Холиварофорум

Анон

ОЭ-фест

Осенний микро-тур феста!

Тур проходит с 11 ноября по 26 ноября включительно, в 0.00 27 ноября можно деанониться. Или нет, по желанию.

Исполнения выкладываются в этом же треде, с обязательным указанием выполненной заявки. Исполнять заявку можно в любом формате: текст, арт, видео, etc., минимальный/максимальный объем не ограничен.

Обсуждение заявок и текстов тут, в треде ОЭ

▼СПИСОК ЗАЯВОК ОСЕННЕГО ТУРА С ССЫЛКАМИ НА ИСПОЛНЕНИЕ⬍

1. Алвадик, первый раз, Дик-бойпусси, Дик снизу. Алвадики оба в шоке и в восторге. Высокий рейтинг обязателен!

2. Рокэ Алву слишком много пороли в детстве, и у него сложился условный рефлекс. Теперь он втайне обожает порку и страшно кинкуется от строгости и суровости, а хамит, чтобы нарваться на наказание. Вот только кто рискнет тронуть самого Первого маршала?! Одна надежда на незыблемых Окделлов, развратных королев или ледяных дриксенских адмиралов!
Пейринг на вкус автора.

3. Катарина/Эстебан или другие оруженосцы. Можно  нон-кон, даб-кон. Королева, заманивающая жертв своей беззащитностью, оказывается властной госпожой. По накуру. Юмор, драма, удовольствие жертвы или моральная (физическая) травма - что угодно на откуп автора.

4. Желательно джен. Рейтинг любой. Желательно юмор, но если получиться хоррор, то заказчик против не будет. Без смертей персонажей. книгоканон. В Кэртиане случилось невероятное. Появился изарг-выходец! И начал кишить.

5. Спокойный пост-канонный мирный и счастливый алвадик в ER. Как они дошли до жизни такой, неважно, главное сам момент! Если рейтинг, то Рокэ снизу.

6. Ойген\Жермон, таймлайн битвы у форта Печальный Язык, когда Жермон был ранен. Ойген получает известие о ранении, находясь далеко от Жермона с силами фок Варзов. Мысли, чувства Ойгена, удаётся ли ему скрывать их.

7. Лионель/Рокэ, модерн-ау. Происходят серийные убийства, но что общего в жертвах не совсем понятно, Лионель работает в полиции и влюблен в своего друга Рокэ. Важно, они не пара, мб сам Рокэ даже с кем-то другим/ой встречается. На самом деле Лионель и есть тот маньяк и убивает тех, кто в каких-то деталях-мелочах (форма глаз там похожа, мб рост схожий и т.п., то есть сходство в глаза не бросается) похож на его друга.

8. Алвадик, таймлайн Раканы, Дик выходит на поединок с Алвой за Альдо, оба ранены, но в итоге живы. Фиксит бодяги с кровной клятвой.

9. Рамон/Хулио, взаимный флирт и ухаживания, похожие на загонную охоту друг на друга. Огненный юст, желательно с высокорейтинговой реализацией

10. Леонард Манрик/Мирабелла 
Влюбленность в ах какую суровую хозяйственную, экономную женщину и ее способность создать золотой запас буквально из воздуха, искренее восхищение, бес в ребро, поначалу неприступная Мирабелла. Из кинков легкий фемдом. Жанр любой, но никого не убивают и не собираются.

11. Кроссовер с "Не покидай"; джен, рейтинг любой, драма или юмор (или и то, и другое). Однажды в Олларии, или в Ракане, или в Кабитэле, зацветает что-нибудь, и из всех людей начинает переть правда: о делах, мыслях, намерениях, чувствах. Что из этого выйдет? Бонусом можно какого-нибудь бедолагу с насморком, который не врубается в причину переполоха.

12. Вальдмеер, NC-17, драма, Олаф после всех событий стал совсем бессилен в постели, но Вальдес найдет способ доставить удовольствие, кинк на сухой оргазм

13. Хулио Салина/Ричард Окделл. Рейтинг любой, без стекла, но с марикьярскими страстями и хэппиэндом. Хулио, ревнующий Ричарда к Берто и прочей молодежи, приветствуется.

14. Мирабелла/Аурелия. Долгая тайная любовь, можно невзаимная со стороны Аурелии. Смерть Эгмонта и траур по нему - всего лишь предлог, чтобы приблизиться к объекту чувств (и избавиться от Ларака). Чувства с со стороны Мирабеллы и рейтинг на взгляд автора.

15. Отец Герман/учитель фехтования в Лаик (пилотный канон). Можно рейтинг, можно мистику, можно и юмор или все вместе. Сколько в Лаик учителей фехтования: один или двое? Вот и отец Герман ни в чем не уверен...

16. Алвадик, R-NC-17, Реверс с обнаженным Алвой на пути на эшафот (вместо Алвы за какое-то предательство/ошибку к казни и публичному унижению приговорили Дика. Алва в числе наблюдающих (недобровольно)), внешность алвадиков любая

17. Любой пейринг или джен, и любой временной промежуток, главное без смерти персонажей. АУ, в которой сломанный Абсолют не засчитал смерть Эгмонта и попытался выпилить Ричарда, как «неудачного» Повелителя Скал. Не удалось, но Ричард в результате остался искалечен - недостаточно сильно, чтобы это мешало ему жить, но достаточно, чтобы привлекать внимание и мешать (шрамы, хромота и т.д).

18. АУ-реверс, джен. У власти уже давно находятся Раканы, сейчас на троне Альдо. Навозники Манрики и Колиньяры поднимают против него мятеж, но непобедимый Первый Маршал Рокэ Алва разбивает их войска под Ренквахой вместе с маршалом Арно Савиньяком и генералом Эгмонтом Окделлом. Погибают все Манрики, кроме Леонарда, которого раненым тайком вывозят с поля боя, а оставшихся сиротами Эстебана и его сестру отдают на воспитание в семьи Окделлов и Савиньяков.

19. Приддоньяк. Нц-17, мастурбация. Валентин слышит, как Арно где-то в соседней комнате занимается сексом.

20. Пейринг любой, кроме альвадика, алвали и алвамарселя. Слеш, джен, гет. Рейтинг любой. Книгоканон. Кроссовер или ретейлинг с фильмом "Довод".

21. Алвамарсель, херт/комфорт. После несчастного случая у Алвы оказываются повреждены кисти обеих рук. Ему приходится заново учиться держать оружие и писать, и справляется он с этим плохо.

22. Вальдес страстно влюблен и понимает, что Кальдмеера вернут в Дриксен, где он может погибнуть. Тогда Вальдес в дороге или в Придде тайно насильно похищает Кальдмеера, чтобы оставить его себе. Можно дарк.

23. Юмор. 
Ричард постоянно натыкается на Алву, когда он пытается с кем-то потрахаться – причём каждый раз не по своей вине! Он случайно находит потайные двери, теряется в потайных ходах, в Варасте под ним проваливается крыша домика, пока Рокэ трахается с юной вдовой. Сцена в будуаре Катарины становится последней каплей, и Рокэ высылает оруженосца к Ракану – только чтобы тот вломился к нему в разгар оргии с пантерками со срочными новостями о наступлении Ракана (примчался с Осенней Охотой, прошёл с выходцами, как угодно).
- Я проклят!
- Вы прокляты?! Это я проклят, юноша!

24. Эстебан-Птица. Кроссовер с Чумным Доктором. Раздвоение личности. Жанр любой, рейтинг любой

25. Катя и СБЧ заставляют Дика соблазнить Алву. он честно старается, может даже политься из лейки. Хоть юмор, хоть драма.

26. Эмиль\Арлетта\Лионель, NC, инцест. Со времени гибели Арно-ст. Лионель заменяет отца во всём, и даже в постели матери. Эмиль узнаёт об этом и решает присоединиться. Больноублюдочность приветствуется.

27. Обрушение Кэналлоа за намеки Алвы на убийство Фердинанда. Убить Алва себя не может, будучи последним Раканом, да и опоздал. Встреча с Ричардом после обрушения Надора, который бездетен и тоже не смог заплатить жизнью.

28. фем!Вальдес/Кальдмеер или фем!Альмейда/Хулио, ВМФ, гендербендер; гет, рейтинг невысокий, сюжет на выбор исполнителя, желательно без драмы, если драма, то с ХЭ.

29. Ричард/Рокэ. Односторонние чувства Ричарда к Рокэ, Рокэ в Ричарда в ответ не влюбляется. Желательно каноничный сеттинг

30. Вальдес привозит Кальдмеера на Марикьяру и знакомит с родителями. Первоначальная острая реакция на то, что сын приволок в дом варитского гуся, и постепенное принятие. Можно юмор

31. Алвадик, омегаверс, омега!Дик, мпрег. Алва узнает, что Ричарда есть сын, и мечется, пытаясь найти оного после убийства Катарины и смерти Ричарда в овраге, никому не объясняя, зачем ему очередной окделльский поросенок. 
Степень ретконности любая, но за младенца Рокэ переживает искренне, подозревая, что тот от него (так и есть). 
ХЭ для ребенка. Для его родителей (вместе или по отдельности) ХЭ опционален.

32. Алва/Ричард, юст, Ричард впервые замечает и понимает интерес Алвы к себе

33. Алвадики, рейтинг не важен, суд над Алвой, но стороне защиты не подыгрывает авторка, внешность любая

34. Вальдмеер, NC-17, модерн-АУ, драма, мистика, Олаф во время летнего выезда с поисковым отрядом обнаруживает сбитый во время войны самолет и навсегда оставшегося в кабине пилота. Самолет реставрируют, и он даже снова поднимается в небо, только что-то с ним нечисто…, ХЭ

35. Ойген/Мишель Эпинэ, любой рейтинг, первая любовь в Лаик. Встреча юга и севера. Взаимные чувства, неловкие попытки любви по гайифски, Ойген невозмутимо говорит, что читал, как это делается
Для драмы можно добавить в конце Жермон/Ойген, где Ойген сравнивает Жермона и Мишеля

36. Алвадики эндгейм, R или NC, после гибели Альдо власть переходит в руки Ричарда. Ричард не то чтобы дарк, но гибель Альдо, Надора и предательство Робера накладывают определённый отпечаток. Катарина жива, интригует мб вместе с Ричардом, а мб против него, внешность героев любая, но Альдо пилотный мб

37. Близнецы Савиньяки трахают Ричарда, Рока наблюдает (или нет). Можно дабкон, тело предало, немножко больноублюдочнсти. 
Жанр любой,  таймлайн любой, рейтинг от R и выше. Ричарду должно понравится.

38. Прошу арт! Персонажи ОЭ в виде персонажей из аниме "Утена". Классическая сцена вынимания меча из груди на Арене дуэлей. Мечтаю про такой альдоробер, но буду страшно рад и любому другому пейрингу.

39. Рокэ/Айрис. Юмор. Можно рейтинг, можно без. Вынужденный брак с истериками, битьем посуды, надеванием на шею картин, побегами через окно… Впрочем, сначала Алва бесился, а потом возбудился, и теперь, пока весь Талиг с ужасом наблюдает за взрывными ссорами между герцогом и герцогиней Алва, они сами от них получают огромное удовольствие, причем и в горизонтальном положении тоже.

40. Олаф Кальдмеер/Берто Салина. Cо стороны Берто наверное невольное восхищение достойным врагом, которое перерастает в нечто большее при близком общении. Юст. Вальдес где-то рядом, возможно ревнует.Реакция Олафа на усмотрение автора. Рейтинг R.

41. Приддоньяк, ПВП, афродизиак. Что бы скомпромитировать Валентина, ему подливают в напиток афродизиак. На людях Валя держится, но когда он остаётся один, ему становится совсем плохо. Арно предлогает помочь, уверяя, что в этом нет ничего особенного.

42. Лионель/Рокэ, викторианское АУ. Лионель расследует серию жестоких преступлений, и под его подозрение попадает известный хирург, ведущий эксцентричный образ жизни. Рейтинг любой.

43. Алвадик, публичный секс по обоюдному согласию, Алва снизу

44. Джен или пре-алвадики, рейтинг любой, восстание Эгмонта вин вин. Анри Гийом на троне или сам Эгмонт. Политика, установление отношений с проигравшей стороной, кто-то из навозников внезапно по ряду причин остаётся при дворе, мелкий Дик в роли любимца нового двора, внешность любая

45. Вальдмеер. Вальдес влюбился в пленного Олафа, но во время его отлучки Олафа забрали в тюрьму, чтобы насиловать допрашивать и пытать. Вальдес намерен его спасти. Желательно ХЭ.

46. Ричард – Проводник Алвы в Лабиринте. Можно с ХЭ и фикситом (Алва проходит сам и выводит Ричарда?), можно дарк, где Алва совершает те же ошибки, сливая оруженосца, и проваливает испытания.

47. Лионель признается Чарли в любви. Я просто хочу это видеть!

48. Лионель/Валентин: сражение за победу в Битве экстрасенсов
Расследование всратых историй, саспенс на грани фарса, срачи с героями сюжетов, лавхейт участников - в общем все, за что (далеко не) все любят это шоу.
Ли и Валентин могут быть кем угодно: медиум - чернокнижник по классике или что-то подурнее. Например, шаман, который гадает на оленьих рогах. Они могут оказаться как настоящими экстрасенсами, так и коварными шарлатанами, пытающимися раскрыть друг друга. Главное - атмосфера

49. Ойген\Жермон. МодернАУ, ER, рейтинг на усмотрение автора, хэппи энд.

50. Алвадик, кроссовер с "Благочестивой Мартой", проза. 
Ричард после встречи с Оноре теперь истовый эсператист: постится, молится (особенно за эра) и противится идее человекоубийства.
 Алва также приходит к Создателю, угрожает Дораку оставить армию, принять целибат и отречься от винопития. 
Оба разговаривают с Катариной о целомудрии и со Штанцлером - о спасении души. 
В Олларию является Мирабелла с Айрис, находит узревшего свет истинной веры, но сраженного физической слепотой Алву в рубище, и Дикона, самоотверженно заботящегося о калеке. 
На самом деле, оба, конечно, здоровы и много грешат)

51. Вальдмеер, NC-17, драма, dark!Вальдес влюблен всей душой, и ради блага самого Олафа не намерен отпускать его на родину, нон-кон

52. Алва просит у Ричарда прощения за что-нибудь серьезное словами через рот. Не стеб.

53. Алвадики, NC-17, секс на кухне, охреневшая Кончита, у которой пирог из печи не вытащен, а там господа ебутся, прилагается, внешка любая

54. "Вредные задачи" Остера в переложении на условия и персонажей из Талига. Персонажи любые, рейтинг любой, юмор.

55. Детектив в духе Агаты Кристи, но в каноничном сэттинге. Пост-канон, расследование смерти Габриэлы, Джастина или любой кейс на усмотрение автора. Пейринг любой, можно джен. Очень бы хотелось алвадик с подросшим Диком, но необязательно) Участие в расследовании Алвы приветствуется

56. Готфрид Зильбершванфлоссе/принцесса Гудрун/Олаф Кальдмеер. 
Принцесса сначала испытала небольшой к Кальдмееру интерес, всё-таки мещанин дослужившийся до высоких чинов, он её вежливо отверг, но поскольку ей до этого не отказывали, тут может быть возмущение, что ею пренебрегли, страх, что кто-то узнает. А потом Кальдмеер случайно узнаёт маленький секрет кесаря и его дочери и скажем как-то это выдал... Юст, лавхейт, рейтинг NC-17 или R. Желательно, чтобы все выжили.

57. Алвадик, реинкарнация и трансмиграция
. После смерти Дик перерождается в другом мире (один или несколько раз), набирается опыта и прокачивается в психологии, прежде чем снова попасть в своё первое тело на следующий день после ДСФ. Взгляд на эра новыми глазами.

58. Хуан/ куча разного народа. Кроссовер с «Трудно быть богом» Стругацких. Рейтинг. Хуан Суавес – секс-прогрессор в Кэртиане. Добывать нужные сведения и манипулировать политикой Талига проще всего в постели!

59. Арлетта\Лионель, NC, инцест, порка. Из канона мы знаем, что одна из предыдущих графинь Савиньяк приказала выпороть самого Дидериха. С тех пор порка стала семейной традицией и прерогативой графинь. Лионель уже давно не ребёнок, но всё ещё даёт себя наказывать.

60. Надор после смерти Ричарда становится странным и страшным местом, филиалом Лабиринта, расползающимся по Талигу. Попытки Алвы понять и остановить, но без успеха, и Алва понимает почему. Хочется мистики, где кровь Повелителей стихий реально опора мира, а Ракан может заменить только одного (Повелители Ветра вымерли раньше). Без запасных Раканов!

61. Алвадик, реверс. Рокэ реально в положении Дика в первых книгах: Кэналлоа бедствует, семья требует невозможного, Салина посматривают на его наследство, на уши присел друг семьи дор Квентин, с собой в столице даже слуги нет, еще и коварная первая любовь на носу. Ричард, в свою очередь, властитель богатой провинции и герой войны, но несколько ожесточен за трудную жизнь, от оруженосца хорошего особо не ждет, глушит надорский кальвадос и поет завораживающие северные баллады. И да - кого-то в семье Рокэ убил и вроде не кается. 
Не настаиваю на ПОВ Рокэ, но если получится - было бы идеально.

62. По мотивам микро-накура про Альмейду, залетевшего от Хулио. Рамон познает прелести беременности и охуевает, будущий счастливый отец охуевает ещё сильнее и включает режим агрессивной заботы, окружающие тоже охуевают и заранее прячутся кто куда

63. Ричард Окделл с первого взгляда влюбляется в короля, и это взаимно. Фердинанд/Ричард против всего мира.

64. Вальдмеер, NC-17, драма, fem!Кальдмеер канонично попадает в плен, и когда это обстоятельство обнаруживается, оно меняет все, даб-кон

65. Приддоньяк, ПВП, оральный секс. Валентин делает минет Арно. Кинк на волосы Вали, на его красоту.

66. Катарину отравили на ДР (или сразу после). Детектив с поиском виновного(ных). Джен или любые пейринги.

67. Эмиль/Валентин (кнешность книжная) 
Нежно, задорно и спонтанно, с любым обоснуем, таймлайн любой. Кинк на кружева, чулки, одежду, раздевание. НЕ ангс, НЕ стеб

68. Вальдмеер, рейтинг любой, ожидание встречи, ревность. Кальдмеер исчезает по пути на казнь. После перемирия Вальдес приезжает в Эйнрехт и находит Кальдмеера в особняке под охраной, после ночи любви тот признаётся, что ему пришлось стать любовником кесаря Руперта

69. АУ от канона: сёстры Эгмонта живы, и одна из них замужем за Фердинандом.

70. РоРо, пост-Ракана, лунатизм, возможно, сомнофилия. Робер не просто видит кошмарные сны о прошлом, он во сне ходит (и не только). Рокэ узнает об этом и пытается что-то сделать. Рейтинг на вкус исполнителя, стекло можно, но без совсем уж черного финала.

71. Воспоминания Антонии Алва (или Инес) о доме, родных, о Кэнналоа.

72. Лидик, ливалентин, лилюсьен или любой другой пейринг с Лионелем, где присутствует разница в возрасте и звании в пользу Ли. Секс с явным дисбалансом власти и сил, можно дерти-ток, унижение, элементы больноублюдства, партнер обращается к Ли исключительно "мой маршал". В какой-то момент ему становится чересчур, он называет Лионеля по имени, и оказывается, что все это была игра по обоюдному согласию и к обоюдному удовольствию (пока не стало чересчур). Акцент на смену динамики и изменения в поведении Лионеля.

73. Вальдмеер, NC-17, драма, из Кальдмеера выбивают сведения в подвалах крепости, dark!Вальдес влюблен в его стойкость, но своеобразно, нон-кон

74. Двор Алисы глазами кого-то, кто не Арлетта.

75. Джен. Юмор! Ричард женился на богатой навознице, привез ее в Надор, и тут же вспыхнула война между двумя герцогинями – старой и молодой. Дик в шоке, надорцы с попкорном, при королевском дворе делают ставки.

76. Вальдмеер, NC-17, драма, Кальдмеер отказывает Вальдесу во время первого плена, и Вальдес не намерен упустить второй шанс, даб-кон

77. Каждый раз, когда новоиспечённый барон Дювье надевает свой новый орден Талигойской Розы, с ним (Дювье) случается какая-нибудь досадная неприятность.

78. Мирабелла/? Жанр – на выбор автора, можно драму, а можно юмор))) Мирабелла после смерти Эгмонта срочно ищет себе нового супруга, чтобы ее не упрятали в монастырь или не выдали замуж за кого-то из навозников. Главная цель брака – спасти Ричарда, чтобы его не убили, не отдали на воспитание в чужую семью и не отобрали герцогство, поэтому муж должен быть богат, влиятелен и не находиться в открытой оппозиции к трону, но при этом не отжал бы Надор для себя. При этом у невесты в придачу к таким запросам еще и возраст, характер и специфическая внешность. Результат неожиданный!

79. Дружба между Ричардом и Рокэ. Искренняя, тёплая, внезапная. Можно с врЕменным размолвками. Можно гетные линии у обоих. Или слэшные у обоих, но чтобы не друг с другом. Можно модерн!ау. Ричарду не обязательно знать, кто его друг на самом деле (известная личность, очень богатый и влиятельный человек, например). Ричард может тоже что-то скрывать (может, он шаман какой или играет на волынке, сын мятежника, (порно)писатель под женским псевдонимом, ещё что-то).

80. Катари видит, как Алва разговаривает с королём и понимает, что ревнует и завидует. Рейтинг любой, можно вообще джен. Катари хочет любви и внимания как равной, не чувствовать себя глупой девочкой, разменной монетой в интригах и сосудом для наследников короны, но все это позволено лишь мужчинам, и друг друга эти двое ценят больше, чем её.

81. Жизнь в посмертии. Семейства Окделлов, семейство Приддов и т.д. Чтобы все ходили в гости, сравнивали смерти. Джен, чёрный юмор. Можно любые пейринги.

82. Драма. Алва узнает, что Савиньяки расчетливо использовали его, чтобы прийти к власти в Талиге. В идеале – подслушивает разговор Арлетты с Лионелем. Алва может быть в отношениях с Ли, а может и не быть.

83. Вальдмеер. У марикьяре жестокие обычаи, под райос убивают всех. Есть лишь одно исключение для законных супругов, к которым могут прилагаться их слуги и подчиненные. И это единственный способ для Вальдеса спасти Олафа Кальдмеера...

84. Джен или алвадик или альдоробер. Персонажи смутно помнят себя доретконных. Когнитивный диссонанс, попытки расследовать произошедшее, возможно внутримировое мистическое объяснение.

85. Ричард уполз от Альдотвари и оказался на Рубеже. Теперь он, беспамятный, возвращается на Кэртиану с остальными Стражами выжигать скверну вместе с Бусиной. Течение времени на Рубеже может не совпадать с Кэртианским. Можно спасти мир силой любви и дипломатии, можно не спасать вообще.

86. Руперт - боевой монах Шаолиня. Вообще-то это тайна, но в экстремальных ситуациях Руппи превращается в "Джеки Чана". Можно и буквально.

87. Робер/Альдо, современное ау. Передружба, недоотношения. Альдо заказывает астрологу их с Робером натальные карты, надеясь на отличную совместимость. Но вместо "вы идеальная пара" получает метровый список причин, почему им даже в одной комнате находиться не стоит. Негодование Альдо: возмущение, угрозы, подозрения, что астролог сам на Робера положил глаз, предложения посетить таролога/гипнолога/хироманта/авгура, чтобы сравнить версии. 
Одиссея альдороберов по всем шарлатанам города

88. Алвадик, Алва куртуазно ухаживает за Диком. Дик в ахуе, ужасно смущается, удивляется, негодует, а потом переходит в контрнаступление! – в конце концов, кто тут тверд, незыблем и на полголовы выше, а у Алвы вообще волосы как у принцессы и надушенные кружева, лепестки ему больше пойдут!

89. Алвамарсель, ER, рейтинг низкий, hurt/comfort, у Марселя умер отец, поэтому он переживает, суетится, организует погребение и т.п. Рокэ тоже приглашён, но приезжает раньше и помогает справиться с горем, как умеет.

90. Алвадики, НЕ омеговерс,  секс с мпрегнутым Ричардом, нежно, мило, всяческие поглаживания по животу, и чтобы Алву прям крыло тем, что это его любовник, у них будет ребёнок, малыш, самый богатый и титулованный эвер, его будут холить и лелеять, оба отца жизни за него отдадут, а на мнение окружающих забьют и тд.НЦа

91. Кальденбург, NC-17, драма, fem!Кальдмеер, восторженный Руппи и Офелия, которая не верит в любовь в 20 лет, кинк на разницу в возрасте

92. Дайте Ричарда-эльфа из Надорских лесов, с устарелыми представлениями о мире и непониманием "этих странных людей". Явился в Кабитэлу в поисках предсказанного Короля.  Шпагой владеет плохо, привычней к мечам с клинком в форме листа ивы и длинному луку. Маскируется, притворяясь последователем этой новомодной человеческой веры - эсператизма. Денег из дома взял мало, потому что не в курсе инфляции.
Кстати, тогда понятно, почему ЛЧ целый Круг цепляются за Раканов - для них это, считай, вчера было)

93. Эйвон Ларак выходит из лабиринта беременным новым повелителем скал. Пейринг и рейтинг любые.

94. алвамарсель, постканон, Рокэ не удалось отвертеться от регенства, что не способтвует ни благостности характера, ни здоровым нервам окружающих
Марсель, устраивающий Рокэ разгрузку: хоть изолирует его от всего мира на сутки, хоть в отпуск увезет, хоть еще чего придумает. 
Усталый раздраженный регент, винишко, гитара, изощренные ласки и нежный секс

95. алвадик, Ричарда хотят выдать за кого-то/женить, он приходит к Рокэ и как в Гардемаринах "не хочу доставаться нелюбимому, люби меня", рейтинг высокий, ХЭ для алвадиков

96. Групповушка Ойген\Жермон\Арно\Валентин. Война кончилась, все выдохнули, устроили пирушку и пиздуховно, но задорно потрахались. Естественно, NC.

97. Приддоньяк. Арно, с отношением к сексу легким, как у  Эмиля, соблазняет Валю, которого считает девственником (ошибается). Хочет унизить и обидеть, но любовь нечаянно нагрянет, хэ. Хотелось бы, чтобы  Арно не был солнышком.

98. Хочу развёрнутую легенду об Арсаке и Сервилии (мпрежный вариант), с ломкой и мерзким, но дрочным нонконом последнего в плену и комфортингом от Арсака.

99. Иоланта/bottom!Фердинанд. Рейтинг повыше, кинк на подчинение. Без беременностей.
(Допы по желанию:
- шрамирование
- приказы на дриксен
- новосериальная внешка Фердинанда 
- случайный свидетель)

100. Вальдмеер
Вальдес соскучился по Кальдмееру и выпросил у ведьм возможность увидеть его на 10-20 минут. Он попадает в разгар жесткого допроса в Дриксен, но никто его не видит и не слышит, и он ничего не может сделать. Или может, на выбор автора.

101. Валедик, ОМП/Валентин, внешность любая, Валентин снизу.
Пост-канон, Ричард мертв (или считается мертвым, если автор захочет хэ), у валедиков был юст или разовый секс. 
Валентин неосознанно выбирает новых партнёров чем-то похожих на Дика. 
Бонус за реакцию кого-то заметившего из окружения.

102. Айрис/Иоланта. Айрис выжила (одна из сестер) и полноправная хозяйка Надора, который отделился от Талига.

103. Кроссовер с Хрониками Арции. Лионель Савиньяк оказывается сильно болен, серьёзно ранен и т.д. Потом вроде бы выздоравливает, но с постели встаёт совсем другой человек, точнее не человек, а бог-олень Ройгу. Ужасы, высокий рейтинг, возможно хэппи-энд.

104. Хорхе/Арно, пилотоканон, рейтинг любой, будни оруженосца, Хорхе играет на гитаре, Арно слушает под дверью и стесняется признаться своему эру в любви

105. Что-нибудь по мотивам накура про спасателей. Модерн-АУ, приключения, мистика, джен, рейтинг любой.

106. К Ричарду приходит астера в виде идеального доброго, ласкового эра Рокэ, который тискается и внятно разговаривает. Приходит регулярно. Однажды их застает настоящий Алва.

107. Альдоробер. Робер предал ещё живого Альдо, встреча при любых обстоятельствах (Робера схватили люди Альдо или наоборот, Альдо идёт под суд после поражения, что угодно), выяснение отношений, юст.

108. Вальдес попадает в дриксенскую тюрьму, например, после проигранной битвы, и его тюремщики либо Бермессер решают этим воспользоваться. Вальдеса с огоньком насилуют, не оставляя внешних следов, пока однажды Кальдмеер не ловит насильников прямо на пленнике. Спасение, комфорт и попытки завоевать доверие.

109. Алва находит в Олларии и читает дневники Ричара времен Раканы, не в силах оторваться - вплоть до последней записи, где Ричард собирается к Катарине. Неожиданные открытия  (не обязательно о любви Дика к Алве) и много стекла.

110. Валентин - частый гость в имении Савиньяков. Сначала Арлетта думает, что все дело в младшем сыне. Но несколько двусмысленных ситуаций заставляют задуматься, так ли это. Шпионаж, дедукция, опрос свидетелей. С кем из сыновей (но обязательно сыновей) на самом деле роман - на усмотрение автора

111. Паоло/Ричард первый раз в Лаик или, если Паоло выжил, где-нибудь ещё.

112. Алвадик, R-NC-17, Алва не клялся Фердинанду кровью, и Альдо получает на свою сторону "блистательного полководца", а Ричард - новую (старую) головную боль, Альдо из пилота

113. Алвадик страстно трахается после ора и вызова на дуэль вместо отправки к Марианне. Алва снизу, всем понравилось, об остальном подумаем завтра, юноша.

114. Вальдмеер, NC-17, модерн-АУ, Вальдес испытывает самолет, построенный Кальдмеером, кинк на лётную форму

115. Ойген/Жермон или Арно/Валентин, уютный супружеский рождественский изломный секс, ER, прямо флафф необязателен, но без драмы, раскладка любая

116. Ричард – крутой северный тан, прекрасный хозяйственник и руководитель, которого суровые надорские горцы уважают и любят.

117. пре-Алвадик, модерн!АУ. Ричард увлечен живым Рокэ, но не понимает его и с помощью character ai создаёт "своего" Рокэ, очень похожего на настоящего, но который "говорит" понятнее и готов Ричарда хвалить

118. Алвадик, преслэш. Алва приходит смотреть на спящего Дика.

119. Жермон\Йоган Катершванц, NC, PWP, отчасти по мотивам цитаты из канона и комента вчера в треде о том, что Жермон решил возродить традицию прохождения молодых людей через достойных мужей. Секс к взаимному удовольствию, восхищение молодым сильном телом, укусы, возможно, быстрый секс в публичном месте.

120. Ойген/Жермон, fuck or die, в результате оплошности Жермона во время  ритуала они должны переспать или он умрет, секс прошел благополучно, но теперь Жермон мается своими чувствами и не может понять, есть ли ответное от Ойгена, и решается на разговор, Ойген в шоке и объясняет что Жермон ему друг, брат, сослуживец etc но никак не любовник

121. Катари/Рокэ, даб-/нон-кон, рейтинг - R и выше, королева использует клятву иначе, чем все думают: любит смотреть, как Первый Маршал раздевается, стоит на коленях, вбирает ртом свои пальцы, пытается растянуть себя и др. Кинк на унижение, акцент на отсутствии телесного контакта — Катари нравится приказывать и наблюдать. Книгоканон.

122. Классический омегаверс с Диком-омегой, которого впервые накрыло течкой в особняке Алвы, а Алва — альфа, но внизапна! он ведёт себя порядочно: просвещает Дика про особенности анатомии и физиологии, утешает, успокаивает феромонами и мурлычет над ним.
И они так и не поебались.

123. альдоробер, кинон, Агарис. Робер медленно но неотвратимо влюбляется в Альдо. весна, море, романтика, сияющий Альдо и все хорошо. естественно, чувства окажутся взаимными, но переводить ли юст во что-то большее прямо в кадре или обойтись без признания вообще - на откуп автору. не ангст, не стеб.

124. алвадик, Ричард сверху.
Ричарду нравится везде гладить Алву после секса. Спина, поясница, соски, плечи, волосы, если слегка пальцы вводит в рот или анус вообще огонь. Без намерения возбудить, просто ласка. Но это конечно же рано или поздно приводит ко второму раунду.

125. Ричард Горик узнаёт, что его отца подставили и Эрнани на самом деле жив. Его действия. Рейтинг R или NC-17.

126. АУ: случайность в военном деле. Ренваха таки оказалась непроходимой. Или у Феншо оказалось чуть больше мозга. Или что-нибудь еще пошло не так. И наступили последствия. Джен, любой рейтинг.

127. Окделлы чернокнижники или занимаются черной магией. В Надоре своя атмосфера и своя северная мистика, остальные лишь знают, что Надор и Окделлы странные и лучше держаться от них подальше. Надор считается нищим непонятным краем, однако лишь Окделлы сдерживают загадочные северные силы.
Дорак решает вызвать Дика в Лаик, Дик насторожен и не привык к нормальному обществу, но пытается скрыть свои особенности и намерен выяснить, как Рокэ Алве удалось убить сильного чародея, его отца...

128. Приддоньяк, шизофрения. Постепенное и заметное поначалу только Арно усугубление психического расстройства Валентина. Арно любит и пытается спасти: покрывает, говорит с лекарями, пробует изолировать. Начинает сомневаться в причинах гибели братьев Валентина, от перенапряжения параноит, чувствует, что сам почти теряет рассудок. 
Хуже всего то, что из глубины безумия Валентин продолжает любить его тоже.

129. Кэцхен урурукают над тем, что Вальдес нашёл подходящего человека, любит его и любим им. Но на всякий случай проводят с Кальдмеером разъяснительную беседу: что будет, если тот их мальчика обидит

130. Алвадик, флафф (не стёб), рейтинг от R, таймлайн - Вараста или сразу после, книжный канон.
Ричарду не понравился первый секс с Алвой, и Алве стоило немалых усилий уговорить его попробовать снова (возможно, заодно рассказать о своём первом неудачном опыте) и постараться сделать так, чтобы второй раз получился лучше первого.

131. Постканонный алвадик с взрослым Ричардом и стареющим Алвой. «О, как на склоне наших лет нежней мы любим и суеверней...»

132. Алвадик, Рокэ кинкуется слабостью Ричарда, NC-17-R

133. Кальденбург, NC-17, реверс-ау, адмирал цур зее Руперт фок Фельсенбург и его адъютант Олаф Кальдмеер, взаимная тайная влюбленность

134. Алва/Ги Ариго: "Блондинов я люблю больше, чем блондинок, Ваше Величество"

135. Алвадик после отравл­ения. Алва влюблен в Ричарда, мечется ме­жду выгнать предателя и пониманием, что Дика использовали, а Дорак таки мудак + страх проклятия, но думает, что будучи рядом, сможет вернее защитить Дика от сме­рти (мол, я пытался отстраняться и все равно нихуя не помогл­о) и забирает его в Фельп. Объяснение пе­ред отъездом Алвы в Талиг.

136. Рокэ/Ричард/Рамон. Омегаверс, ау без восстания. Ричард - завидная омега на выданье. Грязный, разнузданный секс на троих, двойное проникновение, грязные разговоры, грубый секс, Breeding кинк, чрезмерная симуляция.

137. Что-то случилось с Абсолютом, и с Рокэ слетел флёр бесконечной удачливости и всеобщего обожания. Ему припомнили все его грехи, сместили с должности Первого маршала, Кэналлоа перешла под власть клана Салина, друзья отвернулись. Рокэ отныне вне закона. С горсткой верных слуг он осторожно пробирается в единственное место, правитель которого не объявил во всеуслышание, что не желает его видеть. Рокэ едет в Надор, которым правит Ричард Окделл. Изгнанники доедут, но как примет их молодой тан?

138. Алвадик, R илр НЦа, Ричард пытается спасти Алву, когда он на коне спасал Фердинанда, и его самого помещают в камеру над пекарней, доретконные персонажи

139. Отец Герман (книгоканон)\ кто-то из унаров. Отец Герман в тайне любит наказывать унаров весьма нестандартным способом. Телопредало, развратный священник, юноша, который хочет ещё.

140. Кальдмеер/Гудрун, принцесса решила от скуки подомогаться нового адмирала цур зее, только не делайте Кальдмеера покорным бревном, хочется динамики: пусть согласится и получает удовольствие, или красиво сможет отвязаться или сделать так что от него отвяжутся, или обходительностью доведет прелестную Гудрун чтобы она рвала и метала и весь дворец содрогался

141. Алву в Багерлее таки разбил инсульт с полным параличом одной стороны, и Дик его выхаживает.

142. Крэк! Периодически Алва превращается в манекен. Это замечают только его слуги, остальным норм.

143. У Алана и Женевьев сын и дочь. Время шло, девочка взрослела... Рейтинг PG-13 или R. Желательно джен.

150. Вальдмеер или кальдмейда. У Олафа Кальдмеера есть тайный дар - он может заставить человека смертельно в него влюбиться, но это имеет высокую цену. В бреду Олаф бессознательно применяет этот дар.

151. Кальденбург, NC-17, драма, постканон, Руппи становится кесарем, и намерен вернуть Олафа в Дриксен - для флота и для себя, даб-кон

152. алвали, первый раз, юный Ли перед Лаик соблазняет Росио
в кадре селянка, бусики, Эмиль, кто-то из родителей, за кадром неудачный опыт приобщения Рокэ к имперской любви
инцетуальные вайбы (еще не большечембрат, но уже почти что младший брат), без анальной пенетрации, но невинным рукоблудием алвали не ограничатся

153. Эстебан/Лионель, омегаверс, можно с мпрегом, рейтинг любой, но лучше невысокий, романтика по-савиньяковски

154. Эгмонт/Мирабелла/Лесничиха Дженни. Крепкие полиаморные отношения, инициатором которых выступила Мирабелла. Сплетни соседей и родственников их не задевают. Можно АУ от канона без восстания.

155. Альдо и Робер успешно организовали оборону Агариса от морисков. Нападение жители и гости города отбили, мориски понесли большие потери. Альдо решил не пытаться сесть на тронив Талиге, а связать своё будущее с Агарисом.

156. Кальдмеер/Вальдес, Вальдес симпатизирует Кальдмееру, Кальдмеер  это понимает и, зная что у марикьяре связи между мужчинами не осуждаются, расчетливо растит симпатию в нечто большее и пользуется, не ради мелочей в быту, но ради чего-то большего: военная обстановка, устройство обороны Хексберг и т.д.(как управлять кэцхен)))))) Вальдес ему конечно напрямую тайны не рассказывает, но в их беседах много то, что в Дриксен не знали, не думали об этом с такой стороны и т.п. Альтернативная концовка: Кальдмеера на родине не казнят, в результате новой стычки уже Вальдес в плену у Кальдмеера, который спокойно отдает приказ о повешении

157. Женевьева - покорная жена Гвидо Ларака. Но почему-то все дети от него умирают... NC-17 или R.
Можно мистику, можно Женевьеву-маньячку.

158. Вальдмеер, NC-17, приключения, космо-ау, на корабль Вальдеса установили новый ИскИн "Олаф", технофилия

159. Лабиринт, посмертное испытание: глюки с родными, любимыми, незаконченными делами, потаенными страхами и т.д.
Рейтинг, жанр, кинки, сквик - любые
. Персонаж - по выбору автора
Концепцию Лабиринта и посмертия можно трактовать и вертеть как угодно. Заказчик на строгом следовании канонической системе ни разу не настаивает

160. Кто-нибудь троллит Алву. Попаданец в любого персонажа, новый персонаж из "диких" мест, пришедший абвений и тд. Троллинг любой - но лучше тонкий.

161. Ричард попадает в будуар королевы раньше того дня, когда она и Штанцлер планировали, и видит такую картину: Катари яростно страпонит привязанного к кушетке Рокэ. Партнёры не сразу заметили Ричарда. Можно юмор, ангста не надо.

★ 16.Алвадик, R-NC-17, Реверс с обнаженным Алвой на пути на эшафот (вместо Алвы за какое-то предательство/ошибку к казни и публичному унижению приговорили Дика. Алва в числе наблюдающих (недобровольно)), внешность алвадиков любая
★ Вальдмеер, NC-17, драма, Олаф после всех событий стал совсем бессилен в постели, но Вальдес найдет способ доставить удовольствие, кинк на сухой оргазм
★ 111. Паоло/Ричард первый раз в Лаик или, если Паоло выжил, где-нибудь ещё.
★ 159. Лабиринт, посмертное испытание: глюки с родными, любимыми, незаконченными делами, потаенными страхами и т.д.
Рейтинг, жанр, кинки, сквик - любые
. Персонаж - по выбору автора. Концепцию Лабиринта и посмертия можно трактовать и вертеть как угодно. Заказчик на строгом следовании канонической системе ни разу не настаивает - Карлос Алва
★ 21. Алвамарсель, херт/комфорт. После несчастного случая у Алвы оказываются повреждены кисти обеих рук. Ему приходится заново учиться держать оружие и писать, и справляется он с этим плохо.
★ 159. Лабиринт, посмертное испытание: глюки с родными, любимыми, незаконченными делами, потаенными страхами и т.д. Рейтинг, жанр, кинки, сквик - любые. Персонаж - по выбору автора. Концепцию Лабиринта и посмертия можно трактовать и вертеть как угодно. Заказчик на строгом следовании канонической системе ни разу не настаивает - Катари
★ 129. Кэцхен урурукают над тем, что Вальдес нашёл подходящего человека, любит его и любим им. Но на всякий случай проводят с Кальдмеером разъяснительную беседу: что будет, если тот их мальчика обидит
★ 59. АрлеттаЛионель, NC, инцест, порка. Из канона мы знаем, что одна из предыдущих графинь Савиньяк приказала выпороть самого Дидериха. С тех пор порка стала семейной традицией и прерогативой графинь. Лионель уже давно не ребёнок, но всё ещё даёт себя наказывать.
★ 139. Отец Герман (книгоканон) кто-то из унаров. Отец Герман в тайне любит наказывать унаров весьма нестандартным способом. Телопредало, развратный священник, юноша, который хочет ещё.
★ 37. Близнецы Савиньяки трахают Ричарда, Рока наблюдает (или нет). Можно дабкон, тело предало, немножко больноублюдочнсти. 
Жанр любой,  таймлайн любой, рейтинг от R и выше. Ричарду должно понравится.
★ 73. Вальдмеер, NC-17, драма, из Кальдмеера выбивают сведения в подвалах крепости, dark!Вальдес влюблен в его стойкость, но своеобразно, нон-кон
★ 30. Вальдес привозит Кальдмеера на Марикьяру и знакомит с родителями. Первоначальная острая реакция на то, что сын приволок в дом варитского гуся, и постепенное принятие. Можно юмор, ★ часть два
★ 8. Алвадик, таймлайн Раканы, Дик выходит на поединок с Алвой за Альдо, оба ранены, но в итоге живы. Фиксит бодяги с кровной клятвой.
★ 12. Вальдмеер, NC-17, драма, Олаф после всех событий стал совсем бессилен в постели, но Вальдес найдет способ доставить удовольствие, кинк на сухой оргазм
★ 17. Любой пейринг или джен, и любой временной промежуток, главное без смерти персонажей. АУ, в которой сломанный Абсолют не засчитал смерть Эгмонта и попытался выпилить Ричарда, как «неудачного» Повелителя Скал. Не удалось, но Ричард в результате остался искалечен - недостаточно сильно, чтобы это мешало ему жить, но достаточно, чтобы привлекать внимание и мешать (шрамы, хромота и т.д).
★ 54. "Вредные задачи" Остера в переложении на условия и персонажей из Талига. Персонажи любые, рейтинг любой, юмор.
★ 70. РоРо, пост-Ракана, лунатизм, возможно, сомнофилия. Робер не просто видит кошмарные сны о прошлом, он во сне ходит (и не только). Рокэ узнает об этом и пытается что-то сделать. Рейтинг на вкус исполнителя, стекло можно, но без совсем уж черного финала.
★ 17. Любой пейринг или джен, и любой временной промежуток, главное без смерти персонажей. АУ, в которой сломанный Абсолют не засчитал смерть Эгмонта и попытался выпилить Ричарда, как «неудачного» Повелителя Скал. Не удалось, но Ричард в результате остался искалечен - недостаточно сильно, чтобы это мешало ему жить, но достаточно, чтобы привлекать внимание и мешать (шрамы, хромота и т.д).
★ 110. Валентин - частый гость в имении Савиньяков. Сначала Арлетта думает, что все дело в младшем сыне. Но несколько двусмысленных ситуаций заставляют задуматься, так ли это. Шпионаж, дедукция, опрос свидетелей. С кем из сыновей (но обязательно сыновей) на самом деле роман - на усмотрение автора, ★часть два, ★ часть три,  ★ часть четыре, ★ часть пять, ★ часть шесть, бонусная полиамория
★ 64. Вальдмеер, NC-17, драма, fem!Кальдмеер канонично попадает в плен, и когда это обстоятельство обнаруживается, оно меняет все, даб-кон
★ 41. Приддоньяк, ПВП, афродизиак. Что бы скомпромитировать Валентина, ему подливают в напиток афродизиак. На людях Валя держится, но когда он остаётся один, ему становится совсем плохо. Арно предлогает помочь, уверяя, что в этом нет ничего особенного.
★ 83. Вальдмеер. У марикьяре жестокие обычаи, под райос убивают всех. Есть лишь одно исключение для законных супругов, к которым могут прилагаться их слуги и подчиненные. И это единственный способ для Вальдеса спасти Олафа Кальдмеера...
★ 122. Классический омегаверс с Диком-омегой, которого впервые накрыло течкой в особняке Алвы, а Алва — альфа, но внизапна! он ведёт себя порядочно: просвещает Дика про особенности анатомии и физиологии, утешает, успокаивает феромонами и мурлычет над ним.
И они так и не поебались.
★ 64. Вальдмеер, NC-17, драма, fem!Кальдмеер канонично попадает в плен, и когда это обстоятельство обнаруживается, оно меняет все, даб-кон, ★ часть два, ★ часть три, ★ new! часть четыре, ★ new! часть пять, ★ new! часть шесть
★ 32. Алва/Ричард, юст, Ричард впервые замечает и понимает интерес Алвы к себе
★ 155. Альдо и Робер успешно организовали оборону Агариса от морисков. Нападение жители и гости города отбили, мориски понесли большие потери. Альдо решил не пытаться сесть на трон в Талиге, а связать своё будущее с Агарисом.
★ 100. Вальдмеер. Вальдес соскучился по Кальдмееру и выпросил у ведьм возможность увидеть его на 10-20 минут. Он попадает в разгар жесткого допроса в Дриксен, но никто его не видит и не слышит, и он ничего не может сделать. Или может, на выбор автора.
★ new! 97. Приддоньяк. Арно, с отношением к сексу легким, как у Эмиля, соблазняет Валю, которого считает девственником (ошибается). Хочет унизить и обидеть, но любовь нечаянно нагрянет, хэ. Хотелось бы, чтобы  Арно не был солнышком.
★ new! 105. Что-нибудь по мотивам накура про спасателей. Модерн-АУ, приключения, мистика, джен, рейтинг любой.
★ new! 102. Айрис/Иоланта. Айрис выжила (одна из сестер) и полноправная хозяйка Надора, который отделился от Талига.
★ new! 63. Ричард Окделл с первого взгляда влюбляется в короля, и это взаимно. Фердинанд/Ричард против всего мира.
★ 156. Кальдмеер/Вальдес, Вальдес симпатизирует Кальдмееру, Кальдмеер  это понимает и, зная что у марикьяре связи между мужчинами не осуждаются, расчетливо растит симпатию в нечто большее и пользуется, не ради мелочей в быту, но ради чего-то большего: военная обстановка, устройство обороны Хексберг и т.д.(как управлять кэцхен)))))) Вальдес ему конечно напрямую тайны не рассказывает, но в их беседах много то, что в Дриксен не знали, не думали об этом с такой стороны и т.п. Альтернативная концовка: Кальдмеера на родине не казнят, в результате новой стычки уже Вальдес в плену у Кальдмеера, который спокойно отдает приказ о повешении, ★ new! часть два

исполнение вне феста:
★ 80. Катари видит, как Алва разговаривает с королём и понимает, что ревнует и завидует. Рейтинг любой, можно вообще джен. Катари хочет любви и внимания как равной, не чувствовать себя глупой девочкой, разменной монетой в интригах и сосудом для наследников короны, но все это позволено лишь мужчинам, и друг друга эти двое ценят больше, чем её.

★★★★★

★ СПИСОК ЗАЯВОК ПЕРВОГО ТУРА C ССЫЛКАМИ НА ИСПОЛНЕНИЯ★

★ СПИСОК ЗАЯВОК ВТОРОГО ТУРА C ССЫЛКАМИ НА ИСПОЛНЕНИЯ ★

★ СПИСОК ЗАЯВОК ТРЕТЬЕГО ТУРА C ССЫЛКАМИ НА ИСПОЛНЕНИЯ ★

★ СПИСОК ЗАЯВОК ЧЕТВЕРТОГО ТУРА C ССЫЛКАМИ НА ИСПОЛНЕНИЯ ★

★ СПИСОК ЗАЯВОК ПЯТОГО ТУРА C ССЫЛКАМИ НА ИСПОЛНЕНИЯ ★

★ СПИСОК ЗАЯВОК ШЕСТОГО ТУРА C ССЫЛКАМИ НА ИСПОЛНЕНИЯ ★

▼Исполнение вне феста\исполнение заявок из предыдущих туров:⬍

★ 27. Алвадик, алатские поцелуи. В Варасте был момент, где Алва поит Дика из своего стакана, можно там, можно в другом месте. Можно, чтобы Алва пил из стакана Ричарда. Инициатор Алва, но Дик понял в чем суть. ХЭ
★ 28. Фердинанд, Алва, Ричард. По приказу короля Алва избавлялся от любовников королевы: Придда, Колиньяра, Феншо. Настало время Ричарда
★ 104. Килеан/Ричард, Алва/Ричард. Килеан берёт Дика в оруженосцы. Однажды Алва узнаёт, что Дик подвергается насилию у эра.
★269. Херт-комфорт с нонконом для Бермессера. Бе-Ме насиловали и пытали в плену, а потом закомфортьте на все деньги (но не теми, кем насиловали). Участники на усмотрение исполнителя, а ещё прописанность хёрта и комфорта хочу примерно поровну.
★ 228. Свальный грех (можно не всех сразу): Алваро/Арно-ст/Арлетта/Рокэ/Лионель. Больноублюдочные кинки, рептилоидная мораль, но всё по согласию, в идеале - по любви. Книжный (пре)канон, т.е. Эмиль есть, но не участвует. Без чистого алвали.
★ 1. Вальдмеер. Один из них попал в плен, и противники дарят его другому для сексуальных утех и извращений. Кто будет снизу, воспользуются ли пленником или откомфортят, на выбор автора. + 3. Гетеро изнасилование с любым/любыми из положительных персонажей канона. Без жести, ачетакова. В зависимости от статуса дамы потом или заплатить или кхм... позаботится, часть 2, часть 3, часть 4, продолжение, продолжение, продолжение, часть пять, частть шесть
+ вбоквел
★ 9. Валентин/Лионель. Нон-кон, щупальца, трахни-или-умри. Лионель принуждает Валентина к сексу - для магического ритуала или чего-то такого - Валентин в процессе проходит частичную трансформацию в спрута и уже он выебывает Савиньяка.
★ 42. Ли/Валентин. Ли берёт Валентина в оруженосцы. Асфиксия по обоюдному согласию. Рейтинг высокий
★ 79. Алвадик, первый раз, таймлайн Вараста. Алва отсасывает Дику после бегства в степь глухую.
★ 25. Первый секс Лионеля с кем угодно (предпочтительно Рокэ и/или Эмиль) после того как Ли оскопили. Обоснуй любой, но оскопление случилось уже во взрослом возрасте.
★ 154. Алва/Арно младший. В глазах Арно добрый дядюшка Росио превратился в объект вожделения, а поскольку со всеми вопросами и проблемами Арно привык обращаться к Алве (вдруг братья заругают), он по привычке идет к Рокэ. Возможен рейтинг, возможен отказ со стороны Рокэ.
★ 30. Леонард омега. Леопольд пытается воспользоваться этим для для карьеры сына и личных целей, подсовывая его нужным людям во время течки. Можно еще и Леонарда упорного грустного натурала при этом.
★ 220. Кальдмеер - Повелитель Волн. В иерархии астэр Повелители важнее вассалов. Кэцхен переходят на сторону Олафа, дриксенцы побеждают, флот Альмейды относит штормом. Раненый Вальдес в плену у Олафа. Кэцхен вьются вокруг Кальдмеера, он не понимает, что происходит.
★ 63. Алва/Дик/Катари. Альдо вынуждает Катарину выйти замуж за Ричарда. После смерти Альдо она пытается добиться ареста/казни Дика, но новоиспечённый регент Алва отправляет обоих в бессрочную ссылку в Надор. Катарина узнаёт, что в прошлом между мужем и регентом были нереализованные взаимные чувства, и решает использовать их, чтобы вернуться в столицу ко двору.  Предпочтительно в финале что-то вроде ХЭ со шведской семьей. Без хейта Катарины, часть два, часть три, часть четыре, часть пять
★ 3. Рокэ/Ричард/Катарина. Ричард приходит в себя в королевской спальне и понимает, что он связан и находится в полной власти Первого Маршала и Ее Величества. Хитрая парочка решает измучить юношу целиком и полностью. Шлепки (можно рукой, можно стеком), укусы, засосы после поцелуев, дразнящие касания перышком... В качестве кульминации взятие юнца без какого-либо сопротивления.
★ 52. Алвадик. Рокэ по какой-то причине обездвижен, но не лишён чувствительности. Но вместо того, чтобы убивать/мучить, как он мог бы предположить, Дик начинает его ласкать. Без нон-кона, желательно ХЭ

ДЕАНОНЫ

★ СПИСОК ССЫЛОК НА ИСПОЛНЕНИЯ ПЕРВОГО ТУРА НА АО3 И ФИКБУКЕ ★

★ СПИСОК ССЫЛОК НА ИСПОЛНЕНИЯ ВТОРОГО ТУРА НА АО3 И ФИКБУКЕ ★

★ СПИСОК ССЫЛОК НА ИСПОЛНЕНИЯ ТРЕТЬЕГО ТУРА НА АО3 И ФИКБУКЕ ★

★ СПИСОК ССЫЛОК НА ИСПОЛНЕНИЯ ЧЕТВЕРТОГО ТУРА НА АО3 И ФИКБУКЕ ★

ЛС для орг.вопросов\дополнений\прочего:

▼Скрытый текст⬍

УкаЧакаУкаУка

Перерыв после тура кроссоверов?

1. не делаем(голосов 15 [32.61%])

   32.61%

2. делаем до конца выкладок ЗФБ (5 марта)(голосов 31 [67.39%])

   67.39%

Всего голосов: 46

Гости не могут голосовать

Отредактировано (2023-12-04 16:12:49)

Анон

Re: ОЭ-фест

64. Вальдмеер, NC-17, драма, fem!Кальдмеер канонично попадает в плен, и когда это обстоятельство обнаруживается, оно меняет все, даб-кон

▼часть 5/?, ок. 1000 слов⬍

Вальдес вернулся вскоре после ухода Альмейды. Вошел в комнату без стука. Молчаливый, строгий, непохожий сам на себя в парадной форме, застегнутой до последнего крючка. Олаф, который успел лечь, после того, как его оставили одного, в постель, следил за ним глазами. Глухая тревога зрела внутри, и Олаф укорил себя: к чему это? Поздно.

— В соответствии с законами Марикьяры, пленных под райос не берут, — в голосе Вальдеса был холод. — Альмейда решил, все пленные будут казнены во время празднования Зимнего Излома. Вам позволено будет умереть под именем Олафа Кальдмеера, — все время, пока он говорил, его глаза цепко следили за Олафом, скользили по лицу, будто желая подметить хоть тень чувств.

— Спасибо, — выдохнул Олаф. Прикрыл на секунду веки, справляясь с волной нахлынувшего облегчения. Близкая смерть не была хорошей вестью, но есть вещи неизбежные. То, что Альмейда решил позволить Олафу сохранить лицо, было нежданным подарком, и благодарности определенно заслуживало.

— Вы именно такой, как о вас рассказывают, — вдруг усмехнулся Вальдес. — Ледяной.

Он потянулся к крючкам мундира, расстегнул верхние, и принялся развязывать шейный платок. «Четыре дня», — подумал Олаф. Ему вдруг стало противно, — «Много это или мало?»

— Боитесь не успеть? — голос не выдал презрения, прозвучал, как всегда, спокойно.

Вальдес засмеялся. Громко, весело, раскатисто, в темных глазах запрыгали смешинки. Он ничего не ответил, распустил узел на шейном платке, и, все еще продолжая смеяться, шагнул к двери и вышел, на мгновение задержавшись взглядом Олафе.

Олаф ждал его возвращения около часа. Когда стало понятно, что Вальдеса отвлекли дела, подумал было, что можно ведь и не ждать, и не терпеть четыре дня, просто связать петлю из шнура для портьер. Подумал, и отбросил эту мысль. Это было трусливо.

Оставить после себя славу человека, который испугался казни и наложил на себя руки от страха, было бы досадно. К тому же, были еще и другие пленные, был Руппи, который непременно представит себе нечто ужасное, если Олаф не доживет до дня казни. Олаф хотел увидеть его напоследок. Олаф должен был держаться так, чтобы глядя на него, в последний час не дрогнули моряки дриксен, не опозорили себя страхом и мольбами о пощаде.

Вальдес не пришел ни в этот вечер, ни на другой день. Его не было четыре дня. А утром дня казни, дня Зимнего Излома, служанка принесла Олафу его мундир, аккуратно заштопанный там, где его резал врач и рвали осколки.

Приводил себя в порядок Олаф долго, тщательно, неторопливо. На душе было спокойно. Ему чудилась даже какая-то справедливость в том, что вскоре он сможет встретиться с теми, кого привел не для победы, а для смерти. Он причесал волосы так, чтобы не выбилось ни одной волосинки. Ныло только что поджившее плечо, когда он поднимал правую руку, и заплести косицу удалось не с первого раза. Аккуратно расправил складки новой, чужой, доставшейся ему взамен безвозвратно испорченной, рубашки. В конце, придирчиво осмотрев себя в зеркало, и оставшись доволен, сел за стол и принялся ждать, когда за ним придут.

Вместо какого-нибудь незнакомого офицера, как ожидал Олаф, пришел сам Бешеный. Вошел без стука. Такой же, как всегда, будто и не было этих дней.

— Вы готовы? — спросил он. — Как вы себя чувствуете? Посещал ли вас врач?

Олаф посмотрел на Вальдеса с легким удивлением. Беспокоились ли фрошеры о том, чтобы он не упал в обморок на эшафоте?

— Благодарю, я вполне способен пройти некоторое расстояние, — Олаф поднялся, готовый следовать за Вальдесом.

Но тот пока никуда не спешил, стоял рядом, смотрел с интересам, а на тонких губах дрожала улыбка. Олаф подумал вдруг, что насколько бы не был Вальдес раздражающим, он все-таки не пришел в эти дни. Пожалел? Вспомнил о чести? Просто не захотел, несмотря на все признаки определенного интереса и свои слова? Это было неважно.

— Прошу передать мою благодарность адмиралу Альмейде, — Олаф попытался сложить руки за спиной в привычной позе, но плечо прошило огнем. Помедлил, но затем решил все же закончить, — И признателен вам также, за...

— Вот уж зря, — перебил его Вальдес. — Вы еще успеете передумать.

***
Серый свет из окна под потолком. Глухой звук капель, срывающихся из трещины в кладке стены. Звон кандалов, когда кто-то из товарищей шевельнется. Окрик охраны. Скрежет замков на двери. Запах вонючей, отвратительно-серой, как все здесь, но теплой похлебки. Ночной холод, от которого ноют кости, и всю ночь приходится поворачиваться с боку на бок на каменном полу. И так по кругу, изо дня в день.

И тишина. Потому что обо всем, о чем могли, уже поговорили. Все проклятия в адрес фрошеров выкрикнули, выплюнули. Потому что не хочется говорить о тех, погибших, к которым они вскоре присоединятся. Только иногда кто-то вдруг скажет соседу: а вот меня дома ждет Гретхен, эх, придется ей плакать...

Гибель в горячке боя это одно: когда рядом сражаются ребята, ничего не страшно. Потом, в корабельном лазарете, от ран, тяжелее. Обидно. Могло же тебе повезти, как другим? Ждать, когда поведут на казнь, когда ее час уже назначен, стократ противнее. Поэтому приказ выходить все люди приняли едва ли не с радостью.

Под конвоем их вывели на двор крепости. С неба падали пушистые хлопья, стремительно укрывая озябшую землю. Самый младший, юнга, которому едва исполнилось пятнадцать, поймал снежинку губами, улыбнулся. После затхлого воздуха подвалов свежий ветер пьянил.

— Где тут у них виселица? — недоуменно спросил товарищей Йоган, старший матрос с «Кесаря Хлодвига», когда их повели к воротам.

— На площади перед собором, наверное, — бросил кто-то.

— Праздник, надо понимать, весь город придет смотреть.

Город и правда готовился к празднику. Ни души не было на улицах. Но уютные дымки вились над печными трубами, пахло свежим хлебом, почти перед каждым домом, у двери, покачивались на ветру яркие, расписные фонарики. Теплые искорки их огней должны были указать путникам верную дорогу в ночь Излома.

Чужими здесь были люди в черных, а теперь скорее серых, запыленных, мундирах. Они прошли через город, почти никем не замеченные. Путь закончился у двухэтажного дома, расположившегося чуть в стороне от остальных, на пригорке, откуда открывался вид на гавань.

Анон

Re: ОЭ-фест

63. Ричард Окделл с первого взгляда влюбляется в короля, и это взаимно. Фердинанд/Ричард против всего мира.

Анон курил-курил матчасть и докурился
Это очень странное нечто, оно стопудово не является исполнением заявки, но всё-таки оно родилось именно отсюда.
Это правда странно, но мне вдруг увиделось именно так. Возможно, нужно просто меньше думать о НашФлагОзначаетСмерть.
Наверное, местами ООС Ричарда, да и ещё кого-нибудь (но всё же не АТГ).
Присутствует Лионель за шторкой дверью.

2475 слов
джен!

Ты моя крепость, я камень в кирпичной стене

▼Скрытый текст⬍

Пролог, в котором Лионель Савиньяк узнаёт для себя нечто новое и испытывает по этому поводу непонятные эмоции

Сквозь неплотно сваленные друг на друга подушки пробивался свет и можно было подглядывать. Покрывало, так удачно выполнявшее роль двери, было тщательно задрапировано, так что можно было быть уверенным: никто сюда не зайдёт. По крайней мере – Ричард горько усмехнулся и подумал, что пора бы уже вылезти отсюда, пока эр не застал всего этого идиотизма – когда-то давно, в детстве, можно было думать именно так.

Дверь в библиотеку распахнулась, и Ричард похолодел: если бы его убежище увидел Хуан, его ещё можно было бы как-нибудь убедить, что это просто фортификация, попытка уяснить на практике прочитанное, наплести какой-нибудь ерунды. Хуан бы не поверил, но с ним Ричард хотя бы мог разговаривать, язык не прилипал к нёбу как перед эром. Который и стоял на пороге собственной персоной, а потом резко повернулся и попытался закрыть дверь, но вездесущий капитан королевской охраны уже успел увидеть сооружение.

— Что это? — спросил Лионель, не стремясь, впрочем, войти в библиотеку и рассмотреть скопление подушек и покрывал подробнее.

— Фортификация, — ответил эр совершенно серьёзно, и Савиньяк отчего-то даже не стал переспрашивать, а помрачнел и позволил себя увести.

Ричард остался сидеть в своём убежище и думать, что всё это значило и сколько насмешек теперь будет сыпаться на него от эра, узнавшего и эту тайну.

Глава 1, в которой Ричард снова попадает во дворец, а эр ведёт себя очень странно, а Лионель Савиньяк ещё страннее

Этим утром эр был на тренировке настолько задумчив, что в какой-то момент Ричарду даже показалось, что сейчас он сможет достать его шпагой. Не в горло, конечно, лишь в плечо – но сладость этого момента была настолько опьяняющей, что Ричард почти воочию пережил это торжества, даже невзирая на то, что Алва в последнее мгновение отбил его выпад, а потом решительно скомандовал заканчивать и собираться во дворец, хотя никакого дворцового мероприятия сегодня не намечалось, а просто так эра туда была не затащить и на аркане. Это означало, что случилось что-то серьёзное, и утренний гонец от эра Лионеля, скорее всего, был тому причиной.

Завтракали в молчании, но оно не было злым ли тяжёлым. Алва о чём-то сосредоточенно размышлял, Ричард воздавал должное умениям Кончиты.

— Как вы думаете, юноша, — сказал вдруг эр задумчиво, водя унизанными перстнями пальцами по гладкой поверхности стола, — если ты собираешься что-то сделать, и всё внутри тебя противится этому, но ты твёрдо уверен в том, что поступаешь верно, как лучше поступить? Давайте, можете даже задвинуть пару своих религиозных постулатов, обещаю не насмехаться.

Ричард смотрел на эра во все глаза.

— Это зависит от того, — сказал он наконец, — доброе вы дело задумали или плохое.

— Вы как всегда очаровательно готовы делить мир на черное и белое. А если в этом и дело, что нет никакой возможности решить, доброе оно или злое?

— Так не бывает!

— Знаете, Окделл, в подобной ситуации можно просто сказать вам избитую сентенцию вроде "мятеж вашего отца стал злом для вас, но добром для Олларов", но это слишком банально даже для вашего ума. Так что не будем связываться с примерами, просто подумайте о моих словах на досуге. Выезжаем через четверть часа!

Трясясь за эром по городским мостовым, Ричард против воли снова и снова возвращался мыслями к его словам. Ему почему-то никогда не приходила в голову мысль посмотреть на историю под таким углом: с обеих сторон любого конфликта всегда будут не только сияющие рыцари и коварные подлецы и узурпаторы, но просто люди. У каждого рыцаря есть свои страхи и чудовища, с которыми он живёт. У любого узурпатора есть кто-нибудь, кого он любит.

Странное выходило дело.

Ричард так задумался, что пропустил момент, когда они подъехали ко дворцу — отчего-то не с парадного входа.

Неприметные ворота с западной, судя по всему, стороны. Встречающий их Лионель Савиньяк, между бровей которого залегла морщинка, никак не желающая разглаживаться. Слуги, молча принявшие повод лошадей, и даже Моро, которому Алва шепнул на ухо несколько слов, вёл себя на удивление пристойно — конечно, в том смысле, насколько это было пристойно для этой закатной твари.

Алва и Савиньяк обменялись быстрыми взглядами, а потом Лионель, дождавшись, пока все слуги удалятся, вдруг спросил – и Ричард впервые видел, как этот человек на самом деле не может подобрать слов:

— Вы... Вы сможете проникнуть в... фортификацию, герцог?

Ричард метнулся растерянным взглядом от него к эру и обратно.

— В фортификацию? — спросил он растерянно, а потом в памяти всплыло то, недавнее: луч света, пробивающийся сквозь шторы в библиотеке, недоуменный вопрос Савиньяка на пороге, спокойный ответ эра. По-прежнему ничего не понимая, Ричард сказал то единственное, в чем был уверен: — Смогу. Но лишь при том условии, что не придётся брать её приступом.

— Вот в этом, — Савиньяк смотрел жёстко и уверенно, — можете быть уверены, герцог. Никакого приступа я вам не разрешу. Ни я, ни, — он кивнул в сторону молча рассматривающего небо эра, — он.

И когда Ричард, успокоившись, прошёл внутрь дворца вслед за Алвой, добавил так, чтобы его точно никто не услышал:

— Ни Сильвестр.

Глава 2, в которой Ричард предаётся воспоминаниям, а также анализу и проникает в фортификацию

Эта крепость не шла ни в какой сравнение ни с одной из тех, что доводилось Ричарду видеть даже в мечтах – не то, что воочию.
И дело было даже не в богатых тканях подушек или покрывал – в конце концов, дом эра богатством убранства ничуть не уступал королевскому. И не в тщательнейшей основательности постройки. И даже не в водружённой поверх подушек королевской короне.

Главным отличием этой крепости была та уверенность, с которой она была построена.

У Ричарда на это был настоящий нюх.

Когда-то давно – кажется, даже не в прошлой, а позапрошлой жизни – Ричард тоже мог строить свои фортификации с такой уверенностью. Тогда рядом был отец, который и научил его всем этим инженерным премудростям, на полном серьёзе относясь к постройкам из подушек, покрывал и столов-стульев как к настоящей крепости. После гибели отца Ричард построил свою собственную фортификацию, позволил Айрис заползти туда – и все его труды, пусть и не очень старательные, были разрушены Мирабеллой, требовавшей, чтобы никогда больше она не видела в своём доме ничего подобного. Ричард до сих пор так и не понял, почему нельзя было строить себе такое простое и надежное убежище, но с матерью спорить всегда было себе дороже.

Чем больше Ричард взрослел, тем страннее ему казалась эта зависимость: у него было чувство, что Надор всё меньше и меньше становится его домом именно после той истории с разрушенной крепостью из подушек.

Однажды из комнаты Айрис раздался крик матери и визг сестры, звук пощечины и грохот упавшего стула. Примчавшись, Ричард увидел, что посреди комнаты стоит герцогиня Мирабелла в самой настоящий ярости, а напротив неё – Айрис, отчаянно пытающаяся защитить свой домик из подушек и стульев, который явно только что был сломан. Кричала мать, кричала сестра – а потом Айрис вдруг схватилась за грудь и медленно осела на руки подбежавшему Ричарду. Уложив сестру на так кстати лежащие по полу подушки, он наконец задал тот вопрос, который волновал его все эти годы:

— Но почему, матушка? Почему нам нельзя играть и строить крепости?

Мирабелла смерила его уничижительным взглядом.

— Если вам страшно, то вам следует лучше молиться. Если вы хотите изучать военное дело, идите к капитану Руту. А если вам обоим нечем заняться, кроме как паясничать, валяя по полу подушки и изображая из них каменные стены, я найду вам занятие.

Ричард в тот раз так ничего и не понял, лишь снова убедился, что его мать бывает странной, а её поступки – непонятными.

Перед самым отъездом в Лаик он построил у себя в комнате первую за эти годы – и последнюю в этом замке – крепость из подушек и уехал, стараясь не думать о том, как будет матушка расшвыривать это сооружение. Удивительно, как эта постройка примирила его с очень многим в жизни – и как впервые построенная в доме эра фортификация (в столице в голове Ричарда вдруг само собой поселилось именно это слово, и он не стал с этим спорить) помогла ему окончательно этот дом принять.

Первая фортификация была простой: буквально придвинутый к изножью кровати стул, наброшенное поверх покрывало и одна стянутая с шикарного ложа подушка – но именно там Ричард смог вдруг остановиться, успокоиться и подумать о том, что происходит, куда завела его кривая загогулина судьбы и что теперь с этим делать. Он просидел в своём убежище около часа, потом понял, что глаза немилосердно слипаются, с трудом сложил покрывало и заполз на кровать, чтобы уснуть спокойным и ровным сном.

С тех пор времени от времени Ричард выстраивал у себя в комнате что-то фортификационное, разжившись парой диванных подушек из той гостиной, где эр никогда не бывал, да раздобыв ещё один стул – это позволяло не разбирать фортификацию каждый вечер, так что иногда она простаивала по несколько дней, наполняя сердце Ричарда спокойствием и уверенностью, будто у него было в этом доме своё собственное настоящее и безопасное место.

С того момента, как Ричард осмелел настолько, что построил фортификацию в библиотеке, прошло два месяца и три постройки самой разной степени сложности – третья из которых привела к тому, что он, герцог Ричард Окделл, стоит сейчас перед крепостью Фердинанда Оллара и ждёт удобного момента, чтобы забраться внутрь.

Ричард сделал шаг, а потом понял, что ни эр Рокэ, ни эр Лионель не сказали ему главного: что именно он должен предпринять, когда попадёт в эту самую фортификацию.

Герцог Ричард Окделл крепко сжал в руке рукоятку фамильного кинжала, сделал два шага и оказался у задрапированного входа. Наклонился, приоткрыл покрывало, щедро украшенное королевской олларской символикой, и скользнул внутрь фортификации, слабо щурясь от перепада света: в фортификации царил приятный полумрак.

Глава 3, в которой герцог Ричард Окделл и Его Величество Фердинанд Оллар держат оборону

— Уютно у вас тут, — сказал Ричард, вползая в фортификацию и довольно неуклюже опираясь одной рукой о ногу короля, а вторую так и сжимая на рукоятке кинжала. — Но тесновато, честно говоря.

— Ну, я не для гостей это строил, — ответил Фердинанд, пытаясь придать своему лицу суровое выражение, что всё равно было бы незаметно в том мягком полумраке, который их окружал.

Ричард откинулся спиной на подушки, понимая, как хорошо и спокойно сидеть вот так, зная, что построено на совесть и ничего никуда не обвалится.

— Вы не понимаете намёков, герцог Окделл? — спросил Его Величество, и Ричард, поймав себя на совершенно несвойственных озорных мальчишеских мыслях, покачал головой.

— Не понимаю, Ваше Величество! Моя матушка и мой эр удивительно сходны в одном: они считают, что следует избегать намёков, а говорить всё прямо, как есть.

Фердинанд подтянул колени к груди и посмотрел на Ричарда с интересом, который, впрочем, был в равной степени поделён с недоверием, особенно учитывая, что Ричард так и не снял руку с кинжала.

— Даже не могу предположить, — сказал Фердинанд, старательно пряча улыбку, — кто был бы более недоволен стоять в одном ряду друг с другом: ваш эр или ваша матушка.

Ричард усмехнулся, а потом решил идти напролом, раз уж этот день, начавшийся так странно, так же странно и продолжается:

— А почему вы сегодня здесь? Просто так или там, за стенами фортификации, что-то произошло?

Фердинанд задумчиво посмотрел на него, а потом придвинулся ближе быстрым, чисто мальчишеским движением.

— Я знаю, что я никчёмный король, — сказал он доверительно, — впрочем, вы в этом уверены ещё сильнее, чем я сам, так что объяснять не приходится. Никчёмный супруг, впрочем, вы и об этом вы имеете некоторое представление. Но иногда мне кажется, что когда я строю этот детский бастион, залезаю сюда и думаю обо всём что происходит в государстве, то начинаю многое понимать.

— Это потому что здесь надёжно, — сказал Ричард, почти привалившись плечом к плечу Его Величества, — здесь можно действительно быть самим собой. Возможно, если бы побольше взрослых людей позволяли себе время от времени строить фортификацию, жизнь в государстве действительно была бы лучше.

— А что бы вы, — спросил король с живым интересом, — хотели бы изменить? Только отправьте к ызаргам эту вашу Великую Талигойю, я про конкретное государственное устройство спрашиваю.

Ричард задумался и с удивлением понял, что мало представляет себе, против чего, собственно, он воюет в государственном укладе — ну, конечно, если не считать надорских налогов. И как только он открыл рот, чтобы признаться в этом, как в дверь сначала решительно постучали, а потом так же решительно распахнули.

Ричард покосился на Его Величество. Фердинанд смотрел обречённо, но явно был намерен сражаться до победного конца: кажется, его сидение в бастионе из подушек в кои веки действительно начало приносить государственные плоды, и на тебе.

— Ваше Величество, — раздался вкрадчивый голос кардинала, — герцога Окделла ищёт его эр.

— Эр герцога Окделла, — ответил король мрачно, — прекрасно осведомлён, где находится его оруженосец. Ведь это так, герцог Окделл?

Ричард кивнул, а потом сообразил, что Его Высокопреосвященство не видит этого движения. Пришлось озвучить согласие.

— Эр герцога Окделла абсолютно точно знает, где его оруженосец, — подтвердил Ричард, а потом не удержался: — но герцог Окделл только что проникся восхищением к своему эру, узнав, что сам кардинал может отправиться на поиски его оруженосца.

В комнате повисло молчание. Фердинанд откровенно зажимал себе рот ладонью, чтобы не расхохотаться, Ричард думал, как изменится его жизнь после этой дерзкой эскапады, кардинал молча размышлял — или искусно делал вид, что ошарашен подобным выступлением.

Наконец Его Высокопреосвященство повернулся и ушёл.

— Пожалуй, пора вылезать отсюда, — сказал Ричард грустно, но спокойно.

— Это была славная битва, — важно подтвердил король, после чего притаившиеся за дверью в комнате Первый Маршал, капитан королевской охраны и кардинал Сильвестр могли видеть и слышать, как Фердинанд Оллар и Ричард Окделл с хохотом покидают фортификацию тем единственным доступным для этого способа, то есть, на карачках, а параллельно герцог Надора всё же излагает королю Талига некоторые свои соображения по поводу государственного устройства.

Когда они окончательно выбрались на свет, Фердинанд взял с груды подушек корону, а Ричард, дождавшись утвердительного кивка, быстро разобрал фортификацию.

Некоторое время они стояли, глуповато переминаясь с ноги на ногу: вне стен фортификации всё снова возвращалось в свои зыбкие и непонятные очертания, поднимала голову древняя вражда.

— Когда вы, — Фердинанд наконец нарушил неловкое молчание, и в его глазах мелькнуло что-то древнее, что-то непривычное, что-то, делающее его похожим на действительно преисполненного достоинства короля, — снова устанете быть ответственным за множество вещей герцогом, скажите своему эру, что идёте в фортификацию. И приходите.

Ричард неловко опустился на колено и прижался губами к пухлой белой руке — им двигала та инерция восторга, которая заставляла людей убивать и умирать за своего короля, после того, как он обращался к ним с речью.

Кардинал за дверью ухмыльнулся и неслышно отправился по коридору к своим покоям.

Эпилог, в котором эр Рокэ пробует нечто новое и остаётся совершенно доволен

— Скажите, юноша, — спросил Алва, заглядывая внутрь фортификации в библиотеке, для чего ему пришлось некуртуазно встать на четвереньки перед задрапированным входом в упомянутую фортификацию, — а ваше, так сказать, местопребывание сможет вместить троих взрослых людей?

Ричард молча потеснился, и эр заполнил собой освободившееся пространство, потом внимательно огляделся.

— Пожалуй, что Лионеля придётся приглашать в другой раз, — вынес он вердикт, а потом взъерошил Ричарду волосы и произнёс задумчиво, но откровенно смеясь глазами: — Я вот всё думаю... Учитывая, что у наршадов вся жизнь проходит среди подушек и покрывал, им-то из чего строить фортификации? Вот и творят незнамо что!

Ричард невпопад подумал, что за эром Лионелем подтянется и эр Эмиль, а потом эр Рокэ пригласит своего племянника исправлять упущенное в наршадском детстве... Он вытянул ноги, привалился плечом к плечу сидящего рядом Алвы и незаметно уснул, а следом уснул и эр Рокэ, так что когда из дворца прислали за Первым Маршалом и отдельно за его оруженосцем, Хуану пришлось долго искать их обоих, чтобы срочно передать в эту мирную и надежную фортификацию приглашение короля.

Анон

Re: ОЭ-фест

64. Вальдмеер, NC-17, драма, fem!Кальдмеер канонично попадает в плен, и когда это обстоятельство обнаруживается, оно меняет все, даб-кон

▼часть 6/?, ок. 1200 слов⬍

Вальдес все медлил, не торопясь отвести его к конвою, а затем, вероятно, к виселице на главной площади. Неужели хотел что-то сказать на прощанье? Это было бы неуместно после всего произошедшего. Но Олаф решил, что ответит так, чтобы не задеть Вальдеса. Сегодня он прощал, к чему было брать с собой память о мелких личных обидах?

Вальдес качнулся с пятки на носок, и, наконец, будто решился.

— Не знаю, за что вас так ненавидит Альмейда. Точнее знаю, вы чуть не спалили его любимый город и унизили его тем, что много раз обыгрывали в стычках. Вы, женщина, — взгляд его скользил по лицу Олафа, тщательно избегая глаз. — Но право слово, я никогда не подозревал в Рамоне такой извращенной мстительности. Он всегда был горяч, но прост, как бросок кинжала в стену. В его характере скорее казнить без изысков, и все же... Госпожа адмирал, приказ в вашем отношении сегодня был изменен.

Он замолчал, и Олаф, до того со все возрастающим удивлением и тревогой внимавший словам Вальдеса, прикусил щеку изнутри, чтобы справиться с тошнотой. Значит, просто повешением дело не обойдется, ведь не зря же так кружит вокруг, не решаясь сказать главное, сам Бешеный. Что могли придумать марикьяре? Колесование? Сожжение? Что-то другое, на севере неизвестное? «Не хочу», — подумал Олаф с какой-то животной тоской. Не хочу боли, не хочу смеха и улюлюканья толпы, когда тело будут разрывать на части. Он прикрыл на секунду глаза, собираясь с силами.

— Говорите прямо, господин Вальдес, не бойтесь, а не упаду в обморок от страха, — усмехнулся он.

Вальдес наконец взглянул глаза в глаза, и на его красивом лице мелькнуло что-то мрачное, сделавшее его на миг почти страшным.

— Альмейда сказал, что не дело женщине вести флот, ее дело раздвигать ноги и рожать. И что вам нужно напомнить об этом. Если вам удастся понести до осени и родить, то он отпустит остальных пленных. Но не вас. А если нет, если вы не сможете или наложите на себя руки, то их участь будет вызывать содрогание.

Вдруг закружилась голова. Олаф пошатнулся, но устоял, схватившись рукой за край стола. Вальдес было подался вперед, поддержать, но Олаф оттолкнул его руку.

— Много... желающих... мне помочь в этом? — горло сжало, и голос прозвучал незнакомо, задушено.

— Вас не пустят по кругу, можете не бояться. Сегодня будет свадьба.

— А если я отвечу «нет» в храме? — зачем-то спросил Олаф. Выбора все равно уже не было.

— Альмейда сам проведет церемонию, по обычаям марикьяре, — Вальдеса вдруг посмотрел взволнованно. Он подошел ближе, насильно взял Олафа под локоть.

Не имея сил вырваться, Олаф вгляделся в оказавшееся совсем близко лицо Вальдеса. Между бровей у того залегла тревожная сладка. Накрыло осознанием.

— Вы. Вы первый потребовали отдать меня вам, так? Только вам, в полное и безраздельное, в вечное пользование, — выдохнул Олаф с неуместным, но прорывающимся смехом.

Вальдес ничего не ответил, но его молчание было красноречиво.

Он усадил Олафа на кресло, сам поднес воды, потом зачем-то растер его руки между ладоней, вызывая прилив крови к пальцам.

— Вызвать врача? Или вы сможете продержаться еще немного? — спросил озабоченно.

На недоуменный взгляд Олафа ответил:

— Ваши люди теперь будут находиться под моим покровительством. Их уже доставили из крепости. Не хотите сами рассказать им о том, кем являетесь, и об их будущем? Или подождете, когда они узнают все от прислуги и охраны? — он скривился вроде бы сочувственно, добавил: — Резать лучше сразу, скажу вам по своему не самому лучшему опыту.

***

Иоганн успел окоченеть на ветру, когда, наконец, перед ними открыли ворота. Но в дом не повели, выстроили перед входом в одну шеренгу. И снова ждали. Сапоги Иоганн потерял, когда плавал среди обломков в сумятице волн, и скидывал тянущую его на дно намокшую, тяжелую, будто чугунные ядра, одежду. Сейчас босые ноги на снегу посинели. Сначала они озябли, потом их прошили иглы боли, но теперь они уже ничего не чувствовали.

— Скорей бы уж, что ли, — сказал Иоганн соседу.

Тот согласно проворчал что-то себе под нос, переминаясь с ноги на ногу. Позвякивала цепь кандалов.

Сопровождающий их фрошерский офицер тоже, видно, замерз. Он поднял воротник подбитого мехом плаща и старался повернуться так, чтобы ветер с моря бил ему в спину. Потом, отчаявшись дождаться приказов начальства, сам пошел в дом. Успел подняться по высокой каменной лестнице, когда тяжелая дубовая дверь отворилась. Вышел высокий человек в небрежно накинутом на плечи мундире. На темном сукне золотилось шитье.

— Господин вице-адмирал, пленные построены, будут распоряжения? — зачастил офицер.

Тот внимательно оглядел строй, на губах появилась улыбка. Зачем-то взлохматил свои и так непослушные черные кудри.

— Нет, ждите, — и ушел.

— Кто это? — спросили справа.

— Да пес их разберет, может, Салина?

— Да нет, говорят тот ниже, и плечи...

— Тихо! — гаркнул солдат, не на дриксен, на талиг, но и так было понятно, что нужно заткнуться.

А потом Иоганн увидел адмирала. Кальдмеер вышел медленно, под локоть его осторожно поддерживал тот самый офицер с золотом на мундире. По строю пронесся единый вдох. Адмирала любили на Западном флоте, пусть он и не так давно был поставлен командовать им. И вот сейчас узнать, что он жив, но в плену, как и они, было и радостно, и больно.

— Неужели и его — повесят, вместе с нами? — не поверил кто-то.

У Кальдмеера лицо было белое, как снег, бескровное. Голова не покрыта, и Иоганну показалось, что седины на ней стало больше, чем русых волос. Он будто постарел в одночасье, двигался осторожно, и рядом с гибким, красивым фрошером выглядел еще старше.

Он смотрел на них и молчал. Фрошер наклонился к нему, практически обнимая, сказал что-то тихо, так, что разобрать было невозможно. Адмирал отрицательно качнул головой, потом отодвинул руки фрошера от себя. Тот пожал плечами и отошел на шаг. Повернулся к строю.

— Милостью Первого адмирала Талига, а также из-за некоторых открывшихся обстоятельств, вам дарована жизнь, — голос у него был звучный, сильный, и говорил он на дриксен хорошо, почти правильно.

Строй зашевелился, люди переглядывались между собой в удивлении. Боялись радоваться. Нет, не похоже это было на фрошеров.

— По законам марикьяре, под райос не берут пленных, а если такие все же будут, их ждет смерть, — продолжал фрошер. — Но если кто-нибудь согласится заключить брак с таким пленным, тому сохраняется жизнь, а также его родным и подчиненным. Создателю было угодно, чтобы адмирал цур зее был ранен и доставлен в мой дом. При перевязке выяснился его настоящий пол.

Он замолчал, и над двором повисла гнетущая тишина. Иоганн переводил взгляд с фрошера на Кальдмеера и обратно, не понимая до конца, что сейчас было произнесено.

— Госпожа адмирал? — фрошер вновь обратился к Кальдмееру.

Тот, все это время смотревший куда-то себе под ноги, поднял голову, шагнул вперед, покачнулся, фрошер тут же поддержал его, встал сзади вплотную, давая опереться о себя и обнимая одной рукой за талию.

— Господин вице-адмирал Вальдес сказал правду, — голос у адмирала был ровный и мертвый. — При рождении мне было дано имя Ульрика Кальдмеер.

Фрошер — да это же Бешеный, понял вдруг Иоганн, — оскалился радостно, победно.

— А мне вы не назвались, — порыв ветра донес тихие слова.

— До тех пор, пока госпожа Кальдмеер будет жива и будет моей женой, вы останетесь под моим покровительством и защитой. В противном случае помилование будет отменено.

Иоганн смотрел во все глаза. На Кальдмеера — подумать только, баба! — которому, — которой, явно было плохо. На скорбную складку у губ, на безжизненные глаза. На фрошера, что льнул к ней, на то, как ладонь его, придерживающая за талию, скользит выше. В груди поднималась ярость.

Анон

Re: ОЭ-фест

156. Кальдмеер/Вальдес, Вальдес симпатизирует Кальдмееру, Кальдмеер  это понимает и, зная что у марикьяре связи между мужчинами не осуждаются, расчетливо растит симпатию в нечто большее и пользуется, не ради мелочей в быту, но ради чего-то большего: военная обстановка, устройство обороны Хексберг и т.д.(как управлять кэцхен)))))) Вальдес ему конечно напрямую тайны не рассказывает, но в их беседах много то, что в Дриксен не знали, не думали об этом с такой стороны и т.п. Альтернативная концовка: Кальдмеера на родине не казнят, в результате новой стычки уже Вальдес в плену у Кальдмеера, который спокойно отдает приказ о повешении

Продолжение.
Ссылка на первую часть: https://holywarsoo.net/viewtopic.php?pi … #p14190408

Слэш Вальдес/Кальдмеер.

▼Скрытый текст⬍

Слэш добровольный для обеих сторон, но есть нюанс.

▼Часть 2/?, около 1860 слов⬍

Олаф особенно пристально наблюдает за Вальдесом, когда тот приходит к нему снова. Эти визиты — почти традиция с тех пор, как Вальдес стал забегать вечерами, чтобы осведомиться о здоровье пленника, а после — и приносить новости о его флоте. Теперь Вальдес старается навещать Олафа практически каждый день, в его личных покоях или внизу, в библиотеке, которой любезно разрешил пользоваться, когда Олаф наконец был в состоянии сам спуститься по лестнице и видеть уже не мог привычных стен. Днем Вальдеса почти не бывает дома, он, кажется, достаточно занят, однако вечером он обычно появляется у Олафа, чтобы перекинуться парой слов и принести вина — лучшего, как он уверяет, с самой Марикьяре, какое понемногу можно пить даже раненым адмиралам с больной головой. Олаф ждет его посещений, потому что они могут означать новые вести. Зачем это нужно самому Вальдесу, он до сих пор не слишком задумывался — возможно, тот желает играть роль гостеприимного хозяина. Или же настолько общителен, что Олаф прекрасно подходит на роль собеседника, ведь, в отличие от других, он никуда не сможет убежать.

Вальдес, как обычно, весел и приветлив этим вечером. Белоснежная улыбка сверкает на его смуглом лице, когда он, со смехом стряхивая капли с растрепанных мокрых волос, многословно жалуется на ужасный ливень в порту. Вручая Олафу бокал, он задерживает пальцы на его руке на несколько мгновений дольше необходимого. Олаф смотрит на него с холодным вниманием. Что, если он, в конце концов, ошибся? Возможно, Вальдес просто любезный предупредительный хозяин, готовый дать кров, заботу и защиту даже собственным врагам. Может, Вальдес в душе своей благороден, великодушен и легко способен позабыть, с кем только сошелся в смертельной схватке, а всё, что сквозь стиснутые зубы рассказывал о нем Бермессер, лишь оттого, что Вернер, при должном старании, сумеет вывести из себя даже святого?

Когда Вальдес подходит, чтобы забрать пустой бокал, Олаф намеренно придерживает его пальцы и крепко сжимает его руку, как будто в благодарность. Ресницы Вальдеса вздрагивают, как у девушки, и легкий румянец ложится на смуглые щеки, когда он возвращается в свое кресло. Олаф почти разочарован. С другой стороны, что он ожидал? Что талигойский военачальник лишь по искренней доброте душевной станет помогать своим кровным врагам? Ты давно прекратил верить в лесных духов, что приносят подарки на Излом.

Глядя на Вальдеса, который, снова удобно устроившись в кресле, пространно излагает свои взгляды на изменившуюся в последнее время погоду, Олаф прикидывает, не удастся ли получить от него чего-то, не отдавая лишнего взамен, и на что Вальдес готов будет пойти, дабы только заслужить его благосклонность. Заставлять терять голову, маня неприступностью — хороший прием, его использует не одна знакомая Олафу придворная дама, однако здесь, пожалуй, это не сработает. Вальдес осторожен с ним — все, о чем он рассуждает во время их встреч, не выходит за рамки обычной светской беседы, кроме разве что сведений о его флоте. Вальдес не глуп, глупцы у талигойцев в командовании не держатся, он не забыл, с чем Олаф пришел в Хексберг, и он не поддастся безрассудству лишь ради его прекрасных глаз. То, что он, вероятно, счел новости о кораблях Олафа достаточно безопасными, еще ничего не значит.

Но в этом уже заметна его уязвимость. Вальдес позволил себе небольшую слабость — то ли из душевной склонности к Олафу, то ли потому, что желал потешить себя наблюдением за болью своего врага. Однако в бою нет места эмоциям или чувствам, любая неосторожность может оказаться слишком опасной — это прекрасно знает каждый военачальник, это отлично известно Первому адмиралу Рамону Альмейде. Однако Вальдес, баловень судьбы, веселый и непобедимый, чья удача известна на всем западном берегу Золотых Земель, может не понимать этого как следует. И здесь его удастся поймать.

Но почему Вальдес ещё ждет, не берет, не делает первого шага? Запретили развлекаться с пленником? Верит, что сумеет очаровать Олафа и желает поиграть во взаимность? Как скоро закончится его терпение, и каким образом? Олафу, пожалуй, не стоит медлить слишком долго — или, быть может, Вальдес выразит свои чувства не в то время и не тем способом, который ему понравится. Олаф слишком перед ним уязвим, а продать то, что Вальдес легко мог бы взять сам, следует как можно дороже. В драке лучше нанести удар первым, прежде чем противник опомнится и поймет, что происходит. Разумеется, так, чтобы Вальдес не заподозрил расчета — он никогда этого не простит, и все преимущество будет потеряно. Хорошо, что Олаф до сих пор был вежливым пленником, столь же любезным к своему хозяину, как и тот к нему. Вальдес не особенно удивится перемене. Это будет первый выпад в их новой схватке. С чего Вальдес решил, что их дуэль закончена только потому, что у Олафа больше нет оружия? Теперь оно есть.

У Олафа, к сожалению, не так много времени, чтобы обхаживать Вальдеса. Отъезд к регенту всё ближе, а ведь еще надо узнать, какую выгоду удастся извлечь из расположения Вальдеса, и не слишком подозрительно при этом торопиться. Олаф прикрывает глаза, больше не вслушиваясь в быструю речь собеседника. Завтра. Один день, чтобы выработать стратегию — Олаф не привычен к подобному и подозревает, что все наблюдения за опытом придворных кокеток здесь ему не особенно пригодятся. Следовало бы понять, что именно видит в нем Вальдес и как действовать соответственно этому; едва ли Вальдес ожидает от своего строгого пленника, что тот швырнет его на кровать и бесстыдно поимеет. Выслать Руппи под каким-то предлогом из дома на вечер вместе капитаном Джильди. Они охотно исследуют город, это пригодится. Встретить Вальдеса внизу в библиотеке. Рано попрощаться и сослаться на слабость, добиться, чтобы Вальдесу пришлось проводить его наверх. Такое уже случалось. Вальдесу понадобится держать его прямо под руку, их тела тесно прижмутся друг к другу, особенно если головокружение вдруг одолеет Олафа на лестнице. Это уже достаточно разогреет Вальдеса для того, чтобы заняться им в комнате.

Если же он ошибся, в самом деле был неправ и все пойдет не по плану... Что же, есть и свои достоинства в том, чтобы быть немолодым суровым адмиралом. Никто не заподозрит вас в том, что вы пытаетесь соблазнить своего тюремщика.

Олафу действительно самому приходится сделать первый шаг. Это он останавливает Вальдеса, когда тот, позаботившись о нем и даже вручив горячий бодрящий отвар, собирается покинуть комнату. Это он медленно подходит к Вальдесу. Он кладет руки на его плечи — Вальдес замирает, будто олень, захваченный охотником врасплох. Это Олаф склоняется вперед и легко касается губами чужих мягких губ.

Олаф отстраняется и чуть отступает назад, будто успев опомниться. En garde. Теперь очередь за Вальдесом. Тот может ответить и остаться здесь, либо же возмутиться и покинуть комнату. Если он уйдет, Олафу придется танцевать вокруг него дольше, теряя драгоценное время.

Вальдес не уходит. Он смотрит на Олафа, внимательно, жадно, со странной складкой возле сдвинутых бровей. Удивительно видеть, как вечно разговорчивый Вальдес не находит слов, как нежданная бледность расплывается по щекам на этом смуглом лице. Олаф не шевелится, не отходя дальше — не то, чтобы Вальдес решил, будто он передумал, — они не отводят глаз друг от друга, а потом Вальдес, не спуская взора с его лица, будто оцепенев, делает медленный шаг вперед.

Олаф с трудом выпускает воздух сквозь стиснутые зубы. Он и вправду волновался. Взгляд Вальдеса становится мягче. Олаф не уверен, что говорить, но на самом деле много слов от него даже не требуется. «Я хочу, чтобы ты остался», — хрипло выдыхает он, и это почти единственное, что он еще произносит этим вечером. Внезапный переход на «ты» должен ошарашить Вальдеса еще больше. Пальцы Вальдеса на его предплечьях невероятно горячие даже сквозь одежду. Он ожидает ответного поцелуя, однако Вальдес вместо этого тесно прижимается лбом к его лбу в каком-то странном интимном жесте и стоит так некоторое время с закрытыми глазами.

Олаф сознает, что невольно слегка дрожит, но, кажется, это даже идет ему на пользу в глазах Вальдеса. Олаф сам справляется с завязками рубашки Вальдеса, помогая ее стащить. У Вальдеса красивое, стройное тело с четко очерченными крепкими мускулами, и, когда руки Олафа скользят по его бокам, пока Вальдес в ответ возится с его рубашкой, Олаф отстраненно думает, что при других обстоятельствах это совсем бы не было неприятным. У Вальдеса — наверно, в руках долгожданный трофей. За Олафом — залив, полный крови его людей. Поскорее избавиться от одежды, чтобы Вальдес не успел передумать. Дверь не заперта, но Руппи далеко, больше к нему никто не явится, а это может даже пойдет на пользу, если вдруг понадобится закончить быстрее.

Он смутно помнит, как они обнаженными оказываются возле кровати. Осторожно опускаясь на постель, чтобы поберечь плечо, Олаф тянет Вальдеса на себя. Вальдесу лучше почувствовать себя победителем, получить больше удовольствия и сделать всё нужное самому. Олаф совсем не уверен в собственных талантах, весь его гайифский опыт весьма скромен и происходит от того самого пребывания на юге. Вальдес должен разбираться лучше, сколько у него было мужчин? Едва ли Олаф первый. Вальдес отчего-то не спешит, пристально смотрит, берет его руку и медленно касается губами пальцев — одного за другим. Олаф удивленно вздрагивает.

Он едва сдерживается, чтобы не затащить Вальдеса на себя и покончить уже с этим. Нельзя выбиваться из роли — излишняя страстность не к лицу строгому, но поддавшемуся искушению пленнику. Вальдес действительно почему-то не торопится на него набрасываться, нежно целует руку, смотрит глубокими бархатными глазами, трижды спрашивает: можно? Олаф с трудом удерживает на лице мягкую улыбку. А зачем я тогда здесь? Как будто у пленника в полной власти тюремщика есть возможность отступить. Если я скажу сейчас нет — ты уйдешь? Возможно, даже в самом деле встанешь и выйдешь. А что потом?

Ты от крови марикьяре. Вы привыкли захватывать, вы не упускаете добычу. Ты все равно возьмешь, это станет для тебя бесконечным искушением. Ты будешь помнить, что могло бы случиться, сила у тебя есть, а желаемое — рядом. Ты не сможешь отказаться. Так не жди же, вице-адмирал Талига. Забирай свой желанный приз. Возьми на абордаж вражеский линеал. Там тебя ждет ловушка, но пока ты об этом не знаешь.

И Олаф  разрешает, отпускает себя и отдается рукам и губам своего врага. Вальдес неспешно, с наслаждением ласкает его тело, покрывает легкими поцелуями грудь и живот, постепенно спускаясь ниже. Олаф пытается сосредоточиться: Вальдес будет разочарован, если тело Олафа ему не ответит. Но Вальдес и вправду знает свое дело. Он хорош — его мягкие губы, умелые пальцы, теплый влажный рот, накрывающий член Олафа; если закрыть глаза и дать свободу фантазии, так и вовсе. Олафу совсем несложно дать ему то, что требуется. Вальдес возбуждает его с невыносимо тщательной, дразнящей медлительностью, пока Олаф сам, не выдерживая, в нетерпении раскрывает бедра. Сколько можно ждать? «Давай уже», — одними губами выталкивает он, лишь после сообразив, что прошептал это вслух.

Вальдес смеется и ненадолго исчезает. Олаф, лежа с закрытыми глазами, не знает, где он берет масло. Возможно, из светильника? Марикьяре должны знать такие вещи. Крепкое теплое тело снова на нем, уверенные руки раздвигают ему ноги — Олаф позволяет себя приподнять, расположить поудобнее, чтобы Вальдесу было проще. Кровь стучит в его висках. Он чувствует пальцы Вальдеса, а затем его твердый член между своих ягодиц. Вальдес снова медлит, и Олаф подается ему навстречу. Никогда не оступать, если уже в битве, разве что это нужно для тактики. На миг приоткрыв глаза, он ловит внимательный взгляд Вальдеса, его кривую, неловкую улыбку. Вальдес целует его, когда осторожно начинает входить, — в щеку, не в губы, за что Олаф ему почти благодарен. Хотя Вальдес аккуратен и бережен, Олаф все равно невольно шипит сквозь зубы. Он старается расслабиться, дышать размеренно и в такт, поддаваясь движениям своего партнера. Вальдес касается губами его шеи и прячет лицо у него на плече.

Крепко обнимая своего врага, вице-адмирала Вальдеса, обхватив его ногами и ощущая его толчки в своем теле, Олаф Кальдмеер смотрит в хорошо знакомый потолок. Задавать опасные вопросы самое раннее через два дня.

Анон

Re: ОЭ-фест

64. Вальдмеер, NC-17, драма, fem!Кальдмеер канонично попадает в плен, и когда это обстоятельство обнаруживается, оно меняет все, даб-кон

▼часть 7/?, ок. 1100 слов⬍

Олаф не услышал раздавшихся криков и проклятий, в ушах зашумело, будто накатывал прибой, мир качнулся и начал заваливаться.

Потом его дернули вверх, не давая упасть, болью прошило плечо, на миг приводя в себя. Над ухом кто-то глухо выругался. Был плывущий перед глазами потолок, — Олаф понял, что его несли, — и мягкий удар, когда постель приняла тело.

Вокруг кто-то суетился, чьи-то руки расстегивали мундир, снимали одежду, до тех пор, пока он не остался лишь в рубашке. На грудь легло что-то обжигающе-холодное, мокрое, будто как в детстве, в игре кто-то насовал за пазуху снега. Олаф зашипел, дёрнулся, но его придержали. Дурнота постепенно отступала, оставляя за собой слабость. Хотелось спать, но вокруг ходили, говорили, и это мешало забыться.

Олаф медленно открыл глаза, и это, видно, привлекло внимание. Голоса замолчали, и над Олафом нависло хмурое лицо Вальдеса.

— Как вы себя чувствуете? 

— Все хорошо, — ответил Олаф. — Только слабость.

Из-за его спины высунулся знакомый уже врач, уточнил:

— Где-то болело? Голова, в груди?

Прислушавшись к себе, и не найдя ничего серьезного, Олаф отрицательно качнул головой. Говорить не хотелось, на это нужно было тратить слишком много сил. Его заставили выпить что-то горько-сладкое, густое.

— Отдыхайте, — Вальдес накинул на Олафа одеяло и отошел, позвав с собой и врача.

Под звук их голосов, в которых почему-то не мог разобрать ни слова, Олаф наконец провалился в темноту.

Когда Олаф проснулся, через окна просачивался тусклый серый свет, а врач тихо позвякивал склянками. Олаф сел на постели.

— Кружится голова? — тут же поинтересовался тот.

— Нет, мне лучше. Который час? — на удивление, не солгал, по крайней мере, не было той смертельной усталости. Но нужно было понять, сколько он так лежал. Когда Олаф уснул, было утро, а сейчас солнце явно перевалило за полдень и близилось к закату.

— Без четверти шесть.

— Господин Вальдес? — не то, чтобы Олаф хотел того видеть, но досадная слабость помешала ему задать вопросы о том, как будут содержаться его люди.

— Насколько мне известно, господин вице-адмирал пошел отдать указания по поводу подготовки к празднованию свадьбы, — ответ бы одновременно исчерпывающим и бесполезным. А еще тон был таким, каким обыкновенно объявляют смертельно-больному, что ему стоит закончить дела поскорее.

Олаф оперся спиной на подушку. Очень тянуло лечь, вновь забыться, но он не хотел оказаться захваченным врасплох, не готовым к тому, что обещал вечер Зимнего Излома. О том, что церемония — да будет ли она на самом деле, не вздумал же Бешеный заключать брак по законам церкви? — будет унизительной, он догадывался.

Но не будет ли все напрасным? Альмейда переменил свое решение судеб пленных очень скоро, что помешает ему сделать это снова? Вальдес же, заявивший, что теперь они под его покровительством, вряд ли что-то сможет с этим сделать. Да и захочет ли? Вдоволь наигравшись с трофеем, он скорее заскучает и поспешит избавиться от обузы. А значит, времени у Олафа и остальных пленных было мало.

Олаф подумал и о том, чем неизбежно закончится вечер. Вальдес был молод, ему было, наверное, чуть больше тридцати, хотя из-за своих вечных улыбок и легких, пружинистых движений он казался еще младше. Вальдес, отчего-то сдерживавшийся все прошедшие дни, наверняка не успокоится до утра. От этой мысли затошнило, но Олаф должен был все пережить. Обязан. Только вот... Он бросил взгляд на столик, уставленный аптекарскими бутылочками с разными составами.

— Простите, мэтр, — обратился он к врачу. — Нет ли у вас чего-то, чтобы притупить боль?

Тот оторвался от протирки пустой чашки, посмотрел внимательно.

— У вас болит плечо? Сперва мне нужно взглянуть, не открылась ли рана.

— Нет, оно уже почти зажило, вашими стараниями, — продолжать не хотелось, было стыдно своей слабости, и все же Олаф закончил, — Но, возможно, если неосторожно задену...

Врач посмотрел на него долгим взглядом, у губ залегла недовольная складка.

— Можно, — сказал медленно. — У меня есть одна настойка... Но действие ее заканчивается обыкновенно через шесть часов. Сейчас пить бесполезно. Я налью вам в чашку, примете перед тем, как лечь.

— Благодарю вас, — выдохнул Олаф искренне.

Старик-врач, хоть и был бергером по крови, ни словом, ни жестом до сих пор не дал понять, что ему не хочется лечить врага. Его мастерством Олаф остался жив после ранения. Благодаря его сочувствию он надеялся выдержать сегодня, не унизив себя хотя бы в собственных глазах стонами или просьбами.

Вальдес пришел через час. Вошел тихо, будто опасаясь потревожить. Но, увидев, что Олаф не спит, тут же перестал осторожничать. Он переоделся в парадный мундир, волосы непривычно-аккуратно уложил в хвост.

— Церемония будет короткой, не успеете заскучать, но все же обойтись совсем без вас не выйдет, — сказал он с извиняющейся улыбкой и глазами, которые не улыбались. Оглядел комнату, небрежно брошенную на кресло одежду Олафа. Уточнил: — Вы хотите надеть свои вещи? Или платье? Я приказал доставить готовое подходящего размера.

Олаф подумал, что пожелал бы вовсе не выходить из комнаты, чем делать такой выбор. С горечью вспомнил, что отныне не имеет права носить мундир, но и представить себя в женском платье не смог.

— Если вы позволите, я желал бы идти в своем, — на самом деле, много ли у него теперь оставалось? Горстка его людей и мундир, который он привык надевать с гордостью...

— Хорошо, пусть так, — Вальдес улыбнулся и вдруг подмигнул. — Такой невесты не будет ни у кого во всем Хексберге. Мне будут завидовать все, особенно те, чье звание ниже вашего.

— Могу я узнать, где сейчас мои люди? — вопрос догнал Вальдеса, уже вознамерившегося вылететь за дверь.

— Пока — в подвале дома. Тут значительно суше, чем в крепости, может поверить моему опыту. И это же ненадолго, — утешил тот.
Он ушел, кликнув служанку. Второй раз за этот день Олаф одевался в мундир. Но если первый раз было в этом действии торжественное ожидание кульминации жизни, то теперь — лишь остывающая пеплом горечь.

Когда Вальдес вернулся и сказал, что их ждут, Олаф был готов. Может, еще слабый после ранения и обморока, он шел не слишком быстро, но он шел с прямой спиной, высоко подняв голову. Здесь и сейчас ему нечего было стыдиться. К ответу его имели право признать лишь те, кто лежал теперь на дне залива.

В большой гостиной был накрыт стол. При виде них сидящие за ним бросили все разговоры, обращая все внимание на вошедших. На всех этих светлых и смуглых, молодых и старых лицах было одинаковое выражение жадного интереса. Олаф вдруг подумал, что знает всех присутствующих, их манеру боя, их привычки, не раз сталкиваясь в ними в море, но не разберет сейчас, кто из них кто. Вот этот, например, Берлинга или Салина? Он знал в лицо лишь Первого адмирала, тяжело разглядывающего его с противоположного конца стола.

— Господа, — нарушил тишину Вальдес. — Позвольте представить вам адмирала Западного флота кесарии Дриксен, Ульрику Кальдмеер. Мою невесту.

Анон

Re: ОЭ-фест

63. Алва/Дик/Катари. Альдо вынуждает Катарину выйти замуж за Ричарда. После смерти Альдо она пытается добиться ареста/казни Дика, но новоиспечённый регент Алва отправляет обоих в бессрочную ссылку в Надор. Катарина узнаёт, что в прошлом между мужем и регентом были нереализованные взаимные чувства, и решает использовать их, чтобы вернуться в столицу ко двору.  Предпочтительно в финале что-то вроде ХЭ со шведской семьей. Без хейта Катарины

Часть первая
Часть вторая
Часть третья
Часть четвёртая
Часть пятая
Часть шестая
Часть седьмая
Часть восьмая
Часть девятая

Часть десятая, которая всё-таки не смогла избежать названия: «Я понял — это намёк, я всё ловлю на лету»

Бечено. Выкладывается здесь: https://archiveofourown.org/works/51294592

▼ 3163 слова⬍

Отряд Алвы был готов едва ли не раньше его собственного, и Дик смутно подосадовал, это увидев: даже на своей земле и защищая своих людей он оказался хуже. Но эту мысль нагнала другая, яркая и почти смешливая: ты что, хочешь состязаться со священным Сердцем мира, Повелитель скал, ты, кого с детства учили, что Раканы превосходят всех по праву рождения?

— Эр Рокэ, подождите, — позвал Дик, когда Алва накидывал меховой плащ поверх кирасы, и, только поймав пристальный синий взгляд, сообразил, как его назвал. Но горделиво вскинул подбородок, пытаясь не выглядеть слишком смущённым: здесь не столица, и в Надоре этим обращением никого не оскорбишь и не удивишь, традиции Людей Чести отсюда никто так и не искоренил. — Драться в дорожном плаще неудобно, хотя ваши тёплые, конечно, — немного скомканно объяснил он. — Возьмите, у нас есть накидки для кирас. Вашим людям сейчас тоже выдадут.

Он протянул накидку — снова остро чувствуя, как грубо та выглядит (пусть она и была одна из его), как недостаточно искусно шерсть выкрасили кошенилью в тёмно-красный по осени, только мех на подбой выделали хорошо; но раз Алва не погнушался их гостеприимством до этого, пусть не гнушается и теперь, глупо ведь будет, когда южане скинут плащи, чтобы не сковывали движения, и будут мёрзнуть на ветру.

Дик всё равно запунцовел, когда Алва задумчиво приподнял накидку двумя пальцами и осмотрел. Но тот рассмеялся, избавился от плаща и заменил его накидкой:

— Что же, почему бы не пойти в бой в ваших цветах, герцог. Но, признаться, я думал, что в моей жизни нашёлся только один смельчак, рискнувший следить, достаточно ли тепло и удобно я одет, ан нет, вот и второй. Когда-нибудь я познакомлю вас заново.

Дик не понял, о ком речь, но с облегчением кивнул: Алва не стал спорить. Джек и Деррик уже раздавали накидки остальным кэналлийцам и те брали, следуя примеру своего соберано.

— И ещё, — добавил он, и Алва приподнял бровь:

— Ещё? А вы полюбили ходить по краю.

— Позвольте нам ехать впереди до деревни, — упрямо продолжил Дик, стараясь не обращать внимания на насмешки. — У нас нет столько лошадей, чтобы пересадить вас всех, а по этой погоде наши будут лучше торить дорогу.

Предвкушение схватки играло в глазах Алвы, и потому он явно был благодушнее обычного.

— Так и быть, мои люди будут замыкать, — разрешил он. — Но я, конечно, поеду в голове отряда, как и вы, и не волнуйтесь так, словно я Торки не видел.

По ту сторону хребта климат, говорили, был всё же мягче. Но тут уже не стал спорить Дик, осознавая, что и так выиграл больше, чем мог.

— Конечно, — наклонил он голову. — Я не пытаюсь оспорить ваше право на это.

— Сегодня, по крайней мере, — не удержался от шпильки Алва. — Ну, раз мы всё обсудили, едемте — полагаю, прекрасная Марта ждёт нас с нетерпением.

Дик надеялся, что так и есть: что есть, кому ждать. Хотя они уже вступали в стычки с мародёрами до этого, в груди отдавало нехорошим предчувствием. По снегу они всё равно не доберутся быстро, и самое время разорить деревню, пока зима и голод не выпили все силы, а там уже затаиться в логове, которое они так и не нашли, и ждать весны.

Сумеет ли Марта со своими продержаться до подхода сил из замка?

— Едемте, — решительно бросил Дик. — Вы правы, на счету каждый миг.

Он всё ещё считал так, когда они медленно пробивались по дороге сквозь снег: хоть её чистили как могли, хоть, увидев сигнал, Джек без подсказки велел своим копать, снегопад превращал эти усилия в ничто. Утро давно уже вступило в свои права, когда они добрались до ближней деревни, и с той стороны их встречали и пробивали дорогу тоже: Дик видел вдвое меньше людей, чем обычно, и, кажется, черенки в руках держали даже старухи, но рассудил, что Гидеон уже наверняка повёл помощь сам, не дожидаясь их прибытия.

— Тан Ричард! — замахал и закричал ему Том, помощник Гидеона, ещё до того, как они одолели снег. — Господин регент! — надо же, Алву уже здесь знали. Хотя он, верно, проезжал же через них в прошлый раз… — Гидеон взял половину ребят и пошёл! А половину здесь оставил, на случай если и к нам полезут! Их, говорят, много и злющие, от Марты прибежали двое её мелких, как не постреляли их только, твердят, что столько и не видели раньше!

— Я понял! — крикнул в ответ Дик. — Мы сразу дальше поедем, береги своих, Том!

— А как же, тан Ричард!

Уханье, под которое расчищали снег, и нервное ржание коней, уже никак не могли заглушить звуки выстрелов, иногда раздававшихся издали. С одной стороны, хорошо, значит, бой ещё не кончился. С другой — значит, противник тоже неплохо вооружился, придя сегодня. И у них было преимущество неожиданности.

Едва последняя преграда пала, по деревне они едва ли не промчались, а после, там, где уже прошли пешие, ехать тоже было заметно легче.

— Не рвитесь напролом как… вепрь, юноша, — пробормотал Алва, уверенной рукой правя успевшим устать конём. Собственный конь Дика, Смирный, ещё хорошо держался: короткохвостой надорской породы, он вышел статями и выдержкой всё же лучше Баловника. Неуместно вспомнился Моро в последний миг своей жизни — когда нависал над Диком, готовясь размозжить копытами ему голову. Но едва ли стоило затевать этот разговор сейчас. Или, может быть, вообще когда-нибудь. — Отправьте разведчика, пусть доложит, что там, прежде чем мы въедем.

Дик и сам успел о таком подумать, но потом успел подумать, что не тот масштаб стычки, это, в конце концов, не война в Варасте… сейчас уже подосадовать оставалось исключительно на себя, но он сделал это уже после того, как позвал не отстававшего Джека, и тот, понятливо кивнув, отдал поводья товарищу, спешился и бросился по следу, оставленному людьми Гидеона.

— Не тушуйтесь, — совсем негромко сказал Алва, глядя вперёд. Вряд ли его слышал кто-то, кроме Дика, ехавшего бок о бок. — Вы не экзамен мне сдаёте, вы едете защищать своих вассалов. Можете вообще обо мне забыть.

Это, конечно, было решительно невозможно: в шлеме с роскошным чёрно-белым плюмажем, даже в такой же накидке, как и все, полководцем в их вылазке казался именно Алва, да, наверное, им и являлся. Но Дик кивнул и постарался последовать совету, тем более что про вассалов Алва был прав особенно. Думать сейчас следовало о них.

Джек вернулся, когда они преодолели две трети пути, ведя с собой кого-то из детей — Ричард не опознал издали закутанную до почти круглого состояния фигурку с головой, обмотанной шерстяным платком.

— Застряли они там, тан, — отрывисто пролаял он. — Амбар наши отбили и там сидят, а как Гидеон подошёл, эти у Марты окопались, кто не ушёл с добычей. Сама она в амбаре.

— А дети? — спросил Дик.

— Мама Марта нам сразу велела бежать и прятаться, — прощебетал тонкий голосок, и, прищурившись, Дик, кажется, узнал, десятилетнюю Рози. — Но старшие с ней пошли. — Тоби и Тори в ближнюю деревню сбежали. А мы по домам, кто куда.

— Она всего за два дома от Марты спряталась, дурёха, — вставил Джек, сердито-ласково одёргивая Рози за платок. — Я её забрал оттуда от греха. А то часть этих бегает же, найдут же.

Дик свесился к Рози и заглянул в серые северные глаза:

— Доберёшься до соседней деревни? С нами тебе нельзя.

— Конечно, тан Ричард! — храбро ответила она. — Тут всего ничего!

Выпрямляясь, он посмотрел на Алву, но тот едва заметно кивнул: согласился, видимо, что отсылать с девочкой они никого не будут. Джек подпихнул её в нужную сторону и оглянулся, снова занимая место в седле, на спешащую вдоль отряда фигурку. Дик не оглядывался. Он уже сделал это, когда они только отъезжали из замка, и ему показалось, что он увидел стоявшую на стене Катари, но порывы снега помешали понять, мечта это или реальность.

Алва тронул Дика за локоть.

— Всё кончится быстрее, если командовать буду я, — всё ещё негромко заметил он. — Но если вам важно удержать лицо перед своими людьми — примите хотя бы совет.       

Это было… непривычно деликатно с его стороны. Признаться, Дик с самого рассвета ждал, когда Алва просто отодвинет его с дороги и помчится к новой победе.

— Мне важно, чтобы как можно больше моих людей осталось живо, господин регент, — сказал он, тоже не повышая тона. — Про лицо я подумаю потом.

Глаза Алвы зажглись. Он медленно улыбнулся — и его присутствие словно стало ярче. Он свистнул, и из арьергарда к нему кто-то начал пробиваться, его адъютант или капитан отряда, наверное, или каким кэналлийским званием его называли.

— По снегу осталось немного, — возвысил он голос. — Как окажемся в деревне — основной отряд за мной, к дому старосты. Шума производить как можно больше, гремите чем можете и хоть голоса посрывайте на морозе. Герцог Окделл, вы со своими выломаете двери и избавите нас от этой шушеры. Мигель, — повернулся он к предполагаемому адъютанту, — а ты возьми пятерых, одного из местных — и скачи к амбару. Там основная оборона, бей в тыл осаждающим и не дай сжечь амбар, даже если люди выйдут.

Джек посмотрел на Дика, и на этот раз уже тот кивнул, подтверждая слова Алвы.

— Господин регент, я могу вашим показать, где амбар, — сказал Алве Джек, и тот коротко велел:

— Мигель.

— Поедемте, дор, — уважительно, как к равному, обратился Мигель к Джеку, хотя сам наверняка был рэем, а Джек — простолюдином, сыном мельника.

Если их осколок Надора доживёт до весны, Дик хотел сделать его бароном.

По отряду прошло движение — они разделялись в зависимости от роли. Алва послал коня вперёд, и Дик последовал за ним — Смирному всё ещё проще было идти по снегу, и задуманное отставание на полкорпуса не вышло, кони пошли вровень.

— Как я сказал, всё будет быстро, юноша, — усмехнулся Алва, не глядя на Дика. — Куда до нас кучке дезертиров с ржавыми мушкетами.

В этом Дик не сомневался, и всё же предчувствие беды продолжало его грызть. Но прислушиваться уже смысла не было — бой практически начался.

Они ворвались в деревню, вопя во всё горло, как и хотел Алва. Уловка была понятной — даже Дику казалось, что их гораздо больше, чем есть, а сидевшим по засадам мародёрам и вовсе, верно, примерещилась армия. Алва, не теряя времени, поскакал к дому Марты, дорогу явно не забыв, и первые выстрелы вразнобой раздались, когда они были уже почти у двери. Пуля чиркнула по плечу кирасы Дика, вспарывая накидку, и он пригнулся, но грянул ответный залп от кэналлийцев, и под их прикрытием Дик соскочил на землю и махнул надорцам — и сам первый ударил плечом по двери дома.

Она, конечно, была заперта, и в ход пошли их… у кого сабли, у кого мечи, а Деррик с топором оказался неожиданно полезнее всех. Краем глаза Дик увидел руку с пистолетом, высовывающуюся из окна и целящуюся в их сторону — и тут же прогремел выстрел, и кто-то громко выбранился, но не обладатель руки, потому что, судя по тому, как она обвисла в разбитом стекле, он едва ли был жив.

Дик обернулся на Алву — конечно, дымок курился из его пистолета, и он широко улыбнулся и крикнул Дику что-то вроде:

— Не отвлекайтесь, юноша! — хотя сквозь гвалт слова было почти невозможно различить.

Они не отвлекались. Они целенаправленно ломали дверь, и когда Деррик перерубил засов — просто упёрлись в полотно и вдавили дверь внутрь, пока остальные били по рукам или ножам, что норовили высунуться сквозь зияющие щели.

Изнутри дверь была подперта кроватью Марты и шкафом, одним из тяжеловесных, которые вместе с домами делали по осени. И то, и другое уже пришло в полную негодность, конечно.

А когда Дик с надорцами ворвался внутрь, в негодность стали быстро приходить и мародёры. Он не заботился о том, что кто-то из них лезет через окно — кэналлийцы ждали снаружи и вряд ли позволили бы кому-то уйти, а в доме не было никого из местных, значит, можно было не останавливаться.

Чужаки — лэйэ Литэ, такие же северяне, судя по лицам, но всё равно чужаки — дрались молча и ожесточённо. Выстрелил мушкет — упал кто-то из людей Дика, но стрелявшего тут же смело волной остальных. После такого пощады просить и вовсе никто не стал, может быть, думая, что её не получит. Может быть, правильно думая.

Это были люди, которые могли прийти в замок всё это время и попросить покровительства, но выбрали разбой. Жалости к ним Дик не испытывал.

Кончено всё было и впрямь быстро. Дик осмотрелся, скользя взглядом по обломкам мебели и черепкам, а упавшего перевязывали, и, судя по слабым стонам, жить он всё-таки собирался.

— Как доделаешь, живо за нами, — бросил он перевязывавшему и вышел, щурясь на белый снег, испятнанный кровью.

Алва и его люди уже в основном спешились — мародёров добивали на земле.

— Внутри всё? — спросил Алва.

— Да.

— Прекрасно. Оставим Мигелю амбар пока что, выкурим остальных.

— Тан Ричард! — они оба обернулись на возглас. К ним спешил Гидеон, с облегчением махавший шапкой. — Тан Ричард!

— Мы сейчас разберёмся с вашей проблемой, любезный, — хищно улыбнулся ему Алва. — Где ещё гнёзда, знаете?

Гидеон немного ошарашенно взглянул на Алву, потом на Дика, и тот снова кивнул, так что Гидеон сказал:

— Да, конечно, я сейчас покажу.

В его голосе звучало лёгкое благоговение, и Дик подумал, что Алва всё-таки произвёл впечатление, когда проезжал в прошлый раз. Ну, кто бы сомневался.

Гнёзд оказалось не так много — у кого хватило ума, сбежали, пока отряд штурмовал дом Марты. Нашли ещё детей и стариков со старухами — увы, не всех живыми. Если мародёров заставали над трупами местных, их убивали что люди Дика, что кэналлийцы, не дожидаясь приказа. Тем, кто сидел в пустых домах и сдался, пока что повезло: их повязали до дальнейшего разбирательства.

Когда последнее гнездо разорили, Дик почувствовал руку на плече и Алва повернул его к себе, сияя своей безумной улыбкой.

— А теперь мы пойдём к амбару, юноша, и спасём ваших подданных и их припасы! — перекрывая чьи-то вопли, рявкнул он, очевидно наслаждаясь происходящим.

Тут же раздался выстрел — и Дик бездумно рванул Алву на себя, не сомневаясь, что стреляли в него. Они вдруг оказались очень близко — и синий взгляд смерти обдал Дика жадным жаром, которого он не ожидал, а лицо Алвы стало так необыкновенно прекрасно, что Дик вдруг понял сразу всё, что запрещал себе понимать раньше: и намёки Катарины, и чего она хотел добиться, отсылая письмо. Кровь горела и без того, и не смотреть глаза в глаза было невозможно, взгляды сплелись и не расцеплялись. Дик облизал губы и качнулся, наклоняясь, а Алва не стал отстраняться… и стон боли вырвал их из застывшего янтаря момента, которому не место было на поле боя.

Они обернулись почти одновременно. И почти одновременно увидели оседающего на снег Гидеона, зажимающего живот, из которого густо-алым вытекала его жизнь. Он, должно быть, стоял прямо за Алвой, когда в него выстрелили.

Предчувствие беды зазвенело и сорвалось наконец фальшивой нотой.

— Тан Ричард, мы этого урода скрутили! — закричал Деррик, подскакивая, и тоже увидел. — Ох, как же так-то… Сейчас…

Но такие раны были смертельны, это они все знали, даже Деррик, пытавшийся перевязать, как умел.

— Тан Ричард, тан Ричард, идите к амбару, — слабо попросил Гидеон, скребя пальцами по снегу. — Добейте этих…

— Добьём, — Дик рискнул перевести взгляд на Алву и поразился ледяной маске, которую увидел.

— Вперёд, — бросил Алва, и оживления в его голосе больше не было, только ярость.

Дик повёл их в нужную сторону — но вскоре Алва обогнал его, потому что и так было понятно, откуда слышались выстрелы.

Остатки мародёров были зажаты между амбаром и людьми Мигеля и Гидеона, и били их явно с двух сторон. Основной отряд размазал последнее сопротивление — кэналлийцы не экономили порох, Алва первый подал пример, разрядив пистолеты и, конечно, убив двоих. Всё окончательно завершилось в считанные минуты, и на тишину осторожно выглянула Марта — не из двери, а из-за проломанной стены.

— Эрэа, это всё, — сухо сказал ей Алва, и она кивнула, прижимая к себе мушкет. Щека у неё была чёрной от пороховой гари. — Мы допросим пленных и выясним, где их логово, но вашей деревне больше ничего не угрожает.

— Спасибо, господин регент, — церемонно присела она в реверансе, неловко балансируя мушкетом. — Спасибо, Ваша Светлость, — посмотрела она на Дика. — Мы знали, что вы нас не оставите.

— Конечно, Марта, — выдохнул Дик. — Как же иначе.

Из-за её спины тонкими струйками вытекли остальные — мужчины и женщины, иногда подростки, вооружённые кто чем, и луками в том числе. Дик сделал шаг в сторону, чтобы заглянуть в пролом в стене: сердце сжалось, потому что, конечно, неподвижные тела он тоже увидел. Он знал, что они легко отделались, учитывая, сколько времени потребовалось, чтобы попасть сюда, но в деревнях и так было не слишком много народа.

И Гидеон…

— Марта, Гидеон тяжело ранен, — сказал он, не глядя на неё и подозревая, что она по его голосу понимает, насколько тяжело. — Пусть его люди вам пока помогут, с разрушениями и… трупами. Господин регент, — он посмотрел на Алву, на лице которого всё ещё стыла та же маска. — Я правильно понимаю, что сейчас мы пойдём в логово мародёров?

— Да, герцог Окделл, — тяжело произнёс Алва, словно и не было того момента после выстрела. — Вы наконец-то правильно меня понимаете.

Расколоть пленных проблемы не составило — но логово их разочаровало. До него оказалось не так далеко, банда засела в развалинах монастыря, пострадавшего от землетрясений, но те, кто сбежали из деревни, почти все продолжили бежать дальше, понимая, что смерть идёт по пятам. Они застали нескольких раненых, и обратно их тащить никто не собирался, так что участь их была решена. Впрочем, она немногим отличалась от участи тех, кого взяли в плен в деревне: суд был скор и строг, верёвки — крепки, и только одному, сдавшему логово раньше других, оставили жизнь и отпустили на все четыре стороны, плюнув вслед. По такой погоде хоронить можно было не торопиться — сперва погребения ждали свои. А когда руки дойдут — землетрясения оставили бесчисленное количество расщелин и оврагов, куда можно было свалить тела и присыпать мёрзлой землёй для очистки совести.

По дороге к замку Алва уже не вёл себя так холодно, как раньше, но и не подавал виду, что что-то произошло. Если что-то произошло — Дик уже и сам сомневался. И уж точно бы побоялся об этом заговорить. И так пугало, что об этом придётся думать.

— Жаль вашего старосту, конечно, — спокойно сказал ему Алва, и Дик машинально кивнул. Гидеон уже умер, когда они вернулись из монастыря. — Но в целом — день был удачный. Больше, полагаю, даже те молодчики, что сегодня сбежали, вас не побеспокоят.

— До весны уж точно, — согласился Дик. — А в следующем году — разберёмся…

— Действительно, — Алва мечтательно оглядел горизонт, за который постепенно садилось солнце. — Восстанавливайте край, Ричард. Он того заслуживает, да и вы тоже.

— Да, конечно, — его слова немного сбили Дика с толку, и он украдкой посмотрел на Алву — но по тому ничего нельзя было понять. — Я и собирался.

— Вот и славно, — всё ещё мечтательно заметил Алва. — А мне, я думаю, пора в столицу, Круг бы её не видать. Осталось только дождаться, когда перестанет снег.

Снег перестал идти на следующий день, вскоре после обеда.

К тому моменту Дик успел погрузиться во все глубины отчаяния, какие нашёл, когда признался себе: да, он и правда чуть это не сделал, он и правда чуть не поцеловал Алву. И его обожаемая супруга ведь примерно того и добивалась.

Говорить ни с ней, ни с ним об этом Дик, конечно, не собирался. И с облегчением увидел очистившееся небо, поняв: а может быть, и не придётся. Если никто до сих пор не сказал ничего вслух, значит, может быть, и не придётся. Что бы Катари ни планировала — Алва ведь её плану следовать не стал, ведь так? Значит, и обсуждать нечего.

Алва объявил о предстоящем отъезде за ужином, и Дик кивнул, пробормотав что-то смутно-этикетное о том, что они были счастливы принимать его у себя. Он был уверен, что на этом и закончится, но Катарина тоже поднялась с места:

— Превосходно! — подчёркнуто радостно произнесла она. — Но до того мы, конечно, устроим охоту, пока нас не начало заносить опять, прямо завтра. Да и как лучше тебя проводить, Рокэ?

Кажется, во взгляде Алвы на этот раз уже была одна усталость.

— Ну хорошо, — он откинулся на спинку кресла. — Пока идут сборы, последняя любезность вам, …герцогиня Окделл. И я уеду.

— Конечно, — опустила ресницы она.

Анон

Re: ОЭ-фест

64. Вальдмеер, NC-17, драма, fem!Кальдмеер канонично попадает в плен, и когда это обстоятельство обнаруживается, оно меняет все, даб-кон

▼часть 8/?, ок. 1300 слов⬍

Вальдес подвел Олафа к тому конца стола, где их ждали два не занятых места. Предупредительно отодвинул стул, помогая сесть.

— Надеюсь, вы извините нас, если мы покинем праздник сразу после церемонии? — с улыбкой обратился он к собравшимся. — Остальным же предлагаю не скромничать за столом из-за отсутствия хозяев.

— Мы тебя даже поймём! — выкрикнул кто-то из фрошеров, раздался дружный смех, посыпались подколки.

— А как же танцы на горе, а, Ротгер?

— Наши ведьмы обидятся, что ты нашел себе чужую!

— Девочки меня простят, — Вальдес лишь рассмеялся. Посмотрел на Альмейду: — Рамон?

Тот, не принимающий участия в веселье, поднялся. По его знаку служанка поставила перед Олафом и Вальдесом серебряный поднос, на котором стоял кубок перегородчатого стекла.

Вино в нем горело рубиновым огнем, витражи в золотой оправе бросали цветные искры вокруг. Олаф видел однажды такой, среди подарков посольства Талига. Вокруг кубка на подносе лежали мелкие, остро пахнущие сушеные мандарины, золотые монеты, веточки мирта.

— Это традиции Марикьяры, — вполголоса сказал Вальдес Олафу. — Свадебный кубок переходит по наследству, из этого пили мои предки, кошки знает до какого колена.

— Начнем, — вокруг замолчали, и Альмейда, бросив на Олафа взгляд, который чувствовался как навалившаяся вдруг на плечи тяжесть, поднял руку.

— По законам марикьяре сегодня Ротгер Вальдес заявляет свои права на Ульрику Кальдмеер, захваченную под райос. Он дрался отважно, и потопил много врагов. Все видели, как взорвалась «Зеглинда». Все видели, как он принял первый удар дриксов. Достоин ли он награды? — голос Альмейды грохотал набатом.

— Достоин, достоин! — отозвались фрошеры нестройным хором.

— Есть ли здесь те, кто против? Те, кто сам хочет заявить права?

— Да-да, есть ли желающие? — подхватил Вальдес, скалясь в улыбке.

Фрошеры молчали, переглядывались, кто-то опустил глаза.

— Я бы, пожалуй, хотел, — протянул один фрошер с хищными чертами смуглого лица. Потом отзеркалил оскал Вальдеса и рассмеялся: — Но с тобой, Ротгер, ссориться не стану.

Олаф сам не заметил, как задержал дыхание. Вальдес был уже известным злом, и Олаф надеялся, что на ближайшие пару недель представляет себе его действия, планы же незнакомого фрошера на Олафа и остальных пленных могли быть какими угодно.

— Ротгер Вальдес, кем ты берешь в свой дом Ульрику Кальдмеер? — Альмейда продолжил церемонию.

Олаф подумал, что не зря Марикьяра раньше была известна как пиратский остров. И сейчас, будучи под рукой Талига, все еще свои сохраняла она свои законы, ставя их превыше законов метрополии.

— Я беру ее женой, — Вальдес обнял Олафа за плечи.

Альмейда нахмурился, но продолжил:
— Перед всеми собравшимися теперь она твоя жена. Пусть будет долгой и славной ваша жизнь! Пусть будет в ней веселье и радость! Выпьем в честь этого! — видно, это была ритуальная фраза, потому что вокруг закричали, стали поднимать в воздух бокалы с вином.

— Ты кое-что забыл, Рамэ, — укорил Вальдес.

— Ты не станешь примешивать сюда кровь. Тем более, вспомни условие, — Альмейда нахмурился, взглянул на Вальдеса испытующе.

— Как скажешь, — рассмеялся тот, сдаваясь, потянулся к кубку.

Он поднял его над головой, будто призывая всех обратить внимание на это, так же подняли и все остальные свои бокалы, потом сделал глоток, и тут же передал Олафу.

— По одному глотку каждому, и так пока не закончится, — пояснил.

Вино оказалось с пряностями и медом, густым и сладким. Олаф сделал глоток, передал кубок Вальдесу, пальцы на миг столкнулись на ножке кубка, Вальдес незло улыбнулся, глядя в глаза. Олаф отвернулся. Когда вино закончилось, Вальдес поднялся.

— Потанцуйте сегодня и за меня на Горе, — его слова фрошеры встретили смехом и согласными выкриками с грубыми пожеланиями тоже хорошо «потанцевать».

Только в коридоре Олаф понял, как сложно было держать спину прямой, и как болят мышцы лица, застывшего холодной маской. И что Вальдес ведет его, обняв за талию.

— Олаф, вы не против, если мы проведем ночь у вас? К себе я не хотел бы, там наверняка сюрприз. Вы знаете эти милые традиции Марикьяры? — Вальдес болтал легко, непринужденно, будто с приятелем после хорошей попойки. — Так вот, друзья жениха любят спрятать в постели или в комнате самые неожиданные вещи. И слушать под окнами, будет ли кричать невеста, обнаружив, например, под подушкой мышь...

Под бесконечную историю о том, как Вальдес лично подбрасывал разные не самые приятные «подарки» своим друзьям-молодоженам они добрались до комнаты. Усадив на постель уставшего от этой небольшой прогулки Олафа, Вальдес вышел, сказав, что ему нужно отдать несколько распоряжений.

Олаф остался один. Было тихо. Только едва слышно, за несколькими стенами, шумели фрошеры, продолжая праздновать, а по-простому, напиваться, и еще не успевшие уйти продолжать на хексбергскую гору. В комнате стоял полумрак, свечи никто не зажег. На столике, отдельно от остальных склянок с микстурами, стояла наполненная до середины чашка, оставленная врачом. Олаф, преодолевая слабость, поднялся. Подумал, что сейчас, наверное, уже пора.

Он встал, подошел к столу. Поднял чашку — пахло премерзко. Задержав дыхание, сделал глоток. На вкус было не менее противно. На чуть слышно открывшуюся дверь среагировать он не успел. Как и на Вальдеса, одним прыжком преодолевшего расстояние до Олафа. Выбитая из рук чашка отлетела к стене, тихо звякнула, осыпаясь осколками. Горький запах трав наполнил комнату.

— Не знал, что вы трус, господин Кальдмеер, и решили сбежать, — Вальдес оскалился в ярости, а в голосе звучало презрение. — Не знал, что вы решите бросить своих людей. А о том, что я вместе с ними повешу и врача, вы тоже не подумали?

— О чем вы говорите, господин Вальдес? — Олаф заледенел. Никто никогда не обвинял его в трусости, и Олафу хотелось немедленно вызвать Вальдеса, или, по-простому, смазать кулаком по физиономии. Но, увы, это было невозможно сейчас.

— О том, что вы каким-то образом убедили врача дать вам яд, — голос у Вальдеса дрожал, он схватил Олафа за плечо, пальцы впились до боли, до синяков.

— Я действительно виновен в слабости, — тихо, с отвращением сказал Олаф. — Я попросил сделать что-то для облегчения боли. Или это тоже не позволено? — в противостоянии взглядов Вальдес первый отвел глаза и опустил ресницы. Отпустил плечо, медленно разжимая пальцы. С лица стекло выражение ярости, оно стало вдруг смущенным.

— Не думаю, что вы лжете, но если так, вы приговорили неплохого врача, который вас к тому же спас, — он отступил, отвернулся, принялся зажигать свечи.

— Вы можете послать кого-нибудь проверить остатки лекарства, — нейтрально сказал Олаф. На него вдруг накатила слабость, еще большая, чем до вспышки ярости.

Вальдес тем временем откинул одеяло с постели, и принялся раздеваться. Оставшись в одной рубашке, вернулся к Олафу.

— Позвольте, помогу вам, — следы ярости совсем исчезли, лицо разгладилось, черные глаза смотрели с участием. — Думаю, снять мундир без помощи вам будет сложно.

Олаф позволил, да и не было у него выбора. После лег в постель, устроился так, чтобы меньше ныло плечо. Прикрыл глаза, прислушиваясь к тому, как движется Вальдес по комнате, задувая свечи.

Вальдес лег рядом, не касаясь, накинул на них обоих одеяло, затих. Через сотню ударов сердца Олаф спросил:

— Господин Вальдес, у вас есть какие-то еще планы на сегодня, или я могу заснуть?

Раздался короткий смешок. Горячая ладонь поймала пальцы Олафа, сжала на миг, да так и осталась.

— Планы — не раньше, чем вам это разрешит врач. Так что отдыхайте, госпожа Кальд... Вальдес.

Олаф подумал было, что не сможет заснуть. Но ошибся, темнота поглотила его еще до того, как Вальдес отпустил его руку.

***

Вице-адмирал вызвал Дитриха ранним утром. Когда сонным утром после ночи Зимнего Излома начали стучать в дверь, перебудив весь дом, он решил было, что произошло что-то ужасное. Кто-то ранен, а то и при смерти. Не то, чтобы это было необычно после праздника, когда в пьяных драках на берегу нередко калечились моряки.

Он приказал Марте открывать, а сам стал быстро собирать все нужное. Вероятно, потребуется шить...

Вестовой успокоил:

— Никто не ранен, господин вице-адмирал сказал, что ему нужна только ваша консультация.

Дитрих все же, подумав, взял с собой хирургический инструмент. У него было немного практики с женщинами — да и где бы, при службе на корабле? — но он предполагал, что в случае госпожи Кальдмеер он может столкнуться с травмами, не излечивающимися несколькими днями покоя.

Впрочем, в своих предположениях он ошибся. Потому что Вальдес встретил его вопросом.

— Как вы считаете, мэтр, способна госпожа Кальдмеер благополучно выносить ребенка?

Анон

Re: ОЭ-фест

104. Хорхе/Арно, пилотоканон, рейтинг любой, будни оруженосца, Хорхе играет на гитаре, Арно слушает под дверью и стесняется признаться своему эру в любви

Рейтинг детский. Кажется, это не совсем то, что хотел заказчик, если что заранее прошу прощения. Ханжов - лучший Дьегаррон.

▼1761 слово⬍

Генерал Дьегаррон привычным жестом стянул перчатки и смял в кулаке, словно не знал, что с ними делать. Арно так же привычно подобрался — его эр немного ещё помнёт плотную чёрную кожу, а потом бездумно сунет перчатки куда-нибудь, и хорошо, если просто не обронит.

Пыль мягко оседала на сапогах при каждом шаге, покачивалось чёрное перо на генеральской шляпе, колыхались полы короткого плаща. Негромко бубнил рядом интендант:

— … извольте видеть, ни одного годного мешка там нет, десять подвод проверили…

Арно старался не пялиться на генеральские руки, на длинные смуглые пальцы, на выступающие вены.

— … а капитан настаивает, что весь фураж доставлен в соответствии с приказом. Мол, подпись есть, а его дело маленькое, каков мерзавец. Весь, весь овёс порченый, и что теперь с ним прикажете делать?

«Известное дело, что». Над дальним лесом набухали тёмно-серые тучи, цеплялись брюхом за кудрявые макушки деревьев. «Хоть бы пошёл уже дождь, прибило бы эту пыль…»

— Сжечь, — сухо обронил генерал. Гладко выбритая челюсть напряглась, закаменела — он был рассержен.

Интендант, в отличие от Арно, на генеральскую челюсть никакого внимания не обратил, он продолжал говорить, и слова его сыпались и сыпались, как зерно из рваного мешка, и всё мимо головы Арно — в бурую придорожную пыль, на потускневшую, грустную без дождя траву. 

Где-то далеко, на севере была Торка, о которой он мечтал всю холодную зиму в Лаик — там лихие фульгаты скакали по лиловым от вереска холмам, гоняя «гусей», там Катершванцы и Окделл наверняка уже сражались плечом к плечу, а он прохлаждался здесь. Чистил ружья, стрелял по мишеням, перекладывал несомненно важные документы из папки в папку, от скуки ввязывался в дурацкие пари и учился варить шадди по-морисски, потому что Лопесу в этом деле  верить было нельзя.

Читал письма, написанные забавным почерком Норберта, который к талигским буквам добавлял острые бергерские засечки и рисовал на полях ёлочки и алебарды. Ричард писем не писал — рука его всё ещё заживала, но прислал перстень-печатку с вырезанным символом дома Скал, которую через Норберта просил считать обязательством.

Признательность целого герцога, пусть и опального, разумеется, грела душу. Но приходилось признать, что оказаться в Южной армии было обидно. Обманывать других недостойно, а врать себе тем более последнее дело, и заниматься этим Арно не собирался.

Досаднее всего было то, что винить можно было только себя — но за что? За желание помочь хорошему человеку? Братья сразу предупредили, что цена будет не пустячная. Не то, чтобы Лионелю это дорого обошлось, но упустить момент, не преподав Малышу очередной важный урок, брат не мог: «Савиньяки дружбой не разбрасываются». Арно и не собирался. О принятом решении он не жалел — лицо Ричарда, когда Давенпорт назвал его имя на площади, стоило того. Ему самому в тот момент было почти всё равно — Дьегаррон был кэналлийцем и хорошим командиром, Рокэ и братья его уважали, а об остальном Арно не думал, захваченный чужой радостью.

А вот теперь время в пыльном кольце летних лагерей тянулось не-вы-но-си-мо долго, как та самая несусветная кляча.

Хорхе Дьегаррон кэналлийцем оказался неправильным — до сих пор Арно представлял их всех похожими на Рокэ и Паоло, резкими, пылкими, говорливыми и весёлыми. Стрелки Дьегаррона такими и были — Арно сразу с ними сошёлся, и месяца не прошло, как его неуверенный кэналлийский обрёл беглость, и он научился понимать большую часть их шуток.

А эра своего понимать так и не научился.

И ведь не было в генерале Дьегарроне никаких особенных загадок — он был человеком негромким, уравновешенным, не лишённым чувства юмора, много не говорил, но знал при этом немало. По случайным обмолвкам выходило, что генерал успел попутешествовать, бывал в Багряных Землях, но от расспросов он ловко уворачивался, словно стеснялся. 

Арно сначала от нечего делать, а потом из любопытства, разгорающегося всё больше и больше, принялся пристально за ним наблюдать.

Наблюдательность Арно сослужила ему плохую службу. Когда он понял, что взглядом постоянно ищет эра и готов часами рассматривать узор из вен на смуглых руках и острый, словно кэналлийским ножом вырезанный профиль с колючей тенью щетины, было уже поздно.

— Нас ждёт скандал с фуражирами, — генерал досадливо хлопнул себя перчатками по бедру и остановился. — Полагаю, корнет, вы сумеете отличить дурной фураж от доброго?

Интендант, оказывается, уже закончил со своим докладом, и теперь они оба смотрели на Арно. На переносице генерала прямыми углами обозначились две морщины. 

— Легче лёгкого, мой генерал, — Арно гордо ухмыльнулся.

И в фураже он разбирался благодаря Эмилю, и инспектировать магазин было веселее, чем полировать генеральскую кирасу и пересчитывать патроны, даже если придётся потом сочинять рапорт.

— Возьмёте отряд Аранды и отправитесь утром, — кивнул ему генерал и обратился к интенданту. — Капитана бригады пока под арест. С корнетом отправьте одного из своих писцов.

«Эмиль или Рокэ приказали бы снабженца расстрелять на месте». Мысли Арно, верно. читались у него на лице, потому что генерал дёрнул уголком рта и устало добавил:

— Мы не в походе. Есть время выяснять, глупость, небрежность или чей-то умысел.

В далёких тучах за спиной Дьегаррона сверкнула молния. Арно задержал дыхание: раз, два… пять, семь, десять… Громыхнуло слабо и коротко. Следом звонко залаяла собака от ближайшей конюшни.

— Я в вас не сомневаюсь, мой генерал, — зачем-то сказал Арно, и был награжён короткой улыбкой, разгладившей складки между бровями.

— Не дерзите, корнет, — улыбка спряталась в строго поджатых уголках губ.

Интендант отправился распоряжаться, а они повернули обратно к штабу — беспокойная кэналлийская кровь требовала от генерала постоянного движения, если его тревожили какие-то мысли. Все неприятные вести он выслушивал стоя, все сомнения разрешал ногами или скачкой. Неусидчивому от природы Арно это тоже пришлось по нраву.

Тяжелее всего ему давались бессмысленные часы в приёмной. Фульгат, учил Ли, должен уметь ждать столько, сколько потребуется, при необходимости, но ведь совсем другое дело — лежать в засаде на противника, в ожидании неминуемой драки! В приёмную же тянулись посетители под стать давешнему интенданту — с жалобами, докладами, вопросами и спорами, и каждый день был похож на предыдущий. Арно ерзал на жёстком стуле, мечтая одновременно, чтобы все эти люди поскорее ушли и чтобы что-то всё время происходило.

Приближающаяся гроза спугнула всех, и теньент Лопес  в приёмной откровенно скучал. Возвращению генерала и Арно он искренне обрадовался — тот должен был его сменить на дежурстве.

Генерал ушёл в кабинет, оставив-таки перчатки на стуле. Арно подхватил, расправил смятую кожу, приложил генеральскую перчатку к своей руке — ладонь у них была одинаковая, а пальцы у Арно чуть короче. Чёрным по чёрному перчаточник вышил на отворотах простой волнистый узор — Арно бездумно провёл по выпуклому шву пальцами.

— Не скучайте тут, корнет, — довольный Лопес, насвистывая, шагнул за дверь, простучал каблуками по половицам. Его на окраине села ждала румяная вдова булочника, и никакая гроза кэналлийца не пугала.

Арно ему по-приятельски завидовал — в жизни теньента было всё понятно и просто, именно так, как должно было быть у самого Арно.
За приоткрытой дверью кабинета еле слышно зазвенели струны гитары, и Арно забыл и о перчатках, и о Лопесе, он весь превратился в слух. За окном стремительно темнело, и небольшую приёмную затапливал сумрак, скрадывая углы. В кабинете  генерала горели свечи, и мягкий колеблющийся свет делал намечающуюся темноту ещё гуще.

Арно сел прямо на пол, на плетёный пёстрый половик, прислонился спиной к стене рядом с дверным косяком — так было лучше слышно негромкий печальный голос гитары. Он никогда не слышал, чтобы его эр пел, но иногда узнавал знакомые мелодии, песни, которые Рокэ играл матушке, когда появлялся в Сэ. Но у генерала выходило иначе — и Арно раз за разом тщетно пытался ухватить эту непохожесть.

Неуверенные аккорды сменились резким рваным перебором, музыка рванула в галоп — ударами лошадиных копыт по сухой равнине, и сердце в груди забилось часто-часто. Арно прижался виском к дверному косяку. В щель он видел кресло, запылённый сапог, обтянутое чёрной тканью колено, гладкий деревянный корпус гитары. Лицо генерала пряталось в тени, но Арно было довольно и пальцев, проворно перебирающих струны.

Гроза накрыла село и лагерь рядом. Краем глаза Арно выхватил вспышку молнии между занавесками, в такт струнам по крыше ударил ливень, из распахнутой створки потянуло влагой и мокрой зеленью. Арно вдохнул полной грудью, потом сообразил, что окно следует закрыть — зальёт. Поднялся, неловко скрипнув половицей.

Смуглые пальцы замерли, накрыли дрожащие струны, оборвав мелодию.

— Корнет Сэ. Я так и знал, что вы ещё не ушли, — в усталом голосе генерала звучал еле заметный укор.

— Сегодня моё дежурство, — створку слегка перекосило, и она никак не желала закрываться. Арно толкнул хлипкую раму так, что задребезжали стекла, нашарил непослушными пальцами тонкий крючок, а вот петля никак не находилась.

— Я не хотел вам мешать, мой генерал.

Поворачиваться было неловко и отчего-то страшно — но по звукам он догадался, что эр вышел из кабинета, встал в дверях по своей привычке. Руки, верно, сложил на груди.

— Юности свойственно восхищаться зрелостью, Арно.

Собственное имя, сказанное непривычно мягко и печально, пронзило навылет. Арно замер, вцепившись в подоконник, медленно повернул голову. Он не хотел слышать того, что скажет генерал, но Савиньяки не отступают ни перед врагом, ни перед правдой.

— В моей жизни тоже был такой человек, — бледные губы сжались в линию, от носа вниз резкими росчерками пролегли складки. — Мне знакомы эти чувства. Они сильны, но скоротечны, как всякий восторг перед чем-то новым. Вы притрётесь, привыкнете ко мне, разглядите все недостатки, и пыл угаснет сам собой.

Арно хотел возразить, возмутиться — как можно было спутать с восторгом ту отчаянную горячую нежность, которая разливалась внутри, стоило лишь взглянуть на эра или услышать его негромкий голос? Вместо этого он спросил дерзко и жалко, зная, что преступает черту:

— А ваша… страсть тоже угасла? Сама собой?

— Он погиб, — коротко сказал генерал.

Дрянная старая краска на подоконнике крошилась и больно впивалась в ладони. Следовало немедленно извиниться, но слова застряли в горле сухими колючими комками. Арно разжал руки и заставил себя повернуться. Уши и щёки полыхали огнём.

— Мне жаль.

— Оставьте прошлое прошлому.

Дождь барабанил по широким листьям тополя во дворе.

— Я… — Арно начал и осёкся.

Слов внутри было слишком много, они мешались, путались, а надо было начать так ловко, чтобы генерал захотел выслушать до конца. И ведь были и менторы, и риторы, и кровь Рафиано, и говорить убедительно всегда было легко, но вот всё пропало куда-то — именно теперь, проклятье, когда было так необходимо!

Дьегаррон вернулся в кабинет, оставив дверь распахнутой, и Арно вошёл следом, принимая молчаливое приглашение. Генерал стоял у стола, спиной к двери, длинный пальцы беспокойно разглаживали скатерть. Арно торопливо отвёл глаза, зацепился взглядом за одинокую гитару в кресле, за отблески свечей на лакированном корпусе.

—  Я знаю способ излечить вас от этого — дать вам то что вы так жаждете.

Было так просто представить, как это могло бы быть. Как славно было бы прикоснуться, прижаться, открыться, как эти смуглые чуткие руки трогали бы Арно — уверенно, как перебирали струны. Арно встряхнулся, отгоняя фантазии на положенное им место.

— Мне не нужна жалость, мой генерал, — сказал он решительно, вскидывая подбородок.

Небо за окном прорезала очередная молния. Дьегаррон заложил руки за спину и повернулся.

— Я в вас не ошибся, корнет.
Он собирался добавить что-то ещё, но на крыльце послышались голоса, стук, в приёмную ввалился промокший насквозь гонец, стянул шляпу:

— Срочный пакет от Первого Маршала для генерала Дьегаррона!  — и всё неторопливое, неспешное лето кончилось в один миг.

Анон

Re: ОЭ-фест

52. Алва просит у Ричарда прощения за что-нибудь серьезное словами через рот. Не стеб.

Автор сначала хотел выложить этот текст целиком, но тот в связи с реалом пишется не быстро, а в связи с планом - осталось еще довольно много. Решено выкладывать по частям)
Основой для текста послужили сразу две заявки, официальной автор выбрал ту, что будет выполнена точнее. Какая была второй - станет понятно чуть позже))

УПД: в треде подсказали проставить возможный ООС персонажей.
УПД2: автор приемлет конструктивную критику в мягкой форме))))

▼Предупреждения⬍

Присутствует непреднамеренно жесткий секс и некрасивая ссора.

▼Предупреждение про наличие или отсутствие ХЭ⬍

По мнению автора - ХЭ в наличии.

▼2090 слов, часть 1/10⬍

Я любовь узнаю по боли
Всего тела вдоль.
М. Цветаева “Приметы"

Герцог Окделл наливает вино.
Кэналлийское розово пенится, щиплется в носу нежным фруктовым запахом, искрится на языке, хотя Дикон не выпил ни капли. Герцог Окделл подносит бокал человеку, убившему его отца. Улыбается помимо воли, поймав одобрительный взгляд, в сияющие глаза – засматривается.
Рокэ мягко указывает на смеющихся Савиньяков. Ричард с ловкостью странствующего жонглера наполняет бокал оживленно жестикулирующего маршала, не попав тому под руку. Лионель, снисходительно слушающий даже не приукрашенный, но изрядно сместивший акценты рассказ о победе в войне, подставляет хрусталь для крови винограда сам, продолжая смотреть неотрывно на вернувшегося домой брата.
К плечу герцога Окделла прикасается рука кровника, Ворона, Первого Маршала, и по телу бежит восхитительная и болезненная искра.
– Нынче без фанаберий, юноша. Сядьте, можете выпить тоже.
Ричард прячется за своим кубком, стискивает его судорогой. Это трудно – не выдавать. 
– …Никогда не забуду! – с удовольствием восклицает эр Эмиль.
Ричард думает: потому что так следует говорить и вести себя победителям или же он действительно сумел выбросить из головы Оскара, бритых барсов, уничтоженные озера? Впрочем, Ричард, наверное, выбросил бы. Ликовал бы, упивался своим положением оруженосца гениального Первого Маршала, ожидал чести въехать за ним в праздничную столицу. Стоило бы… отчего же он все продолжает досадовать, что они не остались на зиму?
Под столом монсеньор прижимает колено к его. Дик жалеет, что кожа ботфорт скрадывает тепло тела. Дик радуется, не то он бы выдал себя обязательно.
– “Никогда не забуду” отменно звучит в устах у солдата и юноши, – усмехается Рокэ. –  У солдата его “никогда” – от войны до войны, как у юношей – от одной небывалой любви до другой несравненной возлюбленной.
– Да, ты прав, – эр Эмиль, коротко хохотнув, обращается уже к Дикону, – вот, кто первой войны не забудет. Ну, что тебе запало в душу, Дик?
Вроде бы, вопрос был ожидаем уже после слова “юноша” – а он все равно теряется. Что сказать? Об атаке кавалеристов? Это было прекрасно и такие слова порадуют, верно, маршала Савиньяка. Но то, как Ворон шел, ободряя солдат – до сих пор дрожит в сердце струной восторга и благоговения. Только вслух восхвалять кровника язык все же не поворачивается. И та пушка… Ричард дорого заплатил за нее: за улыбку, за властные, легкие пальцы в спутанных волосах, за ту радость. Праздник, праздник сегодня: будет, пожалуй, неправильно просто упомянуть даже Барсово Око или сель, уничтоживший на его глазах Биру, даже если это переломило войну. Даже если та гроза над озером перемолола – его. И все-таки, спустя годы, как он, Ричард, вспомнит ее, Варасту?
– Дарама, эр Эмиль.
– Стало быть, просто Дарама? – Савиньяк и правда доволен, хоть и не до конца. – Вот так, в целом, вообще?
Ричард в ответ смущенно пожимает плечами:
– Нет, не вообще, а… А каждый миг, скорей! – он почти задыхается от нахлынувших воспоминаний.
Старшие не обидно смеются.
– За нового воина! – предлагает Эмиль. – Первый бой и первую победу!
Знал бы он, что еще было первым для Ричарда в день Дарамы.
Рокэ сам доливает вина в бокал оруженосца. Что-то остро трепещет в груди и животе, простреливает тонкой болью от горла до напряженных кистей. Дик кривит рот в неверной улыбке – так ему хорошо и кошмарно.
И все пьют. Савиньяки не замечают. Впрочем, не замечает никто.

***
Оскар – вот, кто заметил.
С Оскаром было весело. Можно было шутить, очевидно – над Манриком, осторожно – над Дораком и Олларами. О, как было привольно – скакать с другом наперегонки по полю, безграничной, свободной степи! Как было хорошо и спокойно – поймать краткий ободряющий взгляд, заслыхав: “корнет Окделл, вас спрашивал Первый маршал”.
Дик старался вернуть этот дар верной дружбы, ободрить и поддержать… лучше бы не старался. Лучше бы отговаривал от той вылазки жарче, высмеивал и ругал…
Никогда не забудет, как Оскар вот также подбадривал собственных палачей.
Странно… Оскар все это и начал.
– Ворон думает, будто может тебя привязать к себе, если прикует цепью? – презрительно усмехался он, а потом серьезнел. – Осторожнее с Алвой, Дикон. Он не знает любви. Для него это все вопрос его гордыни.
– Да при чем здесь любовь? – настороженно удивлялся Дик.
Друг тогда поглядел на него полмгновения пристально, а потом весь встряхнулся и пояснил с обаятельной кривой улыбкой:
– Армия обожает его. Женщины… Все, кто видит в нем блеск и богатство. И – ну да, он хорош. И он думает – это и есть любовь. Но любовь, это когда ты можешь признаться в ошибке и слабости. Алва… ни ради кого головы не склонит. Он ведет нас на смерть, потому что уже не годен для побед, но не смеет признать это честно, не уступит дорогу другим, молодым и талантливым. И в любви он… я слышал, таков же.
И потом молодой генерал добавил, сумрачно глядя в сторону бело-черного маршальского шатра:
– Я серьезно тебе говорю, друг мой. Не привязывайся к Рокэ Алве. Потому что, он, как я боюсь, привязывает тебя.

Ричард не верил другу до самого дня его смерти. До самого своего глупого и опасного, и такого необходимого побега в степь.
Рокэ Алва его привязывал? Вряд ли это делают так. Эр то шутил с ним наравне с остальными, а то пренебрежительно отсылал, словно бы спохватившись. То хотел, чтобы Дик ехал рядом во время всего перехода, то и слова ему по целому дню не  соизволял сказать.
Ричард вздергивал подбородок и вспоминал то высокомерное “оруженосец мне нужен не более духовника” – и учился. Он справлялся с проклятым Моро и следил за тем, как разбивают палатку его эра на всех вечерних привалах. Он носился испуганным зайцем, передавая распоряжения Алвы из одного конца колонны в другой, вечерами на странно ленивых советах наполнял стаканы вином – Первый маршал пил в походе немного, но не мог же и вовсе оставить привычки – он пытался добиться признания… не доверия, ну конечно. Но хоть тени  уважения, он, в конце концов, ведь был герцогом, он достоин был доли внимания!..
Иногда Алва вправду смотрел. Смотрел словно с симпатией, – а, возможно, лишь забавляясь. Смотрел пристально и тревожаще – а потом, мимолетно съязвив, отворачивался так небрежно, что Дик думал – почудилось, и не верил.
А Рокэ – смотрел.

Ночь спустилась на тракт и на степь. Все ушли из палатки: разгневанные его заступники, Вейзель и эр Эмиль, ушли и Дьегаррон с адуанами. А вот Ричарда Алва по-прежнему не отпускал. Алва злился и пил, и совсем словно не замечал его – только по хребту Дикона то и дело как будто искры пробегали от напряжения. Ему явно не спустили побег. Неужели – устало и тупо от этой усталости думал он, – его все-таки расстреляют? Он уже был согласен со всем. Спать хотелось безумно, даже больше, чем есть – с ночи он не успел проглотить и крошки, только выпил вина.
Первый Маршал, на счастье, похоже, готовился лечь. Он умылся снаружи – Дикон полил воды ему на руки, и на белую, незагорающую кожу шеи, когда эр отвел волосы, наклонясь. Так бы мог помочь и слуга… или друг, только другом он Рокэ не станет. Опять возвратились в палатку. Ричард даже не мог себя делом занять – он уже навел здесь порядок.
Может быть, обойдется? Если сейчас спросить, можно ли быть свободным – то его отпустят? Нет. Окделл никогда в жизни не будет трусом! Он узнает, и узнает сам…
– Ну и что же вы хотите выразить столь душераздирающим сопением, юноша? – едко поинтересовался монсеньор от походного столика, на который как раз опускал уже ополовиненный кубок.
Дик едва не подпрыгнул. Потом выпрямился и расправил опускающиеся от страшной усталости плечи:
– Господин Первый маршал… герцог Алва, разрешите спросить.
– Разрешаю, – снова эта заломленная издевательски бровь.
– Мне готовиться к завтрашнему расстрелу? Я могу удалиться и написать письма?
– За что? – Алва даже скривился.
– Монсеньор?
– Вы слышали, герцог Окделл. За что мне вас надо расстреливать?
Он как-то тяжело покачнулся – не пьян ли? Нет, не может быть, – и не торопясь двинулся к Ричарду.
– Я сегодня нарушил приказ, – отчеканил Дик, чувствуя, что сейчас напросился на выволочку, которой, кажется, должен был избежать.
– Да что вы? Удивлен, что такой незначительный факт, – Алва с тихим, но явственно тлеющим все жарче бешенством то цедил, то чеканил слова, – все же не ускользнул от вашего собственного внимания.
Он подошел вплотную к вытянувшемуся во фрунт Дикону, заставляя того невольно смотреть прямо себе в глаза.
– Что ж, вы, видимо, нанесли непоправимый урон нашей армии, своим товарищам в ее рядах и, конечно, моей репутации этой вашей истерикой? Право, как же не расстрелять теперь вас…
– Но ведь Оскара расстреляли! – голос Дика сорвался.
– Феншо был дураком и изменником, но он прежде всего был солдатом! Он нарушил вчера присягу и понес наказание. А вы… вы просто глупый мальчишка, – прошипел ему Алва в лицо, а потом неожиданно схватил жесткой рукой за челюсть, приближая к себе и вперяясь в Дикона горящим взглядом, – вас не съели ызарги и не оскопили барсы, вам и впрямь повезло. Потому жаждете наказания? Хочется пострадать, стать очередным мучеником, героем из лубочных сказок?
– Эр… – Ричард схватил запястье держащей его руки.
Он боялся теперь уже по-настоящему, не расстрела – безумия Ворона.
– Раз желаете – получайте!
Алва поцеловал его. В губы, жадно, развязно, как женщину. Если женщин целуют так грубо и больно. Так…
Алва был силен и безжалостен, Дик не смог бы сопротивляться, даже если бы начал, впрочем, должен был попытаться…
Но он попросту замер. Нет, рванулся назад вначале, еще не понимая, что будет… А после – безвольно замер, забывая дышать, совершенно остолбенев, позволяя…
Обнимать, запрокидывать голову, прижимать, кусать губы и трогать наглым языком их изнанку, и зубы, и небо, и…
Когда эр с ним закончил, Дик, дрожащий в его руках пойманной птицей, ни кошки не соображал.
– Сам в степи напугался и хватит с тебя, – шепнул Алва над ухом. – Хоронить тебя не хватало. А сейчас иди спать.
И толкнул его к выходу из шатра. Ричард чуть не упал – просто от неожиданности. Неуверенно шагнул назад. Мимолетно и глупо задумался, не поклониться ли, как положено…
И сбежал от безумного Ворона быстрым и неверным шагом.

***

Долгие дни, последовавшие за этим, Ричард провел как в Закате.
Он не мог рассказать о подобном и впервые вдруг осознал, до чего его жизнь в фабианов день стала зависима от любой прихоти Ворона. Вздумай тот повторить… то, что было в палатке, – и все, что Дику останется – навязать ту дуэль сей же час, нарушая запрет на поединки во время войны и презрев клятву оруженосца. Он уже должен был сделать именно это!
Но Ричарда начинало потряхивать, когда он вспоминал… поцелуй. Он бранил себя за свою трусость, стыдился своего страха и безумно тяготился потерей единственного, с кем мог бы прежде поговорить, если будет невмоготу… Или нет? Оскар, верно, и слушать бы долго не стал, сам бы вызвал Первого маршала, или хуже – потребовал бы суда, на котором бы Ричарду пришлось рассказать о своем позоре перед офицерами – нет!
Ричард был совершенно один. И от этого, как ни странно, начал сам избегать людей. Он не смог бы доверить такое ни старику Вейзелю, ни даже Савиньяку, и как же оказалось некстати, что как раз они двое сначала интересовались, не досталось ли ему от эра. Дик постарался вести себя как ни в чем не бывало, улыбаться друзьям и союзникам Ворона, отговаривался поручениями и сбегал от них как только мог. По счастью, Алва давал такую возможность, путешествие к диким бакранам требовало внимания ко множеству мелочей, и у оруженосца Первого маршала доставало поводов для разъездов подальше от, собственно, Первого маршала.
Иногда удавалось остаться совсем одному, рано поутру или когда случалось напроситься стоять на страже. Он, наверное, никогда до сих пор столько не размышлял подолгу, в одиночестве, даже без книги в качестве собеседника. Иногда он вспоминал тот дикий вечер, поведение Ворона, его движения, интонации и слова. Ловил себя на том, что почти касается рта, вызывая в памяти ощущения от поцелуя, и отдергивал руку.
Конечно, Алва был пьян, а еще очень зол. Непонятно сейчас, нарочно ли тот наказывал Дика, удерживая того до ночи и изводя своей злобой, молчаливой и все же весомой. Видимо, раздражение эра копилось без выхода и вопрос Ричарда стал последней соломинкой, что переламывает спину мула. Ричард понял бы отповедь, крик, унизительную насмешку, недостойную оплеуху, что угодно, но… поцелуй? В качестве наказания? Это даже звучало безумно. Алва мог его выгнать из армии, выдрать, словно простого солдата, но… поцелуй? Мысли Ричарда в этом месте сбивались и всякий раз шли по кругу.
Время тоже шло. Первый маршал договаривался с бакранами, беседовал с адуанами и почти не общался с собственным оруженосцем – а общался, как правило, на людях. Ричард думал – стыдится ли Алва или просто не помнит, что он натворил во хмелю? Зная Ворона, могло бы статься и так, что тот помнил и только значения не придавал поцелую, в раздражении навязанному им не просто оруженосцу – а ровне, герцогу –  как какой-то служанке в харчевне. И служанке-то было бы… недостойно.
Время шло, а его монсеньор не показывал, что имеет намерение как-то продолжить позорные домогательства. Время шло, и забылись побег Дика, башня, и даже Оскар.
Когда Дикон, впервые с расстрела, не выдержав, рассмеялся, глядя на игру Лово в пыли Польвары, эр, стоящий чуть поодаль и беседующий с Бодильо, немедленно обернулся, видимо, услыхав неожиданный звук – а поняв, что это только Ричард, хмыкнул как-то почти добродушно и вернулся к беседе. Голоса зазвучали опять, разговор стал чуть громче и будто бы беззаботней.
Что ж, казалось, на том все закончится.
Прошло время – и Дик успокоился.

Отредактировано (2023-12-10 13:02:21)

Анон

Re: ОЭ-фест

64. Вальдмеер, NC-17, драма, fem!Кальдмеер канонично попадает в плен, и когда это обстоятельство обнаруживается, оно меняет все, даб-кон

▼часть 9/?, ок. 1100 слов⬍

Дитрих задумался, подбирая слова. Это была та область, где он не считал себя хорошим практиком.

— Вы должны понимать, что ваша супруга не молода, — начал он осторожно. — Мне неизвестно, была ли она в тягости, разрешалась ли, или этого не было. Если у нее были дети, то шанс на то, что она сможет понести снова, возрастает. Если же нет, может статься, что она и вовсе бесплодна. Даже если это не так, в ее возрасте немногие могут родить здоровое дитя.

— Когда она оправится от ранения, шансы вырастут? — требовательно спросил Вальдес, нахмурившись.

— Это может занять несколько месяцев, но это так, — согласился Дитрих. Но тут же вынужден был разочаровать: — Однако, имея возможность осмотреть строение тела, могу предположить, что даже если она понесет, роды будут очень сложными. У нее узкие бедра, и при достаточно крупном ребенке, а такие бывают при союзе между Севером и Югом, он может просто не родиться.

— Тогда умрут оба, так?

— Насколько мне известно, морисские врачи умеют в таких случаях, рассекая живот матери, доставать ребенка до того, как он задохнется, — морисские врачи были весьма дороги, и сам Дитрих никогда не сталкивался с ними в Хексберг, однако слышал об их чудесных умениях много. — Возможно, стоило бы привезти такого заранее, чтобы он мог ожидать момента, когда потребуется помощь.

— А мать они умеют спасти в таком случае? — Вальдес был весь сосредоточен на словах Дитриха, и тому стало неуютно. Он не знал, были ли у Вальдеса дети, если и были, тот их не признавал, но то, с каким вниманием он слушал Дитриха, заставляло чувствовать неловкость.

— Нет, мать умирает в момент извлечения ребенка.

Вальдес прикрыл глаза, вздохнул. Ответил резко:

— Морисский врач не поможет, — потом добавил уже другим, любезным тоном. — Я бы хотел, чтобы вы осмотрели сейчас госпожу Вальдес и сделали заключение о ее ранении, о том, как быстро она восстановится, а также о том, способна ли она иметь детей.

— Вы будете присутствовать? — всегда, когда Дитриха приглашали к женщинам, при осмотре в комнате оставались кто-то из их семей: мужья или матери, сестры или опекуны. Конечно, у госпожи Кальдмеер не было никого, кроме Вальдеса.

— Не думаю, что она станет вас бояться или смущаться, — пожал плечами Вальдес. — Впрочем, если она захочет, пошлете за мной.

***

Утром вечерние события предстали перед Олафом в другом свете. Накануне, вымотанный до предела, он мог лишь плыть по течению, изо всех сил стараясь держать лицо. Теперь же, отдыхая в кресле за столом, после перевязки, мог, наконец, обдумать свое положение.

Стоило признать, что в оценках действий Вальдеса он ошибался, раз за разом. Тот много говорил, и в словах его звучала угроза, но до сих пор, несмотря на все возможности, ничем не повредил Олафу. Ничем не заканчивались и его вызывающе-непристойные взгляды. Это сбивало с толку.

Олаф подумал, что будь Вальдес просто тем, кто хочет отомстить сильному врагу наиболее унизительным способом, было бы проще. Понятнее. Тогда Олаф сжал бы зубы и перетерпел, пережил несколько недель, пока Вальдес не охладел бы. Тогда он знал бы, каким временем, по крайней мере, располагает. Теперь же было неясно, будут ли пленные в безопасности хотя бы до осени, когда станет очевидно, что Кальдмеер не может понести, или настроение Вальдеса, переменчивое, как ветер, вскоре снова поменяет их судьбу.

Служанка принесла завтрак в обычное время, и следом за ней вошел Вальдес.

— Простите, что покинул вас утром так поспешно, пока вы спали, — он улыбнулся обворожительно, а Олаф поморщился. — Но меня оторвали от супружеской постели неотложные дела. Не то, чтобы меня это извиняло, особенно в такой день, вот тетушка Юлиана непременно...

Слушать его болтовню было едва выносимо. Слишком она была обычная, мирная, будто не было легшего на дно флота, будто не было райоса, и не в плену сейчас Олаф.

— Вам уже сообщили результаты осмотра? — перебил Олаф. Не сумев сдержать иронии, уточнил: — О том, что я, вероятно, бесплодна, вы тоже знаете?

Вопросы, которые задавал врач во время утренней перевязки, не оставляли возможности сделать другие выводы. Что за дело было Вальдесу до того, понесет Олаф или нет, он не понимал. И не верил в то, что остальных пленных действительно просто отпустят в случае успеха.

— Вы будете смеяться, но у нас говорят, что те, кто слишком часто ходили на гору танцевать, тоже никогда не смогут иметь своих детей, — Вальдес наполнил чашку Олафа розовым отваром, придвинул поближе. — А я там бывал чаще других.

— Так может быть, ваше благородство прошлой ночью проистекает из этого обстоятельства? — Олаф не имел привычки колоть словом, столь распространенной при дворе, но глухое раздражение и то, как подставился Вальдес, заставили его произнести неосторожно-дерзкие слова.

— Мое благородство закончится через три недели, назначенные мэтром, — нисколько не обиделся Вальдес. — Что до ребенка... вам не кажется, что из него бы вырос выдающийся флотоводец? — голос его приобрел мечтательные нотки. — Он взял бы от нас лучшее. Вашу рассудительность, мою горячую кровь, ваш талант к командованию, мой талант выполнять приказы, мой рост, ваши светлые глаза...

Олафа едва не замутило от отвращения.

— Особенно повезло бы ему, если он перенял от меня такой порок, как родиться девочкой, — лучше было бы молчать, но рядом с Вальдесом это было трудно.

Вальдес, мечты которого были оборваны где-то на середине, замер с комично приподнятыми бровями, а потом вдруг рассмеялся.

— Что ж, тогда она наверняка стала бы самым известным адмиралом Устричного моря.

Дальше они завтракали в молчании. Перед уходом Вальдес положил перед Олафом бумагу со списком пленных. Увы, совсем коротким. И Руперта фок Фельсенбурга в нем не было.

***

— Луиджи, друг мой, — вторжение Вальдеса было внезапным, но не то, чтобы Луиджи было на что жаловаться. — Как тебе девочки? Встретил кого-нибудь на горе?

Вальдес был веселый, легкий, и всех вокруг заражал этой легкостью. Луиджи казалось, что рядом он чуть отогревается. Но именно сегодня его это отчего-то царапало. Может, из-за того, что помнил бескровное лицо Ульрики Кальдмеер, и то, как подрагивали ее пальцы, когда она шла к свадебному столу вчера вечером?

— Я спал, и никакие девочки мне не снились, — вяло огрызнулся Луиджи.

— Как! — воскликнул Вальдес. — И тебя никто не догадался утащить на гору? И они еще называются друзьями! — он взмахнул руками, будто призывая посмотреть на этих, в высшей степени несознательных, личностей.

— Я отказался, — пожал плечами Луиджи, прикидывая, достойно ли будет сбежать из собственной комнаты в, например, направлении порта. По срочным делам, разумеется.

— Ты не боишься навлечь на себя неудачу на весь год? — изумился Вальдес, и тут же нахмурился. — Нет, я не могу допустить такого несчастья с гостем, да еще и моряком. Одевайся, мы пойдем на гору сейчас.

— Но, — в недоумении протянул Луиджи, — ведь туда ходят только на Излом? И ночью? И жемчуга у меня нет.

— Зачем им жемчуг? И, поверь, сегодня они тоже появятся, — хмыкнул Вальдес. Подошел к окну, рванул створки, впуская в комнату сырой, свежий ветер. Постоял так минуту, выстуживая комнату и будто вслушиваясь или вглядываясь во что-то вдали. Наконец постановил: — Жду тебя через четверть часа в гостиной. Пару нитей, так и быть, прихвачу, не приходить же к женщинам без подарка.

Анон

Re: ОЭ-фест

64. Вальдмеер, NC-17, драма, fem!Кальдмеер канонично попадает в плен, и когда это обстоятельство обнаруживается, оно меняет все, даб-кон

▼часть 10/?, ок. 1000 слов⬍

Первый приходит позже всех, когда уже давно закончилась ночь Излома, потухли угли костров, и только ветер поет над вершиной холма, путаясь в голых ветвях одинокой сосны.

Первый приходит не один. За ним по узкой тропинке карабкается незнакомый, чужой — он молод, он растерян, он с интересом оглядывается вокруг, ни во что не веря, но ожидая чуда.

Первый, добравшись до сосны, достает из кармана нить жемчуга.

— Повесь на ветку, Луиджи, — командует он и протягивает ее спутнику. — Да не приматывай крепко, просто накинь!

Ветер треплет его волосы, лаская — красив, как же красив! Он только улыбается. Он всегда улыбается. Вежливый мальчик. Подмигивает пустоте, вторую нить жемчуга протягивая вперед на раскрытой ладони, пока его спутник не видит. Ветер вырывает нить, тут же рвет, жемчужины рассыпаются каплями дождя, но все не падают на землю, танцуют, пока не теряются где-то за краем обрыва.

— Красиво, правда? — Первый обнимает своего товарища за плечи, обводит рукой горизонт.

Море после шторма еще неспокойно, с шумом бьются о скалы темно-зеленые волны, потоки белой густой пены взлетают ввысь, чтобы тут же рухнуть обратно в кипящую бездну. Картина величественная и пугающая, но Первый восхищается без страха. Они любят его за это. Чужак смотрит завороженно, но все же ежится.

— Смотри, твое подношение приняли! — обрадованно восклицает Первый, показывая опустевшую ветку. — Иди, ты им понравился! Танцуй и не думай ни о чем сегодня.

— Идти? Куда? — чужой не хочет, не понимает, но Первый толкает его в спину, заставляя сделать шаг, другой, а потом уже не может вернуться, теряясь в молочно-белом тумане, опустившимся вдруг на вершину холма.

— Потанцуйте с ним, — просит Первый. — У него открытая душа и он еще добр. Он пожалел вчера адмирала Кальдмеера. Покажите ему, что захочет, но пусть боль хотя бы сегодня оставит его.

Одна скользит из круга вслед чужаку. А круг сжимается плотнее. Прозрачные руки обретают форму, ласкают, и Первый прижимается на миг щекой к чьей-то ледяной ладони, жмурится.

Ему они могут показаться такими, какие есть. Точнее, какими хотят, потому что разве есть на самом деле у ветра что-то, кроме бесплотного воздуха? Их лица меняются каждую секунду, юная девушка обретает морщины, и золотые кудри рассыпаются из прически белыми космами, старуха становится ребенком, неизменны остаются лишь глаза цвета фиалок. Первому все равно. Он с любовью и восхищением улыбается каждой.

— Я пришел с просьбой, — кается он. — И не пришел вчера. Простите ли вы меня?

— Мы знаем, — смеется одна.

— Ты оставил окна..

— ...открытыми.

— Ветер принес...

— ...адмирал... — то, что начала одна, продолжает другая, порой им кажется, что нет уже между ними границ, перемешались, переплелись. Но если рассудить, какие границы у ветра?

— Я хочу оставить адмирала Кальдмеера себе, — говорит Первый. Хмурится: — Но Рамон поставил условие...

Чьи-то тонкие пальцы разглаживают морщинку между его бровями, игриво тянут за прядь волос. Первому не идет хмурый вид.

— Зачем?

— Она стара, она умирает!

— Она не сможет...

— Она умрет!

— Ребенок умрет в ней.

— Умирает? — морщинка залегает все глубже, Первый переводит взгляд с одной на другую. — Как скоро?

— Десять лет...

— Двадцать лет...

— Скоро, очень скоро!

— А если ребенок — через год...

— Раньше!

— А если вы немного поможете? — Первый смотрит умоляюще. Отказать ему сложно, отказать ему больно.

— Она понесет...

— Но ребенок убьет ее...

— Тут...

— Мы...

— Не властны...

Первый сникает. Их охватывает беспокойство. Это неправильно, неправильно!

— Я могу, — говорит одна, и на ней застывает лицо молоденькой девушки, черноглазой, черноволосой. — Я могу, но ты должен подарить.
— Подарить? — удивляется Первый, но тут же пожимает плечами. — Что нужно? Неужто возьмете жемчугом? — смеется.

Колокольчиками звенит смех остальных.

— Нет, нет...

— Настоящий подарок!

— Жизнь? — спрашивает Первый. Задумывается. Смотрит в туман, вслед ушедшему чужаку. Пусть Первый больше человек, он все равно безошибочно угадывает направление.

— Выпить до дна...

— Мы можем...

— Сами...

— Какой же это подарок?

— Отдай нам тело!

— Чье? — удивляется Первый.

— Ребенка...

— Твоего и...

— Добровольно отдай!

— Тогда он будет мал...

— Совсем мал, и сможет родиться...

— Живым!

— Никто не поймет...

— Твоя адмирал...

— Тоже...

— Будет жить.

— Недолго, десять лет, двадцать лет...

— Дарю, — смеется Первый. — Дарю вам ребенка, который будет зачат мной и Ульрикой Кальдмеер.

Первый щедр, первый бесстрашен. Первый смотрит на них с благодарностью в глазах. Никто уже много кругов не делал им такого подарка.

— Мы тоже...

— Подарим тебе...

— Я тоже! — та, что обещала помочь, с нежностью прикасается губами к щеке Первого. Тот подхватывает ее, кружит. Почти бесплотное тело в его руках ничего не весит, но уже не так холодно.

***

Вальдес вернулся в свои комнаты поздним вечером. Олаф, которого еще днем перевели из уже ставшего привычным помещения, встретил его сидя в кресле, с книгой на коленях. Ее принесли без просьбы, не то по приказу Вальдеса, не то из жалости, когда через час после обеда пришедший для перевязки врач нашел Олафа смотрящим в окно невидящим взглядом.

Книга, бытописание каких-то южных племен, не слишком помогла. Олаф переворачивал страницы, скользил взглядом по буквам, но мысли его были далеко. В Метхенберге, до которого дошла уже весть о гибели Западного флота. В Эйнрехте, где сейчас тоже, вероятно, разворачивалось сражение, в котором мог погибнуть не один флот, а целая страна. В Эзелхарде, где еще жили его родные, о которых он не вспоминал много лет, зная, что встретиться больше никогда не сможет. Но все же то «никогда» было другим, не тем, что теперь. В подвалах дома Вальдеса, прочных, глубоких, где еще жили последние его моряки, шуткой судьбы вынужденные разделить судьбу своего адмирала.

Он прочитал список пленных уже бесчисленное количество раз. Там не было ни одного офицера, и не было знакомых имен. А самое главное, не было и Руппи.

— Господин Вальдес, список, который вы мне дали, неполный, — сказал он фрошеру, едва тот вошел.

Анон

Re: ОЭ-фест

64. Вальдмеер, NC-17, драма, fem!Кальдмеер канонично попадает в плен, и когда это обстоятельство обнаруживается, оно меняет все, даб-кон

▼часть 11/?, ок. 900 слов⬍

Вальдес не стал отпираться.

— Вашего адъютанта забрал Альмейда. Оставить мне и вас, и родича кесаря было бы слишком, — Вальдес подошел к Олафу, забрал вложенный в книгу лист со списком пленных. На Олафа пахнуло грозой, и он мимолетно удивился — зимой, откуда?

— Я надеюсь, он понимает, что Руперта фок Фельсенбурга можно выгодно обменять, — Олаф не мог позволить себе сказать больше. Или хоть как-то показать, что именно за Руппи он волнуется сильнее, чем за прочих моряков. Если фрошеры найдут еще одну брешь, они ее обязательно используют.

Вальдес посмотрел странно, пожал плечами.

— Пока я ничего не слышал об этом. К тому же, разве всем не известно, что под райос пленных не берут? — он отошел к столу, поднял лампу, пробежал глазами список.

Олаф не позволил тревоги появиться на лице. Сидел, ждал.

— Вы знаете лично кого-то из них? — осведомился Вальдес.

— Нет. Это важно?

— Нет, нет, — задумчиво протянул Вальдес, будто уже думая о чем-то другом. Оторвался от бумаги, взглянул на Олафа прямо: — Если пожелаете, можете завтра с утра навестить их. Разумеется, под охраной. Если вашим людям что-то понадобится, вы можете обратиться ко мне.

— Благодарю вас, — Вальдес явно играл во что-то, но оставался мизерный шанс, что сейчас его предложение проистекало из настоящего благородства, и Олаф был искренне благодарен за это.

— Впрочем, возможно, вы не хотели бы видеть, что ваши люди отвернулись от вас? — участливо спросил Вальдес. — Если вам тяжело, я сам побываю у них, и даже принесу вам о том отчет. Хотите?

Олаф сжал зубы. Подумал, что Вальдес может быть не так уж не прав. Так или иначе, пусть и из самых чистых побуждений, но Олаф обманул дриксенских моряков. Обманывал год за годом, пусть и не было у него другого выхода. Они верили своему адмиралу. До тех пор, пока он не привел их на верную смерть.

— Мне все равно, как они ко мне относятся, — отрезал Олаф. — Я несу ответственность за них.

— Вот как? — слова Олафа явно очень заинтересовали Вальдеса. Он свернул бумагу и отложил в сторону, а сам подошел к Олафу, все еще сидящему в кресле.

— А вы уверены, что имеете право носить свое звание и отвечать за этих людей?

Олаф откинулся на спинку, расправил плечи, чуть не застонав от боли. Вальдес стоял слишком близко, нависал, и от этого хотелось разорвать дистанцию, подняться.

— До тех пор, пока кесарь не лишил меня его, это так.

Ночью Вальдес повел себя смелее, чем накануне. Перекинул тяжелую руку через талию, прижался со спины, переплетая ноги. Олаф напрягся было, ожидая продолжения, но ладони его не потянулись помять грудь или залезть между бедер, напротив, Вальдес затих, дышал спокойно, неслышно.

Олаф долго не мог сомкнуть глаз. Смотрел на белеющий в полутьме на столике кувшин для умывания. Тяжелый, крепкий. Дотянуться, опустить в коротком замахе на висок спящего Вальдеса — смерть верная, мгновенная. Только тогда не спастись тем, в подвале, от мести фрошеров. Нельзя.

Избегая соблазна, Олаф отвернулся, осторожно тронул руку Вальдеса, чтобы выпутаться и лечь на спину, смотреть на потолок было безопаснее. Но при первом же движении его стиснули в стальном объятии, потом Вальдес хриплым ото сна голосом спросил:

— Почему не спите? — и ослабил хватку, давая Олафу, наконец, перевернуться. Поправил одеяло и обнял снова.

Утром, после завтрака, который им подали в комнату, пришли несколько торговцев с образцами тканей.

— Моя супруга будет ходить в лучших платьях, — пояснил удивленному предложением спуститься в гостиную Олафу Вальдес.

Эти невинные с виду слова резанули неожиданно больно. Но Олаф заставил себя отстранить эту боль, и с невозмутимым лицом выйти к торговцам. Вальдес усадил Олафа в кресло, а сам подошел к заваленному грудами тканей столу. Там пестрели набивные шелка, отрезы самой мягкой шерсти, яркие хлопки, плотное сукно, рубашечный лен, — и Вальдес с явным интересом зарылся в них. Торговцы, чуя хорошую прибыль, со всей почтительностью предлагали Вальдесу взглянуть именно на их товар.

— Какой цвет ваш любимый? — Вальдес поднес Олафу кусок светло-голубой шерсти. — Мне кажется, это пойдет к вашим глазам.

— Черно-синий, — сказал Олаф, не сумев сдержаться. Нужно ли было Вальдесу его мнение? Определенно нет.

— Как ваш мундир? — понимающе хмыкнул тот. — Вам к лицу. Но может быть, госпожа адмирал, вы позволите себе немного побыть женщиной, и выберете что-то более нежное?

— Положусь на ваш выбор.

Вальдес говорил так, будто для него это было игрой. «Побудете женщиной». Вчера вы были врагом, а сегодня стали женщиной. Теперь ваше дело греть постель. Носить длинные юбки. Рожать детей победителям. Олафа замутило. Он отвернулся к окну, надеясь, что Вальдес этого не заметит.

Вальдес, и правда, увлекся выбором. Он подносил Олафу то один отрез, то другой, набрасывал на плечо, придирчиво проверяя, идет ли Олафу оттенок. В конце концов, отобрав пару десятков понравившихся образцов, он отпустил торговцев.

— Завтра придут снять мерки. У вас есть предпочтения по фасонам?

Олаф только взглянул выразительно.

— Вчера вы обещали, что мне будет позволено посетить остальных пленных. Если разрешите, я хотел бы сделать это сейчас.

***

Спуск в подвал занял немного времени. Крутая лестница свивалась спиралью, Олаф шел за Вальдесом, позади — еще двое матросов. Подвал был глубоким, со сводчатым каменным потолком. Вальдес повел Олафа к крепкой дубовой двери в конце коридора. При его приближении еще один фрошерский матрос, сидящий на колченогом табурете у стены, вскочил, вытянулся.

— Господин вице-адмирал!

— Все спокойно, Хосе? — небрежно остановил его Вальдес.

— Так точно! Вчера немного пошумели, но мы быстро разобрались.

— Хорошо, — кивнул Вальдес. Посмотрел на Олафа, снова повернулся к матросу. — Открывай.

Анон

Re: ОЭ-фест

25. Катя и СБЧ заставляют Дика соблазнить Алву. он честно старается, может даже политься из лейки. Хоть юмор, хоть драма.

ООС, скорее броманс, много флэшбэков, асексуальные алвадики а макси был бы краше

▼4700 слов⬍

Сон не шел. Небо к востоку уже выцветало, и на темно-сером полотне проступали очертания острых горных пиков. Где-то в деревне тихо блеяли козы. Ричард ворочался под тяжелыми шкурами, то откидывая их в сторону и тут же начиная мерзнуть на стылом воздухе, то кутаясь в них по самую макушку.

Рядом, не обращая внимания на его возню, крепко спал полковник Коннер в обнимку со своим волкодавом. Отчаявшись, Ричард сел, запрокинув голову к усыпанному уже бледнеющими звездами небу. Спустя десяток минут заскрипела ведущая на крышу деревянная приставная лестница. Мелькнул темный силуэт, поймала тусклые отблески лунного света пряжка плаща.

– Променяли в горах свою совиную натуру на любование рассветами, юноша? – Алва потянулся, потом как-то прерывисто вздохнул и нырнул под пахнущие козами одеяла.

Помедлив, Ричард лег обратно. В темноте зашуршали шкуры, послышался еще один вздох.

– Монсеньор… вы в порядке?

Он понимал, что вместо ответа получит лишь насмешку – «Неужто помимо ненависти к потомку Рамиро-предателя в вашем сердце нашлось место еще чему-то? Переживающий обо мне герцог Окделл? Прелестно!», и распахнул глаза, услышав негромкое и удивленное:

– С чего вы взяли это, Ричард?

Объяснить, почему с его языка сорвался этот вопрос, он не смог бы и себе. Но пару часов назад Алва широко улыбался и уходил вслед за бакранской вдовой с видом человека, абсолютно уверенного в том, что делает. И это совсем не вязалось с тем неуловимо-тяжелым вздохом, что Ричард сейчас услышал.

– Вы словно не рады, что… – он запнулся на мгновение, – решились на этот обычай.

Темнота тихо рассмеялась.

– Говорит мне тот, кто посмел отказать баронессе Капуль-Гизайль и покинул её приятнейшее общество в неприлично краткие сроки?

Ричард Окделл, мающийся от одиночества и скуки в весенней столице, задохнулся бы сейчас от возмущения; но этот Ричард уже ушел в прошлое. Нынешний, прошедший выжженные барсами поля Варасты, видевший казнь своего друга – этот Ричард замешкался лишь на пару мгновений:
– Я должен был дождаться ответа баронессы на ваше письмо. Я дождался – и, как и было приказано, покинул её. Остальное…остальное  мне было не интересно.

– Вот как? – Алва шевельнулся под шкурами, кажется – привстал на локте. – Возможно, будь в тот вечер у баронессы в гостях достойнейшие молодые дворяне, вам было бы интересней?

Осознание, на что именно он намекает, пришло к Ричарду не сразу. Щёки обожгло жаром, но не от непристойных, достойных вызова на дуэль – снова! – намеков, а от жгучего желания наконец поделиться теми сомнениями, что преследовали его  последние месяцы.

Желание затапливало его, словно Ричард оступился на скользком речном берегу и рухнул в воду. Глубоко вздохнув, он зажмурился и выдохнул, тихо, с постыдной надеждой, что его слов унесет ветер или скроет за собой похрапывание Коннера.

– Не думаю, что и это было бы мне интересно, монсеньор.

Алва молчал. Так долго, что Ричард уже успел обрадоваться и одновременно – отчаяться от того, что никто не поймал скинутый с его души камень, как вдруг теплая ладонь растрепала его волосы.

– Вот и ответ на ваш вопрос. Спите, юноша. Рассвет скоро.

Откинувшись на шкуры, Алва повернулся к нему спиной и затих. В голове было пусто, звонко, а щеки все еще горели. Некоторое время Ричард смотрел в небо, а затем лег и прикрыл глаза.

Но вместо сна пришли воспоминания. Он перебирал их, как выловленные из реки камни – красноватые, серые, с зеленоватым оттенком, гладкие и так хорошо ложащиеся в руки…

***

– Мальчик мой, – эр Август смотрел в сторону, то и дело прикрывая уставшие, воспаленные глаза.

Солнечный свет почти не пробивался через плотно задернутые занавеси на окнах, и просторный кабинет тонул в пропахшем тинктурами и чернилами полумарке.

– Хочу, чтобы ты знал – я бы никогда не просил тебя об этом, но… Мы, Люди Чести, в безвыходной ситуации. И главное – Её Величество. Прости старика за слова, больше подобающие Дидериху, но ты – единственный, кто может это сделать.

Ричард опустил взгляд на свою чашку с травяным отваром; невольно он вспомнил тизан, который заваривали в Надоре – с ромашкой и липовым цветом, и он всегда был сладким, совсем не похожим на тот, что постоянно подливал в его чашку эр Август.

– Я понимаю, – травяной отвар оставил на языке горечь. Хотелось поторопить эра Августа, чтобы он наконец сказал то, что явно висело на его сердце тяжелым грузом, но тот молчал, все также отвернувшись в сторону и барабаня пальцами по резному подлокотнику. – Эр Август, чтобы это ни было, я…

– Тебе обо всём расскажет Её Величество. Я отговаривал её от этой идеи, но внутри Катарины Ариго – стальной стержень, и не мне пытаться переубедить её.

***

Под самой стеной дома заблеяли козы, и Ричард, выдернутый резким звуком из воспоминаний, распахнул глаза. Несколько секунд он смотрел в сереющее небо, восстанавливая дыхание. Успокоившись, он повернул голову, разглядывая в предутреннем свете острый профиль Алвы – тот перевернулся на спину, дышал тихо и ровно. Козлиные вопли его не разбудили, и грозный Ворон сейчас казался… обычным. Измотанным долгим переходом через степи и подъемом в горы, крепко спящим, с растрепавшимися волосами.

Ричард вспомнил его вздох и уставший смех; а еще – падающее на землю бездыханное тело Оскара, погруженный в вечный траур Надор, бледное лицо Катари и ее сорванный шепот: «Ворон – чудовище”.

Чудовище крепко спало, зарывшись в шкуры в попытке спрятаться от колкого утреннего холода, и вместо ненависти, такой знакомой и ясной, Ричард чувствовал сочувствие и желание вновь услышать чужой смех.

Раздраженный непонятными клубком эмоций, он завернулся в одеяло с головой и крепко зажмурился, но воспоминания цеплялись, как репей, и не желали уходить.

***

Длинные белые соцветия покачивались на легком ветру, медленно роняя крохотные лепестки. Один опустился на оплетенные короной вокруг головы косы Её Величества; хотелось протянуть руку, смахнуть его с пепельных волос, но Ричард не смел – он не был тем, кому это позволено.

– Дикон, – глаза Её Величества в ярком солнечном свете казались совсем прозрачными. – То, о чем я хочу тебя попросить – чудовищно, и меня ужасает то, что я… что я вынуждена это делать…

Её голос сорвался; сердце Ричарда тоже дрогнуло, сжавшись от горькой нежности и тревоги.

– Ваше Величество!..

– Ты можешь звать меня Катари. Впрочем… боюсь, после того, что я скажу тебе сказать, ты уже не захочешь этого делать.

Ледяные тонкие пальцы легли на запястье Ричарда, порывисто и слабо сжались.

– Я исполню, о чем вы попросите! – в эту секунду он был готов кинуть к ногам этой хрупкой, как первый весенний цветок, женщины весь мир – и даже больше.

На бледных губах королевы мелькнула грустная улыбка.

***

– А сударя оруженосца вашего-то? Будить?

– Нет, пусть спит.

Едва-едва приподняв ресницы, Ричард из теплого кокона одеял наблюдал за Алвой. Потрепав довольно машущего обрубком хвоста Лово, он встал на краю крыше, гибко потунулся, раскинв руки в стороны.

– О завтраке распорядиться, монсеньор? – Вполголоса поинтересовался позвякивающий чем-то в своих вещах Коннер.

– Пока только о шадди, в моих седельных сумках есть зерна, – запустив пальцы в волосы, Алва прочесал длинные пряди, а потом принялся неторопливо заплетать косу.

В Надоре косы плели не так. Удивленный собственной мыслью – будто ему есть дело до волос Ворона! – Ричард прикрыл глаза, проваливаясь в уютную дрему.

***

– Юноша, вы заснули?

Ричард вздрогнул, когда защищенный колпачком кончик шпаги уперся ему в грудь.

– Какая из наискучнейших поэм Дидериха вас так увлекла ночью, что вы опять не выспались? Впрочем, не отвечайте, а то еще начнете мне читать его по памяти, а этого я не выдержу.

Герцог Алва смотрел на Ричарда с насмешливым прищуром. Утреннее солнце заливало его фигуру, обрисовывало широкие плечи под белой рубашкой и превращало глаза в яркую лазурь.

«То, о чем я тебя прошу, Дикон… то, о чем просим мы все! – так чудовищно…»

– Монсеньор… – он чуть подался в сторону, ощущая, как кончик шпаги скользит по груди. Облизнул губы, вспомнив скабрезные перешептывания однокорытников в Лаик; кажется, это Эстебан рассказывал кому-то – Константину? Юлиусу? – о том, как соблазнительно это выглядит – острый язычок юной девы, скользящий по пухлым губам…

– Да, юноша? – Герцог Алва вскинул одну бровь и увел шпагу от его груди. – Если вы устали, так и скажите, не стоит хлопать на меня глазами непроснувшейся совы.

– Нет, нет! Я готов продолжать!

Он не был юной девой; но, возможно, будь он ею – мысль нелепая, абсурдная, даже немного пугающая, – стали бы эр Август и Её Величество обращаться к нему за помощью? Нет, наверняка нет. То, где герцог Окделл найдет в себе силы, юная девушка… Ужаснувшись мысли, что на его месте могла бы оказаться Айрис, Ричард дёрнулся в сторону, чудом увернувшись от хитрого финта.

Вновь сверкнули, рассыпав блики, сапфиры на тонких пальцах; Ричарду показалось на мгновение, что герцог Алва улыбается, но это было, конечно, лишь его разыгравшееся воображение. Под шквалом быстрых атак пришлось выкинуть из головы все лишние мысли, сосредоточившись лишь на том, чтобы уворачиваться от блестящего на солнце клинка.

И лишь за завтраком, который герцог Алва неожиданно решил разделить со своим оруженосцем, Ричард вернулся мыслями к тому, что поручили ему эр Август и Её Величество.

Тихий голос Катари эхом звучал в голове, в такт звону ложки о стенки фарфоровой чашки.

«Запятнать свою душу и тело… подобраться ближе…»

Отвращения при мысли о неведомой еще ему плотской близости не было, лишь осознание, что это предательство, низкое и подлое, грешное и противное Создателю. И пусть Ричард был вынужден принести клятву, это его собственные губы произнесли заветные слова – о чести и жизни.

– Хватит бить алатский фарфор, юноша.

Ричард вскинул глаза на эра. Тот сидел, небрежно облокотившись об стол и уронив подбородок на узкую ладонь.

– Простите, эр… монсеньор.

Отложив ложечку, Ричард как можно более расслабленным жестом вскинул руку к вороту рубашки, чуть расслабив завязки. Мягкое полотно скользнуло, открывая ключицы. Герцог Алва поднёс к губам фарфоровую чашечку, отпил шадди и повернулся к вошедшему слуге, словно не заметив нелепого движения Ричарда.

Опустив голову в попытке скрыть полыхнувшие от смущения щеки, он попытался взять себя в руки. Было неловко от своего поведения, но всё остальное вызывало лишь любопытство – не горячечное, а спокойное, будто Ричард был готов перевернуть страницу интересного учебника, и только. В его душе все еще полыхала ненависть к Ворону – за растоптанный и вынужденный прозябать в бедности Надор, за смерть отца, за унижение Её Величества, за ту пропасть, в которую Талиг катился по воле кардинала и всех, кто прислуживал ему. И эта ненависть мешалась с любопытством и восхищением, с желанием быть замеченным и той неловкостью, что Ричард чувствовал от каждого вопроса, обращенного к нему.

Сбитый с толку собственными эмоциями, он запоздало заметил, как Алва изящным жестом поднялся из-за стола – и вскочил следом.

– Сидите, юноша, не отвлекайтесь от своих, наверняка весьма интересных, мыслей. Увы, у меня дела и я не могу позволить себе всё утро любоваться занимательными выражениями вашего лица.

Кинув на Ричарда насмешливый взгляд, Алва вышел, оставив его наедине с сумбурными мыслями и недопитым шадди.

***

– Вставайте, сударь, – его потрясли за плечо, что-то громко фыркнуло над ухом. – Выдвигаемся скоро.

Сон слетел Ричарда в одно мгновение. Он рывком сел.Рядом с разбудившим его Коннером крутился лохматый больше обычного, успевший посадить себе на шерсть новых колючек, Лово. На краю крыши, запивая лепешку чем-то из фляги, сидел Алва. Успевшее высоко подняться солнце бросало блики на его еще влажные волосы, золотило бледную кожу.
Растерев ладонями лицо, Ричард выпутался из-под теплого темно-синего плаща, и лишь спустя пару секунд осознал, что едва уловимый запах благовоний ему не привиделся в полусне.

Алва накрыл его своим плащом. Растерянно сжав в пальцах тонко выделанную шерсть, Ричард поднялся и, аккуратно свернув плащ, положил его рядом с Алвой.

– Спасибо, монсеньор.

Тот глянул искоса, глотнул вина и пожал плечами:

– Вы даже во сне страдали от необходимости спать под козьими шкурами, юноша.
Ваше мученическое выражение лица разрывало мне сердце.

«В прошлый раз вы не издевались», – Ричард вновь бездумно провел пальцами по шерсти, а потом, опомнившись, положил плащ рядом с Алвой. «Впрочем, в прошлый раз это был не плащ...»

***

Давно перевалило за полночь, но сон не шел. Из приоткрытых створок тянуло приближающейся грозой. Пламя свечей подрагивало под порывами свежего ветра, и чернильные строчки расплывались перед глазами. Отчаявшись, Ричард отложил книгу. Сосредоточиться на чеканных строфах Дидериха не получалось.

Он пытался. Видит Создатель – хотя нет, ему лучше не смотреть на Ричарда Окделла и его предательство и подлость – он действительно пытался.

Смотрел из-под ресниц, а когда натыкался на ответный взгляд, пристальный и насмешливый, вспыхивал и отводил глаза в сторону. Выходил на тренировки в одной рубашке, выбирая сшитые из самого тонкого батиста. Отправляясь с эром во дворец, держался к нему совсем близко – и пару раз получил раздраженное «не сопите на ухо, юноша».

Подражая Алве, он купил в лавке цирюльника душистое масло («ирис и шалфей, молодой господин, это прекрасный выбор!»), и каждое утро наносил на волосы, чувствуя себя нелепо и глупо, пару капель. Но все, чего он добился, было небрежно брошенное Алвой «столица благотворно на вас влияет, юноша, но, мой вам совет, не выливайте на себя полфлакона, дамам это не понравится» в тот злополучный день, когда Ричард случайно переборщил с маслом.

Алва смотрел на своего оруженосца, как на пустое место; порой – как на что-то забавное и немного раздражающее, но и только.

Рывком поднявшись из кресла, Ричард в пару шагов дошел до окна, дернул створки на себя и глубоко вдохнул прохладный, наполненный свежесть грядущей грозы, воздух. Все его бесплодные попытки значили лишь то, что он недостаточно старается… Сжав пальцы на подоконнике, Ричард прикрыл глаза и сделал пару глубоких вдохов, успокаиваясь. Раз так, то он должен действовать иначе… Решительней!

Торопливо умывшись, он переоделся в свежую одежду и, пригладив волосы, вышел из своих покоев в полутемный коридор. Особняк погрузился в тишину, но Ричард знал – Алва еще не спит.

Он был у себя в кабинете; узкая полоса света пробивалась под дверной створкой. Дождавшись едва слышного сквозь толстое дерево разрешения войти, Ричард перешагнул порог, ощущая, как внутри всё скручивает в холодном, липком предвкушении.

– Эр Рокэ… – его взгляд метнулся к письменному столу, но Алвы там не было.

Лишь спустя мгновение Ричард осознал, что тот сидит у камина. Отсветы камина играли на стекле бокала и винных бутылок, а в руках у Алвы были какие-то бумаги. Десятки писем лежали рядом, небрежно брошенные на черные шкуры.

– Что за срочность, юноша?

– Я…

«Я должен втереться вам в доверие, нарушить клятву оруженосца о чести, обмануть вас ложным вожделением, стать шпионом и лжецом во имя спасения всех Людей Чести…»

– Помочь вам? – Он кивнул на ворох бумаг.

Алва вскинул бровь:

– Решили вспомнить о своих несуществующих обязанностях? Похвально, хоть и несколько запоздало, – Ричард уже успел нахмуриться и гневно вскинуть подбородок, когда он добавил. – Впрочем, почему бы и нет? Думаю, с сортировкой прошений вы, может быть, справитесь.

Это небрежное «может быть» задело, но Ричард все равно прошел вглубь кабинете и опустился на край черной звериной шкуры среди бумаг и писем.

Алва небрежно указал ему на одну из расползшихся стопок.

– Прошения о переводах и повышениях – в одну сторону, всё, что имеет отношения  к делам интендантов – в другую, донесения – мне в руки. Вы запомнили, юноша?

– Разумеется, – огрызнулся Ричард. Алва дернул уголком рта в быстро усмешке, отпил вина и вернулся к бумагам.

Кабинет заполнила тишина, нарушаемая лишь шелестом бумаг и тихим, едва-едва слышным звоном, когда Алва брался за бокал унизанными перстнями пальцами. Ричард краем глаз следил за своим эром, всё пытаясь подгадать момент, когда он мог бы придвинуться ближе. Но двигаться с места не хотелось; как бы Ричард не пытался представлять себе то, что произойдет, если ему удастся соблазнить Алву, эти фантазии всё ещё не вызывали в нём отвращения – в отличие от ощущения себя предателем.

И потому он только искоса следил за Алвой; как тот иногда хмурился и потирал висок, как порой с усилием проводил пальцами по глазам, как отбрасывал темные пряди с лица и, не отрывая взгляда от документов, отпивал вино.

– Если вам скучно, Ричард, то можете отложить всё это и отправляться к себе, – Алва поймал его взгляд, глянул мельком – разочарованно? насмешливо? – и отвернулся, потеряв к оруженосцу всякий интерес.

– Мне не скучно! – Ричард наконец отложил прошение о переводе некоего сержанта Гейнсбери из Северной Армии в Южную и взялся за следующее письмо. – Я просто…

Пытаясь вывернуться и отыскать нужный ответ, он невольно опустил взгляд на схваченный документ, пробежал глазами первые строки и нахмурился:

– … не всегда понимаю, к чему относятся некоторые прошения.

Вскинув бровь, Алва протянул руку и, перехватив у Ричарда бумаги, быстро проглядел их.

– Привыкайте к этим чернильным витиеватостями: некоторые штабные офицеры пытаются за ними спрятать свою некомпентентность. Отправим это в интендантскую службу. Запомните, Ричард – не страшно чего-то не знать или не понимать. Гораздо хуже делать вид, что ты мастер во всем, при этом даже не понимая, как быть глупцом.

– Но над твоим незнанием могут смеяться.

– Тот, кто будет делать это – либо глупец, либо подлец. Ни тех, ни других слушать не стоит.

Неожиданно Алва поднялся и, гибко потянувшись, отошел к шкафу с резными дверцами из черного дерева. Вернулся он быстро и со вторым бокалом.

– Не дело разбирать все эти льстивые великоречия на трезвую голову, – плеснув в бокал вина, он протянул его Ричарду. – «Темная кровь» пятилетней выдержки. Не бросайтесь пить её сразу, юноша.

В кабинете вновь стало тихо. Проглядев с полдесятка писем, Ричард наконец решился попробовать вино – терпкое, оно напомнило ему запретную сладость из детства, выдержанные в кассере сливы, которые, когда еще был жив отец, порой подавали к столу во время визитов в Надор редких гостей. Тишина, ударившее в голову вино и тепло, идущее от камина, навевали дремоту, но Ричард упорно вчитывался в письма и доклады.

Рядом шелестел бумагами Алва, и думать о том,  что ему предстоит сделать, не хотелось; на это у Ричарда будет еще время – завтра или послезавтра, но, видит Создатель, не сегодня! Сидеть бок о бок с врагом Талигойи, с убийцей отца, было странно, почти жутко – и одновременно уютно. Расслабившись, Ричард сгорбился, сел поудобней, скрестив ноги и, кажется, заметил краем глаза быструю улыбку Алвы.

Груда писем постепенно таяла, распалась на несколько ровных стопок, а когда она закончилась, Алва кивнул на еще одну. А потом – еще. По ощущениям Ричарда время приближалось к рассвете, песка в глазах становилось все больше, но он упорно шуршал письмами, лишь изредка поводя затекшим плечами. За окном должна была бушевать гроза, яростная, летняя, с пробирающими до костей раскатами грома, но Ричард не слышал даже отзвуков. Пугающая гроза была где-то за границей его маленького мира, сузившегося до пахнущего чернилами и морисскими благовониями кабинета.

Он не запомнил, как задремал – вот он растягивается на шкурах, чтобы удобней было читать письма, а вот уже лежит, уткнувшись щекой в длинный мех. Из дремоты его вырвал тихий скрип. Отойдя к окну, Алва слегка приоткрыл его, впустив в кабинет влажный воздух и сероватый предутренний свет. Поерзав, Ричард натянул выше что-то тяжелое, едва заметно пахнущее розами и чем-то терпким, и лишь спустя пару мгновений понял, что это был колет – чужой, из расшитого серебряной нитью черного бархата.

Осознание, что Алва накрыл его своим колетом, не вызвала ужаса, утонув во всё еще заполняющем Ричарда ощущении уюта. Противиться этому не хотелось и, подтянув колет повыше, он нырнул обратно в дремоту.

***

– Горные ызарги?

Ричард вскинул голову, отвлекшись от чистки пистолета на звучащие у входа в палатку  голоса.

– Горные, монсеньор. И они позлей-то степных будут, жабу их соловей.

Отложив пистолет и шомпол с намотанной на него ветошью, Ричард тихо поднялся из-за походного стола и, крадучись, подошел к откинутому пологу. После утренней тренировки Алва передал ему оба своих пистолета, приказав привести их в порядок. Простые, с изящной инструктацией серебром по рукояти, они выглядели куда проще, чем те, что Ричард видел у других офицеров, без богатой резьбы и отделки, но идеально ложились в руку.

– Досаждают хуже барсов?

Ричард не видел лица Алвы, спрятавшись за парусиновой стенкой, но легко представил себе, как тот вскидывает бровь.

– Еще как! Разведчикам от них худо – кусают, если припасы не спрятал – считай, что без них остался. А вы, верно, и не слышали никогда про них, монсеньор?

– Тут вы угадали, полковник. Горы Кэналлоа полнятся многими чудесами, порой прекрасными, порой – чудовищными, но ызаргов среди них нет.

– Да какое чудо… Они в норах живут, а среди бакранов считают, что их мясо, этот, изыск!

– Ызыск, – ровным голосом поправил его Алва, и Ричард едва удержался от наверняка выдавшего бы его смешка. – Ызысканные ызырги.

– Ну… да? – Явно сбился с мысли Коннер, а потом громко расхохотался. – Да вы шутковать изволите, монсеньор! Но я пробовал этих тварей как-то: бакраны правду говорят, мясо у них, хоть и хищники, но на вкус – что твоя нежная курятина.

– Если они живут в норах, значит, охотятся на них, как на лис?

– А вы задумали чего, монсеньор?

– Хотя высокое светское общество от нас далеко, нельзя не забывать о славных охотничьих традициях талигской знати… Юноша!

Застигнутый врасплох, Ричард послушно шагнул из-за полога и сощурился на яркий солнечный свет.

– Эр Рокэ?

Алва дернул уголком рта, но одергивать его не стали.

– Ричард, вы успели во время нашего неторопливого путешествия по Варасте увидеть хоть одного ызарга?

– Только в Лаик, в книге по землеописанию, – его эру вряд ли было интересно, но Ричард зачем-то уточнил, – «О тварях варастийских: чешуйчатых и шерстяных» отца Келемена Алатского. Там были иллюстрации…

– Что стоит чернильный рисунок рядом с настоящей чешуйчатой тварью, – глаза Алвы свернули азартом, а лицо в мгновение стало юным, растеряв всю жесткость и насмешливость. – Собирайтесь, юноша, мы с вами отправимся на охоту. Или вы хотите весь день просидеть среди ветоши и льняного масла?

Ричард не хотел.

Ближайший склон, усеянный норами ызаргов, как эпинский сыр – дырками, оказался совсем не далеко от горного лагеря.

Ричард торопливо карабкался по узкой тропе, то и дело поднимая глаза на идущего впереди Алву – тот не шел, почти бежал вперед, упруго и легко. Без плаща и даже колета, в черной рубашке с закатанными рукавами, обнажающими бледные предплечья, он был совсем не похож на всесильного и и опасного Первого маршала. В ярком солнечном свете черные волосы отливали синевой, точно вороньи перья, и на мгновение Ричард представил себе далекую Кэналлоа, населенную такими людьми-птицами – с черными перьями и злыми глазами.

Из фантазий его выдернула осыпавшаяся под ногами тропа – резко сузившись и круто взяв вверх, она превратилась в едва различимую линию на серых камнях; Ричард видел такие в Надоре, в местах, где по скалистым склонам водили овечьи стада.

Камни с шумом осыпались под руками, и Ричард скользнул по склону вниз – не страшно, но обидно. Над ним что-то мелькнуло и, вскинув голову, он без раздумий ухватился за протянутую руку. Легко балансируя на камнях, Алва без труда потянул его вверх. Узкая, теплая ладонь с  пересекающими пальцы металлическими ободками, держала крепко. Алва рывком втащил Ричарда на узкий карниз, и на одно мгновение они оказались вплотную друг к другу.

Поблескивающие на солнце синие глаза Алвы сейчас казались чуть светлей обычного, и глядя в них, Ричард неожиданно осознал, что давно не пытался следовать просьбе эра Августа и Катари; кажется, он прекратил все свои дурные попытки после смерти Оскара – слишком раздавленный, он ощущал тошноту при мысли, что нужно приблизиться к Алве, а потом стало и вовсе не до того.

Сейчас тоже об этом думать не хотелось; несмотря на пролегавшую между ними пропасть, заполненную кровью, смертью и предательством, Ричарду нравилось быть оруженосцем Алвы. Нравилось выполнять его поручения – понятные или безумные, нравилось сидеть в его палатке во время советов Первого маршала с офицерами, нравилось быстро улыбаться в ответ на обращенные не к нему шутки.

– Как мы будем ловить их? – Спохватившись, он отодвинулся от Алвы, все еще чувствуя хватку чужих пальцев на своей ладони.

– Кто-то из нас завернется в козью шкуру, юноша, и будет лежать на камнях, приманивая ызаргов. Можно даже жалобно блеять.

Ричард, прекрасно понимая, что «кто-то» окажется им, гневно выдохнул:

– Эр Рокэ!

Ярко-синие глаза сощурились, изогнулся в насмешливой улыбке уголок рта.

– …у нас нет с собой шкуры, – запоздало осознал Ричард. Алва в ответ рассмеялся.

Блеять, конечно, не пришлось. Но искать норы ызаргов, перепрыгивая с камня на камень, рвать и подпаливать колючую, царапающую руки траву, а потом лежать на твердой земле плечом к плечу с Алвой – пришлось. В локти и живот неприятно впивались камни, нестерпимо хотелось пошевелиться, но Ричард, то и дело косясь на замершего рядом Алву, заставлял себя лежать неподвижно.

В зарослях серовато-зеленой травы мелькнули гибкие тела – потревоженные шумом и дымом, ызарги выбирались из нор. Ричард крепче сжал пальцы на рукояти пистолета.

– Не спеши! – Выдохнул Алва, перехватив его за предплечье. Из-за жары Ричард тоже закатал рукава рубашки, и чужие пальцы ощущались на обнаженной коже горячими.

Прикосновением было привычным, знакомым.

Ричард не задумывался об этом раньше, но сейчас, лежа на колких камнях, осознал, как часто им с Алвой доводилось касаться друг-друга: на тренировках, когда его поднимали с пыльной земли, протянув руку, на советах, когда нужно было что-то передать или налить вина.

Порой, уставший после тренировок, Ричард садился у какого-нибудь нагретого солнцем камня и дремал, а, просыпаясь, порой обнаруживал, что рядом, почти касаясь его плечам своим, сидит его эр – то просматривая какие-то документы, то просто глядя в небо.

Когда он успел привыкнуть? И когда успел полюбить чужое присутствие рядом? Когда свыкся с тем, что видит Алву во снах? Не в непристойных, нет – Ричард не был уверен, приходили к нему ли они хоть раз. Об этих снах шептались в Лаик, пересказывая шепотом друг-другу запомнившиеся подробности, о них жаловались в горном лагере. Все обозные женщины остались в Варасте, и среди военных ходили непристойные шуточки о дуплах, дружесках руках и довольствованиях снами. Все эти шепотки обтекали Ричарда стороной.

Сны, если и приходили, были о другом – об Оскаре, о пылающих башнях в степе, о Надоре. Еще снился Алва – часто, и почему-то почти всегда он стоял на палубе какого-то парусники, подставив лицо соленому ветру.

– Не спите, Ричард! – Шепот Алвы обжег ухо. – Ну, давайте!

Два выстрела прозвучали одновременно, эхом завизжали ызарги. Потрепав Ричарда по плечу, Алва гибко поднялся с камней.

– Готовы пробовать горные изыски, юноша?

Ричард был не готов, но эр улыбался так широко, так азартно поблескивал глазами, прокручивая в ладони пистолет, что он тут же вскочил с камней – не так ловко, но чужое веселье пьянило не хуже вина.

***

В чужой палатке пахло чернилами, вином, влажной парусиной и порохом. Лежа без сна, Ричард ворочался под одеялом – казалось, он ощущает все мелкие камни и трещины на земле даже через тонкий тюфяк.

Тишина, непривычная после долгих месяцев, проведенных в палатке для порученцев, тоже не помогала успокоиться, тревожа своим обманчивым спокойствием. Позволь себе расслабиться, доверься тишине – и придут сны. Жуткие, полные грохота камней, шума воды, криков умирающих людей – после уничтожения Барсовых Очей такие сны приходили к Ричарду постоянно, заставляя его просыпаться с криком посреди ночи, тревожа других порученцев.

– Так не пойдет, юноша, – Ричард не жаловался своем эру, но тот откуда-то обо всём узнал, как и всегда. – Меня кошмарами не напугать. Будете спать в моей палатке – уж для ваших вещей там место найдется.

Ричард согласился легко.

Он давно не думал о том, на что уговорили его пойти эр Август и Катари. Чужие слова, полные страха и беспокойства, выцвели в памяти, превратившись в рисунок, поверх которого широкой кистью нанесли яркие мазки-воспоминания о совсем других вещах.

– Я не буду этого делать, – то, что Ричард понял – и понял давно, но упорно избегал этих мыслей, теперь вырвалось наружу беззвучным шепотом. – Не стану. Не хочу.

– Чего вы не хотите, Ричард? Спать? Это я уже понял по вашей возне, – не плечо легла теплая рука, сжалась, потом Рокэ взъерошил ему волосы на затылке. – Если не собираетесь преприятнейше проводить время в обнимку с тощей подушкой, можете помочь мне – к сожалению, победа никого не освобождает от бумажного потопа. Даже Проэмперадоров.

«Так уже было», – спустя полчаса Ричард замер, слепо глядя на рапорт какого-то теньента из артеллерийского полка по делу о пропаже двух бочек пороха. В Олларии, в кабинете, со стен которого смотрят, не мигая, кабаньи головы. Только тогда не было тихих смешков Ричарда в ответа на шутки Рокэ, не было фляжки с терпким вином, что они передавали друг-другу, не было ощущения, что так, плечом к плечу,  в освещенной несколькими фонарями палатке, он готов просидеть всю ночь.

Заставив себя дочитать рапорт, он отложил его в нужную стопку – и решился на вопрос, давно колющий своей незаданностью, словно мелкая заноза.

– Эр Рокэ… а когда вы поняли, что вам не нравятся туберозы и, – Ричард вспомнил лаикские уроки, посвященные традициям придворной тайной переписки, – и хризантемы?

Рокэ вскинул бровь. Неясный свет фонарей превратил синеву глаз в ночную темноту, сгладил острые углы лица.

– Слишком поздно – и я успел понаделать ошибок, которых можно было бы избежать.

– Мне жаль.

– Нет смысл жалеть о том, что прошло, Ричард. Лучше сделать так, чтобы не пришлось жалеть о грядущем.

В грядущем у армии была зимовка в Тронко: в заснеженном, погруженным в холодную спячку Тронко, где не будет ничего, кроме вина и скуки – и где живет рыжеволосая свояченица губернатора. Ричард вспомнил, так ярко и четко, словно это произошло вчера, военный совет в особняке губернатора – и быструю, болезненную гримасу, мелькнувшую на мгновение на лице Рокэ, когда тот вышел из своих покоев. Как Ричард тогда думал, где он отлично проводил время с рыжеволосой красоткой, сладко пахнущей туберозой. Как он понимал теперь – Рокэ было совсем не весело.

– Монсеньор! Если в Тронко… если вам захочется сбежать от того, что вам будут настойчиво предлагать, то я, как ваш оруженосец, готов помочь вам избежать этого, – Рокэ молча смотрел на него, по-птичьи склонив голову на бок, но Ричард упрямо пошел до конца. – В Лаик мы ставили с другими унарами небольшие мистерии по заданию менторов и, думаю, я смогу соврать, что вы… не сможете. Или заняты.

– Я запомню это предложение, – Рокэ тряхнул головой и рассмеялся, а затем, протянув руку, растрепал Ричарду и без того взъерошенные волосы. – Ложитесь. Думаю, документы вас достаточно уже утомили.

Уже сквозь дрему Ричард услышал тихий шорох. И ощутил, как Рокэ садится на край тюфяка, привалившись к нему полубоком. Зашелестела бумага, вновь запахло вином.

– А говорили, оруженосец вам не нужен, – пробормотал он, аккуратно переворачиваясь на бок и убирая локоть из-за чужой спины, чтобы Рокэ было удобнее опираться. Ответом ему было молчание, но легшая поперек живота рука вздрогнула, будто Рокэ беззвучно засмеялся.

Анон

Re: ОЭ-фест

64. Вальдмеер, NC-17, драма, fem!Кальдмеер канонично попадает в плен, и когда это обстоятельство обнаруживается, оно меняет все, даб-кон

▼часть 12/?, ок 1000 слов⬍

Они поднялись с голого каменного пола, покрытого соломенной трухой, один за другим, глухо позвякивая металлом кандалов. Заросшие, в рваной одежде, многие босые. Виднелись повязки в бурых пятнах, у одного плетью висела рука, кто-то хромал. Тяжело пахло кровью и нечистотами. По окрику фрошера выстроились вдоль стены. И смотрели, молча смотрели. А Олаф смотрел в ответ, и в горле стоял ком.

Эта горстка людей, переносящих все тяготы поражения и плена — все, что осталось от Западного флота. Все, что осталось у Олафа Кальдмеера. Они должны были проклинать своего адмирала, того, кто привел их сюда, но они молчали.

Олаф шел сюда, чтобы узнать, как улучшить положение пленных, а при возможности подбодрить, но сейчас не находил верных слов, не прозвучавших бы фальшиво. Что мог сказать он, кого фрошеры лечили, хорошо кормили и не тронули до сих пор, людям с запястьями и щиколотками, стертыми до мяса железом?

— Господин вице-адмирал, — Олаф повернулся к Вальдесу, стоявшему на шаг позади. Наверное, надо было просить, но голос звенел командной сталью: — Я требую расковать моих людей и пригласить к ним врача. Я сомневаюсь, что побег отсюда возможен, и тогда это все — бессмысленная жестокость.

Вальдес посмотрел цепко, в глазах мелькнуло что-то восхищенное. Потом он нахмурился виновато, оглядел моряков.

— На самом деле я должен был проверить пленных раньше, — неловко улыбнулся он. — Это моя вина, и вы теперь наверняка решите, что я намеренно мучил ваших соотечественников, но, уверяю, это не так, — он взял в ладони руку Олафа, будто желая согреть, и тот от удивления не успел вырваться.

— Шлюха фрошерская! — прилетело в спину.

Олаф всегда знал, с чем он столкнется, если — когда, — правда выйдет наружу. И все-таки стало больно. Он обернулся медленно, желая зачем-то посмотреть в глаза того, кто выкрикнул эти грязные, эти справедливые слова.

Опоздал. Молодой матрос согнулся, закрывая лицо руками и капая кровью на пол, а рядом фрошеры уже наступали на ударившего товарища моряка.

Олаф хотел привычно отдать приказ остановиться, но тут же понял, что фрошеры не послушают его. К счастью, Вальдес крикнул:

— Отставить!

Потом посмотрел на Олафа. Глаза у него были бешеные, губы плотно сжаты.

— Пойдемте, — не предложил, приказал он. — Не стоит задерживаться, вас уже поблагодарили. Врач осмотрит их сегодня же. А вот по поводу кандалов я пока подумаю.

Взял под руку жестко, пальцы больно впились в плечо, из камеры почти выволок, Олаф успел лишь бросить взгляд назад.

В коридоре Олаф вырвался. Странно было, что Вальдес так разозлился из-за мелкого, в общем-то, происшествия. Дать себя увести, оставшись в неведении по поводу судьбы того, выкрикнувшего, было нельзя.

— Я надеюсь, вы не будете заниматься глупостями, и наказывать пленных за правдивые слова? — сказал в лицо Вальдесу, замер в напряженном ожидании.

Вальдес смерил Олафа взглядом.

— Не беспокойтесь о них.

***

В следующий два дня Олаф трижды просил Вальдеса разрешить посещение пленных. Тот отказывал, но позволил Олафу расспросить врача о здоровье людей. К счастью, было несколько ранений, перебитые конечности, но врач обещал, что все должны пойти на поправку.

Теперь, когда слабость несколько отступила, и горе, что туманило разум и заставляло выцветать мир, стало привычным, Олаф стал способен задуматься о вице-адмирале Вальдесе. Тот не был открыт, а характер его казался страстным, но переменчивым. Прозвище ему дали дриксенские моряки, за манеру боя. Но сейчас, познакомившись с ним лично, Олаф видел, что и на суше он вполне ему соответствует.

Вальдес угрожал, намекал на унизительное насилие, что ожидало Олафа, но раз за разом отступал. Играл, как кошка с мышкой, наслаждаясь страхом бесправного пленника? Желал лишь напугать, а в самом деле не собирался претворять свои слова в жизнь? Олаф скорее удивился бы, возжелай кто-то всерьез его немолодое, жилистое тело, в котором не было ни мужественной красоты развитых мышц, ни мягкой женской округлости.

А может, Вальдес имел какой-то более сложный план, лишь замаскированный похотью и желанием отыграться на пленном? Выведать, что творилось в голове у Вальдеса, было трудно, да и едва ли возможно. И Олаф решил, что пойдет в атаку открыто. Вальдес либо ответит прямо — к чему скрывать, если планы до безобразия обычны? Либо станет юлить или молчать, — и тогда это уже будет ответом. Олаф надеялся только, что сможет отличить, если тот солжет.

— Господин Вальдес, вы не сможете передать мое прощальное письмо на родину? — спросил он за обедом, когда принесли вторую перемену блюд.

Привлечь внимание удалось. Вальдес отложил приборы, подобрался, взглянул на Олафа с недоумением.

— Разумеется, письмо будет открытое, и только когда это позволят сделать отношения между нашими странами. Рано или поздно мир будет подписан, — тут же добавил Олаф. Конечно, он не собирался ничего писать. Приди такое к друзьям, оно могло бы принести беду. А попади к врагам...

— Вы решили умереть? — уголок губ Вальдеса нервно дернулся.

— Насколько я понимаю, когда Альмейда поймет, что понести я не в состоянии, меня и моих людей ждет казнь, — спокойно пояснил Олаф. Смотрел на Вальдеса прямо, подмечая каждый взгляд, каждый жест.

— Этого не будет, — Вальдес ответил жестко.

Олаф нахмурился. Такая самонадеянная глупость была странна даже для Бешеного.

— Я старше вас, и намного, — осторожно пояснил Олаф. — В моем возрасте это было бы чудом, а в чудеса я не верю. Вы можете предположить, что этого не произойдет?

— Вы не умрете, — повторил Вальдес, будто ставя точку.

Этот ответ, ничего не объясняющий, Олафа не устраивал.

— Через полгода вам надоем я, надоест брать верх в постели, — пожал плечами Олаф, где-то около ключицы дернуло, но несильно. — Я не думаю, что тогда вы станете спорить с Первым адмиралом. Я был бы вам благодарен, если бы вы сейчас согласились передать письмо. Это не обременило бы вас.

Вальдес поморщился, вздохнул. Накрыл ладонью руку Олафа.

— Успеете написать, — потом улыбнулся невесело, — Если не верите в возможность спасения своих людей, для чего же вы собираетесь терпеть полгода?

— За это время может многое измениться, например, будет заключено перемирие и начнется обмен пленными.

— Вы рассчитываете, что сможете вернуться? Вас примут в Дриксен? — пальцы его сжались на руке Олафа, не вырвать.

Стало больно, только не в ладони, а где-то в груди.

— Меня должны будут судить. Только не думаю, что дадут дожить до суда.

— Тогда я не стану отпускать вас в Дриксен, — но то пошутил, но то всерьез сказал Вальдес.

Позже, ночью, оплетенный всеми конечностями Вальдеса так, что не сдвинуться, не повернуться, Олаф думал о том, почему тот ушел от ответа. И картина пока упорно отказывалась складываться.

Анон

Re: ОЭ-фест

64. Вальдмеер, NC-17, драма, fem!Кальдмеер канонично попадает в плен, и когда это обстоятельство обнаруживается, оно меняет все, даб-кон

▼часть 13/?, ок. 1500 слов⬍

Дни шли однообразной чередой, складываясь в неделю, другую. Олаф обвыкся в доме Вальдеса. И, хотя Олаф почти не покидал комнат, он успел заметить, что дом очень тихий. Прислуги было немного, а по коридорам не сновали домочадцы и гости. Разве что, пару раз Вальдес упоминал фельпцев, но те жили в другом крыле.

На третью неделю принесли часть из заказанного платья. Олаф в замешательстве смотрел на то, как служанка раскладывает на постели женское белье, чулки, а после и украшенные замысловатой вышивкой по лифу домашние платья.

Вальдес, наблюдавший за всем действом, удобно строившись в кресле, усмехался.

— Госпожа адмирал, это не так уж сложно, зато вы сможете спуститься к обеду в гостиную. Вы ведь так и не поблагодарили Луиджи за то, что он вас спас, будет случай.

Олаф не хотел благодарить никакого Луиджи, впрочем, он и к красивым, и, несомненно, дорогим тряпкам перед ним не хотел иметь никакого отношения, однако мнения его не спрашивали.

Служанка, явно досадуя на неловкость и непонятливость Олафа, принялась помогать ему одеваться, то и дело указывая то поднять руки, то замереть, пока она зашнуровывала лиф или надевала на него нижнюю юбку. Потом, полностью одев, причесала, собрав волосы на затылке и замаскировав их короткую для женщины длину пышной лентой.

— Вы суровы даже в таком виде, — отпустил Вальдес сомнительный комплимент, в качестве последнего штриха накинув на плечи Олафа легкую газовую косынки, что хоть как-то прикрыла слишком глубокий вырез. — Не хотите взглянуть на себя?

Олаф сдержал вздох. Поднялся, и, стараясь не наступить на длинные юбки, подошел к зеркалу. Замер, пытаясь осознать. Из серебристой глубины смотрела немолодая, худая женщина. Щеку перечеркивал старый шрам, который она даже не попыталась прикрыть локонами. Слишком широкие плечи отчасти скрадывала нежная ткань полупрозрачной косынки. Бледно-голубое, расшитое ландышами платье казалось на ней слишком роскошным. Олаф мог представить себя знакомым с такой дамой — например, вдовой какого-нибудь барона. Но не мог осознать, что это он сам.

Вальдес встал за его спиной, посмотрел в зеркало через плечо. Так, рядом, они являли резкий контраст. Бледная, откровенно некрасивая и полуседая женщина терялась на фоне смуглого марикьяре с правильными, живыми чертами лица, выразительными черными глазами и рассыпавшимися по плечам кудрями.

— Вам очень идет, — сказал Вальдес, скользя взглядом по отражению Олафа, и тот посмотрел на него с удивлением. А Вальдес продолжил: — Сегодня закончились три недели, рекомендованные мэтром.

Олаф не сразу понял, о чем тот, а когда понял, закусил щеку изнутри. Спокойная, размеренная жизнь, в которой он беспокоился только об отчетах о состоянии здоровья пленных, расслабила его, заставила почувствовать себя в относительной безопасности. Он вдруг почувствовал, как близко к нему стоял Вальдес, так, что можно было ощутить тепло его тела. Олаф едва заметно отстранился.

— Подождете до вечера? — уточнил ровно. — Или желаете сейчас?

— Знаете, я не так уж спешу, думаю, завтра, — Вальдес не посмотрел на Олафа, он был занят — достал откуда-то украшенную голубыми камнями булавку, и, собрав концы косынки, приколол ею к корсажу Олафа.

После, удовлетворенно полюбовавшись на дело рук своих, вновь посмотрел в зеркало, и, поймав взгляд Олафа, улыбнулся и подмигнул ему, а затем отошел.

Засыпал в эту ночь Олаф плохо. Теплое дыхание Вальдеса щекотало шею, тяжелая рука лежала поперек груди, и Олаф вдруг подумал, что уже успел свыкнуться с этим, не полюбить, но перестать считать чем-то опасным. Так жители северных островов свыкаются с вечными холодными туманами, шквалистыми ветрами, и уже перестают обращать на них внимание.

Дело было давно решеное, и неизбежное, и все-таки Олаф подумал, насколько жесток будет Вальдес, и как многого захочет от Олафа. Сможет ли потом Олаф засыпать с ним в постели, без омерзения терпеть ночные объятия? Вряд ли.

Утром Олаф проснулся в дурном настроении, а вот Вальдес был бодр. Олаф, еще лежа в постели, хмуро следил, как тот умывался, как, скинув рубашку, обтирал стройное тело влажной тканью. Мышцы играли под смуглой кожей, и, наверное, в других обстоятельствах можно было бы Вальдесом залюбоваться. Словно почувствовав взгляд, он обернулся.

— Госпожа Кальдмеер, поднимайтесь, сегодня чудесное утро, — он улыбнулся мягко, кивнул на окна, где из-за неплотно задернутых штор пробивались робкие золотые лучики.

Когда Олаф привел себя в порядок и задумался, стоит ли позвать служанку, чтобы надеть платье и все, что теперь ему полагалось носить, или можно позавтракать и в одной рубашке, Вальдес заявил:

— Не будем ждать до вечера? По мне, так это ужасно скучно, что только ночь считают временем для любви. Чем утро не годится? Завтрак подадут только через полчаса.

Не дожидаясь ответа, он положил пару подушек на одно из низких кресел, так, чтобы они были у спинки. «Сейчас?» — подумал Олаф, но в этой мысли не было ни страха, ни давнего отвращения, только удивление.

— Садитесь в кресло, на край, — командовал Вальдес. — С подушками под спиной вам будет удобно, и плечо не разболится.

Когда Олаф медленно, будто во сне, выполнил приказ, Вальдес подошел к нему, поправил подушки, заставил сесть на самый край, поднял подол рубашки Олафа и помог развести ноги, едва не закидывая их на подлокотники.

— Так удобно? — уточнил Вальдес, Олаф в ответ лишь кивнул, ничего не болело, разве что пальцы судорожно впились в обивку кресла. Он ощущал себя выставленным напоказ.

Вальдес встал на колени перед креслом, скинул через голову рубашку, что успел надеть после умывания. Олаф против воли пробежал взглядом от его лица вниз, по голой груди, поджарому животу с дорожкой волос, к полувставшему крупному клинку. К горлу подкатило.

— Олаф, — пальцы больно впились в предплечье, чуть встряхнули, и Олаф поднял взгляд, сталкиваясь с взглядом Вальдеса.

Тот выглядел обеспокоенно.

— Госпожа Кальдмеер, прежде, чем мы что-то сделаем, я хочу попросить вас об одной вещи.

— Да? — Олаф нахмурился, не понимая, что еще от него требуется.

— Если вы почувствуете боль, настоящую боль, вы немедленно мне об этом скажете. Может быть неприятно, но если боль будет заметной, вы скажете, — Вальдес смотрел в глаза пристально, требовательно, и ждал ответа. — Обещаете?

Олаф против воли усмехнулся.

— Вы хотите сказать, что остановитесь, если я попрошу? — с горькой иронией сказал он.

— Тогда я сегодня остановлюсь, а в другой раз мы попробуем как-нибудь иначе, — абсолютно серьезно ответил Вальдес.

— Хорошо, — Олаф не собирался спорить. Равно как и пытаться что-то сказать, когда почувствует боль. Даже если Вальдес не лгал, не было никакого смысла растягивать пытку.

Потом нахмуренная складка между бровями Вальдеса разошлась, он неловко улыбнулся уголком губ, и вдруг стал казаться чуть младше.

— И еще, госпожа Кальдмеер, — слова текли из него рекой, он стал говорить будто торопясь не успеть, казалось, он смущен, как юнец, и только глаза, не отпускающие взгляд Олафа, были цепкие. — Я предполагаю, точнее, знаю, что подобное для вас внове, и, возможно, вас что-то удивит или не понравится...

Пока он говорил, он приблизился, одна рука его легла на бедро Олафа, вторая двигалась ритмично где-то внизу.

— Надеюсь, вы меня простите и будете снисходительны, потому что и для меня это в некоторой степени неизведанная территория... Кэцхен, хоть и прекрасны как всякая мечта, столь же и бесплотны...

Олаф попытался осознать, что говорит Вальдес, нахмурился, сказал:

— Вальдес, что за ерунду вы несете? Вы не могли до сих пор не быть с женщиной!

— Так вы все же будете ко мне снисходительны? — Вальдес улыбнулся неловко, и не думая опровергать слов Олафа, наклонился к нему еще ближе, но касаясь лишь рукой, лежащей на бедре.

Между ног толкнулось горячее, твердое, Олаф дернулся, попытался было отстраниться, посмотреть вниз, между их тел, но отстраняться было некуда, а взгляд Вальдеса держал. Олаф вглядывался в черную глубину, зрачки у Вальдеса были расширены, и все-таки взгляд не был пьяным от похоти, и это почему-то успокаивало. Вальдес нес какую-то околесицу, спрашивал, не больно ли, и двигал бедрами неглубоко, медленно. Больно и правда не было, по крайней мере, распирание и легкие саднящие ощущения Олаф за таковые не посчитал.

Все закончилось, едва успев начаться. Вальдес сжал ее бедро сильнее, вздрогнул, зажмурился как от боли, и тут же медленно отстранился. Олаф почувствовал, как из него вытекает теплое. Потом Вальдес помог свести занемевшие ноги, встал и вернулся с влажной тканью.

— Надеюсь, вы не успели растерять аппетита? — спросил он, заглядывая в глаза, пока обтирал Олафа тканью, а затем оправлял на нем рубашку. — Марта обещала приготовить сегодня замечательный...

Олаф слушал Вальдеса и не слушал, иногда теряя нить разговора. Очнулся лишь, оказавшись усаженным за стол. В одной рубашке, на которую Вальдес сверху накинул плед, поясняя, что иначе госпожа Кальдмеер может замерзнуть, а это никак не рекомендовано после ранения. Сам он успел надеть рубашку, чулки и штаны.

Служанка принесла завтрак, и Вальдес выставил ее, едва она расставила блюда, сам ухаживая за Олафом. А тот пытался осознать произошедшее, и не мог. Это не было похоже ни на что из того, что он представлял. Не было ни страха, ни отвращения, ни боли, лишь недоумение свершившемуся столь буднично и быстро.

Вальдес спрашивал что-то настойчиво, видимо, уже во второй раз, и Олаф вынырнул из раздумий.

— Госпожа Кальдмеер, вы не ответите на один вопрос? Он уже давно меня интересовал. Да и Рамона, я уверен, тоже.

Холодом продрало по позвоночнику. «Он хочет воспользоваться моей растерянностью», — подумал Олаф. — «До сих пор ни о чем не спрашивали. Почему не пытки? Так проще. Или это будет позднее?»

А Вальдес выглядел беспечно, ждал ответа, наливая сливки в чашку Олафа.

— Если сочту нужным, — прозвучало как хрип.

— Я очень надеюсь, что это не тайна, — засмеялся Вальдес. — Помните, весна 375-го года, у берегов Каданы? Три дриксенских корабля против десяти талигойских? Это был мой первый выход в море на военном корабле, мне было тринадцать, и я представлял себя настоящим моряком. А вам удалось потрепать нас и исчезнуть между островов. О, как все проклинали вас! И я до сих пор мечтаю узнать, как вам это удалось. Расскажете?

Анон

Re: ОЭ-фест

Исполнение заявки шестого круга:

94. У Дика рельефная мускулатура, и практика кулачных боев от капитана Рута. Алва учит Дика как складывать кулак. Дик послушно "учится", потом выясняется правда. Алва чувствует себя дураком слегонца, злится, при этом залипает на Дика - бойца с бицепсами и прочим.

Джен, частичное соответствие заявке, тема Зимнего Излома проникла сама собой и заняла одно из центральных мест в тексте
АУ, агнст, флафф, фиксит сорт оф
Рокэ Алва, Ричард Окделл, много разных кэналлицев фоном, упоминается Эгмонт Окделл

2277 слов

Чемпион Лита

▼Скрытый текст⬍

Зимний Излом в Кэналлоа не сопровождался ни морозом, ни снегом, ни длинными непроглядно темными ночами. Может быть, поэтому здесь этот праздник не имел такого значения, как на севере, где он считался самым важным и любимым в году.
    Но, конечно, все равно оставался праздником и в Кэналлоа. Ночь напролет люди жгли на улицах высокие костры, ели и пили, танцевали и пели. А для тех, кому хотелось показать удаль, в эту ночь проходили на главной площади каждого города, городка и даже более-менее крупных деревень кулачные бои.
    По традиции они назывались Литовыми игрищами, а победитель объявлялся Чемпионом Лита. Но и живущие в Кэналлоа честные олларианцы не брезговали участвовать, чтобы на год обзавестись славой первого в округе бойца.
    Рокэ Алва, соберано Кэналлоа, планировал появиться на главной площади Алвасете как раз к объявлению очередного чемпиона, а перед этим, как принято, побродить в толпе, разделяя радость со своими подданными. Все шло отлично, и ночь для Рокэ текла вполне приятно…
Пока вдруг не выяснилось, что на площадь надо бы поспешить:
— Оруженосец вашей милости в схватке Лита вышел из общего круга и теперь в числе шестнадцати лучших бойцов будет биться за возможность стать чемпионом.
Это Окделл-то, который всего несколько месяцев назад, когда Рокэ объяснял, как следует складывать кулак для удара, смотрел в ответ глазами такими круглыми и пустыми, словно мысль драться с кем-то врукопашную никогда прежде не приходила в эту упрямую надорскую голову.
    И вот на тебе! Мальчишке бессовестно везло во всем. А он принимал это как должное, и сейчас несомненно возомнил себя великим бойцом, так что полезет на рожон. И тянет ведь его на ратные подвиги, то дуэль с семью разом, то восемь поединков подряд во славу Лита. Одно хорошо, в Кэналлоа можно не опасаться, что среди других претендентов затаился наемный убийца, посланный специально за Ричардом: переходить дорогу соберано, убивая его оруженосца на его же земле, дураков не нашлось бы ни за какие деньги.
    Но всегда оставался шанс, что мальчишку покалечат, а то и прикончат случайно. Никто же не знает, что выходит не против настоящего тренированного бойца, а против высокомерного щенка, который ничего, кроме как задирать нос, не умеет.
    Рокэ внутренне кипел от дурных предчувствий и раздражения и думал, что после такой выходки непременно запрет своего бестолкового оруженосца в библиотеке замка до самого возвращения в Олларию. И что напрасно вообще притащил его в Кэналлоа. Пусть бы ехал в свой Надор! И сидел там тихо среди замшелых камней и сугробов.
    Все равно здесь он только мрачно таращился на все незнакомое и непонятное, то есть практически на все вообще. А последние дни еще бурчал себе под нос, что Зимний Излом без снега не Зимний Излом.
    Собственно, потому-то Рокэ и отпустил Ричарда этой ночью от себя. Понадеялся, что так он лучше развеется, или, по крайней мере, найдет укромный уголок, чтобы оттуда таращиться на всех, и не будет слишком портить местным праздник. А может, как знать, даже решится потанцевать с какой-нибудь милой и смешливой девушкой.
    Можно было не опасаться, что юнец отчудит что-нибудь посерьезнее танца. Тут ему точно помешают фамильные представления о чести, которые легко могли уморить даже десяток самых скучных эспирантистских праведников. Так что танцы и только танцы. В крайнем случае — вино.
    А ему подраться захотелось! Каррьяра!
    И вот Рокэ спешил на главную площадь, чтобы, быть может, предотвратить худший для своего оруженосца исход. А Леворукий, как всегда бывает в таких случаях, смеялся над ним и нарочно затягивал дорогу.
    В обычный день, конечно, для соберано и любых его спутников живо освободили бы путь. Однако на изломных гуляниях считалось само собой разумеющимся, что и знать, и народ празднуют вместе, поэтому Рокэ, если узнавали, приветствовали, славили, осыпали добрыми пожеланиями и отпускать не спешили.
    А Рокэ старался, конечно, отделываться ото всех восторженных встречных поскорее. Но получалось все равно медленно. Он мучительно осознавал, что опаздывает. Уже опоздал. Если на площади суждено случится чему-то ужасному, то ему останется только засвидетельствовать исход трагедии.
    И возможно, отослать тело последнего Надорского герцога из рода Окделлов домой. Тогда Мирабелла Окделл точно его проклянет. Впрочем, она наверняка и раньше не раз его проклинала. А он и без нее давно проклят. Так что какая разница.
    До площади Рокэ добрался, исполненный гнева и обреченности, с совершенно шальной улыбкой на губах и диким блеском в глазах. И прямо вовремя, чтобы увидеть, как распорядитель боев —высокий жилистый кэналлиец — поднимает руку Ричарда Окделла в жесте чествования победителя. Толпа отозвалась ликующими криками. А сам Ричард Окделл стоял — до пояса обнаженный, потный и в свете огней похожий сложением на гальтарскую статую — и смотрел на все и на всех с очумелым видом человека, захмелевшего от битвы и усталости.
    А ведь ему сейчас еще поднесут по традиции здоровенный кубок вина.
    — Как он победил? — спросил Рокэ, ни к кому конкретно не обращаясь.
    И какой-то словоохотливый горожанин восторженно ответил, не глядя на него:
    — О! Он славно дрался, друг! Не смотри, что северянин. Настоящий Чемпион Лита!!!
    Сквозь крайнее удивление пробилась сначала мысль, что Повелитель Скал, в каком-то смысле, конечно и без кулачных состязаний самый настоящий Чемпион Лита, какой только может быть. Не это ли помогло Окделлу?
    Рокэ тут же покачал головой, отрицая собственное предположение. Литовы игрища были простой забавой. Никакой божественный или иной огонь ни разу не сходил ни на одного из участников. Наверняка Ричард не стал бы первым.
    А это значит… А это значит, что Ричард Окделл умел драться. Еще до того как попал в оруженосцы к герцогу Алве, и тем более до того как означенный герцог Алва выставил себя дураком, показывая ему, как правильно складывать пальцы, чтобы половчее разбить противнику нос или подбить глаз.
    Ни на мгновение со времени знакомства Ричард не казался Рокэ лицемером или злым насмешником. А выходит, был тем и другим! Как он, должно быть, потешался над своим сеньором в тот момент, для виду глупо хлопая глазами.
    На языке разлился горький привкус желчи. Рокэ мучительно захотелось вина, чтобы немедленно смыть его. Но пока кубок поднесли только Окделлу. Теперь тот должен был или сам опустошить посудину одним духом, доказывая, что силен в этом тоже, или отпить один глоток, а потом собственноручно дать отхлебнуть из кубка сначала своим менее удачливым противникам, а после и тем, кому повезет из числа зрителей. Чтобы их доблесть и сила прирастали, и в бою не оставляла удача.
    Ричард Окделл, конечно, решит выпить все сам. После чего, вероятно, упадет, где стоит. Подвиг винопития ему точно не под силу. Уж в этом обмануть Рокэ он бы не смог. Но пить с кэналлийскими простолюдинами северный гордец не станет.
    Окделл выслушал объяснения распорядителя, не иначе именно про этот обычай, принял кубок и поднес его к губам. Ну разумеется!
    Аккуратно пригубив, юноша спустился с помоста и под радостные приветствия дал отпить из кубка последнему своему противнику, тому, кто почти уже победил, но кому не улыбнулась сегодня удача. Затем следующему бойцу, и следующему за ним, и так одного за другим обошел всех.
    Казалось, необходимость держать этот кубок, говорить и улыбаться ничуть не тяготит обычно такого неловкого юношу. Или неловким он оказывался только в присутствии своего сеньора и прожженных столичных интриганов?
Если подумать, было довольно много смысла в том, что Эгмонт Окделл успел научить единственного сына по крайней мере некоторым вещам, необходимым герцогу. Почему бы и не тому, как завоевывать и поддерживать любовь народа такими простыми, но необходимыми жестами?
    Требовалась определенная смелость и уверенность в себе, чтобы проделывать такое и выглядеть достойно, а не опозориться в процессе, но уж этого добра Ричарду Окделлу было не занимать. Он обошел всех участников поединков, поднес кубок еще паре-тройке бойцов, которые не вышли из общего круга, а потом направился к зрителям и принялся одного за другим выбирать из них счастливчиков.
    Вина у него в кубке должно было остаться уже совсем немного. А он все еще не вылил его на себя или на кого-нибудь из других участников действа и не ответил ни на чью остроту привычным «Да как вы смеете!»
    Рокэ в пору было задуматься, знал ли он своего оруженосца до этого дня вообще? Вопрос был неприятный. Ответ, который так и напрашивался, еще неприятнее. Тем временем Ричард Окделл наконец заметил среди зрителей своего сеньора и споткнулся на ровном месте.
    Однако удержал и равновесие, и лицо — свидетели, кроме Рокэ, едва ли могли, глядя на него, заподозрить, что что-то не так. А Рокэ видел, как часть радости и энергии будто вытекла из всего облика Ричарда, словно вода из прохудившейся фляги.
    Мерзко было думать, что он оказывает на юношу именно такое влияние даже в час заслуженного триумфа. А впрочем, поделом обманщику! Вина хотелось уже до смерти.
    Словно в ответ на эту мысль, Ричард, лавируя в толпе, направился прямиком к своему сеньору и протянул ему кубок, где на дне плескался буквально последний глоток вина — молодой «Крови».
    — Выпейте, монсеньор, и пусть до следующего Зимнего Излома ваша доблесть и сила не знают себе равных, а удача будет вернейший из спутниц, — произнес Ричард.
    Говорил он гладко, но выражение лица из спокойно-дружелюбного стало решительным, словно он вступил в какую-то баталию и ожидал встретить отпор противника.
    Рокэ, почувствовав, как снова поднимается гнев, решил в кои-то веки оправдать чужие ожидания:
    — А вы, юноша, считаете, будто мне не достает доблести? Силы? Или удачи? А может, ума, господин чемпион?
    Окделл глупо захлопал глазами. Почти как тогда. И вроде бы даже искренне. Такой ловкий притворщик? Ну не мог же Рокэ в самом деле настолько плохо разбираться в людях? Ведь не мог?
    — Эр Рокэ, — выдохнул мальчишка тихо, растерянно, и даже как будто с обидой. — Я никогда не посмел бы думать, что вам не хватает чего-то из этого. Просто так полагается, мне сказали…
    Он нахмурился и оглянулся на помост, который теперь был уже пуст.
    — Неужели распорядитель решил подшутить над чужаком и обманул меня? — пробормотал Ричард расстроенно.
    Ну вот, теперь он еще подозревал кэналлийцев в низости. Во время праздника Зимнего Излома, не меньше!
    — Нет! — рявкнул Рокэ. — Это вы меня обманули, когда сделали вид, что не умеете драться.
    — Что? — удивленно переспросил Ричард. — Но я всегда делал вид, что умею!
    И тут же залился краской, сообразив, как потешно это прозвучало. Рокэ, не удержавшись, весело фыркнул.
    — Я никогда не скрывал от вас этого своего умения, монсеньор, — упрямо проговорил Ричард, справившись со смущением.
    — И даже когда я показывал вам, как надо складывать кулак большим пальцем вниз? — безжалостно напомнил Рокэ.
    На лице оруженосца наконец отразилось понимание, но без тени стыда.
    — О! — сказал Ричард и повторил: — О.
    Рокэ уже собирался съязвить по поводу его поразительного словарного запаса и непревзойденного мастерства оратора, но тут слова у юноши неожиданно и вправду нашлись.
    — Просто тогда вы ведь ругали меня. Ну, за проигрыш, — напомнил в свою очередь Ричард. — Фамильное кольцо и лошадь.
    Вот тут на его лицо на секунду набежала тень, но он сразу согнал ее явным усилием воли и продолжал говорить:
    — Вы сердились, я готов был сквозь землю провалиться и хотел поскорее уйти.
    Вот этого по его виду тогда сказать было нельзя. Впрочем, по его виду большую часть времени можно было прочесть не так уж много, даром что простак простаком. Или нет?
    Впрочем, похоже, что все-таки да. И Рокэ сам удивился, какое облегчение принесла ему эта мысль.
    — А тут вы вдруг про это заговорили и стали еще сами пальцы мне загибать, я так удивился, — все еще делился воспоминаниями Ричард. — Удивился и не придумал, как бы вам сказать, что я это уже знаю, да и много чего еще тоже. А потом поздно было и как-то ни к чему. Вот.
    Ораторское мастерство определенно хромало, зато искренность была на высоте. Рокэ почувствовал, что невольно начинает улыбаться юноше. От сердца отлегло. Но Окделл не был бы Окделлом, если бы мог остановиться на этом.
    — Вообще-то у нас в Надоре детей правильно складывать кулак учат в каждой семье, еще года в четыре или в пять. Мальчиков точно. Да и девочек тоже. Нас с Айрис научил отец. А вот Дейдри и Эдит пришлось учить уже мне.
    Воздух между ними как будто разом стал на пару градусов холоднее и не приятным образом. Не то что в их разговорах никогда не упоминался Эгмонт Окделл. Рокэ без ложного стеснения использовал его как пример глупости, идиотской смелости и бессмысленного благородства, а также и в других случаях, когда это приходилось кстати.
    Вот тогда Ричарда Окделла легко было читать. Он едва сдерживался, чтобы не броситься на своего сеньора с кулаками. Откровенная слабость, которой мог воспользоваться кто угодно и которую ему следовало научиться обуздывать, если уж он не в силах совсем от нее избавиться.
Хотя с учетом обстоятельств, которые открылись сегодня, Ричард на самом деле владел собой неплохо. Во всяком случае, до реального нападения ни разу не доходило. К счастью. Рокэ, конечно, все равно взял бы верх в драке, но вся ситуация могла оказаться неожиданно и излишне острой.
    Сейчас, впрочем, Ричард не выглядел так, словно пылал гневом или возмущением. Скорее, как человек, который сожалеет, что походя затронул что-то важное и болезненное для себя самого. Рокэ сегодня тоже не хотелось ссориться.
    На несколько мгновений они настороженно замерли друг напротив друга.
    Затем Ричард, в явной попытке сменить тему, быстро проговорил:
    — Потом-то я, конечно, еще много у кого учился. И у меня всегда хорошо получалось, а в последнюю зиму перед Лаик я уже участвовал в кулачном бою со взрослыми бойцами и выиграл честно. Не думайте, в таком деле никто не уступил бы нарочно, даже герцогу.
    Рокэ на его слова только кивнул. Выходит, в Надоре Литовы игрища тоже сохранились, даже если в этом оплоте якобы тайного эсперантизма они давно утратили правильное название. Поддаваться, хоть бы и герцогу, на них действительно было не принято: считалось, что такой обман навлечет несчастье, а то и гибель на всех участников.
    — Понимаю, юноша, — отозвался Рокэ вслух и усмехнулся незло: — Что ж, после такого остается только признать ваш несомненный талант.
    Ричард снова покраснел, но улыбнулся, что в присутствии сеньора позволял себе нечасто.
    Потом спросил:
    — А вино будете пить?
    Рокэ рассмеялся и кивнул.
    — Буду.
    Затем дождался, как полагается, пока юноша поднесет к его губам кубок, наклонит так, чтобы остатки вина стекли по краю, и сделал глоток.
    Рокэ не думал, что будущий год подарит ему больше доблести или удачи, чем у него уже было. Но впервые за долгое время отчего-то хотел и даже готов был поверить, что будущее и впрямь сулит что-то хорошее.

Анон

Re: ОЭ-фест

140. Кальдмеер/Гудрун, принцесса решила от скуки подомогаться нового адмирала цур зее, только не делайте Кальдмеера покорным бревном, хочется динамики: пусть согласится и получает удовольствие, или красиво сможет отвязаться или сделать так что от него отвяжутся, или обходительностью доведет прелестную Гудрун чтобы она рвала и метала и весь дворец содрогался

Гудрун и Кальдмеер, гет, планируется 3-4 части.

▼Часть 1/4, 1400 слов⬍

Поднимаясь по ступеням дворца, вице-адмирал Кальдмеер знал, что этим вечером решится его судьба. Ему назначена аудиенция у кесаря в тот самый момент, когда временный глава флота Дриксен по-тихому смещён с должности после очередных унизительных поражений и от каданских пиратов, и от почувствовавших слабину фрошеров. За последний месяц кесария потеряла десяток купцов и два военных корабля, и спасаться от окончательного разгрома приходится только прячась за батареи фортов. Это вызывало злость и желание действовать - и сегодня кесарь готов выслушать его предложения. Всю неделю Кальдмеер собирал воедино мысли, планы, идеи, как вернуть флоту Дриксен былую славу и если сегодня кесарь поверит ему, поверит в него… Могут ли безродного моряка сделать адмиралом флота? Олаф очень хотел надеяться, что могут.

Впрочем, маловероятно. Как обычно, его идеи выслушают, его предложения «примут к сведению», а адмиралом назначат фок кого-то там. Вернут обратно фок Бермессера, почему бы и нет. Они всегда выбирают своих. Адмиралов, не знающих ни кораблей, ни людей - о, конечно, наоборот, они знают очень много людей, нужных людей, влиятельных людей, но только не тех, кто своим потом и кровью будут защищать моря Дриксен.

Что они знают о тяжелейшем труде, когда не хватает рук и часов в сутках? Что они знают о жизни моряков, когда на корабле испорченная еда, а жалованья не хватит даже чтоб отправить что-то семье? Что они знают о зажравшихся капитанах, которые пользуясь своим положением могут заставить любого вздернуться от унижений и побоев?
Олаф испытал это на своей шкуре и прекрасно видел, что именно нужно менять, захотят ли его услышать?

Готфрид был хмур и недоволен. Вице-адмирал Кальдмеер - один из тех, кому было доверено защищать честь и гордость кесарии, один из тех, кто довёл флот до нынешнего плачевного состояния.

Этим вечером необходимо было убедить кесаря, что ситуацию можно исправить. И Кальдмеер начал свой доклад:

- Ваше величество! У Дриксен есть прекрасные боеспособные корабли, есть обученные люди, есть сильный офицерский состав, есть верфи, есть орудия, есть снаряды и порох. Нам есть, чем выигрывать, и мы начнём выигрывать, когда закроем наши слабые места.

Они обсудили разведку, которая терпит провал за провалом, скудное жалование моряков, когда мужчины предпочитают сесть в тюрьму,а не идти на корабль. Олаф, наконец, смог напрямую высказаться о дурном снабжении, когда матросов кормят откровенно испорченной пищей, о подорванном престиже службы на флоте. Кальдмеер представил план по решению этих задач, и кесарь был готов с ним согласиться.

Оставалось самое сложное… Не говорить об этом сейчас или пойти ва-банк и получить разрешение на настоящие реформы? Олаф решился.

- Самые лучшие, самые боеспособные корабли сейчас нужны в сражениях. Это может быть очень опасно, но офицеры готовы отдать жизни во имя Родины. Однако, возможно, некоторым капитанам будет спокойнее уйти в отставку, чем рисковать попасть в плен к  марикьяре или головорезам из каданы.
- Вы хотите выгнать из флота друзей Фридриха и раздать корабли своим друзьям? - понимающе усмехнулся кесарь.
Кальдмеер выдержал его взгляд.
- Корабли Дриксен должны выполнять поставленные задачи с минимальными потерями.
- Вы наживёте много врагов! - задумчиво протянул Готфрид.
- Я предпочту достойно сражаться с внешними врагами и одерживать победы над ними.
- Что ж, господин Кальдмеер, я поручаю вам эту непростую задачу, вы назначены адмиралом кесарии Дриксен. Приказ будет подписан сегодня, через неделю Вы будете приведены к торжественной присяге. Я даю Вам полную свободу действий, но через месяц приходите с докладом о результатах.

Олаф низко поклонился, в сердце полыхнула радость. Его заветное желание прямо сейчас исполнялось, поднималось восхитительным рассветом на многие предстоящие впереди дни.
Его  мечтой была не адмиральская перевязь, не власть, не победы. Да, он хотел улучшить жизнь моряков, чтобы они могли безоглядно любить море так же, как любил он сам. Да, он желал побед и процветания своей стране. Да, ему льстило, что он, Олаф Кальдмеер, простой человек из небольшого городка, возглавит флот кесарии.

Но самой заветной его мечтой была Она.
Ноордкроне.
Ноордкроне! Думая о ней, он становился восхищенным мальчишкой, во все глаза разглядывающим величавые линеалы на рейде. Ноордкроне! Лучший корабль в мире! Мощная, быстрая, опасная, невероятно красивая. Его никогда не взяли бы туда капитаном, но так даже лучше, теперь он поднимется на мостик её абсолютным хозяином.

Он думал о ее горделивых парусах и плавных обводах, пересекая анфиладу комнат в сопровождении придворного, и настолько погрузился в свои мысли, что не сразу понял - они остановились

- Добрый вечер, господа! - красивая девушка в богатом, расшитом серебряными лебедями платье, стояла перед ними в окружении двух дам. Она повела головой и улыбнулась, и у Кальдмеера в голове голос Шнееталя подсказал.
«Если ты встречаешь принцессу - поклон до пола, долгая пауза, медленно поднимаешься»
Сам Шнееталь, да и Бермессер кланялись до пояса, их происхождение позволяло. Должность адмирала сравняет их в этом? Или простолюдину Олафу всегда надо будет сгибаться до земли среди чуть склонившихся аристократов?

- Ваше высочество! - Сопровождавший его фок Бремм сделал изящный поклон, - позвольте представить Вам нового адмирала цур зее, барона Олафа Кальдмеера.
- Добрый вечер, барон Кальдмеер - она говорила красивым грудным голосом, в котором чудилась ласковая улыбка. - Поздравляю с назначением на должность! Надеюсь, в ваших руках флот Дриксен достигнет успехов и побед.
- Ваше высочество! Я счастлив служить, вам, его величеству и кесарии! Я сделаю всё от меня зависящее, чтобы флот с честью служил своей стране.
Гудрун улыбнулась и благосклонно кивнула. До Олафа донёсся  легкий аромат благовоний, напомнивший буйный цвет незнакомых растений в одной из южных стран, где ему однажды довелось побывать. Удивительно, но этот причудливый запах сделал весь её облик осязаемым, будто портрет внезапно сошёл с картины и оказался живым человеком, с которым можно поговорить, взять за руку. Кальдмеер невольно заметил, как чуть колышется ее локон от дуновения воздуха по галерее, как размеренно вздымается грудь над вырезом платья. Создатель, куда он смотрит! Олаф отвёл взгляд, и почувствовал, как кровь готова прилить в щекам. К счастью, Её высочество неторопливо проследовала мимо и дамы скрылись за дверями. Кальдмеер и его сопровождающий склонились им вслед.

Устало откинувшись на спинку дивана в карете, Олаф снова вернулся мыслями к Ноордкроне. Почему-то вспомнилась церемония спуска на воду два года назад. Новый флагман величаво рассекал небо высокими мачтами на волнах вдали, а на набережной выстроились моряки. Нарядные мундиры, сияющие пуговицы, музыка, пышные платья дам, и среди этой живописной, упорядоченной суеты - Её высочество Гудрун, Дева Дриксен. Капитан Кальдмеер видел ее издалека, стоя в строю рядом со своими офицерами. Её пшеничные волосы отливали на солнце яркими бликами, как у золоченых статуй на носах кораблей. К ее ногам хотелось сложить вражеские флаги и дары дальних земель, драгоценные меха с северных островов и пиратские сокровища.

И сегодня самая прекрасная женщина кесарии заговорила с ним, посмотрела ему в лицо, узнала его имя. Олаф поймал себя на мысли, что скользя взглядом по домам за створками окна, он думает совершенно не о кораблях.

_____
Сидя за изящно сервированным столиком, Гудрун решила, что позволит себе продлить удовольствие предвкушения. Корзины с цветами уже начали приносить в будуар и расставлять по вазам, а элегантно упакованные подарки раскладывать на этажерке. Но она спросит, кто сегодня прислал цветы и сюрпризы только после обеда. Любопытно, что выбрал для неё новый адмирал? Розы в знак восхищения, лилии в знак почтительности, астры как дань уважения, хризантемы как обещание верности? Какое послание он составил для неё после их вечерней встречи?

Эта встреча, конечно, не была случайной. Она знала, что отец собирается назначить Кальдмеера адмиралом, и ей было по-девичьи любопытно, что это за человек. Она не помнила его ни по балам, ни по парадам, только по раздражённым репликам Бермессера и Фридриха. Ей рассказали, что он сделал блестящую карьеру, на которую не имел никаких прав, будучи слишком низкого происхождения для того чтобы стать высшим офицером. Значит, он был одним из тех моряков, что восторженно кричат здравницы в ее честь и следят за ней влюблёнными глазами на морских церемониях.

Не таким она ожидала увидеть нового обладателя адмиральской перевязи. Его лицо было внимательным и очень спокойным, не смешило подобострастием во взгляде, не кривилось дежурными улыбками. Он вообще ни разу не улыбнулся, но что-то было в нем, что обещало и теплоту, и защиту, и честность. Захотелось, чтобы для неё у Олафа Кальдмеера был другой взгляд - полный восхищения, служения, ревности. И желания.

Гудрун взглянула в зеркало и улыбнулась себе. Вчера началась новая волнующая игра! Как быстро адмирал цур зее падет к ее ногам?

Разочарование было неожиданным и до горечи обидным. Кальдмеер не прислал ни-че-го. Как он посмел говорить с принцессой и не поблагодарить за оказанную честь? Может, он считает, что это она должна отправить ему цветы за то, что сам адмирал цур зее, соизволил обмолвиться с ней парой слов? Бестолковый дурак, черствый и холодный как деревяшки, к которым он так привязан! Самодовольный, грубый, дурно воспитанный выскочка! Создатель, верно,  он же вышел из низов, несмотря на баронство. И это не пренебрежение, а просто… дурацкая, плебейская ошибка человека, который попал во дворец из глухомани. О, она преподаст ему урок хороших манер! Этот адмирал думает, он всё знает и умеет? Ему придётся старательно учиться, чтобы обрести ее расположение. А если он будет не достаточно прилежным учеником, то даже фрошеры покажутся ему более желанными партнёрами по танцам!

Принцесса решительно взяла перо, написала несколько строк на нежно пахнущей благовониями бумаге и позвонила в серебряный колокольчик.
- Отвезите эту записку вице-адмиралу Вернеру фок Бермессеру.

Анон

Re: ОЭ-фест

63. Алва/Дик/Катари. Альдо вынуждает Катарину выйти замуж за Ричарда. После смерти Альдо она пытается добиться ареста/казни Дика, но новоиспечённый регент Алва отправляет обоих в бессрочную ссылку в Надор. Катарина узнаёт, что в прошлом между мужем и регентом были нереализованные взаимные чувства, и решает использовать их, чтобы вернуться в столицу ко двору.  Предпочтительно в финале что-то вроде ХЭ со шведской семьей. Без хейта Катарины

Часть первая
Часть вторая
Часть третья
Часть четвёртая
Часть пятая
Часть шестая
Часть седьмая
Часть восьмая
Часть девятая
Часть десятая

Часть одиннадцатая, в которой все прощаются, как могут, ещё не зная, что впереди всегда две главы

TW: эта глава пока не бечена, позже я перевыложу беченый текст, сразу на АО3.
И там есть описание охоты, со вполне традиционным для эпохи убийством некоторого количества животных.

С наступающим!  :yolka:

▼ 2768 слов⬍

Катарина развернула бурные приготовления к охоте ещё с вечера. Помогало, что часть замкового гарнизона накануне замок не покидала, и за счёт того, что присоединился отряд Алвы, можно было не оголять стены чрезмерно: эти люди и помогали сейчас Катарине, пока остальные отдыхали.
Предвкушение разливалось по замку, и по обрывкам разговоров Ричард составил себе картину будущей охоты ещё до того, как Катарина её с ним полностью обсудила: они углубятся в лес подальше, потому что на ближайших подступах дичь повыбрали ещё осенью, и вряд ли туда, ближе к жилью, много забрело новой. Загонщиков отправят с собаками вскоре после того, как рассветёт: конечно, собак не так много, но и охота, в конце концов, не будет длиться неделю. Хотя нарушать традицию и брать ружья они не будут, к тому же, это удачно совпадает с тем, что просто так порох тратить нежелательно; рогатины, луки и арбалеты уже готовят. После завтрака они выедут сами — всю добычу, какую есть, им выгонят к тому моменту, да и затягивать смысла нет, снега ещё слишком много.
В общем и целом так примерно и вышло, и на следующее утро Дик присоединился к Алве и нескольким людям из его отряда вместе со своими окделлцами, теми, кого Катарина не отправила в лес на рассвете. Двор был расчищен, но он знал, что в лесу кони будут тонуть в снегу и заранее не завидовал морискам, но в который раз обсуждать эту тему было бессмысленно.
Последней на двор спустилась Катарина с парой своих дам, графиней Рокслей и Розалин Дрюс-Карлион, и ей подвели кобылу торкской породы, изящнее короткохвостых надорских, но всё же выращенную для северных условий.
В подбитом беличьим мехом плаще Катарина, которой помогли подняться в дамское седло, была чудо как хороша. Идея преподнести плащ новой герцогине возникла в конце лета у Гидеона (Дик прикусил губу, вспоминая, что тело Гидеона теперь дожидается весны в погребе, иначе его раньше пристойно и не похоронишь), и тогда зверьков искали буквально все — даже подростки могли стрелять их из луков. Наверное, тогда Дик понял, насколько и его люди её любили и, быть может, видели в ней надежду измученного края: плащ получился роскошный, сшитый так, что и в столице было бы показать не зазорно. И сейчас Дик на мгновение забыл, как дышать, глядя, как отороченный мехом капюшон обрамляет зарумянившееся от мороза лицо Катарины, поглаживавшей ложе арбалета на луке седла, но не бравшей его в руке.
— Полагаю, сегодня и без меня будет достаточно желающих пострелять, — рассмеялась она, поймав взгляд Дика. — Чего же мы ждём, господа!
Она подала пример, пришпорив кобылу, и все они последовали за ней почти что мгновенно. Дик услышал фырканье Алвы: тот качал головой, но видно было, что и в нём закипает азарт. Он закипал даже в Дике, а ведь тот привык к охотам, правила для которых ввела герцогиня Мирабелла во время вдовства: никаких лишних развлечений, только практичное забивание добычи.
Катарина таким правилам следовать не собиралась. Конечно, до королевской охоты нынешней было далеко, но впереди уже трубил горн — потом другой, другую мелодию, загонщики Катарины обменивались ими, как в разговоре. Лая собак ещё не было слышно, но они стремились на звуки, понимая, что всё найдут там, и лес под наконец-то вышедшим из-за туч солнцем встречал их зимней сказкой, пока ещё не окрасившейся кровью.
Но они её жаждали. Даже у Катарины раздувались крылья носа, и Алва крикнул Дику, когда они оказались рядом:
— Она всегда питала страсть к охоте!
— Я почти не принимала участия в охотах при дворе! — звонко откликнулась слышавшая это Катарина.
— Но страсть питала! — засмеявшись, не остался в долгу он.
Поверить было легко: Катари выезжала с ними и осенью, хотя мало, и не скрывала, что для неё это отдых от дел. Однажды она подстрелила зайца, но, правда, в два других раза, когда пыталась стрелять, не попала ни в кого — и всё же не огорчилась. И сейчас, хотя арбалет она оставила в покое, глаза её светились.
Лай собак наконец послышался, и он приближался. Кто-то за спиной Дика ахнул: охота началась превосходно, через лес им навстречу ломился олень. Дик поднял собственный арбалет: будь снега меньше, он спрыгнул бы, схватив рогатину, но сейчас это было бы бессмысленной вознёй.
Цель была не так сложна, и всё же Дик испытал гордость, когда олень упал. И тем более — когда Алва рядом с ним похвалил:
— Прекрасный выстрел, — и отправился проверять добычу под радостные крики. Олень ещё дышал, когда он подъехал, и Алва перехватил рогатину и добил его одним ударом в шею, и алая кровь брызнула в стороны, наконец украшая собой снег так, как им всем хотелось. Алва выдернул рогатину и обернулся, подбоченившись, и его тоже приветствовали радостными криками, и не только кэналлийцы.
В это первое убийство никто из их свит не вмешался — право уступили сеньорам. И только потом, когда загонщики выгнали к ним другую добычу — пару лис и пару зайцев, к веселью присоединились и остальные.
Для этого времени года и не так уж далеко от замка охота вышла великолепной, особенно когда они подъехали к реке и вспугнули стаю серых куропаток. Эту часть леса Дик знал хорошо, даже если именно охотиться они сюда раньше не ездили: она мало пострадала от землетрясений, так что не было риска поломать ноги лошадям, провалившись во внезапную трещину под снегом. Он вдыхал морозный воздух полной грудью, а пальцы в рукавицах зудели от желания подстрелить ещё крупную дичь, и в конце концов его желание исполнилось: уже в самом конце, через несколько часов от начала охоты, после того, как они набили ещё лис, собаки неожиданно подняли ещё одного оленя, и он отбивался от них на поляне, готовясь дорого продать свою жизнь.
Как и первый, он был худ — худыми были и лисы с зайцами, этот год не был добр ни к кому здесь, и зиму они встретили, откормившись далеко не так хорошо, как должны были. Но мяса на костях оставалось ещё достаточно, и в этот раз оленя пронзило несколко стрел и болтов почти одновременно — никто не хотел упускать удачу, которую им даровали.
После этого горны наконец возвестили о том, что охоте пришла пора завершиться. И правильно: они замёрзли за несколько часов, передвигаясь не так быстро, как хотелось бы, и всё же в воздухе звучал смех и восхищение, выраженное в брани, тем, как щедр оказался лес. Пока туши животных грузили на волокуши, а собак кормили заслуженной требухой, Алва сказал Дику:
— А теперь, полагаю, наша задача сообщить поварам в вашем замке, что им всё-таки придётся готовить нам пир!
— Как будто бы они этого и так не знали, за кого вы нас принимаете, Рокэ, — довольно ответила Катари, и Дик засмеялся, просто выпуская из груди накопившийся восторг.
Обратно во двор они въезжали победителями, словно бы гораздо большими, чем после избиения мародёров. Сегодня в воздухе звенела только радость, и Дик отдал, конечно, распоряжение, послать часть мяса в деревни, когда оно будет готово, что встретили ещё большим одобрением.
Они, конечно, не убили сегодня достаточно дичи, чтобы всех надолго накормить, но они привезли праздник, в котором, видит Лит, все здесь отчаянно нуждались. Сегодня их ждало свежее мясо и столько горячего вина, сколько было не жалко. То есть — пока все, кроме детей, не упьются.
Дик поймал взгляд Алвы и улыбнулся:
— Хорошо, что мы провожаем вас так, господин регент. Запомните Надор по этой охоте.
— Я и не собирался забывать Надор, — Алва уже смотрел спокойнее, но больше в нём льда, как накануне, не было точно. — И надеюсь ещё запомнить по сегодняшнему пиру, не сомневайтесь.
Дик счастливо кивнул в ответ на его слова.

Катарина всё-таки ушла с вечернего пира первая. Сослалась на усталость, взяла только служанок и попросила дам из своей свиты оставаться, если они хотят, но вскоре после её ухода постепенно удалились и они — и Дик их не винил, к тому моменту все и правда достаточно упились, чтобы горланить песни и брататься с кэналлийцами. Он и сам был пьян, но на смену веселью утра постепенно приходило желание уйти от людей подальше, и перед глазами темнели очертания провала, до которого по этой погоде было совершенно невозможно, увы, добраться. Он выскользнул из залы, когда стало совсем видно, что хозяин вечера тут больше не нужен, бросил взгляд на смеющегося со своими Алву и выскользнул, и пошёл до ветру на двор, позволяя зимней ночи остудить кожу и кровь. Снег хрустел, когда он растирал его между пальцев, и Дику отчаянно хотелось быть не здесь — было стыдно за то, что он был здесь, тогда как его семья из-за нарушенной им кровной клятвы, о нарушении которой он даже не знал…
Он поднялся к Катарине. Не знал, где она именно будет, но услышал звуки арфы и пошёл на них, как утром ехал на звуки горна. Она не удивилась, увидев, как он входит в залу для её малого двора, только наклонила голову, и он занял место у её ног, отмахнувшись от служанки, пытавшейся ему что-то предложить.
Так Алва их и нашёл почти час спустя, когда Розалин Дрюс-Карлион проводила его в залу.
— Вот вы где, — он всё ещё был пьян, но когда ему это мешало. — Признаться, не думал, что найду вас в этот час здесь… — Он махнул рукой в сторону и служанок, и Дрюс-Карлион: — Эрэа, вы можете идти, репутация вашей патронессы надёжно защищена присутствием её супруга…
Дик фыркнул: он половину бы этих слов сейчас не выговорил, даже после того, как зимний воздух его освежил. Алва, впрочем, словно сам исчерпал на них все силы, потому что в кресло он практически упал.
— Я действительно пришлю припасов, — заявил он, созерцая терявшийся в тенях потолок. — Прокапываться с ними, конечно, будет той ещё задачей, не сомневаюсь, что вскоре всё здесь занесёт снова, но это уже будет беда тех, кому не повезёт выполнять мой приказ…
— Для начала благополучно вернитесь в столицу, — к собственному удивлению, искренне пожелал Дик. — Вас там, наверное, уже потеряли.
— Подождут, — равнодушно откликнулся Алва. — Без меня у них жизнь не остановится.
— И всё-таки, Рокэ, новые указы и эдикты ждут твоей подписи, — пальцы Катарины плавно перебирали струны.
— Дождутся, — досадливо поморщился он. — Но пока я здесь и пока мы все пьяны — последний шанс, Катарина, тебе вслух сказать, чего ты хочешь. Или моего слова, что опала будет снята, тебе теперь достаточно?
Дика неприятно кольнуло: они словно продолжали разговор, начатый без него. А ведь Катари пересказывала ему их разговоры куда менее подробно, чем он ей.
— Уже недостаточно, как ты помнишь, — спокойно заметила она. — А то, что предлагала я, тебя не устроило. И теперь я думаю совсем о другом.
Она перестала играть, и меж ними повисла тишина, не враждебная, но настороженная.
— Я… я действительно не хочу в столицу, — заговорил Дик, чтобы её разбить, и Алва с Катариной посмотрели на него. — Я связан с Надором сейчас. Особенно если… столько случилось из-за моей клятвы. Я не поеду.
— Поэтому я не зову, Дикон, — медленно кивнул Алва. — И тем более не приказываю. Лучше тебе остаться здесь, пока твой край не начнёт давать тебе столько силы, что этому сложно будет противостоять.
— А я в столицу хотела бы, — спокойно заметила Катарина, и сердце Дика сжалась. — Но не сейчас и не на таких условиях.
— Твои условия, уж извини, сделали бы всем хуже, — резко бросил Алва, и она повела плечом.
Дик сглотнул, чувствуя, как рушится в бездну:
— Вы говорите… обо мне? Если я правильно понял, чего Катари добивалась своим письмом…
Под взглядом Алвы он удушливо покраснел, и тот кивнул ещё раз:
— Да, похоже, что правильно. Поздравляю с этим откровением, юноша. Будем считать, что интрига не удалась.
Дик быстро посмотрел на Катарину и тут же закрыл лицо руками, не зная, что сказать, но её ладонь опустилась ему на плечо.
— Я не имела в виду ничего плохого, — негромко сказала она. — Просто… по твоей тоске и по поведению Рокэ лучше поняла, что произошло весной.
— А что произошло весной? — спросил он, не поднимая головы.
— Сплошные глупости, — вздохнул Алва. — И всё же, ещё раз, в моё оправдание: я был болен. К счастью, теперь глупости исправлены, и ситуация там где должна быть.
— Пока тебе не захочется натворить новых, — сказала Катари. — И вот на самом деле то, чего я хочу: независимости.
Алва хмыкнул:
— Как ты её себе представляешь?
— О, очень просто, — прохладно ответила она. — Талиг легко принял алатские законы наследования, когда это принесло ему Сакаци. А ведь Раймонда Карлион, унаследовавшая его от матери, родилась уже на этой земле. Так сделаем же следующий шаг, господин регент? Закрепите за мной титул и земли. Пусть даже не лично за мной. Начнём с малого… пусть это будет титул и земли старшей из надорских герцогинь. Октавию и Анжелику, я думаю, не посмеют обидеть в любом случае.
Дик воззрился на Катарину так, словно видел впервые, а вот Алва, кажется, не так уж и удивился.
— Хочется быть графиней Ларак? — вкрадчиво поинтересовался он. — В этом замке свито недурное гнездо…
— Что я сделал? — голос Дика дрогнул от обиды. — Разве я хоть в чём-то тебе мешал, Катари?
Её пальцы впились в его плечо сильнее.
— Ничем, — а вот голос звучал до странности мягко. — И я это ценю. Я не говорила, что хочу перестать быть герцогиней Окделл, да и это будет сейчас глупостью сродни весенним глупостям Рокэ. Будь здесь Айрис, ты понял бы её лучше, но и меня ты в состоянии понять: невозможно всю жизнь жить, никогда не имея прав на свой дом. И необязательно отрезать для этого от владений Окделлов, — Катарина взглянула на Алву. — Я слышала, участь многих владений Манриков ещё не решена окончательно. Вот и можно решить. Что-то из Красного Манрика вполне подойдёт.
Уголок губ Алвы дёрнулся:
— Ты думаешь, я настолько много выпил, Катари?
Она приятно улыбнулась:
— Нет, я думаю, что ты слишком часто похвалялся великолепной Раймондой как своим предком, чтобы сейчас не задуматься, Рокэ. К тому же, ты сам спросил, чего я хочу. Вот мой ответ.
— А разрешение твоего возлюбленного супруга тут не нужно?
— Кому, регенту? — она распахнула глаза в притворном изумлении. — Не притворяйся, что так плохо знаешь законы.
— Если ты их знаешь так хорошо, то помнишь, что король, вступивший на престол, может отменить решения регента, — мстительно заметил он.
— Поверь мне, — склонила голову она, — я поговорю со своим сыном.
— Ты могла бы поговорить со мной, — всё ещё обиженно вставил Дик, и Катарина одарила его задумчивым взглядом:
— Да, возможно, это был просчёт уже с моей стороны… Тем не менее — окончательное решение примем ни ты и не я.
— И не сегодня, — заключил Алва, поднимаясь на ноги. — Я услышал. Но ломать или не ломать кодекс Франциска — подумаю об этом хотя бы после того, как высплюсьНо мне интересно, Катари, кому ты хочешь оставить свои земли? Что-то я не заметил, чтобы ты собиралась рожать даже наследника герцогству, не говоря о претендентке на следующее звание герцогини Окделл.
Она поджала губы, глядя на него снизу вверх:
— Рокэ, не думаю, что твои шпионы так сильно уступали моим, и ты не знаешь, какими тяжёлыми были мои прошлые роды. Вот как раз от тебя слышать такие вещи оскорбительно. Или в Багряных землях не врачуют женщин? Наследник будет. Но не сейчас.
Алва поднял руку в неожиданно миролюбивом жесте:
— Врачуют. А нам всем определённо пора расходиться, пока мы не сказали чего-то ещё. Вино сделало сегодня достаточно.
На это она ничего не возразила, только молча склонившись к своей арфе.   
— Я вас провожу, — Дик поднялся на ноги, прихватывая один из канделябров. — Если вы… не против.
На лице Алвы отражалось понимание, и Дик не хотел знать, отражается ли оно на лице Катари.
— Проводите, юноша. Как иначе я доберусь до своих покоев…

До его покоев они добрались, не сказав друг другу ни слова. Дик хотел: хотел убедиться, что его поняли правильно, что он сам не ошибся, что они в самом деле так походя упомянули в разговоре то, из-за чего, кажется, его жизнь готова была разлететься на осколки. Но он боялся того, что может услышать в ответ, и только когда Алва остановился у своих дверей, набрал воздуха в грудь, чтобы начать…
— Не надо, — палец Алвы коснулся его губ, и запал оставил Дика, а на его место пришло только мучительное смущение. — Всё ты понял правильно. Добро пожаловать в мир высоких интриг, которые удивительным образом способны свестись к тому, кто в чьей постели ночует.
Дик покраснел снова и, цепляясь за остатки своего опьянения, храбро закончил:
— Просто Катари ошиблась, и вам это было не нужно.
Они сейчас стояли ближе, чем тогда, когда Дик его чуть не поцеловал. В глазах Алвы мерцали отблески свечей, и он непонятно усмехнулся. Дику хотелось додумать: «С горечью», — но он сам понимал, что воображение играет с ним шутки.
— Наши встречи никогда не оканчивались хорошо, — сказал Алва. — Я сделаю, что должен, Повелитель Скал. Остальное — блажь.
Дик опустил голову и признался:
— Моим анаксом навсегда останется Альдо. Вас я так назвать не смогу. Простите.
— Вот это мне не нужно точно, — теперь Алва качнулся к нему, разлохматил волосы и коснулся сухими губами лба. — Храните свою землю, герцог, и пусть она хранит вас. Этого будет достаточно.
Он вошёл к себе, не пригласив, и так и не нашедшийся с ответом Дик остался стоять у дверей. Обида, родившаяся в нём ранее, кажется, набрала новых сил, но как ещё можно было поступить? Если бы он сам хотел поступить иначе, этот разговор состоялся бы на несколько дней раньше, разве не так? Всё-таки решение Алвы было правильным. Опять.
Дик отправился в свои покои, не желая видеть ни Алву, ни Катарину по крайней мере до того, как не настанет время проводов.
Хотя бы это они могли ему дать.

Анон

Re: ОЭ-фест

Исполнение заявки пятого круга:

66. Каждую ночь Рокэ Алва видит во сне людей, убитых им или погибших по его прямой или косвенной вине. Каждый рассказывает ему свою историю, если может говорить (младенцы, немые и сумасшедшие изливают душу как-нибудь по-другому). Когда мертвецы заканчиваются, круг возвращается к началу. Самостоятельно Алва не может избавиться от снов. Алвадик или без пейринга, раннекнижный канон, не тотал!AU.

Джен, 9100 слов
АУ, ангст, драма, фиксит
Рокэ Алва, Ричард Окделл, покойники в большом количестве, в соответствии с заявкой, в том числе дети (!!!)
Предупреждения: мертвые второстепенные персонажи, мертвые персонажи-дети, графического насилия нет, но есть многократный акцент на теме смерти, в кадре есть кровь, имеющая символическое значение. Читать с осторожностью! Но все кончится хорошо, насколько это возможно.

Неприятные сны, или Помоги мне отдохнуть

▼Скрытый текст⬍

День возвращения в Олларию после Варастийской кампании оказался почти неправдоподобно долгим, и настолько же утомительным. Вот почему ночью после него Рокэ, герцог Алва, — Первый маршал Талига, соберано Кэналлоа, Проэмперадор Варасты и прочее, прочее, прочее — не сидел в кабинете почти до рассвета за работой или вином, гитарой и песнями, а, смыв с себя дорожную пыль, отправился в постель. Собственную. Один. Спать.
    Он знал, конечно, что не видать ему спокойного отдыха. Но усталость брала свое, и наступил момент, когда даже Рокэ больше не мог ей сопротивляться. Такой момент всегда наступал. Тогда ему снились эти сны, которые сначала он считал странными, затем ужасными, потом утомительными… теперь скорее неприятными, но неизбежными. И они, без сомнений, станут еще гаже после всего, что произошло в последнем военном походе.
    «А раз все равно этого не миновать, то лучше сразу выяснить, насколько плохо дело», — с такой мыслью Рокэ закрыл глаза и уснул, едва его голова коснулась подушки.
    И тут же обнаружил себя стоящим на обочине какой-то древней дороги, вымощенной каменными плитами. В реальности Рокэ нигде таких не видел, хотя на подступах к Гальтаре ему попадались остатки чего-то подобного.
    Так вот, Рокэ стоял на обочине дороги, а мимо него цепочкой по одному проходили люди, которых он лично убил, а также те, за чью смерть так или иначе нес ответственность: дуэльные противники, подосланные убийцы, дезертиры и предатели, мятежники, солдаты вражеских армий и его собственной… Все они считали почему-то необходимым назвать свое имя и еще сказать что-нибудь. Чаще всего это были довольно предсказуемые и бессмысленные сетования на судьбу: покойники тосковали по дому, по матерям и детям, по женам или любовницам… продолжали печься о незавершенных важных делах.
    Ничего интересного. И вообще, им всем стоило бы подумать об этом раньше, а не делать свою жизнь — а особенно смерть — проблемой Рокэ Алвы. В конце концов, он не убивал и не посылал на погибель без причины.
Хотя избавлять мир от мерзавцев и идиотов посредством короткого, но красивого поединка было откровенно приятно, почти опьяняюще. Особенно поначалу. Потом это чувство притупилось, как притупляется со временем всякое чувство. Но все равно сделать это было и лучше, и разумней, чем не делать.
    А сны, Рокэ догадывался, были посланы ему кем-то или чем-то, чтобы навязать чувство вины. Или сомнения в собственной правоте. Но он никогда не позволял этому сработать. Сожалеть о сделанном вообще глупо. А уж сожалеть по чужой указке — тем более.
    Рокэ просто научился жить с этими снами, как учился жить со своими потерями, старыми ранами, разбитыми мечтами и проклятиями. Так что сны в этом списке были даже не худшей из напастей.
Памятные и не очень покойники привычно шагали мимо Рокэ в довольно бодром темпе.
Эстебан Колиньяр, при жизни казавшийся готовым отъявленным мерзавцем, которого ничем не проймешь, все переживал за свою сестру — тоже уже привычно. Если бы Алва знал раньше, как сильно мальчишка к ней привязан, можно было бы… Впрочем, нет. И вообще, почему сам молодой Колиньяр вовремя об этом не вспомнил? Не устроил бы он то нелепое покушение на Окделла под видом дуэли, так и не пришлось бы ему умирать. Возможно. И любовь к сестре он мог бы выражать ей лично, а не Рокэ Алве в кошмарах. То есть, разумеется, в неприятных снах.
— Вы убили меня, и я больше никогда не смогу позаботиться об Анни. Кому теперь вообще есть до нее дело?
Вопрос был риторическим, Колиньяр всегда проходил мимо, не дожидаясь ответа. Да Рокэ и не пытался отвечать. Он давно понял, что никакие аргументы в разговорах с покойниками не меняют обстоятельств сна и проснуться не помогают тоже. Так что просто молча пережидал, пока пройдут все. После этого он или проснется — так случалось чаще всего — или погрузится глубже в сон, уже без сновидений.
До сих пор Колиньяр шел в длинной череде последним, поэтому его жалобы обращали на себя внимание. Однако Вараста сделала цепочку гораздо длиннее прежнего.
Оскар Феншо после смерти оставался таким же наглым болваном и треплом, как при жизни:
— А, помер и ладно, — заявил он, усмехаясь во все зубы. — Все равно жизнь — сплошное дерьмо!
Потом резко помрачнел и добавил со вздохом:
— Жаль только, братья расстроились.
Рокэ подавил желание поморщиться. Эта жалоба задевала почему-то больше обычного. А Феншо все не затыкался:
— И Ричард. Кто бы мог подумать, что мальчишка окажется лучшим другом из всех, какие у меня были…
Болтун наконец протащился мимо, а Рокэ раздраженно скрежетнул зубами. Этот нелепый дурак прожил жизнь себе под стать, а своей смертью увеличил и без того немалый список претензий Ричарда Окделла к сеньору. Тот, правда, в последнее время почти об этом не вспоминал, но в Олларии враждебность юноши наверняка быстро вернется. Иметь с ней дело будет… неприятно. Да.
За Феншо последовали солдаты и военачальники обеих враждующих армий вперемежку. Их речи совсем не занимали Рокэ, да и сами умершие не особенно стремились поразить его красноречием. Они шли спокойно и говорили без надрыва, будто по долгу службы. Так же, как прежде умирали.
А вот в самом хвосте цепочки болтались те, кого Рокэ Алве нечасто доводилось убивать: старики и старухи, беспомощные калеки, молодые и не очень женщины — из них многие в тягости, — девицы в уборах невест, подростки обоих полов, недостаточно взрослые для брака или войны... Позади всех — дети: лет от шести-семи и до младенцев, которые не могли сами идти и их с натугой тащили старшие.
В Варасте можно было говорить себе и другим, что бириссцы — враги, дикари и даже вовсе не люди, поэтому в том, чтобы уничтожать их без разбора, ничего ужасного. А уж о жалости и милосердии хоть к кому-то из них и речи быть не может. И дети их — бешеные щенки, умеющие только рычать да кусаться.
Но здесь, во сне, талигойцы, дриксенцы, гаифцы и все остальные мало отличались друг от друга. Вот и бириссцы из затопленных деревень не показывали ровным счетом ничего нечеловеческого. А их дети… Дети как дети. Те, что побольше, нелепо тощие с огромными любопытными глазищами. Те, что помельче, еще по-младенчески пухлые, нетвердо стоящие на ногах, все как один с шапками пока коротких, и потому отчаянно вьющихся, волос…
Примерно так и выглядели вообще любые дети, которых Рокэ доводилось видеть с тех пор, как сам он стал взрослым. В основном во время народных гуляний в Кэналлоа, изредка — в домах уже обзаведшихся потомством приятелей.
И вот теперь эти… Дети… Мертвые дети… Мертвые из-за него.
От этой мысли хотелось то ли сейчас же попытаться их спасти, то ли броситься прочь, чтобы только больше не смотреть на них.
Конечно, ни того, ни другого Рокэ не сделал. Заставил себя спокойно стоять, смотреть, ждать. Сейчас они, как все прочие, назовут имена, посетуют на судьбу и пройдут. Впрочем, многие из них выглядели еще слишком маленькими, чтобы быть способными говорить хоть что-то, не только знать свое имя.
Чутье Рокэ, всегда верно предсказывавшее неприятности, взвилось, как испуганный конь. Вот-вот должно было случиться нечто поистине ужасное. Куда страшнее, чем обычно. И самое паршивое: совершенно неясно было, что именно или как его предотвратить.
Как только первый из детей — мальчишка лет четырех, одетый в заметно великоватые рубашку и штаны из небеленого полотна — поравнялся с Рокэ, все дети перестали шагать.
Другие люди все еще продолжали идти по дороге, куда-то, а может, и никуда. В любом случае, со временем они становились меньше и исчезали из виду. А дети все стояли — смотрели на Рокэ. Не как-то особенно жутко, а просто смотрели. Но дурное предчувствие не унималось.   
И вот в один, похожий на все прочие, момент, дети дружно, как по команде, разрыдались. Звук этот рвал душу и терзал разум, как никакой другой. От недостойного порыва зажать уши руками Рокэ удержала только мысль, что это не поможет.
И что теперь? Должен ли он попытаться их утешить? Или никакое его усилие все равно не сработает, как никогда не срабатывало раньше? Да и как утешать детей, Рокэ понятия не имел: в его присутствии они либо не плакали, либо быстро находилось, кому заняться ими.
Хотя вряд ли любой, самый опытный, воспитатель, мог надеяться совладать со всей этой рыдающей малышней сразу.
А еще они мертвые! Мертвые! Мертвые!!! Было в этом осознании что-то такое же огромное, холодное и жуткое, как страх темноты и прячущихся в ней чудовищ когда-то в детстве. Что-то, что вынуждало его самого закричать, разрыдаться, позвать на помощь.
Но, разумеется, взрослые мужчины не делают ничего подобного даже во сне. Особенно, герцоги Алва. Первые маршалы Талига и все такое. Рокэ потряс головой, пытаясь избавиться от лишних мыслей и настроиться на решение проблемы: что делать с кучей заходящихся плачем детей?
Тут явно требовалось какое-то яркое нестандартное решение, которого никто и никогда не мог ожидать. Как раз по таким решениям Рокэ был большой мастер. Но сейчас, как назло, на ум ничего не приходило.
От лишних движений только голова разболелась. Во сне настоящего приступа мигрени случиться не могло, но память подкидывала наиярчайшие ощущения из прошлого опыта. Пришлось прижать ладони к глазам. Это не помогло. Это, впрочем, и в реальности не помогало. Нужно просто сделать над собой усилие, чтобы думать и действовать, не отвлекаясь на боль.
Дети, тем временем, расходились сильнее и сильнее, и сами униматься в ближайшее время явно не собирались. Они все больше жались друг к дружке и уже не стояли цепочкой, а сбились в стайку и в какой-то миг… сошли с дороги и бросились к Рокэ.
Ни разу за все годы, что Рокэ снились эти сны, ни один покойник не пытался к нему приблизиться. Ни один! А эти рванули всем скопом, все еще рыдая и вопя на бегу.
Он подумал, что сейчас и вправду бросятся, как дикие звереныши, будут рвать зубами и когтями. Наяву ничего такого случиться, естественно, не могло бы, но это ведь сон. И тут, пожалуй, не отобьешься от маленьких ызар…
Рокэ скривился. Нет. Сравнивать этих детей с падальщиками, да и вообще с животными, было неправильно. Уж настолько-то он мог быть честен с собой, хотя бы в собственном сне.
И если теперь по ночам они станут разрывать его на части… Что ж. Так тому и быть. Он принес много жертв во славу Талига. Принесет еще одну. Хотя надо будет, конечно, снова попробовать подобрать состав, чтобы хоть иногда спать совсем без сновидений.
Правда, из предыдущих вариантов ни один толком не сработал. И если только на Рокэ не снизойдет неожиданное озарение, придется просто продолжать терпеть. Как долго он сможет продержаться, прежде чем это станет совершенно невыносимо?
От горькой мысли Рокэ отвлекли прикосновения множества детских рук. Эти руки, против ожиданий, не пытались ударить или оцарапать, не рвали плоть неправдоподобно длинными когтями… Нет, мертвые маленькие бириссцы цеплялись за Рокэ, словно искали у него утешения.
Они обнимали его, утыкались заплаканными лицами в его колени, бедра или живот — кто куда доставал по росту. Рыдая, хватали его за руки, стискивали кулачками ткань рубашки, нервно теребили кружевные манжеты, оставляя на белой ткани красные кровавые следы, хотя на них самих — как и на других покойниках перед ними — ран видно не было.
При этом дети продолжали громко, безудержно рыдать. Старшие из них пытались одновременно что-то говорить, но что именно, понять было невозможно. Хотя в этих снах все, вне зависимости от того, каким языком владели при жизни, изъяснялись на талиг.
Или Рокэ Алве так только казалось?
Честно говоря, над такими мелочами он обычно не задумывался. Да и сейчас мысль скользнула и пропала. Говори они сейчас хоть на чистейшем кэналли, за рыданиями Рокэ все равно бы ни слова не разобрал. Как и сами они не услышали и не поняли бы ни одного его слова.
А попытаться все же хоть как-то успокоить их — хотя бы погладить по головам — Рокэ не мог. Потому что вообще больше был не в силах пошевелиться. Да и на ногах держался только благодаря хорошо натренированному телу. Или, если брать в расчет, что это все еще сон, благодаря своей памяти об этой натренированности.
Но сколько он так простоит, если ничего не изменится?
Такие сны никогда не заканчивались, пока по дороге не уходили последние люди в цепочке. А дети явно никуда не собирались, цепляясь за Рокэ так, словно от этого зависела их жи… так что не оторвать.
И с их рук на его одежду и тело текло все больше и больше крови. Характерная смесь запахов металла и скотобойни быстро становилась подавляющей.   
Мертвые! Мертвые дети!!! Мертвые дети, которые держались за него изо всех своих не таких уж маленьких сил.
***
Усилием воли подавив поднимающуюся в душе панику, Рокэ все же попытался, как можно аккуратнее, освободиться из этих очень странных объятий. В ответ дети стали рыдать еще громче и цепляться еще крепче, хотя мгновение назад казалось, что это невозможно. Несколько из них даже попытались взобраться по Рокэ так, чтобы повиснуть у него на плечах и шее.
    Им это не удалось, но в результате он сам потерял равновесие. Подумал, что падает, и тут же, по законам сна, ощутил себя уже не стоящим, а сидящим на обочине дороги. При этом дети никуда не делись, так и продолжали облеплять, теперь уже точно со всех сторон. Держались за ноги, за руки и даже прижимались со спины.
    Маленькие ручки гладили его по волосам, так что волосы быстро стали влажными и слипшимися от чужой крови.
— Да что вам от меня нужно?! — в отчаянии воскликнул Рокэ.
Ответом ему был только новый всплеск рыданий, всхлипываний и неразборчивого лепета.
    С тяжелым вздохом Рокэ приготовился просто переждать очередной жуткий опыт. Сон не кончится, пока дети не уйдут. Но ночь в реальности закончится обязательно, тогда или Рокэ сам проснется с рассветом по многолетней своей привычке, или чуть позже его разбудят слуги.
    После этого у него будет по крайней мере день времени, чтобы придумать, как справляться с новой проблемой. На деле дольше: при определенном напряжении воли и достаточном количестве вина Рокэ мог хоть неделю не спать вообще. Хотя, если он будет очень пьян, то вряд ли сможет придумать что-то дельное. Впрочем, об этой проблеме можно побеспокоиться позже.
    А пока следовало просто дождаться пробуждения. Рокэ прикрыл глаза и постарался отрешиться ото всего.
    Ждал он долго. Казалось, целую вечность. Но ничего не менялось: Рокэ по-прежнему сидел на обочине дороги, за него цеплялись рыдающие дети — мертвые дети — с их рук текла кровь, которой не было, пока они шли по дороге, а теперь вроде как становилось все больше и больше. С Рокэ кровь тоже уже текла, потому что его одежда больше не могла ее впитывать.
    Надо было признать: конца сну все еще было не видно, а ситуация не просто не улучшалась, но становилась хуже. Значит, пора было предпринять что-то решительное.
И Рокэ запел. Колыбельную на кэналлийском языке, которую помнил со времен собственного детства. Или ему только хотелось верить, что он помнит ее именно с этих пор?
    Как бы то ни было, песня была замечательная: о ласточках, которые приносят счастье в дом и дарят детям сладкие сны о полете. Петь без гитары всегда сложнее, чем с ней, но все равно хорошо. Рокэ увлекся, на несколько мгновений забыл о своем тяжелом положении и почувствовал себя почти счастливым.
    Да и детские рыдания стихли. Маленькие мертвые бириссцы слушали пение человека, который решил затопить их дом вместе с ними, словно зачарованные его голосом. Однако все еще продолжали изо всех сил цепляться, и крови меньше не стало. Может быть, ее даже опять стало больше. И ни один из детей по-прежнему не произносил ни одного внятного слова.
    Однако Рокэ решил, что успех налицо. А раз так, следовало его немедленно развить. Следующей в ход пошла песня о ветрах далеких, которой он как-то спьяну поразил Ричарда Окделла, несмотря на всю тогдашнюю предубежденность юноши. Но на этот раз она не показала своей чудодейственной силы. Как и парочка традиционных кэналлийских баллад о любви, предательстве и мести.
    Дети снова рыдали, почти не обращая внимания на пение Рокэ. Так что пришлось вернуться к колыбельной о ласточках. Рокэ спел ее во второй раз, в четвертый, в шестнадцатый, в тридцать второй...
    Дети слушали, прижимаясь к нему и продолжая обильно заливать кровью и слезами. Рокэ Алва не сумел подавить невольную дрожь: кровь и слезы, хорошо, что кэналлийские виноделы не могли видеть того, что сейчас видел он, иначе бы виноградники, пожалуй, засохли на корню, а все их вино превратилось в уксус. Может быть, даже в яд.
Но, по крайней мере, под колыбельную дети плакали тихо и это было лучше, чем когда вопили во всю мочь. Так что Рокэ продолжал петь одну и ту же песню снова и снова. Он уже сбился со счета, сколько раз легкокрылые ласточки из дивных заморских земель влетали в открытое окно и приносили на быстрых крыльях чудесные грезы… и ему было все равно.
    Может быть, каждая спетая песня приближала миг, когда он наконец проснется в своем доме на улице Мимоз, где нет никаких плачущих мертвых детей. А может быть, этого никогда не произойдет, и он будет петь им вечно. Или пока сам не умрет… Или… Еще что-нибудь…
    Нет! Нельзя было сдаваться. Рокэ никогда этого не делал. Сейчас тоже не сделает. Выругавшись про себя так грязно, как только мог придумать, Рокэ принялся размышлять, что еще мог бы предпринять в своем нынешнем положении, раз пение особенно не сработало.
    В Создателя он не верил совсем. Но олларианским канонам его когда-то учили. Так что на всякий случай Рокэ прочитал несколько молитв, которые показались ему подходящими случаю. Предсказуемо, ничего не произошло. Дети снова горько плакали, не обращая внимания на его откровенно не воодушевленный бубнеж.
    Затем пришел черед Четверного заговора. Относительно него, по крайней мере, можно было точно сказать, что в некоторых случаях он отлично работал. Так что Рокэ Алва читал древние слова на этот раз довольно убежденно.
    — …Пусть Четыре Скалы станут щитами от всех моих врагов, сколько бы их ни было, — закончил он.
    И опять никакой заметной перемены в его нынешнем положении или в поведении детей не произошло. Дети, может, немного заинтересовались заговором в начале, но ни исчезать, ни уходить по дороге, ни хотя бы успокаиваться от него вовсе не думали.
    Что ж… Рокэ уже знал, что Четверной заговор помогает далеко не всегда. Не смыли же Четыре Волны его проклятия, хотя было время он твердил эти слова чаще, чем самый истовый абвениат. Потом бросил страдать ерундой, конечно.
    «Правильно сделал, что бросил», — подумал Рокэ, чувствуя жгучую досаду на самого себя, за то, что опять попытался поверить непонятно во что.
    В конце концов, жизнь вполне ясно дала ему понять: только Леворукий хоть сколько-то заинтересован в его судьбе, да и то, вероятно, потому что рассчитывает когда-нибудь стребовать долг сторицей.
    Значит, сегодня пришло время еще увеличить свой кредит.
    — Помоги мне выбраться! — яростно крикнул Рокэ в никуда. — Если я застряну здесь, то уже не смогу быть тебе полезен.
    От резкого выкрика дети задрожали и разревелись, пожалуй, во сто крат горше прежнего. И кровь тоже полилась обильнее. Кто-то из детей неловко взмахнул маленькой ручкой, и брызги угодили Рокэ прямо в лицо, несколько попало даже прямо в глаза. Поднять руку, чтобы утереться он не мог. Оставалось только отчаянно моргать.
Леворукий не появился, не послал никакого избавления или даже самого неясного знака. Ничего. Наверное, Повелитель Кошек сейчас отвлекся на что-то другое. Или даже он не был властен над этими снами.
    Рокэ почувствовал, что и сам как никогда за последние десять — даже больше, прошло уже больше — лет близок к тому, чтобы разрыдаться. И плевать на… На все плевать. Но это означало бы сдаться, сломаться окончательно. И не принесло бы никакой пользы. Поэтому Рокэ сделал над собой усилие, выпрямился и… снова запел о ласточках.
    ***
    Крови становилось все больше. Она текла и текла с рук мертвых бирисских детей, по телу Рокэ, и сначала впитывалась в землю, на которой все они сидели. А потом перестала впитываться. Твердая сухая земля размокла и превратилась в кровавую слякоть.
    Дети не обращали на это внимания. Рокэ решил, что ему тоже все равно. Да и перебраться на другое место возможности не было: дети по-прежнему облепляли его со всех сторон и держали так, что не шелохнуться. Оставалось только петь.
И Рокэ пел. Пел. И пел. И в какой-то момент его обычно сильный и чистый голос начал слабеть и сипнуть. Хотя это все еще был сон, так что перенапрячь связки на самом деле Рокэ не мог. Но, к несчастью, слишком хорошо знал, что петь без остановки часами и не устать для человека невозможно. Теперь собственное сознание заставляло его с этим считаться. Словно мало было других проблем.
    Все равно Рокэ упирался изо всех сил. Тем более, что других идей так и не приходило в голову. Однако, когда изо рта стал вырываться только едва слышный низкий шепот с присвистом, замолчал. Дети тут же заревели прямо-таки оглушительно. Голова в ответ так и взорвалась болью — память о мигрени не отпускала. А у него больше не было никакого средства, чтобы утишить эту какофонию.
    И тогда Рокэ взмолился, сам не зная к кому:
    — Помоги мне. Помоги. Я больше не могу… Не могу так… Я не справлюсь один. Я так устал… Помоги мне отдохнуть… Помоги, пожалуйста…
    Рокэ ни на что на самом деле не надеялся, поэтому даже не озирался по сторонам. Так что был в четыре раза больше возможного удивлен, когда на дороге прямо перед ним вдруг воздвигся, иначе не скажешь, его оруженосец Ричард Окделл. Босой и одетый для сна, но с фамильным кинжалом на поясе и почему-то с обнаженным мечом Раканов в руке. Во сне меч выглядел оружием великолепным и грозным, не то что наяву. А Ричард Окделл — словно знал, что с этим мечом делать. Тоже страшно далеко от реальности, наверняка.
    Так Рокэ возможное спасение себе и представить не мог, даже в самом абсурдном из снов. Впрочем, было бы неправдой сказать, что появление оруженосца его совсем не обрадовало — любая перемена обстановки отвлекала от монотонности и отчаяния, а потому была сейчас желанна.
    Рокэ разглядывал мальчишку, прикидывая, призвал ли случайно в свой кошмар настоящего Окделла или это просто порождение его измученного детскими воплями ума? До сих пор ему случалось только самому видеть чужие сны. Не слишком часто. Он даже не всегда понимал, чьи они. Но там, по крайней мере, обычно не оказывалось верениц покойников.
    Между прочим, несправедливо! Можно подумать, только он, Рокэ Алва, на своем веку убивал кого-то. Впрочем, ему ли удивляться несправедливости? Потомку предателя и прочее, прочее, прочее. При этой мысли Рокэ привычно неприятно улыбнулся. Но дети этого не заметили, так что не испугались. И к лучшему.
Юноша тем временем озирался, видимо, в поисках врагов, которых можно было бы проткнуть явно полюбившейся ему древней штуковиной. Что ж, его ждало огромное разочарование в самом скором времени.
    Окделл, впрочем, проявил типичное для себя ослиное упрямство — вот уж чьи предки ошиблись с гербовым зверем — и несколько раз обозрел местный унылый пейзаж, прежде чем признал, наконец, что сражаться тут не с кем. Его оружие, подчиняясь логике сна, тут же исчезло.
    А сам он вдруг соизволил обратить внимание на своего сеньора:
    — Эр Рокэ…
    Почему-то ровно в этот миг пришла уверенность, что Окделл вполне настоящий.
    — А я думал, вы все же научились называть меня монсеньором, юноша, — отозвался Рокэ, ради такого дела у него даже снова прорезался вполне обычный его голос.
    Наяву оруженосец и правда больше почти не допускал таких промахов и поправлять его больше не приходилось. Впрочем, сейчас даже набивший оскомину за первые месяцы обмен репликами не раздражал, создавая утешительную иллюзию нормальности происходящего.
    Просто эр — то есть, тьфу ты, сеньор — распекает рассеянного оруженосца, который никак не может запомнить и исполнить простейшее требование. И ничего больше. Мертвые бирисские дети словно согласились до поры поддерживать эту иллюзию: цеплялись за Рокэ молча и усиленно глазели на Окделла. То ли он их чем-то заинтересовал, то ли они прикидывали как половчее в самый неожиданный момент оглушить ревом и его.
    — Монсеньор, — послушно исправился Ричард. — Где мы? И зачем вы меня сюда позвали?
    — Уверяю, юноша, вас я не звал, — откликнулся Рокэ. Привычные интонации и фразы давались легко. И давали время подумать над истинным положением вещей. Но ничего стоящего на ум все равно не шло.
    Тем более Ричард Окделл тут же принялся отвлекать сеньора от раздумий.
    Сердито свел брови и упрямо сказал:
    — Нет, позвали. Вы так кричали, что я прибежал как был, даже обуться не успел.
    Тут разговорчивость покинула его за компанию с гневом, и мальчишка смущенно уставился на свои сапоги. В смысле, на ноги безо всяких сапог. И даже без чулок.
    Хороших ответов на его вопросы все еще не придумывалось, поэтому Рокэ решил сказать правду.
    — Я звал не вас и понятия не имею, для чего здесь вы, — признался он, сознательно делая акцент на последнем слове.
    Ричард вскинулся. Покраснел. Побледнел. Еще больше побледнел. Хотел что-то сказать. Но будто остановил себя и снова замер, уставившись на собственные ноги со странной сосредоточенностью.
    Правда прозвучала, пожалуй, резче, чем хотел Рокэ. Но не извиняться же теперь перед мальчишкой.
    — Не волнуйтесь, все это — только сон, и вы наверняка благополучно проснетесь, — добавил Рокэ вслух.
    На этот раз ударение на «вы» получилось невольным. Ричард Окделл перестал казаться расстроенным и начал выглядеть разом обеспокоенным и раздосадованным.
    — Монсеньор, если сами не знаете, зачем я тут, дайте хоть камни послушать, — потребовал он. — Они очень хотят мне что-то рассказать.
    Рокэ изумленно умолк. Наяву у Окделла дерзость и смирение тоже всегда шли вперемежку, но обычно не сменялись с такой головокружительной быстротой. Да и ни о каком слушанье камней речи раньше не заходило.
    А тут, видимо, приняв молчание сеньора за согласие, оруженосец почувствовал себя совсем вольготно: присел на корточки, так что теперь древних каменных плит касались не только ступни его, но и ладони, прикрыл глаза и словно бы вправду к чему-то внимательно прислушивался.
    В таком положении он оставался довольно долго. Дети продолжали молчать. Рокэ настороженно наблюдал за Окделлом. Вряд ли тот мог как-то сделать этот сон еще хуже, но мальчишка умел удивлять. Да и эти якобы говорящие с ним камни… Рокэ на всякий случай тоже прислушался. Но ничего не услышал.
    Лицо Ричарда казалось сперва спокойным, даже торжественным, и при этом почти довольным. Словно у героя какой-нибудь особенно древней гравюры «Повелитель Скал благосклонно внимает своим подданным». Потом он состроил гримасу, которую Рокэ поначалу видел при каждом разговоре с оруженосцем: она появлялась всякий раз, когда ему говорили что-нибудь, чего он не хотел слышать.
    Выходит, и камни чем-то не угодили герцогу Окделлу. От этой мысли хотелось не то чтобы смеяться, а совершенно по-мальчишески захихикать. Но Рокэ сдержался, а то еще маленькие бириссцы вспомнят, что вообще-то должны терзать его плачем, а не таращиться на то, как юноша беседует со своей стихией?
    На лице Ричарда проступило совсем уж откровенное отчаяние. Вот такого себе в реальности он не позволял! А тут весь скривился, сжался, того и гляди сам заплачет.  Нет, не заплакал, яростно замотал головой, да еще принялся твердить:
    — Нет. Нет! Нет!
    И все-таки по щекам покатились слезы.
    Решив, что это уж слишком, Рокэ сурово окликнул его:
    — Очнитесь, Окделл. Встаньте и подойдите ко мне, немедленно!
    В реальности такой тон обычно действовал даже во время особо острых приступов враждебности. Но сейчас Ричард никак не отреагировал. Похоже, и вовсе не услышал. Зато мертвые бирисские дети услышали и решили, что вот теперь-то точно стоит еще пореветь.
    Рокэ поморщился, но, уже зная, что с детьми ничего не может поделать, решил сосредоточиться на своем оруженосце. Одно за другим он пробовал другие, более мягкие, варианты обращения:
    — Юноша…
    — Ричард…
    — Дикон…
    — Дик…
    — Да Дикон же!..
    Пользы ни одна из этих попыток не принесла. Окделл все плакал и пытался отрицать что-то, да так рьяно, что вот-вот забьется в нервном припадке, пожалуй. Рокэ понял, что ему все же придется снова попытаться встать, чтобы добраться до юноши и вытряхнуть его из этого странного состояния. Да уж, вот тебе, Рокэ Алва, и помощь, и спасение.
    С другой стороны, думать о своем бедственном положении было больше некогда. Рокэ принялся аккуратно, но решительно отцеплять от себя детские пальчики. И конечно, детям это совсем не понравилось!
    Облепить его еще плотнее они уже не могли, держаться крепче — тоже. Но начали реветь еще исступленней и снова принялись карабкаться по нему. Одна маленькая девочка, кажется, лет двух, умудрилась забраться Рокэ на плечо и встать там в полный рост.
    Рокэ поневоле дернул рукой — поддержать малютку, если станет падать. Но рука не двигалась, за нее держалось сразу несколько других детей, которые вовсе не собирались Рокэ отпускать. Девочка, к счастью, не падала. Но и не слезала. Казалось, вид с такой высоты ей особенно понравился.
    Тем временем Окделл наконец соизволил вернуться к реальности — в смысле, к реальности этого сна — без посторонней помощи. Открыл глаза, встряхнулся, как огромная мокрая собака, торопливо стер слезы со щек и резко выпрямился.
    Затем в пару размашистых шагов оказался рядом с Рокэ и громыхнул:
    — Я знаю, что нужно делать, эр Рокэ.
    Во второй раз отчитать его за «эра» или выяснить, что именно он знает — или думает, что знает — Рокэ не успел. Ричард ловко подхватил на руки ту самую девочку, что взгромоздилась на плечо Рокэ.
    Она протестующе завопила на очень высокой ноте и сразу же попыталась вырваться. Теперь в руках у Окделла извивался орущий и перемазанный с ног до головы кровью ребенок. Но тот и не подумал опустить ее на землю или хоть отстраниться. Наоборот, прижал к груди, посадил на согнутую в локте руку, а другой рукой принялся вытирать маленькое личико невесть откуда взявшимся белоснежным носовым платком.
    Вмешаться и сказать, что толку из этого все равно не выйдет, Рокэ опять не успел. Платок Окделла в этом сне оказался, очевидно, наделен некими сверхъестественными свойствами: скоро не только лицо, но и весь ребенок целиком, включая волосы и одежду, очистился от крови. А платок так и остался белоснежным.
    После этого девочка прекратила пытаться вывернуться из рук Окделла. Наоборот, сама обняла юношу за шею и прижалась к нему как к родному. Даже плакать совсем перестала и что-то доверительно зашептала прямо в ухо Надорскому герцогу.
    Ричард Окделл наяву едва ли позволил бы какой-то крестьянской малявке, даже и не бирисской, так себя обнимать. Чего-чего, а гордости у него было на целый гвардейский полк в почетном карауле. Но тут не возражал. С серьезным видом слушал, даже кивал сочувственно и утешительно гладил детские плечики и спинку, прикрытые простой полотняной рубашкой.
    А потом почему-то сказал:
    — Он сожалеет, очень-очень сожалеет. Просто сказать об этом пока не может, поэтому сейчас я говорю за него. Но в следующий раз он исправится.
    У Рокэ сразу же возникло неприятное подозрение, что «он» — это, собственно, он, Рокэ, герцог Алва, и его оруженосец только что принял за него какое-то обязательство. Наверняка обременительное. Возможно, невыполнимое.
    — Юноша, — протестующе зашипел Рокэ.
    Дети, которые снова притихли было, наблюдая за Окделлом, мигом вспомнили, что им положено реветь. Девочка на руках у Окделла чуть отстранилась от его груди и как-то строго и требовательно — хоть это и смотрелось странно для такой малютки — поглядела на Ричарда, потом на Рокэ и снова на Ричарда.
    — Правда-правда, провалиться мне на месте, если вру, — сказал ей Ричард, не обращая на возмущенного сеньора никакого внимания.
    В ответ на это девочка вдруг расплылась в счастливой улыбке, а затем исчезла. Вот только что у Ричарда на руках сидел ребенок, а вот никто не сидит.
    Ричард кивнул сам себе, будто бы чего-то такого и ожидал. Но вид у него все равно был ошарашенный. Впрочем, он довольно быстро справился с этим и наклонился, чтобы выудить из окружившей Рокэ кучи детей еще одного.
    На этот раз он взял из рук тоненькой девочки, выглядевшей тут самой взрослой, вопящего младенца, обтер его от крови своим платком и принялся укачивать, что-то нежно напевая. Почему-то в этой колыбельной Рокэ опять послышалось все то же: «Он сожалеет, очень сожалеет».
    — Ричард, — требовательно окликнул его Рокэ. — Что именно вы делаете и о чем говорите?
    — Позже, позже, эр Рокэ, — ответил Ричард на мотив все той же колыбельной. — Сначала нужно успокоить детей.
    После этих слов он поцеловал уже совсем успокоившегося младенца в лоб, и тот исчез так же, как девочка. А Ричард сразу же потянулся за другим ребенком, и на этот раз выцепил того самого мальчика, который шел по дороге первым. Он даже не протестовал и не вертелся, легко позволил обтереть себя от крови и быстро уткнулся лицом в плечо юноше.
    Ричард опять начал что-то шептать. Малыш в ответ в основном кивал или качал головой, иногда лепетал что-то по-прежнему маловразумительное. Но Окделл, похоже, знал или догадывался, что именно тот говорил.
    На своего сеньора оруженосец вообще не смотрел. Рокэ чувствовал, как в нем закипает раздражение. Он хотел получить объяснения — и немедленно. Да и такой дерзости наяву не потерпел бы не только от собственного оруженосца, а ни от кого вообще.
И еще Рокэ был до кошек, до леденящего холода в животе, встревожен тем, как и почему вдруг Ричард Окделл мог так легко распоряжаться в его сне, где сам он оказался совершенно беспомощен.
Однако не слышать больше детского плача было бы прекрасно. Ради этого разговор действительно стоило немного отложить.

***
Не со всеми детьми Ричарду оказалось так же легко сладить, как с первыми тремя. Кого-то ему приходилось долго укачивать, расхаживая взад-вперед по обочине дороги. С кем-то он, напротив, садился прямо на землю — выбирая места поодаль от кровавой лужи, которая натекла вокруг Рокэ и все еще жавшихся к нему маленьких бириссцев — и подолгу просто молча обнимал их, пока они сами не успокаивались достаточно, чтобы исчезнуть.
С каждым ребенком Окделл вел себя так безмятежно и ласково, словно в его распоряжении было все время в Кэртиане. И все терпение. Кто бы мог заподозрить такие запасы в мальчишке, который так часто вскидывался на пустом месте?
Уж точно не его сеньор.
И радоваться сейчас этому открытию у Рокэ абсолютно не выходило. Он хотел, чтобы Ричард уже закончил с детьми поскорее и его можно было — наконец! — как следует допросить. В смысле, расспросить. Тем более тот упорно продолжал всем своим маленьким собеседникам повторять «он сожалеет».
Как только детей осталось достаточно мало, чтобы Рокэ снова мог свободно двигать руками, он сам попытался ускорить дело, копируя действия Окделла. Раз уж они работали. Рокэ подтянул к себе на колени мальчишку, который и так уже практически на них сидел, затем изо всех сил постарался представить в руке чистый носовой платок — и тот появился, похожий на один из настоящих платков Рокэ, с вышитым вензелем Р.А.
Но стоило только Рокэ дотронуться платком до лица ребенка, как ткань пропиталась кровью, и мальчик закричал так, словно его убивают. Впрочем, он ведь и был уже мертв. Мертв! Мертв! Мертв!!! И для него на самом деле ничего нельзя было сделать.
От внезапно накатившего ужаса этих мыслей Рокэ отвлек Ричард, который как раз закончил с очередным ребенком и пришел забрать следующего. Он снял мальчика с колен Рокэ, и для разнообразия обратился к своему сеньору.
— Потерпите, эр Рокэ. В этот раз я сам все сделаю, уже немного осталось, — сказал он странно мягким тоном.
Должно быть, слишком привык к такому, пока возился с детьми. А может, впрямь думал утешить и Рокэ тоже. Если так, то ничего у него не вышло.
Наоборот, чувство беспомощности стало теперь таким острым, что, казалось, резало изнутри. Рокэ не привык зависеть от других, да и вообще не доверял им делать ничего важного. Кроме тех случаев, разумеется, когда сам принимал решение скинуть какую-нибудь обязанность на подходящего исполнителя.
Но для этого надо было знать, и что за обязанность, и чем так хорош исполнитель. Бросать дела на кого-то вслепую и надеяться случайно получить удовлетворительный результат Рокэ обыкновения не имел. Но сейчас выбора у него не было. Он мог только ждать, хотя уже никаких сил на это не оставалось.
И вот на руках у Ричарда оказался последний ребенок: девочка, которая выглядела, пожалуй, старшей из всей компании. Ее плач и до этого был не таким уж громким, по сравнению с остальными. А теперь она совсем успокоилась, и они с Окделлом о чем-то шепотом беседовали, сидя на земле.
Рокэ наблюдал за ними издали, и внезапно воцарившиеся вокруг него тишина и спокойствие как будто убаюкивали его. Он задумался о том, можно ли заснуть во сне, и пропустил момент, когда девочка тоже исчезла, как прочие дети.
Опомнился, только когда Ричард уже подошел к нему, опустился на колени прямо в кровавую жижу и потянулся к его лицу со своим платком. Кусок ткани оставался таким же чистым, как в начале, но Рокэ все равно отпрянул, а затем и перехватил протянутую руку за запястье.
Еще не хватало, чтобы его оруженосец обтирал ему лицо, как бирисским младенцам.
— Прекратите, Ричард, — приказал он. — Вы явно слишком увлеклись.
— Эр Рокэ, вы просто не представляете, как сейчас выглядите, — возразил Ричард и добавил неожиданно несчастным голосом: — Ужасно видеть вас таким.
Рокэ на мгновение опешил. Оруженосец, воспользовавшись этим, тотчас высвободил руку и все же провел платком по его лицу: от виска к подбородку. Отчего вся кровь, свежая и уже засохшая, тут же исчезла с лица, рук, шеи. Волосы перестали слипаться от нее. Очистились рубашка, штаны и даже платок с инициалами, который Рокэ продолжал бездумно стискивать в пальцах.
    Тяжелый смрад тоже мгновенно исчез. Кровь на земле никуда не делась, но она больше не оставляла следов на Рокэ, как с самого начала вовсе не оставляла следов на Ричарде. Чтобы совершенно убедиться в этом, Рокэ даже заставил себя нарочно погрузить правую руку в темно-красную жидкость, скопившуюся в ближайшей ямке, но пальцы не окрасилась.
    Вдруг бросилось в глаза, что на руке нет перстней. В таких снах их почему-то никогда не бывало. Там можно было бы отличать сны от реальности, если б ему когда-нибудь понадобилось. Хотя зачем бы?
    Мысли медленно уплывали куда-то не туда. А ведь он хотел потребовать у Ричарда объяснений. Ему нужны были эти объяснения.
    — Эр Рокэ, — позвал Ричард.
    Муть усталости в голове Рокэ от его голоса будто бы рассеялась. Все вокруг снова обрело четкость. Впрочем, сил призвать оруженосца к ответу за очередного «эра» не чувствовалось.
    — Только не уходите из этого сна! — вдруг попросил Ричард взволнованно.
    — Как будто я могу, — горько усмехнулся Рокэ.
    — Камни говорят, что теперь можете, — ответил Ричард. — Когда тут никого, кроме нас, не осталось. Но все равно не уходите, мне так много нужно вам рассказать! А наяву я наверняка что-нибудь упущу, — заключил он почти с отчаянием.
    — Нужно, значит, расскажете, — отозвался Рокэ спокойно, как будто его самого не жгло изнутри желание немедленно все выяснить.
    Все-таки с юношей было удивительно легко держать себя как обычно, что бы ни творилось вокруг.
    — Давайте только перейдем на место почище, — предложил Ричард, покосившись на кровь на земле.
    Потом быстро поднялся сам и протянул руку Рокэ. В реальности тот попытался бы отказаться от помощи, даже если бы был серьезно ранен. Но этот сон заставлял его чувствовать себя разбитым и подавленным похлеще большинства ранений в жизни.
    Так что Рокэ позволил помочь себе подняться и даже прошел, опираясь на руку оруженосца, несколько бье. Тут они снова уселись на землю, бок о бок, словно решили отдохнуть на берегу реки. А на самом деле на обочине древней каменной дороги, которая, очевидно, с первой встречи поведала Повелителю Скал некие секреты, в знании коих Рокэ годами было отказано.
    Повелитель Скал, впрочем, тоже не торопился делиться ими. И только когда Рокэ уже собрался подхлестнуть его едким замечанием, произнес торопливо, будто боясь передумать:
    — Сначала самое главное, из-за чего вообще все это происходит, — здесь Ричард сделал странное ударение на слове «все», словно с трудом сдерживался, чтобы не закричать. — Эр Рокэ, вы — Ракан. Последний истинный Ракан в Кэртиане. И это вам предстоит провести мир через Великий Излом, когда Круг Скал сменится Кругом Ветра. А я как Повелитель Скал, должен вам всячески помогать, защищать и поддерживать. И других Повелителей тоже придется найти и собрать рядом с вами, они понадобятся на изломе, хотя камни мало знают о том, для чего именно. Или я не понял их объяснений.
    Ричард смутился и наконец замолчал. А может, у него просто кончился запас воздуха, потому что во все время своей потрясающей речи он не останавливался, чтобы толком сделать вдох.
    В глубине души Рокэ должен был признать, что околесица, которую нес юноша, имела на удивление много смысла. Особенно после драматичной иллюминации, разыгравшейся в небе не далее как сегодня днем, стоило ему взять в руки меч Раканов. Однако истинность не делала эти новости менее неприятными. Напротив.
    Вот почему, улучив момент, чтобы тоже высказаться, Рокэ раздраженно проговорил:
    — Ричард, меня интересуют не сказки о Раканах и возрождении вашей обожаемой Великой Талигойи, а информация: почему ко мне во снах приходят покойники? Почему я ничего не мог сделать с детьми, а вы смогли? Как мне избавиться от этих снов?
    Под конец он только чудовищным усилием воли заставлял себя не кричать.
    Ричард поморщился, словно от физической боли, которую ему хотелось бы скрыть, и воскликнул:
    — Да ни при чем здесь Талигойя! Ракан вообще нужен не для нее, а для всей Кэртианы. Он… То есть вы…
Тут юноша перевел дух и заговорил спокойнее:
— Вы — Сердце этого мира. Без вас Кэртиана погибнет. И гибель эта будет ужасна. То есть была бы ужасна, — поправился он. — Но мир не хочет умирать, поэтому бережет вас. Поэтому не можете умереть вы. И когда у вас с отцом случилась дуэль на линии, у него все равно не было шансов. Даже если бы вы вообще ничего не делали, а его удар нес вам верную смерть, его сердце остановилось бы прежде, чем он успел навредить вам.
Теперь стало ясно, над чем мальчишка так плакал. В его глазах и сейчас снова блестели слезы.
— Это несправедливо, эр Рокэ! — заключил он запальчиво и резко умолк.

***
Рокэ был далек от того, чтобы по любой причине оценить жизнь Эгмонта Окделла выше собственной. Но мысль, что любой его дуэльный противник был заведомо обречен на поражение и смерть, не из-за его мастерства или — чем Леворукий не шутит — правоты, подтвержденной высшими силами, а потому что ему просто нельзя было умирать… Мысль была неприятной.
— Да, пожалуй, несправедливо, — согласился Рокэ вслух. — Но, уверяю вас, юноша, я ничего об этом не знал.
Но если бы знал, и даже захотел что-то изменить, то вряд ли смог бы. Этого Рокэ говорить уже не стал.
— Конечно, — неожиданно с готовностью согласился Ричард. — Вы не знали. И вы, получается, даже не виноваты. В смерти моего отца. Я хотел вам за него отомстить, мечтал, как отомщу… а потом уже не мечтал, но думал, все равно должен... А вы не виноваты…
Голос его сделался печальным и как-то сошел на нет. Такая меланхолия Ричарду удивительно не шла.
Рокэ мог бы возразить, что, все равно, конечно, виноват. Кто же, если не он. Виноват, а прощения не просит и не нуждается в нем, так что не из-за чего так переживать. Можно ненавидеть и дальше. В конце концов, многие делают это вообще без всякой причины. Но именно сейчас снова настраивать против себя Ричарда почему-то не хотелось.
Ричард встряхнулся и сказал заметно бодрее:
— Зато теперь я могу со спокойной совестью выполнять долг Повелителя Скал, вашего вассала и защитника.
Ну, вот это уже лишнее. То есть сегодня мальчишка, конечно, спас его, если не от смерти, то от отчаяния и, возможно, непритворного безумия. Но становиться объектом рыцарских подвигов для своего оруженосца Рокэ не собирался. Следовало сразу же пресечь этот порыв.
Так что Рокэ настроился на самый неприятный свой тон и заявил:
— Успокойтесь, юноша. Меньше, чем оруженосец и духовник вместе взятые, мне нужна ваша собачья преданность.
В ответ он получил хорошо знакомый возмущенный взгляд — «Как вы смеете!» По крайней мере, от привычки вопить это вслух его оруженосец за время службы более-менее избавился.
Вместо этого Ричард с непонятной горечью произнес:
— Собачью преданность еще нужно уметь заслужить, эр Рокэ. А я просто должен делать все возможное, чтобы вы тоже смогли исполнить свой долг. Все. Потому я сегодня и оказался здесь. И что бы еще другое мне ни пришлось сделать, я сделаю. Теперь, когда я знаю, что это необходимо, никто не сможет мне помешать.
    Взгляд его сделался в этот момент холодным и тяжелым, и как будто принадлежал человеку, гораздо старше годами. Чтобы разбить это впечатление, Рокэ сказал:
    — Уверен, если я захочу вам помешать, у меня получится.
    Ричард нахмурился и стал куда больше похож сам на себя.
    Для закрепления эффекта Рокэ продолжил:
    — А пока скажите-ка, по части собак вы решили поделиться со мной мудростью своих наставников или все же личным опытом?
    Юноша предсказуемо еще больше помрачнел. Но как-то даже слишком. Словно Рокэ шутя попал действительно по больному, но пойти на попятный уже не было возможности. С Окделлом ее обычно не случалось.
    — Опытом, — коротко буркнул Ричард, но потом, как это и наяву часто бывало, пустился говорить подробно: — Солдаты Олларов, когда только появились у нас, хотели прибрать к рукам отцовскую свору. Но собаки их не подпустили. Рычали и скалились, а когда этого оказалось мало,  и зубы пошли в ход. После этого их всех перестреляли. Прямо на глазах у нас с сестрами. Я надеялся, хоть Эдит этого не запомнит, она была тогда совсем маленькая. Но это стало ее первым осознанным воспоминанием. С тех пор в замке не живут собаки… То есть были, конечно, и другие. Но их по большей части действительно украли. А кое-кого мы сами припрятали в деревне, надо же с чем-то по осени загонять дичь для запаса. Но в замке собак теперь нет.
    Ричард замолчал. Рокэ ничего не говорил тоже. Что тут скажешь? Конечно, никто не приказывал нарочно убивать собак и пугать маленьких девочек так, что они век не забудут. Но с побежденными не церемонятся. Все это знают. Просто предпочитают не вспоминать.
    — Так какой там, по-вашему, у меня есть еще неизвестный долг? — спросил Рокэ.
    Не то чтобы ему так хотелось знать. Но спросить следовало. К тому же, это скорее всего отвлечет Ричарда от дурных воспоминаний.
    Юноша действительно оживился:
    — Ракан и Повелители должны как бы почистить Кэртиану. Камни говорят, где-то глубоко под землей, в местах, которые специально для этого устроили Абвении, скапливается зеленый яд, и раз в Круг нужно избавляться от него, чтобы мир был спокойным и чистым, а людям в нем жилось хорошо. Но уже несколько Кругов этого не делали толком. Сейчас яд почти готов выплеснуться на поверхность. Тогда люди отравятся и лишатся разума, и мир погибнет, поэтому так важно в этот Великий Излом сделать все правильно.
    Рокэ невольно восхитился гибкости ума Ричарда: упорный эсперантист из рода упорных эсперантистов он рассуждал об Абвениях, глазом не моргнув, словно так и надо. Словно он всегда знал, что, конечно, именно они сотворили Кэртиану. И да, разумеется, сделали в ней специальные места для яда. А разве не всегда так бывает при сотворении миров? Ну и без сомнений, именно им двоим в компании еще двух или трех таких же неудачников предстоит помешать этим емкостям переполниться, а яду — свести всех с ума и убить. Что тут удивительного?
    Это юность? Или просто Ричард Окделл — воинствующий мечтатель, неисправимый романтик и безрассудный храбрец? Рокэ, со своей стороны, чувствовал себя как никогда старым, усталым, циничным и в общем непригодным для спасения миров.
    Он усмехнулся невесело и, в попытке дать себе время освоиться с этой идеей, протянул скептически:
    — Как же не повезло нам с вами. Сколько жила себе Кэртиана и все ей было нипочем. А теперь того и гляди погибнет от зеленого яда. Камни ваши ничего не напутали часом?
    Будь на месте Ричарда кто другой, можно было рассчитывать, что вот сейчас он признается в неудачной шутке или, даже скорее, сознательной попытке придать всему произошедшему в этом странном сне больше значения, чем следует. Но Ричард только серьезно кивнул, да, дескать, не повезло.
    — Нет, это они знают точно.
    — А чего не знают? — сразу заинтересовался Рокэ.
    — Сомневаются, достаточно ли мы с вами хороши, чтобы справиться с Великим Изломом, — все так же серьезно отозвался Ричард и, не дожидаясь новых вопросов, продолжал: — Но я думаю, они просто все еще расстроены из-за отца. Он был лучшем Повелителем Скал, чем я: сильнее, спокойнее, старше. Они доверяли ему и любили его. Меня они любят, но не очень-то доверяют.
    — А меня, надо полагать, и не любят, и не доверяют мне? — догадался Рокэ.
    Камни в этом смысле оказались удивительно неоригинальны. За пределами Кэналлоа к герцогу Алве так относилось большинство. Интересно, а какого мнения придерживаются камни в Кэналлоа? Неожиданно сильно захотелось верить, что они на стороне соберано несмотря ни на что.
    Ричард тем временем тяжело вздохнул, а потом признался:
    — Да, так и есть. Камни, например, думают, что вам и со снами этими самому, без меня, не справиться, про другое что и говорить нечего. А я считаю, что, как только вы узнаете, в чем дело, у вас обязательно все получится, — закончил он, и правда с большой убежденностью.
    Но это не сильно обнадежило Рокэ, даже наоборот. Ведь во что только не верил Ричард Окделл даже за время их знакомства: в невинность Катарины, в честность и благородство Штанцлера. Теперь вот в способность Рокэ избавиться от кошмаров.
    К тому же эти сны были вопросом в каком-то смысле более неприятным, чем предполагаемое спасение Кэртианы. По крайней мере, провести мир через Великий Излом нужно будет только один раз. В случае неудачи все просто умрут ужасной смертью — и Рокэ вместе со всеми. А сны тянулись уже очень давно и становились все хуже, и с ними нужно было жить. Причем жить так, будто ничего не происходит.
    — Ну так и в чем дело? — довольно резко спросил Рокэ.
    Ричард закусил губу, явно подбирая слова, потом заговорил осторожно:
    — Я ведь уже сказал, что вы Сердце Мира, а все эти люди, которые умерли по вашей вине, — тут он сбился и попытался исправиться: — я имею в виду…
    — Вы имеете в виду людей, которые умерли по моей вине, — перебил его Рокэ. — Что же с ними?
    — Ну, они тоже часть Кэртианы, поэтому Кэртиана из-за этого беспокоится, — ответил Ричард. — И чем больше их становится, тем больше она беспокоится. Поэтому, когда вы спите, Кэртиана посылает вам эти сны, как бы воспоминания мира об этих людях, и немного ваши воспоминания тоже, — Ричард вздохнул. — Это сложно объяснить. Но сны нужны Кэртиане, чтобы убедиться, что вы сожалеете об отнятых жизнях, что добры и милостивы. Это бы ее успокоило, и сны бы вам больше не снились. По крайней мере, не часто. Но вы всегда старались не показывать ничего такого, поэтому становилось все хуже и хуже. А теперь стало совсем плохо, — несколько неуклюже подытожил Ричард.
    — Совсем плохо и останется, — мрачно припечатал Рокэ. — Потому что я не добр, не милостив, и я не сожалею. Вы просто солгали этим детям, или, как вы утверждаете, самой Кэртиане, хотя не представляю, как вам это удалось. Солгали, а я, между прочим, пытался вас остановить.
    Ричард склонил голову, но не в знак смирения или раскаяния, а демонстрируя еще больше обычного своего упрямства, и возразил:
    — Нет! Вы добрый, я видел. Видел вас с вашими людьми и с крестьянами в Варасте, с Моро и кухонными кошками, с теми мертвыми плицами. Даже со мной иногда.
    Тут он покраснел и почти запнулся, но продолжил:
    — Вы добрый, просто так привыкли это скрывать, что и сами уже толком не помните. Вас научили, что доброту нельзя часто показывать, ведь слишком многие принимают ее за слабость или за глупость. А герцог не должен казаться слабым или глупым, так что лучше спрятать вообще. Меня тоже всему этому учили, ведь и я герцог. И я научился. Ну, наверное, почти научился, — Ричард неожиданно смущенно улыбнулся. — Но ведь герцог — тоже человек, и нельзя перестать быть человеком. Вам особенно нельзя. Это может погубить Кэртиану, потому она и боится, и уже как будто в отчаянии. Но если утешить людей, которые вам снятся, — хотя бы детей — она тоже утешится. И вы можете это сделать. Ваша доброта все равно иногда прорывается, даже когда вы изо всех сил ее прячете. А тут нужно просто дать ей волю.
    Рокэ, глядя на Ричарда сейчас, почувствовал неожиданный порыв умиления, как это иногда бывало. И точно так же, как в других подобных случаях, потянулся взъерошить ему волосы.
    На лице Ричарда мелькнуло выражение «Если б я знал, что вы это сделаете, увернулся бы», а потом пропало, сменившись спокойной открытой улыбкой. Возможно, он не так уж жалел, что не увернулся. Просто герцогу иначе не подобает. Возможно, Ричард действительно в чем-то прав.
    — Посмотрим, — сказал Рокэ со вздохом. — Следующий раз все равно непременно наступит. Ведь Кэртиана, или кто там насылает эти сны, захочет проверить, как я сам могу сделать все то, что сегодня вы делали за меня. Тогда и выяснится, вы правы или я.
    — Если у вас не получится, обязательно позовите меня, — быстро отозвался Ричард. — Вместе придумаем, как быть. Но я уверен, что вы обязательно сможете.
    — Даже из тех, кто хорошо меня знает и относится ко мне лучше других, никто с вами не согласился бы, — отозвался Рокэ.
    Хотел, чтобы это прозвучало насмешливо, а вышло, пожалуй, просто печально. Так что Рокэ продолжил настойчивее:
    — Да и я не согласен. Я не сожалею. Серьезно, не сожалею ни о чем из того, что сделал. Что сам принял решение сделать.
    — Но сожалеете о потерянных жизнях, — так же настойчиво возразил Ричард. — Об упущенных возможностях.
    Да уж, спорить с Окделлом все равно, что разговаривать со скалой. Без толку. Он твердо уверен, что знает все лучше всех.
    — Если бы не это, сны бы вам вовсе не снились, как бы сильно этого ни хотела Кэртиана, — продолжал доказывать Ричард. — Старая Энн не раз говорила, мы видим сны только о том, что волнует наше сердце и трогает душу, а уж она-то разбирается в таких делах.
    — И это дает нам одну, бесспорно, мудрую надорскую старуху против всего мира, — усмехнулся Рокэ, он не знал точно, кто такая «старая Энн», но пару раз Ричард упоминал ее и наяву. — Где каждый напомнит вам, что я бесчувственный негодяй, мерзавец и потомок предателя. А теперь еще потомок Ринальди Ракана, вероятно, — неожиданно для себя припомнил он и поморщился. — Какая неприятность.
    — О, — резко выдохнул Ричард, тоже что-то припомнив. — Не Ринальди, а Эридани. И там правда мерзость какая-то, камни до сих пор гудят от возмущения, когда вспоминают об этом, так что ничего не разобрать толком. Но если хотите, я могу расспросить их подробнее. Только мне для этого точно нужно снова попасть в ваш сон, наяву я гораздо слабее их слышу.
    — Не стоит, — отказался Рокэ. — То есть я, может быть, и приглашу вас еще поговорить с камнями, тем более нам не помешало бы выяснить, как именно нужно очистить Кэртиану. Но расспрашивать об Эридани не стоит. Я и так могу представить, что там получилось. И тогда быть потомком Эридани еще хуже, пожалуй, — мрачно заключил он.
    Ричард несколько мгновений помолчал, обдумывая услышанное. Потом на его лице отразилось понимание. Легенду о Беатриссе Борасска юноша помнил хорошо, и существовало не так чтобы много способов сделать ее ребенка потомком Эридани Ракана.
    — Не расстраивайтесь, эр Рокэ! — воскликнул Ричард наконец. — Подумаешь, Эридани. Если он так легко подставил родного брата, на дальнего потомка ему было бы тем более наплевать. И ничего вовсе вас с ним не связывает. Совсем ничего, слышите!
    Это была очень трогательная попытка утешения. Правда, очень. Но привычка сыпать колкостями, когда ему плохо, в очередной раз опередила все другие реакции Рокэ. Так что он спросил:
    — А вас, надо полагать, ничего не связывает со святым Аланом?
    Несколько мгновений Ричард выглядел ошарашенным, как будто не мог постичь суть вопроса. Однако ответил неожиданно тепло:
    — Связывает, конечно. Но ведь Алан Окделл был очень хорошим. Мой самый любимый предок. Кроме отца. И все Окделлы его любили. У нас есть семейные предания о том, как через многие годы и даже века после своей смерти святой Алан являлся во сне разным Окделлам и давал хорошие советы. И даже Ларакам тоже, хотя они-то ему вовсе не родичи. Когда я был маленьким, все надеялся, что он приснится мне. Но этого так и не случилось, — заключил Ричард и сразу же добавил: — Пока что.
    Рокэ удержал на языке пару вещей, которые как потомок Рамиро Первого мог сказать об очень хорошем Алане Окделле — ввязываться в бесполезный спор не хотелось. А вот новое и доселе неизвестное основание для семейной привязанности Окделла к этому своему предку было занятным.
В роду Алва великих предков было более чем достаточно. Рокэ еще в детстве узнал о них все, что можно узнать, восхищался, мечтал быть достойным, сравняться или даже превзойти: в войне и дружбе, в приключениях и любви — во всем, в чем только возможно.  Потом вырос и мечтал совсем о другом. С тех пор по крайней мере воинскими заслугами превзошел большинство и сравнялся почти со всеми самыми прославленными. Но никогда не чувствовал особой связи с кем-то одним. А уж до Эридани Ракана ему и впрямь нет и быть не должно никакого дела.
    Это хорошо. Это правильно. Это утешительно. И уже поэтому Рокэ, конечно, знал, что откажется от этой мысли когда-нибудь в скором времени, погрузившись в мрачность после четырех или шести бутылок «Дурной крови». Но сейчас он чувствовал себя не так уж отвратительно. И на этой ноте разговор с Ричардом, пожалуй, стоило закончить.
    Поэтому Рокэ обратился к своему оруженосцу, теперь уже вполне добродушно, но твердо:
    — Ладно, Ричард, вам пора возвращаться в ваш собственный сон. А мне просыпаться.
    Ричард пару мгновений выглядел так, будто хотел возразить. Но затем пробормотал что-то вроде:
    — Все важное я, наверное, уже сказал.
    Похоже, он не сомневался, что Рокэ может легко выпроводить его из сна и проснуться сам.
А вот Рокэ не был уверен, что это сработает. Но уже через мгновение открыл глаза и увидел в свете утренних сумерек потолок в своей спальне, в доме на улице Мимоз.

Анон

Re: ОЭ-фест

140. Кальдмеер/Гудрун, принцесса решила от скуки подомогаться нового адмирала цур зее, только не делайте Кальдмеера покорным бревном, хочется динамики: пусть согласится и получает удовольствие, или красиво сможет отвязаться или сделать так что от него отвяжутся, или обходительностью доведет прелестную Гудрун чтобы она рвала и метала и весь дворец содрогался

Кальдмеер/Гудрун, вторая часть

▼Часть2/3⬍

Первый день в главном кабинете адмиралтейства подходил к концу, и Кальдмеер мог быть доволен собой. Капитаны, которым было доверено вести бои, горели азартом. Упыри, у которых он был намерен забрать командование, затаили злобу молча. Приказы по снабжению как будто удалось донести - Кальдмеер хотел поставить Бермессера вести хозяйственные дела флота. В море Вернер был слаб, но в финансовых вопросах мог оказаться талантлив. Тот выслушал назначение с удивлением и даже выразил благодарность, а потом вздохнул и неожиданно поменял тему разговора.
- Адмирал Кальдмеер, прошу разрешения доложить о негласных правилах придворной жизни. Во избежание проблем в будущем, так сказать.
- Вице-адмирал Бермессер, с какой целью вы хотите меня предупредить?
- Адмирал Кальдмеер, думайте что хотите, но я хочу помочь вам удержаться на этой должности. Кесарь крайне зол, и если и дальше будут неудачи, могут полететь головы. Если сместят вас и назначат меня, я не справлюсь. Я адмирал для мирной жизни и победоносного флота. Как вытаскивать наш флот  из нынешнего плачевного состояния, я понятия не имею. Лучше помогу вам, и получу свою долю с ваших успехов, если они случатся. А вы одной ногой уже в ловушке.
Радость от сделанного за день рассеялась как утренний туман. Придворные интриги, куда от них деваться, - подумалось тоскливо, и Кальдмеер обреченно произнес:
- Ладно, вице-адмирал Бермессер, докладывайте. И давайте это будет неофициальный разговор. Можете обращаться ко мне по имени. Выпьете, Вернер?
Кальдмеер налил себе и вице-адмиралу можжевеловой.
- Я слушаю Вас.

- Олаф, сразу прошу прощения за некрасивую изнанку, которую мне придётся озвучить. - Бермессер раздраженно посмотрел за спину Кальдмеера на портрет кесаря. - Во-первых, принцессе не отказывают. Ни в чём. Это прелестное создание способно разрушить репутацию и жизнь подчистую. Поэтому если она обратила на вас внимание - надо отправить ей цветы. Если она приглашает вас на приём - надо идти. Если она хочет с вами танцевать - вы танцуете. Если она приглашает в свои покои, она должна получить удовольствие.
- Хватит! Молчите! - Кальдмеер был потрясён дерзкими намеками. - Я не понимаю, как можно позволить любые знаки внимания принцессе, не говоря уже о... Я не потомственный дворянин и не имею права даже приглашать её высочество на танец.
- Олаф, если принцесса захочет, а вы ей откажете, она вас просто съест.
Неужели даже принцесса участвует в этой змеиной возне?
- Что ее высочество может сделать?
- Скажем, неожиданно поползут слухи. Например, что вы мужеложец. Годами получали звания от покровителей, совращали молоденьких офицеров и юнг. Не смотрите так, вы спросили - я ответил. Кстати, вам ещё повезло, что вами заинтересовалась девушка, а не мужчина из Зильбершванфлоссе.
Бермессер болезненно поморщился, и Кальдмееру не захотелось даже гадать почему, но всё же он не смог сдержать презрительной ноты в голосе:
- Вы бы мне и тогда посоветовали то же самое, соглашаться на всё?
- Нет, для начала посоветовал бы взять очень красивого молодого адъютанта из знатной семьи, где понимают правила игры. Впрочем, это и так стоит сделать, хотя с прелестной Гудрун уже не поможет - вы распалили ее своей дерзостью.
- Дерзостью? Я не могу начинать ухаживания за девушкой, за принцессой, не имея никаких прав жениться на ней.
Как же глупо оправдываться за очевидное.
- Если принцесса останется довольна, беспокоиться не о чем. Она не обижает своих... поклонников. А потом милая Гудрун не уедет из кесарии, она выйдет замуж в морганатическом браке с одной из знатных семей Дриксен, так что претензий ни у кого не будет.
- Вы что-то говорили о ловушке?
- На приёме по случаю присяги вас ждёт… Так вы примете помощь от меня? За ответную услугу.
- И что вы желаете за вашу помощь?
- Я знаю, что вы проводите чистку среди капитанов. Имена которые я назову, не должны под неё попасть. Глаубштерн останется  мне, капитаном остаётся Хосс. Птица, Кунигунда и Лебедь тоже должны остаться своим капитанам.
- Нет. Весенняя Птица возглавит эскадру которая отправится в приграничные воды и если надо даст по зубам вашему знакомому из Хексберга.
- И кого вы бросите против Бешеного?
- Бюнца. Закатная Тварь быстрый, но не такой уж мощный корабль. Вместо Ласточки пусть забирает Солнечное сияние.
- Ладно, меня это устроит. Итак, вот что вас ждёт. Принцесса Гудрун желает показать, что флот в приоритете у кесаря и вас попросят быть парой ее высочества в открывающем бал танце, это полонез, кстати. Умеете? Напоминаю, отказываться нельзя.
- Создатель, у меня тысяча неотложных дел по реформе флота, а я должен разучивать па, чтоб пять минут развлекать скучающее общество. Ладно, Вернер, похоже мне действительно нужна ваша помощь. Вы говорили, нужно отправить цветы - какие? Что должно быть в сопроводительной записке?
_____

Фок Бермессер справился неплохо, и новый адмирал всё же оказался достаточно умён, чтобы прислушаться к его советам. Уже на следующий вечер  принцессе принесли роскошную корзину цветов и необычный подарок. Сначала ей показалось, что это обыкновенный камень, и она даже успела разозлиться. Но когда принцесса взяла его в руки, камень разошёлся на две неровные половины, открывая внутри завораживающе красивую, переливающуюся неровными гранями сердцевину сиреневого цвета. Жеода аметиста - так назвал вещицу придворный ювелир, достаточно крупная и редкая, скорее всего привезённая издалека. В письме Кальдмеер просил принять этот подарок, как символ всего лучшего, что прекрасная Гудрун зажигает в сердцах простых моряков. Это было приятно, и было что-то успокаивающее в том, чтобы брать камень в руки, любоваться сиянием скрытых самоцветов и складывать половины обратно, будто пряча в глубине сердца свой секрет.

Несколько дней до церемонии приведения к присяге прошли в привычной суете примерок нарядов, утверждения списков блюд, составления рассадки гостей. Чтобы добиться желаемой рассадки пришлось долго крутить в руках карточки с именами, прикалывая их так и эдак к большой, обтянутой узорчатой тканью доске. Имя Кальдмеера не давало ей покоя, ведь для каждого из потомственных аристократов соседство с бароном было бы издёвкой. При этом посадить его там, где он мог бы сидеть по своему статусу не годилось - как никак это был приём в честь назначения, в честь флота Дриксен. Отец почему-то возлагал особые надежды на нового адмирала цур зее. Впрочем, это дополнительный повод сделать то, что и так хотелось, и принцесса, улыбнувшись, приколола карточку Кальдмеера рядом со своим именем.

Церемония приведения к присяге прошла достаточно быстро. Для них с отцом, конечно. Остальным, в том числе Кальдмееру - насмешливо подумалось Гудрун, - пришлось долго ждать начала, потому что отец как обычно выехал с большим опозданием. Адмирал был хорош в темно-синем мундире, серебро шитья дивно перекликалось с его серыми глазами, а когда он произносил клятвы своим твёрдым, чуть бархатистым голосом она невольно заслушалась. Его слова обещали защиту, верность, решительность. Хотелось ему верить, хотелось ему … подчиниться? Услышав это в себе, она вздрогнула. Подчиниться ему? Нет, это он подчинится ей!

За размышлениями принцесса пропустила, как хор исполнил гимн во славу кесаря, а дальше отец удивил: во всеуслышание объявил, что отныне барон Кальдмеер получает право совершать поклоны как если бы он был потомственным графом. По залу пробежал изумлённый вздох, и Гудрун прекрасно понимала ахнувшее общество. Было в этом особое удовольствие, видеть как дворянчики низкого происхождения кланяются до земли, встают на колено, пока его величество не займёт своё место на троне. Что ж, похоже Бермессера лишили радости свысока смотреть на согнувшегося в земном поклоне соперника.

Из собора поехали во дворец, и принцесса удалилась в свои покои переодеть платье к ужину и танцам. Сидя у зеркала и заглядывая в свои синие глаза, Гудрун казалось, что уже сегодня томление, которое подогревалось в ней всю неделю, найдёт наконец, выход. В танце, в прикосновении руки, в тепле бедра сквозь все слои ткани, когда они сядут рядом… Она открыта для чувственных удовольствий, будет ли этого достаточно, чтобы растопить сердце  того, кого прозвали Ледяным? Или придётся приказывать?

В огромном зале начался праздничный ужин. Она хотела спросить у него, почему он не женат, она хотела спросить у него, каково это пропадать в море неделями. Но он подкупающе искренне поинтересовался правда ли что у неё живет очаровательная и очень капризная собачка, и Гудрун, оживившись, стала со смехом рассказывать о проделках вредной Шарли. Кальдмеер слушал внимательно и весело, отвлекаясь только чтоб поддержать тосты и произнести короткие сдержанные ответные речи. Он благодарил за оказанную честь и доверие, а потом снова совершенно другим голосом продолжал беседу о ее питомцах и развлечениях. И когда объявили начало бала, Гудрун уже утвердилась в своём желании опробовать адмирала и в других занятиях кроме танцев и бесед.

Гудрун и Кальдмеер шли третьей парой в полонезе, и она со снисходительной усмешкой наблюдала за ним. Видно, что танцевать он совершенно не привык, но движения выучил, и двигался по залу, не сводя внимательного взгляда с тех, кто шёл впереди. Если б это был кто-то другой, она бы, пожалуй, подразнила бы его, нарочно отвлекая беседой, толкая на ошибки и наслаждаясь тем, как у партнёра дымится голова. Но она смутно чувствовала, что если сейчас досаждать Олафу, он отгородится вежливой ледяной стеной. Просто чтобы она не подвела его в будущем. А ведь сейчас они могут стать близки, и для этого надо всего лишь помочь ему в непростой для него момент.

Полонез подходил к самому сложному месту: две колонны пар, двигаясь по диагонали с разных углов концов зала должны были сойтись в центре косым крестом, плавно пройти сквозь друг друга и продолжить ход до угла. Гудрун взглянула на напряжённое лицо Кальдмеера, невесомо пожала его руку и выбрала нужный такт и скорость, чтобы легко пройти между двумя движущимися наперерез парами. Когда они миновали центр, он взглянул на неё так тепло и благодарно, что она почувствовала в душе торжество.

Через пару танцев можно будет найти Кальдмеера и снова заговорить с ним. Пожаловаться на духоту, выйти с ним в сад. За уютной стеной зелёного лабиринта, будто созданного для влюблённых, она узнает жар его объятий, вкус его губ, звук его сердца. Он и раньше не посмел бы отказать ей, но теперь это будет и его желание. Если адмирал окажется достаточно пылким, то получит новое приглашение и новые обязанности, о каких все прочие мужчины Дриксен могут только мечтать.

Отредактировано (2024-01-04 11:22:38)

Анон

Re: ОЭ-фест

68. Вальдмеер, рейтинг любой, ожидание встречи, ревность. Кальдмеер исчезает по пути на казнь. После перемирия Вальдес приезжает в Эйнрехт и находит Кальдмеера в особняке под охраной, после ночи любви тот признаётся, что ему пришлось стать любовником кесаря Руперта

АУ до начала хексбергского сражения. Вальдмеер, кальденбург, драма, романтика.

▼Часть 1, 4787 слов. "Приказ, который нельзя не исполнить"⬍

Ветер, соленый и свежий, дул в лицо, кидал пригоршни брызг, сверкающих на солнце. «Святая Марта» легко и радостно рассекала тяжелые волны. Вслед за ее кормой бежал белый пенный след, ветер упруго наполнял паруса, и вся она, стремительная, неслась, послушная воле рулевого, вперед, к неведомому. Ее ждал Север, ждали высокие широты, ждали месяцы, когда солнце не заходит за горизонт и месяцы полной темноты, ждали снежные бури, опасные льды и неизведанные берега, не нанесенные ни не одну карту.

Настроение команды было бодрым, боевым, и Кальдмеер вполне разделял его. На душе было легко, как бывает, когда нет ни прошлого, ни будущего, а есть только настоящее, мгновение, полное жизни. И сейчас он, разглядывая серую туманную полосу горизонта в подзорную трубу, ловил себя на мысли, что будто вернулся на несколько десятилетий назад, во времена своей юности. И что под ногами качается палуба его первого корабля, «Неустрашимого», а он снова мальчишка, только вчера сдавший экзамен на лейтенанта, и впереди, еще неведомые, ждут его приключения и подвиги, а рядом с ним его друзья и товарищи... Эх, где же они теперь...

— Мой адмирал, разрешите спросить? — из воспоминаний его вырвал голос самого молодого члена экипажа. И самого беспокойного, чего уж там.

— Спрашивай, Руппи, — ответил Кальдмеер, оборачиваясь, и сам не замечая, как тонкие губы трогает тень улыбки.

Подошедший был молод, если не сказать юн. Сколько ему? Восемнадцать? Двадцать? Кальдмеер не помнил. Со встрепанными ветром волосами, которые были слишком короткими, чтобы завязать в косицу, в парусиновой матросской куртке с чужого плеча, он казался еще моложе, чем был.

Тот, кстати, улыбку Кальдмеера заметил, и ответил своей, —  широкой, солнечной, бесстрашной.

— На горизонте дымка, это значит, что погода скоро изменится? — задал он вопрос, который звучал бы глупо для любого моряка, но простителен тому, кто вышел в море впервые не далее как неделю назад.

— Видишь ли, когда теплые ветра... — Кальдмеер начал рассказывать, сам увлекаясь своим рассказом и тем, как внимательно, всем существом, его слушали.

Руперт даже хмурил брови, будто стараясь лучше понять объяснения. «Хороший моряк может вырасти», — подумал Кальдмеер, на миг забывая, что такого будущего у того может и не быть. Может не быть ни для кого из них, собравшихся сейчас на борту старой «Святой Марты». На миг забывая о тех событиях, что привели их всех сюда. Привели в первую очередь его, Кальдмеера.

***

Осенью в Эйнрехте темнеет рано. Старые настенные, еще отцовские, часы только пробили шесть пополудни, а за окном уже стояла непроглядная, мокрая, серая пелена. Часы били негромко, с дребезжанием, то ли от старости, то ли от того, что за ними нечасто ухаживали, да и темно-коричневый, когда-то лакированный корпус у них был изрядно подточен не то жучком, не то временем. Но именно они приносили неуловимое ощущение домашнего уюта, и Олаф уже который год позволял себе эту слабость, — слушать мерный бой, прикрыв глаза, и на мгновение слышать в нем звон тарелок, окрик матери, смех младших сестер.

Олаф давно жил один. Сначала морское училище, потом казармы, временные квартиры в тех городах, где приходилось стоять. А потом было повышение — и уже неприлично было жить на съемных квартирах, рядом с подчиненными. Когда вместе со званием вице-адмирала он получил солидную, по своим собственным меркам, прибавку к жалованию, он купил дом в Эйнрехте. Не в центре, но и не на окраине. На одной из тихих, кривых улочек, которые петляют тут и там вдоль старинных, полузасыпанных оборонительных рвов старого города. Маленький, выкрашенный в белый цвет — по северной, уходящей уже в историю моде, — домик. Острая, крытая черепицей крыша, высокое крыльцо, узкие окна и небольшой палисадник, заросший сорной травой. В конце улицы был храм, и по праздникам к нему тянулась вереница прихожан, яркой, веселой толпой проходя мимо окон Олафа.

В доме было всего три жилые комнаты, но и этого Олафу, который редко бывал в Эйнрехте, казалось много. Постоянной прислуги он не держал, в повседневных делах предпочитая обходиться своими силами. Поэтому, когда часы пробили шесть — время ужина, — Олаф начал накрывать на стол.

Громкий, настойчивый стук раздался тогда, когда Олаф уже собрался есть. За шумом дождя он не услышал ни шагов, ни голосов людей. Олаф накрыл крышкой тарелку с ужином, чтобы не пришлось разогревать еще раз, накинул на плечи теплый плед и только затем пошел отворять дверь.

Небесные хляби разверзлись в этот вечер. Поток воды буквально обрушивался на землю. Порыв ветра бросил в лицо Олафу пригоршню ледяных брызг, ворвался в переднюю, выстуживая, забрался под плед, холодя спину. Незваный гость выступил из вечерней темноты, но не вошел, только взглянул из-под глубоко надвинутого на голову капюшона, сказал:

— Господин адмирал, срочное письмо.

По его плащу текли струйки воды, оставляя лужу на пороге, и он встряхнулся, как собака, прежде чем расстегнуть несколько пуговиц на груди и полезть за пазуху. Впрочем, конверт, который он протянул Олафу, был сухим. Его плотная белая бумага не была запятнана ни чернилами, ни печатью. Приняв конверт, Олаф удивленно взглянул на гонца.

— Я буду ждать вас на улице, — тот склонил голову, резко, но уважительно, и, не дожидаясь ответа, шагнул назад, тут же растворившись в сумерках и потоках дождя.

Олаф плотно притворил дверь, вернулся в комнату, зажег настольную лампу и только тогда открыл незапечатанный конверт. Пальцы его при этом на мгновение дрогнули.

Его охватила безотчетная тревога. Он перебрал по памяти все возможные поводы, по которым могло быть это срочное письмо, но ни один не был сейчас вероятен. На мгновение он допустил мысль, что Готфрид уже не молод и... Но тут же поторопился отогнать ее, доставая свернутый вдвое листок из конверта.

Изящные, будто стремящиеся вверх буквы, отсутствие подписи. Судя по тому, что почерк принадлежал Готфриду, беспокойство за его жизнь и здоровье было преждевременно. Всего пара строк — приказ явиться немедленно и тайно по делу большой важности. Олаф подумал, что вызов, скорее всего, связан с какими-то срочными новостями с границ. Но что заставило кесаря лично взять перо в руки, он не мог предположить, а потому решил не строить пустых догадок.

Забытый ужин остывал, накрытый белым, расписанным традиционными синими лебедями, блюдцем.

***

Они подъехали не к парадному входу и даже не к малому входу во дворец. Когда Олаф вышел из экипажа, ослабевший дождь уже не лил как из ведра, а мелко накрапывал. Сквозь темноту проступали старинные кованые решетки ограды, под ногами лежали камни мостовой, выпуклые, обточенные временем. Вдалеке белели стены невысокого здания.

Вслед за провожатым Олаф прошел через незаметную калитку, тут же закрывшуюся за ними. Дальше они шли через сад. Низко свисающие голые ветви деревьев, едва видимые в темноте, задевали голову и плечи, окатывая крупными холодными каплями. Олафу казалось, что это были яблони, но он мог и ошибаться. Когда холодная струйка затекла за воротник, Олаф остро пожалел, что в спешке не накинул штормовой плащ. Пахло пожухлой травой и сыростью, а еще тем холодным, тревожным запахом, который бывает, когда скоро должен пойти снег.

Они приблизились к стенам здания.

— Осторожно, тут ступени, — сказал провожатый.

Нащупывая ногой опору, Олаф поднялся вверх по лестнице. Впереди тихо открылась дверь, на миг облив теплым желтым сиянием фигуру в черном, осветив растрескавшиеся от времени ступени, каменные перила...

— Проходите, господин адмирал, — поторопили его.

Олаф прошел внутрь. Их ждали.

— Прошу вас, — новый человек, с такой же военной выправкой и неприметной внешностью, приглашающе показывал рукой направление движения.

Олаф на миг оглянулся — его спутник исчез. Вероятно, вышел обратно. Впрочем, думать об этом было некогда. Его уже быстро вели дальше. В руках у провожатого была лампа — единственный источник света сейчас.

Они прошли через несколько дверей, потом поднялись по крутой, узкой лестнице. Лампа в руках впереди идущего раскачивалась, и желтые сполохи выхватывали из темноты истертые деревянные ступени, обитые выцветшими сине-белыми гобеленами стены, резные перила.

По лестнице они, видимо, поднялись на второй этаж. Спертый, сухой и холодный воздух заставил Олафа закашляться. Пахло пылью. Олаф едва поспевал за провожатым. Они шли через залы, заставленные мебелью. Насколько мог разглядеть Олаф, она вся была в чехлах. Пару раз он наступил на что-то мягкое, один раз запнулся за что-то металлическое, и едва успел отскочить в сторону, когда с громким скрежетом, рассыпаясь на части, на него упали старинные доспехи. Олаф с недоумением взглянул на рыцарский шлем, подкатившийся к его ногам, как отрубленная голова. Тот смотрел в ответ решеткой забрала. По стальному лбу змеилась золотая гравировка короны.

— Господин адмирал, будьте осторожны, идите вслед за мной, — сказал ему провожатый. — Мы почти дошли.

Теперь Олаф понимал, где он. Его провели через старое крыло дворца. Оно строилось еще при Ульбрихе Хмуром и теперь не использовалось. Двор переехал в новое, гораздо более роскошное здание, а здесь все осталось, как было. Судя по тому, что они прошли довольно много по прямой, переходя из одного зала в другой, они шли как раз по направлению к новому зданию дворца, соединенному со старым длинным крытым переходом.

Олаф не ошибся в направлении. Но он не ожидал, что им придется пуститься сначала на первый этаж, а потом еще ниже, по длинной лестнице, уходящей под землю. Ход был узкий, не шире четырех шагов. В высоту сводчатого потолка хватало только на то, чтоб не скрести макушкой. Свет лампы отражался и дробился от стен, облицованных красным полированным камнем. Шли недолго. В конце хода была тяжелая даже на вид, обитая деревом дверь. Провожатый без труда отворил ее и шагнул вперед. Олаф вышел вслед за ним. По ногам отчетливо потянуло сквозняком.

Они стояли у основания широкой лестницы. Тот же кроваво-красный гранит, что и в подземном ходе. Где-то наверху брезжил тусклый свет, слышались голоса. Слова были неразличимы.

— Вас ждут. Поднимитесь вверх, далее прямо, — почтительно сказал провожатый. После чего отступил в подземный ход и тихо прикрыл за собой дверь. Олаф остался один.

Глубоко вздохнув, он зачем-то одернул рукава и стал подниматься. Ступени были широкими, и каблуки звонко щелкали по камню. Олафу казалось, что его приближение слышно издалека. Отчего-то ему было тревожно. До сих пор его всегда принимали при свете дня, в парадных кабинетах. Тайное приглашение могло означать как большую удачу, так и большую беду для него. В очередной раз решив не загадывать дальше, не имея достаточной информации, Олаф шагнул к драпировкам, из-под которых просачивалась полоса света.

***

Он отодвинул бархат драпировок, который пах то ли веками, то ли пылью. Перед ним открылся вид на большой кабинет. Тут не было окон, у обтянутых зеленым шелком стен высились книжные шкафы черного дерева, тускло сияло золото тиснений на корешках, и огромный, драгоценный глобус блестел лаковым боком, покоясь на резных лапах.

Двое стояли у массивного письменного стола, споря о чем-то. Кальдмеер узнал кесаря сразу, еще со спины, а вот второго — нет. Он щелкнул каблуками, вытягиваясь, и они обернулись.

— Ваше Величество, по вашему приказанию...

— Проходи, — Готфрид нетерпеливо махнул ему рукой. Так, без свидетелей, он не любил лишних церемоний, предпочитая потратить время на содержательную беседу, чем на расшаркивания. За это его Кальдмеер искренне уважал, сам превыше всего ценивший эффективность.

А вот рядом с кесарем замер принц Фридрих. Кивнул Кальдмееру, отвернулся. Впрочем, тот и не ждал большой радости. Противниками, они, конечно не были, не та весовая категория у адмирала с прозвищем «оружейник», но им приходилось сталкиваться на советах. Пока Готфрид легко разрешал их споры, не давая превратиться во что-то опасное, но сколько лет ему еще отпущено Создателем?.. Во всяком случае, Кальдмеер знал, что после смерти нынешнего кесаря у него, как минимум, нет шансов остаться в прежней должности. Кто бы не наследовал престол, Фридрих будет одним из тех, кто будет определять дальнейшую политику. А Кальдмеер тому не нравился, возможно, даже больше, чем не нравился.

Кальдмеер подошел к столу, глянул через плечо Фридриха не бумаги. Карты, карты берегов Устричного моря близ Хексберга. Карты приграничных районов. Карты, испещренные стрелками предполагаемых направлений ударов.

Что ж, теперь причина срочного вызова стала для Кальдмеера понятна. Сердце, кажется, замерло, а потом забилось часто, тяжело.

Скорая большая война не была абсолютной неожиданностью. Ее ждали уже несколько десятилетий. Хексберг, этот город-крепость, сторожил берега Талига, у самой границы Дриксен, костью в горле, камнем в башмаке был он для них. Если бы отрезать Талигу выход в Устричное море, если бы убрать эту их базу флота, чьи дозорные корабли частенько появлялись на горизонте...

— Посмотри, вот план наступления, — кесарь вынул из вороха карт одну, расстелил сверху, шурша плотной бумагой. — Армия Фридриха выйдет в районе Зинкероне... — он прочертил узловатым пальцем направление главного удара.

— Мы отрежем Хексберг от помощи с суши, а затем... — процедил Фридрих, и Кальдмеер задался вопросом, насколько важным для Фридриха было участие — и победа, конечно! — в этой будущей войне. Если он вернется победителем, в ореоле славы, принеся домой земли, которые Дриксен хотела вернуть себе многие годы, не даст ли это ему надежду на престол?

— Пока все абсолютно секретно, — сказал Готфрид. Он тяжело опустился в стоящее у стола кресло, подвинул карты поближе к Кальдмееру, подождал, пока тот бегло просмотрит их. — Через месяц, не позже, мы должны начать наступление. До того, как начнутся осенние шторма. Ты, Олаф, разработаешь план по своей части. Подготовку флота и армий не скрыть, но надо постараться, чтобы шпионы Талига посчитали, что мы начнем позже.

Он говорил разумные, логичные вещи, но Кальдмеер вдруг понял, что на самом деле тот не понимает, не осознает до конца, о чем говорит. Дриксен ждала войны несколько десятилетий, шанса отыграться за поражение, но была ли она сейчас к ней готова? Конечно, достаточно внезапной была смута в Талиге, и сейчас, когда границы его ослабели, было очень заманчиво откусить кусок от этого пирога, но все же, накануне зимы...

Кальдмеер не мог назвать себя паникером, не был он и трусом, не был даже излишне осторожным, иначе бы никогда не смог подняться в своей флотской карьере выше матроса. Только в сражениях, при большом таланте и большой удаче, мог сын мещанина, оружейника, стать офицером. Конечно, этому помогла и та война. Флот, потерявший до половины своего состава, испытывал чудовищный голод, не хватало офицеров и матросов. Благородных же отпрысков не желали отдавать туда, где их в ближайшие годы не ждало никаких успешных кампаний, а только лишь бесконечные учебные походы и трудная охрана границ от расплодившихся пиратов или почувствовавших себя в водах Дриксен как дома талигойцев. В таких условиях офицерские звания стали получать те, кто раньше не мог и мечтать о подобном, как бы не был хорошо подготовлен.

Кальдмеер немало повоевал на севере. И все-таки на его долю не выпало ни одной крупной войны. Были приграничные стычки с кораблями хексбергской эскадры, когда то одна сторона, то другая, осторожно прощупывала оборону соседа. Были рейды против каданских пиратов. Была даже высадка десанта на берега Флавиона, но ничто из этого не могло сравниться с тем, что их ожидало. Всю свою жизнь он защищал Дриксен на море от вражеских атак. А теперь должен был напасть сам.

И Кальдмеер, почему-то, вместо воодушевления, которое можно ожидать от человека, которому представился шанс проявить себя, вписать свое имя навеки в славную историю побед своей страны, вместо душевного подъема почувствовал, как будто тяжелый камень опустился на его плечи.

Ему ли, выросшему на кривых улочках Эзелхарда, не знать, чем заканчивается каждая война для страны? Ему ли, не раз шедшему в бой, а потом и посылавшему своим приказом на смерть, не знать, какую награду получат его люди? Во все времена простолюдины меняли свою кровь на золото. Только золото доставалось не им.

При самом оптимистическом раскладе, что получит Дриксен, если ей удастся вернуть Хексберг и близлежащие земли? Победа не будет легкой, Талиг все еще силен. Он не захочет вот так просто отпускать территории, вцепится в них зубами. И даже если сейчас они возьмут Хексберг, воспользовавшись тем, что эскадра Альмейды, по данным разведчиков, ушла на Марикьяру, — если она не успеет вернуться! — не позднее, чем весной, их ждет контрнаступление.

...Фридрих наденет на шею орден на синей ленте, быть может, такой же достанется и ему, Олафу. Поврежденные в тяжелых боях корабли отправятся в доки для ремонта. Будут похоронены в море тысячи матросов и офицеров, и тысячи навсегда будут списаны на берег, чтобы повиснуть на шее своих жен и родных мертвым, беспомощным грузом. В Хексберг войдут солдаты Фридриха, чтобы остаться. В столицу потекут иссякающим ручейком ценности, что успеют отнять у бегущих целыми селеньями людей. Вряд ли кто-то останется, вряд ли кому-то позволят остаться — история взаимной вражды их народов слишком длинна и жестока. Новое, дриксенское население, спешно пригнанное на новые земли, начнет обживаться. И ждать, когда история завершит оборот, меняя противников местами. Когда в Хексбергскую бухту войдут уже талигойские корабли.

А если нет? Если их ждет не победа, а поражение? Что вполне вероятно, если учитывать, насколько внезапно отдан приказ о подготовке к наступлению. Тогда тысячи моряков и солдат умрут зря, просто увеличив счет их стран к друг другу. Смерть и голод принесут солдаты с собой, увеличенные налоги и разорения будут ждать все провинции Дриксен, если война затянется.

Кальдмеер вспомнил вдруг Эзелхард. Как ни далек был от моря и границ этот маленький городок в окружении гор, но и туда докатились тогда волны разоренных, умирающих от голода крестьян приграничья, что шли вглубь страны, спасаясь от наступающих фрошеров.

Кальдмееру казалось, что еще никогда ему не было так страшно, и время будто спрессованное, длилось и длилось, а он молчал, не в силах ответить единственно верным образом. Потому что другого ответа, кроме как «будет исполнено», здесь не было предусмотрено. Кесарь, благодаря покровительству которого самые достойные, но безродные, — и самые верные, — офицеры, в чьем числе был и Кальдмеер, смогли взлететь столь высоко, не выносил неподчинения. Это было позволено лишь тем, кто имел перед фамилией приставку «фок», и род, теряющийся корнями во тьме веков.

Кесарь, который был для Кальдмеера до сих пор живым олицетворением Дриксен, кесарь, приказы которого до сих пор он выполнял, и не думая обсуждать, потому что они были направлены на благо Дриксен, вдруг приказал то, что должно было если не погубить, то нанести урон его стране. Кальдмеер присягал Кесарии Дриксен и ее кесарю, но что было делать, если теперь они для него не были одним целым? Он знал, что проще всего было бы откинуть пустые сомнения и выполнить приказ. Даже церковь признает, что нет греха на том, кто выполнял свой долг, и все же...

И все же он колебался. Понимал, полностью осознавал, что не сможет ничего изменить. Если откажется — его жертва будет бесполезна, имя покрыто позором, а мотивов его не поймет никто, разве что посчитают трусом, в лучшем случае. Если согласится... Что совесть его запятнана, будет знать он один. Честь же останется чистой — о, эта честь, что терпит многое, лишь бы оно было скрыто от наблюдателей. Поступиться совестью же, лишь для вида приняв приказ, — такого он не мог и вообразить, настолько отвратительно и бесчестно это было.

Кальдмеер услышал свой голос еще до того, как осознал, что это он говорит:

— Ваше величество, я не могу исполнить ваш приказ. По данным нашей разведки, Хексберг хорошо защищен, к тому же, скоро ожидается прибытие эскадры Альмейды. Наши силы будут сопоставимы, и лучшее, что нас может ждать — ввязывание в длительную, тяжелую войну. Мое мнение таково, что разумнее будет не начинать кампании, а сосредоточиться на укреплении обороны. — И наблюдал как сквозь толщу воды, как медленно меняется лицо его кесаря, как светлые глаза расширяются в гневе, как сжимаются в тонкую полоску губы, а широкая ладонь комкает некстати попавшуюся под руку карту. — Если пересмотр решения о начале кампании невозможен, то я прошу принять мою отставку.

Только теперь Олаф подумал вдруг, что может просто не выйти отсюда. Или отправиться сразу в крепость. Такие отказы не принимают спокойно, позволив потом уйти на покой с подарками и почестями. Но дело было уже сделано, и Олаф не привык жалеть о принятых решениях. На душе вдруг стало спокойно и пусто. Он сделал что должно, и теперь мог только ждать, что будет дальше.

***

К его величайшему изумлению, Кальдмеера отпустили в тот вечер домой. Готфрид не кричал на него, как мог иногда. Не убеждал, не приказывал и не опускался до угроз. Он только потемнел лицом от гнева и ровно сказал, что примет решение в ближайшие дни, а до тех пор Олафу приказано дожидаться решения в своем доме.

Вернулся Олаф с двумя провожатыми, они же остались потом в саду, серыми тенями за завесой дождя. Сторожами.

Олаф был словно во сне. Тягучей яблочной патокой тянулось время, а он чувствовал себя невезучей мошкой, застрявшей в ней. В тот вечер он долго не мог заснуть, и лежал, накрывшись по грудь пуховым одеялом, глядел в потолок, по которому метались всполохи — это за окном качался под ветром уличный фонарь.

Утро, серое, мокрое, не принесло облегчения. Навалилась глухая, беспросветная тоска, и Олаф ходил по дому, все валилось из рук, и строки документов плясали перед глазами при попытке читать. Через окно, выходящее на улицу, он видел, как пришла смена его охране.

На четвертый день к нему без предупреждения заглянул Адольф фок Шнееталь. Которого Кальдмеер, вообще-то, оставил в Метхенберге, наблюдать за ремонтными работами в порту.

Старый друг, он ввалился в дом как к себе, громкий, шумный, встревоженный, но старающийся казаться веселым.

— Что, Олаф, отдыхаешь? — спросил он, скидывая плащ. — Не хватит ли? Чем ты вообще занимался эти дни?

— Да, ничем особенным... Разбирал бумаги, — болезненно улыбнулся Олаф уголком рта. Сил на то, чтобы скрыть свое подавленное настроение, не было, да и не хотелось, хотя бы сейчас, носить маску. — Как ты приехал? Вызвали?

— Да, — враз посерьезнел Адольф. Сел на стул, потер обветренное лицо ладонями. Посмотрел прямо, честно: — Не понимаю, совсем тебя не понимаю. Почему ты просишь отставки? Что случилось?

Олаф рассказал. Без утайки, как не смог бы открыться и священнику, не надеясь, что его путаные объяснения поймут и поддержат, но желая хотя бы принятия. Адольф, на протяжении всего рассказа мрачневший все больше, сказал:

— Я знаю тебя много лет, и сам первый набью морду тому, кто назовет тебя предателем или трусом, но я тебя не понимаю. Не могу понять, как ты мог... — он оборвал себя, махнул рукой. — А, да что я тебе говорю! Если уж ты принял решение, тебя не убедить. Они хотели, конечно, намекали... И я тебе верю. Больше, чем кому-нибудь другому. Если так было надо, значит, надо. Только я...

— Ты не должен тоже уходить, — поспешил оборвать его Кальдмеер. — Если уйдут все честные командиры, что останется. Нет, тебе я доверяю, и я надеюсь, — он замолчал на минуту, потом сказал тихо, пересиливая себя: — Я надеюсь, что ты сбережешь людей. Как сможешь. Потому что тот, кого назначат на мое место, этого делать не станет.

Они помолчали. Минуты текли, и молчание это не было неуютным. потому что с теми, кто принимает тебя без объяснений, не нужно долгих разговоров. Кальдмеер был уверен, что Адольф сделает все, что сможет. И не только он, Олаф всегда старался отбирать в командный состав кораблей людей бесстрашных, честных, пусть это часто и сочеталось с отсутствием связей и невысоким происхождением.

Адольф ушел, но недолго Олаф был в одиночестве. За первым посетителем потянулись другие. Уже не близкие друзья, и Кальдмеер больше не раскрывал своих мыслей, отделываясь вежливыми фразами о том, что возраст и прошлые ранения вынуждают его уйти на покой. Последним пришел Вернер фок Бермессер.

Вице-адмирал и не скрывал, что доволен сложившейся ситуацией. На красивом, холёном лице застыла смесь превосходства и сдерживаемого ликования.

— Очень жаль, что вы решили уйти в отставку, — едва ли не проворковал он, — но, с другой стороны, вы можете не беспокоиться, Западный флот будет теперь в надежных руках.

И ушел, не пробыв и получаса. Кальдмеер, проводив его, тяжело опустился на стул. Едва ли не впервые за эти дни он остро пожалел о своем решении. Вернера не зря вызвали в Эйнрехт. Теперь он поведет флот на Хексберг. И нет, он не откажется от такой возможности.

***

Олаф уже начал подозревать, что останется навеки под домашним арестом, но на седьмой день от кесаря прибыл гонец, вновь с письмом. Его вызывали во дворец, и прибыть нужно было при параде, сегодня был прием.

Олаф, надевая нелюбимый парадный мундир, расшитый жесткой серебряной тесьмой по иссиня-черному шелку, думал о том, что, вероятно, делает это в последний раз. Это вызывало глухую, затаенную тоску. Не по регалиям, конечно, дело было вовсе не в них. Просто жизнь вновь делала крутой разворот, как тогда, когда он еще мальчишкой сбежал в юнги. Только тогда это были радостные изменения, а теперь...

Ехали во дворец под охраной — конвоем? — и сопровождающие его были безукоризненно вежливы и молчаливы. Олаф подумал, что его вновь проведут через старый дворец, но нет.

Новый дворец был построен относительно недавно, и отражал все модные веяния архитектуры. Издали он походил на легкое, белоснежное пирожное, лежащее на зеленом блюде лужаек. Липовый парк раскинулся позади него, Олаф как-то был там. Прямые аллеи, просторные мраморные беседки, и розы, усыпавшие клумбы, особая гордость местных садовников.

Он прибыл рано, и в «звездной зале» — она так называлась из-за прекрасного потолка, расписанного под звездное небо и украшенного хрустальными люстрами-созвездиями, которые отражались в темном паркете, — было еще немного людей. Конвой растворился где-то позади, но Олаф не думал, что его оставили совсем без наблюдения.

Олаф никогда не был особенным поклонником столичной роскоши, но сейчас он отдавал должное работе мастеров. Колонны, поддерживающие потолок, были облицованы лазуритом, который постепенно темнел по мере того, как колонна поднималась к потолку. Там он сливался с «небесной» отделкой, и казалось, что потолок — не потолок, а небо, темное, звездное, высокое.

Постепенно зала наполнилась приглашенными. Пенным прибоем нахлынули дамы в пышных светлых платьях, военные выделялись среди них темными пятнами мундиров. К Олафу несколько раз подходили, он вел ни к чему не обязывающий разговор, затем его снова оставляли одного.

Несколько часов приема промелькнули, будто их и не было, только устали ноги — Олаф так и простоял большую часть времени, скрывшись в тени одной из колонн. Он думал, зачем его позвали сегодня. Вероятно, его нужно было показать присутствующим? Но зачем, если сегодня же — если еще не неделю назад! — будет подписан приказ об его отставке. А возможно, и о заключении в крепость Печальных Лебедей.

Когда прием был закончен, кесарь удалился, и постепенно все гости стали разъезжаться, Кальдмеера кто-то осторожно потянул за локоть в сторону боковых дверей.

— Вам сюда, господин адмирал, — тихо прошелестел голос распорядителя, не просьбой, приказом.

За дверями оказалась одна из гостиных. Пока она была пуста, и Олаф решил, что либо сюда придет сам Готфрид, либо его оставили здесь, чтобы затем вызвать. Стараясь сдержать вдруг появившееся волнение, Олаф зашагал вдоль комнаты, вдоль рядов мягких кресел, пестрая шелковая обивка которых уже через несколько оборотов начала рябить у него перед глазами. Ожидание окончательного приговора было не самым приятным из того, что Олаф переживал.

Едва слышно скрипнула, открываясь, створка двери, другой, не той, через которую он зашел. Олаф выпрямился, сжал пальцы, медленно обернулся. К его удивлению, это не был ни Готфрид, ни кто-то из охраны или распорядителей. В гостиную тихонько проскользнул незнакомый юноша, осторожно прикрыл за собой дверь. Посмотрел на Олафа, прямо, отчаянно. Резко шагнул к нему, но остановился, не дойдя. Олаф наблюдал за ним с недоумением.

— Господин адмирал, — тихо, но порывисто сказал он, и стало понятно, что он бежал, голос его дрожал и прерывался. На щеках был лихорадочный румянец. — Господин адмирал, вы, вероятно, не знаете меня, я не был вам представлен. Руперт фок Фельсенбург.

— Вероятно, мое имя вы знаете, господин Фельсенбург, — улыбнулся Кальдмеер. — Но у вас какое-то дело ко мне? — он силился вспомнить, видел ли когда-то раньше этого юношу, почти мальчишку. Нет, пожалуй, нет. Конечно, фамилия его была известна, но вспомнить, был ли Руперт, который почему-то не сказал ничего, кроме своего имени, наследником Фельсенбургов, или вторым сыном, он не мог.

— Нет, то есть да, — зачастил Фельсенбург, впрочем, стараясь говорить тише, и Олаф с тревогой подумал, не будет ли ему вреда, если мальчишку обнаружат говорящим с опальным адмиралом.

— Готфрид сделает вам предложение, вы должны согласиться, обязательно должны, — видя неприятное изумление Олафа, Фельсенбург тут же поправился, — Это не то, другое. Экспедиция. Требуйте месяц на подготовку, не меньше, самому набрать экипаж и любой корабль на выбор, Готфрид согласится, только, возможно, даст меньше времени. Проверяйте... Проверяйте всех, особенно кто будет собирать экспедицию. Готфрид говорил с... Неважно. Дело в том, что вы не должны вернуться, и те, кто пойдет с вами, тоже.

Олаф пристально вглядывался в лицо мальчишки, но видел в его глазах ни опаски, ни лжи, только отчаянное желание, чтобы к нему прислушались. Экспедиция? Он пока не понимал, правда ли это, слишком уж неожиданной была информация. Если поразмыслить, это имело смысл. Куда его было девать кесарю? Закрыть в крепости, навсегда оставить под домашним арестом? Это вызовет разговоры. Казнить? Подослать убийц? Оставить на свободе, доживать? Ничего из этого не подходило. Смерть накануне войны вызовет вопросы. Оставить же... Олаф прекрасно понимал, что он держался на плаву только до тех пор, пока был нужен, своим талантом, своей верностью. Отказавшийся служить кесарю, предпочтя ему, как это не иронично, свою страну, он терял всякую ценность в его глазах. А вот в глазах какой-нибудь группы заговорщиков приобретал. Нет, его нельзя было ни оставить, ни убрать открыто. Если бы он потерялся навсегда на ледяных просторах... Куда будет экспедиция? Впрочем, неважно, сейчас он узнает.

— Благодарю вас за эти сведения, — сказал он мальчишке. — Но что вас заставило с риском передавать их? — он предположил, что риск одного из Фельсенбургов был не так и велик, но кто знает, кто послал его. И с какой целью на самом деле... — Могу ли я узнать имя того, кто поручил вам это сообщить?

— Никто, — в голосе Фельсенбурга Олафу послышалась нотка обиды. — Если бы вы согласились вести Западный флот, я был бы назначен к вам адъютантом. Теперь бабушка хочет, чтобы я сопровождал Фридриха. Но сам я хотел на флот... К вам. Я... восхищался вами, — по щекам у него разлился румянец, конец фразы Фельсенбург скомкал.

Эта неожиданная поддержка удивительно растрогали Олафа, который вообще-то не зря получил прозвище Ледяной. Видимо, внутри он не был таким уж спокойным, потому что сердце пропустило удар.

— Спасибо, — просто сказал он Фельсенбургу, коснулся рукой плеча, сжал и отпустил. — А теперь идите, пока вас никто не видел.

Тот вздрогнул, когда Олаф прикоснулся к нему, потом вытянулся, отдал честь, будто уже был военным, а Олаф его командиром, и стремительно вышел. Неслышно закрылась дверь.

Через десять минут ожидание Кальдмеера закончилось, и уже другой распорядитель пригласил его пройти за ним. Его ждал Готфрид.

Анон

Re: ОЭ-фест

140. Кальдмеер/Гудрун, принцесса решила от скуки подомогаться нового адмирала цур зее, только не делайте Кальдмеера покорным бревном, хочется динамики: пусть согласится и получает удовольствие, или красиво сможет отвязаться или сделать так что от него отвяжутся, или обходительностью доведет прелестную Гудрун чтобы она рвала и метала и весь дворец содрогался

Кальдмеер/Гудрун 3/4 часть

▼1182 слова⬍

Принцессе ни в чем не отказывают. Так сказал Бермессер, объясняя правила придворной игры. Но что, если выполнить просьбу принцессы - государственная измена? Какое право имел он прикасаться к ней? После танца он думал, что всё самое сложное позади и остаток вечера можно дрейфовать в безопасных водах азартных игр и бесед с офицерами. Нежно-голубое платье, возникшее в другом конце зала, было как нежданные паруса на горизонте, и в душе снова поднялось сосредоточенное напряжение.

Духота в зале - это лишь предлог, неужели её высочество желает остаться с ним наедине? Олаф сопровождал её в сад, где уютные светильники подсказывали укромные дорожки внутри зелёного лабиринта.

Они остановились через два поворота. Изящные девичьи ладони легли ему на грудь, она поглаживала сукно мундира, словно там был узор, видный ей одной. Потом ее руки обвили его шею, и она подняла на него свои удивительные глаза цвета моря, цвета неба. Кальдмеер снова почувствовал тонкий южный аромат цветов, и это внезапно помогло побороть оцепенение. Она хочет, чтоб он обнял её? поцеловал  ее? Не об этом ли он мечтал много лет назад, стоя в строю моряков на набережной и глядя издалека на её сияющие волосы. А теперь причудливо заплетенные косы, украшенные драгоценными камнями, были совсем близко, и если наклонить голову, можно ощутить мягкость ее волос.

Он  готов служить ей, всегда был готов! Олаф сомкнул руки у неё за спиной, заключая в объятия, бережно притягивая к себе. Потом, затаив дыхание приблизился  губами к ее губам и, встретив ласковый отклик, коснулся поцелуем - сначала нежным, потом всё более смелым. И Дева Дриксен, прекрасная принцесса Гудрун отвечала на его поцелуи, прикрыв глаза трепещущими ресницами. Он притронулся ладонью к её щеке - бархатистость её кожи и то, как она всем телом отозвалась на прикосновение, разжигали в крови запретный огонь. Нельзя, держи себя в руках, это же принцесса! Нельзя стиснуть её в объятьях, лихорадочно находя руками контуры фигуры под платьем. Нельзя прижать её к себе жадным движением, давая ей почувствовать сквозь одежду силу его желания. Нельзя склониться лицом к вздымающейся груди и губами ощутить нежную упругость. Чего ждёт от него принцесса, как далеко он должен зайти?

- Ваше высочество, вы так прекрасны, что сводите меня с ума! - прошептал Олаф хрипло, целуя её пальчики, - Приказывайте, я буду служить вам всю мою жизнь!
Он перевернул её запястье, и прижался к впадинке на ладони медленным, чувственным поцелуем. Гудрун порывисто вздохнула, наслаждаясь этой лаской, и снова прильнула к нему.
- Я приказываю тебе, Олаф Кальдмеер, - её горячее дыхание обжигало шею, - прийти ко мне в будуар послезавтра вечером! Я пришлю к тебе фрейлину с запиской.
Она мягко отстранилась от него, улыбнулась, поправила прическу, уложила на груди съехавшее набок колье и, расправив плечи, пошла обратно во дворец.

Наутро после приёма, Олафу казалось, вчерашний вечер приснился ему. И он понимал ещё одно: он не может прийти к принцессе завтра. Нужно сначала доказать что он лучший, что он незаменимый. Нужно одержать громкую победу, вернуть флоту боевой дух. Только тогда он будет иметь право на её любовь, только тогда ему, возможно, позволят эту дерзость. Остаётся надеяться, что ее высочество простит ему недельное опоздание, нужно найти в качестве извинения правильные слова и подходящий подарок.

И кесарю тоже нужно сделать подарок. То, что Кальдмеер распорядился поменять в разведке уже давало плоды. Контрабандистов выпустили из тюрьмы и дали им немало поблажек, лишь бы получать информацию посвежее, чем улов недельной давности. Именно они передали, у какого берега Вернейший пополняет запасы пресной воды каждую неделю. Олаф лишь скрипнул зубами, услышав это донесение,  - это был дриксенский бриг Верный, захваченный фрошерами, и издевательски переименованный. Как бы то ни было, отбить у фрошеров свой военный корабль было бы отличным знаком для кесаря. Ноордкроне выйдет в море с отливом.

Морские прохиндеи не подвели: флагман укрылся в соседней бухте, и ничего не подозревающий бриг взяли на абордаж с вельботов. Один из матросов служил когда-то на Верном и знал где у него слепая зона, поэтому по ним так и не дали ни одного мушкетного залпа, заметив их лишь когда они выскочили на палубу.

О блестяще проведённом захвате Кальдмееру докладывал сияющий лейтенант, вернувшийся на Ноордкроне с отчётом. Моряки и пехотинцы забыли о своих вечных разногласиях и от души радовались долгожданному успеху. Верный возвращался в родную гавань!

- Очень хорошо, господа! - Олаф одобрительно улыбнулся подчиненным, и все радостно умолкли, не сводя с него глаз. Мысль, нашёптанная интуицией, оформилась наконец в приказ:
- Оставить на Верном флаг Победитель Дракона. - И посмотрев на вытянувшиеся лица моряков, усмехнувшись добавил, - И отправить на корабль не только матросов, но и канониров. Флаг Дриксен пусть поднимают перед тем, как дать залп по врагу, если встретится. Посмотрим, удастся ли поймать ещё одну рыбку, пока талигойцы не сообразят, что Верный снова наш.

Ноордкроне возвращалась к своей эскадре, Верный шёл следом, но держался за три хорны. Интуиция не подвела: после полудня вперёдсмотрящий доложил о корабле на северо-западе и вскоре оказалось, это один из линеалов эскадры Берлинги. Похоже он тоже был вдалеке от остальных кораблей и не стал бы идти на военное столкновение с чужим флагманом в одиночку. Но увидев, что может рассчитывать на поддержку Верного решил больно укусить врагов и расправил паруса.

Свою ошибку фрошеры поняли слишком поздно, и даже крутой разворот не помог им уйти. Через полчаса Олаф подошел на расстояние пушечного выстрела и погонные орудия на носу полыхнули огнём. Когда подоспел уступающий линеалам по скорости Верный и они начали обстрел с двух сторон, судьба фрошеров была решена. Неизвестный капитан огрызался до последнего, нанёс несколько повреждений корпусу, порвал марсель у Ноордкроне, и своё судно сдавать не собирался. Жаль, это был бы ценный приз, но взрыв разнесший полкорабля был явно неслучайным. Кальдмеер отдал приказ выловить из воды и отправить в трюм тех фрошеров, которые выберут плен, а не смерть в волнах. Потом можно будет провести переговоры и  обменять их на дриксенских моряков. Кесарю это понравится, и народу тоже. Олаф с затаенной нежностью погладил борт Ноордкроне, теперь он готов вернуться в столицу и бросить к ногам кесаря захваченные фрошерские флаги.

Когда до гавани оставалось несколько часов пути, Олаф подумал, что у него осталась нерешённой ещё одна задача. Что там говорил Вернер про встречу в будуаре - принцесса должна получить удовольствие. Олаф понимал, что имел в виду Бермессер и это было проблемой. С молодости Кальдмеер привык доставлять женщинам удовольствие, оставляя им оговоренную сумму денег, по мере продвижения карьеры - весьма щедрую. Но Гудрун явно ждёт от него иного, и здесь ему похоже, как в танцах, придётся учиться.

Впрочем, у него есть с кем учиться - особняк на улице Сирени сейчас не пустовал, хоть Кальдмеер и заезжал туда редко. Ещё давно, после назначения командующим авангардом, Шнееталь посоветовал ему больше не ходить в бордели, а снять небольшой красивый домик, и познакомил с надушенной дамой, чей возраст Кальдмеер не смог определить. С тех пор раз в полгода она предлагала ему выбрать женщину, которую он хотел бы взять на содержание. Это было удобно - он мог приходить на улицу Сирени когда хотел, оставаться на ужин или на ночь, эта связь была безопасна для здоровья, репутации и душевного покоя. Что ж, после возвращения и первых неотложных дел он отправится туда, и черноволосая, смешливая - Создатель, как же её зовут? Теона! - покажет ему, как ещё можно обходиться с женским телом. Они проведут вместе пару дней, и потом придётся попросить её уйти, сделав дорогой подарок на прощание. Олафа выбрала самая желанная женщина кесарии, и отныне он будет верен прекрасной Гудрун.

Анон

Re: ОЭ-фест

14. Мирабелла/Аурелия. Долгая тайная любовь, можно невзаимная со стороны Аурелии. Смерть Эгмонта и траур по нему - всего лишь предлог, чтобы приблизиться к объекту чувств (и избавиться от Ларака). Чувства с со стороны Мирабеллы и рейтинг на взгляд автора.

Возможно авторв в заявку не попал, немного есть описание родов, юст, хэпиэнд, совсем зарисовка—драббл, примерно 680 слов

▼Скрытый текст⬍

Вся она была ледяная и неземная будто эльф из древних легенд, Мирабелла знала, что Аурелия не ангел из рассветных садов, что дорогая сестра могла быть и грозной со своим мужем графом, экономками да служанками или вовсе усталой, после недельного бдения или выматывающего строго поста. Мрачной, с выбившейся прядью из по-северному сложной прически, обведенными тенями веками — она даже больше ее л ю б и л а.

Да, любила эту хмурую северную девочку, пусть она и была старше ее, все равно была будто девочкой, но нет — чувство это родилось не с первого взгляда, первый испуганный взгляд молодой герцогини был прикован к мужу, выбранному родительским сговором, но потянулись дни герцогской жены — одинокие, пустые холодные дни, наполненные тяжелой обязанностью зачать и выносить наследника, пусть сын, пусть сразу будет сын, мечтала Мирабелла — залог того, что тяжелая эта обязанность, будет некоторое время не необходимой; потянулись дни и взгляд остановился на Аурелии, да так и замер, прикипел, прирос к ней. Перед глазами все время стояли темные локоны, тени от ресниц и теплые пальцы, которыми дорогая сестра набрасывала на плечи Мирабелле тяжелую шаль. Длинные эти изящные пальцы, которыми она вечерами вместо служанки расшнуровывала Мирабелле и без того не туго зашнурованное теперь платье. Мирабеллла устраивалась на кровати, а Аурелия в кресле у полыхающего огня и графиня Ларак читала герцогине Окделл тихо и торжественно Книгу Ожидание или другие, веселые и захватывающие истории из книг принесенных из обширной герцогской библиотеки. Аурелия невзначай касалась волос или тяжелой серьги, отсветы от огня плясали на ее лице, а Мирабелла любовалось ей, своей нежной, доброй старшей подругой и не знала ждут ли за эту любовь ее костры Закатного пламени или это именно та любовь, которой рыцари любили своих королев, та чистая светлая любовь, от которой на сердце тепло даже в самые темные ночи.

.

Быть ее первой подругой и поверенной тайн в этой глуши не сложно, не сложно быть ей почти сестрой, быть рядом с ней, держать за руку, вытирая со лба выступивший пот: "А-у-ре-ли-я, Ре-ли-я..." криком шептала Мирабелла — так нежно никто не звал Аурелию, только эреа Мирабелла звала четырежды в жизни, сжимая ее руку, вцепляясь в кожу, впиваясь, крича, измученная схватками. Не мужа звала, не Создателя и не лекаря с повитухой, призывая облегчить ее страдания. Свою первую даму звала герцогиня Окделл, а Аурелия, пять лет тому пережившая подобное, все понимая, не могла отвести взгляд от измученного, но все равно красивого лица. Все четыре раза она была рядом и в тайне вспоминала потом красивый открытый рот, тонкое запястье в своих руках и как они обе кричали: Мирабелла от боли, а зачем кричала Аурелия она не помнила, но верила, что тем как-то помогает своей патронессе и герцогине.

.

Серый не идет Мирабелле, серый никому не идет, но она будет носить его теперь, носить всегда: герцогская вдова, униженная женщина, покинутая вдова убитого мужа, но Мирабелла благодарна Создателю, что не стены монастыря окружают ее, что рядом дочери и подрастающий сын, что граф Штанцлер на их стороне. И Аурелия. Мирабелла возносит благословения Создателю за то, что ее первая дама, дорогая сестра, не сбежала от бедности, разруху и от вдовы мятежника в столицу. И четырежды Благословения Создателю, что муж Аурелии, граф Эйвон Ларак — сбежал. Сослался на службу и необходимость быть в Олларии молодому Реджинальду. А дорогая сестра осталась и теперь разделяет с ней бдения в склепе и в домовой церкви у алтаря.

Как и много лет назад тонкие пальцы Аурелии касаются локтя, обнимает тяжелая шаль плечи:

— Будет снег.

— Вы спустились из тепла комнат сюда, в холодный склеп, чтобы сказать мне это, сестра? — Мирабелла улыбается грустно, одними глазами и видит ответный взгляд полный тихой, привычной тоски.

Искры заботы эти трогательны, но бессмысленны. Поздно, все уже поздно. Мирабелла первая касается тонких пальцев:

— Пойдемте в дом, дорогая, негоже вам мерзнуть вместе со мной.

У покоев герцогини они расходятся, Мирабелла берется за ручку двери, но оборачивается, окликая:

— Графиня? — Мирабелла вздыхает и оглянувшись, смотрит прямо и чуть прищурившись, — Вы снова принесли мне свою шаль.

В ответном взгляде нет не улыбки, не досады. Холодное ничего.

— Пустое. Грейтесь, герцогиня, я позже пришлю служанку — забрать.

Мирабелла кивает, вздыхает как и всегда, снова отворачивается. Все поздно. Разве нет?

— Постойте, графиня. Приходите сама.

Аурелия смотрит, смотрит, смотрит и ее взгляд оживает, как будто теплой водой омывает холодные камни.

— Я только... Я только возьму книгу, моя эреа.

Анон

Re: ОЭ-фест

64. Вальдмеер, NC-17, драма, fem!Кальдмеер канонично попадает в плен, и когда это обстоятельство обнаруживается, оно меняет все, даб-кон

▼Часть 14/?, 1000 слов⬍

Вальдес спрашивал абсолютно бесполезную для фрошеров вещь. Олаф посмотрел на него удивленно, помолчал, обдумывая. Неужели Вальдес действительно просто любопытствовал?

Неуместный вопрос всколыхнул воспоминания и чувства. Это была одна из первых стычек Олафа с фрошерами, и пусть она не закончилась безоговорочной победой, но при такой разнице в численности потрепать противника и уйти без потерь уже само по себе было отличным исходом. Против воли губы тронула улыбка.

— У меня на борту был лоцман, который как свои пять пальцев знал все шхеры, — пояснил Олаф.

— О нет, я хочу подробностей! — возмутился Вальдес. Он подвинул ближе к Олафу его тарелку, побуждая начать завтрак, но тут же спросил: — Вы тогда узнали о нас заранее и шли за нами или случайно наткнулись и тут же решили атаковать?

— Вы должны помнить, когда мы вас заметили, только начал подниматься туман, и поэтому...

Картины прошлого ожили перед Олафом, и Вальдес, с искренним интересом бесконечно уточняющий, выспрашивающий, уже вскоре не вызывал раздражения. А рубленые фразы, которые Олаф произносил через силу, превратились в живую речь, которую он лишь вынужденно прерывал, когда Вальдес касался его руки, напоминая, что нужно не забывать есть. Вкуса Олаф не чувствовал, да и спроси его кто-нибудь потом, что подавали на завтрак, не смог бы ответить. И, тем не менее, он с удивлением обнаружил, что его тарелка пуста, как раз к тому моменту, как закончил рассказ.

— Я хотел бы попросить вас об одолжении, — сказал Вальдес, поднимаясь из-за стола. Он выглядел спокойным, даже веселым.

— Я слушаю вас, — снова царапнуло беспокойством, но не таким сильным, как могло бы. В конце концов, бояться Олаф уже просто устал.

— Мне нужно покинуть вас на несколько часов, долг службы, — притворно вздохнул Вальдес, будто показывая, что Олаф-то должен его понять. — Вы не могли бы все-таки пообедать сегодня в гостиной? С Луиджи Джильди, вы должны его помнить.

Олаф моргнул недоуменно, в голове пронеслось несколько вариантов, для чего это нужно было Вальдесу. Потом вдруг понял: тот ведь сейчас забалтывал его, не давая думать ни о чем важном, отвлекал, а теперь он боится оставить Олафа наедине с самим собой. И с мыслями о том, что произошло. Олафа затошнило.

— Вы боитесь, что я наложу на себя руки? — спросил он прямо.

Вальдес посмотрел внимательно, в черных глазах промелькнуло что-то, но тут же исчезло под веселым недоумением.

— Что вы, госпожа Кальдмеер! Силе вашего духа можно только позавидовать, я и не думал о таком. А вот за Луиджи я бы не поручился, — сокрушенно покачал он головой. — Любовь творит с людьми страшное, и бедняга влюблен, причем безнадежно. Потому что мертвая дева вряд ли сможет когда-нибудь ответить ему. И последние дни он был как-то особенно грустен, а я не лучший хозяин. Так что я был бы вам очень признателен, если бы вы согласились немного побеседовать с ним за обедом. И, если дело совсем плохо, вы мне скажете, а я уж постараюсь как-то его развеять.

Олаф посмотрел на Вальдеса удивленно. Если тот не лгал о любви этого Луиджи, то было похоже, что он действительно переживал за его жизнь. Олаф не помнил своего спасителя четко, лишь высокий рост и темные волосы, но подумал, что действительно должен тому, как минимум, принести благодарность. Как бы там ни было, если бы не этот фельпец, Руппи сейчас был бы мертв. Был бы мертв и Олаф, и возможно, это было бы лучшим выходом, но жалеть о таком исходе, если он был соединен со смертью Руппи, было бесчестно, и Олаф откинул эту мысль.

Перед тем, как уйти, Вальдес трону пальцы Олафа — будто хотел взять и поцеловать, но получилось, что лишь невесомо погладил.

— Сейчас придет служанка и поможет вам одеться, — сказал он.

Предоставленный сам себе, Олаф устало откинулся на спинку стула. В комнате стояла тишина, тихо было и на душе, тихо и пусто. Все сумбурные события утра замелькали перед глазами, не желая строиться по порядку. Олаф вдруг ощутил, как неприятно тянет мышцы ног, а между ними ноет. Он встал, плед упал на пол, а вот подол рубашки прилип к бедрам.

Пользуясь одиночеством, Олаф скинул рубашку через голову, с брезгливым недоумением оглядел пару размазанных, еще не успевших побуреть пятен. Подумал, что если застирать сразу, то можно избежать ненужных вопросов, но тут же одернул себя — теперь это было ни к чему. Да и не была эта кровь той, что случается у женщин каждый месяц и появление которой Олаф много лет ждал с тревогой и отвращением. Впрочем, о том, что эта проблема уже несколько лет его не беспокоит, он сказал врачу Вальдеса. Тот лишь покивал.
Мысли в голове, только что летавшие быстрокрылыми чайками, стали вдруг медленными, неповоротливыми. Олаф подумал, что ему нужно вымыться, посмотрел на кувшин на столике, размышляя, осталась ли еще там вода. Потом решил, что выяснит это позже, лечь хотелось просто неудержимо, даже больше, чем привести себя в порядок.

Увы, отдохнуть Олафу не дали. После короткого стука дверь отворилась, вошла служанка с ворохом чистого белья. Не слишком почтительно поклонившись, она разложила одежду на постели, принялась тут же доставать платье и все необходимое для дневного туалета. На Олафа, так и не успевшего надеть рубашку обратно, и просто опустившегося на постель, она почти не смотрела. Рубашку, валяющуюся на полу, быстро свернула, брезгливо фыркнув.

— Госпожа, вы должны встать, — скомандовала она, взяв в руки свежую нательную рубашку и присборив ее, чтобы надеть на Олафа.

На одевание ушло полчаса. Олаф пока не знал, всегда ли это занимало столько времени у женщин, или дело было в его медлительности, но когда он поднял голову, чтобы взглянуть на часы, стоящие в углу спальни и мерно отсчитывающие секунды своим маятником, оказалось, что минутная стрелка скакнула на половину круга.

— Марта, — Олаф не помнил точно, но, кажется, служанку назвали именно так. — Передайте господину Джильди, что, если он не против, я присоединюсь сегодня к нему за обедом. И, не могли бы вы напомнить, во сколько подают обед?

Каждое слово почему-то приходилось почти выталкивать из себя. Но, как бы ни хотелось просто остаться одному, Олаф еще помнил о просьбе Вальдеса. И еще о том, что должен Луиджи благодарность. А где-то на периферии мелькала мысль: Луиджи может оказаться полезен. И хотя бы ради этой возможности Олаф должен был сейчас взять себя в руки и спуститься в гостиную.

Анон

Re: ОЭ-фест

По заявке первого тура

42. Алва/фемРичард, не крэк, не юмор и не ангст

Маленькая шутка, анон старался в дело житейское, а не ангст, но может быть не вышло, тогда простите)

▼примерно 600 слов⬍

Новоявленная герцогиня Алва лежала с открытыми глазами будто мертвая, даже ресницы не трепетали. Служанка тихо вышла из комнаты, повинуясь нетерпеливому жесту Рокэ, благо вечерний туалет герцогини к торжественному ужину был готов, вот только сама герцогиня явно не была.

- Рикарда, - позвал ее Рокэ, подходя к кровати, - Посмотрите на меня?

Голову девушка повернула, но взгляд отвела. Ну, прямо аллегория надорской скромности.

- Герцогиня... Алва, - вот теперь этим взглядом опалило, в Рокэ впились две серые молнии. Он вздохнул и понадеялся, что следующие слова прозвучат сочувственно, а не надменно, что юная дева его услышит, - Привыкайте к новому имени, так или иначе вам все равно придется, моя дорогая супруга.

Рокэ сел рядом с постелью на стул, как рядом с больной, и позвал еще раз:

- Рикарда? Я прошу вас хоть бы сегодня... - Слова были не те и, очевидно, совершенно бесполезны, казалось, она даже дышать перестала.

- Знаете, - Рокэ начал заново еще раз, - Вы все сделали правильно. Спасли мать от монастыря, а сестер от позора. Вам нечего стыдиться или...

- Зачем вы мне это говорите? - Она села так стремительно, что Рокэ едва успел отвести занесенную над ее запястьем руку.

- Зачем? - ее требовательный взгляд Рокэ почти смутил. Разве такой душевный порыв перенесет правду: политика, госпожа Окделл, и нас обоих ей перемололо.

- Рикарда, я всего только выразил восхищение благородством и силой духа моей благоверной жены. Разве не так должен поступать праведный муж?

- Герцог Алва! Праведный! Да как вы смеете... - показалось или юная дева сморгнула слезы, голос ее точно подвел.

Рокэ встал, отошел на середину комнаты, прекрасно понимая, что в дипломатии и переговорах он не был силен никогда, а началось  у них и без того скверно.

- Прошу простить меня, эреа, я вижу, мы с вами снова не с того начали. Позвольте объяснить. Я буду говорить откровенно. Вы должны понимать, что нам с вами друг от друга все равно никуда не деться. И осчастливить меня потомством вам все равно однажды придется. - Он поднял руку, предвосхищая ее желание его перебить, - Поверьте, мне тоже не доставляет радости вся эта история и принуждать вас силой я, разумеется, не стану. После, можете выбирать где вам нравится жить: здесь в Олларии или в Алвасете. О родных краях, естественно, забудьте. И чем скорее мы придем к мирному соглашению, тем скорее вы будете освобождены от моего общества. Вы это понимаете?

Поджав губы - она, похоже, хотела возразить, но благоразумие все же победило, Рикарда посмотрела прямо ему в глаза и Рокэ дождался неуверенного кивка.

- Вот и прекрасно. Поэтому, давайте начнем сначала: я слушаю ваши пожелания и просьбы и обязуюсь исполнить, а после этого мы вдвоем, рука об руку, это важно, спускаемся к гостям. Сделаете мне такое одолжение?

- У меня нет просьб, герцог Алва. Мне от вас ничего не нужно.

Рокэ покачал головой.

- Я понимаю. Я прекрасно понимаю вас, Рикарда. Но увы, не могу быть здесь на вашей стороне. - Рокэ призвал все свое спокойствие и медленно произнес, - Выдумайте что-нибудь, если ничего не хотите и закончим с этим на сегодня.

Добрых минут десять они молчали: Рокэ стоял, глядя на нее, она сидела на постели хмурая, но, наконец, вздохнув, встала, прошлась по комнате и обернулась:

- Рихарда. Ри-хар-да. Сможете повторить?

По коридору застучали каблучки туфель - герцогиня выпорхнула из комнаты, не став слушать ответ.

У дверей парадного зала она его дождалась, смиренно положив руку на подставленный локоть.

- Ри-хар-да. - наклонившись к ней, тихо произнес Рокэ с таким надорским акцентом на который только был способен, склонив голову, будто ученик ожидающий решение строго ментора.

Юная супруга смерила его острым недоверчивым взглядом, на ее губах мелькнула короткая улыбка, свободной рукой она показала в воздухе нечто, что Рокэ принял за знак "удовлетворительно" и тут же снова стала серьезной.

Шаткое перемирие между ними достигнуто или это только ли затишье перед бурей, Рокэ понять не смог. В любом случае, с этим стоило разбираться после необходимого, но уже заранее надоевшего торжественного ужина.