставшие без постоянных тренировок мягкими и округлыми спина и плечи, и, конечно же, искалеченная нога.

Даже поджидавшие у дверей наемники или солдаты были бы лучше…

«Лучше для меня. Не для нее. Потому что на деле не я был…»

Голову вновь словно сжало раскаленным обручем и, глухо простонав, Вальдес обхватил ее руками.

Когда приступ прошел, он сел на скамье, к которой был прикован за ногу, и быстро оглядел отведенные ему «покои». Одного взгляда было достаточно, чтобы понять, что это помещение использовали не только для заключения, но и для телесных наказаний. Во рту вновь стало кисло от догадки, кого именно могли привязывать к этой скамье и на ком использовать расположенный у одной из стен инвентарь.
Конечно же, новые шрамы на теле Оды он заметил сразу. Но счел их следами заключения в Печальных лебедях, да и особо размышлять о них в тот момент было и неуместно, и бессмысленно.

Вальдесу и так было известно, что тело под сукном ее мундира, несмотря на все женские ухищрения, отнюдь не чистый лист. Он знал это еще до того, как расстегнул первую пуговицу на этом мундире. И действительно был зол на нее за ту попытку его прогнать. Как будто увечье могло его оттолкнуть.

Кстати, об увечье…

«А если нет? Вы сломаете мне и вторую ногу?»

Даже не от самих этих слов, а от того, каким тоном они были произнесены, Ротгер и сейчас заскрипел зубами.

Когда он их услышал - последний недостающий кусочек головоломки встал на место. Хоть в тот момент он не успел даже толком осознать всё то, что уже понял.  Он привык действовать быстрее, чем думать. В бою это было полезно.

Одной этой фразы хватило, чтобы Вальдесу мгновенно стало ясно почему уже немолодая, не слишком красивая и совершенно незнатная женщина предпочла публичный скандал и даже возможную смерть браку с молодым красавцем-кесарем. Явно обожающим свою избранницу, раз готов простить ей и все ее несовершенства, и даже постороннего мужчину в ее постели накануне свадьбы. При одном условии, конечно - что это не станет достоянием общественности.

Как Элиза Штарквинд угрозами и побоями создала из безвестной монастырской послушницы Олафа Кальдмеера, так и ее внук ими же создал из адмирала будущую кесариню.

Но Ода была права – одних только побоев недостаточно.

У Олафа Кальдмеера, наверняка, имелся целый перечень претензий к его «творцам» и покровителям, но едва ли он позволил себе даже мысль сотворить против них что-то хотя бы отдаленно подобное тому, что чуть не устроила своему царственному жениху баронесса Одиллия фок Беркгейм.

Женщина - выбор которой в качестве невесты кесаря и без того был скандален, за чьими словом и жестом, жадно выискивая малейшую оплошность, следили бы сотни недобрых глаз, - не только не собиралась всячески доказывать, что достойна этого высокого положения, но намеревалась открыто оскорбить и самого кесаря, и всю высшую дриксенскую знать.

Вальдес снова сплюнул на пол горько-кислую слюну. При всем сочувствии к Оде, чувствовать себя обманутым и использованным было весьма препаршиво.

«Проклятье, Бе-Ме прав – она меня опоила. И подставила. Интересно, дамы бы завизжали, попадали в обморок или дриксенское воспитание настолько безупречно?»

Дочерям лучших семей Дриксен (не служанкам, не паре фрейлин, которых можно было бы запугать или подкупить), приехавшим, чтобы впервые увидеть свою будущую кесариню и сопроводить ее к венчанию, должна была предстать весьма колоритная сцена. Невеста кесаря в постели с другим мужчиной. Чужаком. Врагом. «Диким» южанином. Еще и пьяным, как сапожник, и в первые минуты явно непонимающим, что происходит.

И у нее почти получилось.

Почти получилось нанести репутации Фельсенбурга такой урон, возместить который можно было только ценой крови. Крови её и ее незадачливого любовника. Причем, сама она, скорее всего, отделалась бы обычной казнью, без изысков.

А вот Вальдеса ждало бы нечто куда более увлекательное… если бы Бермессеру не удалось уговорить кесаря оставить все дела и нагрянуть к невесте с неожиданным визитом, чтобы сорвать этот маленький спектакль буквально за полсклянки до его начала.
Это все было настолько иронично, что Вальдеса вновь чуть не вывернуло наизнанку.

И все же кое в чем «дружище Вернер» ошибался – не эта мысль (что он своим спасением был обязан ему) не будет давать Вальдесу покоя до конца его дней.

И даже не та, что Ода сочла его слишком мелкой сошкой, чтобы столь изощрённо и с таким риском для себя мстить именно ему. Что для нее он стал лишь орудием. Инструментом мести другому.

Действительно жуткой мыслью было осознание того, насколько же сильно ее искалечили. Ее саму, а не ее тело. Раз она стала… такой. Стала способной на такое.

Когда ломаются такие люди – это страшно.

Ведь это говорит о том, что сломать можно любого.

Вальдес снова сплюнул. Горечь во рту не проходила.

***
Ротгер не любил политику.

И не любил высшие чины. Оттого во многом и предпочел лет на пятнадцать застрять на одной должности, хотя Излом открывал самые невероятные возможности.

Они – политика и высшая власть - умудрялись изменять всех. Даже тех, кого он знал как облупленных и кого, как ему казалось, изменить нельзя. Те, кто, оказавшись наверху, меняться не хотел – долго не протягивали.

А что самое обидное – это не бросалось в глаза сразу.

Внешне они не менялись, просто начинали иначе мыслить. И уж насколько Вальдеса самого почитали уже не столько за человека, сколько за кэцхен, настолько же чуждым и нечеловеческим казалось ему мышление некоторых вышестоящих.

Астэр ведет голод, выходцев – месть. Жутковато, но просто и ясно. А главное – сразу если уж не видишь, то чувствуешь какой-то подвох.
Правителям же при восшествии на трон или хотя бы при приближении к нему не выдавали ни клыков, ни крыльев, ни мерцающих синим или фиолетовым цветом глаз, не забирали у них тени и за ними не тянулась полоса гнили и плесени.

Но только Чужому было ведомо, что творилось у них в головах.

В частности, Вальдес не мог представить, что уничтожит Кальдмеера не враг, не Фридрих и его палачи, а обожавший его адъютант. Наивный мальчишка с открытым взглядом и сердцем, готовый броситься ради своего адмирала и в огонь, и в воду.

«Вот уж поистине тихий омут».

Конечно, стоило догадаться, что человек, сумевший собрать в кулак расползавшуюся на куски кесарию, не отличается травоядностью, но такого Вальдес от него не ожидал. Да и с теми восторженными и одновременно робкими взглядами, которые Руперт постоянно бросал на своего адмирала, сломанная нога как-то не вязалась.

Ротгер вызвал в памяти образ Фельсенбурга – каким тот был в плену. Образ несколько неловкого и словно бы не до конца повзрослевшего юноши, повадками и умом тянущего скорее на подростка, чем на молодого человека его лет.

Умненький, но ум еще больше книжный, чем свой. Как он трогательно вцепился в зубрежку анатомии, когда ему не удалось помочь своему адмиралу после ранения! Словно одних только книг в этом деле достаточно… Старательный, исполнительный, почти до смешного воспитанный. Сильный, но силы своей еще сам не понимает.

Ротгер в свое время не удивился, узнав от Олафа, что воспитанием его адъютанта долгое время занималась матушка – особа изнеженная и боязливая, и только волей старших родственников его успели вовремя оторвать от ее юбки прежде чем она успела превратить его во второго Бермессера.

«Впрочем, похоже, Вернер – милый ласковый котик на фоне того, что в итоге выросло».

Грохнули замки и засовы.

***

Вошедший и прислонившийся спиной к закрывшейся за ним двери молодой мужчина почти ничем – кроме той печати, что накладывают возраст и время - не отличался от того паренька, о котором Вальдес думал мгновение назад. И вместе с тем это был совершенно другой человек. Человек, которого он не знал.

Вид у кесаря был… усталый. Как у любого, кто и без того уже был безмерно издерган в последнее время, и которого лишили и тех редких часов сна, что ему удалось для себя выкроить. Платье на нем было самое простое, но и оно было надето в спешке и кое-как. Там не застегнута пуговица, тут вывернута манжета. Глаза полуприкрыты потяжелевшими веками, волосы в беспорядке.

Ненавидеть такого не имело смысла – он этой ненависти просто не заметит. Обронит где-то в бумажном ворохе между докладами, просьбами и приказами. Возможно, и Оду он простил, уже просто не имея сейчас сил на ревность и гнев.

А между тем ненавидеть его было нужно.

Благо, сделать это было несложно. Вальдес уже давно научился его презирать, а уж после того, что этот коронованный юнец сотворил с единственным существом, вызвавшим у него чувство, которое издали и со спины вполне могло сойти за любовь…

С языка у Ротгера почти сорвалась едкая шутка (что-то про не слишком радостный для жениха вид), но вино и намешанная в него дрянь все еще давали о себе знать, и потому его опередили:

- Господин Вальдес, вы и впрямь думали, что кесарь примет вызов от дриксенского сержанта? Или даже от талигойского вице-адмирала? Или это была неудачная штука?

Будь на месте Ротгера кто-то иной, он, заметив эту – которую уже по счету – попытку замести дело под ковер, с радостью поспешил бы ею воспользоваться.

Вот только никто иной, кроме него, на его месте оказаться не мог. Любому другому хватило бы благоразумия или не хватило смелости довести историю до этой главы, а не свернуть с пути раньше.   

- Ну… если дриксенский сержант или талигойский вице-адмирал оказался достоен внимания будущей кесарини, почему бы ему не потягаться с кесарем в поединке и на таких клинках?

Можно было бы начать с чего и посоленее, но даже Вальдес предпочитал врага сначала «прощупать».

Взгляд у мальчишки стал пристальным и жестким, крылья носа затрепетали. Но и только. Даже тон голоса не изменился:

- Главное слово здесь - «будущей».

- На мой вкус все же «кесарини», - Вальдес развалился на лавке с той небрежностью, с которой располагался на подоконниках своего альмиранте. – Так как, по всему видно, ты все же собираешься сделать эту чудовищную глупость. Я имею в виду женитьбу. Это же ярмо на шее любого мужчины. В твоем же случае эта глупость втройне.

На лице Фельсенбурга не отразилось ничего. Ни досады за неуместный шутливый тон и развязность, ни гнева за спрятанные за ними оскорбительные намеки. Словно он застал Вальдеса за чем-то заурядным, не задевающим его лично – вроде потрошения шкатулки с письмами или шкафа с серебряной посудой, а не в постели любимой женщины. И еще: никаких требований – ни сейчас, ни позже - обращаться к нему по титулу и на «вы», никакого положенного ему важничанья и говорения о себе во множественном числе.

Похоже, за прошедшие годы мальчишка обзавелся дубленой шкурой.

Тот Руппи, которого Вальдес помнил, был огнем, только подкинь дров - вспыхнет, этот – ледышка. Значит, пришел сюда не из праздного любопытства или удовлетворения оскорбленной гордости, а с какой-то целью – кстати, какой? - и ее добьётся. Пришел один, значит, свидетели не нужны.

Впервые со своего «пробуждения» Вальдес ощутил легкую тень беспокойства. Быстро и цепко обшарил «посетителя» взглядом, и несколько упокоился. Огнестрельного оружия при Фельсенбурге не было, только шпага, а здесь ею особо не размахнешься. Для использования любого другого нужно подойти ближе, а учитывая, что руки у Ротгера свободны, такое «тесное общение» могло иметь отнюдь не однозначный исход.

«Не сделать ли его моим пропуском наружу? Благо, если верить тем, кто меня знает, мне по силам вывести из себя и святого. К тому же это будет просто приятно. Кулаки – не шпага. Им плевать на дуэлянсткие тонкости. И на то, кто кому равен».

- Глупость втройне, так как женитьба сама по себе глупость. Вдвойне же глупо жениться на женщине, которая – хоть у женщин, как известно, нет возраста – вполне могла быть твоей матерью. Ведь обычно это значит, что она вряд ли станет матерью твоих детей, - неся эту «правду жизни» со всем возможным апломбом, на который только был способен, Вальдес оценивал расстояние между ним и его «пропуском». Ошибиться было нельзя. Попытка у него будет только одна. Пистолета нет у самого Руперта, но вполне возможно не один найдется у его гвардейцев. – И трижды глупо жениться на женщине, которая этого брака не желает.

Пропустивший его второй довод мимо ушей, Фельсенбург огорошил Вальдеса совершенно неожиданным ответом на третий:

- Почему вы решили, что она этого не желает? 

От такой незамутненности Вальдес даже присвистнул.

- Женщины - существа причудливые, конечно. Но есть у меня такое чувство, что счастливые невесты перед свадьбой ведут себя несколько иначе.

Желторотый кесарь выслушал это заявление, чуть склонив голову набок. И просто с умопомрачительной серьезностью и верой в свои слова произнес полную чушь:

- Ее счастье, как и при последней нашей с вами встрече, и все годы ранее, составляет служение своей стране и ее кесарю. И если кесарь счел, что ей надлежит занять место первой из женщин Дриксен, то она выполнит свой долг и все связанные с этим положением обязанности. Вы сами сможете убедиться – длины цепи хватит посмотреть из окна - что уже скоро она выйдет из этого дома должным образом убранная и безукоризненно исполняющая свою роль.

Учитывая все произошедшее и особенно все лишь чудом не произошедшее, эта чушь была так восхитительна, что случилось еще одно чудо – Вальдес на время лишился дара речи.

- Если вас беспокоят тонкости вопроса со стороны закона, то и здесь все улажено. Одиллия – сирота, родственников-мужчин у нее нет, стало быть, вопрос о ее браке вправе решать или вышестоящий по чину, или глава гильдии, или…

- В конечном счете ты, - пресек цитату из какого-то местного закона оправившийся от потрясения Вальдес. – Не она. Впрочем, как и везде. Но закон – дело такое… Не хотелось бы разрушать твой красочный мир иллюзий, но мне кажется эта ночь и реальность в моем лице намекают на то, что ты несколько… неправ.

На этот раз Фельсенбург тянул с ответом дольше. Даже прикрыл глаза. В какой-то момент, Ротгер даже подумал, не заснул ли тот.

Видимо, убедив в чем-то самого себя, Руперт, наконец, взглянул на него и передернув плечами, как от холода, произнес:

- И я, и вы были свидетелями Великого Излома, Вальдес. Мы оба знаем, что в такое время, как при любом переходе, может произойти все что угодно. Даже погибнуть мир. Старое еще не отмерло, новое не набрало силу. Переступая через порог, за него всегда можно запнуться. И в приоткрывшуюся щель лезут закатные твари и прочая нечисть. А люди творят странные и страшные вещи. Брак такой же Излом, такое же перерождение. И вы для меня – закатная тварь, - услышав еще давно данное ему дриксами прозвище, Вальдес улыбнулся, точнее оскалил зубы, – тварь, которая, пользуясь случаем, вползла в обустроенный мною мир.

- А ты думал, что бумажка с запретом о высадке меня удержит? Когда такие вещи помогали против нечисти?

- Я ожидал, что вы нарушите приказ в первый же день, - с явной неохотой проронил Фельсенбург.

- О… прости, что разочаровал. А потом решил, что оставшегося времени мне не хватит, чтобы ее найти? Хочешь теперь проверить, как быстро одна закатная тварь отыщет другую? – иронично протянул Вальдес, имея в виду и своих легкокрылых подружек, и экипаж «Астэры», которую в Дриксен тоже заслуженно прозвали «Тварью».

- Сколько бы времени у них это не заняло, я и мои люди все равно ближе. Не пытайтесь меня запугать. Да, ваше исчезновение создаст некоторые проблемы. И, признаюсь, я это учитывал, предлагая вам убраться с дороги на своих ногах. Но не преувеличивайте свою значимость. И может бюрократия не слишком хорошо справляется с обычной нечистью, но затянуть расследование и погрести под бумагами хоть чьи угодно следы ей вполне по силам.

- Меня охраняют не только люди. Ты был в Хексберг. Ты это знаешь.

- Знаю, - не стал отпираться тот. – Но теперь знаю и то, что и сам обладаю схожим с вами наследием. Мне удалось за эти годы выкроить время, чтобы с ним ознакомится. А значит явившиеся к вам девы далеко не обязательно будут к вам столь же добры, как обычно.
Каким бы безбашенным не был Вальдес и как бы не верил в свой фавор у кэцхен, но спокойная уверенность в голосе мальчишки заставила его ощутить скользнувший по спине неприятный холодок.

«Скверно. Скверно было так часто полагаться на них, а не на себя».

- Ко мне они привыкли, - обронил он. – Мы с ними давно… и близко знакомы. Тебе с ними еще знакомиться и знакомиться. Но, предположим, все пойдет по-твоему… Что же ждет неразумную «закатную тварь»?

- Я еще не решил, - последовал простой и прямой ответ.

— Вот как, - не смог удержаться от смешка Вальдес, - на твоем месте я колебался бы куда как меньше. Все «обстоятельства дела» ясны как день, приговор однозначен. Ваше величество, - ввернул он сардонически.

- И мне так казалось, - Фельсенбург взглянул на него как-то странно. – Но совсем недавно я узнал кое-что, что заставило меня повременить с выводами.

«Так-так… не за этим ли ты сюда пришел?»

Догадка оказалась верной.

- Я хотел спросить у вас верно ли это. Но понимаю теперь, что ни я, ни вы сейчас не сможем отнестись к этому разговору с должной… серьезностью., - Фельсенбург скользнул взглядом в сторону, и Вальдесу не было нужды поворачиваться, чтобы понять, что тот смотрит на здешние «игрушки». – И у меня банально нет сейчас для этого времени. Поэтому ближайшие несколько суток вы просто проведете здесь. Пока не завершатся основные торжества. Возможно, на этом все и закончится. А возможно и начнётся.

Он не кивнул и не попрощался, но Вальдес понял, что разговор и впрямь окончен. Что еще несколько мгновений и тот уйдет.

- Ты бы и правда это сделал? – спросил он несколько глухим голосом, так как впервые за это безумное утро спрашивал то, что действительно было для него важно. -  Если бы… Ты казнил бы ее?

- Да, - без намека на рисовку ответил Фельсенбург, и внезапно Вальдес понял, кого - приобретённой манерой держаться и спокойствием - он ему напоминал.

Олафа Кальдмеера.

Ту идеальную маску, которую когда-то носила Ода, и под которой ее знал мир.

«Ледяной» адмирал словно не исчез до конца, его тень повсюду тянулась за молодым кесарем. Впрочем, не зря говорят, что те, кто очень долго близки, становятся друг на друга похожи… К тому же, когда-то мальчишка обожал своего адмирала – как наставника - и наверняка пытался ему подражать.

Может, именно из-за этого неосознаваемого сразу сходства Вальдес до сих пор не выплеснул на него весь запас скопившихся гнева, ревности и презрения.

Но теперь, когда Ротгер его заметил, то озлобился куда сильнее прежнего. Настолько, что вновь забыл, где он и что ему может грозить. Забыл о всех остротах и планах побега.

Теперь ему просто хотелось убить этого человека.

Который Олафа словно не просто убил, он его сожрал. Выпил до дна. И таскает на себе теперь его образ, как охотник – шкуру убитого зверя. 

- Ха… Вот и вся любовь… - сделал он над собой последнее усилие в тщетной попытке сдержаться. Не смог и его словно прорвало. - Впрочем, тебе ведь не впервой! Не впервой ее терзать! Если бы эти стены могли кричать, мы оба знаем чей это был бы голос!
На щеках Фельсенбурга вспыхнул румянец. Стыда, гнева, негодования?

Не все ли равно?

Главное – его зацепило.

- Как ты вообще посмел, щенок?! Поднять на него руку?! Мы, кто имел на это все права, этого не сделали…

- Замолчите, - тяжелым глухим шепотом произнес кесарь.

- А теперь она так ненавидит тебя! – злым смехом ответил Вальдес. – Ненавидит так сильно, что готова умереть! Что, не помогли ни золото, ни корона? Раз взялся за палку. Но и она не помогла! И никогда не поможет! Она никогда не будет твоей! Даже если будет носить твоё имя! А морской водой жажды никогда не утолишь…

Стиснув кулаки, мальчишка бессознательно сделал к нему шаг, другой…

«Ну же, еще совсем чуть-чуть!»

- Я сделал это для ее блага! Впрочем, вам не понять…

Мужчины, которые узнавали о моей тайне, считали почти что обязанностью совершить надо мной насилие.

Из груди Вальдеса неожиданно для него самого вырвался горький смех. А с ним пришло и понимание, что по-настоящему он зол на Руппи только за одно. За то, что осмелился сделать то, о чем он, Вальдес, только мечтал.

Руперт будет владеть этой удивительной женщиной (хоть и не ее сердцем, его, видимо, не заполучить никому), владеть ею открыто, перед всем миром. Тогда как он, Вальдес, останется лишь мальчишкой, забравшимся в чужой сад и стащившим оттуда пару яблок.

- Отчего же? Тут мы похожи. Все ее мужчины – насильники...

Глаза у Фельсенбурга на миг округлились. Словно сказанное стало для него откровением. А потом он побелел как полотно.

Ротгер опасался, что его слова умерят гнев юнца, ведь из-за них тяжесть брошенных им ранее обвинений падала на плечи их обоих.
Но когда тот поднял на него взгляд – это был взгляд человека, чей мир только что рухнул. Он не только не остановился, он почти побежал.

И Вальдес рванулся вперед.

Как давно сжатая пружина. Или гадюка.

Анон

Re: ОЭ-фест

68. Вальдмеер, рейтинг любой, ожидание встречи, ревность. Кальдмеер исчезает по пути на казнь. После перемирия Вальдес приезжает в Эйнрехт и находит Кальдмеера в особняке под охраной, после ночи любви тот признаётся, что ему пришлось стать любовником кесаря Руперта

Одна маленькая ложь
Статус: завершен
Пейринги: вальдмеер, кальденбург, Вальдес/кэцхен
Предупреждения: фем!Олаф, даб-кон, в некотором роде мудак!Вальдес (может, есть что-то еще потенциально сквичное, пишите, постараюсь учитывать)
НЦ: вагинальный секс, анальный, куннилингус
Примечание: возраст Кальдмеера на начало фанфика – доретконный, т.е. 42 года.
Части 1, 2 и 3
https://holywarsoo.net/viewtopic.php?pi … #p14721455
Части 4,5
https://holywarsoo.net/viewtopic.php?pi … #p14970637
Часть 6
https://holywarsoo.net/viewtopic.php?pi … #p15270160
Часть 7 из 7

▼10 000 слов⬍

Глава 7.

Несколькими годами ранее

- Ну, а теперь рассказывай, зачем приехал на самом деле.

Элиза Штарквид не слишком любила светские условности, что не мешало ей отлично их знать и при необходимости крайне строго им следовать. Но только не с теми, кому она действительно доверяла. Поэтому этот внешне столь холодный и грубый прием, без положенной перед переходом к существу вопроса болтовни и даже без пожелания доброго утра, Руппи ничуть не смутил. Наоборот, это было лишним подтверждением лестному для него факту, что он является любимцем этой неласковой и грозной дамы.

Окутанный рассветной дымкой дом еще спал после праздника в честь очередного успеха Кальдмеера, а значит – успеха и Дриксен, и приехавшего в гости к Штарквиндам Руперта. Но старая Элиза всегда вставала строго в одно и то же время.

А то, что она в такую рань вышла в сад, чтобы самолично заняться обрезкой цветов, означало, что она прекрасно поняла - внук заявился отнюдь не ради хвастовства и застолья. Разговор будет серьезным.

Настолько серьезным, что, когда до него дошло дело, Руппи вдруг понял, что просто не знает, с чего начать. Не дождавшись его слов, старуха отвернулась и методично защелкала ножницами.

- Проблемы с Кальдмеером? – обронила она, прозорливо попадая в самую точку. – Не спрашивай, откуда. В твоем возрасте с таким лицом к старшей родне заявляются в двух случаях. Когда просят благословения на нелепый неравный брак, или когда ситуация, в которую мы тебя поставили, сделав адъютантом этого человека, становится щекотливой. Очень надеюсь, это второе.

Руперт зябко повел плечами и вовсе не от утренней свежести.

Вряд ли старой Элизе стоит знать, что эти несколько месяцев он был до смешного, до безумного… счастлив. Так, как умеют быть счастливыми только в его возрасте. Он не просто занимался любимым делом, не просто служил интересам родины и своей семьи, нет. Все это время он провел возле человека, которого привык уважать, сколько себя помнил.

Это уже хватило бы для того, что голова пошла кругом.

Но помимо всего перечисленного ему открылась и тайна этого человека, настолько невозможная и волнующая, что его юношеское уважение к Кальдмееру сменилось обожанием. Руппи ощущал себя не адъютантом при адмирале, а жрецом при богине. Даже то, что в любом другом случае могло показаться оскорблением – некоторые нынешние его обязанности больше пристали стюарду, чем офицеру – воспринималось наградой.

Но эта же чрезмерная близость к объекту поклонения теперь грозила немилосердно скинуть его с небес на землю.

- Не то, чтобы… но я заметил... Заметил, что он… Он и кесарь… Они… Похоже… Нет, какая же глупость... Наверное, мне показалось.

- Тебе не показалось, - смолкнувшие от его лепета ножницы продолжили щелкать. – Скажу даже больше ее… благосклонностью пользуется не только мой братец.

Какое-то время Руперт тупо смотрел, как на землю осыпаются тонкие, еще не успевшие потемнеть и одревеснеть, листочки и побеги.

- Но… почему?

- Смешной вопрос. Есть мужчины, есть женщины. Этого довольно, чтобы объяснить всё. Ты и сам вроде бы еще на Северном флоте заглядывал к прелестницам?

— Это другое, - тут же запротестовал он. Сорвавшая «цветок его невинности» крошка была хороша, но ставить публичную девицу на одну доску с Нею немыслимо.

- Так тебе кажется сейчас. На каждую добычу найдется свой охотник. И наоборот. Все в мире продается и покупается, пусть и не все меряется в вульгарных деньгах.

- Вы намекаете, что заслуги… - с яростью начал было Руппи.

- Все заслуги Олафа Кальдмеера заслужены им честно, - отрезала старая Элиза, пресекая начинавшую бурю. – И этот очередной его орден тоже. Но вот у нее… у нее есть неудобная тайна. За которую приходится время от времени платить.

- Но это же… подлость. Она служит Дриксен… И она не может отказать…

- Скорее глупость. И да, ты прав - не с ее стороны. Хотя, конечно, если при ее возможностях – думаю, ты можешь представить, какие суммы проходят через руки Кальдмеера – она все еще не растворилась в тумане, то, видимо, она не находит свое положение столь уж невыносимым.

Старуха, наконец, обернулась. Вид у нее был раздраженный.

- Меня это уже смешит. Любой мужчина, узнавший об этом маленьком секрете, думает лишь о том, как бы заправить ей под хвост. Особенно после того, как ей удается хоть в чем-то преуспеть. И ты не лучше прочих. Просто пока сам себя боишься.

Руппи вспыхнул до ушей. Оспаривать перед бабкой очевидное было бы пустой тратой времени.

- Просто это всё так… удивительно...

- Женщина с мозгами и волей? Женщина – не оранжерейный цветок? Женщина, способная состязаться с мужчинами на их поле? Да, просто поразительно. Мокрый огонь, горячий снег. Нужно срочно это исправить. А то, того гляди, еще какие странности произойдут. Например, член отвалится. Но если пустить его в ход, убедиться в том, что она все же женщина, то вроде и солнце прямо всходит.

Заметив явно недоумевающий взгляд внука, она взмахнула затянутой в грубую рукавицу рукой:

- Все-таки ты еще совсем мальчишка… Раз не понимаешь, что это история не об любви, а о власти. Ступай. Делай свое дело. Обсуждать здесь нечего.

- Мне казалось вы ей покровительствуете, - ответил Руппи, так до конца и не поняв значения ее слов. Если Элизе не по нраву такое «внимание» к ее протеже, почему она не пытается ее защитить?

- А ей нужна помощь? Она понесла? Подцепила дурную болезнь? Ее искалечили?

- Нет, но… я так понимаю… ее принудили. Вы сами…

- Ох ты ж, Леворукий и все его кошки! Да проще назвать того, кого не принудили! Ты сам, когда придет время, женишься на какой-то курице, которую тебе выберут родители, долг и интересы семьи. И которую ты, быть может, первый раз увидишь только на свадьбе. Если незазорно время от времени раздвигать ноги ради титула, власти и земель, то разве этого не стоит мечта?!

***

Быть может, Руппи убедили эти доводы, а может, как все влюбленные, он сам готов был обманываться, но после этого разоблачения светлый образ Той, которую знали как Олафа Кальдмеера, в его глазах не померк. Напротив, облачился в одежды жертвенности и страдания.

Если бы он заметил хотя бы намек на то, что успехи адмирала хоть как-то связаны с теми часами, которые он проводил наедине с его двоюродным дедом – это уничтожило бы Ее в глазах Руперта еще тогда.

Но поскольку такой связи не имелось, как не было и любви «Олафа» ни к одному из ее высокопоставленных «покровителей», грязь этих порочных отношений к Ней не приставала. Как бы ни развращали Ее тело, сердце Ее оставалось непорочным.

В душе Руперт кипел от злости на кесаря и на прочих своих старших родичей, но терпел. Они были его семьей, они были его властителями. В грязном белье старшей родни и старших по званию не роются.

К тому же поступать так ему приказал и сам Кальдмеер. Который о всем этом деле выказался еще более кратко, чем его бабка. Предельно вежливо попросив впредь этого вопроса не поднимать.

И Руппи честно молчал, медленно сходя с ума рядом с Нею от гнева и ревности.

Но как бы ни едок был этот яд, сам по себе он вряд ли бы когда привел к беде. Кальдмеер был личностью неординарной, и наблюдая за тем, как он работает, выслушивая его ясные и четкие поучения о морском и военном деле, Руперт напрочь забывал о всех его тайнах. Словно каждый раз влюблялся в него – и в мужчину, и в женщину - заново, а любовь прощает все.

Еще одним противоядием от ревности был стыд.

Потому что Элиза была права - он тоже Ее желал. Ведь он тоже был мужчиной.

Руппи даже несколько задевало то, с какой легкостью, Она об этом забывала. Часто почти не смущаясь его присутствия, его взглядов, прикосновений. Словно он был ребенком или они оба были бесполы. Словно считала, что разница в возрасте поставила между ними гранитную плиту.

А Руппи, помогая Ей одеться, стащить или натянуть ботфорты на Ее бесконечные ноги, подавая полотенце после ванны или просто какие-то вещи, отчего их руки могли соприкоснуться – потом в своем гамаке грыз себе губы и пальцы. Спуская в кулак от одного воспоминания об очертании груди под тонкой рубашкой или о крупной, но изящной лодыжке под его пальцами. А на берегу спуская немало золота на услуги благосклонных красоток.

Положение это было со всех сторон унизительным. Но, как уже было сказано – Руппи научился с ним мириться. Пока не случилось той неизбежной случайности, от которой так долго копившийся в его сердце яд не прорвался наружу.

***

Руппи мог собой гордиться - военная катастрофа не стала катастрофой для тайны Олафа Кальдмеера.

Каким-то неимоверным чудом ему удалось и вывезти своего адмирала с гибнущей «Ноордкроне», и сохранить не только его жизнь, но и честь.

По счастью для него среди узнавших правду фрошеров не нашлось никого, кто решил бы воспользоваться беспомощностью пленницы. С какой бы внешней уверенностью Руперт не обосновал перед ними необходимость достойного с Нею обращения, сам он отлично понимал, что абсолютно ничем не сможет им помешать. Как и то, что вряд ли тема столь специфического оскорбления станет поводом для дипломатической переписки и разбирательств между странами. Как Талиг предпочел молчать об истинном поле пленного адмирала, так и Дриксен промолчит о некоторых подробностях данного плена. 

«По счастью для него» - потому что Руппи знал: если такое случится – ему конец. Потому что он прибьет эту тварь – на дуэли или без нее. Даже если Кальдмеер напрямую это запретит. После чего, ему, даже трижды «родичу кесаря», скорее всего, не жить.

Умирая от гнева и ревности, он мог терпеть Ее странные отношения со «своими», но позволить коснуться Ее чужаку… Это было все равно, что отдать им на потеху саму Дриксен. 

Руппи так сильно этого боялся, что сходил с ума от любого услышанного пошлого намека, на кого бы тот ни был обращен, и от любой непристойной шутки. Один Создатель знает, что фрошеры могли подумать о его воспитании. Наверное, что он тоже не мужчина и не моряк, а выпустившаяся из монастырского пансиона девица. Которая от любого неосторожного слова если не падает в обморок, то хватается за шпагу. Точнее хваталась бы, если бы пленным оставили оружие. Поэтому за неимением оной только вечно шипит как недовольная кошка.

Кто знает, чем бы все это кончилось – едва ли все фрошеры поголовно были готовы с понимающим снисхождением относиться к подобному поведению, если бы не покровительство Ротгера Вальдеса, проявившего к пленникам необычайное внимание.

Хотя как раз от этого человека, казалось бы, и стоило ждать больше всего неуместных шуток, ведь за словом вице-адмирал не лез, а вместо языка у него, наверное, была не игла, а целое шило. Но вопреки всему – в том числе бергерской половине крови в его жилах - тот к своим нечаянным «гостям» оказался настроен весьма благодушно.

И Руппи купился на это благодушие как последний дурак. Хотя и дураку было бы ясно, чего ради тот так мягко стелет. Некоторым оправданием Руперту служило то, что Бешенный и впрямь умел нравиться. И обладал некоторыми чертами, которыми очень хотелось бы обладать и ему самому (как ни прискорбно было бы это признавать по отношению к врагу). Но тогда это Руппи не столько задевало, сколько вдохновляло.

Человек более умный, проснувшись среди ночи и услышав негромкие стоны и глухой шум из спальни адмирала, не счел бы их одним лишь следствием приснившегося тому кошмара или занывшей раны. И не застыл от увиденного соляным столпом. В тот момент еще на что-то надеясь. Наверное на то, что все это – лишь сон, навеянный пакостными разговорами фельпцев на последней пирушке.

Вальдес был настолько увлечен, что, похоже, так и не заметил его прихода. Лежавшая под ним женщина, своими неподвижностью и отрешенностью взора напоминавшая фарфоровую куклу, тоже на это нелепое вторжение отреагировала не сразу. Потом Ее лицо ожило – глаза на миг испуганно расширились, но почти сразу заледенели. Без всяких слов, без единого движения, одним этим взглядом Она потребовала, она приказала, чтобы он ушел. И у Руппи не было иного выбора, кроме как повиноваться. Тогда он все еще был способен испытывать к Ней уважение.

Этот же взгляд остановил его, когда Вальдес, ступая легко как кот или ночной вор, вышел из Ее спальни. Если бы не Она, Руппи вцепился бы в него голыми руками.

Той ночью его от мести Вальдесу удержал Ее взгляд, от мести в последующие дни - Ее слова. Усталые, ровные, какие-то надтреснутые, но в которых он не усомнился ни на мгновение. Ведь Олаф Кальдмеер не способен лгать. О том, что это не было насилием, о том, что она любит этого фрошера, о том, что это первый мужчина, которого она полюбила, о том…

Наверное, она даже не поняла, что после этих слов в его глазах превратилась из богини не просто в женщину, но в самую падшую из женщин. 

После них ему было невыносимо не то, что служить ей, но даже ее видеть.

Руперту казалось, что над ним смеется весь мир. Над его нелепой любовью, над его преклонением перед ней.

И смех этот принадлежал Ротгеру Вальдесу.

Проведя в Закате те пару дней, которые оставались до обмена пленными, Руперт умчался от нее, едва лишь они пересекли границу. Для сохранения внешних приличий сославшись на желание увидеться с родными – открыто разорвать эти отношения он не мог.

Родительский дом, нежный щебет матери и сестер, шелест книг в домашней библиотеке… Эта солнечная патока, сахарная вата обволокли его, затянули, позволив на время забыться.

… и вот тогда грянула настоящая беда.

***

Его никто не обвинял.

Ни Олаф позднее, ни старая Элиза, когда Руперт, узнав о болезни кесаря и крутом повороте в расследовании и судьбе Кальдмеера, на взмыленной лошади примчался в замок Штарквиндов.

Какие бы обиды он ни лелеял все эти месяцы – всё разлетелось как дым от вестей, что она в беде, она обречена. Или на смерть как мужчина, или на разоблачение и бесчестье как женщина.

Разумеется, обе они были правы – едва ли Руперту было по силам уберечь Олафа от внутренних врагов столь же успешно как он уберег ее (хоть и не ее сердце) от врагов внешних. Но сам он избавиться от мысли, что в такой кошмарный для нее час его не оказалось рядом, так и не смог.

Как не смог принять и решение семьи и адмирала – Олаф Кальдмеер будет настаивать на своих показаниях до конца, отказываясь пойти с регентом на мировую, а потому неизбежно будет осужден и повешен.

- Я уже сказала Фридриху, что ты не будешь давать показания, - холодно проговорила Элиза. – Это и без того был смертельный риск, а теперь еще и лишенный смысла. Фриц дал понять, что если кто-то из нас сунется в это дело или попытается устроить побег, то с нее просто стащат штаны прямо посреди судебного заседания.

- Раз все маски сброшены – неужели вы не можете просто договориться?

- Официально от своих показаний Кальдмеер отказываться не желает. Это был бы удар по нашей партии, а главное - по его репутации. Поэтому заставить его отступить не смогу ни я, ни палач. Она стольким пожертвовала ради этого образа, что ей будет проще умереть, чем его запятнать.

- А неофициально? – сам не веря, что это говорит, что даже допускает подобную мысль, произнес Руперт. - Этот узел с показательным судом был выгоден Готфриду, но сейчас, думаю, из него с радостью выпутались бы обе стороны.

Старуха брезгливо поджала губы, но неохотно признала:

- Я говорила с ним об этом. С Кальдмеером, разумеется, не с Фридрихом. Потому что знала, что проблемы, если и будут, то не с стороны Фрица. Предложила ей прекратить все это… У Кальдмеера могла открыться рана, могло не выдержать сердце. Он умер бы еще до суда, а где-то в провинции появилась бы дама, в возрасте, но с достойным приданным. Она и слушать меня не пожелала. Впрочем, было бы странно ожидать иного. Пожив орлицей и отведав живой крови, переходить на падаль?

«Какая разница, чего хочет она?!» - чуть не вырвалось у него тогда. – «Я люблю ее, и она будет жить. Не хочет платить своей честью?! Что ж, я заплачу своей».

Вдобавок, не зря же фамильная черта Фельсенбургов – это упрямство.

***

Это оказалось на удивление несложно.

Точнее, все стало развиваться настолько быстро, что у Руперта просто не осталось времени задумываться над тем, что он делает. Когда начинается обвал, можно заметить падение разве что первого камня, потом их тащит вниз единой грудой.

Если при разговоре с Гудрун он еще мог испытывать хоть что-то – сомнения, неловкость, особенно при виде того, как изумление на ее лице сменяется понимающе-глумливой улыбкой, то когда позже согласовывал детали с Фридрихом и уговаривал тех людей, которые несмотря ни на что сохранили Кальдмееру верность, принять участие в запланированной им с регентом комедии – он не чувствовал уже ничего. В голове была полная ясность, в сердце - звенящая пустота.

Предательство своих же обещаний, семьи, обман Кальдмеера, который принял побег за чистую монету, несколько трупов – выполняющая свой долг охрана, использованные втемную моряки – не велика ли оказалась цена?

Руперт не знал.

Вначале он этой цены не осознавал, не предвидел.

Начал о ней думать только сейчас - когда у него появились эти несколько дней после «спасения» Кальдмеера, что они провели в затерянном в горах, но богатом и большом охотничьем доме, который поддерживали в порядке несколько не слишком словоохотливых слуг.

Понимая, что пока Руперт не договорится о своей выходке с семьей, ему во владениях Фельсенбургов и Штарквиндов лучше не появляться – Фридрих предоставил ему и «беглецу» поместье кого-то из своих приближенных. Выпускать их из Дриксен он, по понятным причинам, не желал. 

Олаф же и моряки именно бегство из страны, причем морем, считали наиболее оправданным. Но из этой неприятности Руперт легко выкрутился – указав, что раз это самый очевидный путь, то и погоня последует именно по нему. И потому лучше - хотя бы в самом начале - поступить иначе.

Поэтому после «спасения» адмирала «заговорщики» не поспешили в ближайший портовый город, а рассеялись по стране. «Ждать вестей».

Миновав по пути в поместье очередной перелесок, Руперт заполучил себе в спутники вместо истощенного и потрёпанного жизнью мужчины в драном мундире - немолодую и словно недавно оправившуюся от болезни даму. Видимо из-за болезни волосы у нее были острижены коротко, а платье на высокой и нескладной фигуре сидело весьма странно. То ли как седло на корове, то ли как крестьянский хомут на боевом коне.

И дело было не в одежде. Она была хороша, на нее расщедрилась сама Гудрун, резонно заметив, что его «дама» – особа весьма рослая, ей под стать (только в груди не вышла), и первое попавшееся платье ей не подойдет. Конечно, это были не лучшие платья из ее гардероба и не парадные, со всеми этими корсетами и необъятными юбками, а самые простые, домашние.

Но бывшему адмиралу явно не по силам было справится и ними. В мундире эта женщина выглядела благородно, естественно а, для тех, кто знал ее секрет - волнующе.

В платье она выглядела смешно. Не та походка, не та осанка, не те движения, не тот взгляд. Впрочем, Руперт смеяться не думал. Просто впервые задумался о том, из каких малозаметных и вроде бы неважных мелочей порой складывается облик человека и то, какое впечатление он оказывает на других.

А еще все эти дни он думал о том, как объяснить ей, что произошло на самом деле. Как объяснить, что отныне она не адмирал, и не только потому, что так написано в приговоре Олафу Кальдмееру. Что она больше не моряк, не военный, не мужчина. И никогда больше ими не станет. Что ей придется начинать новую жизнь.

И что у нее нет выбора.

Потому что выбор этот сделал он, Руперт. Как мужчине положено избавлять от тяжелых решений женщину, а герцогу (пусть и будущему) избавлять от него подданых.

***

Каждый вечер он давал зарок завтра же рассказать ей правду, и каждое утро понимал, что сделать этого не сможет.

Потому что несмотря на дом и одежду с чужого плеча, на невысказанные друг другу обиды, на пережитое ею заключение, где с ней вряд ли обходились любезно – они словно бы вернулись в прошлое. Словно того рокового весеннего излома, после которого (как выяснилось позднее) их привычная жизнь окончательно покатилась под откос, никогда не было.

Разве что теперь она стала держать себя с ним куда осторожнее и прежних случайных вольностей, служивших для Руперта источником волнительных снов, не допускала. Он не мог даже сказать, какие следы на ее теле оставило пребывание в Печальных лебедях.

Руперта такое отдаление, впрочем, не особо смутило. Пусть он не мог теперь лишний раз на нее взглянуть, ничего не мешало ему ее слушать – и радоваться, понимая, что произошедшее не отняло у нее ни ума, ни воли.

Похоже она искренне верила в то, что он ее спас, и не просто была ему благодарна, но впервые заметила в нем не только держащегося за ней тенью мальчишку.

Она строила планы. Оценивала возможности восстановления флота, предполагала исходы войны и прочие вещи, которые ее теперь уже не касались. Так сломанное бурей, но не погибшее дерево покрывается по весне свежей порослью тонких ветвей, которые упрямо тянутся к свету. 

И Руперт изо дня в день откладывал момент, когда эти ростки будут немилосердно обрезаны. 

Вот и этим вечером они простились перед сном как обычно. Она поднялась в спальню, он остался в полумраке небольшой гостиной, возле угасавшего камина. Но не прошло и четверти часа, как снаружи донесся топот и ржание коней, а затем и звук голосов. 

По счастью, у Руперта под рукой не оказалось пистолета, потому что иначе он бы точно пустил его в ход. Потому что вошедший человек оказался последним, кого он хотел бы видеть.

- Что вы здесь делаете, Бермессер? – резко спросил Руперт, вытягиваясь в кресле. Только сейчас в полной мере осознавая, в насколько уязвимое и зависимое от чужой прихоти положение поставил своей авантюрой и себя, и тем более Олафа.

Если Фридрих захочет прикрыть концы сомнительной сделки или просто поиздеваться над бывшим адмиралом, кто или что сможет ему помешать?

Судя по выражению лица Бермессера – тот отлично понимал, какие мысли и чувства сейчас одолевали Руперта. И он тянул с ответом, явно наслаждаясь моментом и этой приобретенной над ним властью.

- Что хозяин делает в своем доме? - смилостивился, наконец, он. - Какой интересный вопрос… Не беспокойтесь, мы не причиним вреда ни вам, ни… вашей даме. Во всяком случае большого.

Руперт не шелохнулся, не сводя с него взгляда словно с ядовитой змеи.

- Их высочества просто хотели удостовериться, что вы прибыли на место и устроились со всеми удобствами.

- А заодно привезли нам охрану, - ледяным тоном произнес Руперт.

Это был не вопрос. С такой большой свитой просто так не ездят. Даже адмиралы.

- Исключительно на всякий случай. В этих лесах и горах так много всякого… зверья.

- Принцу мало моего слова?

- Просто он помнит, что ваша спутница ему ничего не обещала. А он сомневается, что вы – в силу вашей неопытности – достаточно убедительно сможете… попросить ее к вам прислушаться.

Руппи прикусил губу – тут ему крыть было нечем.

- Не могу сказать, что мне эта ситуация по нраву больше вашего. Во-первых, вы заняли мой дом. Пусть я здесь и провожу не так уж много времени, но это не слишком удобно. – Граф любовно, по-хозяйски огладил спинку стоящего к нему ближе кресла. - Особенно с учетом того, как щедро вы оба расточали обещания меня повесить. Во-вторых, для вашей охраны мне придется выделять моих людей, самых лучших, самых доверенных, а после того сокрушительного провала, который понес мой предшественник, люди на флоте на вес золота. Надеюсь, - понизил голос Бермессер, - вы хоть побалуете нас историей, стоило ли оно того?

- Что?! Да как вы смеете?!

Тот лишь пожал плечами:

- Ну а какой еще вам был интерес ввязываться во всё это за битую карту? Политически ее песня спета. Поэтому ваша партия от нее отказалась. Но женский «капитал» еще при ней. Хотя выбор, признаюсь, своеобразный, но о вкусах не спорят.

- Кто дал вам право говорить такую мерзость?

- Вы, - тонко улыбнулся он.

«Может, я не могу и волоса тронуть на ваших головах», - говорил его взгляд, - «но от этих разговоров тебе не увернуться. Ты сам под них подставился».

- И какая же это мерзость? Мы просто говорим как взрослые мужчины. Любовница на содержании – это нормально для людей нашего круга. Вижу, пока вы уходите спать по отдельности? Что ж, разумно. Некоторые болезни и прочие, кхм, последствия не всегда дают о себе знать сразу. И думаю, ее в любом случае следует показать врачу. «Лебеди» - не самое чистоплотное место для заключенных.

Взгляд Руперта задержался на стоящем неподалеку подсвечнике. Если бы он мог до него дотянуться – врач понадобился бы самому Бермессеру.

- Руппи? Кто здесь? – из двери, ведущей во внутренние комнаты появилась высокая белая фигура, вид которой подействовал на юношу так, как если бы перед ним предстал призрак или выходец.

«Ты не поднял шума, значит друзья?»

Бермессера в полутьме она если и заметила, то узнала не сразу.

Если бы она доверяла Руппи хотя бы на самую малость меньше, то не вошла бы, да еще настолько открыто и просто. Она осталась бы там – в темноте, за дверью, подслушала их разговор, обдумала его и, скорее всего, тихо и бесследно растворилась в ночи, успев захватить все необходимое для успешного побега. Но она вошла, она приблизилась к камину и все то, что он так отчаянно пытался от нее скрыть, предстало теперь перед ней в свете умирающего огня.

Доверие - страшная вещь. Поэтому самое разрушительное из преступлений –предательство.

- Бермессер? Что вы…

Вместо ответа тот склонился перед своим бывшим командиром в издевательском поклоне.

- Прощу прощения за столь поздний визит, госпожа. Но дом этот мой, поэтому я и позволил себе явиться без приглашения. Тем более, что уже утром я вас оставлю. «Звезда» снова стала флагманом, и она выходит в море через несколько дней. Но уверен, вы не заскучаете – здесь есть неплохая библиотека, отличная охота, а главное – совершенно потерявший из-за вас голову юноша.

Кальдмеер выслушал все это с тем окаменевшим выражением лица, которое бывало у него в бою. И которое здесь – в уютном доме, на лице женщины в кружевном пеньюаре с чужого плеча смотрелось не столько грозно, сколько нелепо. Руперт буквально слышал, как в ее голове вращаются шестерни, быстро увязывая воедино все полученные сведенья в общую картину.

Он ощутил на себе ее взгляд, встретил его и понял, что отныне он для нее мертв.

Его для нее больше не существует.

Кончено.

- И я рад, что теперь вы хотя бы одеты, как подобает. Мундир не был вам к лицу. Хотя… - Руперт вдруг понял, что эта скотина знает, кто снабдил Олафа нынешним «гардеробом». Ведь по слухам он видел Гудрун и в «частной обстановке». - … на прежней владелице это платье сидело лучше.

В тусклом свете гостиной вдруг что-то ярко блеснуло, до Руперта донесся глухой удар, после чего мир вокруг взорвался болью и померк.

***

"Любезная моя тетушка!

Мне более чем понятны ваши с дядюшкой чувства, но в вашей просьбе подвергнуть известное нам всем лицо наказанию, соразмерному тому увечью, которое было нанесено им вашему достопочтенному слуге, я вынужден отказать.

Во-первых, граф Бермессер позволил себе поведение, недостойное дворянина, и нелицеприятные высказывания о моей персоне в моем же присутствии, очевидно, забыв, что за пределами корабля мое положение выше его, и что в моем лице он оскорбляет один из великих домов Дриксен.

Во-вторых, при осмотре известного нам лица мною были обнаружены ранения и следы от них, говорящие о том, что обращение с данным лицом, когда оно находилось под вашим покровительством, было весьма нелюбезным. Перечень их в этом письме я прикладывать не стану, но готов озвучить при нашей личной встрече.

Не без моей помощи граф Бермессер остался жив, хоть левый глаз, увы, сохранить ему не удалось. Сожалею об этом, как и о задержке выхода в море «Верной звезды», так как граф по не до конца понятной мне причине привез вместе с собой значительную часть офицеров флагмана.

Что до вполне законного вашего указания на то, что известное лицо осмелилось поднять руку и на меня – за это оно будет наказано. Но наказано будет исключительно мной, в той форме, которую я сочту должной, и в должное для этого время. Думаю, вы согласитесь, что ожидание наказания может быть куда страшнее самого наказания.

На этом я считаю данный инцидент исчерпанным.

Целую ваши ручки и нежно храню ленту из ваших кос.

Граф Руперт фок Фельсенбург"

Письмо было столь же безукоризненным, сколь и издевательским.

Гудрун закипит уже от «тетушки», так как, подобно многим женщинам, считает, что подобное обращение ее старит.

Но от правды – в и данном вопросе, и во всех прочих - не сбежишь. А то, что пилюля горька на вкус – так ничего не мешало получателям письма отнестись к Руперту и своему соглашению с ним всерьез. А не пытаться превратить его
в унизительный для него и Кальдмеера балаган.

Объяснению насчет охраны можно было бы поверить, если бы тогда приехали люди попроще. Но своих старших офицеров Бермессер притащил ровно с одной целью – поглумиться над поверженным противником.

И скорее всего с разрешения своих покровителей, которые всю эту историю явно с самого начала восприняли как пикантный анекдот. Но одно дело похоронить этот анекдот под сводами Печальных лебедей, другое – выставить их обоих на посмешище перед остатками Западного флота.

Хотели позабавиться за их счет? Что ж, забава удалась на славу. Острые ощущения получили все стороны.

У Руперта темнело перед глазами, стоило только подумать, чем мог обернуться тот «визит», если бы Олаф не пустила в ход тот самый подсвечник.

Ему тогда повезло: он или, инстинктивно ощутив опасность, отшатнулся, или у Кальдмеера при втором ударе дрогнула рука. Отчего Руперт отделался легким испугом – ушиб, гематома, рассечённая кожа на голове. Пустяк.

А вот Бермессеру повезло куда меньше.

С другой стороны – остался жив. Уже немало. Хотя, судя по испуганно-тоскливому взгляду уцелевшего глаза, с которым граф смотрел в зеркало на собственное наполовину скрытое под повязками лицо – Бермессер сам не очень понимал, рад он этому или нет. Видимо и для него существовали вещи ценнее жизни.

Похоже, любитель кружевных шарфов не разделял максиму, что шрамы украшают мужчин. Или полагал, что ее не разделяют его покровители.

Но что бы там этот мерзавец ни думал – он должен выжить.

По крайней мере до тех пор, пока Руппи не вытащит Олафа из этой клетки, вокруг которой словно стая голодных акул кружили офицеры «Верной звезды».

«Подлецы, предатели, лжесвидетели! Всех бы перевешал, будь моя воля!»

Но приходилось держать эмоции при себе. А то, что Руперт, несколько раз на дню обрабатывая рану Бермессера, видел под повязками, хотя бы отчасти утоляло его жажду крови.

За себя он не тревожился – что бы не случилось с Бермессером его самого вряд ли тронут. Сейчас Фридриху не с руки ссориться с канцлером, лишая того наследника – раз уж этого не потребовалось в куда более важный момент, сейчас оно того тем более не стоило.
Но вот возможная судьба Олафа Руперта пугала.

Эти люди не станут церемониться ни с осужденным преступником, ни тем паче с какой-то безвестной простолюдинкой.

Вопреки его бравурному заключению в письме к Гудрун - ничего еще не было кончено.

Поэтому Руперт не только охотно помогал присланному ею лекарю, но и сам во все глаза следил за состоянием ее любимца. Ему в этом не препятствовали - его собственная разбитая голова сразу дала понять, что обоих их ранила одна рука. Да и то, что Бермессер дожил до приезда доктора было его заслугой.

Единственный, кого, казалось, не волновала судьба Олафа Кальдмеера – был сам Олаф Кальдмеер.

- Она опять ничего не съела, - хмуро поприветствовал его адъютант Бермессера, когда Руперт уже заканчивал мыть руки. – С равным успехом ее можно было оставить в горах. Раз уж она твердо намерена уморить себе голодом.

На их взаимную неприязнь по всем означенным выше причинам накладывалась еще и более личная – оба они были ровесниками и оба служили адмиралам цур зее. И каждый именно своего адмирала считал законным, а стало быть, свое положение более привилегированным. Отчего любой разговор между ними превращался в петушиные бои. Пусть в эти дни они лишь грозно топорщили перья.

- Какого… зачем вы к ней заходили? – Руперт раздраженно взмахнул руками, расплескивая во все стороны брызги воды.

- Вы же ходите к моему адмиралу.

- Я же сказал, чтобы вы – все вы – держались от нее подальше!

- Просто хотел проверить не сбежала ли она. Снова. Не хотелось бы опять гоняться за вашей женщиной по всем окрестным перевалам.

- Можно подумать вы приехали сюда за чем-то другим, - процедил юноша, вспоминая как здешний хозяин похвалялся какая тут хорошая охота.

- Господин граф не сказал ничего конкретного. Только что нас ждет приятный сюрприз.

- Да, сюрприз удался на славу. И для вас, и для нас. Дайте пройти, - толкнул он Хеллештерна плечом.

***

Она лежала на неразобранной постели. В той самой одежде, в которой Руперт привез ее сюда во второй раз - в мужской, которую она вытащила из какого-то здешнего сундука. Тонкая рубашка, штаны до колен, чулки. Даже в это время года уйти в местный лес в таком виде немногим лучше, чем уйти нагишом.

Оглушив его и Бермесера, она сбежала в спешке, без всякой подготовки. Коня увести не удалось – это было бы невозможно сделать незаметно, а пешком до ближайшего поселка добираться два-три дня. Поэтому далеко уйти она бы не смогла при всем желании и удаче.

«Она не знает этого края, а потому побоится отходить далеко от дороги, чтобы не сбиться с пути».   

Кажется, что-то такое Руперт сказал этой стае в темно-синих мундирах, желающей в тот момент только одного – поймать и растерзать того, кто, возможно, убил их командира. Сказал, когда у него еще трещала от боли голова, но он уже понял, что доктора привезут в лучшем случае завтра, и что глаз Бермессеру не сохранить. Но он может попытаться сохранить ему жизнь, при условии, что охоту за беглянкой не начнут без него.

Хотя Руперт даже не представлял, как удержит эту свору в узде, когда «добыча» будет настигнута. 

Внезапно, этого и не потребовалось.

Хеллештерн не лгал – никто из них не знал, какой именно сюрприз приготовил для них Бермессер. Тот лишь намекнул, что в его охотничьем доме сейчас находится некий молодой граф со своей любовницей, весьма занятной штучкой.
 
И увидев теперь эту «штучку», они просто оцепенели.

У Олафа отросли волосы, вместо мундира на нем было неполное гражданское платье, но не узнать адмирала, Оружейника, Ледяного – того, под чьим началом они служили, кого не раз видели лично – не мог ни один из них.

Если бы это произошло вчера, до того, как пролилась кровь, и Кальдмеер предстал бы перед ними в том нелепом платье – то этот момент сопровождался бы громовым смехом.

Теперь же он сопровождался гробовым молчанием.

Нарушила его она, спокойно и даже как-то буднично сообщив, что убьёт любого, кто посмеет приблизиться к ней на длину шпаги. Желающих это проверить не нашлось. Видимо, все здесь присутствующие еще помнили, что у Кальдмеера слова с делом не расходились никогда.

- Из того факта, что желающих нет, я могу сделать вывод, что господин Бермессер остался жив.

- Ведьма, - прошипел кто-то за спиной и сплюнул.

Руперт соскочил на землю и пошел к ней, предупредительно выставив руки ладонями вперед.

- Да. И вы тоже будете жить.

Ее взгляд был тусклым.

- Отойдите, граф. Мою жизнь у меня уже отняли, не отнимайте возможности хотя бы погибнуть достойно.

Почему-то этот трагизм – способный сковать Руперта по рукам и ногам еще год назад - теперь на него не подействовал. Ротгера Вальдеса всегда смешили такие вот трагические позы, и он не раз высмеивал подобные речи при своих невольных гостях.

Вот и сейчас словно кто-то холодный и расчетливый подсказал Руперту ответ.

- С вами не будут драться по-честному. Не эти люди. Вы это знаете. И при таком перевесе рано ли поздно вас даже не убьют, а возьмут в плен. И какой тогда с этого толк? Просто – в довесок к вашей охране и тем, кто с ней сражался - погибнет еще несколько человек. А флот и так обескровлен. 

Теперь в ее взгляде вспыхнул гнев. Она имела полное право сказать, что эти жертвы на его совести, что она не просила ее спасать, тем более такой ценой.

Но последняя фраза ее обезоружила.

Вложив шпагу в ножны, она швырнула ее Хеллештерну:

- Вернешь своему хозяину. Как я ни старалась – она ему еще пригодится.

Предложенную ей Рупертом руку она нарочито не заметила. И на коня рядом с ним села, также не принимая помощи.

Назад отряд ехал во все той же тишине. Такой же предгрозовой, такой же готовой вспыхнуть от малейшей искры. И все же что-то в этой тишине изменилось - после нее над Рупертом больше не смеялись. Даже Хеллештерн цеплял его с тех пор скорее по привычке.

А вот для Кальдмеера он так и не вернулся в мир живых. Точнее, в тот мир, где им было бы место обоим.

«Что ж», – видимо, рассудила она, - «раз не ушел он, уйду я».

- Мой адм… Олаф. Вы так и не назвали мне своего имени, поэтому я буду называть вас так. Вы пытаетесь уморить себя голодом. Это самоубийство. Вы это отлично знаете. Как и то, что это грех. Если вы до сих пор живы – значит такова воля Создателя.

«И моя».

Молчание.

- Я не смог сохранить для вас того положения, которого вы добились. И я не могу обещать, что в моих силах дать вам что-то подобное. Но я могу… могу предложить вам стать моей женой. Я… я люблю вас.

Она перекатилась на другой бок, лицом к нему. На нем даже не было злости, только усталость.

- Руперт, мне даже сердиться на вас сложно. Хотя порой вы звучите как мужчина, вы все еще ребенок. Как флот никогда не принял бы офицера-женщину, так и Дриксен никогда не примет в качестве жены одного из своих герцогов такую как я.

Это была истинная правда.

Простолюдинка. Авантюристка. Распутница.

Руперт почти наяву слышал это ядовитое шипение. И что самое невеселое – основная его часть будет исходить от тех, кто когда-то ее использовал. То есть – от его собственной семьи.

«Плевать. Я уже сделал для нее больше, чем кто бы то ни было. Даже больше, чем Вальдес. Смешно было бы сейчас отступить».

- Как это устроить – моя забота. Дриксен бурлит, в такое время возможно многое, - резко ответил он. – Как видите, даже мой договор с Фридрихом. И, если вы не начнете есть сами, я буду кормить вас силой.

Она стала есть. Немного, но стала.

В тот момент Руппи наивно посчитал это своей победой.

На деле же - в силу своей молодости он просто не понял, что поняла она.

***

Примчавшийся из столицы Хеллерштейн без единого объяснения бросил Руперту письмо и стрелой взлетел по лестнице наверх – к Бермессеру.

Письмо было от Элизы. И его содержание воспринимались как дурной сон.

Ротфогель, Эйнрехт, восстание, безумие. Кесарь мертв, регент и принцесса убиты. И как убиты! Руперт не особо их жаловал, но такой жуткой судьбы не желал.

И совсем уж как ведро ледяной воды – в самом конце.

«Обстоятельства уникальные… Настолько, что появилась возможность «возродить» Кальдмеера. Он будет нам полезен… Приезжай и ты. Лотта места себе не находит. Надеюсь, ты достаточно наигрался в «любовь».

- Кажется, мы поменялись местами?

Подняв взгляд, Руппи увидел спускающегося вниз Бермессера. Вид у того был мрачный, а с повязкой на лице – и вовсе разбойничий.

Повод для мрачности у него был весомый – он поставил на Фридриха всё. И - проиграл. Учитывая, как нагло он и его люди ухитрились перейти дорогу прочим великим семьям Дриксен – они уже или покойники, или изгнанники. Если успеют унести ноги.

«И они не одни такие. Да и Бруно едва ли в восторге от того, сколько власти заберут себе Фельсенбурги и Штарквинды».

- Кажется, это еще мягко сказано.

- Верно… - задумчиво ответил тот. - Боюсь, мне придется попросить вас, граф Фельсенбург, воспользоваться моим гостеприимством еще какое-то время.

- Пока вы не сгребете в тюки движимое имущество и не унесете ноги?

Бермессер не стал спорить. И вообще как-то неуловимо изменился - словно до того носил маску, приятную своим патронам, а теперь сбросил.

- Можно выразиться и так. Но вы понимаете, что особого выбора у меня нет. Я не хочу умирать. И мои офицеры тоже.

Руперт неспешно сложил письмо и спрятал его за пазуху.

- Выбор есть всегда. Ваш адъютант сообщал эти новости кому-то еще в этом доме?

***

Олаф не спала - читала при свете лампы какую-то книгу и делала пометки на полях. Вчера это проявление воли к жизни Руперта бы обрадовало. Сегодня же, когда он узнал то, о чем она догадалась еще тогда, оно вызвало в нем глухую ярость.

Он вновь ощутил себя дураком, мальчишкой.

Она согласилась жить потому, что у нее оставалась надежда вернуть Олафа Кальдмеера. Отыграть у судьбы все потерянное. Или хотя бы получить на это шанс.

Она любила море. И другого. А он… он был ей не нужен.

В этом спокойном взгляде, поднятом на него от книги, Руперт ясно прочел все свое будущее. Его очень вежливо отстранят от всех дел и запрут на несколько лет в какую-то чернильную или золотую клетку. Ни Олаф, ни Элиза никогда не простят ему договора с Фридрихом.

И уж тем более – договора с Бермессером. Точнее, не простят попытки начать играть за себя самого.

Вернер, впрочем, тоже не особо верил в серьёзность сделанного ему предложения. Они выслушали друг друга, но последними словами этой беседы стало:

- Думаю, лучше обсудить это завтра. На свежую голову. В вашем возрасте, Руперт, идеями загораются столь же быстро, сколь и гаснут.

«Я не передумаю».

Как всегда, когда ему не хватало решительности или злости, Руперт вспомнил о Вальдесе. О его злой лихости, о его обаянии. О том, чего у него не будет никогда. Но это неважно. Зато у него всегда останется Олаф.

- Эту ночь мы проведем вместе, - коротко проронил он.

Она не возразила ни словом, ни жестом. Закрыла и отложила книгу, спокойно начала раздеваться. Одежда на ней была мужская.

Руперт смотрел, как она раздевается и ложится в постель, и думал о своем деде, о дядьях и отце, которые владели ею сообща, как если бы она была их семейной собственностью. Что каждый из них находил в ней?

Явно не любовную игру, не изысканность ласк и не источник телесных удовольствий. За этим ему, как и прежде, придется обращаться к куртизанкам.

Ее пассивность и холодность могли бы оттолкнуть… если бы Руперт не видел ее такой же мраморной статуей в объятиях того единственного мужчины, которого она любила.

Но он сюда пришел не за утехами плоти.

Он пришел сюда, чтобы сделать что-то, после чего карамельный принц «Руппи», эта послушная куколка в руках матери, бабки и той, кого когда-то звали Олафом Кальдмеером, окончательно перестанет существовать.

Кажется, он начал понимать, что имела в виду старая Элиза, сказав, что «это история не об любви, а о власти».

***

Наутро Руперт снова переговорил с Бермесером и, убедившись, что все их договоренности в силе, попросил его и его адъютанта ему помочь.

Дело было несколько щекотливым.

Впрочем, Олаф и не думала сопротивляться, когда ее, одетую только в длинную рубашку, за руки и ноги привязали к постели. Лишь прикусила губы и попыталась погрузиться в то отрешенное состояние, в котором пребывала этой ночью.

Но вместо ожидаемого ею насилия, Руперт отпустил обоих мужчин, сказав напоследок:

- Запомните, адмирал, то, что я сделаю – я сделаю не для вас, а для себя. Хотя едва ли вы сочтете себя обделенным. Как видите, иногда интересы могут совпадать к общей выгоде.

Когда они остались одни, он оперся о подоконник, встав спиной к свету. Так он мог видеть малейшее движение на ее лице, сам оставаясь для нее практически тенью.

- Дриксен в огне. Фридрих и Гудрун убиты.

Он ждал этой искры в ее глазах, и того, как дернется вверх уголок ее рта. И он их не упустил.

- Вас это не удивляет?

- Отчего бы? Если где-то скопилось горючее или просыпан порох, то пожар неминуем. И все равно какая искра его разожжет. Политика и ошибки Фридриха, да и его противников тоже, создали слишком много проблем.

- Здесь, - Руперт достал письмо от Элизы, - предложение. От Фельсенбургов и Штарквиндов. Полное прощение для нас обоих. Олафа Кальдмеера по-прежнему ждут на флоте.

Ее лицо оживало на глазах. С какой жадностью она следила за этим клочком бумаги в его руках! Теперь она могла думать только о нем. А его, Руперта, для нее уже не существовало. Несмотря на все, что между ними было, несмотря даже на эту ночь.

- Но… - произнес он, аккуратно складывая письмо и разрывая его, - этого не будет. Олаф Кальдмеер никогда не вернется…

- Руппи!

Недоверие, потрясение и впервые на этом лице – настоящий страх.

- …его история окончена. Я дам вам новую.

Женщина рванулась из пут, но моряки всегда славились умением вязать узлы.

- Ты не посмеешь, - прошипела она.

Он не собирался с ней ни спорить, ни пререкаться.

- Я должен буду уехать. У меня много дел. Много людей, с которыми предстоит встретиться. А вы останетесь - сначала здесь, потом в любом ином месте, которое я для вас назначу. И вы будете есть, вы будете спать, вы будет носить женское, вы научитесь всему, что положено знать женщине нашего круга. Герцогиня Фельсенбург будет достойна своего имени.

- Ты сумасшедший…

- В противном случае вас будут наказывать. Так часто и так долго сколько потребуется. Есть способы, которые почти не оставляют следов. Хотя – как вы можете убедиться на примере графа Бермессера – увечье само по себе может оказывать весьма сильный воспитательный эффект. Ну, или в данном с вами случае оно может помочь временно оставаться в безопасном месте, а не пытаться сбежать любой ценой.

На эти слова она уже не возражала, а лишь со всё возрастающей тревогой наблюдала, как он каким-то хитрым узлом оплетает ее левую голень, приложив к той с обеих сторон металлические бруски и к свободным концам веревки прицепив груз. 

- Кажется, я говорил, что оставляю за собой право наказать вас за то, что подняли на меня руку? Надеюсь, вы не сочли, что это была шутка или попытка выгородить вас перед Гудрун?

Когда Руперт приблизился к ней с толстой полоской кожи, чтобы она могла вцепиться в нее зубами, Олаф отвернулась.

- Хотите, чтобы все здесь услышали ваши крики?

- Пусть слышат, - мрачно ответила она. – Пусть привыкают.

***

Потянулись дни с привкусом крови и гари. И избавиться от этого привкуса было негде.

Говорят, что домашний очаг с его безопасностью и доходящим до тошноты уютом нужен мужчине, как место, где можно отдохнуть. Как армии нужен тыл или обоз, моряку – порт, зверю – берлога. Любое место, где нет войны.

Но когда война пожирает страну изнутри, то земля горит под ногами повсюду. Но и к этому можно привыкнуть.

Поэтому Руперт привык к войне – к войне с бесноватыми, с мятежниками, с внешним врагами, с не принявшими его кланами. И к войне с Олаф, конечно.

Потому что сдаваться она не желала. Каждую уступку с ее стороны приходилось выдирать с мясом и кровью.

Мертвый адмирал упорно не хотел перерождаться в будущую герцогиню. Впрочем, как Руперт позже смог убедиться лично – роды сами по себе процесс весьма… нечистоплотный. И опасный. Недаром, многие женщины, узнав о беременности, первым делом занимались тем, что составляли или пересматривали завещание.

Руперт – в который уже раз сказалась его молодость и неопытность – об этом не задумывался, поэтому не сразу догадался, с чего его супруга (пусть пока и не перед миром) внезапно стала к нему добрее. Словно утешившись этим будущим ребенком. Он и впрямь верил в сказку, что материнство – предел мечтаний женщины и каждую из них может осчастливить, какие бы обстоятельства не привели к зачатию этого ребенка. Какая жемчужине разница, из какой песчинки она родилась?

И только когда приставленный к Олаф доктор, загодя подстилая себе соломки, указал на этот риск и на возраст роженицы, причина столь внезапной покладистости стала ясна. 

«Женская судьба». Руперт смутно помнил, что в Седых землях у смерти при родах имелось какое-то особое название. Само слово он забыл, в памяти остался лишь перевод. И еще – что вроде бы такая смерть считалась для женщины столь же достойной как для мужчины - смерть в бою. И здесь, и там – вынесенный судьбой и небесами приговор, воля богов.

«Пусть родит та, которая еще не рожала, пусть убьет тот, который еще не убивал». Краткое содержание всей истории.

Но Руперта беспокоили не эти отвлеченные философские рассуждения, а то, что Олаф увидела в том, что должно было объединить их единой плотью и кровью – очередной способ от него сбежать.

Он нашел ее на веранде, одетую в простое и просторное белое платье. Несмотря на сопротивление, способное пристыдить мрамор, столь легко на ее фоне поддающийся резцу скульптора, она все больше походила на ту, кем Руперту хотелось ее видеть.

- Твой отец снова отказал в нашем браке.

Это не был вопрос. Несмотря на строгие запреты, какими он опутал всю ее жизнь – «лишние», по его мнению, для нее новости все равно просачивались, как вода в трюм.

При этом она никогда не пускала в ход женские уловки - ей это было не нужно, Олаф Кальдмеер умел увлекать за собой людей и без них. Как бы Руперт не исхитрялся с отбором людей, возле нее всегда почему-то рано или поздно оказывались те, кто готов был рискнуть ради ее просьбы всем. И он даже не мог сердиться на них по-настоящему. Ведь он и сам был когда-то таким же. 

- Как видишь, даже всего, чего ты добился, для этого недостаточно.

В ее голосе не было ни насмешки, ни горечи - она всегда была добра к побежденным и к тем, кого ими считала. Когда-то – в прошлой жизни, когда она собиралась взять Хексберг - она собиралась отпустить Вальдеса живым.

Как и Руперт, она все еще умела ошибаться – в данном случае преждевременно полагая, что у врага нет больше козырей в рукаве или что он не поднимет ставки.

Граф вынужден подчиняться герцогу и канцлеру, особенно если тот его отец. Но что, если сын встанет выше отца?

Бруно давно предлагал ему этот шаг, уверившись, что Руперт не приравняет интересы Дриксен к интересам только своей семьи, не станет ее послушной марионеткой. Отец внешне будет не особо доволен, но попытается выжать из его нового положения всё, что можно. И там, где Руперта раньше встречал лишь неприступный гранитный утес, теперь появится место для торга.

Но, как и в любом деле, ветер удачи всегда может подуть в чужие паруса.

Руперт погладил уже высоко стоящий живот под тонкой белой тканью, гадая, кто там скрывается - сын или дочь? Олаф или Одетта? То, что ребенок родится до их официального брака, его не смущало. Во время свадебного обряда его просто «привенчают» к отцу и матери.

В последние годы Руперт редко молился. Привыкший создавать свой мир сам, он почти забыл, как это делается. Но сейчас всё – жизнь Олафа и его собственная будущность – было в руке Создателя.

Он ни о чем не попросил и теперь.

Лишь загадал: если родится сын – этот ребенок станет принцем. Дочь Руперт любить меньше бы не стал, но в сыне увидел бы знак, что небо благосклонно к его решению стать кесарем. А кесарю важнее наследник, да и подвергать Олаф подобному риску еще раз он не желал.

В конечном счете - все моряки суеверны. А правители суеверны тем более. Все в мире оглядываются на тех, кто выше, а выше правителей – только небо.

Олаф он о своих замыслах не сказал. Ни к чему ей заранее знать о том, что ее снова ждет поражение. Беременным не стоит волноваться.

***

Наверное, всем в Золотых землях казалось, что моментом триумфа Руперта I стала его коронация.

Но для него самого она была лишь отголоском триумфа. Неизбежным следствием, в наступлении которого он уже не сомневался, когда помогавшая ему повитуха вложила в его руки два спеленатых, возящихся во сне комочка. «Королевская двойня» – мальчик и девочка.

Если раньше у Руперта и оставались сомнения воспользоваться имеющейся возможностью и занять трон, то сомневаться теперь было бы кощунством.

Измученная долгими родами Олаф провалилась в тяжелый сон, едва освободившись от бремени. Словно ей были безразличны и свое тело, и Руперт, и дети. Будто она и впрямь надеялась, что этот сон станет смертным. Влажные волосы облепили такое же блестящее от пота и слез лицо с заострившимися чертами.

Кто-то из близнецов завозился и недовольно засопел, готовясь заплакать. Руппи коснулся губами мягкого лба, покрытого легким пушком.

- Не нужно бояться. Мама от нас не уйдет. Папа ей запретит.

«И она послушается. Ведь она всегда была верна своему кесарю».

После этого Олаф попыталась сбежать от него через родильную горячку.
У нее не вышло.

Дав вскоре после своей коронации имена детям, Руперт решил заодно дать его и будущей жене. Имя пришлось выбирать самому – настоящее и Одиллия, и старая Элиза отказались называть наотрез.

Выправить документы для Оды-старшей было сложнее, чем для Оды-младшей, но ненамного. После Излома осталось много пустующих поместий, в которых сгорело множество бумаг.

Олаф Кальдмеер окончательно перестал существовать.

И разумеется, одним из первых приказов, которые подписал новый кесарь, стал запрет на въезд в Дриксен Ротгера Вальдеса. Этот человек больше не потревожит ни его самого, ни его семью.

Он лично об этом позаботиться.
У него не вышло. 

***

Нужно было усилить охрану, нужно было дать прислуге понять, что их будущая кесариня пока должна восприниматься как преступница.

Иными словами – нужно было прислушаться к словам Бермессера. Если как адмирал тот был бездарен, то как тюремщик - для Одиллии и для всей Дриксен - показал себя на высоте. Скорее всего, потому что видел напоминание не доверять ей в своем зеркале каждое утро.
Но Руперт не удержался.

Слишком был велик соблазн - соблазн проверить не смягчилось ли, наконец, к нему ее сердце.

Он точно знал, что завтра перед алтарем она послушно принесет супружескую клятву. И эта последняя война – последний отголосок изломных бурь – завершиться его победой. Одиллия будет примерной женой, матерью и правительницей. Клятва и корона, высокое положение и ответственность обезоружат ее как когда-то ее обезоружили его слова о том, что флот обескровлен. Самый верный поводок на наших шеях – из наших принципов и мы вешаем на себя сами.

Но эти последние дни она была еще самую малость свободна, оставалась хотя бы самую чуточку собой.

Руперт рискнул.

И стоял теперь униженный так сильно, как только может быть унижен кесарь и мужчина, возле ее постели. В которой возле лишь слегка прикрытой покрывалом Оды в форменных штанах и несвежей рубашке, разметав по подушкам взлохмаченные черные патлы, безмятежно спал его личный демон.

Руппи показалось, что ему снится кошмар. Или что он каким-то образом провалился в прошлое. Что он опять все тот же молоденький адъютант, проснувшийся среди ночи после праздничной попойки только для того, чтобы увидеть этих двоих вместе.

Одиллия подняла собственную взлохмаченную голову от подушки. Губы у нее мелко дрожали. Но едва ли от смеха или страха.
От досады.

Внезапно Руперт очень ясно увидел ее замысел, ее цель. Увидел эту голову – с застывшими или навсегда закрывшимися глазами. На пике над воротами.

В его поражении скрывалась и горькая победа.

Чувствуя, как собственный его рот кривится в усмешке, Руперт стиснул кулаки так, что ногти врезались в ладони.

Хватит. Тут не время и не место.

И как бы сильно ему не хотелось устроить Вальдесу тот финал, который они с Одой для себя избрали – он не намерен идти у них на поводу. Не намерен показывать, как сильно он задет и оскорблен.

Ему, кесарю, ревновать теперь к… этому – все равно что ревновать к тем игрушкам, которые иногда пускают в ход в спальне.

Беды избежать удалось и только это имеет значение. А этот… этот пусть проваливает.

Стоило бы догадаться, что просто так взять и мирно сгинуть в Закате мог кто угодно, но только не Ротгер Вальдес.

***

От воды поднимался пар, вокруг торопливо сновали служанки.

Руперт бросал взгляды на дверь, за которую не так давно выволокли бесчувственное тело Вальдеса. Хорошо, что удалось выдать эту чудовищную сцену за недоразумение. Но, похоже, что просто взять и вышвырнуть эту закатную тварь не получится.

- Вы чего-то ждете? – Ода произнесла это так спокойно, словно это не ее возлюбленный только что вломился сюда, потрясая шпагой и вызывая на поединок правителя страны.

- Ну… положим, я жду, когда вы вступитесь за этого… бедолагу. Мне показалось, что он пытался пусть столь своеобразно, но защитить вашу честь.

Одиллия лишь повела плечами:

- С чего бы меня должна волновать его судьба? Кажется, я уже дала вам понять, что этот человек лишь орудие. Для меня он ничем не лучше вас.

«Даже так? Впрочем, иногда лучший способ что-то скрыть – оставить это на самом видном месте. А что-то сберечь – дать понять, что это вам совершенно безразлично».

- В свое время вы мне про него сказали совсем иное. Тогда, в Старой Придде.

Она странно взглянула на него:

- А вам не могло прийти в голову, что тогда я солгала?

«Это бред. Олаф Кальдмеер никогда не лгал. Он просто не был на это способен», - чуть не вырвалось у Руппи.

- Впрочем, вы можете спросить у него сами.

***

Вальдесу не хватило самой малости.

Наверное, длины ладони.

В самый последний миг, уже поднимая ногу для последнего, рокового шага, Фельсенбург вдруг резко остановился – и Вальдес нелепо завис перед ним, как это делают псы на цепи, а потом, не имея опоры, рухнул на пол. Тут же вскочил, но момент был упущен – понявший все кесарь шарахнулся прочь, обратно к двери.

Прорычавший самое чёрное проклятье, бывшее в ходу на родине отца, Ротгер грохнулся обратно на скамью.

На какое-то время они оба просто застыли, глядя друг на друга с острой, невыразимой никакими словами ненавистью. Тишину нарушал лишь звук тяжелого дыхания.

Вальдес ожидал, что всё закончится прямо здесь и сейчас. Сейчас мальчишка высунется в коридор и затребует у охраны пистолет. И украсит его мозгами одну из этих стен.

Но вместо этого тот лишь провел по лицу руками – как человек, пытающийся очнуться от кошмара. Первые его слова тоже прозвучали странно. И обращался он явно не к Вальдесу.

- А что это меняет? Какая жемчужине разница, из какой песчинки она родилась?

Его мир – с такими жертвами и такой старательностью выстроенный - родился из лжи, но разве это повод от него отказываться? Отказываться от Оды, от власти, от себя самого, от двух теплых комков плоти, которым он своими руками помог появиться на свет?

Должно быть, именно эта мысль и остановила его в самый последний момент. Чем и уберегла от попадания в смертельные объятия пленника.

Руперт еще раз провел по лицу рукой, прогоняя последнюю тень сомнений. Его взгляд вновь стал спокойным и твердым.

- Вице-адмирал Вальдес, мое решение остается в силе. Ближайшие дни вы проведете здесь. После этого вашу судьбу решит ее величество. Я избегал расправы над вами, как над дорогим ей человеком. Я был с нею суров, но старался ранить лишь ее тело. Теперь же убедился, что просто не имею права вас судить. Это может сделать лишь она.

Из окна донесся гул, все сильнее нарастающий.

- Теперь всё. Я… Мы уходим.

И исчез. Только что Фельсенбург был здесь, говоря что-то странное, но страшное, и вот – стоило лишь опустить веки – его уже нет.

Его слова нужно было понять, нужно было осмыслить. В очередной раз за эти сутки попытаться уяснить, что же произошло. Пока было ясно одно – Вальдес в чем-то ошибся. Ошибся страшно и непоправимо.

Но крики и гам снаружи все нарастали.

Догадываясь, что это могло означать, Вальдес метнулся к окну. Для этого длины цепи и впрямь хватало.

Конечно, многого он отсюда увидеть не мог – по понятным причинам подвал находился далеко от парадного входа. Лишь часть площади перед домом, на которой стояли в ряд несколько богатых экипажей. И которая вся была запружена целой толпой охраны и прислуги.
Человеческое море – хотя это была лишь мелкая бухта на фоне того, что ожидалось на улицах города – волновалось, и Вальдесу показалось, что он так ничего и не увидит за его волнами. Но в какой-то миг «волны» расступились и застыли, и среди них возникли очертания женских фигур в богатых и пышных до некоторого даже гротеска платьях, настолько тяжелых, что идти в них можно было только нарочито неторопливо. Отчего дамы словно не шли, а плыли в окружении всех этих необъятных шелковых юбок и шлейфов.
Несмотря на прошедшую ночь и на слова Фельсенбурга Вальдес все еще не верил, что увидит среди этих неспешно скользящих над землей каравелл Оду. Настолько он не привык думать о ней как о женщине.

И настолько ему тяжело было бы ее взглянуть на нее сейчас.

Но на рассвете и на закате солнце безжалостно – его лучи особенно ярки и остры. Поэтому-то «в Рассвете и на рассвете теряют силы все наваждения и фантомы».

Поэтому, конечно же, он ее увидел. И узнал. И рассмотрел так, как если бы находился рядом с ней, на той же самой площади.

Говорят, что невесты и королевы всегда красивы. Отчасти это даже соответствовало истине. Во всяком случае те, кто отвечал за свадебный наряд кесарины, свой хлеб ели не зря. По крайней мере у них хватило понимания, что перед ними не нежная юная дева и количеству блесток, кружев и лент в ее наряде они предпочли строгость линий и красоту тканей. Усталость и следы бессонной ночи скрыла маска из белил и румян, и Ода стала совсем хороша. Как оранжерейный цветок, как драгоценная ваза или картина. Одна лишь красота. Достоинство в каждом движении. И ни капли жизни.

А главное - ни тени Олафа Кальдмеера. Никто и никогда при дворе не догадается, что это одно и тоже лицо.

Не особо понимая, что делает, Вальдес достал из кармана подвязку Оды, которую стащил, когда ему казалось они оба были пьяны от любви. Когда эта статуя лежала в его объятиях – нагая, живая и теплая.

От узкой ленты пахло лавандой и чем-то еще, чем пересыпают вещи от моли. Пахло мундиром канувшего в небытие адмирала.

Скоро этот запах выветрится, а эта женщина окончательно переменит роль. Как и сказал его - чтоб его! - величество. И от Кальдмеера не останется даже духа. Останется только кусок ткани и только тело.

От этой мысли почему-то стало муторно – настолько, что заныло где-то в животе. 

А еще это значило, что он, Вальдес, влип. Влип по-настоящему, по-крупному.

Олаф Кальдмеер был честен и благороден. Справедлив и милосерден даже к врагам.

Возможно, кесариня Одиллия унаследует часть его качеств. А быть может и нет. Власть всегда меняет людей.

Может ей захочется, наконец, отыграться хоть как ком-то за все причиненные ей жизнью обиды. Выходцы, живые мертвецы, часто мстительны.

И Фельсенбург швырнет ей Ротгера с тем большей радостью, которую порождает надежда, что тогда на его собственную долю выпадет меньше ее обиды и гнева. Ведь они двое – кесарь и Вальдес – и впрямь друг друга стоили.

«И самое паршивое – похоже я сам ему об этом сказал. Рамон был прав – мой язык меня сгубил».

У него вырвался короткий и резкий, отчаянный и злой смех. От которого даже перехватило дыхание. Впервые в жизни вице-адмиралу Ротгеру Вальдесу было страшно.

Кажется, последними его словами к ней были, что он хотел бы увидеть ее на рассвете. Увидеть ее настоящую.

Что ж… кажется, теперь он знает, как выглядит его Смерть.

Единственная женщина, которая достойна его любви.

Анон

Re: ОЭ-фест

140. Кальдмеер/Гудрун, принцесса решила от скуки подомогаться нового адмирала цур зее, только не делайте Кальдмеера покорным бревном, хочется динамики: пусть согласится и получает удовольствие, или красиво сможет отвязаться или сделать так что от него отвяжутся, или обходительностью доведет прелестную Гудрун чтобы она рвала и метала и весь дворец содрогался

▼окончание, 1100 слов⬍

Гудрун была уверена, что после того, что произошло в саду, Кальдмеер охотно согласится снова встретиться наедине. Однако на свою записку, она получила совсем не тот ответ, который ожидала. Адмирал предпочёл свидание со своими кораблями, а не с ней, и уехал из столицы в Ротфогель. Для Гудрун он прислал подарок и письмо, где просил прощения за свою дерзость. Он писал, что отправляет ей в подарок шкатулку, с самой прекрасной жемчужиной, которую он когда-либо видел в своей жизни. Вещица и правда была изящно украшена жемчужинами разных оттенков, но они не были ни крупными, ни редкими, и внутри, судя по звуку, было пусто. Неудивительно, ведь Кальдмеер никогда не видел настоящих сокровищ. Гудрун разочаровано откинула крышку - да, там не было ничего, кроме маленькой записки. Но с внутренней стороны шкатулки на неё неожиданно взглянули два красивых синих глаза с темными ресницами. Зеркало! Во вложенном послании были сдержанные и волнующие слова восхищения. «…самая прекрасная жемчужина Дриксен - это Вы, ваше высочество» Гудрун не удержалась и улыбнулась.

Бермессер, в отличии от Кальдмеера не заставил себя ждать и изящно поклонившись, встал у окна, прямой и элегантно одетый.
— Вы желали видеть меня, ваше высочество.
— Я хотела узнать, что за неотложные дела появились у адмирала Кальдмеера в Ротфогеле. Его спешный отъезд, признаться, удивил меня.
— Позвольте заметить, Ваше высочество, адмирал Кальдмеер должен был уехать ещё несколько дней назад и задержался лишь для церемонии приведения к присяге. Сейчас в море много работы, и полагаю, он часто будет отсутствовать в столице. Надеюсь, он не доставил вам неудобства?
— Я его уже простила, - Гудрун повертела в руках шкатулку. - Но хотела бы узнать у вас, как лучше проучить Кальдмеера, если он всё же причинит мне расстройство.
— Насколько неприятный для него вы планируете урок? - усмехнулся вице-адмирал.
— А что было бы чувствительно для него?
— Если его вина перед вами невелика, можно высмеять то, как он одет, это всегда работает. Когда можно надеть мундир, он выглядит неплохо, но даже тогда умудряется повязать старомодный платок. - Бермессер похоже не упускал случая нанести болезненный укол своему сопернику. - Его камердинер верный малый, но отличить то, что носят сейчас в столице от того, что носили ещё три года назад, он не в состоянии, увы. Если вы поедете с адмиралом на охоту или утренний приём, боюсь, вам самой придётся  позаботиться, чтобы он был одет, как следует.
— Или об этом придётся позаботиться вам! – Гудрун улыбнулась, и Бермессер поклонился. - А если я захочу по-настоящему разозлить его?
— По-настоящему разозлить… Дайте подумать. - Бермессер прищурившись смотрел в окно, а потом повернулся к ней. - Больше всего его выводит из себя несправедливость к его подчинённым. Когда прежний адмирал цур зее устраивал при Кальдмеере выволочку его офицерам, он еле держал лицо и был совсем не ледяным, уж поверьте. - Губы вице-адмирала скривила тонкая улыбка. – Если к примеру, выдать награды всему составу кроме кого-то одного, можно даже увидеть, как дёргается его шрам. – Взгляд Бермессера на пару секунд затуманился приятными воспоминаниями, и Гудрун подумалось, что, вероятно, дразнить Кальдмеера было любимое развлечение Вернера, пока он был адмиралом. Возможно, ей тоже стоит попробовать, когда станет ясно, что ему уже не выбраться из её сетей.

Через полторы недели до Эйнрехта дошли вести о небольшой, но приятной победе Кальдмеера. Отбить свой бриг и пустить ко дну корабль фрошеров – новый адмирал сходу угодил и кесарю, и морякам.

***

Олаф поднимался по ступеням дворца, и ему невольно вспомнился тот вечер, когда после встречи с кесарем был поставлен во главе флота. Сегодня он идёт к дочери кесаря, самая прекрасная девушка страны пожелала видеть его, быть с ним, принадлежать ему, пусть и мимолётно. На секунду появилось ощущение, будто он попал в течение, и из него не выбраться, и остается только ждать, когда море ослабит хватку, позволит свернуть и самому выбирать дальнейший путь. Бермессер предупредил его, что её высочество была недовольна, и что вице-адмирал посоветовал ей самые безопасные для Кальдмеера способы отомстить. Олафу оставалось лишь одарить его выразительным взглядом, когда тот предположил, что, если Гудрун снова что-то не понравится, награды за нынешнюю или за будущие победы могут получить не все.

Комната дворца, где он не бывал раньше, всё вокруг резное, завитое, изящное, если качнёт, тут же попадает и со стола, и с каминной полки. Нет, это же не корабль, здесь можно ничего не прятать по ящикам стола и не бояться за тонкий фарфор.
Среди прочих вещиц Кальдмеер увидел свой первый подарок принцессе – неровную сферу из аметиста, которая заворожила его, когда он бродил по лавкам в Фельпе, коротая время до сбора на пристани. 

Гудрун вышла к нему, и у Олафа перехватило дыхание. Принцесса не играла с ним, одаривая поцелуями в вечернем саду. Она была одета, красиво одета, но это был вовсе не тот наряд, который надевают на балы и который  похож на доспех тем, как сложно добраться до обнажённой кожи. Верх платья принцессы был без рукавов, плечи укрывала лишь тонкая батистовая рубашка-накидка, завязанная на шее, но далее расходившаяся в стороны. Между струящейся тканью была видна  ямочка над ключицами, нежная кожа груди, легкая тень на впадинке под кромкой лифа. Волосы принцессы, обычно убранные в нерушимую прическу, теперь были заплетены в податливые косы, и хотелось растрепать их, увидеть, как волосы рассыплются по плечам, укроют её золотистым плащом.

Кальдмеер поклонился принцессе, поцеловал её прохладную руку, и будто сквозь туман смотрел, как Гудрун, улыбаясь, отсылает служанок, садится к столику, изящным жестом предлагает ему разлить вино. Два алатских бокала уже стоят на столе, отблески свечей играют на гранях. Просто разговор или …?

Тонкая рука обвивает его шею, под ладонями дивный изгиб талии и узлы шнуровки, с которыми ещё предстоит справиться. Гудрун легко садится к нему на колени, раскидывая оборки платья, рубашка соскальзывает на пол. Её плечи белые, круглые, хочется скользить по ним губами, хочется прикоснуться лицом к её косам, запомнить этот запах южных цветов, эту удивительную мягкость золотистых прядей. Он чувствует затылком, как её пальцы зарываются в его волосы, заставляя его ещё плотнее прижимать к себе морскую принцессу, Гудрун, Деву Дриксен, самую желанную из всех женщин. Она, смеясь, плавно поднимается и тянет его за собой, в другую комнату. Здесь тоже везде блестит позолота, а на балдахине над кроватью машут крыльями царственные лебеди.

Она с улыбкой упрекала его, что его ладони слишком жёсткие и почти царапают нежную кожу бёдер. Она, изгибаясь, подавалась ему навстречу, и её лицо в облаке золотистых волос было прекрасно, как восход солнца над морем. Она, щекоча его спину, игриво водила пальчиком по щрамам и татуировкам, смысл которых он едва помнил с юности. Пусть он для неё лишь прихоть, лишь каприз, этот вечер уже никто не отнимет и не сотрёт из его памяти. Бермессер сказал, любовь принцессы может продлиться неделю или полгода, потом он должен будет молча уступить место другому. Что ж, возможно, вторая его любимая женщина будет верна ему дольше. Ближайшие месяцы он будет разрываться между ними двумя. И сейчас, на короткий отрезок его судьбы, ему принадлежат они обе, Гудрун и Ноордкроне. Сейчас он был на вершине, и так хотелось верить, что до обрушения этой волны ещё очень, очень далеко.

Анон

Re: ОЭ-фест

54. "Вредные задачи" Остера в переложении на условия и персонажей из Талига. Персонажи любые, рейтинг любой, юмор.

Анон не уверен что вышел юмор, но задачи переделал. 135 слов, 5 задач. (без понятия жив ли фест и прочитает ли заказчик, нашел заметки, решил не пропадать же добру:)

▼Скрытый текст⬍

1. Неутомимый Альдо прошел с армией по территории Таллига 25 хорн за 2 недели. За сколько дней он доберется до Олларии, если скорость останется прежней, а до Оллларии от Сакаци 325 хорн?

2. Пьяный Рокэ Алва поет 5 часов подряд и спит после этого сном праведника 4 часа. Остальное время пьяный Рокэ Алва радуется жизни всеми доступными ему способами.
Сколько часов в сутки пьяный Рокэ Алва радуется жизни?

3. Допустим Рокэ решил прыгнуть в дыру глубиной 4,5 хорны и, пролетев 2,8 передумал. Сколько хорн ему придется пролететь поневоле?

4. Киша и шныряя, каждый ызарг наступает одновременно на 3 лапы.
На сколько лап одновременно наступают 14 ызаргов, киша и шныряя?

5. Рост Арно Савиньяка около 6 бье. Вытянувшись во весь рост от холода, он спит под одеялом, длина которого 4,5 бье.
Сколько бье Арно Савиньяка будет торчать из-под одеяла пока Валентин Придд не поделится с ним одеялом подлиннее ?

Анон

Re: ОЭ-фест

19. Приддоньяк. Нц-17, мастурбация. Валентин слышит, как Арно где-то в соседней комнате занимается сексом.

Около 420 слов, драббл

▼Скрытый текст⬍

Кровать ритмично скрипит, выстукивая из Валентина все жилы, вытягивая все звуки. Валентин мог бы сыграть этот скрип на клавесине. Та, та-та, та. Та! Та-та-та! И снова. Из его приоткрытого рта не рождается ничего, а мог бы вырваться этот же скрип, скрежет или крик. Пожалуй, разомкни он губы, родился бы крик, будто бы его вновь мучают на дыбе.
Стянутые панталоны, задранная до сосков рубашка, мысль все вальсировала, возвращаясь назойливым ворохом палых листьев, легким ветром кружащихся по дорожкам сада. Валентин наконец поймал ее.
И стоило звать? Жить через деревянное перекрытие, непреодолимую преграду хлипкой стены. Вздохи и мертвый стук ножек кровати о половицы или так изголовье бьется о приставленный сундук?
Жалкий, жалящий скрип, все, чем довольствуется мучимый томлением Валентин. Руки непослушные, не перехвачены веревками, не притянуты к холодной ковке пыточного инструмента, наглые, жадные, свободные руки Валентина тянутся к своей же плоти, промежности, короткими движениями крадучись, гладить урывками сквозь ткань. Ногтями другой - борозды, полосы наливающиеся алым по животу, приглушенное, оборванное движение, но затмевает барабаны крови в ушах. Валентину больно. Больно слышать женский вскрик, так могла бы свинья хрюкнуть, как девушка визжит от жаркого, плотского удовольствия, следом сразу же протяжный, сладостный стон Арно. Валентин вторит ему молча, с закрытым ртом, сжатыми зубами. И неожиданно убаюкивающее злое чувство, от того, что вообразил губы друга у себя между бедер, пальцы блуждающие не по белой коже девушки, а его, Валентина, темной сморщенной коже плотно зажатого входа. Ерзать, ища положение. Не удобное положение, а то, в котором томление наиболее полно затанцует, завьется на грани, самом краю сорвавшейся лавины. Валентин подгибает ноги под себя и тут же нехотя выпрямляется, тянется вперед, разводит колени шире, расставляет ступни, спутанные бельем, поднимает бедра, как если бы было кому приникнуть ртом, жарким, жадным ртом вбирая глубоко, до конца, солоно. Несколько движений вперед и назад, воображая: вместо пустоты горячая умелая нежность. Валентин оглаживает своей рукой в перчатке: иллюзия, разъединенное касание; тянет, сбивая ритм, легко, но хватает, чтобы не излиться, чтобы не дать волю удовольствию раньше крика из-за стены, знака, морока, обмана. Вместо общего удовольствия только предательская влага, горькая привычная досада, липкие руки, испачканный живот. Ни тебе поцелуев обжигающе-звенящих, до красных подтеков, ни блаженной неги, тепла кожа к коже, запаха волос, касания рук и губ. Только жесткая кожа перчатки.
Вынув руку, перехватив иначе, Валентин водит перчаткой по своему животу, желая продлить болезненный нехитрый обман. Прислушивается, как за стеной встают, как стучат посудой. Оглушающе звенящий шлепок по без сомнения нежно-розовому бедру прелестницы. Закусив губу, Валентин гладит себя перчаткой, повторяет медленно и тихо: всё. Водит перчаткой нежно, едва касаясь, будто бы даже утешая. Полно вам. Всё, всё, Валентин. Уймитесь.