Холиварофорум

Анон

ОЭ-фест

Осенний микро-тур феста!

Тур проходит с 11 ноября по 26 ноября включительно, в 0.00 27 ноября можно деанониться. Или нет, по желанию.

Исполнения выкладываются в этом же треде, с обязательным указанием выполненной заявки. Исполнять заявку можно в любом формате: текст, арт, видео, etc., минимальный/максимальный объем не ограничен.

Обсуждение заявок и текстов тут, в треде ОЭ

▼СПИСОК ЗАЯВОК ОСЕННЕГО ТУРА С ССЫЛКАМИ НА ИСПОЛНЕНИЕ⬍

1. Алвадик, первый раз, Дик-бойпусси, Дик снизу. Алвадики оба в шоке и в восторге. Высокий рейтинг обязателен!

2. Рокэ Алву слишком много пороли в детстве, и у него сложился условный рефлекс. Теперь он втайне обожает порку и страшно кинкуется от строгости и суровости, а хамит, чтобы нарваться на наказание. Вот только кто рискнет тронуть самого Первого маршала?! Одна надежда на незыблемых Окделлов, развратных королев или ледяных дриксенских адмиралов!
Пейринг на вкус автора.

3. Катарина/Эстебан или другие оруженосцы. Можно  нон-кон, даб-кон. Королева, заманивающая жертв своей беззащитностью, оказывается властной госпожой. По накуру. Юмор, драма, удовольствие жертвы или моральная (физическая) травма - что угодно на откуп автора.

4. Желательно джен. Рейтинг любой. Желательно юмор, но если получиться хоррор, то заказчик против не будет. Без смертей персонажей. книгоканон. В Кэртиане случилось невероятное. Появился изарг-выходец! И начал кишить.

5. Спокойный пост-канонный мирный и счастливый алвадик в ER. Как они дошли до жизни такой, неважно, главное сам момент! Если рейтинг, то Рокэ снизу.

6. Ойген\Жермон, таймлайн битвы у форта Печальный Язык, когда Жермон был ранен. Ойген получает известие о ранении, находясь далеко от Жермона с силами фок Варзов. Мысли, чувства Ойгена, удаётся ли ему скрывать их.

7. Лионель/Рокэ, модерн-ау. Происходят серийные убийства, но что общего в жертвах не совсем понятно, Лионель работает в полиции и влюблен в своего друга Рокэ. Важно, они не пара, мб сам Рокэ даже с кем-то другим/ой встречается. На самом деле Лионель и есть тот маньяк и убивает тех, кто в каких-то деталях-мелочах (форма глаз там похожа, мб рост схожий и т.п., то есть сходство в глаза не бросается) похож на его друга.

8. Алвадик, таймлайн Раканы, Дик выходит на поединок с Алвой за Альдо, оба ранены, но в итоге живы. Фиксит бодяги с кровной клятвой.

9. Рамон/Хулио, взаимный флирт и ухаживания, похожие на загонную охоту друг на друга. Огненный юст, желательно с высокорейтинговой реализацией

10. Леонард Манрик/Мирабелла 
Влюбленность в ах какую суровую хозяйственную, экономную женщину и ее способность создать золотой запас буквально из воздуха, искренее восхищение, бес в ребро, поначалу неприступная Мирабелла. Из кинков легкий фемдом. Жанр любой, но никого не убивают и не собираются.

11. Кроссовер с "Не покидай"; джен, рейтинг любой, драма или юмор (или и то, и другое). Однажды в Олларии, или в Ракане, или в Кабитэле, зацветает что-нибудь, и из всех людей начинает переть правда: о делах, мыслях, намерениях, чувствах. Что из этого выйдет? Бонусом можно какого-нибудь бедолагу с насморком, который не врубается в причину переполоха.

12. Вальдмеер, NC-17, драма, Олаф после всех событий стал совсем бессилен в постели, но Вальдес найдет способ доставить удовольствие, кинк на сухой оргазм

13. Хулио Салина/Ричард Окделл. Рейтинг любой, без стекла, но с марикьярскими страстями и хэппиэндом. Хулио, ревнующий Ричарда к Берто и прочей молодежи, приветствуется.

14. Мирабелла/Аурелия. Долгая тайная любовь, можно невзаимная со стороны Аурелии. Смерть Эгмонта и траур по нему - всего лишь предлог, чтобы приблизиться к объекту чувств (и избавиться от Ларака). Чувства с со стороны Мирабеллы и рейтинг на взгляд автора.

15. Отец Герман/учитель фехтования в Лаик (пилотный канон). Можно рейтинг, можно мистику, можно и юмор или все вместе. Сколько в Лаик учителей фехтования: один или двое? Вот и отец Герман ни в чем не уверен...

16. Алвадик, R-NC-17, Реверс с обнаженным Алвой на пути на эшафот (вместо Алвы за какое-то предательство/ошибку к казни и публичному унижению приговорили Дика. Алва в числе наблюдающих (недобровольно)), внешность алвадиков любая

17. Любой пейринг или джен, и любой временной промежуток, главное без смерти персонажей. АУ, в которой сломанный Абсолют не засчитал смерть Эгмонта и попытался выпилить Ричарда, как «неудачного» Повелителя Скал. Не удалось, но Ричард в результате остался искалечен - недостаточно сильно, чтобы это мешало ему жить, но достаточно, чтобы привлекать внимание и мешать (шрамы, хромота и т.д).

18. АУ-реверс, джен. У власти уже давно находятся Раканы, сейчас на троне Альдо. Навозники Манрики и Колиньяры поднимают против него мятеж, но непобедимый Первый Маршал Рокэ Алва разбивает их войска под Ренквахой вместе с маршалом Арно Савиньяком и генералом Эгмонтом Окделлом. Погибают все Манрики, кроме Леонарда, которого раненым тайком вывозят с поля боя, а оставшихся сиротами Эстебана и его сестру отдают на воспитание в семьи Окделлов и Савиньяков.

19. Приддоньяк. Нц-17, мастурбация. Валентин слышит, как Арно где-то в соседней комнате занимается сексом.

20. Пейринг любой, кроме альвадика, алвали и алвамарселя. Слеш, джен, гет. Рейтинг любой. Книгоканон. Кроссовер или ретейлинг с фильмом "Довод".

21. Алвамарсель, херт/комфорт. После несчастного случая у Алвы оказываются повреждены кисти обеих рук. Ему приходится заново учиться держать оружие и писать, и справляется он с этим плохо.

22. Вальдес страстно влюблен и понимает, что Кальдмеера вернут в Дриксен, где он может погибнуть. Тогда Вальдес в дороге или в Придде тайно насильно похищает Кальдмеера, чтобы оставить его себе. Можно дарк.

23. Юмор. 
Ричард постоянно натыкается на Алву, когда он пытается с кем-то потрахаться – причём каждый раз не по своей вине! Он случайно находит потайные двери, теряется в потайных ходах, в Варасте под ним проваливается крыша домика, пока Рокэ трахается с юной вдовой. Сцена в будуаре Катарины становится последней каплей, и Рокэ высылает оруженосца к Ракану – только чтобы тот вломился к нему в разгар оргии с пантерками со срочными новостями о наступлении Ракана (примчался с Осенней Охотой, прошёл с выходцами, как угодно).
- Я проклят!
- Вы прокляты?! Это я проклят, юноша!

24. Эстебан-Птица. Кроссовер с Чумным Доктором. Раздвоение личности. Жанр любой, рейтинг любой

25. Катя и СБЧ заставляют Дика соблазнить Алву. он честно старается, может даже политься из лейки. Хоть юмор, хоть драма.

26. Эмиль\Арлетта\Лионель, NC, инцест. Со времени гибели Арно-ст. Лионель заменяет отца во всём, и даже в постели матери. Эмиль узнаёт об этом и решает присоединиться. Больноублюдочность приветствуется.

27. Обрушение Кэналлоа за намеки Алвы на убийство Фердинанда. Убить Алва себя не может, будучи последним Раканом, да и опоздал. Встреча с Ричардом после обрушения Надора, который бездетен и тоже не смог заплатить жизнью.

28. фем!Вальдес/Кальдмеер или фем!Альмейда/Хулио, ВМФ, гендербендер; гет, рейтинг невысокий, сюжет на выбор исполнителя, желательно без драмы, если драма, то с ХЭ.

29. Ричард/Рокэ. Односторонние чувства Ричарда к Рокэ, Рокэ в Ричарда в ответ не влюбляется. Желательно каноничный сеттинг

30. Вальдес привозит Кальдмеера на Марикьяру и знакомит с родителями. Первоначальная острая реакция на то, что сын приволок в дом варитского гуся, и постепенное принятие. Можно юмор

31. Алвадик, омегаверс, омега!Дик, мпрег. Алва узнает, что Ричарда есть сын, и мечется, пытаясь найти оного после убийства Катарины и смерти Ричарда в овраге, никому не объясняя, зачем ему очередной окделльский поросенок. 
Степень ретконности любая, но за младенца Рокэ переживает искренне, подозревая, что тот от него (так и есть). 
ХЭ для ребенка. Для его родителей (вместе или по отдельности) ХЭ опционален.

32. Алва/Ричард, юст, Ричард впервые замечает и понимает интерес Алвы к себе

33. Алвадики, рейтинг не важен, суд над Алвой, но стороне защиты не подыгрывает авторка, внешность любая

34. Вальдмеер, NC-17, модерн-АУ, драма, мистика, Олаф во время летнего выезда с поисковым отрядом обнаруживает сбитый во время войны самолет и навсегда оставшегося в кабине пилота. Самолет реставрируют, и он даже снова поднимается в небо, только что-то с ним нечисто…, ХЭ

35. Ойген/Мишель Эпинэ, любой рейтинг, первая любовь в Лаик. Встреча юга и севера. Взаимные чувства, неловкие попытки любви по гайифски, Ойген невозмутимо говорит, что читал, как это делается
Для драмы можно добавить в конце Жермон/Ойген, где Ойген сравнивает Жермона и Мишеля

36. Алвадики эндгейм, R или NC, после гибели Альдо власть переходит в руки Ричарда. Ричард не то чтобы дарк, но гибель Альдо, Надора и предательство Робера накладывают определённый отпечаток. Катарина жива, интригует мб вместе с Ричардом, а мб против него, внешность героев любая, но Альдо пилотный мб

37. Близнецы Савиньяки трахают Ричарда, Рока наблюдает (или нет). Можно дабкон, тело предало, немножко больноублюдочнсти. 
Жанр любой,  таймлайн любой, рейтинг от R и выше. Ричарду должно понравится.

38. Прошу арт! Персонажи ОЭ в виде персонажей из аниме "Утена". Классическая сцена вынимания меча из груди на Арене дуэлей. Мечтаю про такой альдоробер, но буду страшно рад и любому другому пейрингу.

39. Рокэ/Айрис. Юмор. Можно рейтинг, можно без. Вынужденный брак с истериками, битьем посуды, надеванием на шею картин, побегами через окно… Впрочем, сначала Алва бесился, а потом возбудился, и теперь, пока весь Талиг с ужасом наблюдает за взрывными ссорами между герцогом и герцогиней Алва, они сами от них получают огромное удовольствие, причем и в горизонтальном положении тоже.

40. Олаф Кальдмеер/Берто Салина. Cо стороны Берто наверное невольное восхищение достойным врагом, которое перерастает в нечто большее при близком общении. Юст. Вальдес где-то рядом, возможно ревнует.Реакция Олафа на усмотрение автора. Рейтинг R.

41. Приддоньяк, ПВП, афродизиак. Что бы скомпромитировать Валентина, ему подливают в напиток афродизиак. На людях Валя держится, но когда он остаётся один, ему становится совсем плохо. Арно предлогает помочь, уверяя, что в этом нет ничего особенного.

42. Лионель/Рокэ, викторианское АУ. Лионель расследует серию жестоких преступлений, и под его подозрение попадает известный хирург, ведущий эксцентричный образ жизни. Рейтинг любой.

43. Алвадик, публичный секс по обоюдному согласию, Алва снизу

44. Джен или пре-алвадики, рейтинг любой, восстание Эгмонта вин вин. Анри Гийом на троне или сам Эгмонт. Политика, установление отношений с проигравшей стороной, кто-то из навозников внезапно по ряду причин остаётся при дворе, мелкий Дик в роли любимца нового двора, внешность любая

45. Вальдмеер. Вальдес влюбился в пленного Олафа, но во время его отлучки Олафа забрали в тюрьму, чтобы насиловать допрашивать и пытать. Вальдес намерен его спасти. Желательно ХЭ.

46. Ричард – Проводник Алвы в Лабиринте. Можно с ХЭ и фикситом (Алва проходит сам и выводит Ричарда?), можно дарк, где Алва совершает те же ошибки, сливая оруженосца, и проваливает испытания.

47. Лионель признается Чарли в любви. Я просто хочу это видеть!

48. Лионель/Валентин: сражение за победу в Битве экстрасенсов
Расследование всратых историй, саспенс на грани фарса, срачи с героями сюжетов, лавхейт участников - в общем все, за что (далеко не) все любят это шоу.
Ли и Валентин могут быть кем угодно: медиум - чернокнижник по классике или что-то подурнее. Например, шаман, который гадает на оленьих рогах. Они могут оказаться как настоящими экстрасенсами, так и коварными шарлатанами, пытающимися раскрыть друг друга. Главное - атмосфера

49. Ойген\Жермон. МодернАУ, ER, рейтинг на усмотрение автора, хэппи энд.

50. Алвадик, кроссовер с "Благочестивой Мартой", проза. 
Ричард после встречи с Оноре теперь истовый эсператист: постится, молится (особенно за эра) и противится идее человекоубийства.
 Алва также приходит к Создателю, угрожает Дораку оставить армию, принять целибат и отречься от винопития. 
Оба разговаривают с Катариной о целомудрии и со Штанцлером - о спасении души. 
В Олларию является Мирабелла с Айрис, находит узревшего свет истинной веры, но сраженного физической слепотой Алву в рубище, и Дикона, самоотверженно заботящегося о калеке. 
На самом деле, оба, конечно, здоровы и много грешат)

51. Вальдмеер, NC-17, драма, dark!Вальдес влюблен всей душой, и ради блага самого Олафа не намерен отпускать его на родину, нон-кон

52. Алва просит у Ричарда прощения за что-нибудь серьезное словами через рот. Не стеб.

53. Алвадики, NC-17, секс на кухне, охреневшая Кончита, у которой пирог из печи не вытащен, а там господа ебутся, прилагается, внешка любая

54. "Вредные задачи" Остера в переложении на условия и персонажей из Талига. Персонажи любые, рейтинг любой, юмор.

55. Детектив в духе Агаты Кристи, но в каноничном сэттинге. Пост-канон, расследование смерти Габриэлы, Джастина или любой кейс на усмотрение автора. Пейринг любой, можно джен. Очень бы хотелось алвадик с подросшим Диком, но необязательно) Участие в расследовании Алвы приветствуется

56. Готфрид Зильбершванфлоссе/принцесса Гудрун/Олаф Кальдмеер. 
Принцесса сначала испытала небольшой к Кальдмееру интерес, всё-таки мещанин дослужившийся до высоких чинов, он её вежливо отверг, но поскольку ей до этого не отказывали, тут может быть возмущение, что ею пренебрегли, страх, что кто-то узнает. А потом Кальдмеер случайно узнаёт маленький секрет кесаря и его дочери и скажем как-то это выдал... Юст, лавхейт, рейтинг NC-17 или R. Желательно, чтобы все выжили.

57. Алвадик, реинкарнация и трансмиграция
. После смерти Дик перерождается в другом мире (один или несколько раз), набирается опыта и прокачивается в психологии, прежде чем снова попасть в своё первое тело на следующий день после ДСФ. Взгляд на эра новыми глазами.

58. Хуан/ куча разного народа. Кроссовер с «Трудно быть богом» Стругацких. Рейтинг. Хуан Суавес – секс-прогрессор в Кэртиане. Добывать нужные сведения и манипулировать политикой Талига проще всего в постели!

59. Арлетта\Лионель, NC, инцест, порка. Из канона мы знаем, что одна из предыдущих графинь Савиньяк приказала выпороть самого Дидериха. С тех пор порка стала семейной традицией и прерогативой графинь. Лионель уже давно не ребёнок, но всё ещё даёт себя наказывать.

60. Надор после смерти Ричарда становится странным и страшным местом, филиалом Лабиринта, расползающимся по Талигу. Попытки Алвы понять и остановить, но без успеха, и Алва понимает почему. Хочется мистики, где кровь Повелителей стихий реально опора мира, а Ракан может заменить только одного (Повелители Ветра вымерли раньше). Без запасных Раканов!

61. Алвадик, реверс. Рокэ реально в положении Дика в первых книгах: Кэналлоа бедствует, семья требует невозможного, Салина посматривают на его наследство, на уши присел друг семьи дор Квентин, с собой в столице даже слуги нет, еще и коварная первая любовь на носу. Ричард, в свою очередь, властитель богатой провинции и герой войны, но несколько ожесточен за трудную жизнь, от оруженосца хорошего особо не ждет, глушит надорский кальвадос и поет завораживающие северные баллады. И да - кого-то в семье Рокэ убил и вроде не кается. 
Не настаиваю на ПОВ Рокэ, но если получится - было бы идеально.

62. По мотивам микро-накура про Альмейду, залетевшего от Хулио. Рамон познает прелести беременности и охуевает, будущий счастливый отец охуевает ещё сильнее и включает режим агрессивной заботы, окружающие тоже охуевают и заранее прячутся кто куда

63. Ричард Окделл с первого взгляда влюбляется в короля, и это взаимно. Фердинанд/Ричард против всего мира.

64. Вальдмеер, NC-17, драма, fem!Кальдмеер канонично попадает в плен, и когда это обстоятельство обнаруживается, оно меняет все, даб-кон

65. Приддоньяк, ПВП, оральный секс. Валентин делает минет Арно. Кинк на волосы Вали, на его красоту.

66. Катарину отравили на ДР (или сразу после). Детектив с поиском виновного(ных). Джен или любые пейринги.

67. Эмиль/Валентин (кнешность книжная) 
Нежно, задорно и спонтанно, с любым обоснуем, таймлайн любой. Кинк на кружева, чулки, одежду, раздевание. НЕ ангс, НЕ стеб

68. Вальдмеер, рейтинг любой, ожидание встречи, ревность. Кальдмеер исчезает по пути на казнь. После перемирия Вальдес приезжает в Эйнрехт и находит Кальдмеера в особняке под охраной, после ночи любви тот признаётся, что ему пришлось стать любовником кесаря Руперта

69. АУ от канона: сёстры Эгмонта живы, и одна из них замужем за Фердинандом.

70. РоРо, пост-Ракана, лунатизм, возможно, сомнофилия. Робер не просто видит кошмарные сны о прошлом, он во сне ходит (и не только). Рокэ узнает об этом и пытается что-то сделать. Рейтинг на вкус исполнителя, стекло можно, но без совсем уж черного финала.

71. Воспоминания Антонии Алва (или Инес) о доме, родных, о Кэнналоа.

72. Лидик, ливалентин, лилюсьен или любой другой пейринг с Лионелем, где присутствует разница в возрасте и звании в пользу Ли. Секс с явным дисбалансом власти и сил, можно дерти-ток, унижение, элементы больноублюдства, партнер обращается к Ли исключительно "мой маршал". В какой-то момент ему становится чересчур, он называет Лионеля по имени, и оказывается, что все это была игра по обоюдному согласию и к обоюдному удовольствию (пока не стало чересчур). Акцент на смену динамики и изменения в поведении Лионеля.

73. Вальдмеер, NC-17, драма, из Кальдмеера выбивают сведения в подвалах крепости, dark!Вальдес влюблен в его стойкость, но своеобразно, нон-кон

74. Двор Алисы глазами кого-то, кто не Арлетта.

75. Джен. Юмор! Ричард женился на богатой навознице, привез ее в Надор, и тут же вспыхнула война между двумя герцогинями – старой и молодой. Дик в шоке, надорцы с попкорном, при королевском дворе делают ставки.

76. Вальдмеер, NC-17, драма, Кальдмеер отказывает Вальдесу во время первого плена, и Вальдес не намерен упустить второй шанс, даб-кон

77. Каждый раз, когда новоиспечённый барон Дювье надевает свой новый орден Талигойской Розы, с ним (Дювье) случается какая-нибудь досадная неприятность.

78. Мирабелла/? Жанр – на выбор автора, можно драму, а можно юмор))) Мирабелла после смерти Эгмонта срочно ищет себе нового супруга, чтобы ее не упрятали в монастырь или не выдали замуж за кого-то из навозников. Главная цель брака – спасти Ричарда, чтобы его не убили, не отдали на воспитание в чужую семью и не отобрали герцогство, поэтому муж должен быть богат, влиятелен и не находиться в открытой оппозиции к трону, но при этом не отжал бы Надор для себя. При этом у невесты в придачу к таким запросам еще и возраст, характер и специфическая внешность. Результат неожиданный!

79. Дружба между Ричардом и Рокэ. Искренняя, тёплая, внезапная. Можно с врЕменным размолвками. Можно гетные линии у обоих. Или слэшные у обоих, но чтобы не друг с другом. Можно модерн!ау. Ричарду не обязательно знать, кто его друг на самом деле (известная личность, очень богатый и влиятельный человек, например). Ричард может тоже что-то скрывать (может, он шаман какой или играет на волынке, сын мятежника, (порно)писатель под женским псевдонимом, ещё что-то).

80. Катари видит, как Алва разговаривает с королём и понимает, что ревнует и завидует. Рейтинг любой, можно вообще джен. Катари хочет любви и внимания как равной, не чувствовать себя глупой девочкой, разменной монетой в интригах и сосудом для наследников короны, но все это позволено лишь мужчинам, и друг друга эти двое ценят больше, чем её.

81. Жизнь в посмертии. Семейства Окделлов, семейство Приддов и т.д. Чтобы все ходили в гости, сравнивали смерти. Джен, чёрный юмор. Можно любые пейринги.

82. Драма. Алва узнает, что Савиньяки расчетливо использовали его, чтобы прийти к власти в Талиге. В идеале – подслушивает разговор Арлетты с Лионелем. Алва может быть в отношениях с Ли, а может и не быть.

83. Вальдмеер. У марикьяре жестокие обычаи, под райос убивают всех. Есть лишь одно исключение для законных супругов, к которым могут прилагаться их слуги и подчиненные. И это единственный способ для Вальдеса спасти Олафа Кальдмеера...

84. Джен или алвадик или альдоробер. Персонажи смутно помнят себя доретконных. Когнитивный диссонанс, попытки расследовать произошедшее, возможно внутримировое мистическое объяснение.

85. Ричард уполз от Альдотвари и оказался на Рубеже. Теперь он, беспамятный, возвращается на Кэртиану с остальными Стражами выжигать скверну вместе с Бусиной. Течение времени на Рубеже может не совпадать с Кэртианским. Можно спасти мир силой любви и дипломатии, можно не спасать вообще.

86. Руперт - боевой монах Шаолиня. Вообще-то это тайна, но в экстремальных ситуациях Руппи превращается в "Джеки Чана". Можно и буквально.

87. Робер/Альдо, современное ау. Передружба, недоотношения. Альдо заказывает астрологу их с Робером натальные карты, надеясь на отличную совместимость. Но вместо "вы идеальная пара" получает метровый список причин, почему им даже в одной комнате находиться не стоит. Негодование Альдо: возмущение, угрозы, подозрения, что астролог сам на Робера положил глаз, предложения посетить таролога/гипнолога/хироманта/авгура, чтобы сравнить версии. 
Одиссея альдороберов по всем шарлатанам города

88. Алвадик, Алва куртуазно ухаживает за Диком. Дик в ахуе, ужасно смущается, удивляется, негодует, а потом переходит в контрнаступление! – в конце концов, кто тут тверд, незыблем и на полголовы выше, а у Алвы вообще волосы как у принцессы и надушенные кружева, лепестки ему больше пойдут!

89. Алвамарсель, ER, рейтинг низкий, hurt/comfort, у Марселя умер отец, поэтому он переживает, суетится, организует погребение и т.п. Рокэ тоже приглашён, но приезжает раньше и помогает справиться с горем, как умеет.

90. Алвадики, НЕ омеговерс,  секс с мпрегнутым Ричардом, нежно, мило, всяческие поглаживания по животу, и чтобы Алву прям крыло тем, что это его любовник, у них будет ребёнок, малыш, самый богатый и титулованный эвер, его будут холить и лелеять, оба отца жизни за него отдадут, а на мнение окружающих забьют и тд.НЦа

91. Кальденбург, NC-17, драма, fem!Кальдмеер, восторженный Руппи и Офелия, которая не верит в любовь в 20 лет, кинк на разницу в возрасте

92. Дайте Ричарда-эльфа из Надорских лесов, с устарелыми представлениями о мире и непониманием "этих странных людей". Явился в Кабитэлу в поисках предсказанного Короля.  Шпагой владеет плохо, привычней к мечам с клинком в форме листа ивы и длинному луку. Маскируется, притворяясь последователем этой новомодной человеческой веры - эсператизма. Денег из дома взял мало, потому что не в курсе инфляции.
Кстати, тогда понятно, почему ЛЧ целый Круг цепляются за Раканов - для них это, считай, вчера было)

93. Эйвон Ларак выходит из лабиринта беременным новым повелителем скал. Пейринг и рейтинг любые.

94. алвамарсель, постканон, Рокэ не удалось отвертеться от регенства, что не способтвует ни благостности характера, ни здоровым нервам окружающих
Марсель, устраивающий Рокэ разгрузку: хоть изолирует его от всего мира на сутки, хоть в отпуск увезет, хоть еще чего придумает. 
Усталый раздраженный регент, винишко, гитара, изощренные ласки и нежный секс

95. алвадик, Ричарда хотят выдать за кого-то/женить, он приходит к Рокэ и как в Гардемаринах "не хочу доставаться нелюбимому, люби меня", рейтинг высокий, ХЭ для алвадиков

96. Групповушка Ойген\Жермон\Арно\Валентин. Война кончилась, все выдохнули, устроили пирушку и пиздуховно, но задорно потрахались. Естественно, NC.

97. Приддоньяк. Арно, с отношением к сексу легким, как у  Эмиля, соблазняет Валю, которого считает девственником (ошибается). Хочет унизить и обидеть, но любовь нечаянно нагрянет, хэ. Хотелось бы, чтобы  Арно не был солнышком.

98. Хочу развёрнутую легенду об Арсаке и Сервилии (мпрежный вариант), с ломкой и мерзким, но дрочным нонконом последнего в плену и комфортингом от Арсака.

99. Иоланта/bottom!Фердинанд. Рейтинг повыше, кинк на подчинение. Без беременностей.
(Допы по желанию:
- шрамирование
- приказы на дриксен
- новосериальная внешка Фердинанда 
- случайный свидетель)

100. Вальдмеер
Вальдес соскучился по Кальдмееру и выпросил у ведьм возможность увидеть его на 10-20 минут. Он попадает в разгар жесткого допроса в Дриксен, но никто его не видит и не слышит, и он ничего не может сделать. Или может, на выбор автора.

101. Валедик, ОМП/Валентин, внешность любая, Валентин снизу.
Пост-канон, Ричард мертв (или считается мертвым, если автор захочет хэ), у валедиков был юст или разовый секс. 
Валентин неосознанно выбирает новых партнёров чем-то похожих на Дика. 
Бонус за реакцию кого-то заметившего из окружения.

102. Айрис/Иоланта. Айрис выжила (одна из сестер) и полноправная хозяйка Надора, который отделился от Талига.

103. Кроссовер с Хрониками Арции. Лионель Савиньяк оказывается сильно болен, серьёзно ранен и т.д. Потом вроде бы выздоравливает, но с постели встаёт совсем другой человек, точнее не человек, а бог-олень Ройгу. Ужасы, высокий рейтинг, возможно хэппи-энд.

104. Хорхе/Арно, пилотоканон, рейтинг любой, будни оруженосца, Хорхе играет на гитаре, Арно слушает под дверью и стесняется признаться своему эру в любви

105. Что-нибудь по мотивам накура про спасателей. Модерн-АУ, приключения, мистика, джен, рейтинг любой.

106. К Ричарду приходит астера в виде идеального доброго, ласкового эра Рокэ, который тискается и внятно разговаривает. Приходит регулярно. Однажды их застает настоящий Алва.

107. Альдоробер. Робер предал ещё живого Альдо, встреча при любых обстоятельствах (Робера схватили люди Альдо или наоборот, Альдо идёт под суд после поражения, что угодно), выяснение отношений, юст.

108. Вальдес попадает в дриксенскую тюрьму, например, после проигранной битвы, и его тюремщики либо Бермессер решают этим воспользоваться. Вальдеса с огоньком насилуют, не оставляя внешних следов, пока однажды Кальдмеер не ловит насильников прямо на пленнике. Спасение, комфорт и попытки завоевать доверие.

109. Алва находит в Олларии и читает дневники Ричара времен Раканы, не в силах оторваться - вплоть до последней записи, где Ричард собирается к Катарине. Неожиданные открытия  (не обязательно о любви Дика к Алве) и много стекла.

110. Валентин - частый гость в имении Савиньяков. Сначала Арлетта думает, что все дело в младшем сыне. Но несколько двусмысленных ситуаций заставляют задуматься, так ли это. Шпионаж, дедукция, опрос свидетелей. С кем из сыновей (но обязательно сыновей) на самом деле роман - на усмотрение автора

111. Паоло/Ричард первый раз в Лаик или, если Паоло выжил, где-нибудь ещё.

112. Алвадик, R-NC-17, Алва не клялся Фердинанду кровью, и Альдо получает на свою сторону "блистательного полководца", а Ричард - новую (старую) головную боль, Альдо из пилота

113. Алвадик страстно трахается после ора и вызова на дуэль вместо отправки к Марианне. Алва снизу, всем понравилось, об остальном подумаем завтра, юноша.

114. Вальдмеер, NC-17, модерн-АУ, Вальдес испытывает самолет, построенный Кальдмеером, кинк на лётную форму

115. Ойген/Жермон или Арно/Валентин, уютный супружеский рождественский изломный секс, ER, прямо флафф необязателен, но без драмы, раскладка любая

116. Ричард – крутой северный тан, прекрасный хозяйственник и руководитель, которого суровые надорские горцы уважают и любят.

117. пре-Алвадик, модерн!АУ. Ричард увлечен живым Рокэ, но не понимает его и с помощью character ai создаёт "своего" Рокэ, очень похожего на настоящего, но который "говорит" понятнее и готов Ричарда хвалить

118. Алвадик, преслэш. Алва приходит смотреть на спящего Дика.

119. Жермон\Йоган Катершванц, NC, PWP, отчасти по мотивам цитаты из канона и комента вчера в треде о том, что Жермон решил возродить традицию прохождения молодых людей через достойных мужей. Секс к взаимному удовольствию, восхищение молодым сильном телом, укусы, возможно, быстрый секс в публичном месте.

120. Ойген/Жермон, fuck or die, в результате оплошности Жермона во время  ритуала они должны переспать или он умрет, секс прошел благополучно, но теперь Жермон мается своими чувствами и не может понять, есть ли ответное от Ойгена, и решается на разговор, Ойген в шоке и объясняет что Жермон ему друг, брат, сослуживец etc но никак не любовник

121. Катари/Рокэ, даб-/нон-кон, рейтинг - R и выше, королева использует клятву иначе, чем все думают: любит смотреть, как Первый Маршал раздевается, стоит на коленях, вбирает ртом свои пальцы, пытается растянуть себя и др. Кинк на унижение, акцент на отсутствии телесного контакта — Катари нравится приказывать и наблюдать. Книгоканон.

122. Классический омегаверс с Диком-омегой, которого впервые накрыло течкой в особняке Алвы, а Алва — альфа, но внизапна! он ведёт себя порядочно: просвещает Дика про особенности анатомии и физиологии, утешает, успокаивает феромонами и мурлычет над ним.
И они так и не поебались.

123. альдоробер, кинон, Агарис. Робер медленно но неотвратимо влюбляется в Альдо. весна, море, романтика, сияющий Альдо и все хорошо. естественно, чувства окажутся взаимными, но переводить ли юст во что-то большее прямо в кадре или обойтись без признания вообще - на откуп автору. не ангст, не стеб.

124. алвадик, Ричард сверху.
Ричарду нравится везде гладить Алву после секса. Спина, поясница, соски, плечи, волосы, если слегка пальцы вводит в рот или анус вообще огонь. Без намерения возбудить, просто ласка. Но это конечно же рано или поздно приводит ко второму раунду.

125. Ричард Горик узнаёт, что его отца подставили и Эрнани на самом деле жив. Его действия. Рейтинг R или NC-17.

126. АУ: случайность в военном деле. Ренваха таки оказалась непроходимой. Или у Феншо оказалось чуть больше мозга. Или что-нибудь еще пошло не так. И наступили последствия. Джен, любой рейтинг.

127. Окделлы чернокнижники или занимаются черной магией. В Надоре своя атмосфера и своя северная мистика, остальные лишь знают, что Надор и Окделлы странные и лучше держаться от них подальше. Надор считается нищим непонятным краем, однако лишь Окделлы сдерживают загадочные северные силы.
Дорак решает вызвать Дика в Лаик, Дик насторожен и не привык к нормальному обществу, но пытается скрыть свои особенности и намерен выяснить, как Рокэ Алве удалось убить сильного чародея, его отца...

128. Приддоньяк, шизофрения. Постепенное и заметное поначалу только Арно усугубление психического расстройства Валентина. Арно любит и пытается спасти: покрывает, говорит с лекарями, пробует изолировать. Начинает сомневаться в причинах гибели братьев Валентина, от перенапряжения параноит, чувствует, что сам почти теряет рассудок. 
Хуже всего то, что из глубины безумия Валентин продолжает любить его тоже.

129. Кэцхен урурукают над тем, что Вальдес нашёл подходящего человека, любит его и любим им. Но на всякий случай проводят с Кальдмеером разъяснительную беседу: что будет, если тот их мальчика обидит

130. Алвадик, флафф (не стёб), рейтинг от R, таймлайн - Вараста или сразу после, книжный канон.
Ричарду не понравился первый секс с Алвой, и Алве стоило немалых усилий уговорить его попробовать снова (возможно, заодно рассказать о своём первом неудачном опыте) и постараться сделать так, чтобы второй раз получился лучше первого.

131. Постканонный алвадик с взрослым Ричардом и стареющим Алвой. «О, как на склоне наших лет нежней мы любим и суеверней...»

132. Алвадик, Рокэ кинкуется слабостью Ричарда, NC-17-R

133. Кальденбург, NC-17, реверс-ау, адмирал цур зее Руперт фок Фельсенбург и его адъютант Олаф Кальдмеер, взаимная тайная влюбленность

134. Алва/Ги Ариго: "Блондинов я люблю больше, чем блондинок, Ваше Величество"

135. Алвадик после отравл­ения. Алва влюблен в Ричарда, мечется ме­жду выгнать предателя и пониманием, что Дика использовали, а Дорак таки мудак + страх проклятия, но думает, что будучи рядом, сможет вернее защитить Дика от сме­рти (мол, я пытался отстраняться и все равно нихуя не помогл­о) и забирает его в Фельп. Объяснение пе­ред отъездом Алвы в Талиг.

136. Рокэ/Ричард/Рамон. Омегаверс, ау без восстания. Ричард - завидная омега на выданье. Грязный, разнузданный секс на троих, двойное проникновение, грязные разговоры, грубый секс, Breeding кинк, чрезмерная симуляция.

137. Что-то случилось с Абсолютом, и с Рокэ слетел флёр бесконечной удачливости и всеобщего обожания. Ему припомнили все его грехи, сместили с должности Первого маршала, Кэналлоа перешла под власть клана Салина, друзья отвернулись. Рокэ отныне вне закона. С горсткой верных слуг он осторожно пробирается в единственное место, правитель которого не объявил во всеуслышание, что не желает его видеть. Рокэ едет в Надор, которым правит Ричард Окделл. Изгнанники доедут, но как примет их молодой тан?

138. Алвадик, R илр НЦа, Ричард пытается спасти Алву, когда он на коне спасал Фердинанда, и его самого помещают в камеру над пекарней, доретконные персонажи

139. Отец Герман (книгоканон)\ кто-то из унаров. Отец Герман в тайне любит наказывать унаров весьма нестандартным способом. Телопредало, развратный священник, юноша, который хочет ещё.

140. Кальдмеер/Гудрун, принцесса решила от скуки подомогаться нового адмирала цур зее, только не делайте Кальдмеера покорным бревном, хочется динамики: пусть согласится и получает удовольствие, или красиво сможет отвязаться или сделать так что от него отвяжутся, или обходительностью доведет прелестную Гудрун чтобы она рвала и метала и весь дворец содрогался

141. Алву в Багерлее таки разбил инсульт с полным параличом одной стороны, и Дик его выхаживает.

142. Крэк! Периодически Алва превращается в манекен. Это замечают только его слуги, остальным норм.

143. У Алана и Женевьев сын и дочь. Время шло, девочка взрослела... Рейтинг PG-13 или R. Желательно джен.

150. Вальдмеер или кальдмейда. У Олафа Кальдмеера есть тайный дар - он может заставить человека смертельно в него влюбиться, но это имеет высокую цену. В бреду Олаф бессознательно применяет этот дар.

151. Кальденбург, NC-17, драма, постканон, Руппи становится кесарем, и намерен вернуть Олафа в Дриксен - для флота и для себя, даб-кон

152. алвали, первый раз, юный Ли перед Лаик соблазняет Росио
в кадре селянка, бусики, Эмиль, кто-то из родителей, за кадром неудачный опыт приобщения Рокэ к имперской любви
инцетуальные вайбы (еще не большечембрат, но уже почти что младший брат), без анальной пенетрации, но невинным рукоблудием алвали не ограничатся

153. Эстебан/Лионель, омегаверс, можно с мпрегом, рейтинг любой, но лучше невысокий, романтика по-савиньяковски

154. Эгмонт/Мирабелла/Лесничиха Дженни. Крепкие полиаморные отношения, инициатором которых выступила Мирабелла. Сплетни соседей и родственников их не задевают. Можно АУ от канона без восстания.

155. Альдо и Робер успешно организовали оборону Агариса от морисков. Нападение жители и гости города отбили, мориски понесли большие потери. Альдо решил не пытаться сесть на тронив Талиге, а связать своё будущее с Агарисом.

156. Кальдмеер/Вальдес, Вальдес симпатизирует Кальдмееру, Кальдмеер  это понимает и, зная что у марикьяре связи между мужчинами не осуждаются, расчетливо растит симпатию в нечто большее и пользуется, не ради мелочей в быту, но ради чего-то большего: военная обстановка, устройство обороны Хексберг и т.д.(как управлять кэцхен)))))) Вальдес ему конечно напрямую тайны не рассказывает, но в их беседах много то, что в Дриксен не знали, не думали об этом с такой стороны и т.п. Альтернативная концовка: Кальдмеера на родине не казнят, в результате новой стычки уже Вальдес в плену у Кальдмеера, который спокойно отдает приказ о повешении

157. Женевьева - покорная жена Гвидо Ларака. Но почему-то все дети от него умирают... NC-17 или R.
Можно мистику, можно Женевьеву-маньячку.

158. Вальдмеер, NC-17, приключения, космо-ау, на корабль Вальдеса установили новый ИскИн "Олаф", технофилия

159. Лабиринт, посмертное испытание: глюки с родными, любимыми, незаконченными делами, потаенными страхами и т.д.
Рейтинг, жанр, кинки, сквик - любые
. Персонаж - по выбору автора
Концепцию Лабиринта и посмертия можно трактовать и вертеть как угодно. Заказчик на строгом следовании канонической системе ни разу не настаивает

160. Кто-нибудь троллит Алву. Попаданец в любого персонажа, новый персонаж из "диких" мест, пришедший абвений и тд. Троллинг любой - но лучше тонкий.

161. Ричард попадает в будуар королевы раньше того дня, когда она и Штанцлер планировали, и видит такую картину: Катари яростно страпонит привязанного к кушетке Рокэ. Партнёры не сразу заметили Ричарда. Можно юмор, ангста не надо.

★ 16.Алвадик, R-NC-17, Реверс с обнаженным Алвой на пути на эшафот (вместо Алвы за какое-то предательство/ошибку к казни и публичному унижению приговорили Дика. Алва в числе наблюдающих (недобровольно)), внешность алвадиков любая
★ Вальдмеер, NC-17, драма, Олаф после всех событий стал совсем бессилен в постели, но Вальдес найдет способ доставить удовольствие, кинк на сухой оргазм
★ 111. Паоло/Ричард первый раз в Лаик или, если Паоло выжил, где-нибудь ещё.
★ 159. Лабиринт, посмертное испытание: глюки с родными, любимыми, незаконченными делами, потаенными страхами и т.д.
Рейтинг, жанр, кинки, сквик - любые
. Персонаж - по выбору автора. Концепцию Лабиринта и посмертия можно трактовать и вертеть как угодно. Заказчик на строгом следовании канонической системе ни разу не настаивает - Карлос Алва
★ 21. Алвамарсель, херт/комфорт. После несчастного случая у Алвы оказываются повреждены кисти обеих рук. Ему приходится заново учиться держать оружие и писать, и справляется он с этим плохо.
★ 159. Лабиринт, посмертное испытание: глюки с родными, любимыми, незаконченными делами, потаенными страхами и т.д. Рейтинг, жанр, кинки, сквик - любые. Персонаж - по выбору автора. Концепцию Лабиринта и посмертия можно трактовать и вертеть как угодно. Заказчик на строгом следовании канонической системе ни разу не настаивает - Катари
★ 129. Кэцхен урурукают над тем, что Вальдес нашёл подходящего человека, любит его и любим им. Но на всякий случай проводят с Кальдмеером разъяснительную беседу: что будет, если тот их мальчика обидит
★ 59. АрлеттаЛионель, NC, инцест, порка. Из канона мы знаем, что одна из предыдущих графинь Савиньяк приказала выпороть самого Дидериха. С тех пор порка стала семейной традицией и прерогативой графинь. Лионель уже давно не ребёнок, но всё ещё даёт себя наказывать.
★ 139. Отец Герман (книгоканон) кто-то из унаров. Отец Герман в тайне любит наказывать унаров весьма нестандартным способом. Телопредало, развратный священник, юноша, который хочет ещё.
★ 37. Близнецы Савиньяки трахают Ричарда, Рока наблюдает (или нет). Можно дабкон, тело предало, немножко больноублюдочнсти. 
Жанр любой,  таймлайн любой, рейтинг от R и выше. Ричарду должно понравится.
★ 73. Вальдмеер, NC-17, драма, из Кальдмеера выбивают сведения в подвалах крепости, dark!Вальдес влюблен в его стойкость, но своеобразно, нон-кон
★ 30. Вальдес привозит Кальдмеера на Марикьяру и знакомит с родителями. Первоначальная острая реакция на то, что сын приволок в дом варитского гуся, и постепенное принятие. Можно юмор, ★ часть два
★ 8. Алвадик, таймлайн Раканы, Дик выходит на поединок с Алвой за Альдо, оба ранены, но в итоге живы. Фиксит бодяги с кровной клятвой.
★ 12. Вальдмеер, NC-17, драма, Олаф после всех событий стал совсем бессилен в постели, но Вальдес найдет способ доставить удовольствие, кинк на сухой оргазм
★ 17. Любой пейринг или джен, и любой временной промежуток, главное без смерти персонажей. АУ, в которой сломанный Абсолют не засчитал смерть Эгмонта и попытался выпилить Ричарда, как «неудачного» Повелителя Скал. Не удалось, но Ричард в результате остался искалечен - недостаточно сильно, чтобы это мешало ему жить, но достаточно, чтобы привлекать внимание и мешать (шрамы, хромота и т.д).
★ 54. "Вредные задачи" Остера в переложении на условия и персонажей из Талига. Персонажи любые, рейтинг любой, юмор.
★ 70. РоРо, пост-Ракана, лунатизм, возможно, сомнофилия. Робер не просто видит кошмарные сны о прошлом, он во сне ходит (и не только). Рокэ узнает об этом и пытается что-то сделать. Рейтинг на вкус исполнителя, стекло можно, но без совсем уж черного финала.
★ 17. Любой пейринг или джен, и любой временной промежуток, главное без смерти персонажей. АУ, в которой сломанный Абсолют не засчитал смерть Эгмонта и попытался выпилить Ричарда, как «неудачного» Повелителя Скал. Не удалось, но Ричард в результате остался искалечен - недостаточно сильно, чтобы это мешало ему жить, но достаточно, чтобы привлекать внимание и мешать (шрамы, хромота и т.д).
★ 110. Валентин - частый гость в имении Савиньяков. Сначала Арлетта думает, что все дело в младшем сыне. Но несколько двусмысленных ситуаций заставляют задуматься, так ли это. Шпионаж, дедукция, опрос свидетелей. С кем из сыновей (но обязательно сыновей) на самом деле роман - на усмотрение автора, ★часть два, ★ часть три,  ★ часть четыре, ★ часть пять, ★ часть шесть, бонусная полиамория
★ 64. Вальдмеер, NC-17, драма, fem!Кальдмеер канонично попадает в плен, и когда это обстоятельство обнаруживается, оно меняет все, даб-кон
★ 41. Приддоньяк, ПВП, афродизиак. Что бы скомпромитировать Валентина, ему подливают в напиток афродизиак. На людях Валя держится, но когда он остаётся один, ему становится совсем плохо. Арно предлогает помочь, уверяя, что в этом нет ничего особенного.
★ 83. Вальдмеер. У марикьяре жестокие обычаи, под райос убивают всех. Есть лишь одно исключение для законных супругов, к которым могут прилагаться их слуги и подчиненные. И это единственный способ для Вальдеса спасти Олафа Кальдмеера...
★ 122. Классический омегаверс с Диком-омегой, которого впервые накрыло течкой в особняке Алвы, а Алва — альфа, но внизапна! он ведёт себя порядочно: просвещает Дика про особенности анатомии и физиологии, утешает, успокаивает феромонами и мурлычет над ним.
И они так и не поебались.
★ 64. Вальдмеер, NC-17, драма, fem!Кальдмеер канонично попадает в плен, и когда это обстоятельство обнаруживается, оно меняет все, даб-кон, ★ часть два, ★ часть три, ★ new! часть четыре, ★ new! часть пять, ★ new! часть шесть
★ 32. Алва/Ричард, юст, Ричард впервые замечает и понимает интерес Алвы к себе
★ 155. Альдо и Робер успешно организовали оборону Агариса от морисков. Нападение жители и гости города отбили, мориски понесли большие потери. Альдо решил не пытаться сесть на трон в Талиге, а связать своё будущее с Агарисом.
★ 100. Вальдмеер. Вальдес соскучился по Кальдмееру и выпросил у ведьм возможность увидеть его на 10-20 минут. Он попадает в разгар жесткого допроса в Дриксен, но никто его не видит и не слышит, и он ничего не может сделать. Или может, на выбор автора.
★ new! 97. Приддоньяк. Арно, с отношением к сексу легким, как у Эмиля, соблазняет Валю, которого считает девственником (ошибается). Хочет унизить и обидеть, но любовь нечаянно нагрянет, хэ. Хотелось бы, чтобы  Арно не был солнышком.
★ new! 105. Что-нибудь по мотивам накура про спасателей. Модерн-АУ, приключения, мистика, джен, рейтинг любой.
★ new! 102. Айрис/Иоланта. Айрис выжила (одна из сестер) и полноправная хозяйка Надора, который отделился от Талига.
★ new! 63. Ричард Окделл с первого взгляда влюбляется в короля, и это взаимно. Фердинанд/Ричард против всего мира.
★ 156. Кальдмеер/Вальдес, Вальдес симпатизирует Кальдмееру, Кальдмеер  это понимает и, зная что у марикьяре связи между мужчинами не осуждаются, расчетливо растит симпатию в нечто большее и пользуется, не ради мелочей в быту, но ради чего-то большего: военная обстановка, устройство обороны Хексберг и т.д.(как управлять кэцхен)))))) Вальдес ему конечно напрямую тайны не рассказывает, но в их беседах много то, что в Дриксен не знали, не думали об этом с такой стороны и т.п. Альтернативная концовка: Кальдмеера на родине не казнят, в результате новой стычки уже Вальдес в плену у Кальдмеера, который спокойно отдает приказ о повешении, ★ new! часть два

исполнение вне феста:
★ 80. Катари видит, как Алва разговаривает с королём и понимает, что ревнует и завидует. Рейтинг любой, можно вообще джен. Катари хочет любви и внимания как равной, не чувствовать себя глупой девочкой, разменной монетой в интригах и сосудом для наследников короны, но все это позволено лишь мужчинам, и друг друга эти двое ценят больше, чем её.

★★★★★

★ СПИСОК ЗАЯВОК ПЕРВОГО ТУРА C ССЫЛКАМИ НА ИСПОЛНЕНИЯ★

★ СПИСОК ЗАЯВОК ВТОРОГО ТУРА C ССЫЛКАМИ НА ИСПОЛНЕНИЯ ★

★ СПИСОК ЗАЯВОК ТРЕТЬЕГО ТУРА C ССЫЛКАМИ НА ИСПОЛНЕНИЯ ★

★ СПИСОК ЗАЯВОК ЧЕТВЕРТОГО ТУРА C ССЫЛКАМИ НА ИСПОЛНЕНИЯ ★

★ СПИСОК ЗАЯВОК ПЯТОГО ТУРА C ССЫЛКАМИ НА ИСПОЛНЕНИЯ ★

★ СПИСОК ЗАЯВОК ШЕСТОГО ТУРА C ССЫЛКАМИ НА ИСПОЛНЕНИЯ ★

▼Исполнение вне феста\исполнение заявок из предыдущих туров:⬍

★ 27. Алвадик, алатские поцелуи. В Варасте был момент, где Алва поит Дика из своего стакана, можно там, можно в другом месте. Можно, чтобы Алва пил из стакана Ричарда. Инициатор Алва, но Дик понял в чем суть. ХЭ
★ 28. Фердинанд, Алва, Ричард. По приказу короля Алва избавлялся от любовников королевы: Придда, Колиньяра, Феншо. Настало время Ричарда
★ 104. Килеан/Ричард, Алва/Ричард. Килеан берёт Дика в оруженосцы. Однажды Алва узнаёт, что Дик подвергается насилию у эра.
★269. Херт-комфорт с нонконом для Бермессера. Бе-Ме насиловали и пытали в плену, а потом закомфортьте на все деньги (но не теми, кем насиловали). Участники на усмотрение исполнителя, а ещё прописанность хёрта и комфорта хочу примерно поровну.
★ 228. Свальный грех (можно не всех сразу): Алваро/Арно-ст/Арлетта/Рокэ/Лионель. Больноублюдочные кинки, рептилоидная мораль, но всё по согласию, в идеале - по любви. Книжный (пре)канон, т.е. Эмиль есть, но не участвует. Без чистого алвали.
★ 1. Вальдмеер. Один из них попал в плен, и противники дарят его другому для сексуальных утех и извращений. Кто будет снизу, воспользуются ли пленником или откомфортят, на выбор автора. + 3. Гетеро изнасилование с любым/любыми из положительных персонажей канона. Без жести, ачетакова. В зависимости от статуса дамы потом или заплатить или кхм... позаботится, часть 2, часть 3, часть 4, продолжение, продолжение, продолжение, часть пять, частть шесть
+ вбоквел
★ 9. Валентин/Лионель. Нон-кон, щупальца, трахни-или-умри. Лионель принуждает Валентина к сексу - для магического ритуала или чего-то такого - Валентин в процессе проходит частичную трансформацию в спрута и уже он выебывает Савиньяка.
★ 42. Ли/Валентин. Ли берёт Валентина в оруженосцы. Асфиксия по обоюдному согласию. Рейтинг высокий
★ 79. Алвадик, первый раз, таймлайн Вараста. Алва отсасывает Дику после бегства в степь глухую.
★ 25. Первый секс Лионеля с кем угодно (предпочтительно Рокэ и/или Эмиль) после того как Ли оскопили. Обоснуй любой, но оскопление случилось уже во взрослом возрасте.
★ 154. Алва/Арно младший. В глазах Арно добрый дядюшка Росио превратился в объект вожделения, а поскольку со всеми вопросами и проблемами Арно привык обращаться к Алве (вдруг братья заругают), он по привычке идет к Рокэ. Возможен рейтинг, возможен отказ со стороны Рокэ.
★ 30. Леонард омега. Леопольд пытается воспользоваться этим для для карьеры сына и личных целей, подсовывая его нужным людям во время течки. Можно еще и Леонарда упорного грустного натурала при этом.
★ 220. Кальдмеер - Повелитель Волн. В иерархии астэр Повелители важнее вассалов. Кэцхен переходят на сторону Олафа, дриксенцы побеждают, флот Альмейды относит штормом. Раненый Вальдес в плену у Олафа. Кэцхен вьются вокруг Кальдмеера, он не понимает, что происходит.
★ 63. Алва/Дик/Катари. Альдо вынуждает Катарину выйти замуж за Ричарда. После смерти Альдо она пытается добиться ареста/казни Дика, но новоиспечённый регент Алва отправляет обоих в бессрочную ссылку в Надор. Катарина узнаёт, что в прошлом между мужем и регентом были нереализованные взаимные чувства, и решает использовать их, чтобы вернуться в столицу ко двору.  Предпочтительно в финале что-то вроде ХЭ со шведской семьей. Без хейта Катарины, часть два, часть три, часть четыре, часть пять
★ 3. Рокэ/Ричард/Катарина. Ричард приходит в себя в королевской спальне и понимает, что он связан и находится в полной власти Первого Маршала и Ее Величества. Хитрая парочка решает измучить юношу целиком и полностью. Шлепки (можно рукой, можно стеком), укусы, засосы после поцелуев, дразнящие касания перышком... В качестве кульминации взятие юнца без какого-либо сопротивления.
★ 52. Алвадик. Рокэ по какой-то причине обездвижен, но не лишён чувствительности. Но вместо того, чтобы убивать/мучить, как он мог бы предположить, Дик начинает его ласкать. Без нон-кона, желательно ХЭ

ДЕАНОНЫ

★ СПИСОК ССЫЛОК НА ИСПОЛНЕНИЯ ПЕРВОГО ТУРА НА АО3 И ФИКБУКЕ ★

★ СПИСОК ССЫЛОК НА ИСПОЛНЕНИЯ ВТОРОГО ТУРА НА АО3 И ФИКБУКЕ ★

★ СПИСОК ССЫЛОК НА ИСПОЛНЕНИЯ ТРЕТЬЕГО ТУРА НА АО3 И ФИКБУКЕ ★

★ СПИСОК ССЫЛОК НА ИСПОЛНЕНИЯ ЧЕТВЕРТОГО ТУРА НА АО3 И ФИКБУКЕ ★

ЛС для орг.вопросов\дополнений\прочего:

▼Скрытый текст⬍

УкаЧакаУкаУка

Перерыв после тура кроссоверов?

1. не делаем(голосов 15 [32.61%])

   32.61%

2. делаем до конца выкладок ЗФБ (5 марта)(голосов 31 [67.39%])

   67.39%

Всего голосов: 46

Гости не могут голосовать

Отредактировано (2023-12-04 16:12:49)

Анон

Re: ОЭ-фест

9. 8. Рокэ вынужден день или неделю провести на надорской овсянке, без алкоголя и шадди. Комфортинг Рокэ приветствуется. Желательно дженовый Алвадик.

Скорее по мотивам, чем точное исполнение; AU от канона, порошки, 153 слова.

▼Скрытый текст⬍

«"Слёз" герцог Окделл ещё не пробовал — Рокэ предпочитал красные вина, а воспоминания о белом, которое пила матушка, вызывали у Дика оскомину».
«...— в Надоре белое вино очень плохое».
В. Камша. От войны до войны

с визитом эр ко мне приехал
в фамильный замок славный мой
ну то есть он туда приехал
со мной

и за обедом как обычно
(к вину привычка в нём сильна)
решил он местного напиться
вина

но что привычно для надорца
в том кэналлийцу пользы нет
желудок эру не простил тот
обед

и так серьёзно возмутился
явив расстройство словно месть
что на диету эр был вынуж
ден сесть

в надоре средство есть такое
овсянка лучше всех лекарств
пищеварение испортить
не даст

вот только эр мой с непривычки
лечиться кашей не хотел
с ним за компанию овсянку
я ел

не день не два а всю неделю
с отваром трав и с молоком
и сам варил её для эра
притом

бой честь и жизнь у нас едины
как с клятвой так и без неё
здоровье эра значит тоже
моё

и понял эр что если снова
в надор приехать вдруг рискнёт
запасов «крови» он с собой при
везёт

Анон

Re: ОЭ-фест

9. Вальдес попал в плен к дриксам, дриксы отрываются. Связывание, порка, гэнг-бенг, затем комфорт вальдмеером.

Дриксы/Вальдес, групповой нон-кон.
Специфический рассказчик.
Небечено, невычитано, спонтанно под дедлайн

▼ 2543 слова⬍

— Хороший марикьяре, красивый. Волосы-то, глянь, как у девки, — грубая рука жестко вцепляется в те самые волосы, — любишь дриксенские члены? Да кошки с тобой, даже если и не любишь...

Ротгер мог бы многое ответить на поставленный вопрос, только как тут поговоришь, когда всю твою шевелюру больно наматывают на кулак, а рот заткнут какой-то жуткой конструкцией из, кажется, скрученных дриксенских платков, завязанной на затылке. Полная гадость, не чета изящным гайифским приспособлениям, да где гусям взять гайифскую лавку посреди моря-то, верно?

В рот они его, вообще-то, тоже хотели. Когда в целом дошли до этой идеи. Мысль-то им понравилась: поставить Ротгера на колени и заставить для начала ублажить всех по очереди, а там уже как пойдет. Или хотя бы хорошенько разогреть их, так сказать, перед основным обедом. Ротгеру даже стало интересно, как они собираются это осуществить, коли зубы еще при нем. Дриксы тоже, обсудив, приуныли. Ротгер-то знал кое-что про разные гаифские вещички, но дриксы, даже если б знали, как сказано — лавки. А вывихнутую челюсть объяснить перед Кальдмеером будет сложно, после того, что он устроил на палубе.

К Кальдмееру его приволокли со связанными руками и уже изрядно помятого. Постарались при захвате, хотя Ротгер сомневался, чтобы ему особо чего повредили. Дриксы вообще попались нервные. Напали первые — это раз. Можно подумать, море в этом месте перемеряно до хорны, чтобы орать про нарушение границы. А потом им и вовсе не нужно бы жаловаться: конечно, он стал отстреливаться, так и они не для завтрака пришли. Да, сражался хорошо, и те две шхуны, что пошли ко дну с почерневшими мачтами, это подтвердят. Только он всегда дерется как бешеный, оттого и прозвище. Что поделать, привычка.

Взяли его при абордаже, конечно, умело, мастерство Ротгер всегда готов был оценить. Хотя плечо, по которому пришелся удар сзади, заставивший его выронить шпагу, все еще болело. И вывернутые за спину, намертво скрученные руки, ему, конечно, лучше не делали.

Поэтому, когда его, как добычу, волоком притащили на палубу и швырнули на колени к ногам Кальдмеера, уткнув носом прямо в блестящие сапоги, Ротгер не выдержал. Он и так собирался не доброго утра Кальдмееру пожелать, а теперь, немного взвинченный, вовсе увлекся. Вряд ли Кальдмеера можно было сильно впечатлить, он при своем дворе наверняка всякого о своем происхождении наслушался. Но вот в трусости при бое, на основании начищенных сапогов и чистого мундира без пятнышка, его едва ли обвиняли.

Кальдмеер, возможно, проникся — когда Ротгера вздернули на ноги, строгое лицо хоть и осталось невозмутимым, а шрам все-таки подергивался. Но перестать тыкать Ротгера в ребра он велел быстро и уверенно, а дальнейшие распоряжения отдал четким и спокойным тоном: запереть Ротгера в трюме до дальнейшего целым и невредимым, а он пока повреждения своих кораблей осмотрит. И отвернулся. Ротгер сомневался, чтобы Кальдмеер вспомнил о нем до вечера. Там было на что посмотреть.

Зато те пять дриксов, что волокли его в трюм, в какую-то дальнюю темную и тесную каюту, кажется, обиделись. Дышали они ему в затылок вполне красноречиво, и, швырнув на грязную солому, тут же засовещались. Варианты были разные, в основном, конечно, мешало «целым и невредимым». Вот лишние синяки и ссадины объяснить потом лекарю будет нетрудно, абордаж дело такое, сами понимаете. Но все ж не повреждения посерьезнее. Кальдмеер, кажется, на своем корабле был основателен в дисциплине, или его настолько уважали, чтобы прямой приказ никак не обойти, не поймешь.

Ротгер попробовал внести свою лепту в обсуждение, после чего и получил кляп — после нескольких новых аккуратных ударов по ребрам. Он не очень понял, из чего дриксы сотворили эту штуку, потому что как раз пытался продышаться в солому. Заглушала она, во всяком случае, основательно. Чтобы никто снаружи воплей не расслышал, как выразился один дрикс.

Первое, до чего они додумались — выпороть его как следует. В наказание. Ротгер чуть не засмеялся, но мнение свое произнести так и не смог, а до дриксов все-таки дошло, что если взять розги или плеть покрепче, то на битву это уже никак не спишешь. Они еще поспорили, будет ли врач потом на задницу смотреть, но решили не рисковать слишком сильно, а обойтись простым ремнем. Ремень у них нашелся.

Ротгер не хотел облегчать им жизнь, однако ж их все-таки было пятеро, и на соломе его устроили как следует, и штаны стащили, и даже сумели заставить не слишком дергаться. Тут у них сперва не очень-то вышло, но они додумались подтащить его поближе к каким-то балкам, ноги развести и прикрепить лодыжки, а на плечи крепко уселся один, самый тяжелый. Тогда уже у них дело пошло.

Когда дриксы, выбиваясь из сил, старались как могли — только чтоб лишних следов не оставить — Ротгер хохотал бы в свой кляп, если б мог. Его дядюшка драл сильнее, когда доходило до особых проказ, а уж тетушке тогда вовсе было б лучше не попадаться. Он понимал: дриксам надо душу отвести, горячку боя выместить. Но все равно было смешно. Такие они оказались серьезные, брались за ремень по очереди, чтобы досталось всем. Задница, конечно, после горела. Ну так и его скорее бросят в тюрьму, валяться на полу, а не на трон станут усаживать.

Зато дриксы в процессе здорово увлеклись и, кажется, оценили его задницу. Стали лапать, потом ремень в сторону полетел, а уж столько комплиментов своим формам Ротгер вовсе никогда не слышал. Его и в других местах везде потрогали, как будто неясно было, что гость не расположен. Однако вежливость гусям неведома. Тогда-то они и решили, что он может компенсировать им издержки особенным образом. Они так и выразились: издержки. Верно, кто-то из них был хорошо образованный.

Первая мысль у них была про рот, потому что гусей все-таки не слишком одарило разумом. Но кому-то уж очень загорелось попробовать с ним непременно вдвоем. Чтобы Ротгера, как там было сказано, основательно заполнить дриксенскими членами. Чтобы он получше попробовал и оценил. И еще какая-то чушь. Дриксы развили эту мысль до идеи, всем сперва как следует отодрать его в рот, заодно и следов не останется. На этом мысль и застопорилась.

Они еще кое-что попробовали — и изрядно при этом нервничали, лезвие ножа, которое прижали Ротгеру к шее, чтобы убедить его сотрудничать по-хорошему, так ходуном и ходило. Ротгер снова чуть не засмеялся. Сказано же было: целым и невредимым. Дернется он разок слишком сильно, и конец. Дриксы тоже сообразили, нож быстро убрали и решили несговорчивого пленника больше не спрашивать, а кляп не вынимать. В конце концов, есть же иные варианты. Ротгеру и хуже — так бы его в задницу, может, поимели и не все, а теперь будут все.

Они даже смазку соорудили. Из масла и еще чего-то, Ротгер не слушал. Что могут придумать дриксы? Едва ли что хорошее. Над ним еще заспорили, станет ли врач Ротгеру в зад заглядывать, и решили, что может, если у пленника будут проблемы, значит, проблем не требуется. А иначе Ротгер едва ли на такое станет жаловаться. Да хоть бы и жаловался, если не останется особых следов. Значит, смазка, и в целом надо бы поаккуратнее.

Ротгер доброту дриксов не оценил. Он вовсе совершенно не собирался с ними знакомиться, тем более настолько интимных образом. Их ведь даже друг другу не представили! В целом он даже мог понять их пыл: долгое плавание, а вокруг одни страшные гусиные рожи. Так, пожалуй, оголодаешь. Однако он никак не мог взять в толк, с какой стати это проблема именно его задницы.

Тем более, после порки его горящая задница заслужила скорее отдых, чем что-то еще. Дриксы его, однако, не спрашивали, и взялись за дело с не слишком похвальным энтузиазмом. Для начала они решили его, раз такая необходимость, подготовить и растянуть. Ротгера вздернули повыше, почти поставив на колени, и подложили под него какое-то барахло из каюты, чтобы удержать его в этом неустойчивом положении. Ротгер лежать так, разумеется, не собирался, но дриксы затащили его обратно, ругаясь на своем гусином, и прижали получше. На больное плечо кто-то надавил коленом так, что Ротгер решил вообразить себе, будто никакого плеча у него вовсе не существует — так было проще.

Дриксы наконец добрались до его задницы и взялись за подготовку. По-своему, по-гусиному, то есть неумело. Бешеное шипение Ротгера в кляп они, кажется, приняли за поощрение, хотя после нескольких крепких пощечин, вынудивших его ловить воздух и расслабиться, дело у них пошло получше. К этому моменту Ротгеру уже страшно надоели их пальцы во всех неподходящих для этого местах, как и общая назойливость, но кляп, связанные руки и перевес сил мешали как следует это донести.

Он тяжело дышал в солому, когда дриксы наконец наигрались и перестали обсуждать, что из каюты можно было бы при потребности засунуть ему в зад для лучшего растяжения. Каюта, должно быть, служила кладовой для кучи барахла, предположил бы Ротгер, ведь у него самого было не очень много возможности рассматривать обстановку. Во всяком случае, он сомневался, что на дриксенском корабле держат отдельное помещение для изнасилования вражеских офицеров. Он и так, когда его притащили, сразу выразил свое возмущение столь неудобным временным жилищем, на что ему сообщили, что для него и канатный ящик был бы слишком хорош. Однако в канатном ящике наверняка оказалось бы лучше, ведь там на него не пробовал бы забраться похотливый дрикс, как сейчас.

Ротгер, конечно, дергался изо всех сил и пытался всячески выразить свое негостеприимство, однако четверо дриксов, которые удерживали его, пока пятый устраивался между раздвинутых бедер, свое дело знали. Ему вздернули голову за волосы и несколько раз сильно ударили по лицу, нисколько этим, впрочем, не переубедив. Успеха они достигли только, крепко сжав ему шею и вдавив лицом в солому так, что ему не хватило воздуха, он задергался и больше не смог сжимать как следует мышцы, и тогда уж дрикс постарался войти.

Не так представлял себе Ротгер своего первого любовника. Конечно, он не был невинен, даже в этом смысле — на горе случалось всякое. Но то — девочки. А не тяжелый рослый дрикс, навалившийся на него сзади и вталкивающий свой член, несмотря на его отчаянное мычание. Останавливаться дрикс не собирался и сдерживался тоже лишь по мере необходимости. Нежности от него, кажется, также можно было не ждать.

Остальные крепко удерживали его на соломе и, судя по их возбужденному дыханию, как раз входили во вкус. Очередность они уже обсудили прямо над Ротгером — обещание отстоять лишнюю вахту помогло продвинуться в очереди тем, кто хотел пораньше. Дриксу, который уже с наслаждением толкался в Ротгера все быстрее, получать свое разговоры не мешали, мнение же Ротгера дриксов не интересовало. Каждый раз, когда он слишком рвался, его грубо тыкали носом в солому или шлепали по тому, куда успевали достать, однако насилующему его дриксу, кажется, его движения даже особенно нравились. Закончив, выйдя и похлопав Ротгера по ягодицам, отчего тот отчаянно дернулся, дрикс поведал, что Ротгер целиком хорош и полон южной страсти, так что дриксенские члены ему наверняка понравятся. Можно даже прояснить, чей больше всех.

Потом был второй. Этот оказался крупнее и побольше размером, а может, так показалось Ротгеру после первого. Он снова вырывался, но теперь дриксы развили в деле его укрощения некоторую сноровку. Он снова оказался носом в соломе, ловя воздух, а второй проталкивался в него сзади и восхищался, какой Ротгер со сих пор узкий. Ротгер понадеялся, что издержки дриксов после всего этого точно будут возмещены.

Над ним возбужденно переговаривались, обсуждая дальнейшие перспективы. Для второго круга Ротгера следовало перевернуть на спину, в этом сходились все. Подтащить вооон к тому крюку и привязать руки над головой. Ноги, так и быть, можно просто задрать повыше и подержать. Дриксам было интересно посмотреть ему в лицо, когда его будут насиловать. Сперва, конечно, быстро получить свое удовлетворение, как сейчас. А потом уже — неспешно, с толком и с расстановкой, и посмотреть.

Очередь третьего. Второй, по крайней мере, справился скоро. Теперь дриксы даже применили по делу заброшенный прежде ремень, накинув Ротгеру на шею и затягивая покрепче, если необходимо. Играть так им понравилось, третьему дриксу, когда Ротгер особенно отчаянно стонал и выгибался под ним, тоже. Пытаясь продышаться и сморгнуть темные пятна перед глазами, Ротгер представил, насколько окажется смешно, если дриксы с ремнем излишне увлекутся. Им, наверно, дадут лишнюю вахту. Или даже две.

Способы его применения все еще не давали дриксам покоя. Теперь они решили, что потом, как-нибудь, следует попробовать стоя. Привязать ему руки над головой к удобной балке в дальнем углу. Если прижать его спиной к стене, должно получится и на весу, остальные подержат за ноги. Один из дриксов авторитетно заявил, что все это чепуха, стоя нужна подходящая высота, а они все разного роста. Да вообще нет причин для особых сложностей, если Ротгера можно просто перегнуть, через что угодно. Лучше потихоньку поговорить с самыми доверенными товарищами, не хочет ли кто еще. Ротгер явно проведет в заключении несколько дней, пока они не вернутся в порт. Кого интересует, что происходит у него ночами, ежели в карауле окажутся нужные ребята? И даже если потом эту свинью (Ротгера) обменяют, коли он прежде перезнакомится как следует с дриксами, то в следующем бою им вместе будет куда интереснее.

Четвертый. Ротгер перестал слушать. Стонать он тоже почти перестал. Пытаться призвать кого громкими звуками — наверняка бесполезно. Да и даже если кто пройдет мимо и заинтересуется, еще, чего доброго, захочет поучаствовать. Дриксы-то, кажется, в своем плавании действительно вконец оголодали, судя по тому, что с ним собрались сотворить. Хорошо, что, поймав, тут же на месте не оттрахали. Или перед Кальдмеером. Кальдмеер, впрочем, может, сам бы захотел. Только бы наверняка пожелал первым.

Слабо дергаясь под четвертым дриксом, который, приподняв его за бедра, насиловал уже совершенно бесстыдно, Ротгер прикидывал, что всего дриксов пять, а значит, скоро конец первого круга. Тут им обязательно понадобится отдохнуть, да и руки ему придется развязать, раз уж они намеваются пробовать на спине и прикрепить его за запястья к тому крюку. И тогда он ненадолго окажется свободен, а дриксы уже явно решили, что он выбился из сил. Совсем даже зря. Ему бы только минутку, чтобы его больше никогда не забыли. У неосторожных дриксов много уязвимых частей тела, если они окажутся близко.

Скрежет открывшейся двери застал Ротгера врасплох, а его тюремщиков — тем более. Тот, который сейчас собрался кончать ему в зад, даже толкнулся пару лишних раз, не сумев вовремя остановиться. Со своего места Ротгер, прижатый к полу, вошедшего целиком не увидел, зато заметил начищенные сапоги. Очень знакомые.

Ротгер даже пожалел, что не видит лица Кальдмеера. Интересное должно быть зрелище. Впрочем, возможно, Кальдмеер как раз жалеет, что не успел к началу раздачи подарков, и главное досталось не ему. Наверняка ведь он жаждет удовлетворения за то, что случилось наверху. Возмещения издержек.

В слова Кальдмеера Ротгер уже не вслушивался, хотя тому, кажется, было что сказать. И звучал его голос, как стальной. Или как железный. Точно не ледяной.

А потом Ротгера отпустили, и он чудесным образом оказался на соломе просто так, без того, чтобы его удерживали. И дриксенскую гадость из его рта тоже вытащили, хоть Ротгер уже и не думал, что ее удастся разлучить с его намертво вцепившимися зубами. Продышавшись, Ротгер обнаружил, что Кальдмеер тоже был здесь. Прямо на соломе. Смотрел внимательно на Ротгера, и лицо у него было совсем странное. Как будто измученное, и еще печальное. Наверно, он все же жалел, что оказался не первым.

Кальдмеера следовало поприветствовать, и Ротгер сделал над собой усилие. Выдавил хрипло сорванным голосом, уж как смог:

— Хотите... присоединиться?

Лицо Кальдмеера страшно задергалось, куда сильнее, чем когда Ротгер зацепил его на палубе. А потом он куда-то исчез. И вообще все исчезло. Ротгер моргнул и обнаружил, что его несут. Прямо на носилках. Он хотел возмутиться, потому что прекрасно мог идти сам, а дриксы все время за него что-то решали. Но не сумел.

И еще было темно. И как-то странно. И Кальдмеер. Кальдмеер был тут, Ротгер отчего-то знал.

Кальдмеер оказался ничего себе, потому что молчал. Только держался вблизи. И помогал направлять носилки. На особенно крутом повороте придержал Ротгера, и тогда Ротгер двинул руку к нему и взял его за пальцы. Просто подержаться, все лучше, чем чтоб его так качали. Кальдмеер дернулся, но руки не отнял. Так и пошел дальше. И Ротгер знал, что он рядом. Просто знал.

Отредактировано (2023-04-22 21:10:49)

Анон

Re: ОЭ-фест

1. Вальдмеер. Один из них попал в плен, и противники дарят его другому для сексуальных утех и извращений. Кто будет снизу, воспользуются ли пленником или откомфортят, на выбор автора.

3. Гетеро изнасилование с любым/любыми из положительных персонажей канона. Без жести, ачетакова. В зависимости от статуса дамы потом или заплатить или кхм... позаботится

Внимание, изменение рейтинга части!

Вальдмеер, гет, немного дарк!Вальдес, фем!Кальдмеер, R

Часть 5/6
1350 слов

▼Скрытый текст⬍

Чего хочет командир после проигранного боя? Подсчитать потери. Позаботиться о раненых. Обеспечить безопасность своих людей. Вальдес, по крайней мере, хотел бы этого. А Ула, прежде всего, командир.

Сначала Вальдес идет к Альмейде. Вопрос о том, сколько «ведьм» сейчас содержится в крепости, того удивляет.

— Тебе мало двоих? — он не отрывается от бумаг. Потом поднимает голову, долго, пристально смотрит на Вальдеса. — Или твоя капитан просила узнать?

Все-таки первый адмирал умен, да и Вальдеса знает как облупленного. Но взгляд тот выдерживает, улыбается легко, беспечно.

— Просто стало интересно, не упустил ли я что-нибудь...

— Там было трое, сейчас не знаю, — все-таки отвечает Алмейда. — Если тебе нечем заняться, сходи, посмотри.

Трое, думает Вальдес. Живы всего трое, или всего трое вернулись обратно, а остальные живут в чьих-то домах? Или этих троих не было на праздновании в адмиралтействе?

В Хекбергскую крепость он отправляется, подготовившись. У ворот Вальдеса ждет карета, на подножках два крепких матроса — обратно он поедет не один.

К «ведьмами» его проводят сразу, их держат в одной камере на первом этаже крепости, ближе к входу.

— Чтобы далеко не ходить, господин вице-адмирал, — поясняет пожилой тюремщик, отставной матрос. Он ловко ковыляет на деревянной ноге, гремит связкой ключей. — Почти каждый день кто-нибудь из господ офицеров к ним. Я уж и перевел их поближе.

— Ничего, теперь отдохнешь, — цедит Вальдес. Ему плевать, но там, вместе с этими «ведьмами» могла быть Ула...

Тюремщик отпирает дверь, распахивает перед Вальдесом, и тот входит в камеру первым. Тяжелый, спертый воздух и вечные серые сумерки оставляют гнетущее впечатление. В камере действительно трое. Две женщины сидят, поворачиваются, чтобы посмотреть на вошедшего, одна лежит на лавке, завернувшись с головой в одеяло. Вальдес стоит, покачиваясь с пятки на носок. Поняв его молчание как-то по-своему, одна женщина поспешно поднимается.

— Господин вице-адмирал, — тихим, хриплым голосом говорит она, и Вальдесу почему-то становится неприятно. — Можно не будить Астрид? Она больна. Я сама могу составить вам компанию...

Это могла быть Ула, думает Вальдес. Лежать вот так на холодной лавке, не в силах подняться и снова пойти обслуживать господ офицеров. Или бросаться на амбразуру, как эта, выигрывая короткое время отдыха для другой.

— Собирайтесь все, вещи с собой, — Вальдес подходит ближе к лежащей. — Она сможет идти?

Астрид вносят в дом Вальдеса на руках. Она, как он успевает заметить, мельком увидев лицо под краем одеяла, моложе и красивее двух других. На лоб падают светлые кудри. Глаза под прикрытыми веками двигаются.

Сначала Вальдес отправляет за врачом, дает указание прислуге позаботиться о пленницах, только потом идет к Уле. Поднимается по лестнице медленно, ведет рукой по резными перилам. Хочется отсрочить тот момент, когда Ула встретится со своими. Когда увидит... Это позорная слабость, и Вальдес решительно стучит в дверь.

Ула проводит весь день с пленными. Вальдес вспоминает, что даже не удосужился узнать, с одного они были корабля или нет. Вечером, когда сумерки уже переходят в бархатно-черную ночь, Ула приходит к нему.

— Спасибо, господин вице-адмирал, — она держится уверенно, шагая в комнату, а в голосе действительно звучит благодарность.

Было бы за что, с неожиданной горечью думает Вальдес.

— Выпьете со мной? — он отходит к столу, откупоривает новую бутылку. Дверь за спиной открыта, Ула может развернуться и уйти.

— Благодарю, не откажусь, — она плотно прикрывает дверь и присаживается в кресло.

У Вальдеса чешется спина от ощущения пристального взгляда. Поворачивается он только когда наполняет два бокала, улыбается.

— Прошу, — пальцы сталкиваются на хрустале ножки, и Вальдесу кажется, что он обжигается. Ула не обращает внимания.

Он опускается на ковер у ее ног. Ула смотрит на него сверху, замирает, оценивая положение. Вальдес улыбается в ответ.

— Я не звал вас сегодня и не ожидал, что вы придете.

— Вы сегодня сделали больше того, что предусматривал наш договор, — она едва пригубляет вино. Неужели просто хочет выиграть себе секунду? — Моя же часть договора... Мне показалось, что прийти будет правило.

У Вальдеса перехватывает дыхание. Ула, бесстрашная, прямая, честная Ула. Сил, чтобы немедленно выпроводить ее прочь, не остается.

Он залпом выпивает бокал и убирает его в сторону. Снизу так удобно дотянуться до руки Улы. Вальдес берет ее нежно, как драгоценность, прикасается губами к кончикам пальцев, к ладони, к синей жилке на запястье. Ула сидит неподвижно, рука расслаблена и безвольна, только жилка бьется, частит в такт с сердцем.

— Поговорите со мной, — просит Вальдес.

— О чем? — отстраненно спрашивает Ула.

— Например, я ведь так и не спросил вас, сколько вам лет. Или расскажите, какой был ваш первый корабль. Или... — Вальдес осторожно забирает бокал из ее пальцев, чтобы поставить на стол. — Или ходили ли вы в Седые Земли.

— Приходилось, еще на торговце, — отвечает Ула на последнее.

Когда Вальдес, поднявшись, подхватывает ее на руки, она не вскрикивает. Вальдес падает в кресло, Ула теперь сидит боком у него на коленях. Она, несмотря на высокий рост, оказывается совсем легкой. Или это Вальдесу так кажется. Она будто вся состоит из углов, неловко закидывает ноги на подлокотник, и Вальдесу приходится усадить ее удобнее.

От ее жесткого тела в руках сердце сбивается с ритма, мутится в голове. Вальдес прижимается носом к ее шее, втягивает ее запах — почему-то ему кажется, что она пахнет смолой и порохом. Короткие волоски щекочут нос, и Вальдес отфыркивается.

— А в южных морях? — задает он вопрос, скользя ладонью по бедру. Таких длинных, стройных ног нет, наверное, ни у кого. Они так замечательно смотрелись бы на его плечах, думает Вальдес.

— Нет, — Ула ведет плечом, будто желая отстраниться, и Вальдес обнимает ее обеими руками, стискивает, вжимает в себя — не отпущу!

— Весной отправимся на Марикьяру. Там море другое, оно ярко-синее, теплое... — Вальдес сейчас забывает обо всех планах и обещаниях, само понятие времени для него перестает существовать. Оно тянется, как застывшая патока, мир вокруг не существует, не существует ничего кроме Улы в его объятиях.

— На каком корабле вы служили? — голос хрипит. — Эти ваши «ведьмы» — с вами? Это не допрос, — поспешно добавляет Вальдес очевидное.

Он гладит ее по спине, медленными движениями от шеи до поясницы, рука замирает, прежде чем спуститься ниже. Бедра у нее узкие, но все-таки ягодицы округлые. Хорошо, что она пришла в мундире, а не в платье, думает Вальдес. Так меньше слоев ткани.

Ула послушно рассказывает, да вот незадача, Вальдес едва может разобрать слова, он слышит только ее голос, размеренный, спокойный, он не сбивается, что бы Вальдес не делал, и это ужасно злит и в то же время вызывает жар в теле.

Вальдес прикусывает ее шею, прямо под кромкой роста волос и одновременно стискивает пальцы на упругой плоти, не может сдержать стона. Желание удушающе, по спине течет капля пота, и Вальдес благодарит Создателя, что домашние штаны широкие. Вставший член упирается Уле в бедро, и Вальдес задается вопросом, чувствует ли она это.

Он обхватывает ее тазовые косточки ладонями, вжимает ее в свои бедра, одновременно толкаясь — раз, другой. Секундное облегчение, но этого мало, так мало. Вальдес вслепую расстегивает пуговицы на ее мундире, получается плохо, но вот уже можно просунуть ладонь внутрь, чем он немедленно и пользуется, одновременно целуя Улу в шею, под челюстью, в подбородок. Еще немного, и он дотянется до ее губ, только бы не отворачивалась.

Губы шевелятся, дыхание касается его лица. Вальдес вдруг, на миг вынырнув из горячего марева, слышит, что Ула все еще говорит.

— ... мой лейтенант, Астрид, отказала вице-адмиралу Салине, поэтому ее и Хелен отправили...

О чем это? — удивляется Вальдес. Какие еще, к кошкам, Хелен, Астрид... А потом вспоминает. Сжигаемое горячкой хрупкое тело, свернувшееся на лавке. Просьба не будить. На ее месте могла быть Ула...

Руки тяжелеют, на тело вдруг наваливается какое-то оцепенение. Вальдес стонет, уткнувшись лбом в плечо Улы. Возбуждение никуда не девается, но настроения уже нет. На ее месте могла быть Ула. Почему могла быть? Через несколько минут была бы, тут, под Вальдесом. Смотрела бы серыми, подернутыми льдом глазами в потолок и содрогалась от толчков.

Он стискивает Улу в объятиях и тут же отпускает.

— Достаточно, — Вальдесу кажется, что голос у него чужой. Он помогает Уле встать со своих коленей. — Оставьте хоть немного своей благодарности на будущее. Я привез всего лишь трех «ведьм», и мне это ничего не стоило. Я найду их всех, кто остался жив.

Ула встает без возражений. Вальдес мельком смотрит в ее лицо и отворачивается. У той в глазах задумчивость, выражение лица странное.

— Идите к себе, — просит Вальдес.

Когда тихие шаги затихают за дверью, он бьет недопитую бутылку вина о стену.

Отредактировано (2023-04-23 22:34:50)

Анон

Re: ОЭ-фест

40. Ли/Дик. Римминг, желательно без больноублюдочности.

800 слов, пвп с чувствами, римминг, минет, Лионель немножечко мудак

▼Скрытый текст⬍

Стон, что сорвался с губ Ричарда, был одновременно смущенным и порочным.

— Что вы, граф Савиньяк… Это же непристойно!

Определенно, это было непристойно: заставить мальчишку лечь лицом вниз и задрать задницу, а затем коснуться плотно сжатого отверстия, но не смазанными пальцами, как было между ними заведено, а языком.

Ричард даже не сразу понял, что в этот раз все иначе. Затих, прислушиваясь к ощущениям, а потом вздрогнул, выгнулся навстречу - и тут же дернулся, отпрянул и начал бормотать это свое… трепетное.

- Так же нельзя, - шептал Ричард. - Нельзя. Не…

Лионель не остановился, потому что знал: только так и можно.

С Ричардом ведь было сложно.

Обычно для Лионеля не составляло труда понять, как порадовать загрустившего любовника или любовницу. Кто-то приходил в восторг от дорогих подарков, кто-то таял от красивых слов и обещаний, которые никогда - и оба это понимали - не будут исполнены, кто-то жаждал страсти в постели.

Ричард был не таким. Подарков он стеснялся, фальшивым словам справедливо не верил, а что до страсти, то временами Лионелю казалось и вовсе неприятное: что мальчишка отдается не столько из желания, сколько из страха потерять расположение. Впрочем, брать его Лионелю нравилось, и кончал тот исправно.

И все же с Ричардом было сложно, особенно когда он нервно кусал губы, цедил вино и избегал смотреть в глаза.

– Что-то не так, герцог Окделл? - неизменно спрашивал Лионель.

— Все в порядке, граф.

Привычки лезть в душу Лионель не имел, и такие разговоры по обыкновению заканчивались в постели, к общему удовольствию. Однако сегодня серые глаза Ричарда были особенно грустны. Это не вписывалось в привычную картину и оттого раздражало.

— И все-таки, герцог… Я вижу, что вам тревожно. Не желаете поделиться?

Ричард нахмурился. Его юное лицо постепенно становилось резче, даже грубее, и это шло ему. Лионель представил, каково будет брать Ричарда спустя несколько лет, рослого, крупного и наверняка по-прежнему стыдливого. Член от этой мысли немедленно дернулся.

Впрочем, вряд ли их случайная связь продлится так долго.

– Не желаю.

Наверное, он чувствовал себя ненужным. Или грязным. Или полагал, что их близость - лишь способ подразнить Алву. Возможно, в последнем была некоторая доля правды, особенно поначалу, но теперь… Теперь стоило признаться хотя бы себе, что небольшую часть отсутствующего сердца мальчишка сумел украсть.

Лионель не знал, как порадовать Ричарда, но, пожалуй, мог попытаться.

— В таком случае пойдемте в спальню.

Ричард подчинился, он всегда подчинялся с этой невыносимой надломленной покорностью, и временами Лионель не понимал: почему Росио не воспользовался возможностью?

Почему, почему… Потому что и сам был таким, надломленным, но успевшим отрастить клыки и когти. А Ричард… Ричард был беззащитным и открытым.

Особенно под Лионелем. Он лизнул отверстие, широко и влажно, и почувствовал, как Ричард немного расслабился. Он явно кусал губы, пытаясь заглушить стоны, но те все равно срывались.

Лионель любил этот род постельных забав, любил чувствовать солоноватый вкус кожи и пота, и его никогда не смущала недостаточная чистота. От Ричарда пахло лошадьми, весенней Олларией и непередаваемым, недолговечным запахом молодости. Волосы между ягодиц у него были колючие, рыжеватые.

Прервавшись и сглотнув обильно выступившую слюну, Лионель продолжил. Теперь он задевал вход лишь кончиком языка, мягко, почти нечувствительно, вынуждая тянуться к себе. Даже жаль, что лица Ричарда было не видно: его щеки наверняка пылали алым, а губы дрожали.

- П-пожалуйста, не надо, нельзя, - скороговоркой выдохнул Ричард.

Лионель резко отстранился и обхватил его член, стоявший, словно каменный.

— Уверен, что хочешь, чтобы я остановился?

Ричард беспомощно застонал. Лионель издевательски коснулся ногтем головки.

— Мне перестать тебя лизать?

— Нет, пожалуйста, - мальчишеский голос сорвался. - Пожалуйста, еще.

— Что же… Как скажете.

Лионель плотнее приник к отверстию и начал ласкать его ритмично, короткими движениями, и Ричард дрожал от каждого прикосновения. Когда Лионель скользнул языком глубже — не слишком глубоко, сегодня Ричард еще не был растянут, тот издал звук такой красоты, что Лионель обхватил свой член и кончил после пары движений. Трахать Ричарда языком он при этом не перестал, и от их общего удовольствия голова по-пьяному плыла.

Был огромный соблазн заставить Ричарда излиться без рук, без единого прикосновения к члену, но Лионель понял, что хочет видеть его лицо, смотреть в затуманенные глаза, убеждаясь, что тоски в них больше нет.

— Я тебя переверну.

Как Лионель и предполагал, Ричард весь раскраснелся, и в его глазах была одна лишь обжигающая похоть. Его член, крупный, тяжелый, с трудом поместился в рот, но Лионель постарался принять его глубже. К тому же многого мальчишке не требовалось.

- Простите, - сдавленно повторял он, пока его семя выплескивалось Лионелю в рот. – Простите, простите… Ох. Это было… так хорошо.

Лионель не возражал, однако не стал говорить, что извинения не нужны. Вытерев губы, он подумал, что дело совсем не в том, что Ричарду нравится, когда его ласкают ртом. Дело в чем-то другом… В иллюзии особенной близости?

Может быть, Лионель никогда не узнает. Может быть, однажды поймет.

— Надеюсь, герцог, ваши тревоги отступили.

Ричард облизнул влажные припухшие губы и ответил, глядя в глаза:

— Да, мне стало легче. Спасибо, граф Савиньяк.

Отредактировано (2023-04-23 02:55:01)

Анон

Re: ОЭ-фест

66. Хулио/Рокэ, первый раз Рокэ с мужиком, Хулио дерëт его до искр из глаз, Рокэ кайфует. Можно потом сменить раскладку

1866 слов

▼Скрытый текст⬍

— Росито, называй вещи своими именами. Фок Варзов не позарился на твой тощий зад, и ты с тех пор стоишь в красивой позе и считаешь, что ни для кого твой каштан не цветёт.

Алва смерил оратора таким красноречивым взглядом, что любой другой уже сдох бы от ужаса – но только не Хулио Салина. Он затягивал ослепительно белыми зубами очередной нитяной браслет на смуглом запястье, и Рокэ, лениво оскалившись, спросил:

— Не то, чтобы мне было интересно… Ты регулярно завязываешь новые браслеты. Они что-то значат?

— Количество осчастливленных мною девок. И иногда мужиков. Тогда нитки синие, видишь?

Алва быстро скользнул по запястьям будто бы равнодушным взглядом. Действительно, среди множества красных нитей время от времени встречались синие.

— С дамами, — Алва нарочито выделил голосом это «дамы» в противопоставление грубому «девки» в исполнении Салины, — понятно. А как ты потом различаешь свои синие повязки, по интенсивности цвета?

Хулио уставился на него с недоумением, и Рокэ мысленно себя похвалил: на его памяти удивить напрочь отбитого Салину не удавалось ещё никому.

— Я имею в виду, — пояснил он, любезно скалясь и внутренне будучи полностью готовым убегать, — как ты потом различаешь, кого ты драл, а кто тебя?

Реакция Салины была отменной – Рокэ успел только дёрнуться, а тот уже схватил его, перевернул на живот, подмял под себя и зло навалился сверху, яростно блестя глазами и шипя, как рассерженная змея:

— Свои нереализованные фантазии оставь при себе, придурок!

— Конечно-конечно, — протянул Алва обманчиво миролюбиво, — это именно мои фантазии упираются мне в бедро!

Салина зарычал. Алва дёрнул бёдрами, провоцируя. Салина прижал его к земле всем своим весом – даже подбородком предусмотрительно голову удержал, а руками упёрся с двух сторон от его плеч. Изящных, сука, но не изнеженных. Белых, как у девки, но сильных. Которые так давно хотелось прижать, прогнуть ладонью между, надавливая на спину. Укусить. Расцветить букетом своих следов – яростных, нетерпеливых, собственнических.

— Я же блять не посмотрю, что ты соберано. Выебу так, как тебе в твоих Багряных землях и не снилось.

— Ты? — откликнулся Алва таким тоном, в котором презрения было ровно пополам с приглашением, да и презрение было такое… Нарочитое, сука, было презрение, но башню срывало круче, чем настоящее. Хотелось его заткнуть, стереть, уничтожить это презрение ёбаное, оставить только тонкий, уставший, измученный скулёж.

— Хорошо, что ты камзол уже сам снял, не порвём, — прошептал Салина Алве на ухо, стараясь, чтобы шепот звучал как можно спокойнее, но при этом был таким горячим, чтобы продирало до костей. Судя по всему, удалось: Алва под ним вздрогнул всем телом, словно его всего реально прошило возбуждением. Потом повёл бёдрами и, к удивлению Салины, пропустил его ногу между своими коленями.

Теперь пути назад точно не было.

То, что начиналось просто как прогулка до морского берега, грозило сейчас стать тем, чего Хулио Салина не мог себе даже представить: еблей с молодым Рокэ Алва, едва только ставшим соберано. И с ним, Хулио, в активной роли – хотя уж кому-кому, а Алве он бы и сам дал. Просто, может, не сейчас. А лет через десять, что ли. Когда из этого просто озлобленного, но потерянного щенка окончательно вырастет роскошный кобель, а то и – занимательное, блять, животноводство – жеребец, равного которому не будет не только во всей Кэнналоа, но и всём Талиге. Однако сейчас получалось, что Хулио допизделся, и ему придётся… придётся… ладони взмокли от одних только мыслей. Салина, рыкнул и вцепился зубами Алве в загривок, от чего тот внезапно лишь сильнее развёл ноги, оставив на и без того взрытом песке идеально симметричные следы. Салина исхитрился и скинул камзол – какого хуя они вообще потащились на берег моря в камзолах? – а потом быстро, словно боясь передумать, расшнуровал штаны, и себе, и Рокэ, а потом так же быстро стянул их, мало заботясь о том, что сиятельный соберано теперь лежит просто на голом песке. Алва приподнимал задницу в нужные моменты, пытался помогать, но толку от него уже было мало: явно поплыл, хоть и старался выглядеть уверенно и круто. Салина стащил с него рубашку через голову, после чего впился сразу несколькими укусами подряд в освобожденную от любой ткани спину. Рокэ встряхнул волосами, и Хулио на несколько мгновений залип, а потом схватил за эти самые волосы, резко, жёстко дёрнул, понуждая выгнуться, просто бездумно полюбовался изгибом шеи и расцветающими следами засосов и укусов.

Хулио изогнулся, схватил собственный камзол, который умудрился отбросить довольно далеко, и нашарил в кармане бутылочку с маслом.

— Заботливый какой, — прерывисто выдохнул Алва, чтобы только что-то сказать. — Запасливый.

Салина зубами вытянул пробку и шлёпнул Алву по заднице, а потом резко опрокинул весь пузырек – сразу и над своими пальцами, и над вздёрнутой задницей Рокэ.

— Что ж ты сам, нормально, — шептал Салина злобно и горячо, между укусами в шею и нетерпеливыми, но осторожными движениями скользких пальцев между залитыми маслом ягодицами – туда, в эту узкую, никем не тронутую мягкую глубину, завораживающую, зовущую, бархатную: глубже, чаще, резче, — не сказал, не попросил?

— Алва не просят, — прошипел Рокэ, так дёрнувшись на одно из особо удачных движений, что чуть не заехал Салине головой в челюсть.

— Ах, простите, соберано, — издевательски прошипел Хулио ему на ухо, — ну так вам надо было только приказать! — и, вытащив пальцы, вставил член сразу на половину.

Рокэ ахнул так неверяще, так счастливо, что у Салины окончательно снесло крышу, и без того уже почти сорванную.

Он слабо помнил все последующие минуты – только понимал, что вбивается в податливое, подмахивающее тело. Берёт такой темп, задаёт такую бешеную скачку, в которой можно остановиться только одновременно – или так и скакать теперь всегда, всю жизнь, в этом то ли наказании, то ли благословении. В этих хрипах – своих ли, чужих ли. Вскриках, стонах, взрыках, просьбах – то ли остановиться, то ли драть ещё быстрее. В этих укусах – когда белая, почти, сука, лебединая шея соберано перед тобой расцветает твоими укусами, как диковинными цветами. Когда Алва стонет – так сладко, так загнанно, так громко. Цепляется пальцами за песок, захлёбывается от остроты эмоций, сжимается на твоём члене до звёзд в глазах. Даже не пытается ласкать себя – потому что и ему хватает только этой бешеной скачки, этого дикого, гортанного стона, этих железных пальцев на собственных бёдрах: сжимающих всё сильнее, вздёргивающих всё резче. Машет этой свой гривой, которая рассыпается чёрными прядями по белой, почти бледной спине – ну натурально жеребец, входящий в силу. Салина, удивляя самого себя, почти нежно мазнул губами по одной из прядей – и этого оказалось достаточно, чтобы бешеная скачка наконец закончилась. Как и думалось – одновременно. Он кончал и кончал в мягкую, бархатную глубину – и Рокэ под ним изгибался, выплескивался, выкрикивал его имя вперемешку с какими-то древними то ли проклятиями, то ли благословениями.

Потом они так и лежали ещё несколько минут: соединившись, сцепившись – руками, ногами, волосами, бёдрами. Всеми собой. Намертво.

Наконец Салина скатился на песок и лежал, раскинувшись на манер морской звезды и тупо глядя в огромное синее небо с издевательски скалящимся солнцем. Скосил глаза – Рокэ окончательно стащил сбившиеся до лодыжек штаны и теперь сидел, щурясь всё на то же солнце и сверкая белой кожей в разводах спермы, в россыпи укусов, во всполохах песка.

Ещё несколько минут прошло в молчании.

Алва выдернул из камзола длинную нить, свернул её дважды и протянул Салине. Тот уставился на него непонимающе.

— Повяжешь, — кивнул Рокэ на запястья Хулио, — синяя же.

— Нахуй нитки свои убери, — благодушно протянул Салина, а потом одним внезапным резким движением оторвал от камзола Алвы длинную синюю ленту и в несколько быстрых взмахов вплёл себе в волосы.

Солнце светило немилосердно.

Анон

Re: ОЭ-фест

1. Вальдмеер. Один из них попал в плен, и противники дарят его другому для сексуальных утех и извращений. Кто будет снизу, воспользуются ли пленником или откомфортят, на выбор автора.

3. Гетеро изнасилование с любым/любыми из положительных персонажей канона. Без жести, ачетакова. В зависимости от статуса дамы потом или заплатить или кхм... позаботится

Конец исполнения по заявкам, но не конец истории. Дальше будет выкладываться отдельным текстом.
С огромной благодарностью всем комментаторам

Вальдмеер, гет, немного дарк!Вальдес, фем!Кальдмеер, R

Часть 6/6
650 слов

▼Скрытый текст⬍

Волосы и одежда пропахли дымом. Черный, маслянистый, он тянется над городом, низко, уже не стоит высоким столбом. Вальдес возвращается домой после ночи, проведенной в порту. Сегодня сгорели несколько складов с парусиной, корабельным лесом, пенькой, потом огонь перекинулся на казармы и ремонтные доки... Хексбергская эскадра долго будет оправляться от этого. Пока никто не знает, что послужило началом пожара, но говорят, что первый склад занялся одновременно с двух сторон, а сильный ветер быстро раздул огонь.

Дом встречает непривычной тишиной. Куда-то подевался привратник, а на крик Вальдеса не спешит экономка.

— Все сбежались на пожар смотреть, что ли, — вздыхает он, сбрасывая испачканную пеплом куртку. Потом подберут.

Вино после такого вечера слишком слабое утешение, и Вальдес достает ведьмовку. Крепкое, пряное обжигает горло, зато прочищает голову.

Такой тишины в доме уже давно не было. Наверное, с тех пор, как Вальдес привез тех трех пленных «морских ведьм». А чуть позже еще четырех — сначала двух, потом еще одну. Они действительно жили в домах. И офицеры не то чтобы были рады с ними расстаться. Впрочем, перед настойчивостью Вальдеса, который добивается своей цели, трудно устоять.

Всем, кроме Улы. Вальдесу же было трудно устоять перед Улой. И перед своим желанием. Но он честно прилагал все усилия. С того вечера не оставался наедине, хотя и проводил с ней время — три часа почти каждый день. За прогулками, обедами, разговорами, во время которых Ула отвечала односложно, а Вальдес пытался уловить оттенки ее настроения по взмаху ресниц и складкам в уголках рта.

— Госпожа Кальдмеер, — Вальдес взбегает по лестнице на второй этаж, стучит в дверь. Уже очень поздно, так что почти рано, но безотчетная тревога гонит его к Уле. Сейчас ему должна открыть рыженькая...

Не открывают ни через минуту, ни через пять. На шестой он выносит дверь плечом, позабыв, что у экономки есть ключи от всех замков.

Комната пуста. На кровати лежат небрежно брошенные платья. Ветер раздувает занавески на открытом окне. На письменном столе трепещет листок бумаги, придавленный тяжелым серебряным свадебным браслетом.

Подрагивающими пальцами Вальдес берет бумагу. Строки пляшут перед глазами.

«Я надеюсь, что, получив это письмо, Вы не будете в еще большей ярости. Я хочу поблагодарить Вас и попрощаться. Эти дни были для всех нас днями спокойствия и безопасности, каковы бы ни были причины Вашего великодушия. Наш договор я вынуждена нарушить, не дожидаясь весны, и, уверена, Вы понимаете причины наших действий. Если мы когда-нибудь встретимся снова, это будет лишь в бою, и для меня будет честью сражаться с Вами.
Капитан Ула Кальдмеер»

Вальдес читает письмо несколько раз, не в силах осознать. Зло комкает бумагу, потом торопливо разглаживает. В груди горит — не то от ярости, не от боли, но от ощущения предательства. Которого не было.

Потому что враг не может предать. Предать может только друг, а капитан Кальдмеер не была другом. Она пришла с дриксами, чтобы убивать, жечь, разорять Хексберг. Она избежала смерти, обещанной райосом, она, благодаря ему, Вальдесу, избегла возмездия тут, на берегу. Она писала, что была благодарна. Чего стоили ее слова — не дороже чернил на бумаге. Она, пройдя огненным смерчем по порту, ушла со своими «ведьмами» в Дриксен, угнав, вероятно, одно из судов, пока в городе творилась неразбериха. Ушла давно, еще в начале пожара, искать ее ночью поздно и бесполезно, а днем она наверняка спрячет судно в шхерах, и так, вдоль берега доберется до границы...

Ула... Честная, смелая, отчаянная Ула. Вальдес прижимает письмо к груди, как самую дорогую вещь. Стонет сквозь зубы, ему кажется, что он плачет, но слез нет, глаза будто забиты песком.

— Устричное море не больше лужи, мы с вами встретимся, обязательно встретимся, капитан Кальдмеер, — шепчет Вальдес. — Только вы об этом пожалеете.

***
Спустя пять лет Вальдес на мостике своей «Астэры» скалится в улыбке, рассматривая в позорную трубу паруса дриксов. Он готовится сдохнуть, но не отдать Хексберг. Слишком далеко, он не может этого видеть, но где-то на мостике «Ноордкроне» точно так же стоит и вглядывается в даль адмирал цур зее Кесарии Дриксен, командующий Западного флота, Ула Кальдмеер.

Анон

Re: ОЭ-фест

1. Бладплей. Хочу много крови, красивых порезов и острых лезвий.
Не алвадик, пожалуйста. Остальные персонажи и пейринг на ваше усмотрение и степень больноублюдочности (или её отсутствия) тоже. Но важный момент, если кровопускание будет нонконным, то без сексуального насилия. Это самое главное условие.
Если все добровольно - секс только приветствуется.

Степень попадания в заявку под вопросом.

Альмейда/Хулио, бездуховное PWP, глубокий минет, элементы бладплея, Хулио любит кровь и большие члены (с), предупреждения-дрочибельней-текста, лютый ООС, все медоеды и альмиранте проëбаны, не вычитано

▼1144 слова⬍

— Будешь дёргаться или скажешь что-нибудь — пожалеешь, — деловито говорит Хулио, прижимая нож к паху Рамона.

Он верит безоговорочно, стоит неподвижно и почти не дышит. Хулио стекает вниз, опускаясь на колени, и режет сначала завязки на штанах, затем исподнее, а после — кожу, оставляя внизу живота медленно наливающийся жжением и кровью след.

Внутри Рамона клокочет голодное и страшное пламя. Такое же отражается в тёмных глазах Хулио, когда он смотрит на его член, крепко сжимает основание свободной рукой и медленно прочерчивает языком первую влажную линию вдоль ствола. На фоне лёгкой боли, подаренной почти нежным прикосновением ножа, это ощущение кажется необыкновенно ярким. Или же дело в том, что это Хулио. Рамон с трудом сдерживает рвущийся из груди стон.

Хулио — гордое своенравное порождение Заката — раньше этого для него не делал. Рамон не настаивал и даже не пытался намекать, хотя представлял не раз, как это могло бы быть. Хотя, конечно, он не мог представить, что у Хулио будет при этом такое одухотворëнное и возвышенное выражение лица. Словно он припадает к святыне, а не увлечённо и старательно облизывает член.

А ещё в его воображении отсутствовал холод лезвия, сейчас щекотно ласкающего яйца. Хулио отлично обращается с ножом, и Рамон хочет верить, что его не станут калечить, однако ощущение тревожащее. Но у него всё равно накрепко стоит с того момента, как он затащил недовольного его наглостью и грубостью Хулио к себе и запер дверь — ещё не хватало объяснять кому-то, что всё насилие здесь происходит по молчаливому взаимному и горячему согласию.

Обоих заводила эта игра в сопротивление. Её начал Хулио, он вообще никогда не церемонился, и Рамон тоже начал отпускать себя.  Не сдерживаться и не щадить оказалось непривычно и головокружительно возбуждающе, а сломать Хулио он не боялся. Рамон понимал, что если того перестанет устраивать происходящее, он даст понять — быстро и доходчиво, и опасность такого исхода приятно щекотала нутро.

Стоило об этом подумать, как Хулио всё же вывернулся, прижал его к стене и достал нож…

Болезненный укол в бедро. Хулио ведёт остриём в опасной близости от вены, насмешливо глядя прямо в глаза, и с фальшивым благоговением целует налившуюся головку. Вызывающе скалится. А затем мучительно долгим движением заглатывает его член почти целиком, ухитрившись им не поперхнуться.

У Рамона в глазах темнеет от острого удовольствия — и от чернейшей ревности. Хулио слишком хорош, при размерах Рамона на такие выкрутасы способна не всякая шлюха. Тут нужен немалый опыт, и он не хочет думать о тех, с кем Хулио этот опыт получил – что может быть более жалким, чем ревность к прошлым отношениям. Да у них и отношений-то нет, только дикая, подчас жестокая похоть. И Хулио в любой момент может найти другой член себе по нраву.

Несвоевременные мысли помогают не кончить в ту же секунду, когда он оказывается в трепещущем, нежном, до боли тесном горле. Иначе Хулио бы ему этого никогда не забыл.

Хулио сосёт с упоением, в полуприкрытых глазах плещется пьяное довольство. Его действия далеки от ласки, рука слишком крепко сжимает ствол, зубы порой чувствительно задевают тонкую кожу. И Рамон уверен, что это не случайная оплошность, просто Хулио так нравится, он стремится доставить удовольствие прежде всего себе. Рамона такой эгоизм не возмущает, ему умопомрачительно, обжигающе хорошо от того, как Хулио удовлетворяет себя его членом, как смотрит, как бесстыдно, жадно стонет при этом. Его стоны Рамон чувствует всем телом, они резонируют с полыхающим внутри тёмным огнём, разжигая его всё сильнее.

Забывшись, он двигает бёдрами вперёд, и в тот же миг Хулио отстраняется и злобно шипит, а живот Рамона украшает новый тонкий надрез. Боль слегка отрезвляет, а Хулио проводит кончиком языка по свежей ране, собирая мелкие бисерины крови, стекающие вниз и путающиеся в дорожке волос. Потом подмигивает, облизывает лезвие ножа по всей длине и вновь принимает в себя его член едва ли не до основания.

Рамон тихо, глухо стонет.

Ему безумно хорошо — ему невыносимо. Всё тело мелко трясёт от напряжения, кончики пальцев покалывает от желания запустить их в волосы Хулио, направить его движения. Или опустить ладонь ему на горло и ощутить, как его распирает изнутри членом. Но нельзя. Так он проиграет и Хулио, и себе, а это сумасшествие тут же закончится и никогда не повторится.

Сохранять полную неподвижность не выходит, и каждое непроизвольное движение навстречу жаркому рту сопровождается новым поцелуем стали внизу живота или на бëдрах. Хулио всякий раз останавливается, медленно вычерчивает у него на коже свежий порез и чувственно слизывает кровь, проделывая это с не меньшим наслаждением, чем лизал член.

Порезов становится всё больше, лёгкое жжение от них перерастает в отчётливую ноющую боль, которую Хулио безжалостно растравляет сильными движениями языка, слизывая кровь с положенной закатной твари алчностью. Рамона возбуждает контраст ощущений, то, насколько по-разному чувствуется рот Хулио на члене и на разрезанной коже, как хаотично смешивается целенаправленно причинённая боль с чувственным удовольствием. И лучше будет, если Хулио об этом не узнает. Рамон не готов к тому, что его нож станет в их не-отношениях третьим на постоянной основе.

В алых разводах вскоре оказывается всё вокруг, собственный окровавленный ствол кажется Рамону жутковато-красивым. И Хулио сейчас выглядит ужасающе прекрасно и столь же непристойно: шальной и томный взгляд, потемневшие от румянца щёки, сомкнутые вокруг члена губы, прилипшие ко взмокшему лбу пряди волос и розовая от крови густая слюна на подбородке. Он кажется краше любого воплощения астэры, и в конечном счёте обойдётся Рамону куда дороже. Угораздило же его.

Сладкая и тягостная пытка длится целую вечность. Кажется, что ещё немного, и он не выдержит этого издевательства, выбьет нож из руки Хулио, вцепится ему в волосы и отымеет в рот так, как хочет сам. В полную силу и в том ритме, который ему нравится.
А потом хоть в Закат.

Но Хулио сдаётся первым, роняя нож и опуская руку к собственному паху. Теперь он двигается резче, стонет отчаяннее, начинает давиться и кончает в тот момент, когда Рамон, изведённый до предела, нечаянно подаётся бёдрами вперёд чуть сильнее, чем раньше. Тесное горло конвульсивно сжимается вокруг него, и это становится точкой невозврата.

Рамон тихонько воет, толкаясь вперёд, и изливается в глубине судорожно сдавливающей его глотки. Долгожданный экстаз прошивает, словно удар молнией, проходит насквозь по позвоночнику, на несколько мгновений лишая его слуха, зрения и даже дыхания. Приходится ухватиться за плечо Хулио, чтобы устоять на ногах.

Когда перед глазами перестают расплываться разноцветные пятна, Рамон опускает взгляд. Коленопреклонённый Хулио презрительно кривит распухшие, потерявшие чёткий красивый контур губы, откашливается и демонстративно сплёвывает. Кое-как очищает лицо и с брезгливой гримасой вытирает испачканные ладони о штаны Рамона.

Наглая дрянь.

Рамон вцепляется Хулио в волосы и тянет его на себя, заставляя подняться на ноги и любуясь тем, как искажается при этом его лицо. И целует, долго, страстно и жадно, вылизывая из горячего злого рта вкус крови и семени и не позволяя ответить и не сразу позволив отстраниться. Хулио задыхается и цепляется за его плечи, взгляд у него плывёт. Рамон грубо обводит пальцем натруженный рот, успевая отдёрнуть руку раньше, чем его укусят. И произносит — голос звучит надтреснуто, будто это он терзал гортань здоровенным членом:

— В следующий раз, — он сам выебет Хулио в горло. — Проглотишь всё до капли.

В глазах Хулио — влажных, со слипшимися от слëз ресницами — горит голодное закатное пламя.

Отредактировано (2024-04-15 00:40:54)

Анон

Re: ОЭ-фест

★ ШЕСТОЙ ТУР ЗАКОНЧЕН! ★ 
Спасибо всем прекрасным авторам, кто принял участие в туре, спасибо анонам, которые оставляли заявки и отсыпали авторам фидбэка 
Теперь можно деанониться (или нет, по желанию)

Анон

Re: ОЭ-фест

9. Валентин/Лионель. Нон-кон, щупальца, трахни-или-умри. Лионель принуждает Валентина к сексу - для магического ритуала или чего-то такого - Валентин в процессе проходит частичную трансформацию в спрута и уже он выебывает Савиньяка.

никуда не успел, но все-таки принес немножечко тентаклей
упоминание изнасилования

▼ 5280 слов⬍

— Технически, графа Ариго это тоже касается, господин Савиньяк.

— Разумеется, герцог Придд, — Лионель Савиньяк смотрит понимающе, выделяет словами обращение, и, Валентину кажется, сдерживает улыбку. — Но, я думаю, начинать нужно не с него. Ни вам, ни мне.

Валентин кивает, хотя это самое “начинать” звучит… Арно сказал бы “паршиво”, он сам использовал бы слово “неприемлемо”. Лионель Савиньяк, маршал, проэмперадор… глава рода Керва, смотрит на ситуацию рационально. Простое сложение сакральных чисел очертило перспективы достаточно конкретно. Помимо Раканов, Повелителей, из которых совершенно точно можно сказать разве что про Эпине, шестнадцать вассальных семей. Некоторые линии прервались или, на это можно надеяться, просто затерялись. Но все равно…

— У вас есть аргументы против? — голос Лионеля Савиньяка звучит почти мягко, но Валентин не позволяет себе обмануться. Перед ним Проэмперадор Севера, маршал, и просто не тот человек, которому можно отказать. Валентин категорически собой не доволен и не согласен, но твердо знает, что отказаться он хочет, очень.

— Нет, у меня нет аргументов.

— Я вам неприятен? — кажется, Лионель Савиньяк намерен быть терпеливым и учтивым, насколько позволяет ситуация.

Валентин позволяет себе осмотреть мужчину, сидящего напротив внимательно и оценивающе, не так, как положено смотреть на равного или вышестоящего по званию. Красивое лицо, интересное сочетание глаз и волос… Фамильное сходство слишком сильное, но характер отраженный в чертах иной, не спутаешь, и от этого разом и легче и сложнее. Если бы Валентин мог выбирать… То не выбрал бы никого, но сейчас это не важно. Важно — и не это. И фигура под одеждой не столько угадывается, сколько представляется, но тут Валентин не сомневается ни в красоте, ни в силе. В умениях Валентин не сомневается тоже, слишком уж спокоен его собеседник. Возможно, прояви Лионель Савиньяк хоть немного неуверенности, Валентину было бы легче.

— Вы красивый мужчина, — произносит Валентин, когда пауза становится не столько неприличной, сколько глупой. Да, он успел оценить и длинные ноги, и плечи, и красивые руки, и представил себе все, что не принято представлять, думая о мужчине. И Валентин уверен, что не изменился в лице, и что голос его все так же равнодушен. И то, что он сказал, не ответ на вопрос.

— Это не ответ на мой вопрос, Валентин. — обращение по имени и искренняя доброжелательность улыбки заставляет сердце пропустить удар, а потом пульс частит, а во рту пересыхает и жесткий воротник давит на горло.

Лионель Савиньяк очевидно, толкует увиденное по своему:
— У вас есть какие-либо причины для возражений? Любые.

— Нет.

Длинную, очень длинную секунду Лионель Савиньяк смотрит так, словно видит ложь Валентина насквозь, взвешивает ее, оценивает, пытается разобрать на составляющие и понять суть и первопричины. Это пугает куда больше предстоящего, Валентин вовсе не хочет, чтобы его понимали, чтобы в него глядели, как в открытую книгу, перелистывали страницы, узнавали…

— Я полагаю, что нам с вами стоит попробовать и проверить. В случае неудачи, мы ничего не теряем. Остальное не существенно.

Валентин не врет, и Лионель Савиньяк чувствует это сразу. Этим и хороша правда, она обманывает куда вернее, чем самое искусное вранье, лукавство, полуправда. Надо просто отсечь все лишнее, несущественное — не существующее.

— На счет несущественного. Это — магия. Ну или выдумки, и тогда мы ничего не теряем и не приобретаем, кроме удовольствия и, возможно, некоторых моральных терзаний. Я не могу предположить, что окажется важным или ничтожным. Это вы поделились со мной тем, что прочитали. И своими сомнениями тоже. — Лионель Савиньяк хочет быть убедительным и у него получается. Валентин верит, что тот искренен и не желает зла. Ни в удовольствие, ни в моральные терзания Валентин  не верит, но это то самое, не-существенное. — Но если то, что вы донесли до меня, имеет под собой смысл больший, чем просто скандальная и приятная древняя традиция, нам стоит быть друг с другом откровенными.

— Мне кажется, господин Савиньяк, это вопрос крови, а не сердечных симпатий, — Валентин понимает, что это грубо. И глупо. Но это тоже правда, в которую он верит, иначе и не стал бы даже начинать разговор.

На миг Валентину кажется, что Лионель Савиньяк разочарован и раздражен, и, скорее всего, ему не кажется. Но тот кивает, спокойно, серьезно, но все еще доброжелательно, без недовольства.

— Я вас понимаю, герцог Придд. Но, как вторая вовлеченная сторона, считаю для себя возможным задать несколько вопросов. Я живой человек, как и вы, и есть вещи, которые меня волнуют.

— Спрашивайте.

Валентин держит лицо, и это занимает все его силы, так что отвечает он односложно.

Да, он действительно считает нужным провести этот эксперимент — это правда. Нет, у него нет опыта гайифских забав — это ложь. Да, он предпочтет, чтобы соитие произошло быстро и без излишних прелюдий — это правда. Нет, Валентину не страшно и не противно — это ложь. Последний вопрос все-таки разбивает маску отстраненного спокойствия, обескураживая.

— Я предпочту принимающую позицию, господин Савиньяк.

— То есть, перетерпеть. — Лионель Савиньяк не спрашивает, просто констатирует факт. Валентин не понимает, заливается он краской или бледнеет под прямым черным взглядом. И не знает, не может ответить. Потому смотрит в ответ, и жалеет, что у него самого глаза светлые.

— Если бы речь шла о простой интрижке, мимолетной связи, или чем-то… более личном, я бы вам отказал, — это “отказал” звучит мягко, тон не вяжется с сутью. А Валентин почему-то чувствует себя унаром перед ментором, который объясняет простые и очевидные вещи не внимательному ученику. — Вы мне достаточно нравитесь, и я хотел бы сделать предстоящее соитие чем-то приятным для нас обоих. Но я принимаю ваш выбор и обещаю не делать более, чем необходимо, кроме того, что не позволит мне навредить вам.

Сначала Валентин не понимает весь смысл сказанного, и только спустя несколько секунд чувствует облегчение. А потом уже недоумение и стыд. Отказал? Нравитесь? Не навредить? Лионель Савиньяк уязвлен тем, что его расположение не является для кого-то желанным? Был бы не прочь завести с ним интрижку или более личное? Страх на миг перебивает отвращение, и ни то, ни другое показывать нельзя ни в коем случае. Хотя, если показать, то ничего не будет. Вообще ничего. Только этот сложный и бессмысленный разговор. Валентин вспоминает прочитанное когда-то, отложившееся в памяти и почти забытое. Возможно, ценное.

— Я ценю вашу откровенность и благодарен. Но все же не готов чтобы предстоящее стало чем-то… “личным”. Это не имеет отношения лично к вам… Лионель. Я просто не испытываю желания подобной связи с мужчинами.

Все правда, кроме обращения по имени, но так надо. и Лионель Савиньяк принимает эту фамильярность и понимает ее правильно. Кивает.

— Вы желаете сделать все сейчас, или мне выбрать время чуть позже, чтобы вы могли подготовиться?

Лионель Савиньяк смотрит вежливо и голос его ровен, как будто они обсуждают погоду на каком-то приеме, скучают, и никак друг от друга не зависят. Валентину не страшно, не противно, не тревожно, он не испытывает ни предвкушения, ни желания убежать — только заполняющую его пустоту, от макушки до пят, которую ни в коем случае нельзя расплескать. Там, в глубине, спят чудовища, о которых Валентин не хочет ничего знать, но которые готовы проснуться.

*
Герцог Валентин Отто Придд, девятнадцати лет от роду, глава семьи, круглый сирота, полковник Зараза, друг Арно, просто очень красивый молодой человек — когда Ли говорил “что-то более личное”, он не лукавил, почти — боится, словно его вот-вот сожрут кошки Леворукого, и виртуозно этого не показывает. Он раздевается механически, но в нем слишком много изящества и сдерживаемых эмоций, чтобы не любоваться действом.

Ли задумывается на миг, есть ли между Валентином с Арно что-то большее, чем дружба. Не повредят ли они это “что-то” сейчас? Но сероглазый, почти невозможный мальчик врал виртуозно и самоотверженно, разменивая себя на гипотетическую, и, чего уж, крайне сомнительную пользу.

Возможно, стоило выслушать Валентина, и пойти с этим к Ариго. Пусть у того Ирэна, чувства, любовь, но они оба взрослые мужчины. Возможно, стоило воспользоваться случаем подвинуть слишком личные и сложные отношения, и поставить перед фактом Давенпорта. Так или иначе, а тот явно принадлежал к древней крови — его видения свидетельствовали о том совершенно однозначно. Да даже Эмиль, не старший в роду, скорее всего бесполезный, был лучшей кандидатурой — ну посмеялись бы, напились и пошли бы по дамам, чем бы ни закончилась авантюра.

С Валентином же в голове дребезжал тревожный звонок. Стоило взять себе времени на подумать. Столько, сколько потребуется, чтобы разгадать, понять, расплести неумелую, но оттого ничуть не более понятную  паутину лжи и недоговоренности. Но, если уж быть честным с самим собой, тогда бы и правда пришлось идти к Ариго или кому-то еще с сомнительным предложением перепихнуться и проверить древнюю сказочку, согласно которой соитие между представителями божественной крови приводит к усилению магических сил обоих и позволяет установить некую мистическую связь.

Ли верил, что в этом может быть рациональное зерно, иначе бы не согласился, тут он перед собой не лукавил. Не лукавил в том, что Валентин ему нравится достаточно, чтобы и без какой-либо пользы просто так овладеть мальчишкой. Самое меньшее, Валентин был красив, и — эскапады выдавали его вопреки умению держать лицо — горяч. А еще он был интересн.

— Вина? — Лионель указал на стол, на котором стояла кровь, змеиная, черная и слезы. Валентин, только что стащивший с себя штаны, и оставшийся в одной рубашке и чулках, с сомнением посмотрел на Ли, только снявшего колет, и кивнул.

Напоить бы его, мелькнула мысль, но удачная она или подлая, Ли не мог сказать.

— Вы намерены меня напоить?

— Признаться, мне было бы любопытно… Хочу.

Валентин напрягся. Не на само предложение, но на то честное и обещающее, что Ли позволил себе показать мельком. Сейчас мальчишка был чудо как хорош, а мог бы быть еще лучше, если б не боялся и не деревенел под взглядом. Что будет, если его обнять, уложить на постель, накрыть собой? Превратится в ледяную статую?

Валентин пьет змеиную кровь медленно, по глоточку, не отрываясь, и его пальцы на тонкой ножке хрустального бокала не дрожат, но, возможно, сжимаются чуть сильнее, чем надо. Лионель стягивает сапоги, оставшись в одних чулках, потом подходит к нему, отнимает бокал, обнимает свободной рукой и тоже пьет, запрокидывая голову.

Это не по правилам, не то, о чем они договорились, но Валентин не возражает, просто замирает под прикосновением и смотрит. Смотрит так, что Ли понимает: соблазнить не удастся, не удастся заиграть, занежить, заласкать и разложить на прохладных свежих простынях податливого и жаждущего, смущенного, испуганного возможно, но желающего.

И тем не менее, Ли прижимается бедрами к бедрам, не трется, но дает почувствовать собственное желание и стояк, ловит реакцию. Валентин не возбужден и собран, но не отстраняется и не пугается (почти).

— Нам стоит раздеться и лечь.

Ли отступает на шаг и сдергивает с себя рубашку, потягивается, отбрасывает в сторону, и Валентин отступает тоже, в сторону кровати, но это не утешает. Валентин не заинтересован, отстранен и намерен дать, как дают усталые заезженные до предела шлюхи, которым уже все равно, что с ними делают, лишь бы все закончилось поскорее.

В сознании колет иглой, и Ли больно прикусывает щеку изнутри, отгоняя гадкий и откровенно неуместный образ.

— Вы и так дивно хороши, Валентин. Хотите, я помогу вам раздеться? Или останетесь так?

— Вы обещали, что это будет просто соитие.

Валентин отходит к самой постели и уверенными, лаконичными, словно у солдата на плацу, движениями снимает рубашку и чулки. Ли отставляет бокал,и смотрит, как тот ложится поверх покрывала на живот лицом вниз и раздвигает ноги.

Если бы они не договорились раньше, Ли вышвырнул бы мальчишку из своей постели. Если бы он не видел, не чуял нутряного,  безнадежного и покорного отвращения и смирения, Ли бы привязал его к кровати и ласкал так долго и разно, чтоб Валентин отозвался, захотел и умолял продолжать, чтоб доверился и потерялся в удовольствии.

Но Ли согласился на то, на что согласился (и, кажется, им стоило подробнее обсудить правила), и теперь ему предстояла роль насильника. В паху потяжелело, и картина того, как Валентин отбивается, сопротивляется, кричит под ним расцвела перед глазами ярко и оглушающе. Взять, присвоить, заставить кричать, если не от удовольствия, то от …

— Я бы хотел поскорее все закончить, если вы в состоянии. — сообщает Валентин, так и лежа лицом в подушку.

Это не то чтобы ушат ледяной воды, но отрезвляет и злит. Раздеться окончательно дело нескольких мгновений. Достать масло, устроиться рядом на постели, огладить внутреннюю сторону бедер, почти не лаская, но ни в коем случае не грубо. Самое время признать, что этого юнца и правда хотелось и хочется просто потому, что сам по себе хорош и соблазнителен. И что это непонятное, тревожное равнодушие раздражает. Не торопиться бы, соблазнить нормально, раздразнить, распалить, уговорить отпустить то, что держит и заставляет деревенеть не то что под прикосновением, а от одной мысли о соитии с мужчиной. Придды, конечно, эсператисты, но не до такой же степени… Воспоминание о Джастине и о грязной сплетне всплывают не вовремя — позже чем стоило.

— Расслабьтесь, Валентин. В первые разы это не слишком приятно, а я не хочу причинить вам лишней боли. Вас необходимо смазать. И растянуть.

Валентин не напрягается, не пытается зажаться, он просто лежит и позволяет. Пальцы входят на удивление легко, есть в этом что-то неправильное. Лионель имел дело с девственницами, их было много, куда больше, чем мужчин. Валентин слишком покорен, слишком послушен, и слишком расслаблен. Не сжимается инстинктивно, не пытается уйти от проникновения, но не расслабляется так, как надо. Не поддается, но терпит.

К счастью, для Ли это далеко не первый мужчина, и он знает, что надо делать и как. Находит нужный угол и нужное место, ласкает пальцами упрямо и аккуратно и ждет отклика. Валентин податлив, утыкается лицом в сложенные под головой руки, тяжело дышит и даже слегка подается бедрами навстречу движениям. Это только телесный отклик, но Ли знает, что в деле любви именно телесное удовольствие решает лучше всех моральных терзаний, убеждений и правил. Надо просто сделать достаточно хорошо, чтобы человек под руками расслабился, смог  довериться и отдаться. И тогда можно брать. Брать так, как надо, вбиваясь и присваивая, подчиняя…

Валентин легко принимает его член на всю длину, легко подается задницей навстречу, насаживается. От такой покорности в голове мутится, но Ли так же, как податливую тесноту и жар крепкой задницы, чувствует и безучастность Валентина. Тот не вскрикивает, лишь дышит так же размеренно, не старается сам найти нужный угол, не отзывается правильно. Ровное дыхание, словно на счет, раздвинутые ноги, прогиб в пояснице, который просто не может быть удобным, расслабленная дырка, ни одного лишнего движения… Ли больше не чувствует себя насильником. Он внутри, по самые яйца, но чувствует себя так, словно бьется о каменную стену, хотя на самом деле Валентин под ним похож на зыбучий песок — затягивает в себя, поглощает, сдавливает, лишает свободы дышать, утягивает с головой в свой молчаливый и ровный ужас.

Ли зло и коротко ругается, грязно  и грубо, как не позволил бы себе и со шлюхой, и начинает двигаться. Ему не впервой разжигать огонь трением, хотя до сих пор под ним оказывались испуганные, нервные, иногда и плачущие козочки, зажатые, полуобморочные, самые разные… Но ласку любят все, и чего бы там ни хотел глупый юнец..

Ли прижимается всем собой к покрытой липким потом напряженной спине, обхватывает ладонями тонкие сильные запястья, утыкается лицом в шею, прикусывая кожу на загривке, и двигается неспешно и ритмично. Он знает, что при каждом его толчке член Валентина трется о покрывало, чувствует, как податливо расступаются мышцы, всем телом ловит отклик, когда попадает внутри в нужное место и Валентина прошивает удовольствием.

Что-то внутри требует намотать волосы на кулак, оттянуть голову, вбиваться в покорную плоть быстрее, кусать, целовать, терзать до всхлипов и вздохов…

— Вынужден принести вам свои извинения. Это не будет быстро… Я буду трахать вас, пока вы не кончите, — Ли шепчет в ухо, прижимаясь губами сквозь растрепанные, влажные от пота волосы. Спина Валентина напрягается, идет волной, он словно пытается и отдаться и увернуться разом, и дать и убежать. Ли интересно, вел бы мальчишка себя так же, если б ему отсасывали, но прерваться, чтобы проверить, у него не хватает сил.

Валентин не стонет, не реагирует никак, только принимает движения Ли, его руки на своих руках, зубы на загривке, и кажется, словно в тягучем ритме, в котором сливаются их тела, его нет. Словно он убежал куда-то, заснул, отстранился, выпал из реальности. И Ли сам не понимает, откуда в нем рождается утробный длинный рык, как он срывается на быстрый и жесткий ритм, как кусает безразлично подставленную шею до красных следов и вылизывает пострадавшую кожу.

Он обещал, что все будет так быстро, как возможно, что в этом не будет ничего личного, но не в состоянии отстраниться, и его злит отстраненность Валентина, его не-участие в происходящем. Это почти гнев, однозначно похоть и что-то еще, хотелось бы чтоб теплое, но на деле обжигающее, прожигающее Ли насквозь, то, что он хочет влить в Валентина, чтобы тот наконец откликнулся, раскрылся, принял уже…

На какой-то миг Ли кажется, что Валентин отзовется, поддастся, тоже загорится, или хотя бы согреется, потянется за большим. Но под его руками, под ним все еще зыбучая пустота. Он взрыкивает, выходит и рывком переворачивает Валентина на спину, закидывает его ноги себе на плечи. Они стройные, длинные, сильные, и сжимать их в ладонях одно удовольствие, как и трахать Валентина в жестком бешеном ритме. И пусть это почти больно — Ли не знает откуда, но он знает что это больно — зато Валентин прикусывает губу и в его светлом до пустоты взгляде появляется какая-то жизнь, отблеск то ли желания, то ли нежелания.

Лионелю кажется, что его кровь вскипает, и горит, и что этот огонь заполняет его, бежит по жилам, и каждое движение подгоняет этот ток. Он бьется в Валентина, вбивается в него безответно, безрезультатно, бесцельно. И это почти больно, и очень, очень неправильно. Он накрывает горло Валентина ладонью, сжимает мягко, наращивает темп. Ли уже не знает, нужен ли ему блаженный стон или истошный визг боли, упирающиеся в грудь руки или ногти, раздирающие спину в кровь, но ему нужен ответ, отклик, подтверждение, что он здесь не один.

Валентин же послушно обхватывает его ногами, и его взгляд из-под темных, слипшихся от слез ресниц, устремлен в пустоту. И лицо тоже пустое, отсутствующее, словно он не здесь, а где-то далеко, где яростные толчки не могут его достать и потревожить, как не тревожит рука на горле. Ли несет, и он даже понимает краем сознания, что его несет, но сжимает пальцы сильнее, склоняется к мягким податливо-равнодушным губам, не замедляя движений, сжимает зубы с силой, так что тонкая кожица лопается, сочится кровью, и рычит тихо:

— Так и намерены лежать бревном, герцог Придд?

И под руками леденеет и разверзается бездна, оглушая и сминая. Как упавшая на голову волна, лавина, как… Ли захлебывается, пытается вырваться, вынырнуть, отпрянуть, и цепенеет под обрушившемся на него валом. Его отбрасывает, переворачивает, кидает как щепку в водовороте, и он он не может ничего, совсем ничего, только ловить отголоски звеняще-издевательского “герцог Придд” мечущиеся между сырых каменных стен, накрывающую с головой боль и пустоту, слишком знакомые и все еще не пережитые.

Прежде чем сознание взрывается яркой как все краски мира тьмой Ли успевает осознать со странной смесью горечи и смеха: когда он узнал о смерти своего отца, его по крайне мере никто не ебал.

*
Руки на щиколотках, на запястьях и тянущая, несильная, но неотвратимая боль во всем теле, в каждой мышце. Резкие толчки, от которых задницу саднит больно и почти выносимо, вонь прелой соломы, забивающая нос, закушенная губа, смех где-то над головой, шлепки по коже, сырой стылый холод уже давно поселившийся в костях... Все это далеко и почти не с ним, не сейчас, никогда. Валентин весь бесконечно малая, хрупкая, истончившаяся до почти что небытия величина, почти нематериальная, почти безымянная, почти не существующая.

Он проваливается в это не здесь и не сейчас, в кромешный безнадежный и бесконечный ужас, накрывающий с головой, леденеет каждой частичкой тела, замирает, мертвеет. Чего там от него еще хотят, чего от него можно хотеть. он уже мертв, он уже труп, холодный, безвольный, окоченевший…

Рука на горле не будит, не вырывает из стазиса, но обжигает, неприятно, зло и жадно, тревожит. Ему не больно, но тяжело принимать в себя раз за разом не только движения члена, но и волны жара, слишком жадные, слишком иссушающие. Валентин испаряется, не успевая начать таять, плавится, не успевая отогреться, просыпается в боль и неотвратимость, не в силах убежать, оттолкнуть, защититься хоть как-нибудь.  Он хочет сказать “не надо”, уйти в глубину, где холодно и пусто, но его не пускают. Горячее, требовательное, слишком живое накатывает волна за волной, бьет в больное и уязвимое, отзывается наслаждением, которое было бы стыдным, будь Валентин хоть немного более живым.

…—... герцог Придд…

Валентин кричит, беззвучно, но отчаянно, всем собой. Его скручивает, накрывает, и он снова чувствует и руки на теле, и член внутри, и боль, пронизывающую и тело и мозг, и смех, ввинчивающийся в уши. Герцог Придд, мужики, а герцога-то нам иметь и не доводилось до сих пор… Молоденький какой… Ну теперь надо ублажить по полной его сиятельство.

Его сиятельство герцог Придд, минуту назад полагавший себя графом Васспардом, кричит истошно, громко, отчаянно, как не кричал до сих пор никогда. Его трясет, он отбивается, рвется, сопротивляется бессмысленно, жалко и отчаянно под жесткими грубыми руками, под издевательский смех, рвется наверх, прочь в обжигающее и жадное, чужое, переполненное похотью и…

Валентину жарко, почти горячо, почти невыносимо, он не понимает, где он и что он. Но вокруг нет каменных стен, но под руками есть жар, и мягкая уязвимая плоть наделенная таким же уязвимым, опрокинутым сознанием.

Валентин плохо помнит, где это здесь, и кто это под ним, и что он сам такое, но чужое требовательное желание, слишком яркое, чтобы просто от него отмахнуться, слишком ясное, чтобы не поймать в нем собственное отражение, жалит и заполняет.

Мир дробится на острые осколки, рваные лоскуты, мешанину света, образов, звуков и смыслов, вибрации, запахи, сотни и тысячи непонятных ощущений сводят с ума, и не то чтобы Валентин знал, что такое эти самые тысячи… Но горячее и живое слишком яркое, дергает, раздражает, и Валентин на нем фокусируется сам собой, находя точку равновесия.

Сквозь накатывающий шум волн и прожигающее до костей — у него есть кости? —пламя, Валентин смотрит в белое, как полотно, лицо с бисеринками пота на висках, с черными дырами вместо глаз, с раскрывшимся в попытке глотнуть воздух ртом…

Валентин ослабляет хватку не сразу, несколько долгих ударов сердца в чужой груди он пытается почувствовать и понять, и только потом разжимается, слегка, не давая выскользнуть, но давая ребрам двигаться, и наградой ему служит длинный стон. Валентин слизывает его с горячих раскрасневшихся нежных губ, и это приятно. Приятно, как дергается под ним, в его хватке тело, приятно скользнуть внутрь исследуя, заполняя, раскрывая сильнее…

Мягкие уязвимые стенки плоти вокруг него содрогаются, дрожат, и Валентин отстраняется, давая сделать вдох. Черные дыры на лице — это глаза — сочатся влагой, но смотрят, и Валентину кажется, что он может прочитать, понять…

—... лентин… Валентин…

Валентин отзывается на хриплый выдох, снова проходится по лицу мягкими, осторожными прикосновениями, пробует толкнуться промеж влажных губ. Когда плоть под ним, такая горячая, такая сладкая, желанная (Валентин не до конца еще понимает. что такое желание, но уже решил, что ему это нужно) , пытается дернуться, вывернуться, он придерживает ее всеми своими.. руками? ногами? конечностями? В голове нет подходящего слова, зато можно обхватить и ноги, и руки, и тонкую талию, и придержать голову, обвить горло, не придушивая, но давая и опору и удерживая, можно обвить напряженные бедра, развести их в стороны.

— Валентин… слышите меня? Валентин…

Валентин слышит, и кивает, и снова тянется к губам, толкается между ними, не путаясь как-то обдумать или понять это свое стремление. Ему просто хочется быть внутри, проникнуть, наполнить, слиться с тем, что — кого — он держит. Это кажется очень естественным, очень правильным.

Это не очень просто, понимает Валентин, мягко, аккуратно проталкиваясь в горло, сжимаясь, чтобы не перекрыть дыхание совсем, стараясь не навредить. Плоть дрожит вокруг него испуганно, на грани боли, и это неправильно, Валентину не нравится.

Какой-то обрывок памяти, рваный лоскут, проскользнув по краю сознания, приносит новое знание. И Валентин ощупывает тело — где-то далеко, там где он и не он почти — он знает, что это тело и сильное, и красивое, и желанное многим. И желание созвучно тому, что делает Валентин, когда частью себя толкается между разведенных ног, мягко, влажно, постепенно раскрывая расслабленную, но все равно сопротивляющуюся плоть.

“Валентин!” — что-то уже внутри Валентина отзывается не болью, но напряжением и дребезжанием, дергает, как дергается глотка вокруг его… щупалец, как сжимаются растянутые мышцы… Слова и образы, которые с ними сцеплены намертво, всплывают в сознании, заполняют его лишним и привязчивым, назойливым. Валентин же лишь хочет длить движение, осторожное, мягкое, глубокое, хочет слиться и излиться в мягкую плоть, поделиться собой в обмен на возможность согреться. Он бы сказал это так же, как звучит в нем чужой требовательный и на удивление испуганный, но упрямый голос.

“Не бойся. Не бойся. Не сделаю плохо…”

Валентин не знал, какие это будут слова, и кажется, получилось не слишком хорошо. Но и не слишком плохо, потому что заполненное им тело — заполненный им человек — затих, перестал сопротивляться, обмяк.

“Я не поврежу” — думает Валентин старательно, хотя и не уверен, что знает все смыслы своего обещания. Он чувствует, что ему не верят, но так же и ощущает, что ему больше не сопротивляются. Страх меняет вкус и цвет и ритм, и то, что раньше было… В  памяти всплывает слово “паника” сменяется опасливым любопытством.

Валентин считает это если не приглашением, то разрешением и проникает глубже, медленно, как может аккуратно. Каким-то совсем далеким кусочком себя он знает, что происходящее может быть и опасно, и больно, и … унизительно?  Последний смысл слишком сложный и далекий, почти смытый чужой теплой пульсацией, уязвимостью, интересом и… слишком сложно. Валентин не знает чем ответить, но он хочет еще, больше, теснее и ближе. Но новое проникновение пугает… что-то вертится назойливое и нужное, но никак не удается собрать в единое слово. В имя?

“СЛИШКОМ МНОГО”

Валентин охает и замирает. Для него самого это слишком громко, слишком четко, слишком ультимативно.

“Мне надо… мне на-до… ТЕРПИ.”

Валентин двигается всем собой, скользит по нежной коже, сжимает почти до хруста в суставах, растягивает осторожно, но настойчиво чужие внутренности. Плоть… Человек, которого он наполняет собой напряжен и одновременно расслаблен, трепещет, как бабочка на игле, и скребется, стучится, пинается в сознание самого Валентина так же отчаянно и упрямо, как податлива его плоть.

“Валентин. Вы меня слышите? Валентин, ответьте мне… “

Но Валентин вовсе не хочет отвечать, он хочет чтобы Лионель перестал сопротивляться и просто отдался ему, принял, всего и целиком…

В ответ на эту мысль Валентина окатило чистейшим кристально ясным ужасом. Он замер всем, чем сжимал Лионеля и всем, что уже было внутри, с любопытством рассматривая картинку, пойманную в чужом сознании.

Он сам, Валентин, красивый, с пустым серебристым взглядом, с множеством щупалец, вырастающих из боков, низа живота, спины, бедер. обвивающий этими самыми щупальцами тело Ли… Ли? так плотно, что тот не мог шелохнуться, разве что дышать. Себя Ли не видел, зато его видел Валентин. Взмокшие волосы, бледную в серый кожу, неестественно расширенный зрачок черный на черной радужке, растянутое в щупальцах тело, напряженное, как перетянутая струна. Рот, красивый — Валентин помнит — растянут тремя щупальцами и одно из них угадывается в горле, мышцы шеи судорожно подергиваются, пытаясь то ли вытолкнуть, то и уже заглотить его глубже (это невозможно, это невозможно, он же сейчас задохнется, я сломаю ему гортань…). Задница растянута тоже, и возвращающееся сознание легко подсовывает и образы и смыслы, и Валентин не только ощущает каждым своим щупальцем нежную тесноту, ну и видит все четыре, растянувшие до предела зад так, словно туда  запихали две руки сразу. Живот бугрится и выпирает, и кажется, что при следующем толчке что-нибудь порвется уже. Что именно, Валентин не знает, зато точно знает, что не у него.

Ли рефлекторно дергается, поймав отражение картинки. “Ощущать — не значит знать… и понимать…” Он пытается вырваться вопреки всем доводам его собственного разума, и от вкуса ужаса и безнадежного веселья губы Валентина обжигает горечью.Но он удерживает Ли в абсолютной неподвижности, не давая себе навредить.

“Надо. Сейчас. Потерпите чуть-чуть. Я осторожно”

“О… Как вы… вовремя пришли в себя” Валентин мысленно смеется над сочетанием слов, интонаций и чувств, так разнящихся и так…

“Я буду осторожен. Потерпите немного”

“В меня даже немного уже не влезет. Впрочем, помешать вам я не могу”

“И довериться мне вы тоже не можете.” Валентин сам изумлен тому, насколько ясно и четко звучат его мысли, и насколько Лионель Савиньяк… Краска заливает его кажется от макушки до пяток, и возбуждение спадает так же стремительно, как и накрыло. Валентин долго, слишком долго и как только возможно медленно вытаскивает из… вытаскивает щупальца, одно за другим. Первым освобождает горло, и его обливает волна искренней благодарности, без всяких “спасибо” и “благодарен”, но такое же чистое беспримесное счастье от возможности дышать оказывается еще слаще.

Только когда Валентин вытаскивает последнюю часть себя из чужого тела, он ослабляет остальные щупальца, позволяя Лионелю распластаться по постели и аккуратно заваливается сам. Упругие кольца разной толщины и фактуры укладываются вокруг них почти сами собой, и видеть их, осознавая частью себя, а не только чувствовать и странно и жутко… и стыдно. Лионель лежит обессиленный, вымотанный, и совершенно бездумный, но дергается всем телом, когда одно из щупалец оказывается у его бедра.

“Извините” — Валентин пытается откатиться весь, и с таким количеством конечностей это сделать не просто. Так что Лионель успевает протянуть руку и ухватиться за то, что его несомненно пугало.

Но и интересовало тоже.

— Зна… знаете, Вале…

“Знаете, Валентин, с таким обвесом вам будет не слишком удобно служить хоть в армии, хоть при дворе. Но, если научитесь ими управлять, то станете лучшим любовником всех Золотых Земель.”

Валентин чувствует бесконечное изумление, когда Лионель задумчиво проводит подрагивающими пальцами по тонкой и диво чувствительно кожице с мелкими присосками, подносит к лицу, разглядывая с осторожным, но расслабленным интересом. Он уже почти не боится, фыркает скорее несколько нервно, задумчиво проводит большим пальцем по гладкому округлому навершию… Похабная мысль прилетает, когда Валентина уже скручивает не столько от удовольствия, сколько от разрешившегося напряжения, он вскрикивает и зажимает себе рот, щупальца извиваются сами по себе, как хотят, Лионель Савиньяк матерится вслух хрипло и тихо из-за сорванного горла, и мысленно громко и затейливо. Валентину очень стыдно, очень неудобно, и  невообразимо хорошо, потому что он кончает бурно и обильно, пачкая и себя, и постель, и Лионеля. И это не то, что можно вытереть платком или простыней. Это какой-то сущий кошмар.

*
Ли с усилием садится, нащупывает рубашку и пытается оттереть хотя бы лицо и руки. Не зря, не зря он сомневался в том, что его спальня плохо подходит для магических экспериментов!

Придд лежал сбоку не менее перепачканный и не менее, а то и более шокированный, но уже, кажется, почти нормальный. Щупальца, по крайней мере исчезли сразу после того, как изгваздали все что могли, включая, кажется, потолок.

— Господин… — осекся, молодец. Поправлять его вслух было слишком сложно для натруженного (растраханного) горла. А мысленно не получалось ничего хоть сколько-то цензурного. Думать о том, в каком сейчас состоянии его задница, Лионель отказывался. Он вообще думать отказывался.

— Лионель… Вы… — Валентин закрыл рот, но прерывать мысли так же резко еще не научился. Так что Ли мог насладится всей красотой логического построения, в котором смущенный всем собой, включая все исчезнувшие щупальца, Валентин, увязывал в одно целое и ритуал, и собственный оборот, и раскаяние за все и сразу, и отдельно смущение за наведенный беспорядок, и то, что Лионель не кончил, а значит, нет никакой уверенности, что ритуал прошел удовлетворительно.

“Ну, по крайней мере какой-то результат у нас есть” — подумал Ли старательно раздельно. Валентин соображал несколько секунд, но его недогадливость извиняла все еще гуляющая в теле послеоргазменная эйфория. Которую тут же разбавило волной стыда за причиненное неудобство.

“Вы… Вы не злитесь. И не сердитесь. И вы… вы чувствуете себя счастливым. Не смотря на то, что не получили никакого удовольствия, только … неудобства”.

Ли задумчиво посмотрел на стоящие на столе бутылки, довольно усмехнулся, когда Валентин сполз с кровати и побрел, пошатываясь, за вином.

“Конечно, я чувствую себя счастливым, Валентин. Вы, конечно, кончили. И даже избавились от десятка другого щупалец. А я, между тем, просто выжил. Смею вас заверить, прекрасное ощущение”.

Наверное, зарыдать сейчас было бы неплохо, но у Лионеля получилось только заржать.

Анон

Re: ОЭ-фест

42. Ли/Валентин. Ли берёт Валентина в оруженосцы. Асфиксия по обоюдному согласию. Рейтинг высокий

первое лицо, поток сознания, асфиксии мало, 750 слов

▼Скрытый текст⬍

— Давай кто дольше! — предлагает Джастин.

Он задерживает дыхание чуть позже меня. Я предпочитаю этого не замечать, это мгновение ничего не изменит. Считаю про себя, медленно. Представляю, будто над головой у меня смыкается темная вода, и нужно продержаться, нужно не дышать.

Джастин сдается первым. Он шумно захлебывается воздухом, трясет головой и смеется.

— Опять ты победил!

Еще одна легкая победа. Я делаю вдох. В груди разжимается, плечам становится легко. Перед глазами немного мутится, и это приятно. Это тоже часть освобождения.

Я терпеливее Джастина. Это единственное, в чем я его превосхожу. Завидую ли я? Нет. Скорее любуюсь и стараюсь запомнить.

Я с детства знал, что очень важно его запомнить.

***
Не понимаю, почему Лионель Савиньяк выбрал меня своим оруженосцем. Версий слишком много. Это может быть желанием отомстить за смерть отца, пусть я и далеко не первый, кому следует мстить. Это может быть неочевидной пока политической игрой. Это может быть желанием присмотреть за потенциально неблагонадежным.

Единственное, чем это не может быть — случайностью. Савиньяк не из тех, кто допускает подобное, и я его в этом понимаю.

Я целую его перстень, поднимаюсь, смотрю в глаза. Над головой у меня смыкается темная вода. Я задерживаю дыхание.

***
Лионель Савиньяк спокоен. Поначалу я самонадеянно верю, что его покой подобен моему: тонкая ледяная корка, а под ней то, что не стоит показывать другим.

Но нет, его покой — настоящий, целостный. Всегда видно, когда другой обладает тем, во что ты играешь. Я бы хотел научиться так. Не думаю, что научусь.

***
Бывает, что я лежу без сна и смотрю в потолок, и задерживаю дыхание, так долго, как только могу. В такие моменты я всегда вспоминаю Джастина. Когда я выдыхаю, мне легко и темно, и я не вспоминаю ни о чем и ни о ком. Как будто ничего дурного не случилось и не случится никогда.

Иногда я раздумываю, не взять ли мне шнурок или ленту. Их можно затянуть на горле и держать. Решиться на такое сложно: это как окончательно расписаться в своей слабости. Я не готов.

***
Лионель Савиньяк наблюдает за мной. Очевидно, в этом его идея — следить, наблюдать. Возможно, он докладывает герцогу Алве, возможно — оставляет свои наблюдения для себя.

Я бы на его месте оставил для себя. Не люблю делиться.

Савиньяк снится мне однажды. У него красивые руки, и когда одна из них сжимает мое горло, мне приятно. Меня никогда не влекли ни женщины, ни мужчины. Не думаю, что нежные чувства для меня. Савиньяк во сне не целует меня и не пытается взять, он просто сжимает мое горло. Он ведет себя правильно, так, как я хочу.

Я просыпаюсь оттого, что чувствую возбуждение. Телесные жидкости вызывают у меня гадливость, однако и это тоже своего рода освобождение.

Я задержал дыхание в тот день, когда Савиньяк взял меня в оруженосцы.

***
— Валентин, не спешите, — приказывает Савиньяк. — Я прошу вас остаться.

Я стою у двери и думаю, что меня разгадали. Лионель Савиньяк ничего не упускает. Я слишком часто на него смотрю.

Савиньяк подходит ближе, шаги у него тихие. Он касается моей щеки. Мне требуется другое. Я не знаю, как сказать.

— Если пожелаете, можете вызвать меня… после.

Савиньяк теснит меня к двери. Мне не страшно, я даже, наверное, этого хочу. Пусть все и не совсем так.

Целуется Савиньяк требовательно и жестко. В любви он, похоже, такой же, как и на службе. Ощущать чужой язык во рту странно. Приятно, пожалуй. Должно быть мерзко, но мне кажется, будто я задыхаюсь. Поэтому мне не мерзко.

Савиньяк отстраняется, берет меня за горло и снова целует. Как он узнал? Скорее всего, никак. У него тонкое чутье и он не боится проверять свои подозрения.

Я хочу стать таким. Хочу, чтобы он крепче сжал мое горло. Подставляюсь под ладонь.

— Вот оно что, Валентин, — отстранившись, Савиньяк улыбается. — Я сразу почувствовал, что мы поладим.

Он больше не целует меня. Он сжимает мне горло левой рукой, а правой накрывает мой пах. Перед глазами темнеет. Савиньяк чуть разжимает пальцы на горле. А потом сжимает. И опять. Его правая рука движется в том же ритме. Мне хорошо. Воздуха то не хватает, то его слишком много. Хорошо.

Изливаться все еще неприятно, повинуясь чужой руке — вдвойне. Но потом приходит освобождение. Впервые с Фабианова дня я дышу, и мою грудь ничего не сжимает. Моя голова легкая.

— С вашего позволения, продолжим в более подходящем месте.

Я не спорю. Я представляю, как все будет. Наверное, мне даже понравится. Моему телу понравится, Савиньяк красив, от него приятно пахнет и он наверняка подготовит меня прежде чем взять.

После, если Савиньяк останется мной доволен, я попрошу его сжать мое горло снова.

А потом отпустить.

Анон

Re: ОЭ-фест

Исполнение заявки шестого тура

79. Алвадик, первый раз, таймлайн Вараста. Алва отсасывает Дику после бегства в степь глухую.

1180 слов

▼Скрытый текст⬍

— И как это понимать, герцог Окделл?

Дик, уже вошедший в воду по пояс, оборачивается. Ветер холодит голую грудь, кожу стягивает мурашками, встрёпанные со сна волосы лезут в глаза. Розовая полоска зари только-только разгорается над берегом, и в слабом рассеянном свете Дик различает сухощавую фигуру, развевающиеся чёрные волосы. Светлая ткань рубашки треплется, колышется — и фигура приближается, спускаясь вниз, к воде.

В голове у Дика мелькает мысль — уплыть подальше, на середину реки. Он недурной пловец, привык перебарывать течение, купаясь в горном Наде. Но что-то подсказывает: Алва плавает не хуже.

Дик отступает на несколько шагов, сгибает колени, погружаясь по плечи. Надо подвигаться, чтобы не замёрзнуть. Но бежать от собственного эра он не станет, Окделлы тверды и незыблемы, Окделлы всегда отвечают за свои поступки.

Алва входит в реку, не останавливаясь, прямо в тёмных полотняных штанах и полуразвязанной рубашке. От его шагов с плеском рассыпаются брызги. Он встаёт перед Диком, заслоняя берег, и смотреть ему в глаза страшно: зрачки хищно сузились, синяя радужка будто выцвела от гнева, отливает нехорошим ледяным блеском.

Дик заставляет себя не отвести взгляд.

— Я смотрю, вам мало, юноша, — голос Алвы тихий, едва слышный за порывами ветра, но каждое слово покалывает загривок, врезается под кожу. — Мало приключений. Снова отправились бродить в одиночку.

— Я хотел вымыться, монсеньор, — Дик сглатывает.

Не совсем правда. Ночью он толком не сомкнул глаз, ворочался, ноющие мышцы никак не оставляло напряжение, а в голове мелькало то безжизненно-белое лицо Оскара, то мучительные оскалы бириссцев, то багряно-алый закат и чернеющая башня.

Алва усмехается уголком рта. Его лицо кажется обескровленно-белым, под глазами чётче обозначились тёмные круги. Тоже не спал? Пил до рассвета? Ему-то что не даёт покоя, всё вышло по его желанию, как всегда, и вчера он казался довольным…

— Вымыться, — повторяет Алва. Запускает руку в карман штанов, достаёт что-то и окунает ладони в воду, трёт друг о друга. Пальцы, длинные, сильные, заливает пена, белесая и густая — мыльный корень, понимает Дик.

Прежде, чем он успевает о чём-то спросить или что-то сделать, твёрдые, скользкие ладони эра ложатся ему на плечи, разворачивают спиной, и рука крепко обхватывает Дика под грудью. В рёбра упирается локоть — не продохнуть, не трепыхнуться.

— Вымоетесь, — сквозь зубы цедит Алва, холодная ладонь, растопырившая пальцы, быстро, с силой выводит круги у Дика на груди, намыливая, растирая.

Костяшки больно упираются под подбородок, заставляя запрокинуть голову. От ямочки между ключицами ладонь вновь спускается ниже, к груди, кончики пальцев цепляют соски, отвердевшие от холода — Дик вздрагивает, пытается уйти от грубоватых энергичных прикосновений, но Алва не позволяет, издевательски брызгает ему на грудь холодной водой.

— Вы у меня будете чистым, оруженосец, — Алва усмехается, наглаживает, намыливает живот, запускает пальцы в светлые завитки ниже пупка. — Везде. Если бы я ещё мог прочистить вашу голову, хорошенько перетряхнуть ваши мысли. Чтобы вам больше никогда не вздумалось так бездарно подставляться.

— В-вам? — верхние зубы Дика постукивают о нижние, он невольно прижимается к эру плотнее, льнёт к его рукам в поисках хоть какого-то тепла. Алва негромко смеётся, окатывая водой его спину.

— Мне — тоже не стоит, но я-то не отрежу вам голову. Или руку, — пальцы болезненно сжимают локоть. — Или ногу, — короткие ногти скребут под коленкой, ладонь похлопывает по бедру. — Оскоплять вас я, как ни странно, тоже не собираюсь, — пальцы задевают головку, ладонь оборачивается вокруг ствола, оглаживает мошонку, и Дик беззвучно охает: внизу живота теплеет и тяжелеет, член заинтересованно вздрагивает под рукой Алвы, а тот с коротким смешком отстраняется, возвращается к животу.

Кажется, они были глубже в воде, сейчас она едва доходит Дику до середины бёдер.

— Такие фокусы, юноша, можно проворачивать в столице, — невозмутимо роняет Алва, сжимая зад Дика, растирая до покалывающего под кожей тепла. — Там мало кто осмелится точить на вас зубы всерьёз. Ну а кто всё же рискнёт — на того есть моя шпага и пистолеты моих людей. А здесь умереть легко, — ребро ладони легонько надавливает между ягодиц, проходится по ложбинке, и Дика пробирает дрожью неожиданного, стыдного удовольствия. — Случайная пуля, случайный укус змеи в вашу босую ногу, — тёплые пальцы будто случайно подныривают, нажимают за мошонкой — Дик вскрикивает, колени дрожат, и он хватается за плечо Алвы, обтянутое влажной тканью. — Случайная прогулка, с которой вы не вернётесь, будете долго, страшно умирать в степи, сорвав голос от крика, а я вас не услышу, буду искать сутками, неделями, проскачу меньше чем в хорне и не найду, — голос Алвы становится глуше, словно он осип, — буду звать, и вы не услышите… Этого вы хотите?

Жалящая боль обдаёт ягодицу вместе со звонким шлепком, и Дик дёргается от неожиданности, мотает головой.

— Нет…

— Нет?

Вновь шлепок, поверх первого, и Дик болезненно ойкает.

— Не этого, — выдыхает он, задирает голову, и смотрит Алве в глаза, синие-синие, искрящиеся, и крепче прижимается к нему: бёдрами, ноющим, пульсирующим членом, грудью, отчаянно колотящимся сердцем. — Пожалуйста, эр Рокэ…

Он сам не знает, о чём просит: чтобы его выпороли, чтобы обняли, или чтобы Алва опять сказал что-то такое злое и насмешливое, от чего сейчас вовсе не обидно, а наоборот, горячо, как от хорошего глотка касеры… или чтоб поцеловал…

Алва делает то, чего от него Дик ни на миг не ожидал, даже помыслить не мог. Алва опускается на колени, в воду, на песок, обхватывает бёдра Дика, притягивая ближе, и обводит набухшую, сочащуюся головку кончиком языка.

У Дика перехватывает дыхание, Дика обдаёт жаром — будто и не стоит он, обнажённый, в холодной речной воде под резким пронизывающим ветром. Дик горит, у Дика под кожей разливается лава и плавятся кости, он стонет глухо, надсадно, а когда влажный рот обхватывает его ствол и губы плотно смыкаются, сжимают, скользят, забирая глубже — не остаётся уже ничего, кроме мучительно-острого, сжигающего восторга.

Несколько тягучих, обволакивающих движений, несколько отчаянных глубоких толчков — и у Дика подкашиваются ноги, он наваливается Рокэ на плечи всем весом, выплёскиваясь, мелко дрожа. Рокэ держит, обхватив его поясницу, уткнувшись лбом в бедро, а потом утягивает Дика, податливого, бескостного, в воду, поддерживает под лопатки, и Дик слизывает с его губ, с подбородка вязкие белые нити.

Ползком, на четвереньках, они выбираются на влажный песок. Дик, отчаянно ругаясь, пытается распустить завязки туго натянутых полотняных штанов Рокэ, а Рокэ вздрагивает, елозит и ничуть не помогает, и наконец, рыкнув «карьярра», сжимает ладонь Дика вокруг своего члена прямо поверх мокрой ткани, и пары рваных движений ему хватает, чтобы излиться с коротким гортанным стоном.

Они лежат, раскинув руки, соприкасаясь висками, плечами, коленями, жадно глотая влажный речной воздух. И надо, надо вставать, скоро к реке потянутся из лагеря, здесь место тихое, но мало ли…

— Помылись, — фыркает Рокэ, перекатываясь набок, опираясь на локоть. Влажные гладкие волосы липнут к его щекам, щекочут Дику нос. — Не разлёживайтесь, юноша, приводите себя в порядок — и живо в лагерь. Не вздумайте пропустить завтрак.

— А вы разве не поможете мне вымыться, монсеньор? Вы обещали, — смеётся Дик, и Рокэ оглядывает его суровым маршальским взглядом, но озорные ямочки в уголках рта выдают его.

— Хочешь здесь застрять ещё на полчаса?

— Хочу, — Дик серьёзно кивает, и Рокэ, помедлив, коротко сжимает его плечо.

— Вечером мы что-нибудь придумаем. Иди. И… помни.

Это «помни», сухое, резковатое, относится вовсе не к их забавам — Дик это понимает, Дику неловко и досадно — и в то же время он чувствует странное тепло.

Глянув на Рокэ ещё раз, он легким шагов спускается в воду, окунается и выдыхает глубоко.

Отредактировано (2023-04-26 23:05:27)

Анон

Re: ОЭ-фест

Исполнение заявки шестого тура

▼Скрытый текст⬍

25. Первый секс Лионеля с кем угодно (предпочтительно Рокэ и/или Эмиль) после того как Ли оскопили. Обоснуй любой, но оскопление случилось уже во взрослом возрасте.

Тут заявка — спойлер к тексту, поэтому прячу.

▼алвали, рейтинг⬍

- К вам герцог Алва, - слуга склонился в вежливом поклоне.
- Скажите ему, что я не принимаю, - Лионель посмотрел на закрывшуюся дверь кабинета, и устало закрыл глаза.
- Вина? - голос неожиданно раздался над самым ухом, подбросив его на кресле.
- Неужели я не закрыл окно? - Лионель отмахнулся от бутылки, - Прости, Росио, я не в духе.
- То, что ты не в духе, я знаю. Три дуэли, из них две со смертельным исходом и одна, где барон как-там-его никогда не сможет держать в руке шпагу. Поводом для всех трех дуэлей стало что-то о значении цветов? - Рокэ устроился в кресле напротив, оглянулся в поисках кувшина, не нашел и отпил прямо из бутылки.
- Росио… - Лионель сдвинулся на край кресла, готовясь встать.
- Вызовешь и меня на дуэль? - рассмеялся Рокэ.
- Нет, - Лионель встал и направился к выходу из кабинета, - мой особняк в твоем распоряжении.
- Погоди, Ли, - Рокэ протянул руку, перегораживая путь к двери, - неужели я не могу помочь?
- Нет, - Лионель аккуратно отвел руку в сторону.
Рокэ легко поднялся и обнял его со спины, зарываясь лицом в светлые волосы, - и его лицо закаменело, когда Лионель резко сбросил его руки и вышел из кабинета не оглянувшись, аккуратно прикрыв за собой дверь.

Лионель вошел в свою спальню, сбросил мундир, начал снимать сапоги, и вдруг направил подхваченный со стола пистолет в дальний угол.
- Рад видеть, что тебя все еще не застать врасплох, - Рокэ вышел из тени.
- А если бы я выстрелил? - Лионель отложил пистолет и потянулся за мундиром.
- То быть тебе не только кансилльером, но и регентом, - Рокэ пожал плечами, и резко добавил, - Останься.
- Как прикажете, господин регент, - Лионель опустился на стул, и принял выражение вежливой готовности.
- Итак, после возвращения из Паоны ты не только проредил поголовье молодежи. Ты решил не отстраивать Сэ, запретил Эмилю огорчать Франческу. Между прочим, он до сих пор обижается на предположение, что булочки со сливками сделают его похожим на Валмона.  Обидел малыша, посоветовав сосредоточиться на военной карьере. Оскорбил Рудольфа, грубо посоветовав ему найти другого мужа для Урфриды. Отказался от устройства бала в честь рождения короля, распугал фрейлин и подчиненных. Ничего не хочешь мне рассказать? - Рокэ зажег несколько свечей и сел рядом.
- Приношу свои извинения за причиненные неудобства, господин регент, но на данный момент дела семьи Савиньяк не стоят вашего беспокойства, - Лионель не изменил выражения лица.
- Ли, я неплохо разбираюсь в ядах, - Рокэ внимательно рассматривал лицо Лионеля, затем взял его руку и начал осматривать кисть, пальцы, лунки ногтей.
- Я здоров! - Лионель отнял руку и отскочил в сторону.
- Допустим, но тогда почему ты готовишься передать Милю титул главы рода? - Рокэ скрестил руки на груди, и Лионель понял, что отговориться не удастся, - Сколько у тебя времени?
- Мне стало известно, что у меня не будет другого наследника, кроме Эмиля, - Лионель неприятно усмехнулся, - можете не беспокоиться, господин регент, с обязанностями кансилльера я справляюсь и буду справляться, пока вы не решите отправить меня в отставку.
- Хорошо, - Рокэ откинулся назад, продолжая рассматривать его, - фрейлины хотят замуж, и теперь, когда ссора с Ноймариненом стала достоянием сплетен, на балу тебе не дали бы вздохнуть. Но я не ожидал от тебя наследника, а ты от меня прячешься.
- Росио, - Лионель потер глаза, - я действительно устал. Приказать, чтобы твою спальню проветрили и подали вина?
- Не утруждайся, я найду выход.

Долгожданный бал был в самом разгаре, играла музыка, разряженные придворные заполняли залы и коридоры, ниши, гостиные и сад. Лионель смотрел, как Эмиль кружит в танце Франческу, как его сменяет Рокэ, как три головы - две черноволосые и одна светлая - склоняются друг к другу. Как смеются чему-то вместе его когда-то близкие люди. Смотрел, как весь вечер они проводят друг с другом, редко соглашаясь на танцы с кем-то еще - и как вскоре после того, как граф и графиня Лэкдэми уезжают, регент прощается и уходит. Мелькнула мысль, что Росио не посмеет, что Эмиль не согласится, что Франческа… Изящная месть, в этом Росио не откажешь.
Его трясло от ярости, ревности и обиды, когда он возвратился в особняк на площади Оленя - свет не горел в окнах, значит, Эмиль с Франческой не у себя… Руки отбросили бесполезную шпагу, и Лионель не заметил отделившейся от стены тени. А сильные руки схватили его, прижали к стене, и возмущение заткнуло поцелуем - крепким, терпким, горьким, как дурная кровь. Знакомым.
- Росио… - он почти сдался, счастливый, что Росио, его Росио, с ним, а не с Эмилем, не с Франческой. Но почувствовал колено между своих бедер, вспомнил - и отбросил Рокэ от себя.
- Кого мне убить, Ли? - страсть и нежность сменились холодной расчетливостью и смертельной яростью.
- Убить? - Лионель рассмеялся, хрипло и безнадежно, - Уже некого убивать, но это ничего не исправит.

Рокэ отправил пустую бутылку в угол, к таким же, протянул руку в его сторону - и отдернул.
- Что я тебе, потерявшая невинность прекрасная эрэа? - Ли усмехнулся и пододвинулся, сев вплотную.
Рокэ откинул голову ему на плечо, втягивая, впитывая запах волос… - Можешь диктовать любые правила.
- Что, позволишь привязать себя к постели? - Лионелю было интересно, насколько далеко простирается жалость.
- Если хочешь, - Рокэ согласился, не раздумывая, - я скучал, Ли.
- Хочу, - желание было душевным, не физическим, и неожиданным. Но оно было.

В мерцающем свете свечей белая кожа Росио кажется золотистой - и такой красивой. Тяжелые, шелковые пряди, разметавшиеся по подушке, алый шелк платка, завязавшего глаза, белый шелк платков, притягивающих запястья к дубовому изголовью…
- Ли… - Росио стонет, изгибается - действительно ждал и скучал, просит прикоснуться, дотронуться…
Нежная кожа, нетронутая шрамами, юная, горячая… Руки сами проходят такой знакомый путь от горла - ах, как Росио запрокидывает голову, подставляясь под руку, каким он становится послушным, - по сильным изящным плечам, к груди - и опять он изгибается, отрывая тело от кровати, опираясь на плечи и пятки - чтобы сильнее прижаться к рукам грудью, животом, - падает на постель, стоит лишь коснуться дыханием члена, раскидывает ноги, открываясь, подставляясь - трогай, ласкай, бери…
Лионель берет. Каждым своим касанием он берет, присваивает Росио себе, будь Росио сто раз регент, император, полубог, вернувшийся из смерти. Разводит ноги, устраивается между, целует сильные бедра, щекочет дыханием волоски в паху, целует и лижет мошонку, основание члена - пока не слышит стон сквозь закушенную губу, не чувствует напряжение всего тела - и только тогда он ловит член ртом, массируя ложбинку и вход. Берет, пропуская глубоко, почти к горлу, сглатывая, дразня - пока пальцы так привычно ласкают вход, растягивают, проходят внутрь… Давит рукой на бедра, прижимая к кровати, не позволяя толкаться. Находит внутри уплотнение, ласкает его пальцами, пока язык помогает губам, щекочет под уздечкой, дразнит щель, сочащуюся смазкой.
Держит, когда Росио дергается, не в силах терпеть почти пытку - слишком медленно, слишком сладко, слишком… И только наигравшись, дождавшись уже не стонов - скуления, трет сильнее и убыстряет ритм.
- Ли! - запоздалое предупреждение, рот полон кисло-горьким, родным.
- Мой, - в голове уже нет ни плена, ни пыток, ни самого страшного унижения для мужчины. Насилие Лионель бы пережил. Увечье, лишающее его возможности не только завести наследника, но и взять любовника, принять сложнее.
Только тяжелое дыхание обоих, запах, мерцание свечей.
- Ли? А ты? - Росио приподнимает голову, и роняет обратно.
- Неужели твоей обретенной юности не хватит на еще один раз? - Ли улыбается, - я хочу попробовать что-то новое.

Отредактировано (2023-04-27 09:42:55)

Анон

Re: ОЭ-фест

Исполнение заявки третьего тура

154. Алва/Арно младший. В глазах Арно добрый дядюшка Росио превратился в объект вожделения, а поскольку со всеми вопросами и проблемами Арно привык обращаться к Алве (вдруг братья заругают), он по привычке идет к Рокэ. Возможен рейтинг, возможен отказ со стороны Рокэ.                         

Около 500 слов, рейтинг низкий, односторонний Рокэ/Арно-ст. в анамнезе

▼Скрытый текст⬍

Арно целуется не слишком умело, но с какой-то бесшабашной отчаянностью, которая бывает только в шестнадцать лет. Рокэ знает, что это не первый его поцелуй - о том, что наконец-то снял бусы, Арно с гордостью сообщил ему даже раньше, чем братьям - но подозревает, что первый - с мужчиной и, возможно, с человеком, который ему небезразличен.
Пожалуй, все-таки не стоило этого допускать, но Рокэ предпочел пустить все на самотек, впервые заметив, что Арно явно набирается храбрости что-то сказать или сделать и чересчур старательно - а потому совершенно безуспешно - пытается это скрыть. Он привык, что Арно приходит с чем-то важным именно к “дяде Росио”, когда у него есть такая возможность; кто бы мог подумать, что в этот раз в категорию важного попадет сам Рокэ.
Пожалуй, стоило остановить Арно, когда тот все-таки набрался храбрости и предпочел действия разговорам - на берегу озера, куда они пришли поупражняться в фехтовании вдали от людей. Воскликнуть с шутливым негодованием: “Виконт, что вы себе позволяете!” или мягко, но решительно отстраниться - не отталкивая, но давая понять, что Арно переступил грань, которую переступать не следовало.
Но когда Арно - встрепанный, запыхавшийся, раскрасневшийся - вдруг вцепился в ворот его рубашки и бросился в поцелуй, как в омут с головой, - Рокэ вдруг вспомнил себя, такого же юного и отчаянного, незадолго до отъезда в Лаик.
Он точно так же весь день набирался храбрости и планировал, как под каким-нибудь надуманным предлогом придет к тому, другому Арно. Как поцелует, потому что тогда ему казалось - легче в случае чего попросить прощения, чем спрашивать разрешения.
Как опустится на колени и, закрыв глаза, будет тереться щекой о пах, пока его голову не оттянут за волосы, заставляя на себя посмотреть. Проведут подушечкой большого пальца по открытым губам. Позовут по имени - не “Рокэ”, но “Росио”.
Он точно так же все-таки решился на поцелуй - но опуститься на колени ему не позволили.
Маршал Арно тогда не отчитал его, он и слова ему не сказал - но молчание и тяжелый, выразительный взгляд говорили больше любых слов. В этом взгляде юный Росио прочитал разочарование и жалость - и долго не мог понять, что из этого расстроило его больше.
Конечно, младший Арно - не юный Росио; отказ если и расстроит его, то ненадолго. Потом он найдет себе ровесника в Лаик, или сблизится с кем-то из офицеров в Торке, или вовсе решит, что предпочитает дам, а юношеская влюбленность в “дядю Росио” (да и влюбленность ли это?) останется мимолетным воспоминанием.
Но все равно Рокэ не находит в себе сил отказать. Перехватив инициативу, он целует Арно так, как ему самому двадцать лет назад хотелось, чтобы поцеловали его, пытается сказать этим поцелуем: “Я здесь, я с тобой, я не оттолкну”... и тут же понимает, что ошибся.
Арно - желанный ребенок, выросший в любви, - знает, что его не оттолкнут. Он не будет опускаться на колени и смотреть снизу вверх, ожидая, позовут ли его по имени, не будет бороться за крохи чужого внимания. Он целует, потому что хочет целоваться, потому что ему шестнадцать лет, потому что это последнее лето безграничной свободы в его жизни, и он хочет выпить эту свободу до капли.
Уступая юношескому пылу, позволяя опустить себя в густую траву, помогая неловким пальцам Арно распутать шнуровку на его бриджах, Рокэ вдруг понимает, что ужасно завидует самому младшему Савиньяку.

Анон

Re: ОЭ-фест

1. Вальдмеер. Один из них попал в плен, и противники дарят его другому для сексуальных утех и извращений. Кто будет снизу, воспользуются ли пленником или откомфортят, на выбор автора.

3. Гетеро изнасилование с любым/любыми из положительных персонажей канона. Без жести, ачетакова. В зависимости от статуса дамы потом или заплатить или кхм... позаботится

Вбоквелл к исполнению про Улу и Вальдеса, навеяно обсуждениями о том, что у все-таки них БЫЛО во время плена
Таймлайн незадолго до побега (хотя возможно, что побега в этой вероятности и не будет)

Вальдмеер, гет, немного дарк!Вальдес, фем!Кальдмеер, NC-17

▼2300 слов⬍

Вальдес врывается к Уле, против обыкновения, без того, чтобы стучать и ждать, когда откроют. Он в ярости. Дверь отворяется от удара, кажется, вырывает внутренний крючок. Пленницы смотрят на него, безмолвно застыв. Ула сидит в кресле, на коленях раскрытая книга. Рыженькая вестовая замерла рядом, лицо взволнованное, почти испуганное.

— Что-то случилось, господин вице-адмирал? — холодно спрашивает Ула, и Вальдес срывается.

— Да, Леворукий и все его кошки! Ваша шпион была поймана в порту! — он вглядывается в лицо Улы, но оно неподвижно. Слишком неподвижно. — Не хотите ли сказать мне, что именно она там должна была высмотреть? План расположения складов? Количество кораблей? Может, что-то еще?

Он подходит к Уле, нависает над ней, сидящей в кресле.

— Не хотите ли узнать, что сделали с вашей «ведьмой»? — спрашивает, почти ласково, страшно. У капитана Кальдмеера дергается щека, перечеркнутая шрамом — как Вальдес успел заметить, так бывает при сильном волнении. — Или рассказать, как часто вы предпринимали вылазки, и каким образом выходили из дома? Нет, — останавливает он Улу, когда та, кажется, собирается что-то ответить. — Лучше скажите мне главное — чего ради я забочусь о вас и ваших людях?

Он резко разворачивается и отходит к камину. Смотреть на Улу нет сил. Ответа на последний вопрос он и сам не знает, и маловероятно, что кто-нибудь смог бы правильно на него ответить.

— Что с Лоттой? — после напряженного молчания спрашивает Ула. И Вальдес усмехается — все-таки назвала сразу по имени. Не видит причин претворяться, что не знала о происходящем.

— Отымели всем флотским экипажем и повесили за ноги, — он слышит выдох свозь сжатые зубы, треск ткани, оборачивается, успевая заметить, как Ула зажмуривается, на лице страдальческая гримаса. Впрочем, она тут же берет себя в руки.

— О, Создатель! — восклицает Вальдес, сдерживая смех, который, наверное, может показаться нервным. — Да в доме ваша Лотта! Сидит под замком, целая и невредимая. А то, что я сказал, ожидало бы вас, если бы ее поймал кто-то другой.

Руки подрагивают от ярости. И страха. Потому что ему сильно повезло, что «ведьму» узнали в лицо и поймали в порту его офицеры. И немедленно доставили обратно к Вальдесу, не оповещая никого. Потому что узнай Альмейда, по чьему приказу велась разведка...

— Спасибо, — словно через силу говорит Ула. — Могу я ее увидеть?

Он сам отводит Улу к попавшейся «ведьме» и обратно. Отныне режим содержания пленниц ужесточается. Они больше не могут спокойно передвигаться по дому, и двери в их комнаты заперты, а в доме Вальдеса появляются солдаты из берегового экипажа.

Вечером Улу приводят к Вальдесу. Она шагает через порог, прямая, гордая. Позади нее солдат и горничная с ее немногочисленными вещами.

— Проходите, капитан Кальдмеер, — говорит Вальдес самую чуточку насмешливо. Причем смех этот, если уж на то пошло, над самим собой. — Теперь вы будете жить здесь. Вам нравится обивка стен? Ее выбирала моя тетушка. Если вас не устраивает, вы всегда можете приказать ее поменять.

Ула осматривается, понятно, что никакое убранство ее не интересует. Они в гостиной, отсюда открываются выходы в кабинет и спальню. Когда вещи убирают, а солдата Вальдес отпускает, Ула все еще молчит. Стоит, не садится в кресла. В те самые, где он держал ее на своих коленях. Ждет. Прикидывает, вероятно, какой шаг сделает Вальдес.

— Прошу вас, — Вальдес указывает на кресло по другую сторону столика. Когда Ула в него опускается, сам садится напротив. От утренней ярости уже остался лишь пепел, но стоит ему снова вспомнить, как лишь чудом вышло так, что новость не достигла ушей Альмейды, как она снова жгучим огнем вспыхивает в груди.

— Я довольно вас берег, — прямо говорит он Уле. Та заслуживает честности и слов, пусть и страшных, но не прикрытых иносказаниями. — Вы же ударили в спину. Знаю, вам безразлично, были бы у меня неприятности из-за вашей вылазки, или нет. Но я дал вам всем свою защиту и безопасность, а вы... Говорили о том, что благодарны.

— Я думаю, вы можете понять причины того, что мы так поступили, — тихо говорит Ула. В ее голосе Вальдесу мерещатся отголоски грусти.

— Тогда и вы постарайтесь меня понять, — отрезает Вальдес, не давая своему мягкому — кто бы мог подумать! — сердцу нашептать ему о том, что Улу лучше бы вновь отвести в прежнюю комнату и... Нет, встряхивается Вальдес, дороги назад нет. — Вы будете жить здесь, делить со мной постель. Если вы вздумаете что-то... Вспомните, что тут живут и ваши «ведьмы».

За окном сгущаются сумерки. Пламя свечей дрожит, их золотые огоньки точками отражаются в стекле. В неверном свете Вальдес вглядывается в лицо Улы — ему кажется, что выражение его меняется ежесекундно, но на самом деле это лишь игра теней.

Он поднимается и подходит к ней. Протянуть руку и дотронуться кажется почти кощунством, но он преодолевает слабость. Беречь ее и ждать неведомо чего он больше не станет.

Плечо под сукном мундира худое и костлявое. Вальдес ведет ладонью к шее, зарывается пальцами в волосы на затылке. Ласкает удивительно мягкие пряди, потом, потянув за них, заставляет запрокинуть голову. Капитан Кальдмеер — Ула — встречает его взгляд своим, не дрогнув. В серых, как зимнее море, глаза не вызов, но твердое обещание выдержать все.

Вальдес хочет поцеловать ее тонкие, сжатые в линию губы, проследить кончиком языка нить шрама на щеке, заставить разгладиться скорбные морщинки в уголках рта. Но он только прижимается губами к тонкой коже чуть выше края воротника. Ула вздрагивает и снова замирает.

Он начинает раздевать ее тут же, в кресле. Петли на воротнике тугие, приходится дергать, чтобы протолкнуть через них крупные круглые пуговицы. Руки Улы лежат на подлокотниках, она не помогает Вальдесу ни движением.

— Вы как будто в броне, — говорит Вальдес, когда, наконец, расправляется с застежками. Подхватывая под мышки, заставляет ее встать на ноги. Ведет ладонями по плечам, под мундир. Тело горячее, худое, а ткань сорочки такая тонкая... Дыхание перехватывает, в низу живота начинает теплеть разгорающееся желание.

Мундир он с Улы стягивает, как будто выковыривает устрицу из ее жесткой ракушки. На ней еще остались штаны, сапоги, рубашка... Но прежде чем продолжить ее разоблачать, Вальдес позволяет себе насладиться передышкой — кладет ладонь на холмик груди, сжимает раз, другой, сначала нежно, потом сильнее. Слушает, как Ула резко выдыхает сковозь зубы.

Груди у нее маленькие, но аккуратные. Она не носит ни бинтов, ни корсетов, не нуждаясь в них. Вальдес не обделяет вниманием и вторую — они скрываются под его ладонями полностью. Хочется прикоснуться не через ткань, и он лезет рукой в вырез рубашки, но тот слишком мал, и Вальдес в раздражении дергает подол, чтобы вытащить его из-под пояса штанов. Это трудно, и он бросает.

— Пойдемте в спальню, — говорит Вальдес, беря ее за руку. И Ула идет за ним, как могла бы идти новобрачная. Смешно, с их «свадьбы» прошло уже несколько недель.

Звук их шагов тонет в ворсе ковра, огонь свечей колеблется, и Вальдесу вдруг кажется, что сейчас происходит что-то очень важное. Что-то, разделяющее все, что происходит, на до и после.

Кровать старинная, с резными столбиками, с балдахином, свисающим шелковыми кистями. На ней зачинались, рождались и умирали не одно поколение рода Вальдесов. Когда-то ее привезли с самой Марикьяры.

— Садитесь, — говорит Вальдес, и опускается у ног Улы. Берется за ее ступню — она все еще в тех же самых сапогах, в которых ее выловили из воды. От морской соли они пострадали, как, впрочем, и мундир, но она упорно отказывалась от замены. Стягивает, приходится постараться. Ула держится за край кровати руками, хмурясь, смотрит, как Вальдес, избавив ее от обуви, а следом и коротких чулок, ласкает в ладонях ее стопу.

Нога у нее под стать ее росту, но все-таки женская. Вальдес проводит большим пальцем по косточкам, щекочет подъем стопы, потом скользит рукой выше, под штанину.

Чтобы снять их, Уле приходится снова встать. Вальдес расшнуровывает пояс, встав близко-близко. Это не совсем удобно, зато он может вдыхать запах ее волос и чувствовать ее тело так близко. Потом он спускает их с бедер, попутно оглаживая ладонями. Ткань рубашки все еще закрывает Улу, и, прежде чем толкнуть ее на кровать, он задирает подол сзади.

Так удобнее стянуть всю лишнюю, абсолютно лишнюю сейчас одежду. Вальдес отбрасывает ее куда-то на пол и замирает. Ула, сидящая сейчас перед ним на постели, абсолютно прекрасна. Она не прикрывает наготу руками, сидит, опершись на руки и согнув колени. Светлые волосы растрепаны Вальдесом. Она смотрит спокойно и тяжело. Со своей одеждой Вальдес расправляется в рекордные сроки.

Потом, не торопясь приблизиться, поворачивается под взглядом Улы. Он красив, и знает это, но сейчас как никогда хочется увидеть хоть какую-то реакцию. Ула чуть расширяет глаза и тут же снова надевает ледяную маску. Вальдес ловит направление ее взгляда и ухмыляется — хоть что-то смогло произвести на нее впечатление. Проводит рукой по налившемуся кровью, перевитому венами члену, который уже стоит в боевой готовности. Конечно, он не такой крупный, как у Рамона, но Уле, к счастью, не придется сравнивать.

Вальдес опускается на край кровати, ловит стопу, притягивает к себе. Ула теряет равновесие, падает на спину, смотрит расширившимися глазами, как он прижимается губами к щиколотке.

У нее восхитительные ноги, длинные, стройные. По ним хочется скользить ладонями все выше и выше, их хочется закинуть себе на плечи и целовать, пока... Вальдес обрывает мысль, еще не время.

Он целует колено, потом, поднимаясь выше, бедро, мягкость живота, прикусывает маленький сосок. От ее тихого шипения идут мурашки по телу, а член дергается. Вальдес, до сих пор удерживающий вес тела на руках, опускается на Улу. Расталкивает коленями ноги. От нее, едва дышащей под его тяжестью, захватывает дух.

Он лезет пальцами между ее бедер, ныряет в горячее, гладкое. Протолкнуть палец внутрь удается с трудом, слишком узко, слишком сухо. А Ула в это время резко втягивает воздух, тело под Вальдесом как будто каменеет.

— Не может быть, чтобы вы ждали меня, — шутит он, сам не веря в свое предположение.

— Не ждала, не льстите себе, — бросает Ула, и Вальдес видит — лжет.

Он смеется, шалея от такого подарка. Моя, только моя, бьется мысль.

Он поднимается с Улы, садится на пятки между ее разведенных ног, комкает одеяло, чтобы приподнять ее бедра. Раздвигает пальцами шелковые складочки, смотрит на узкое отверстие. Палец приходится смочить слюной, чтобы он вошел внутрь. Внутри горячо, стенки сжимаются, плотно обхватывают, и Вальдес стонет, представляя, как плотно сжимать будет там не палец, а чему-то большее. Он толкается несколько раз до самых костяшек, потом пытается добавить второй. Выходит далеко не сразу. Два входят уже очень туго, бедра Улы подрагивают, когда он с усилием проталкивается.

— Я буду осторожен, — обещает он Уле. — Мы сделаем это постепенно...

Приходится повращать пальцами, прежде чем в Уле становится хоть чуточку свободнее. Третий Вальдес решает не добавлять — пальцы у него широкие, и этого должно быть достаточно.

Головка истекает каплями смазки, и Вальдес собирает их пальцем, размазывая по всей длине.

— Сейчас потерпите, потом будет легче, — обещает он, снова опускаясь на Улу.

Попасть внутрь с первого раза не выходит, а потом Ула шипит и дергается, и Вальдес с силой толкается. По ощущениям, войти получается едва на длину головки, и он продолжает толкаться, придерживая за бедра. Ула под ним тяжело дышит, смотрит куда-то мимо, запрокинув голову к потолку. Вальдес целует ее лицо, продолжая вбиваться.

От болезненной тесноты и долгого ожидания заканчивает он очень быстро. Выплескивается в нее со стоном, потом бессильно опускается, уткнувшись носом Уле в шею.

— Сейчас отдохну и продолжим, — радует он ее, зная, что Ула, вероятно, думала, что на этом ночь закончена.

Второй раз получается дольше. Он ставит ее на локти и колени. В такой позе не видно лица, но зато он может смотреть, как член входит. Складки покраснели, на бедрах с внутренней стороны видны следы крови.

Сперва удается засунуть неглубоко, как в первый раз, потом он берет ее обеими руками за бедра и с силой натягивает на себя. Руки Улы подгибаются, она падает лицом в подушку, выдыхает рвано. Пытается уйти от вторжения, инстинктивно, бесполезно. Вальдес обхватывает бедра крепче, толкается до упора — все равно выходит лишь на половину длины. Ула рвется вперед, от него, вытягивая и пытаясь свести ноги.

— Куда вы убегаете, — смеется Вальдес. — Нет, так не пойдет!

Он подтаскивает ее к краю кровати, опускает ее ноги на пол. Теперь убежать у нее не получается.

Вальдес берет ее так долго, как может. Перед глазами ее белая спина, лицо в пол-оборота, глаза у нее зажмурены. Она содрогается от толчков и дышит в такт. Вальдес шарит ладонями по ее телу, сжимает грудь, потом снова бедра. На тонкой коже расцветают красные пятна, которые вскоре нальются синевой. Когда перед его глазами расцветают вспышки, а удовольствие становится невыносимым, он кусает ее за плечо, чувствуя, как рот наполняется солью.

Потом они отдыхают. Ула заползает на кровать и лежит на боку, спиной к Вальдесу. Он накидывает на нее край одеяла, она не шевелится. Может быть, она спит, Вальдес не проверяет. Сам он лежит, слушает тишину.

Под утро он просыпается, чувствуя теплое тело в своих объятиях. Член полувставший, и он очень заинтересованно прижимается к мягким ягодицам. Вальдес на пробу толкается несколько раз, проезжаясь между половинок. По тому, как изменяется дыхание Улы, он понимает, что та не спит.

— Знаете, — шепчет он ей на ухо, — если бы вы были мужчиной, у меня все равно не было бы шансов перед вами устоять. Но тогда нам пришлось бы заниматься любовью по-гайифски...

Он дразняще проводит пальцем по сжатым мышцам, а потом скользит в то, другое отверстие. Пальцы входят легко, во влажное, в Уле хлюпает, когда он вытаскивает. Вальдес придирчиво осматривает испачканные пальцы — вытекающее семя окрашено в розоватый.

— Ничего, это только в первый раз так, — утешающе говорит он в затылок Улы. — Вот сейчас уже будет легче.

Вальдес толкается легко, сейчас Ула раскрытая, мягкая, скользить в ней, по собственному семени — одно удовольствие. Ула почему-то дергается от проникновения, едва слышно стонет. Вальдес гладит ее по груди, животу, пока мерно движет бедрами.

После он силой переворачивает ее на спину. Смотрит в измученное, посеревшее и осунувшееся за ночь лицо. Губы у нее искусаны в кровь.

Просит: — Посмотрите на меня.

Та не реагирует.

— Ула, — громче говорит Вальдес. Потом: — Капитан Кальдмеер!

Она распахивает глаза. На дне зрачков страдание и усталость, но она их смаргивает, и отвечает взглядом на взгляд — прямо, жестко.
Вальдес улыбается, в груди что-то трепещет, радостно и больно.

— Отдыхайте, до вечера я вас не потревожу, — говорит он, прежде чем в мимолетной ласке коснуться ее волос.

Анон

Re: ОЭ-фест

3. Гетеро изнасилование с любым/любыми из положительных персонажей канона. Без жести, ачетакова. В зависимости от статуса дамы потом или заплатить или кхм... позаботится

Как определяется положительность?

Анон

Re: ОЭ-фест

30. Леонард омега. Леопольд пытается воспользоваться этим для для карьеры сына и личных целей, подсовывая его нужным людям во время течки. Можно еще и Леонарда упорного грустного натурала при этом.

очень по мотивам заявки, Лионель/Леонард, 500 слов

▼Скрытый текст⬍

— Знаете, мне даже интересно, как это видел ваш отец. Чего он ждал, подсылая вас ко мне в течке?

Леонард ничего не отвечает. Отец решил, что сможет переиграть Лионеля Савиньяка. Загнать оленя и подстрелить. Было очевидно, что у него не выйдет — Леонарду очевидно: отец был обычным человеком и не осознавал, что дар его сына слабый. Он не Алва, который умеет подчинять не то что запахом — взглядом.

Сильнее всего Леонарду хочется стать обычным, потому что как Алва ему не стать. Это желание, безусловно, не делает его привлекательнее и соблазнительнее.

Савиньяк встает с кресла и подходит ближе. От него слабо пахнет благовониями того рода, что жгут в олларианских церквях. Это успокаивает, хотя не должно.

— Что я потеряю от рыжих волос и вашего запаха — не скрою, приятного — голову? — насмешливо спрашивает Савиньяк. — Что страстно возьму вас на своем рабочем столе? Что у нашей связи будут последствия, и можно будет вечно держать меня на крючке?

Леонард опускает голову. Ему душно и гадко от себя, от влаги между бедер, от пульсирующего жара в паху.

— Вы сами знаете, граф. Не нужно унижать меня еще сильнее.

Они стоят очень близко. «Прикоснись ко мне, мой отец так хочет этого», — думает Леонард. Но Савиньяк даже не пытается. Возможно, он уже оставил на ком-то свою метку?

— Знаю. И это очень, очень наивно, Леонард. Я ведь могу называть вас так? Думаю, что, учитывая все обстоятельства, могу. Но не думайте, что я хочу вас унизить. С этим вполне справляется ваша семья.

Рывок — и Савиньяк притягивает Леонарда к себе. Он шумно вдыхает его запах, сладкий, тягучий, как патока, совсем обычный, у большинства омег именно такой. Леонард чувствует томящее предвкушение, так полагается. Он не пытается отстраниться, потому что все ждут от него покорности.

— У меня имеется к вам встречное предложение, Леонард, — шепчет Савиньяк, и его горячие губы почти касаются щеки. — Я изображу к вам интерес. Сделаю вид, что повелся. Можете сказать отцу, что я трахнул вас и хочу еще. Вас оставят в покое, вам больше не нужно будет предлагать себя другим. Взамен же…

Леонард с трудом подавляет стон. Ему не нравится эта близость и в то же время хочется еще.

— Взамен вы поможете мне, — продолжает Савиньяк.

— Как я могу вам помочь? — с трудом выговаривает Леонард.

Он устал жить в бесконечно отупляющем стыде, и если из этого есть выход, любой…

— О, мне нужен от вас сущий пустяк.

Савиньяк усмехается, и его дыхание щекочет шею.

— Расскажите о планах вашего отца на Надор. О его сговоре с Колиньярами. О прочих любопытных мелочах, что сможете вспомнить. Информация, Леонард. Больше мне ничего от вас не нужно. А вам определенно требуется защита, и я вам ее предоставлю.

«Он хочет, чтобы его запах остался на мне, — вдруг понимает Леонард. — Чтобы умеющие чувствовать узнали про нас, чтобы отец поверил».

Отказа Савиньяк не примет.

— Я согласен.

— Благодарю вас.

Савиньяк больше не прижимается, отходит в сторону. Он спокоен, однако на его щеках легкий румянец. Почему-то Леонарду это льстит.

— Улыбнитесь же. У нас с вами получится взаимовыгодное сотрудничество, господин Манрик. Вот увидите.

Это предательство, это еще один капкан, но по крайней мере его Леонард выбрал по своей воле. Он улыбается.

Анон

Re: ОЭ-фест

Исполнение заявки пятого тура:
220. Кальдмеер - Повелитель Волн. В иерархии астэр Повелители важнее вассалов. Кэцхен переходят на сторону Олафа, дриксенцы побеждают, флот Альмейды относит штормом. Раненый Вальдес в плену у Олафа. Кэцхен вьются вокруг Кальдмеера, он не понимает, что происходит.

Отклонение от заявки: Кальдмеер таки Повелитель Ветра. Джен, рейтинг детский. Осторожно, плохой конец. 3900 слов.

▼Четыре смерти Ротгера Вальдеса⬍

1

— Проклятье, да где Альмейда! — капитан Гонсало Ортега с досадой махнул марсовому, посылая его обратно наверх. Дым от горящей по левому борту «Марагоны» закрывал обзор, но сквозь черные клубы тут и там вспыхивали залпы дриксенских линеалов. Сверху матрос видел шестнадцать вражеских вымпелов — и ни одного алого райоса за мысом.
— Там, где он нужнее, — бросил капитану Вальдес. — Видно, «гусям» не понравился наш прием, и они отправили десант в Шмутце. Пусть альмиранте топит солдат, без них Хексберг не взять. А мы тут отобьемся.

Ортега с сомнением покачал головой. Сражение шло пятый час. От дюжины линеалов, перекрывших вход в Хексбергскую бухту, осталась половина; из малых кораблей уцелело только три. Линия дриксов было вдвое плотнее, и «Астэра» вертелась среди обломков снастей, плюясь ядрами то в одного, то в другого противника.

— Капитан! — подбежавший лейтенант закашлялся от дыма. — Вторая палуба докладывает: чугун весь вышел.

Вальдес тихо выругался. «Астэре» больше нечем стрелять. Несколько минут — и дриксы поймут, что у Закатной твари выпали зубы.

— Заряжайте картечь! — приказал он артиллеристу. Затем кивнул в сторону потрепанного боем линеала, поясняя свое намерение капитану: — Вон у той посудины фальшборта как решето.
— Достанем?
— А мы ближе подойдем, — усмехнулся Вальдес.

Помощники разнесли безумный приказ, заскрипели снасти над головой. «Астэра» высунулась из линии, поймала ветер — сегодня он бесновался не на шутку — и пошла перед строем вражеских кораблей на расстоянии полуперестрела, будто дразня. В бортах линеалов заворочались пушки. Одно ядро со свистом пронеслось над палубой, перелетело и выбило фонтан зеленой воды. Другое ударило в корму, разнеся в щепки остатки фальшборта. Корабль, указанный Вальдесом, стремительно приближался. Безголовая носовая фигура на нем сжимала в руках половину солнечного диска. На шканцах суетились люди.

— Эй, «Солнечное сияние»! — прокричал им Вальдес. — Идите-ка туда, где солнце не светит!

Нижние палубы грохнули картечью. Ответный залп «Сияния» не стал для «Астэры» последним только потому, что она легла в крутой разворот.

— Бешеный! — прокомментировал капитан, ухватившись за леер от такого маневра, и тревожно оглянулся на горящую «Марагону». Матросы сыпались в воду. — Спустить шлюпки, подобрать людей!

Не успели. Огонь, видимо, добрался до крюйт-камеры. Взрыв заглушил даже пушечную пальбу. Столб огня достал низкое небо над бухтой, и трехпалубный линеал, сестра-близнец «Астэры», завалилась набок и стремительно затонула.

— Ротгер, — прорычал Ортега, — надо отходить под прикрытие береговых батарей. Боеприпасов нет, линию не удержим, и прилив начинается.
— Нет, — огрызнулся Вальдес. — Дриксы фарватер не знают, а я им показывать не собираюсь. Пусть Пауль побережет порох. Он сегодня еще пригодится.

Залпы дриксов стали реже. Разбросанные по всей ширине бухты остатки эскадры Вальдеса требовали прицельного огня, и «гуси» не тратили ядра зря. Линия расступилась и вновь сомкнулась, выпустив еще один неповрежденный корабль. Он устремился туда, где зияла брешь от ушедшей под воду «Марагоны».

— Эномбрэдастрапэ! Обойдут нас с юга и поставят в два огня, а нам и ответить нечем. Вальдес, отходим в бухту?!
— Нет! — Бешеный, как есть Бешеный! — Убрать такелаж, марсовых стрелков наверх! Команде готовиться к абордажу!

Вальдес ослепительно улыбнулся, но в глазах его горел злой огонь Он перевязал косынку, пряча растрепанные кудри.

— Удивим «гусей», а, Гонсало? Заберем у них эту красотку. Как в восемьдесят третьем, помнишь? Как бишь ее зовут?
— «Гнев Господень», — вражеский борт был так близко, что название легко читалось даже в пороховом дыму.
— Гнев — это мне подходит, — не переставал скалиться Вальдес. Он принял у кого-то саблю, провернул ее движением кисти, взял вторую. — Отходи, как закончим. Прощай, «Астэра»! Твой верный возлюбленный тебя покидает! Но у тебя кончились ядра, а я скорее сдохну, чем пущу дриксов в бухту.

2

Руки стянули за спиной ремнем, ноги крепко привязали к ножкам стула, и от этого смотреть вверх было неудобно. Но именно поэтому Ротгер Вальдес упрямо смотрел наверх, на расписной потолок адмиралтейства. Плафон в центре потолка украшали фигуры Анэма и Унда. Вспомнилось, что незадачливый художник сначала изобразил Владыку Волн в окружении лебедей, а потом записывал их дельфинами и чайками. А может, мастер был алисианец и сделал это нарочно. В любом случае моря он не понимал, иначе бы не изобразил Ветра и Волны на равных. Ветер для моряка — живое существо, он как конь, иногда послушный, а иногда норовистый, его можно укротить, с ним можно договориться. А волны холодны и равнодушны, ничего не просят и ничего не сулят, кроме гибели…

Ротгеру Вальдесу не выпало погибнуть в ледяных водах Хексбергской бухты. Когда он пришел в себя, то долго не мог понять, где находится. Только по росписи потолка и догадался, что в одном из залов адмиралтейства, куда стащили койки и устроили лазарет. Лекарь говорил на талиг, но не ответил на вопросы, а позвал солдат в иссиня-черных мундирах. Те вытащили Вальдеса из постели, приволокли сюда и привязали к стулу. Ладно хоть умыться и одеться перед допросом позволили.

Вальдес почесал подбородок о плечо: а вот побриться ему не разрешили. Он попытался представить, сколько дней пролежал, если щетина так отросла. Кроме боли в ребрах он ощущал противную сухость во рту и смутно припомнил, что его поили маковой настойкой.

Наконец, звук открывшейся двери и шаги отвлекли Вальдеса от созерцания живописи.

— Добрый день, господин Ротгер Вальдес, — у вошедшего был заметный дриксенский акцент, — я адмирал цур зее Западного флота Его величества Готфрида Олаф Кальдмеер.

Адмирал занял стул возле стола в десяти бье от связанного пленника.

— Мы знакомы, — спокойно ответил Ротгер. — Встречались прежде.
— Правда? — худой дрикс склонил голову, и Вальдес заметил, что щеку пересекает белый шрам.
— Да, четыре года назад к югу от острова Страббе. Мне, право, обидно, что вы забыли.
— Действительно, — кивнул Кальдмеер. — Я вряд ли это забуду, но у Страббе я не видел вас лицом к лицу. У меня есть несколько вопросов, полагаю, вы на них ответите. Но сначала я считаю нужным ответить на ваши. Вы шесть дней пролежали без сознания.

Вальдес старался сидеть прямо, несмотря на ноющие ребра.

— Хексберг взят. — А вот не пустить в голос горечь не вышло. — Как это произошло?
— Авангард кесарского флота встретился с Хексбергской эскадрой у входа в бухту. Два десятка кораблей под вашим командованием оказали столь отчаянное сопротивление, что я принял решение провести высадку южнее. Кордебаталия ушла прикрывать десантную операцию и встретила эскадру адмирала Альмейды, что было для меня полной неожиданностью. На открытой воде семьдесят вымпелов отправили бы нас на дно. К счастью, мы смогли использовать неожиданно переменившийся ветер. Он прижал талигойские корабли к мелям Энтенизель, где они не угрожали десанту и потеряли в маневренности, став хорошей мишенью для пушек.

Кальдмеер рассказывал степенно, не упиваясь победой и отдавая должное противнику, но Вальдесу пришлось прикусить щеку изнутри, чтобы прогнать влагу из глаз.

— Большую часть затопили, взяли четыре приза. Дюжины две кораблей прорвались и ушли в открытое море. Шквальный ветер к ночи перешел в шторм, но солдаты успели сойти на берег. Двойной штурм, с моря и с суши, к рассвету увенчался успехом. Хотя потери в морской битве превысили мои ожидания, приказ кесаря исполнен и Хексберг возвращен в Дриксен.
«Только до весны», — подумал Вальдес. — «Потом Талиг приведет сухопутную армию. А всю зиму город будут держать дриксы».

— Полагаю, город еще сопротивляется? Вы заняли адмиралтейство, а не особняки. Боитесь спать в чужих постелях?
— Сопротивление населения было бы сильнее, господин Вальдес, будь оно одной крови с погибшими моряками. Южный флот выгоден Талигу тактически, но стратегически я бы не назвал это хорошим решением. Южане — превосходные мореходы, ваши обычаи кровной мести тоже известны. Но те, кто мог бы мстить, тоже остались на юге, не так ли?

«Не все», — мысленно ответил Вальдес, но промолчал.

— Возможно, вы хотите узнать судьбу своих товарищей? Марикьярские команды неохотно сдавались в плен, однако несколько сотен человек вернулись в Хексберг. Они содержатся в городской тюрьме. Высшие офицеры повешены по закону войны, остальные получают провиант и лечение.
— Первый адмирал Рамон Альмейда?
— Его флаг оставался на вашем флагмане, когда тот уходил на дно.
— Значит, Филипп тоже... Себастьян Берлинга, авангард?
— Среди пленных его не было. Авангард всегда несет наибольшие потери, как вы понимаете.
— Антонио Бреве?
— Бреве… Да, единственный из флотского командования оказался в плену. Его выловили из воды без чувств и свое звание он назвал, когда очнулся. Я отдал приказ его повесить.
— Хулио Салина?
— «Марикьяра» подняла флагманский штандарт после гибели «Франциска Великого». Она прорвала наш строй и увела остатки флота в открытое море. Если они пережили шторм, должны быть живы. Вероятно, в союзной Талигу Ардоре.
— Пауль фок Таннер, командир гарнизона?
— Повешен.
— А… Рубен Аррохадо?

Кальдмеер свел светлые брови.

— Не припомню этого имени в списках высшего командования, которые хранились в вашем адмиралтействе. Могу только поручиться, что среди повешенных его нет. — Он повернулся к столу, взял перо и бумагу. — Я прикажу выяснить его судьбу. Вы помните, на каком корабле он служил?
— На «Каммористе».

Дриксенский адмирал старательно записывал, и Вальдесу стало смешно и горько. Он узнал малахитовую чернильницу из кабинета альмиранте. Если уж дриксы решили допрашивать его под запись, могли бы привести в кабинет, а не тащить оттуда письменный прибор. «Всё-то у этих “гусей” через жопу», — подумал он, прогоняя острое, болезненное чувство утраты. «Рамон, Рамон, как же так! Это я должен был умереть там, а ты — победить». Снова предательски защипало в носу. Ротгер вздернул подбородок. Ни один «гусь» не увидит его отчаяния. Бешеный Вальдес будет смеяться.

— Я соврал, не трудитесь. Нет никакого Рубена.
— Соврали? Зачем?
— Хотел проверить, не врете ли вы.

Кальдмеер отложил перо.

— Я, знаете ли, тоже потерял боевых товарищей. Прорыв в бухту Хексберг стоил жизни командующему авангардом вице-адмиралу Доннеру. Он был одним из лучших людей, кого я знал.
— И шести линеалов, — осклабился Вальдес. Ему не нужно было сочувствие врага, и ответной любезности он также не обещал.
— Восьми. Еще два затонули под огнем бастионов, прикрывая проход к порту. Это случилось уже после вашего пленения.
— Так почему же я жив, а не болтаюсь в петле на радость воронам и на устрашение местным жителям? Вы хотите узнать у меня что-то важное, о чем отказался говорить Тоньо Бреве? Эм, не тратьте время, господин Кальдмеер.

Вторая улыбка вышла увереннее и жестче.

— Господин Вальдес… — вражеский адмирал выглядел растерянным и трогал шрам на щеке. — Дело в том, что за вас попросили… Очень просили оставить вас в живых.
— Кто?
— Этот вопрос я и хотел вам задать.

Адмирал отнял руку от лица и поманил кого-то из-за спины пленника. Сзади обдало холодом, короткие зимние занавески на окнах взметнулись от сквозняка, хотя Вальдес точно знал, что окна законопачены до весны. Еще несколько человек, все на вид северяне, окружили адмирала цур зее. Некоторые были во флотских мундирах, другие в штатском. Совершенно седой человек, очень похожий на Кальдмеера, устроился у стола с большой лупой, как будто не желал прерывать важного занятия. Женщина со светлой косой села рядом, сложив натруженные руки на переднике. Красивый лейтенант попытался поцеловать адмиралу руку, но тот ее отдернул. Воздух в комнате наполнился морским бризом. Где-то далеко зазвенели серебряные колокольцы, вызвав у Вальдес приступ головной боли.

— Вы знаете, кто перед вами?
— Вон того знаю, — Вальдес показал подбородком на осанистого старика в мантии. — Никак это сам кесарь Готфрид? Портреты ему безбожно льстят. Теперь я понимаю, почему вам пришлось выпрашивать транспорты у купцов: все золото короны ушло на придворных живописцев.
— Вальдес, — нахмурился Кальдмеер, — вы прекрасно знаете, что эти существа могут принять облик любого человека, даже мертвого.
— С чего вы взяли, что я это знаю?
— Местные жители рассказали о вашей связи с ведьмами. И сами ведьмы, будем называть их так, к вам неравнодушны.
— Ротгер дорог нам, — подал голос седой мастер, не отрываясь от увеличительного стекла. — Пощади его, Оле.
— Я люблю танцевать с ним, — девушка в венке из незабудок свесила босые ноги со стола.
— Он храбр, как лев, — усмехнулся незнакомец в мундире с серебряным шитьем. — И верен, как лебедь. Я бы сменял его на Бермессера.
— Он играет с нами…
— Он любит море…
— …мы любим его…
— …пощади, Повелитель!

Кальдмеер дернул щекой, и кэцхен умолкли.

— Ведьмы подчиняются вам, господин Вальдес? Вы им приказываете?
— Если бы я мог им приказывать, вы бы кормили крабов в Устричном море, — усмехнулся пленник. — Девочки никому не служат.
— Хм. Мне они сообщили другое. Якобы они наслали тот шквал, что обеспечил победу флоту кесарии.

Вальдес поерзал на стуле. Слишком сильно перетянутая ремнем левая рука начинала неметь.

— Кэцхен помогли вам утопить Альмейду?
— Так они утверждают. Я в этом сомневаюсь. Но я не желаю ни держать подле себя создания Врага, ни принимать от них помощь.
— Они не создания Врага, господин добрый эсператист, — процедил Вальдес. Мука неожиданного предательства была сильнее физической боли, и скрыть ее было труднее. — Просто эти девы всегда были… ветрены. Жаль, что вы не оцените шутку. Похоже, вы им приглянулись. Вы танцевали с ними? Дарили бусы?
— Нет! — смазливый лейтенант выступил вперед и с жаром принялся объяснять. — Так много кораблей пришло в залив, мы прилетели посмотреть на корабли. Было весело! А потом Олаф был ранен в бою, и мы почуяли кровь Повелителя. Мы не в силах его ослушаться. Мы сделали то, что пожелал Повелитель Ветра.
— Повелитель Ветра — соберано Кэналлоа, — ответил Вальдес. — Вы ошиблись.
— Нет…
— …нет!
— Мы помним его!
— Он не Ветер…

Дриксенский лейтенант неуловимо переменился и в следующее мгновение к Ротгеру шагнул сам Рокэ Алва.

— Рохелито, — сверкнула синими глазами кэцхен. — Ты ведь тоже из Ветров. Твой Повелитель здесь. Присягни ему кровью. Это правильно. Ты станешь сильнее.

Вальдес задрал голову на проклятый потолок, чтобы не видеть фальшивого Рокэ. Алва походил на нарисованного Анэма куда больше, чем «гусиный» адмирал. Впрочем, с кого художник рисовал Владыку Ветра, если не с соберано Алваро?
— К Леворукому в зад вашу присягу, — раздраженно сказал Кальдмеер, и «Алва» вновь превратился в дрикса и сел на пол у его ног. — Мне не нужны лживые клятвы, господин Вальдес. Я лишь хочу знать, как управляться с этой нечистью. Говорят, вам это удавалось.
— Оле, не ругайся, — тихо сказала светлокосая женщина, перебивая все грозное впечатление.

Вальдес не сдержал ухмылки. Похоже, кэцхен изрядно досаждали адмиралу.

— Вы хотите знать, как договориться с горными ведьмами?
— Да.
— Для начала купите жемчуг. Не скупитесь на хорошую нитку, девочки любят наряжаться. Поднимитесь на гору Хексберг к мертвой сосне. Заблудиться трудно, но если вдруг сумеете, вас проводит любой горожанин старше пятнадцати лет, — Вальдес прыснул, потому что дрикс снова записывал. — Повесьте жемчужные бусы и ждите встречи.
— А дальше? Что дают ведьмы в обмен на жемчуг?
— А дальше вас ждет танец среди звезд. Если девочкам понравится, обойдетесь без похмелья.
— Что за танец?

Непонятливость Кальдмеера веселила бергерскую половину Вальдеса, настойчивое желание загнать стихию в рамки пользы — раздражало марикьярскую. «Настоящий варит, дубовая голова». Его хотелось дразнить.

— Тот танец, господин Кальдмеер, которого вашей дорогой супруге не видать до весны. — Вальдес подмигнул светлокосой кэцхен. — А впрочем, не все дриксенские порты замерзают зимой. Может быть, в ваше отсутствие туда заходят корабли побольше.

Кальдмеер резко поднялся, и Вальдес невольно сжался в ожидании удара. Но дрикс удержал руку. Должно быть, принципы не позволяли ему бить связанного пленника.

— Я не женат. А это моя мать, — ледяным голосом сообщил он Вальдесу и бросил на светлокосую тяжелый взгляд. Женщина превратилась в девочку, захныкала, а седой мастер отложил увеличительное стекло и взял ее на колени. Ну и актрисы эти кэцхен! — То есть это ведьма.
— Если эта ведьма — ваша мать, то можете звать меня отчимом.

Ротгер понимал, что к концу допроса недосчитается зубов, не не мог остановиться. На скулах Кальдмеера играли желваки.

— Раз вы не хотите говорить, господин Вальдес…
— Помилуйте, я только и делаю, что говорю! Это вы не хотите слушать. Ладно, есть еще кое-что. Но это горным ведьмам слышать необязательно…

Он подался вперед, приглашая собеседника сделать то же, и Кальдмеер послушно наклонился. Вальдес усмехнулся про себя: дрикс все еще принимает кэцхен за людей и обманулся слишком легко. Вальдес вытянул шею, чтобы достать до аккуратно выбритого лица и торжественно поцеловал белый шрам. Кальдмеер в изумлении отпрянул.

— Что вы себе позволяете?
— Я подумал, что плевок оскорбит вас меньше. Я ошибся? Я исправлюсь.

Хоть во рту и пересохло, но плюнул он от души и очень метко. Пощечина, впрочем тоже была от души. Будь на адмирале перстень — разбил бы скулу. Смаргивая слезы, Ротгер заметил, как морщится противник. Он бы поставил десять таллов, что ранен тот был в правую руку.

— Ротгер Вальдес, именем Дриксен вы будет повешены завтра на рассвете как вражеский офицер в военное время. После ужина вас посетит священник. Можете написать родным, но предупреждаю, что письма будут прочитаны. Если озаботитесь завещанием, забудьте про дом в Хексберг — ваше имущество реквизировано для нужд Западного флота.
— Ай-яй-яй! Что же я оставлю своим шестерым внебрачным детям?
— Если бы вы спрашивали всерьез, — холодно взглянул Кальдмеер, собирая бумаги со стола, — я бы посоветовал вам оставить им добрую память об отце. Но с этим вы, пожалуй, опоздали.

3

Ожидать казни Вальдесу пришлось в одном из подсобных помещений, где раньше хранили карты. Дриксы боялись, что он сбежит, и подыскали комнату без окна. Ему вернули мундир, но не фамильное кольцо: видимо, лекарь позарился на изумруд и решил обокрасть палача. Вальдесу было плевать. Он съел ужин, послал к кошкам обоих священников: вражеского эсператиста и хексбергского «аспида», хотя последний был добрый малый и такого не заслуживал.

Пока горела принесенная к ужину свеча, Ротгер смотрел на пламя. Потом она погасла, оставив его в темноте. Растянувшись на топчане, он шевелил пальцами левой руки — в перетянутой на допросе кисти еще покалывало — и вспоминал тот последний совет перед битвой. Живые лица друзей проплывали во тьме: Рамон, Хулио, Бас, Тоньо, красавчик Филипп, которому так к лицу черно-белый мундир флаг-капитана… Все были уверены в победе, хотя и не беспечны. Хулио — тот вообще никогда беспечным не был, он, кажется, родился уже настороже. Может, поэтому и сумел уйти… У Талига было преимущество в вымпелах и неожиданности, опасность грозила только самому Ротгеру, который принимал на себя удар вражеского авангарда. А вышло так, что Ротгер — здесь, а они — в Закате. Он жалел, что не спросил про судьбу Гонсало с «Астэры», хотя что тут спрашивать — капитанов дриксы наверняка повесили. А ведь кинжал Рамона так и остался в дубовой панели кают-компании «Франциска». Райос поднят, но месть не свершилась. Беспощадный закон кровной мести будет действовать, пока проржавевшая сталь не выпадет из сгнившей доски…

Вальдес сел на постели, в бессильной ярости сжал кулаки. Он не хотел умирать, не отомстив! Но что он может? Даже явись сюда Леворукий и вложи ему в ладонь шпагу, что он сделает? Отправится в Закат чуть раньше, и не один, а с дюжиной «гусей». Хексберг же останется в руках захватчиков.

— Леворукий? Ты хочешь Леворукого? А на кого он похож? На твоего адмирала?

Перед глазами заплясали голубые искры, и невидимая ласковая рука легла Ротгеру на грудь. Кэцхен.

— Зачем пришли, предательницы? — спросил он без упрека. Глупо было злиться на стихию. Кэцхен никогда не клялись ему в верности. Он протянул руку во тьму, и ведьма сама подставилась под ласку.
— Мы пришли…
— Не сердись…
— …мы не могли ослушаться Повелителя…
— В нем кровь того, кто нас создал…
— Понимаю, — усмехнулся Вальдес, — я тоже боюсь своей тетки, а в ней кровь моей матери. Что же вы его бросили?
— Повелитель строг…
— …он прогнал нас…
— …мы уходим…
— …на гору…
— … идем с нами…
— … танцевать!
— Жаль вас расстраивать, девочки, но нашим танцам на горе конец. Дядюшка говорил, что я доиграюсь. Я доигрался. Любите теперь варитских матросов.
— Ты можешь уйти…
— …сбежать…
— … улететь с нами…
— … стать таким, как мы…
— … тебе не нужно тело…
— … ты умеешь танцевать по-настоящему…
— Таким, как вы? Ветреным духом, не помнящим добра и зла? Ну уж нет. Вам неведома ни любовь, ни ненависть, а я от своей отказаться не могу. И прощального танца не будет — я не хочу забывать о ней даже на мгновение.
— Не обижай нас!
— Мы помним!
— … помним тебя и любим тебя!
— … иди к нам…
— … ты не забудешь!
— … ты будешь танцевать и пить тех, кто хочет увидеть звезды…
— … вечность среди звезд!

Вальдес почувствовал прикосновения многих рук, поднялся во весь рост и содрогнулся, будто северный ветер пронизал его тело. Стало холодно и свободно. Сияющая граница бытия была совсем близко. Что останется за ней? Останется сила, останется ярость, что может топить корабли. Память однажды истреплется, как флаг на ветру, но это будет нескоро. Много позже, чем исчезнут легенды о Бешеном Вальдесе, который достал своих врагов из могилы.

— … ты не умрешь…
— … ты просто перестанешь быть живым…
— … решайся!
— Я и так перестану им быть через несколько часов. Так зачем тянуть? Эномбрэданэмэ!

Бешеный Вальдес рассмеялся, и его смех рассыпался серебряными колокольчиками.

4

Он думал, что будет больно, но на самом деле боль утихла. Вальдес и не замечал, как ноют переломанные ребра, гудит голова, наливается синяк на скуле. А теперь всё телесное, неудобное и тяжелое ушло, оставив преображенную сущность легкой и подвижной. Сначала Вальдес схватился за свою ненависть, как споткнувшийся в толпе человек хватается за кошелек. Ненависть к захватчикам не ослабла, и он ликуя, закружил смерчем по темной камере.

Потом он почувствовал голод. Острый, звериный. Но сразу же понял, что утолить его будет легко. В этом доме, в этом городе — ни стен, ни запертых дверей больше не существовало — множество живых томились желанием и хотели станцевать. Только Вальдес был так голоден, что первый танец с ним станет последним для смельчака.

Наконец, он заметил свое бывшее тело. Кромешная тьма не мешала видеть, как нелепо завалилось на постель то, что звали Ротгером Вальдесом. Расстроятся ли дриксы, что пленник избежал казни? Вряд ли. Скорее, обрадуются, что избавил палача от лишних хлопот. Настоящий Вальдес склонился над мертвым и сложил теплые, еще гибкие пальцы в неприличный жест. И, не теряя больше времени, стремительно покинул камеру.

В его душе рвался на ветру алый райос, и Вальдес не хотел размениваться на мелочи. Его месть начнется с точного укола в сердце, а сердцем четырежды проклятого Западного флота Дриксен был Олаф Кальдмеер. Почувствовать Кальдмеера было легко, слишком свеж в душе был след утреннего допроса. Адмиралтейство бывший вице-адмирал знал наизусть. В нужном коридоре дежурил лишь один «гусиный» часовой. Вальдес не отказал себе в удовольствии провести ногтями по спине под мундиром. Дрикс вздрогнул и заозирался. Вальдес беззвучно хохотнул и полетел дальше.

У дверей отведенных адмиралу цур зее покоев он замер. Задумался, в чьем виде Кальдмееру должно явиться возмездие. Принял облик Рамона, грозного, спокойного и беспощадного. Это была бы красивая месть — мертвец пришел за тобой из Заката. Но узнает ли Кальдмеер Альмейду? Ротгер перевоплотился в варитскую деву с незабудками, в виденного утром офицера… Потом его озарила идея: он постучал.

— Руппи, ты? Входи, — донеслось из-за двери.

Вальдес почувствовал, как отразился в душе жертвы образ красивого лейтенанта. Он превратился в «Руппи» и толкнул дверь.

Олаф Кальдмеер сидел в кресле у камина, держа на коленях судовой журнал. Вальдес подошел вплотную, смеясь про себя, что угадал — его не остановили.

— Я просмотрел судовые журналы с призовых кораблей, — сказал Олаф, не чувствуя подвоха. — Хотел понять, как Альмейде удалось так быстро вернуться из Фельпа на север. Похоже, он не снимал осаду с города, а развернул эскадру, едва дойдя до Марикьяры. Нас одурачили, Руппи. Мы сами позволили себя одурачить. Слишком хотели верить тому, что слышали. Будто моряки Талига празднуют победу и остаются зимовать с союзниками
— Обмануться бывает приятно, — сказал Вальдес чужим юным голосом. — Если тебе суждено быть обманутым, выбери обман по своему вкусу.

Кальдмеер поднял на него глаза и сощурился.

— Ты не Руперт. Ты ведьма.
— Я — ведьма, — с улыбкой согласился Вальдес. Он повел рукой в воздухе: свечи погасли, а над углями в камине вновь взвились языки пламени. — Станцуем, ледяной адмирал?

Кальдмеер отложил журнал и принялся расстегивать мундир.

Вальдес запрокинул голову и рассмеялся. Все оказалось так легко! Он ждал, что адмирал цур зее шарахнется от кэцхен, и его придется убить самым незатейливым способом, а напиться кем-нибудь следующим. А вот, значит, как: суровый дрикс суров только прилюдно, а наедине с собой не гнушается «созданиями Врага». Интересно, он сменит желанный образ или хочет молодого адъютанта?

Очень весело, но нет сил терпеть — можно выпить жертву одним глотком. Вальдес, легкий, как перышко, забрался на колени к Кальдмееру, откинул в стороны полы мундира. Дрикс не сопротивлялся, но развязал рубашку, дернул ворот на плечо, обнажая лекарскую повязку. Сжал зубы и рванул бинты.

Вальдеса обожгло. Кровь Повелителя алыми жемчужинами выступала на ране. Древняя кровь, древняя связь. В крови власть над стихией, а он, Вальдес, отныне стихия, и он покоряется. Алые капли собираются в горячую струйку, она солонее морской воды и выжигает все, кроме преданности. Причинить вред Повелителю? Немыслимо! Умереть за него? Легко!

— Ты забыла, кто ты? Ты забыла мой приказ? — голос Олафа звучит над самым ухом.
— Позволь остаться, Повелитель. Тебя хотят убить. Я буду тебя защищать.

Синеглазая астэра клубком свилась на коленях Владыки Ветра. А Ротгер Вальдес умер в последний раз.

Анон

Re: ОЭ-фест

63. Алва/Дик/Катари. Альдо вынуждает Катарину выйти замуж за Ричарда. После смерти Альдо она пытается добиться ареста/казни Дика, но новоиспечённый регент Алва отправляет обоих в бессрочную ссылку в Надор. Катарина узнаёт, что в прошлом между мужем и регентом были нереализованные взаимные чувства, и решает использовать их, чтобы вернуться в столицу ко двору.  Предпочтительно в финале что-то вроде ХЭ со шведской семьей. Без хейта Катарины

Часть первая

Часть вторая, всё ещё гет, но Катарина честно старается и имеет планы

▼ 1967 слов⬍

Дик очень не сразу поехал смотреть на провал, образовавшийся на месте соляного озера, которое он не видел тоже и которое поглотила его замок вместе с его семьёй. Было больно думать, что всем его родным не досталось даже этой подводной могилы, что их тела просто исчезли где-то в земной утробе. Дик пытался говорить себе, что так лучше, так достойнее семьи Повелителей Скал и служивших им, не Придды же они, в конце концов, но на самом деле многое отдал бы просто за то, чтоб существовало место их упокоения, где он мог бы упасть на колени и понадеяться, что его слова сожаления достигают слуха мёртвых. Кэртиана издевательски отняла даже подобную малость, как отняла мечту о Великой Талигойе и службе сюзерену. Дик до сих пор постыдно радовался, что приказ Алвы изгнал его из столицы на следующий же день после смерти Альдо — тогда, когда Дик сам не знал, что делать, и разрывался между желанием завыть и желанием самому броситься прочь куда угодно.
Лучше Надор, чем куда угодно. Лучше полуразрушенное герцогство с зияющим провалом посередине, чьей глубины не знал никто.
Когда Катарина оправлялась от родов и не желала его видеть даже близко, он поехал к провалу в первый раз, едва только посмотрев на пасынка, вокруг которого хлопотали няньки и кормилицы. Просто встал и понял, что пришло время, и что-то, видно, в его лице было такое, что Розалин Дрюс-Карлион, спешившая по поручению бывшей королевы, вдруг замерла, приблизилась к нему и шепнула:
— Не переживайте так, герцог… Женщины просто часто боятся показаться неприглядными в такой момент, она не ненавидит вас.
Он моргнул, не ожидая этой неуклюжей попытки утешения и вовсе не думая, что Катарина его ненавидит. На миг он вообще забыл о ней или ком-то ещё, на миг его слишком позвало то, чего он видеть не хотел… но он возвращался к сказанным словам потом в мыслях, и, кажется, Розалин была права, ведь Катари так редко позволяла увидеть ему себя до того, как её служанки закончат утренний туалет.
— Как будто бы я не любил бы её любой, — сообщил он чёрному зеву, у края которого остановился. Бездна манила к себе, и мысли о том, что будет, если спрыгнуть, конечно же, пришли.
Будет смерть. Дик давно уже не был настолько наивен, чтобы ждать чудесного воссоединения с семьёй в Рассвете. Не было никакого Рассвета, это ему доказал ещё Альдо, не было Создателя и Леворукого, а Лабиринт не сулил ничего хорошего, просто — конец.
На миг Дику захотелось и его, слишком больно откликались в душе и последнее тёплое письмо герцогини Мирабеллы, и ненависть Айрис, и знание о том, что он даже не увидел, как подросли Дейдри и Эдит.
Вся его прежняя жизнь была похоронена здесь, а в новой он не был нужен. Если бы Альдо выжил… но осталась только насмешливая бездна, в которой тонули все чаяния и надежды и которая всё равно не отпускала мысли Дика.

Примерно то же он ощутил, когда сейчас заглянул в глаза Алвы. Что такого написала ему Катарина, что он приехал, хотя осенью дал понять, что их новая встреча — только досадная необходимость, вызванная Изломом? Почему Катарина вообще решила написать, неужели он не говорил ей, сколько горечи вызвало в нём поведение Алвы, даже если его вид (то есть следы болезни в нём, конечно) взволновал больше?..
После той самой первой поездки к провалу Дику, к его удивлению, передали, что супруга хочет его видеть. Он не стал медлить — и был вознаграждён зрелищем снежно-бледной Катарины, с трудом опиравшейся на подушки вокруг неё. Прекрасные пепельные волосы лежали на плечах, убранные в самую простую причёску, а кружевное облако заставляло Катари только казаться тоньше.
— Что это я слышу? — она пыталась говорить строго, но в голосе была слабость. Ричарду говорили: роды прошли тяжело, и он помнил, но теперь видел, насколько тяжело. — Куда и зачем вы ездите, герцог?
На миг ему померещилась мать, и он гордо вскинул голову: он и ей перестал позволять такие допросы.
— Я езжу по моим землям, как мне и положено, герцогиня.
Светло-голубые глаза Катари медленно наполнились слезами, и Дик опомнился, кинувшись к ней и прочь от призраков прошлого:
— Катари! Прости, я не хотел…
— Не стоит, — слабо отмахнулась она. — Ты в своём праве, Дикон. Но я так испугалась, узнав… зачем ты ездил к этому страшному месту? Ты же не собирался?.. — её голос дрогнул.
Он пылко поцеловал её холодные пальцы, неосознанно растирая их своими:
— Я просто хотел увидеть, ничего больше. Когда я был у каменной реки, провал был далеко…
— Конечно, я так специально тебя и посылала, — кивнула Катарина.
Он не стал напоминать, что та поездка вовсе окончилась ничем: его кровь реку не остановила, хотя Катари считала, что должна. Реке предстояло продолжать свой пугающий путь ещё почти полгода, пока ритуал в Гальтарах не положил конец и ей. И если сперва река текла куда-то в сторону столицы, то позже переменила путь и направилась к Лараку. Катари говорила, что её это пугает, и было с чего: хотя раз за разом река проходила мимо, но потом поворачивала и возвращалась обратно, словно пыталась попасть в замок, но его не видела. По крайней мере, камни никому не причиняли вреда.
— Мне нужно было увидеть, — уже упрямее сказал Дик. — Там был мой замок.
Катари сжала его руку с неожиданной силой:
— Теперь твой замок — здесь. Ты будешь возвращаться ко мне.
— Конечно, — пообещал он, удивлённо на неё глядя. Она ещё некоторое время внимательно на него смотрела, а потом с утомлённым вздохом откинулась на подушки.
— Идите, герцог… И не забудьте поговорить с управляющим. Он не посмеет вам солгать, зная, что потом спрошу я.
При всей приоткрывшейся завесе над её характером Катарина продолжала оставаться для него непостижимой.

— Хотя время позднее, надеюсь, вы не откажетесь увидеть моего сына, Рокэ, — совершенно спокойно сообщила Катарина, и Алва полуобернулся к ней, поднимая бровь. — За это время как раз успеют подать ужин.
— Очаровательное начало… — протянул регент. — Но что ж, подыграю. Полагаю, счастливый отец семейства тоже пойдёт с нами?
Катари оставалась невозмутима, совсем не как весной в столице.
— Ричард, конечно, пойдёт — на правах моего супруга, ведь вы сами утвердили наш брак, вы помните? Но намёки на происхождение моего сына не делали вам чести тогда и не делают сейчас — у Октавия мог быть только один отец. Фердинанд, упокой Создатель душу его. Вы же знали, что я назвала сына Октавием?
— Знал, — усмехнулся Алва, а Ричард, уже тоже не такой ошеломлённый, как весной или в начале осени, почувствовал, как в нём поднимается гнев:
— Надеюсь, господин регент, ещё вы знали, что ещё за оскорбление моей супруги я могу вызвать вас на дуэль. А вы ведь уже задолжали её мне и так!
Алва глянул на него и рассмеялся:
— Ого! Вы снова начали показывать зубы. Кажется, чьё-то письмо преувеличивало. Но от дуэлей, юноша, я никогда не уклонялся…
— …и всё же сейчас для них не время и не место, — Катарина встала между ними, создавая физическую преграду.  — Рокэ. Вы, кажется, только что согласились на мою просьбу.
— Хорошо, пойдёмте, — Алва сделал нетерпеливый жест. — Но этот гостеприимный дом, кажется, уже хуже дома Вейзелей. Там мне хотя бы сразу младенцев не подсовывали.
Но они пошли — в детскую, где проходили первые неинтересные месяцы жизни принца Октавия Оллара, пасынка герцога Окделла. Тот редко его навещал, да и его участие в жизни пасынка пока никак не требовалось; но хотя бы знал, что няньки и кормилицы не нарадуются на привычку принца спать крепким сном с вечера до самого утра, не реагируя на громкие звуки.
Но, конечно, к колыбели они всё равно приближались тихо, хотя Катари заставила Алву склониться над лицом её сына, держа свечу. Октавий немного был похож на неё — но даже Ричард, всего несколько раз встречавшийся с Фердинандом, узнавал и его черты. Алва, видевший своего короля много чаще, не мог не узнавать их тоже.
— Убедились? — в голосе Катарины бряцал металл. — Больше я от вас глупостей о том, что мой сын — от Ричарда, не услышу?
Алва задержал взгляд на детском личике, а потом шутливо вскинул руки:
— Признаю своё поражение! Хотя, как я понимаю, брак и без того оказался успешным?
Катарина непонятно усмехнулась:
— Откуда вам что-то понимать…
Детская поздним вечером не слишком подходила для разговоров, и в обеденный зал они всё же отправились. Там спешно заканчивали накрывать лёгкий ужин, хотя особого аппетита ни у кого из присутствующих не было. Но хотя бы вино и фрукты не остались без внимания.
— Итак… — Алва откинулся на спинку кресла, смакуя свою любимую Кровь — Ричард даже не удивился, что Катарина её припасла, учитывая, что она-то к визиту готовилась. — Ты снова солгала мне, Катари. Герцог Окделл явно не собирается покидать сей скорбный мир. И на что ты рассчитывала? Что я не уеду тогда же, когда приехал? Как же плохо ты меня всё-таки знаешь!
Катарина устало покачала головой, словно вовсе не задетая колкостями:
— Как же дивно ты бываешь слеп, когда не надо, Рокэ… Если бы не я, герцог Окделл не дожил бы до твоего драгоценного изломного риутала, а ты за это время не удосужился не только меня поблагодарить, но и заметить.
Дик вздрогнул, уставившись на любимую супругу, которая, судя по лицу, вовсе не шутила.
— О чём ты, Катари? — хрипло выдохнул он.
Она грустно улыбнулась ему:
— Ещё один слепец… Хотя от тебя, Дикон, я скрывала это намеренно, и не ты же должен был собирать Повелителей. Но каменная река искала тебя, а Рокэ стоило бы об этом знать.
— Но она проходила мимо!
— Да, — Катарина переплела тонкие пальцы. — Возможно, не всё моё увлечение магией в юности было так уж бесполезно. Возможно, для того, чтобы отвести взгляд Зверя, его как раз хватило.
«Что за глупости,» — хотелось сказать Дику, но он случайно посмотрел на Алву.
Тот сидел бледный, словно ему прямо сию минуту явился выходец и приказал следовать за ним.
В наступившем молчании Катари тихо вздохнула:
— Час поздний, и я устала… Предлагаю продолжить беседу утром, господин регент.

Дик был уверен, что она станет его прогонять, когда он последовал за ней в спальню, и уже набрался решимости добиться ответов. Но Катарина, с улыбкой обернувшись через плечо, поманила его за собой, и он переступил порог, который переступал не так часто, но и не совсем редко.
— Что ты придумала? — выдохнул Дик, ставя подсвечник на секретер. — Что это за сказки?
— Как ни грустно, но не сказки, — качнула она головой. — Как ни удивительно, но — правда. Мне немного совестно, Дикон, но я не скажу тебе всего, потому что хочу, чтобы сказал Рокэ. Но теперь, я надеюсь, он понял наконец, чего мог добиться.
— Почему — должен сказать он? — Дик шагнул вперёд, стискивая её руку. — Катари! Что вы скрываете?
Она одарила его взглядом из-под ресниц.
— В первую очередь — скрывает он. И я позвала его именно для того, чтобы он стал с тобою откровеннее. Разве тебе это не нравится?
Дик вдохнул и закашлялся:
— О… чём ты?..
Её новая улыбка была ещё невиннее:
— О тайнах, конечно. Тебя, последнего Повелителя Скал, давно пора в них посвятить, а Рокэ знает больше моего. Но я хотя бы правильно поняла, что за опасность тебе грозит. …Только этот разговор подождёт до утра. Неужели ты не хочешь помочь мне раздеться?
Ночи, которые они проводили вместе, проходили по-разному, но Катари нравилось, когда Дик выступал в роли её камеристки. И сейчас он невольно почувствовал, как закипает кровь, даже если душой владели смятение и немного — страх.
Но как лучше отвлечься от страха, чем в желанных объятиях?
Катарина довольно рассмеялась, когда он начал расшнуровывать её платье, и обвила руками шею, когда Дик поднял её на руки и понёс к кровати. В постели она предпочитала вести (непрошенным мелькнуло воспоминание о несчастной фигурке, сгорбившейся на коленях у Алвы, и было безжалостно отброшено прочь), но при этом ей доставляло удовольствие, когда Ричард демонстрировал свою силу. А уж нести её ничего ему не стоило.
— Подождите утра, супруг мой, — шептала ему Катарина между поцелуями. — Утром всё начнёт проясняться…

Утром тучи плотно заволокли небо, и снег начал идти тяжёлыми хлопьями, явно не собираясь останавливаться, пока не погребёт дороги окончательно. Вьюга пока не начиналась, но ей бы уже никто не удивился.
— Ведьма, — кратко выразился Алва, подойдя к окну после завтрака.
— Такое мне не под силу, — скромно сказала Катарина, нанизывая на вилочку дольку яблока. — Сейчас уже зима, Рокэ. Вы сами говорили, что дороги начало заносить и так.
— А вы можете прекратить оскорблять Катари и начать уже что-то объяснять, — резко проговорил Ричард, изумляясь своей смелости.
Алва посмотрел на него и покачал головой.

Отредактировано (2023-05-03 00:21:33)

Анон

Re: ОЭ-фест

1. Вальдмеер. Один из них попал в плен, и противники дарят его другому для сексуальных утех и извращений. Кто будет снизу, воспользуются ли пленником или откомфортят, на выбор автора.

3. Гетеро изнасилование с любым/любыми из положительных персонажей канона. Без жести, ачетакова. В зависимости от статуса дамы потом или заплатить или кхм... позаботится

Вторая часть истории про Улу и Вальдеса

Вальдмеер, гет, немного дарк!Вальдес, фем!Кальдмеер, NC-17

Часть 1/?
800 слов

▼Скрытый текст⬍

Стонут мачты, сгибаясь под силой ураганного ветра, наполняющего паруса. С треском, с выстрелом рвутся напополам их полотнища, не выдержав нагрузки, и обвисают на миг, чтобы тут же снова их начал трепать ветер. Стонут темные, свинцовые волны с барашками белой пены, в сумятице толкающиеся у борта. Воют ядра, летящие к кораблю, прежде чем с визгом врезаться в него, вырывая снопы щепок и разнося все вокруг себя. Едва слышно в этом многоголосом хоре смерти кричат люди — те, кого выбросило за борт, те, кто лежит на палубах, истекая кровью, проживая последние страшные мгновения. Клубы зловонного черного дыма милосердно укрывают от взгляда картину гибели флагмана Западного флота.

Руперту приходится опуститься на колени и наклониться к самому ее лицу, чтобы услышать, что хочет сказать адмирал.

— Я никогда... не думала... снова... — ветер относит ее слова в сторону, и Руппи понимает едва половину. Он с напряжением вслушивается, боясь что-то пропустить. Чувствует, как слабое дыхание адмирала касается его щеки, и как горяча ее кровь, которая так и хочет вытечь сквозь его пальцы, зажимающие рану.

— Врача! — кричит он, на миг перебивая ее. — Кто-нибудь, бинты! — он оглядывается, но не может разглядеть никого в клубах порохового дымы. Глаза жжет, и это точно не от слез.

Адмирал Кальдмеер замолкает. Руперт, всполошившись, смотрит на нее — глаза открыты, лицо, испачканное сажей, волосы, солнечным ореолом разметавшиеся вокруг головы, и уже намокшие смесью крови и морской воды.

— Что? — спрашивает он, пугаясь, что пропустил что-то важное. — Что вы сказали?

— Помоги мне, — говорит она, и Руперт какое-то время смотрит непонимающе — как помочь? Сейчас кто-нибудь позовет врача, и...

— Привяжи... — ее голос прерывается, — к мачте. Чтобы когда Ноордкроне... я осталась стоять. До конца...

— Что? — преспрашивает он, уже поняв, но не в силах осмыслить ее приказа. — Сейчас я вас перевяжу...

К счастью, в этот момент к нему действительно подбегает врач. Сам мэтр Ульбрих ранен в голову, серый бинт туго намотан н лоб, седые пряди всклочены.

— Прижимай туже, — толкает он под ладони Руппи тугой валик, тут же быстро начиная приматывать его к плечу адмирала. Ее приходится приподнять, чтобы можно было обводить бинт через спину, и Руппи держит ее, тревожно прислушиваясь к дыханию.

— Она выживет? — кричит он врачу, очевидно, бессмысленный сейчас, когда Ноордкроне доживает свои последние минуты, вопрос.

— Если прооперировать как можно быстрее, на берегу, — отвечает тот, уже спеша дальше. Где-то раздаются стоны.

— Помоги, — снова говорит адмирал. Глаз она больше не открывает, и голова ее бессильно падает на грудь.

Палуба кренится, и она заваливается на бок, едва не падая лицом вниз. Руппи подхватывает ее, потом, едва сам не упав, берет на руки, поднимается с ней. Смотрит на то место, где был штурвал — за ним еще лежит багровое месиво в иглах щеп, оставшееся от шаутбенахта и рулевого. Неуправляемый корабль стремится развернуться бортом к волне.

Он должен исполнить последний приказ своего адмирала, но ноги отказываются идти. Руппи думает, что сейчас он донесет ее до мачты, найдет обрывок фала, пропустит у нее под мышками... Что она останется стоять, когда он уйдет, чтобы сменить кого-то из погибших артиллеристов. И что голова ее будет опущена, а ветер будет трепать светлые волосы. Будет стоять, пока волны не зальют мыски ее сапог, а потом поднимутся выше... Адмирал цур зее Западного флота, Ледяная Ула, она уйдет на дно вместе со своим кораблем и своей командой. Сам Руппи, если ему повезет, погибнет раньше, чем холодные волны сомкнутся над их головами. Руппи жмурится, будто на самом деле может видеть эту картину, величественную и страшную. Ула...

— Мой адмирал, я предам вас, — шепчет он, зная, что она не услышит. — Я сделаю все, чтоб вы жили. Ула...

Он хочет бежать, но палуба вздыбливается под ногами. Он ищет тех, кто еще уцелел и сражается, ищет, остались ли шлюпки, не сорванные непогодой, не разбитые вражескими ядрами. Ему кажется, что весь мир остро пахнет кровью и гарью, а небо вращается над головой.

Он почти ничего потом не может вспомнить из произошедшего. И время вновь начинает размеренно отсчитывать секунды лишь тогда, когда яркий свет из масляного фонаря, которым Руппи тычут в лицо, режет глаза.

— Кого ты мне приволок? — Руппи не может видеть говорящего, он в тени, держит фонарь, но он говорит на талиг. Голос у него полон злого веселья. Враг. Но это земля, здесь адмиралу могут помочь!

— Прошу вас! Нужен врач, — выпаливает Руппи, стараясь успеть сказать до того, как его остановят. Руки, кажется, свело судорогой — адмирал неподвижна, и только то, что он чувствует на своей шее ее дыхание, не дает ему сломаться.

— Они погибали в шторм, я не мог... — говорит кто-то второй, неловко кашляя.

— Ула, — хрипит кто-то, фонарь дергается, падает, вспыхнувшее масло с ругательствами на незнакомом языке кто-то бросается тушить, а Улу тянут из его рук, и Руппи сначала отчаянно не хочет ее отпускать.

Анон

Re: ОЭ-фест

1. Вальдмеер. Один из них попал в плен, и противники дарят его другому для сексуальных утех и извращений. Кто будет снизу, воспользуются ли пленником или откомфортят, на выбор автора.

3. Гетеро изнасилование с любым/любыми из положительных персонажей канона. Без жести, ачетакова. В зависимости от статуса дамы потом или заплатить или кхм... позаботится

Вторая часть истории про Улу и Вальдеса

Вальдмеер, гет, немного дарк!Вальдес, фем!Кальдмеер, NC-17

Часть 2/?
900 слов

▼Скрытый текст⬍

Руппи отводят в комнату, и он сидит несколько часов в углу, пока вокруг бесконечно снуют люди. На него никто не обращает внимания. Все занимаются только адмиралом.

Первыми на помощь странному смуглому и вихрастому талигойцу, забравшему раненую из рук Руппи, приходит его товарищ. Потом прибегают слуги, одного он отправляет за врачом, женщины хлопочут, укладывая Улу в постель.

Мундир на ней разрезает уже удивительно быстро прибывший врач.

— Когда получена рана? — спрашивает он, и талигоец, к которому он обращается, впервые, кажется, смотрит на Руппи.

— Лейтенант, когда? — голос у него требовательный.

— Это было около полуночи, точно сказать не могу, незадолго до того, как Ноордкроне...

— Понятно, — обрывает его врач. — Это не важно, — потом, обращаясь к смуглому талигойцу, тихо говорит: — Я сейчас буду шить, но она потеряла слишком много крови, да и времени прошло... Не обещаю, что выживет.

— Сделайте все, что в ваших силах, — тихо отвечает тот, прежде чем развернуться и стремительно выйти.

То ли врач действительно хорош, то ли Уле везет, но когда за окном начинают брезжить серые сумерки, она еще дышит.

Врач моет руки в медном тазу, в комнате остро пахнет кровью и настойками. Прислуга выносит окровавленные простыни, и на несколько минут они с Руппи остаются в комнате одни.

— Как вас получилось взять в плен? — спрашивает врач. Голос у него то ли усталый, то ли равнодушный.

— Нас подобрали... Мы сдались, — Руппи смотрит на волосы Улы, разметавшиеся по постели. Прибрать их никто не удосужился. Лица с его места не видно, и от этого безотчетно тревожно. — Точнее, сдался я, адмирал была без сознания.

— Зря, — выдает вердикт врач.

Руппи еще долго сидит после, ожидая, когда о нем кто-нибудь вспомнит, но и боясь этого. Тогда, вероятно, его отведут в тюрьму, не оставят рядом с адмиралом. Та лежит в забытьи, ей ничего не нужно, но Руппи кажется, что пока он тут, с ней ничего не случится.
Ерунда, конечно. Он не может перестать думать о словах врача. Настолько ли страшная судьба их ждет, что даже враг пожалел их? На мачтах они видели алые флаги райос, но все же их взяли в плен, а не зарубили на месте, не бросили погибать в штормовом море. Или это ничего не значило?

Странный талигоец вваливается в комнату, и тут же замирает, будто опасаясь нарушить тишину. Смотрит на Руппи, потом на адмирала. Глаза у него черные, непонятные. Несмотря на то, что он не отказал им в помощи, у Руппи нет ощущения, что они в безопасности.

Он подходит к адмиралу, смотрит в ее лицо. На мгновение Руппи кажется, что он сейчас сделает что-то, но тот не прикасается к ней. Потом делает шаг назад и манит Руппи за собой, прочь из комнаты. Тот идет следом, бросив последний взгляд на Улу. Возможно, он больше не вернется, но сопротивляться нет смысла, вдруг это разозлит победителей? А Уле нужна сейчас их помощь...

— Благодарю вас, — получается не официально, а как-то беспомощно. — Я не знаю, как к вам обращаться... Я — Руперт фок Фельсенбург, адъютант адмирала Кальдмеера.

Талигоец смотрит на него задумчиво, а на губах у него расползается улыбка. Потом он демонстративно оглядывает себя — на нем нет мундира, простая рубаха, на шее завязан алый платок.

— Целый родич кесаря в адъютантах... — тянет он, потом добавляет: — А что возникла интрига с моим именем, тем лучше для вашего спокойствия, — улыбается ярко, широко, блестят белые зубы, и лицо его кажется Руппи в этот момент одновременно красивым и страшным. — Прошу любить и не жаловаться, вице-адмирал Ротгер Вальдес.

Бешеный... Руппи не числит себя трусом, но озноб пробегает по телу. О нем говорят в Дриксен, что прозвище получено им еще от своих, до того, как он успел прославиться в море. Хитрый, непредсказуемый, жестокий враг, которому неизменно сопутствует удача. А еще что он безумен. И что никогда не берет пленных ради выкупа или обмена, даже когда над кораблем не реет красный знак райоса.

Вальдес насмешливо смотрит, потом крепко берет за плечо.

— Пойдемте, дорогой мой родич кесаря, я думаю, после сегодняшней ночи вам надо выпить. Еще, конечно, переодеться, поесть, и определить где вы будете дальше жить, но сначала выпить. И мне надо выпить, сегодня мы празднуем победу, — он влечет Руппи по коридору, и тому кажется, что это водоворот тащит его против воли на дно. Потому что Вальдес так же неотвратим.

Он приводит его в одну из гостиных. Шторы задернуты, хотя уже начался день, в камине тлеет огонь. В корзине у стола — батарея бутылок. И тишина.

Руппи думает, что если бы не было его, Вальдес остался бы пить в одиночестве. Мало походит на то, как надо отмечать победу. Наверняка другие талигойцы сегодня будут пить, но в веселых компаниях друзей, в окружении восторженных женщин, и в трактирах, в домах сослуживцев, в залах адмиралтейства, — в зависимости от ранга и положения.

Вальдес тем временем так же, за плечо, подводит его к креслу, толкает, чтобы сел. Потом идет к вину. Задумчиво смотрит на тонкостенные бокалы, стоящие на столе, встряхивает своими черными, растрепанными волосами, и решительно протягивает Руппи бутылку вина.

— Пейте, залпом, — а сам садится напротив, срывает со своей бутылки сургуч. — А потом расскажете мне, как жила Ула последние годы. Как это, служить под ее началом? Кстати, давно вы в этой должности?

Кажется, Руппи смотрит на Вальдеса круглыми глазами, потому что тот вдруг громко смеется. А Руппи не до веселья. Он вдруг вспоминает этот выдох-стон «Ула», который вырвался у Вальдеса, когда их только привели в дом. Как он мог забыть! Руппи не представляет, почему тот мог назвать ее просто по имени. Вражеского адмирала. Они даже не могли никогда лично встречаться...

Вальдес ухмыляется.

— Кажется, адмирал Кальдмеер про меня не рассказывала...

Анон

Re: ОЭ-фест

3. Рокэ/Ричард/Катарина. Ричард приходит в себя в королевской спальне и понимает, что он связан и находится в полной власти Первого Маршала и Ее Величества. Хитрая парочка решает измучить юношу целиком и полностью. Шлепки (можно рукой, можно стеком), укусы, засосы после поцелуев, дразнящие касания перышком... В качестве кульминации взятие юнца без какого-либо сопротивления.

Не бечено, очень ER Алвы и Катарины, но Дика не обошёл вниманием никто.

▼ 4 352 слова⬍

Ричард приходил в себя, чувствуя тяжесть в голове и не понимая, что происходит. Вокруг была темнота, он сидел на чём-то мягком и не мог пошевельнуться — руки и ноги были крепко связаны, руки — так вовсе за спиной. Не сразу, но он понял, что причина темноты в том, что на глазах повязка, широкая атласная лента, холодившая кожу. Как это случилось? Его похитили? Последнее воспоминание было о том, что они с эром поехали во дворец, как сказал Алва — нужно было что-то ещё решить после Октавианских разгромов… Эр оставил его в пустой комнате вместо приёмной и велел дождаться, а потом Дик услышал шум от стены и повернулся… дальше он не помнил ничего.
Значит, похищение. Ну ничего, неведомые негодяи ещё пожалеют, что рискнули напасть на герцога Окделла. И они уже допустили ошибку, не заткнув ему рот кляпом. Может, конечно, его и не услышат, но попытаться стоит.
Ричард глубоко вдохнул, набирая воздуха для того, чтобы позвать на помощь… и вздрогнул, когда на его губы легли тонкие пальчики.
— Ах, нет, молчите… — прошептал тихий голос, который он в первый миг не решился узнать. — Иначе погубите и себя, и меня.
— Катари?!.. — сорванно выдохнул он, думая, что сошёл с ума, но она подтвердила:
— Это я, Дикон… прости за то, как тебя сюда доставили, но это было необходимо.
— Тебе грозит опасность? — он говорил тихо, как и она, но уже пытался избавиться от пут на запястьях. — Развяжи меня, и я…
Катари почему-то рассмеялась.
— Ах, нет, — нежно вымолвила она. — Просто никак иначе я не могла позволить себе сделать это.
И она его поцеловала.
Дик замер, как громом поражённый. Даже в самых смелых своих мечтах он не рассчитывал, что подобное случится раньше, чем они вернут Великую Талигойю, и на обломках прежней династии он поведёт краснеющую Катарину к алтарю, где их обвенчают по истинному эсператистскому обряду…
Но прохладные губы были реальны, и их лёгкое касание пьянило сильнее любого вина.
— Королева не свободна в выражении своих привязанностей, — грустно заметила Катари, отстранившись. — За мной следят сотни шпионов, и только в одном случае они отвернутся, думая, что и так знают, что происходят.
— О чём ты?..
Но вместо ответа она поцеловала его снова, и невидимая нежная ладонь провела по щеке.
— Ты же знаешь, что дорог мне, Дикон? — спросила Катари, отстраняясь снова. Дик почувствовал, как краска заливает лицо:
— Я… надеялся.
— Конечно, дорог, — она поцеловала его уже увереннее, и платье зашелестело, когда она прижалась к его груди. — И сейчас я могу выразить это хотя бы на краткий миг.
Дика охватила печаль: да, конечно, краткий миг, как иначе. И даже в этот миг Катари не доверяет ему полностью, думает, что он может сделать что-то не то, иначе бы он не сидел здесь связанный.
Из мыслей его вырвало то, как она начала целовать его шею, и он вздрогнул от такой смелости и невольно попытался отклониться, забыв о связанных руках.
Он упал бы, если бы кто-то не поймал его за плечи и не удержал.
— Кто это? — Дику стало страшно. — Катари, кто с нами?
Над головой раздался смешок, и знакомый голос произнёс:
— Я говорил, что лента — это лишнее.
Алва.
О Создатель.
Алва.
— Вовсе не лишнее, особенно вначале, — негромко возразила Катари.
— Что происходит?! — Дик дёрнулся, но держали его крепко. — Отпустите меня!
— Хорошо, сейчас она его только пугает, — со вздохом признала Катари, и Дик почувствовал пальцы в волосах, развязывающие узел ленты.
Вокруг перестало быть темно, и Дик заморгал, пытаясь понять, где он. Такая богатая опочивальня, где он сидит на кровати… неужели королевская спальня?! И рядом кротко смотрящая на него Катари. Никого другого рядом нет, к счастью, кроме… он повернул голову… Алвы, сидящего у него за спиной и ему усмехающегося.
— Что происходит? — уже тише повторил Дик, не зная, а не разумнее ли продолжить отбиваться.
— Я же сказала, Дикон, — мягко заметила Катари. — Шпионы перестают следить за мной только тогда, когда думают, что и так знают, что происходит. А когда ко мне приходит герцог Алва… все и так не сомневаются в наших отношениях и в том, что Его Величество их дозволяет.
Дик тоже не сомневался и невольно опустил голову: куда уж ему тягаться с собственным эром в соперничестве за любовь прекраснейшей из женщин…
Оный эр вдруг хмыкнул и полуобнял его, взъерошив волосы:
— Что вдруг за хандра? Обожаемая тобой королева велела тебя к ней доставить, а ты ещё и не доволен?
Дик уставился на него:
— Так это вы меня похитили?!
— Какие громкие слова, — окончательно развеселился Алва. — А я всего-то пронёс тебя по одному тайному коридору.
— И связали! — Дик попытался вскинуть руки, ткнув куда-то в бок Алвы.
— А это чтобы ты не наделал глупостей, — уже спокойнее сказал тот. — У некоторых бывает, когда они оказываются на свидании.
— Я не наделаю глупостей! — возмутился Дик. — И какое это свидание, когда вы тоже здесь!
— Я надзираю, — заявил бессовестный эр, и не успел Дик продолжить перепалку, как нежные руки Катари обхватили его голову, и она повернула его к себе и сказала:
— Тише. Не надо так кричать, — а потом поцеловала снова.
Он бы утонул в этом поцелуе, если бы одновременно не чувствовал, как держит его Алва. В каком-то смысле это смущало больше, чем всё, что происходило когда-то с Марианной.
— Катари, — слабо выдохнул он. — Я ничего не сделаю, пусть только монсеньор уйдёт…
Она вдруг озорно улыбнулась:
— О, нет, я хочу, чтобы ты сделал. И чтобы он — остался.
Конечно же, она снова не дала ему ответить, завладев губами. Он попытался освободиться, чтобы сказать хоть что-то, но Катари держала его, прижимаясь теснее, а движение привело к тому, что он прислонился к виску Алвы. Дик тут же отдёрнулся, но Алва только хмыкнул, успокаивающе проводя по его плечу:
— Опирайтесь на меня, я не против, юноша.
Он-то, может, и не был против, а вот Дику в такой ситуации подобное и в голову бы не пришло! Но Катарина привстала, сильнее запрокидывая ему голову и не отрываясь от губ, и держаться прямо самостоятельно стало совершенно невозможно.
Она отпустила его, когда он окончательно откинулся на плечо Алвы. Стоило немного повернуть голову — и завораживающий взгляд синих глаз встретил его.
— Эр Рокэ, — жалобно сказал Дик.
Алва коснулся его щеки согнутыми пальцами. Сейчас, когда его лицо смягчилось, он был ошеломительно красив.
— Ну, не бойтесь, оруженосец, — почти что ласково произнёс Алва. — Разве вы не хотели любви королевы?
— Хотел…
— И ты её получишь, — сказала Катари, снова приникая к его губам.
На этот раз он почувствовал прикосновение её язычка и обомлел. Ей это было только на руку: скоро её язык уже исследовал его рот с уверенностью, которую Дик от неё никогда бы не подумал ждать. И, помилуй Создатель, ему нравилось, а когда пальцы Катари стали поглаживать его шею, он почувствовал, как ему становится жарче.
Он уже почти забыл, как дышать, к моменту, как она его наконец отпустила. И уж точно не вспоминал об Алве, на чьём плече и в чьих руках всё ещё лежал, глядя в сияющие светлые глаза напротив.
Алва напомнил о себе сам, наклонившись (пряди надушенных волос мазнули по лицу Дика) и — тоже дотронувшись до его губ лёгким поцелуем.
Глаза Дика распахнулись на пол-лица.
— Рокэ! — Катари стукнула его по руке. — Рано!
— Но совершенно невозможно же удержаться, — притворно посетовал тот. — После тебя он раскраснелся, как твои любимые маки.
— Что… — Дик пребывал в полной уверенности: он сейчас проснётся или сойдёт с ума. — Что вы…
— Тс-с, Дикон, всё хорошо, — Катари начала гладить его по голове.
— Ты же говорила, ты мне говорила, что боишься, что он меня развратил…
— Ну, теперь я знаю точно, что это не так, — улыбнулась она. Алва фыркнул, но, к облегчению Дика, ничего не прибавил. — Не бойся, Дикон. Он будет только поддерживать тебя и не коснётся никак иначе, если ты сам не попросишь.
— Жестокосердная, — Алва тряхнул гривой. — Оставь мне хотя бы поцелуи!
Катари смерила его долгим взглядом, и Дик затаил дыхание, ожидая её слов.
— Поцелуи можно — иногда, — наконец разрешила она. — И если Дикон не скажет тебе перестать.
— Ты невыносима, — пожаловался Алва.
— Я невыносима?
Дик перевёл взгляд с эра на королеву и обратно — и пришёл к выводу, потрясающему своей своевременностью:
— Вы… не враждуете.
Теперь они сами обменялись взглядами над его головой, но что говорили эти взгляды — Дик не понял.
— Ну, — мягко произнесла Катарина, — ты ведь хотел как раз этого, ведь так?
Сердце Дика билось где-то в горле, когда он кивнул. На миг он забыл, в какой ситуации находится, настолько важнее было то, что ему сейчас говорили. Значит, всё-таки возможно. Значит, они любят друг друга и смогли помириться. Значит, ему не показалось, что все они ещё могут оказаться на одной стороне…
Потом Катари протянула руку и начала расстёгивать на нём колет.
— Катари!.. — Дика едва ли не подкинуло, он сумел бы сесть прямо, если бы Алва его не придержал.
— Тише, — нежно шепнула она, ловко расправляясь с пуговицами. — Рокэ?
На этот раз в поцелуе Алвы не было ничего лёгкого, он смял губы Дика и почти вышиб из него дух, заставляя ужасаться силе вихря, который его подхватил …и желать ещё.
«Я точно схожу с ума,» — решил Дик и, когда Алва его отпустил, не смог вымолвить не слова, только молча на него глядя и хватая ртом воздух. Эр лениво улыбнулся ему и поцеловал — на этот раз всего лишь в кончик носа. Но, кажется, он соблюдал правила, установленные Катариной, и от этого на душе как-то полегчало.
А потом Дик по тому, как воздух захолодил кожу, понял, что на нём не только расстёгнут колет, но и распущен ворот рубашки. И Катари приникла к шее почти у самых ключиц, надолго впиваясь губами, словно хотела выпить его кровь, и в довершение — укусила его.
— Ох, — вырвалось у Дика. Марианна его не кусала.
Катари подняла голову.
— Нравится? — с нежной улыбкой на устах спросила она. — Или ещё не знаешь?
— Не знаю, — не сводя с неё завороженного взгляда, выдохнул он, хотя почти определился, что нравится… и это был правильный ответ, потому что губы Катари прижались к его шее с другой стороны, теперь почти под челюстью. Он отклонил голову, так, чтобы Катари было удобнее, почти соскальзывая по рукаву камзола Алвы, но тот поддержал его, не давая упасть. Дик встретился с ним мечтательным взглядом: губы Катари вбирали его кожу, она оставляла цепочку кусачих поцелуев вдоль его горла, и её грудь прижималась к его.
— С какой малости вы поплыли, юноша, — усмехнулся Алва, баюкая его, словно ребёнка. — Не возражаете, если я вас поцелую сейчас?
Отвечать на такое было ни в коем случае нельзя, и Дик уткнулся в ткань рукава, пряча лицо от врага всех Людей Чести… или не всех, ведь Катари тоже к ним относилась.
— И зачем я только спросил, — притворно сокрушённо вздохнул враг, и его сильные пальцы повернули лицо Дика обратно, а губы нашли губы. На этот раз Алва словно пил его дыхание, нежно, осторожно, и Дик потянулся следом, когда он отстранился. Раздавшийся смешок отрезвил его, и он, спохватившись, воскликнул:
— Перестаньте!
— Что перестать? — полюбопытствовал Алва.
— Целовать меня! Вы обещали Её Величеству перестать, если я так скажу!
Алва пожал плечами:
— Будь по-вашему, хотя и так ничего уже не делаю. И, кстати, Её Величество тоже ничего не делает, а вот это уже странно.
Они оба посмотрели на Катарину, полулежавшую на груди у Дика и рассеянно дёргавшую завязки его рубашки.
— М-м? Просто любовалась, — она всё так же рассеянно потянула полы рубашки у него из-за пояса и продолжила. — Рокэ, у ваших мужских рубашек слишком неудобный ворот, совершенно ни к чему не даёт доступа. Не передашь мне кинжал?
На несколько мгновений Дик перестал дышать. А начал только потому, что нужно было вдохнуть воздуха, когда кинжал перекочевал со столика в изголовье в руки Катарины, и спросить:
— Что… что вы собираетесь со мной делать?!
Катари улыбнулась ему и приставила кинжал остриём к точке, где заканчивался вырез рубашки, другой рукой натянув её за полы:
— Всё, о чём ты боялся даже мечтать.
Один на удивление сильный взмах — и рубашка распалась надвое, безнадёжно испорченная.
— Между прочим, за эти рубашки плачу я, — лениво заметил Алва.
— Ничего, Кэналлоа не обеднеет, — хладнокровно ответила Катарина. — А снять, не развязывая ему рук, всё равно бы не получилось.
— А из дворца он уйдёт как?
— А как бы он ушёл с этими украшениями на шее? — её тонкий пальчик провёл по следам её укусов. — Ведь ты, надеюсь, догадался захватить плащ?
— Догадался, — фыркнул Алва, и Дик не выдержал:
— Не говорите так, будто меня здесь нет!
Они оба посмотрели на него.
— Конечно, Дикон, — Катари улыбнулась так мягко, по-доброму, что он не мог поверить, что это она только что одним движением рассекла на нём рубашку. — Ты здесь. В этом весь смысл.
Она потянулась к нему, скользя плотным шёлком корсажа по его коже, и Дику открылся неожиданно хороший вид на её декольте. Нежные полушария небольших грудей притягивали взгляд и заставляли сбиться дыхание. А когда Катари нагнулась и начала целовать его ключицы, постепенно спускаясь к животу, Дик вовсе не сдержал громкого протяжного вздоха, подозрительно напоминающего стон.
— Теперь-то происходящее вам нравится? — шепнул ему на ухо Алва, задевая раковину губами. — То ли ещё будет…
Он спустил с плеча Дика располовиненную рубашку и поцеловал, тоже намечая губами дорожку, только вверх, к шее. Приятно было ужасно, но Дик страшился продолжения и готовился отбиваться, если эр перейдёт от поцелуев к чему-то большему. Конечно, сейчас он был связан и зажат между телами своих пленителей, но если он начнёт вырываться и поднимет шум, им же придётся его отпустить, чтобы не довести до скандала, ведь так?..
Он не заметил, когда в руках Катарины появилось пушистое перо, но вздрогнул, когда она провела им по его горлу.
— Щекотно…
— Конечно, — кивнула она, проходясь пером по его груди и одновременно наклоняясь, чтобы лизнуть сосок.
— Ох! — такого Дик от неё всё ещё не ждал.
— Какая непосредственность, — усмехнулся Алва. — Но тише, — и он повернул голову Дика к себе, чтобы снова завладеть его губами.
Катари тем временем продолжала щекотать его пером и целовать грудь, покусывая соски. В сочетании Дику хотелось не смеяться — хотелось уйти от прикосновений пера и податься к прикосновениям губ. Невозможность сделать это одновременно сводила с ума. Он пропустил, когда Катари разрезала на нём рукава, окончательно превращая рубашку в лохмотья, и понял это только по перу, прокравшемуся в сгибы локтей.
Алва приподнял его, усаживая, чтобы скатать колет и остатки рубашки к связанным запястьям, а потом прошёлся лёгкими поцелуями вдоль позвонков.
— Эр Рокэ, — слабо произнёс Дик.
— Всего лишь поцелуи, Дикон, — невинно ответил тот. — Всего лишь поцелуи.
Воспользовавшись тем, что губы Дика свободны, к ним теперь приникла Катарина. Перо, видимо, перекочевало к Алве, потому что щекотало теперь по спине, спускаясь ниже, пока его кончик не заполз под пояс бриджей и не дотронулся до начала ложбинки. Дик подскочил и упал в сторону на кровать, пытаясь уйти от всех прикосновений сразу.
— Вы обещали, что только поцелуи! — возмущённо выпалил он.
— Но я и не трогал — трогало перо, — хмыкнул Алва. — Или ты хочешь, чтобы я там поцеловал?..
— Нет!
— Вот и правильно, а то наглость должна иметь пределы.
Дик посмотрел на своих мучителей снизу вверх.
— Может быть, вы меня отпустите? — тихо попросил он. — Я никому не скажу…
В ответ Алва поднял его обратно, а Катарина взобралась на колени, и под тяжёлыми юбками её ноги крепко обняли его.
— Разве ты этого правда хочешь, Дикон? — спросила она, склонив голову, и пепельные локоны упали ей на плечо. — Я ведь чувствую, что нет.
Он выдохнул, чуть снова не застонав, потому что она так близко была к его естеству, и если бы не юбки… Ответить честно он не мог, потому что она наверняка и правда чувствовала его постыдную реакцию, которая стала тем сильнее, когда она опустила руку и погладила его по бедру.
Дик думал, что сейчас она его опять поцелует, но Катари посмотрела на Алву через его плечо и сказала:
— Рокэ, это невозможно, платье мешает мне во всём!
— Сейчас, — и под спину Дика подпихнули несколько подушек, хотя он пока не падал снова, а потом Алва встал и зашёл за спину Катарины.
И Дик широко распахнутыми глазами наблюдал, как он быстро и умело распускает на ней шнуровку.
Зрелище лишило его дара речи. Когда же он помогал Катарине выбраться из верхнего платья и юбок, и она осталась в нижнем, укороченном, из-под которого можно было увидеть кружевную оторочку панталон, сердце Дика так сильно билось в грудную клетку, что он не сомневался, что оно её вот-вот проломит.
— Корсет? — Алва поцеловал прекраснейшие губы королевства, которые тут же чуть надулись:
— Не сейчас. Лучше поймай Ричарда, пока он не упал.
Дик не падал, потому что не в состоянии был пошевелиться. Только завороженно смотрел, как Катарина снова садится поверх его ног, и её — Создатель! — обнажённые лодыжки изящно ложатся на кровати.
— Ты всё ещё хочешь уйти, Дикон? — проворковала она, и он, завороженно смотревший на контуры её тела под тонким батистом, выдохнул:
— Нет…
— Хорошо, — она поцеловала его шею, а Алва прикусил ухо, и перо снова перешло из рук в руки, потому что его дразнящее прикосновении Дик почувствовал сперва во впадине подмышки, а потом на сосках.
Катари отстранилась. Пепельные локоны усыпали её плечи.
— Хочешь поцеловать меня? — Дик без слов потянулся к её губам, но она отстранилась ещё больше. — Нет, не здесь, — она провела пером по своей шее, потом по грудям и остановилась в ложбинке между ними. — Здесь.
Дик желал этого больше всего на свете.
— Да, — он потянулся снова, но Катари рассмеялась, упираясь ему ладонью в грудь.
— И что ты мне предложишь за это? — лукаво спросила она.
Он непонимающе нахмурился:
— Что я могу предложить?
Она приникла к нему плотнее, поёрзав на бёдрах, и, о Создатель, это было, это было так…
— Ткань бриджей грубая, если сидеть на ней без платья, — капризно протянула она, и Алва сзади пробормотал: «Вы оскорбляете лучший бархат моих портных». — Для меня — грубая! Можно снять их с тебя? И тогда мы оба останемся в панталонах, — она приподняла край нижнего платья, и он увидел ножку в тончайшем шёлке. — И тогда… — теперь её палец оттягивал край корсета.
— Соглашайтесь, оруженосец, — прошептал Алва, покусывая раковину его уха. — Когда ещё выпадет такой шанс…
Часть Дика прекрасно знала, что соглашаться не следует. Но не эта часть горела от прикосновений и поцелуев, да и невозможно было не смотреть на вздымающиеся перед ним полушария и не думать, каково будет коснуться их губами.
— Да… — тихо выдохнул он и добавил громче: — Да, пожалуйста, — и Катари поднялась с него, а Алва помог встать на колени и расстегнул на нём пояс, напутствуя:
— Не обращайте внимания ни на что, кроме вашей награды.
Трудно было не обращать внимания, когда бриджи стягивали к коленям, но Катари снова приблизилась, оперлась ему на плечи, и декольте, пахнущее каким-то свежим ароматом, оказалось совсем рядом, и, Создатель, Создатель, Создатель, кожа ложбинки между грудей оказалась невероятно нежной, и Катари не возражала, когда Дик повернул голову и начал осыпать поцелуями сами полушария.
— Дикон шалит, — со смехом сообщила она Алве.
— Кто бы удержался, — хмыкнул тот.
— Но разве мы его за это не накажем?
— Естественно, накажем.
Дик почти пропустил обмен репликами мимо ушей, отдавая должное груди Катарины, но через минуту Алва взял его за плечи и на этот раз сам опустил на кровать, а потом перекатил на живот Дик протестующе что-то забормотал и оглянулся через плечо — как раз вовремя, чтобы увидеть, как эр, уже избавившийся от своего камзола, передаёт Катарине маленький хлыстик.
— Катари…
— Не бойся, это не очень больно, — успокоила она. — Но непослушные мальчишки должны быть наказаны.
Она провела кончиком хлыстика по его спине и, миновав связанные руки, остановилась на ягодицах, укрытых, к счастью, панталонами. Дик смущённо поёрзал, что само себе не самым лучшим решением, потому что в естестве только сильнее запульсировала кровь, и проговорил:
— Я не знаю, как…
Удар поперёк ягодиц ожёг его, и он почти подпрыгнул. Боль и правда было мало — но неожиданность и выбранное место…
— Дай-ка я, — сказал Алва, и второй удар, теперь посильнее, лёг вскрест с первым. Дик уронил голову и глухо застонал. — О, я вижу, вам нравится, юноша?
На это Дик бы не ответил никогда, но Алва стегнул его и так, снова заставляя подпрыгнуть. А Катари снова взобралась на кровать, прямо рядом с Диком, и положила его голову к себе на колени, гладя по волосам и плечам.
— Вот видишь, разве плохо? — ласково спросила она.
Плохо не было. Было очень даже хорошо, хотя Дик вздрогнул, когда кончик хлыста снова стал выписывать узоры у него на спине. Катарина, приподняв его лицо, игриво целовала его губы, и Дик, хоть и не имея опоры, постарался как-то привстать, чтобы оказаться поближе к ней.
— Катари, — бессмысленно выдохнул он, потому что перед глазами уже всё расплывалось от напряжения.
— Конечно, Дикон, — лучезарно улыбнулась она ему, и кто-то — Алва — снова повернул его на бок, и она скользнула, прижимаясь, вдоль его тела, а её ручка погладила его прямо…
— О нет… — беспомощно простонал Дик, чувствуя, как естество изливается, заставляя намокнуть  перед панталон.
— Какая несдержанность, оруженосец, — кровать прогнулась под весом Алвы, и тот обнял Дика сзади. — А если королева будет недовольна?
Несмотря на разливавшееся по телу наслаждение, Дику хотелось плакать от досады, а на Катари он вовсе посмотреть боялся. Но она снова приподняла его лицо пальцем, и он увидел — недовольства не было, были жадный блеск в глазах и бурно вздымающаяся грудь.
— Я так нравлюсь тебе, Дикон? — промурлыкала она почти что с интонациями Алвы.
— Безумно, — кивнул он.
— Тогда не переживай, ты же юн, — она обняла его за талию. — Скажи лучше, после ударов Рокэ не больно?
— Ничуть, — он и правда почти успел забыть про хлыстик, но вот тело не забыло: стоило Алве сжать его ягодицу поверх следов от ударов, как Дик ойкнул.
— Наш юный герой, не выдающий боль от ран, — судя по голосу, Алва усмехался, и Дик повернулся к нему, пытаясь возмутиться, несмотря на истому:
— Вы всё время надо мной издеваетесь!..
— Не всё время, — Алва достал из-за спины и показал ему пузырёк с чем-то розовым. — Иногда я готов облегчить ваши страдания.
— Позволь ему, — Катари притянула его голову к себе и поцеловала. — Будет легче. А в благодарность…
Теперь его голову склонили к её груди, и, конечно, Дик припал к ней губами, чувствуя, как от довольных вздохов Катари естество снова начинает натягивать панталоны. От последней проблемы его вскоре, впрочем, избавили: Алва, целовавший его шею и плечи, потянул панталоны вниз, и Дик было замер, но в воздухе разлился приятный аромат, и ладонь начала втирать бальзам в следы от хлыста нежными круговыми движениями. Это было приятно, и не только потому, что ягодицы больше не саднило.
— Было правило, — всё равно выдохнул Дик. — Эр Рокэ только целует…
Алва перевернул его к себе и поцеловал, просовывая руку под грудью и прижимая к себе. Катарина прижалась тоже, сначала щипая соски, потом осторожно царапая ноготками живот, а потом легчайшей лаской обнимая пальцами естество. Дик застонал, и Алва протолкнул ему в рот язык, исследуя и утверждая главенство.
— Дикон, посмотри на меня, — нежно позвала Катари, и Алва отпустил его, и Дик не понял сразу, на что именно ему смотреть, но Катари приподняла подол нижнего платья, и в несоединённых панталонах мелькнула шелковистая кожа внутренних сторон бёдер, и, о Создатель и Рассветные сады, Катари подняла подол ещё выше и положила ногу ему на бедро, так, что теперь он чувствовал эту шелковистую кожу естеством…
В ложбинку между его ягодицами скользнул палец, влажный от бальзама, и Дик застонал от переполнявших его ощущений.
— Вы всё ещё хотите поцелуев, юноша? — проговорил Алва ему на ухо, проводя пальцем по краям отверстия и проникая внутрь кончиком. Дик поднял на него мутный взгляд:
— Эр Рокэ… пожалуйста…
— Что, Дикон?
Катари целовала его шею и притиралась ниже талии, так что Дик выдохнул:
— Что угодно…
— Что угодно? — Алва хмыкнул, и его палец вошёл глубже, гладя и массируя. — Несложно исполнить… Катарина, а ты желаемое получишь?
Она приподнялась на локте, глядя в глаза Дику и тонкими пальчиками касаясь его естества:
— Я получу, Дикон?
— Что угодно… — снова простонал он, и она поцеловала его, прошептав:
— Да, именно это мне и надо…
В нём двигались уже два пальца, и он не знал, что это тоже может дарить удовольствие, но оно дарило, а потом Алва завозился и нетерпеливо рыкнул, судя по шелесту ткани, расстёгивая бриджи и панталоны, и к входу Дика прижалась головка естества. Дик сжался, но Катари сказала:
— Не бойся, я смажу сама, — и прижалась ещё крепче, протягивая руку за него.
Дик посмел оглянуться — чтобы увидеть, как она черпает из пузырька бальзам и смазывает естество его эра, которое, конечно, никогда бы не смогло войти внутрь…
Он, видимо, издал какой-то звук, потому что она отпустила Алву и запустила пальцы в волосы Дика, повторив ему:
— Не бойся, — и целуя и прижимая к себе. Её язык теперь тоже был у него во рту, и Дика так захватила эта ласка, что он и правда забыл испугаться, когда Алва начал входить в него, а когда вспомнил — Катари опустила руку и направила его в своё лоно.
На мгновение они замерли все трое.
Потом Катарина отпустила губы Дика и, задыхаясь, произнесла:
— Надеюсь, сейчас никто не посмеет остановиться!
Алва первый дёрнул бёдрами вперёд, и Дик не мог не продолжить это движение, а Катарина приняла его, подаваясь навстречу. Дик стонал, пытаясь порвать верёвки, надёжно спутывавшие запястья, и дотронуться до кого-нибудь сам, но его только крепче зажимали между телами и поочерёдно заставляли замолчать поцелуями, и Катарина говорила то ли ему, то ли Алве: «Да! Сильнее!» — Алве, наверное, потому что он начал двигаться вперёд резче, и Дик сам не понял, как взлетел на вершину экстаза второй раз, а потом горячее семя вылилось между его ягодиц, и Катарина тоже застонала, но как-то разочарованно. Алва замер, уткнувшись ему в плечо, а потом приподнялся и перегнулся через Дика, сказав:
— Катари. Во-первых, корсет.
Она соскользнула с мягкого естества Дика и повернулась спиной, и Алва одной рукой распустил шнуровку, не так ловко, как на платье, но тоже достаточно быстро. А потом вовсе перелез через Дика, и Катарина снова лежала на спине, а Алва, разметав чёрные кудри, нырнул головой под её нижнее платье. Катари скинула ставший бесполезным корсет и блаженно вздохнула, а её маленькие аккуратные груди с тёмно-розовыми сосками выглядывали из выреза, и Дик не мог отвести взгляда. Скоро она вся выгнулась и застонала уже от удовольствия, а Алва протянул руку и сжал одну грудь, пропуская меж пальцев сосок. Стоны Катарины становились всё громче, и через несколько мгновений она вскрикнула, но Алва не появлялся из-под её платья ещё некоторое время, хотя теперь двигался медленнее.
Потом наконец он приподнялся и взглянул на Дика, облизнув блестящие губы.
— Я… — Дик смутился. — Простите, я…
Катари повернулась к нему и сонно потрепала по волосам:
— Ничего, ты просто теперь знаешь, чему ещё стоит научиться…
— Не вздумай засыпать, — Алва погладил её по щеке, и они снова поцеловались, теперь медленно и тягуче. — Купальни нам теперь обязательны.
— Вы же меня возьмёте? — обеспокоился Дик, снова пытаясь освободить хотя бы руки. Королева и Первый Маршал переглянулись и засмеялись одновременно оба. — В купальни! — отчаянно краснея, выкрикнул Дик. — В купальни возьмёте!
— И в купальни тоже, — Алва дотянулся до кинжала на столике и в несколько движений вспорол верёвку на руках и ногах Дика. Тот сел, растирая онемевшие запястья и боясь поднимать голову. — Не пытайся сбежать, самостоятельно ты из дворца выберешься только через толпу придворных.
— Я и не собирался…
— Рокэ слишком строг, — Катарина погладила его по плечу. — А я считаю, что ты показал себя достойно, Дикон. Просто можешь ещё достойнее.
Он припал к её рукам, не зная, что ещё делать, и, пожалуй, даже почувствовал облегчение, когда его макушки коснулись губы Алвы.

Отредактировано (2023-05-06 19:16:42)

Анон

Re: ОЭ-фест

1. Вальдмеер. Один из них попал в плен, и противники дарят его другому для сексуальных утех и извращений. Кто будет снизу, воспользуются ли пленником или откомфортят, на выбор автора.

3. Гетеро изнасилование с любым/любыми из положительных персонажей канона. Без жести, ачетакова. В зависимости от статуса дамы потом или заплатить или кхм... позаботится

Вторая часть истории про Улу и Вальдеса

Вальдмеер, гет, немного дарк!Вальдес, фем!Кальдмеер, NC-17

Часть 3/?
1000 слов

▼Скрытый текст⬍

Она открывает глаза — и какое-то время не может понять, где находится. В комнате сумерки, не то утренние, не то вечерние, зрение еще мутно, а веки можно разлепить с трудом. Она хочет позвать — Руппи? — но во всем теле страшная слабость, на грудь будто положили что-то тяжелое, не вздохнуть. Плечо пульсирует горячим.

— Руппи? — собственный голос звучит незнакомо, хрипло, отвратительно слабо.

Руппи нет. Рядом шелестит ткань, над ней склоняется женщина. Белый крахмальный чепец, настороженные темные глаза.

— Лежите, я сейчас позову, — говорит она на талиг и поспешно убегает.

Ула стискивает зубы, чтобы не застонать. Воспоминания о вчерашнем дне — вчерашнем ли, сколько она так пролежала? — мелькают перед глазами. Сражение в заливе, «Зиглинда» в огне, внезапно появившийся Альмейда, черные штормовые волны через борт, уходящая за горизонт «Глаубштерн», кровь на палубе... И «Ноордкроне», потерявшая весь такелаж и заваливающаяся на левый борт...

Скольким удалось уйти? Есть ли еще пленные? Тысячи вопросов роятся в голове, но их некому задать. Единственный, на который она малодушно не хочет знать сейчас ответа — что ждет ее саму. Пусть это будет после. В одном она твердо уверена — второй раз Альмейда не выпустит ее из Хексберга.

Она слышит, как по коридору идут двое, быстро приближаясь. Тяжело шагает мужчина, рядом семенит, непрерывно что-то рассказывая, видимо, давешняя служанка. Ула напряженно смотрит на дверь. Ведь не может быть, чтобы и Руппи выжил?..

Это совсем не ее адъютант. Смуглое лицо, вечная улыбка, которая не достигает глубины черных глаз, растрепанные волосы... Вальдес за прошедшие годы, кажется, вовсе не изменился, не постарел. Не то, что она. Смотри, думает Ула, я и тогда не была красива, а сейчас, с густо усыпанной сединой головой и новыми морщинками у глаз — и вовсе. Удивись, ужаснись, осмотри равнодушным взглядом — и уйди. Ну?

Вальдес подходит ближе, молчит. Странно подозревать вечно незамолкающего вице-адмирала в том, что у него не находится слов, но похоже, так и есть. Потому что Ула и сама не знает, что сказать. В другом месте, с другими, можно было бы назвать свое имя и звание. Но тут ее знают. Или можно было бы поблагодарить за то, что отняли ее у моря, спасли. Но она прекрасно помнит, что было после такого спасения тогда...

Вальдес опускается на край постели, смотрит в лицо пристально, слишком пристально, это нервирует и Ула позволяет себе слабость отступить, спрятаться за закрытыми веками. Да глаза и трудно долго держать открытыми, на тело волнами накатывает слабость, комната начинает покачиваться и кружиться.

Что-то горячее касается ее ладони, лежащей поверх одеяла. Прежде, чем она успевает сделать слабую попытку отстраниться, Вальдес берет ее руку в свои. Держит, не сжимая, но и не отпуская, обхватывает пальцами запястье. Считает пульс?

— Чем закончилось сражение? — спрашивает она, разбивая тишину.

— Мы победили, вы проиграли, от наших пушек и шторма уйти удалось немногим, а что до пленных... холодная вода, кровная месть, — тон у Вальдеса легкий.

А Уле кажется, будто кто-то сжал ее сердце, не давая биться. Больно. Она могла предположить такой исход, но знать точно, что выживших почти нет...

С другой стороны, если сейчас нет пленных, чья жизнь и благополучие будут зависеть от ее действий, она может сделать разведку. Каковы намерения Вальдеса в отношении нее, все еще непонятно. Что осталось от его страсти за эти годы? Ностальгия, обида, желание мести?

Это и разведка боем, и провокация:

— Господин Вальдес, когда меня переведут в крепость?

Руку стискивает до боли.

— Вы думаете, что легко отделаетесь? — Ула не видит его лица, но так, со тьмой под веками, даже проще сосредоточиться на голосе. А в нем гнев, скрытый насмешкой. Он говорит сначала тихо, но с каждым новым словом его голос крепнет. — Вы думаете, что, второй раз придя разорять Хексберг, вы снова будете жить тут как гости? Чтобы снова уйти, как ни в чем не бывало?

— Тогда, вероятно, Альмейда захочет меня повесить, — спокойно произносит Ула. Мыслить ясно становится все труднее, на эту фразу уходят все остатки сил.

— Я бы на вашем месте, адмирал, не рассчитывал, что он будет так добр, — смеется Вальдес. Ладонь касается лба Улы. Это неприятно. — В любом случае, сначала он захочет услышать ответы на некоторые вопросы... — Вальдес вдруг замолкает, прижимает ладонь плотнее.

— Да у вас жар, — слова звучат едва слышно, будто он обращается не к ней, в них беспокойство.

Ула мимолетно удивляется этому и тут же забывает. Кровать покачивается — они вышли в море? Хочется пить, она думает, не попросить ли Вальдеса — не откажет же он в такой малости? Но думает об этом слишком долго, а когда хочет сказать, оказывается, что его уже нет рядом.

Она просыпается еще несколько раз. Иногда в комнате темно, иногда через занавески пробивается солнечный свет. Рядом всегда кто-то оказывается. То женщина, та, знакомая, То пожилой мужчина в сюртуке, он придирчиво осматривает ее и делает перевязку. Где-то во время очистки раны она теряет сознание.

Ула просыпается в очередной раз от того, что кто-то осторожно гладит ее по волосам. Касания легкие, осторожные. Создатель, думает она, пять лет, прошло пять лет, неужели Вальдес все еще не растерял своего желания?
Открывает глаза осторожно, и тут же не может сдержать улыбки.

— Руппи, — тихо шепчет она.

Тот слышит, заглядывает ей в лицо, смотрит радостно, вдыхает глубоко, будто хочет что-то сказать, но вместо этого вдруг всхлипывает.
— Ну, не надо, — приговаривает она, задумчиво перебирая его пряди, когда он рыдает на ее груди. Старается незаметно сдвинуть его чуть вбок — чтобы было не так больно плечу. Когда слезы почти стихают, Ула вспоминает свой лучший командный тон:

— Лейтенант, отставить лить воду!

— Есть отставить! — он улыбается счастливо, глаза сияют, хоть и покраснели, ресницы слиплись стрелками, по щекам тянутся мокрые дорожки. Мальчишка, какой же все-таки еще мальчишка. В груди щемит. Сколько таких она потеряла...

— Вот так, молодец, — она осторожно протягивает руку, пальцем вытирает последнюю слезинку под глазом. Руппи замирает, когда она его касается, и, кажется, не дышит.

Вальдес входит без стука, распахивает дверь и замирает на пороге.

— Во-о-от как, значит, — тянет он. Глаза у него жесткие, и под его взглядом Ула медленно опускает ладонь.

Анон

Re: ОЭ-фест

1. Вальдмеер. Один из них попал в плен, и противники дарят его другому для сексуальных утех и извращений. Кто будет снизу, воспользуются ли пленником или откомфортят, на выбор автора.

3. Гетеро изнасилование с любым/любыми из положительных персонажей канона. Без жести, ачетакова. В зависимости от статуса дамы потом или заплатить или кхм... позаботитс

Вторая часть истории про Улу и Вальдеса

Вальдмеер, гет, немного дарк!Вальдес, фем!Кальдмеер, NC-17

Часть 4/?
1000 слов

▼Скрытый текст⬍

Вальдес входит в комнату, плотно притворяет за собой дверь. Движения у него плавные, и все-таки Ула чувствует, что за подчеркнутой неторопливостью скрывается угроза. Руппи поднимается с колен, встает рядом с постелью, будто страж.

Ула в замешательстве пытается прочесть по обычно подвижному лицу Вальдеса, о чем тот думает. Что могло его так разозлить? Она утешала своего адъютанта, и Вальдес подумал... Идея кажется бредовой, и все же других вариантов нет. Что за дело Вальдесу до того, кто мог быть в ее постели? Она не верит, что прежняя страсть могла прожить так долго. Вернее, это желание взять реванш. И, видимо, Вальдесу невыносима мысль, что кто-то другой мог «брать верх» над ней. Особенно, когда сам он этого так и не сделал.

— Госпожа адмирал, вас не смущает такая мелочь, что он мог бы быть вашим сыном? — Вальдес замирает перед кроватью, тон у него светский, но голос подрагивает.

Ула едва сдерживается, чтобы не скрипнуть зубами — кажется, сейчас начнется отвратительная сцена, в духе старинных трагедий. Лишь бы она не завершилась так же, как они, трупами и лужами крови. Надо отвести внимание Вальдеса от Руппи. За себя она не боится.

— А как относятся к этому мезальянсу его августейшие родственники? — продолжает Вальдес, мерзко ухмыляясь.

До Руппи, кажется, начинает что-то доходить, потому что он вскидывает подбородок, лицо его бледнеет. Он бросает взгляд на Улу, потом снова на Вальдеса, хочет что-то сказать, но Вальдес не слушает его, перебивает.

— Предупреждала меня тетушка, что не супруге моряка, возвращающегося из долгого плавания, ждать верности... Но у нас вышло как-то наоборот, — Вальдес в упор разглядывает Руппи, будто только что первый раз увидел, и ничего хорошего в нем не находит. Потом снова впивается требовательным взглядом в Улу. Легкий тон противоречит словам. — Право, мне больше нравилась Йозефина. Что с ней стало?

— Капитан Кранмахер командовала «Зеглиндой», и, вероятно, погибла вместе с кораблем, когда взорвалась крюйт-камера, — холодно отвечает Ула. И не может не добавить, хотя злить Вальдеса сверх меры сейчас, вероятно, не стоит, он и так как взведенный курок. Но боль, отозвавшаяся в сердце при упоминании дорогого имени, требует ударить в ответ: — То, что она вам нравилась, я прекрасно помню. Только я так и не спросила у нее тогда, прежде чем приставить ее ко мне, вы воспользовались своим правом победителя?

Лицо Вальдеса странно передергивается, словно судорога проходит, он на миг опускает взгляд, потом смотрит только на Улу, будто и нет третьего в этой комнате.

— Я был тогда влюблен, а оттого глуп и милосерден.

Вальдес несет бред. Хотя, Ула не исключает такой возможности, просто выдает желаемое за действительное. Обычное плотское желание через годы вспоминает как любовь, это случается. Ула, сдерживая стон, приподнимается на постели, чтоб быть хоть чуть выше. Рану дергает болью от движения, но ей удается опереться на подушку, так легче. Сейчас главное сделать так, чтобы он забыл о Руппи. Она поторопилась с выводами о том, что ей некого больше защищать...

— Что до ваших предположений, господин вице-адмирал, то, во-первых, под ними нет никаких оснований, а во-вторых, вы не имеете никаких прав требовать у меня ответа. Я не давала никаких клятв, — голос под конец речи хрипит, в горле сухо, она так и не успела напиться после того, как очнулась.

— В самом деле? — ненатурально изумляется Вальдес. — А у меня есть замечательный документ, на гербовой бумаге, в котором написано, и заверено священником, что госпожа Ула Кальдмеер сочеталась законным браком с Ротгером Вальдесом. Интересно, поверил бы этой бумаге Готфрид, если увидел? Назначил бы вас вести на Хексберг Западный флот? А учитывая, как закончился ваш поход... Кстати, вы забыли браслет при вашем поспешном отступлении. Он ждал вас.

— Швайне, — выплевывает Ула. Редко кому удавалось вывести из себя Ледяную Улу, но у этого чокнутого талигойца, определенно, талант. — Можете засунуть себе в задницу ваш документ вместе с браслетом.

Вальдес неожиданно начинает смеяться. Улу от этого смеха пробирает холодом по позвоночнику. Раскатистый смех смолкает в тишине, и Вальдес вновь смотрит на Руппи.

— Идите в свою комнату, — говорит он ему спокойно и тихо. — Займите себя чем-нибудь. Если думаете, что не справитесь, я могу сразу позвать охрану. Так как?

— Мой адмирал, — выдыхает Руппи, делая шаг вперед, становясь между Улой и Вальдесом.

Это смело и бессмысленно. Верный, честный Руппи. Он ни на миг не сомневается в своем адмирале, и Ула чувствует щемящую благодарность за это. Но они не в том положении, чтобы как-то противостоять фрошерам сейчас.

— Оставьте нас, лейтенант, — приказывает она ему, собирая в голосе всю сталь, что еще осталась. И мягче, добавляет, чтобы успокоить: — Все будет в порядке, нам с господином вице-адмиралом необходимо поговорить.

— Я не оставлю вас, — отрезает Руппи.

— Как пожелаете, — улыбается Вальдес. — Вижу, вы любитель развлечений.

Он открывает дверь, кричит в глубину коридора:

— Пако, Луис!

Два крепких марикьяре скручивают Руппи в момент. Задыхающегося и выкрикивающего ругательства, его, завернув руки за спину, выводят. Ула стискивает в пальцах ткань одеяла.

— Отведите в подвал, — бросает Вальдес.

Ула хочет сказать, что Руппи ценен для обмена, что от того, как к родичу кесаря и будущему герцогу, будут относиться в плену, позже может зависеть многое. Но молчит. Вальдес сейчас явно воспримет ее слова как беспокойство за любовника. И ничем хорошим для Руппи это не закончится. Она надеется, что, пусть и под замком, он будет в относительной безопасности вдали от Вальдеса. А потом Альмейда может оказаться более рассудительным. Рано или поздно он потребует пленных у Вальдеса.

Вальдес закрывает дверь, защелкивает запор. Поворачивается к ней, и глаза у него нечитаемые.

Ула криво улыбается уголком рта:

— Боитесь, что я снова убегу? Я вряд ли смогу подняться с постели.

— Я научился тому, что вас никогда нельзя недооценивать, адмирал Кальдмеер, — возвращает Вальдес укол.

— И что же дальше? — Ула старается говорить спокойно, не выплевывать слова. Потерять самообладание — нет ничего хуже. Если не владеешь ситуацией, стоит владеть хотя бы самим собой. — Вы же не говорить хотите?

Вальдес сдергивает с нее одеяло.

Отредактировано (2023-05-07 22:39:01)

Анон

Re: ОЭ-фест

1. Вальдмеер. Один из них попал в плен, и противники дарят его другому для сексуальных утех и извращений. Кто будет снизу, воспользуются ли пленником или откомфортят, на выбор автора.

3. Гетеро изнасилование с любым/любыми из положительных персонажей канона. Без жести, ачетакова. В зависимости от статуса дамы потом или заплатить или кхм... позаботитс

Вторая часть истории про Улу и Вальдеса

Вальдмеер, гет, немного дарк!Вальдес, фем!Кальдмеер, NC-17

Часть 5/?
1000 слов

▼Скрытый текст⬍

Вальдес сдергивает с нее одеяло.

Под ним Ула прикрыта лишь тканью длинной рубахи. На кромке подола топорщатся кружева, рукава вышиты, это почему-то смотрится сейчас донельзя глупо и одновременно невинно. Видимо, еще недавно это одеяние принадлежало Эльзе, кухарке, а она принесла его раненой. Несколько месяцев назад Эльза вышла замуж, и возможно именно в этой рубашке принимала своего мужа.

— Знаете, я все чего-то ждал тогда, — доверительно говорит Вальдес, не давая прорваться наружу той ярости, что сейчас клокочет в груди. — А дождался только того, что вы ушли, предварительно ударив в спину.

Он обхватывает ладонью узкую щиколотку. Под тонкой кожей голубеют вены. Ведет рукой выше, оглаживая ногу, к колену. Рубашка задирается. Вальдес поднимает взгляд, и ведет рукой дальше, теперь смотря в серые глаза капитана... адмирала Кальдмеера. Они полны ярости, но тело под руками замерло, напряженное.

Вальдес не думает, что ее сковывает страх. Скорее, отвращение. От этого больно. Лучше бы она боялась. Лучше бы прикрыла веки, сдаваясь, обмякла, не в силах сопротивляться. Тогда Вальдес смог бы почувствовать, что выиграл. Тогда он мог бы пожалеть ее.

Тогда это уже была бы не Ула Кальдмеер.

— Понимаю, — сквозь зубы цедит Ула. Насмехается: — Теперь у вас дело чести отомстить.

Она не меняется в лице, когда он в ярости стискивает пальцами ее бедро, до боли, до синяков.

— Нет, — усмехается Вальдес. — Разве это месть? Я просто решил, что ждать чудес больше не стану. Вы бы никогда не остались со мной по доброй воле, теперь я это понимаю. Поэтому согласен на то, что есть. Оставьте ваше сердце Дриксен, или этому щенку, неважно, телом вы будете принадлежать мне.

Он лжет. В том числе себе. Потому что несмотря ни на что, знает, что не сможет перестать надеяться на невозможное. Шанс на которое сейчас стремительно уменьшается.

— Вам? — ядовито переспрашивает она. — Насколько я понимаю, многие ваши офицеры тоже будут не против получить свою долю. Кстати, Альмейда согласился быть после вас?

В глазах темнеет. Он бьет ее раскрытой ладонью по лицу. На ее щеке расцветает яркий след, а потом она начинает смеяться. Вальдес еще ни разу не слышал, чтобы она смеялась.

Безумно хочется навалиться сверху, растолкать колени в стороны и взять ее быстро, жестко, выплескивая ярость и толкаясь так, чтобы ее тело вздрагивало, а голова моталась по подушке. Нельзя. Он помнит об этом.

Плечо и грудь Улы стянуты бинтами, на них, к счастью, уже несколько дней не было кровавых пятен. Рана, хоть и медленно, затягивается, но если ее потревожить, все может снова вернуться, и лихорадка, и беспамятство.

Вальдесу хочется сделать ей больно. Поэтому он говорит:

— Если вы хотите познакомиться поближе с офицерами, только скажите, — от его улыбки остался лишь кривой оскал. — Я позабочусь, чтобы они удовлетворили все ваши желания. Скольких за раз вы выдержите?

Вальдес расшнуровывает штаны, приспускает. На удивление, стоит у него крепко, до боли. Он даже не успел заметить, как ярость переплавилась в возбуждение. Ула престает смеяться, глаза у нее холодные, пристальный взгляд, кажется, прошивает насквозь. Вальдес сгибает ее ноги и разводит в стороны, а потом опускается на колени между ними. Ула не сопротивляется — либо у нее нет сил, либо считает это ниже своего достоинства.

— А еще в процессе можно будет спрашивать вас о том, что хочет знать Рамон, — Вальдес наклоняется над Улой, нависает, опираясь на левую руку, близко, но не касаясь тела, не наваливаясь. Заглядывает в лицо, почти на расстоянии поцелуя. Так видно, что каемка радужки у нее голубая, да и глаза, скорее, выгоревшие добела.

— Вы сможете отвечать, если в этот момент рот у вас не будет кем-то занят, — выдыхает он ей в лицо, а рукой тем временем ласкает себя, жестко и быстро скользя кольцом из пальцев по стволу. Почти насухую это больно, но боль только подхлестывает сейчас желание.
Ула плюет ему в лицо. Вальдес чувствует влагу на щеке.

Он на миг замирает, скалится в улыбке. Никто сейчас не посчитал бы ее красивой. А потом продолжает двигать рукой, яростнее, жестче. Нескольких движений хватает, чтобы достичь разрядки.

Когда Вальдес чувствует, что на него, как приливная волна, стремительно и неотвратимо накатывает, он зажимает член под головкой, не давая пролиться семени, и опускается на Улу. Направляя себя рукой, толкается в нее, внутрь, в мягкое, тесное, горячее. Слышит, как Ула шипит сквозь зубы, чувствует, как крупно вздрагивает под ним ее тело. Толкается еще раз, пока семя изливается, лежит на ней, пока затихают отголоски наслаждения.

Потом осторожно приподнимается и выходит. Смотрит в побелевшее, застывшее лицо. Бросает взгляд на бинты — к счастью, они по-прежнему чистые. Ощущение победы не приходит. И даже отчего-то кажется, что он еще почувствует себя проигравшим.

Он еще раз смотрит в лицо Уле. Она слишком бледна, и дышит редко, поверхностно. На лбу выступили бисеринки пота. Глаза смотрят поверх плеча Вальдеса. Тревога сжимает сердце.

— Не хотите на меня смотреть? — спрашивает Вальдес.

Ула не отвечает.

На ходу поправляя одежду, он спешит к двери. Задвинутая щеколда, крадущая секунды, вызывает в этот момент бешенство. К счастью, врач, по настоянию Вальдеса оставшийся в доме до тех пор, пока адмирал не будет достаточно хорошо себя чувствовать, дежурит в соседней комнате.

Через минуту невозмутимый мэтр Гарсиа уже оглядывает Улу с порога профессиональным взглядом. Он никак не комментирует ни ее задравшийся подол, оголяющий ноги и бедра, ни отчетливый запах семени в воздухе.

— Что случилось? — спрашивает он Вальдеса, пока считает пульс на запястье. Мимоходом одергивает подол ее рубашки, прикрывая колени.

— Мне показалось, что она готова потерять сознание, — внутренности скручивает, Вальдес то вглядывается в лицо Улы, по-прежнему равнодушное, то, с надеждой, оборачивается к врачу.

— Со мной все хорошо, — голос Улы тих и спокоен, она обращается только к врачу. Головы не поворачивает.

— Просто она еще слаба после ранения, для того, что вы делали, в том числе, — поясняет мэтр, отпуская ее руку. — Если позволите, сейчас я дам ей успокаивающий и обезболивающий настой, а потом займусь раной. Не будем ждать времени перевязки.

— Да, — говорит Вальдес. — Позовите меня, когда закончите.

Он отступает к двери, и, тихо выйдя и прикрыв ее за собой, прислоняется к стене рядом. Сердце гулко стучит в груди, будто пытаясь выскочить. Мысли в голове путаются, и не получается ухватить ни одну.

Через час мэтр Гарсиа выходит. На попытку Вальдеса войти он мягко перехватывает его за локоть.

— Она спит, обезболивающее подействовало, нет смысла беспокоить ее ближайшие шесть часов, — говорит он, а потом тянет за собой. — Если позволите, я хотел бы поговорить с вами о ранении. По моим прогнозам, заживление идет хорошо, рука будет подвижна...

Тихий треск, с которым рвется ткань простыни, не слышен из-за закрытой двери.

Анон

Re: ОЭ-фест

1. Вальдмеер. Один из них попал в плен, и противники дарят его другому для сексуальных утех и извращений. Кто будет снизу, воспользуются ли пленником или откомфортят, на выбор автора.

3. Гетеро изнасилование с любым/любыми из положительных персонажей канона. Без жести, ачетакова. В зависимости от статуса дамы потом или заплатить или кхм... позаботитс

Вторая часть истории про Улу и Вальдеса

Вальдмеер, гет, немного дарк!Вальдес, фем!Кальдмеер, NC-17

Часть 6/?
900 слов

▼Скрытый текст⬍

Вальдес уходит, и дышать становится чуточку легче. Врач делает свое дело спокойно и равнодушно, от его сухих холодных пальцев не бросает в дрожь.

Рана на плече уже значительно лучше выглядит, о чем тот и сообщает Уле. Когда мэтр заканчивает с перевязкой, он просит:

— Согните ноги. Я посмотрю вас на предмет других травм.

— Не нужно, — отвечает Ула прежде, чем успевает задуматься.

— Я настаиваю, — мэтр гремит какими-то приборами, перекладывая их в своем саквояже.

Настаивать можно по-разному. Ула предполагает, что если она не согласится, ей помогут. Например, те же двое, что помогли Руппи выйти. Ула через силу разводит ноги. Это простое действие дается ей с трудом.

Врач подходит с куском бинта в руках. Ула закрывает глаза. Между ног проходится влажная ткань, стирая... следы, оставленные Вальдесом. Потом жесткие пальцы раздвигают складки в стороны, Уле кажется, что она пуста, где-то внутри холодит.

— Я вижу небольшие надрывы по краю, — говорит врач. — Ничего серьезного, в первый раз бывают и худшие последствия.

Ула задается вопросом, про какой именно первый раз он говорит. Уж не о первых ли случаях, когда фрошеры развлекаются со своими трофеями? И о том, осматривал ли кто-нибудь тогда, пять лет назад, Йозефину после. И как часто этому корабельному врачу приходится в своей практике осматривать женщин.

Потом холодный палец скользит внутрь, удивительно легко. Ула борется с тошнотой. Почему-то настолько противно не было даже с Вальдесом. Сейчас врач не хочет от нее ничего, не желает принести боль, но равнодушный осмотр теперь не кажется ей безразличным.

— Здесь не больно? — он прощупывает стенки, вторая ладонь давит на живот.

— Нет, — Ула стискивает в горсти простыню.

— Что ж, — мэтр встает, вытирает руки, потом поднимает с пола одеяло, накрывает Улу. — Через пару дней все должно пройти. На будущее я бы рекомендовал вам заранее использовать масло, но вряд ли вы будете это делать.

Ула едва сдерживается, чтобы не фыркнуть насмешливо. На будущее!

— Во всяком случае, перед следующим разом хотя бы растяните себя пальцами, и по возможности не допускайте глубоких толчков. Это чревато разрывами свода.

— Благодарю за совет, — ровно говорит Ула.

Перед тем, как уйти, врач поит ее остро и горько пахнущим травами настоем. Ула не противится, пить хочется очень сильно. Потом лежит, прикрыв глаза, пока он собирает свои врачебные принадлежности.

В голове мутно, мысли ворочаются как тяжелые камни, тело слабое, очень хочется просто заснуть, но нужно думать. Ула заставляет себя.

Вальдес был неожиданно... не добр, нет, но очень аккуратен. Как бы ни было плохо Уле в процессе, она понимает это. Все могло происходить гораздо более жестко, Вальдес сдерживал себя. Зачем?

Объяснений этому может быть два. Первое — просто жалость. Второе — необходимость сохранить ее в достаточно здоровом виде. Ула ставит на второе.

Вальдес верно сказал, у Альмейды найдется много вопросов к адмиралу Западного флота. И в каком виде будут проходить допросы, уже не столь важно. Может быть так, как шептал Вальдес, навалившись на нее — Улу передергивает, — а может, это будут пытки дыбой, огнем, водой. Во всяком случае, понятно, что просто умереть ей не дадут.

Разговорить можно практически любого, это Ула знает. Слабы и тело человеческое, и его дух. Кто-то не выдержит сильной боли, кто-то унижения, а кто-то не сможет наблюдать за мучениями другого. Их сейчас в плену двое, она и Руппи. Может быть, есть еще пленные, о которых она не знает. А Вальдес наверняка подскажет Альмейде, на чем, скорее всего, она сломается. Заговорить она не имеет права.

Врач выходит, напоследок постояв около ее постели. Ула дышит ровно, лицо ее расслаблено, и она надеется, что он примет ее за спящую. Когда дверь закрывается, она открывает глаза. Ждать нельзя, возможно, это ее единственный шанс. Пока не прислали нового сторожа сидеть у ее постели. Возможно, ее больше не оставят одну.

Она оглядывает комнату. Самым простым вариантом видится разбить пузатый стеклянный кувшин, стоящий на столе, и воспользоваться осколками. Но она боится, что звук будет слишком громким. Шнурка для вызова прислуги нет, нет и подхватов для штор. До гардины ей не дотянуться, слабость приковывает к постели.

Ула оглядывает кровать. Спинка деревянная, из глухого полотна, украшенного резными фигурками, зато по бокам высятся столбики с шарами. Если закрепить за них... Высоты не хватит, чтобы повиснуть, даже стоя на коленях, придется лежа.

На веревку идет простыня. От льняной ткани трудно оторвать полосу, особенно, если можешь пользоваться только одной рукой, но с помощью зубов получается. Она рвет вдоль, прикидывая длину. Должно хватить.

Ула скручивает полосу в жгут, завязывает скользящий узел. Сначала надевает петлю на шею, прилаживая так, чтоб узел встал за левым ухом. Когда она навалится всем весом, петля затянется ровно, одинаково плотно обхватывая шею с обеих сторон.

Еще раз прикидывает длину, и завязывает свободный конец вокруг столбика.

Потом лежит минуту, собираясь с силами. В голове обрывки мыслей. Первый корабль, еще на Северном флоте. Кто займет должность адмирала? Дойдет ли когда-нибудь весть о том, как она умерла, до Эзелхарда? Руппи, простит ли Руппи? Неважно, только пусть сможет выжить. Потом мысленно перечисляет про себя имена погибших в Хексбергском заливе кораблей.

— Я иду к вам, — шепчет тихо, прежде чем сползти с постели.

Повеситься лежа не так-то просто. Она вытягивается ничком, выпрямляет колени, поясницу, и из последних старается держать руки за спиной, чтобы не оттолкнуться от пола. Делает глубокий вдох и задерживает дыхание. Тело прошибает потом от усилия, мышцы подрагивают, и последнее, что Ула видит, прежде чем все чаще мелькающие мушки перед глазами сливаются в сплошную тьму, это царапина на дереве паркета.

Когда колени обмякшего тела ударяются об пол, Вальдес только покидает комнату мэтра Гарсиа.