Холиварофорум

Анон

ОЭ-фест

Осенний микро-тур феста!

Тур проходит с 11 ноября по 26 ноября включительно, в 0.00 27 ноября можно деанониться. Или нет, по желанию.

Исполнения выкладываются в этом же треде, с обязательным указанием выполненной заявки. Исполнять заявку можно в любом формате: текст, арт, видео, etc., минимальный/максимальный объем не ограничен.

Обсуждение заявок и текстов тут, в треде ОЭ

▼СПИСОК ЗАЯВОК ОСЕННЕГО ТУРА С ССЫЛКАМИ НА ИСПОЛНЕНИЕ⬍

1. Алвадик, первый раз, Дик-бойпусси, Дик снизу. Алвадики оба в шоке и в восторге. Высокий рейтинг обязателен!

2. Рокэ Алву слишком много пороли в детстве, и у него сложился условный рефлекс. Теперь он втайне обожает порку и страшно кинкуется от строгости и суровости, а хамит, чтобы нарваться на наказание. Вот только кто рискнет тронуть самого Первого маршала?! Одна надежда на незыблемых Окделлов, развратных королев или ледяных дриксенских адмиралов!
Пейринг на вкус автора.

3. Катарина/Эстебан или другие оруженосцы. Можно  нон-кон, даб-кон. Королева, заманивающая жертв своей беззащитностью, оказывается властной госпожой. По накуру. Юмор, драма, удовольствие жертвы или моральная (физическая) травма - что угодно на откуп автора.

4. Желательно джен. Рейтинг любой. Желательно юмор, но если получиться хоррор, то заказчик против не будет. Без смертей персонажей. книгоканон. В Кэртиане случилось невероятное. Появился изарг-выходец! И начал кишить.

5. Спокойный пост-канонный мирный и счастливый алвадик в ER. Как они дошли до жизни такой, неважно, главное сам момент! Если рейтинг, то Рокэ снизу.

6. Ойген\Жермон, таймлайн битвы у форта Печальный Язык, когда Жермон был ранен. Ойген получает известие о ранении, находясь далеко от Жермона с силами фок Варзов. Мысли, чувства Ойгена, удаётся ли ему скрывать их.

7. Лионель/Рокэ, модерн-ау. Происходят серийные убийства, но что общего в жертвах не совсем понятно, Лионель работает в полиции и влюблен в своего друга Рокэ. Важно, они не пара, мб сам Рокэ даже с кем-то другим/ой встречается. На самом деле Лионель и есть тот маньяк и убивает тех, кто в каких-то деталях-мелочах (форма глаз там похожа, мб рост схожий и т.п., то есть сходство в глаза не бросается) похож на его друга.

8. Алвадик, таймлайн Раканы, Дик выходит на поединок с Алвой за Альдо, оба ранены, но в итоге живы. Фиксит бодяги с кровной клятвой.

9. Рамон/Хулио, взаимный флирт и ухаживания, похожие на загонную охоту друг на друга. Огненный юст, желательно с высокорейтинговой реализацией

10. Леонард Манрик/Мирабелла 
Влюбленность в ах какую суровую хозяйственную, экономную женщину и ее способность создать золотой запас буквально из воздуха, искренее восхищение, бес в ребро, поначалу неприступная Мирабелла. Из кинков легкий фемдом. Жанр любой, но никого не убивают и не собираются.

11. Кроссовер с "Не покидай"; джен, рейтинг любой, драма или юмор (или и то, и другое). Однажды в Олларии, или в Ракане, или в Кабитэле, зацветает что-нибудь, и из всех людей начинает переть правда: о делах, мыслях, намерениях, чувствах. Что из этого выйдет? Бонусом можно какого-нибудь бедолагу с насморком, который не врубается в причину переполоха.

12. Вальдмеер, NC-17, драма, Олаф после всех событий стал совсем бессилен в постели, но Вальдес найдет способ доставить удовольствие, кинк на сухой оргазм

13. Хулио Салина/Ричард Окделл. Рейтинг любой, без стекла, но с марикьярскими страстями и хэппиэндом. Хулио, ревнующий Ричарда к Берто и прочей молодежи, приветствуется.

14. Мирабелла/Аурелия. Долгая тайная любовь, можно невзаимная со стороны Аурелии. Смерть Эгмонта и траур по нему - всего лишь предлог, чтобы приблизиться к объекту чувств (и избавиться от Ларака). Чувства с со стороны Мирабеллы и рейтинг на взгляд автора.

15. Отец Герман/учитель фехтования в Лаик (пилотный канон). Можно рейтинг, можно мистику, можно и юмор или все вместе. Сколько в Лаик учителей фехтования: один или двое? Вот и отец Герман ни в чем не уверен...

16. Алвадик, R-NC-17, Реверс с обнаженным Алвой на пути на эшафот (вместо Алвы за какое-то предательство/ошибку к казни и публичному унижению приговорили Дика. Алва в числе наблюдающих (недобровольно)), внешность алвадиков любая

17. Любой пейринг или джен, и любой временной промежуток, главное без смерти персонажей. АУ, в которой сломанный Абсолют не засчитал смерть Эгмонта и попытался выпилить Ричарда, как «неудачного» Повелителя Скал. Не удалось, но Ричард в результате остался искалечен - недостаточно сильно, чтобы это мешало ему жить, но достаточно, чтобы привлекать внимание и мешать (шрамы, хромота и т.д).

18. АУ-реверс, джен. У власти уже давно находятся Раканы, сейчас на троне Альдо. Навозники Манрики и Колиньяры поднимают против него мятеж, но непобедимый Первый Маршал Рокэ Алва разбивает их войска под Ренквахой вместе с маршалом Арно Савиньяком и генералом Эгмонтом Окделлом. Погибают все Манрики, кроме Леонарда, которого раненым тайком вывозят с поля боя, а оставшихся сиротами Эстебана и его сестру отдают на воспитание в семьи Окделлов и Савиньяков.

19. Приддоньяк. Нц-17, мастурбация. Валентин слышит, как Арно где-то в соседней комнате занимается сексом.

20. Пейринг любой, кроме альвадика, алвали и алвамарселя. Слеш, джен, гет. Рейтинг любой. Книгоканон. Кроссовер или ретейлинг с фильмом "Довод".

21. Алвамарсель, херт/комфорт. После несчастного случая у Алвы оказываются повреждены кисти обеих рук. Ему приходится заново учиться держать оружие и писать, и справляется он с этим плохо.

22. Вальдес страстно влюблен и понимает, что Кальдмеера вернут в Дриксен, где он может погибнуть. Тогда Вальдес в дороге или в Придде тайно насильно похищает Кальдмеера, чтобы оставить его себе. Можно дарк.

23. Юмор. 
Ричард постоянно натыкается на Алву, когда он пытается с кем-то потрахаться – причём каждый раз не по своей вине! Он случайно находит потайные двери, теряется в потайных ходах, в Варасте под ним проваливается крыша домика, пока Рокэ трахается с юной вдовой. Сцена в будуаре Катарины становится последней каплей, и Рокэ высылает оруженосца к Ракану – только чтобы тот вломился к нему в разгар оргии с пантерками со срочными новостями о наступлении Ракана (примчался с Осенней Охотой, прошёл с выходцами, как угодно).
- Я проклят!
- Вы прокляты?! Это я проклят, юноша!

24. Эстебан-Птица. Кроссовер с Чумным Доктором. Раздвоение личности. Жанр любой, рейтинг любой

25. Катя и СБЧ заставляют Дика соблазнить Алву. он честно старается, может даже политься из лейки. Хоть юмор, хоть драма.

26. Эмиль\Арлетта\Лионель, NC, инцест. Со времени гибели Арно-ст. Лионель заменяет отца во всём, и даже в постели матери. Эмиль узнаёт об этом и решает присоединиться. Больноублюдочность приветствуется.

27. Обрушение Кэналлоа за намеки Алвы на убийство Фердинанда. Убить Алва себя не может, будучи последним Раканом, да и опоздал. Встреча с Ричардом после обрушения Надора, который бездетен и тоже не смог заплатить жизнью.

28. фем!Вальдес/Кальдмеер или фем!Альмейда/Хулио, ВМФ, гендербендер; гет, рейтинг невысокий, сюжет на выбор исполнителя, желательно без драмы, если драма, то с ХЭ.

29. Ричард/Рокэ. Односторонние чувства Ричарда к Рокэ, Рокэ в Ричарда в ответ не влюбляется. Желательно каноничный сеттинг

30. Вальдес привозит Кальдмеера на Марикьяру и знакомит с родителями. Первоначальная острая реакция на то, что сын приволок в дом варитского гуся, и постепенное принятие. Можно юмор

31. Алвадик, омегаверс, омега!Дик, мпрег. Алва узнает, что Ричарда есть сын, и мечется, пытаясь найти оного после убийства Катарины и смерти Ричарда в овраге, никому не объясняя, зачем ему очередной окделльский поросенок. 
Степень ретконности любая, но за младенца Рокэ переживает искренне, подозревая, что тот от него (так и есть). 
ХЭ для ребенка. Для его родителей (вместе или по отдельности) ХЭ опционален.

32. Алва/Ричард, юст, Ричард впервые замечает и понимает интерес Алвы к себе

33. Алвадики, рейтинг не важен, суд над Алвой, но стороне защиты не подыгрывает авторка, внешность любая

34. Вальдмеер, NC-17, модерн-АУ, драма, мистика, Олаф во время летнего выезда с поисковым отрядом обнаруживает сбитый во время войны самолет и навсегда оставшегося в кабине пилота. Самолет реставрируют, и он даже снова поднимается в небо, только что-то с ним нечисто…, ХЭ

35. Ойген/Мишель Эпинэ, любой рейтинг, первая любовь в Лаик. Встреча юга и севера. Взаимные чувства, неловкие попытки любви по гайифски, Ойген невозмутимо говорит, что читал, как это делается
Для драмы можно добавить в конце Жермон/Ойген, где Ойген сравнивает Жермона и Мишеля

36. Алвадики эндгейм, R или NC, после гибели Альдо власть переходит в руки Ричарда. Ричард не то чтобы дарк, но гибель Альдо, Надора и предательство Робера накладывают определённый отпечаток. Катарина жива, интригует мб вместе с Ричардом, а мб против него, внешность героев любая, но Альдо пилотный мб

37. Близнецы Савиньяки трахают Ричарда, Рока наблюдает (или нет). Можно дабкон, тело предало, немножко больноублюдочнсти. 
Жанр любой,  таймлайн любой, рейтинг от R и выше. Ричарду должно понравится.

38. Прошу арт! Персонажи ОЭ в виде персонажей из аниме "Утена". Классическая сцена вынимания меча из груди на Арене дуэлей. Мечтаю про такой альдоробер, но буду страшно рад и любому другому пейрингу.

39. Рокэ/Айрис. Юмор. Можно рейтинг, можно без. Вынужденный брак с истериками, битьем посуды, надеванием на шею картин, побегами через окно… Впрочем, сначала Алва бесился, а потом возбудился, и теперь, пока весь Талиг с ужасом наблюдает за взрывными ссорами между герцогом и герцогиней Алва, они сами от них получают огромное удовольствие, причем и в горизонтальном положении тоже.

40. Олаф Кальдмеер/Берто Салина. Cо стороны Берто наверное невольное восхищение достойным врагом, которое перерастает в нечто большее при близком общении. Юст. Вальдес где-то рядом, возможно ревнует.Реакция Олафа на усмотрение автора. Рейтинг R.

41. Приддоньяк, ПВП, афродизиак. Что бы скомпромитировать Валентина, ему подливают в напиток афродизиак. На людях Валя держится, но когда он остаётся один, ему становится совсем плохо. Арно предлогает помочь, уверяя, что в этом нет ничего особенного.

42. Лионель/Рокэ, викторианское АУ. Лионель расследует серию жестоких преступлений, и под его подозрение попадает известный хирург, ведущий эксцентричный образ жизни. Рейтинг любой.

43. Алвадик, публичный секс по обоюдному согласию, Алва снизу

44. Джен или пре-алвадики, рейтинг любой, восстание Эгмонта вин вин. Анри Гийом на троне или сам Эгмонт. Политика, установление отношений с проигравшей стороной, кто-то из навозников внезапно по ряду причин остаётся при дворе, мелкий Дик в роли любимца нового двора, внешность любая

45. Вальдмеер. Вальдес влюбился в пленного Олафа, но во время его отлучки Олафа забрали в тюрьму, чтобы насиловать допрашивать и пытать. Вальдес намерен его спасти. Желательно ХЭ.

46. Ричард – Проводник Алвы в Лабиринте. Можно с ХЭ и фикситом (Алва проходит сам и выводит Ричарда?), можно дарк, где Алва совершает те же ошибки, сливая оруженосца, и проваливает испытания.

47. Лионель признается Чарли в любви. Я просто хочу это видеть!

48. Лионель/Валентин: сражение за победу в Битве экстрасенсов
Расследование всратых историй, саспенс на грани фарса, срачи с героями сюжетов, лавхейт участников - в общем все, за что (далеко не) все любят это шоу.
Ли и Валентин могут быть кем угодно: медиум - чернокнижник по классике или что-то подурнее. Например, шаман, который гадает на оленьих рогах. Они могут оказаться как настоящими экстрасенсами, так и коварными шарлатанами, пытающимися раскрыть друг друга. Главное - атмосфера

49. Ойген\Жермон. МодернАУ, ER, рейтинг на усмотрение автора, хэппи энд.

50. Алвадик, кроссовер с "Благочестивой Мартой", проза. 
Ричард после встречи с Оноре теперь истовый эсператист: постится, молится (особенно за эра) и противится идее человекоубийства.
 Алва также приходит к Создателю, угрожает Дораку оставить армию, принять целибат и отречься от винопития. 
Оба разговаривают с Катариной о целомудрии и со Штанцлером - о спасении души. 
В Олларию является Мирабелла с Айрис, находит узревшего свет истинной веры, но сраженного физической слепотой Алву в рубище, и Дикона, самоотверженно заботящегося о калеке. 
На самом деле, оба, конечно, здоровы и много грешат)

51. Вальдмеер, NC-17, драма, dark!Вальдес влюблен всей душой, и ради блага самого Олафа не намерен отпускать его на родину, нон-кон

52. Алва просит у Ричарда прощения за что-нибудь серьезное словами через рот. Не стеб.

53. Алвадики, NC-17, секс на кухне, охреневшая Кончита, у которой пирог из печи не вытащен, а там господа ебутся, прилагается, внешка любая

54. "Вредные задачи" Остера в переложении на условия и персонажей из Талига. Персонажи любые, рейтинг любой, юмор.

55. Детектив в духе Агаты Кристи, но в каноничном сэттинге. Пост-канон, расследование смерти Габриэлы, Джастина или любой кейс на усмотрение автора. Пейринг любой, можно джен. Очень бы хотелось алвадик с подросшим Диком, но необязательно) Участие в расследовании Алвы приветствуется

56. Готфрид Зильбершванфлоссе/принцесса Гудрун/Олаф Кальдмеер. 
Принцесса сначала испытала небольшой к Кальдмееру интерес, всё-таки мещанин дослужившийся до высоких чинов, он её вежливо отверг, но поскольку ей до этого не отказывали, тут может быть возмущение, что ею пренебрегли, страх, что кто-то узнает. А потом Кальдмеер случайно узнаёт маленький секрет кесаря и его дочери и скажем как-то это выдал... Юст, лавхейт, рейтинг NC-17 или R. Желательно, чтобы все выжили.

57. Алвадик, реинкарнация и трансмиграция
. После смерти Дик перерождается в другом мире (один или несколько раз), набирается опыта и прокачивается в психологии, прежде чем снова попасть в своё первое тело на следующий день после ДСФ. Взгляд на эра новыми глазами.

58. Хуан/ куча разного народа. Кроссовер с «Трудно быть богом» Стругацких. Рейтинг. Хуан Суавес – секс-прогрессор в Кэртиане. Добывать нужные сведения и манипулировать политикой Талига проще всего в постели!

59. Арлетта\Лионель, NC, инцест, порка. Из канона мы знаем, что одна из предыдущих графинь Савиньяк приказала выпороть самого Дидериха. С тех пор порка стала семейной традицией и прерогативой графинь. Лионель уже давно не ребёнок, но всё ещё даёт себя наказывать.

60. Надор после смерти Ричарда становится странным и страшным местом, филиалом Лабиринта, расползающимся по Талигу. Попытки Алвы понять и остановить, но без успеха, и Алва понимает почему. Хочется мистики, где кровь Повелителей стихий реально опора мира, а Ракан может заменить только одного (Повелители Ветра вымерли раньше). Без запасных Раканов!

61. Алвадик, реверс. Рокэ реально в положении Дика в первых книгах: Кэналлоа бедствует, семья требует невозможного, Салина посматривают на его наследство, на уши присел друг семьи дор Квентин, с собой в столице даже слуги нет, еще и коварная первая любовь на носу. Ричард, в свою очередь, властитель богатой провинции и герой войны, но несколько ожесточен за трудную жизнь, от оруженосца хорошего особо не ждет, глушит надорский кальвадос и поет завораживающие северные баллады. И да - кого-то в семье Рокэ убил и вроде не кается. 
Не настаиваю на ПОВ Рокэ, но если получится - было бы идеально.

62. По мотивам микро-накура про Альмейду, залетевшего от Хулио. Рамон познает прелести беременности и охуевает, будущий счастливый отец охуевает ещё сильнее и включает режим агрессивной заботы, окружающие тоже охуевают и заранее прячутся кто куда

63. Ричард Окделл с первого взгляда влюбляется в короля, и это взаимно. Фердинанд/Ричард против всего мира.

64. Вальдмеер, NC-17, драма, fem!Кальдмеер канонично попадает в плен, и когда это обстоятельство обнаруживается, оно меняет все, даб-кон

65. Приддоньяк, ПВП, оральный секс. Валентин делает минет Арно. Кинк на волосы Вали, на его красоту.

66. Катарину отравили на ДР (или сразу после). Детектив с поиском виновного(ных). Джен или любые пейринги.

67. Эмиль/Валентин (кнешность книжная) 
Нежно, задорно и спонтанно, с любым обоснуем, таймлайн любой. Кинк на кружева, чулки, одежду, раздевание. НЕ ангс, НЕ стеб

68. Вальдмеер, рейтинг любой, ожидание встречи, ревность. Кальдмеер исчезает по пути на казнь. После перемирия Вальдес приезжает в Эйнрехт и находит Кальдмеера в особняке под охраной, после ночи любви тот признаётся, что ему пришлось стать любовником кесаря Руперта

69. АУ от канона: сёстры Эгмонта живы, и одна из них замужем за Фердинандом.

70. РоРо, пост-Ракана, лунатизм, возможно, сомнофилия. Робер не просто видит кошмарные сны о прошлом, он во сне ходит (и не только). Рокэ узнает об этом и пытается что-то сделать. Рейтинг на вкус исполнителя, стекло можно, но без совсем уж черного финала.

71. Воспоминания Антонии Алва (или Инес) о доме, родных, о Кэнналоа.

72. Лидик, ливалентин, лилюсьен или любой другой пейринг с Лионелем, где присутствует разница в возрасте и звании в пользу Ли. Секс с явным дисбалансом власти и сил, можно дерти-ток, унижение, элементы больноублюдства, партнер обращается к Ли исключительно "мой маршал". В какой-то момент ему становится чересчур, он называет Лионеля по имени, и оказывается, что все это была игра по обоюдному согласию и к обоюдному удовольствию (пока не стало чересчур). Акцент на смену динамики и изменения в поведении Лионеля.

73. Вальдмеер, NC-17, драма, из Кальдмеера выбивают сведения в подвалах крепости, dark!Вальдес влюблен в его стойкость, но своеобразно, нон-кон

74. Двор Алисы глазами кого-то, кто не Арлетта.

75. Джен. Юмор! Ричард женился на богатой навознице, привез ее в Надор, и тут же вспыхнула война между двумя герцогинями – старой и молодой. Дик в шоке, надорцы с попкорном, при королевском дворе делают ставки.

76. Вальдмеер, NC-17, драма, Кальдмеер отказывает Вальдесу во время первого плена, и Вальдес не намерен упустить второй шанс, даб-кон

77. Каждый раз, когда новоиспечённый барон Дювье надевает свой новый орден Талигойской Розы, с ним (Дювье) случается какая-нибудь досадная неприятность.

78. Мирабелла/? Жанр – на выбор автора, можно драму, а можно юмор))) Мирабелла после смерти Эгмонта срочно ищет себе нового супруга, чтобы ее не упрятали в монастырь или не выдали замуж за кого-то из навозников. Главная цель брака – спасти Ричарда, чтобы его не убили, не отдали на воспитание в чужую семью и не отобрали герцогство, поэтому муж должен быть богат, влиятелен и не находиться в открытой оппозиции к трону, но при этом не отжал бы Надор для себя. При этом у невесты в придачу к таким запросам еще и возраст, характер и специфическая внешность. Результат неожиданный!

79. Дружба между Ричардом и Рокэ. Искренняя, тёплая, внезапная. Можно с врЕменным размолвками. Можно гетные линии у обоих. Или слэшные у обоих, но чтобы не друг с другом. Можно модерн!ау. Ричарду не обязательно знать, кто его друг на самом деле (известная личность, очень богатый и влиятельный человек, например). Ричард может тоже что-то скрывать (может, он шаман какой или играет на волынке, сын мятежника, (порно)писатель под женским псевдонимом, ещё что-то).

80. Катари видит, как Алва разговаривает с королём и понимает, что ревнует и завидует. Рейтинг любой, можно вообще джен. Катари хочет любви и внимания как равной, не чувствовать себя глупой девочкой, разменной монетой в интригах и сосудом для наследников короны, но все это позволено лишь мужчинам, и друг друга эти двое ценят больше, чем её.

81. Жизнь в посмертии. Семейства Окделлов, семейство Приддов и т.д. Чтобы все ходили в гости, сравнивали смерти. Джен, чёрный юмор. Можно любые пейринги.

82. Драма. Алва узнает, что Савиньяки расчетливо использовали его, чтобы прийти к власти в Талиге. В идеале – подслушивает разговор Арлетты с Лионелем. Алва может быть в отношениях с Ли, а может и не быть.

83. Вальдмеер. У марикьяре жестокие обычаи, под райос убивают всех. Есть лишь одно исключение для законных супругов, к которым могут прилагаться их слуги и подчиненные. И это единственный способ для Вальдеса спасти Олафа Кальдмеера...

84. Джен или алвадик или альдоробер. Персонажи смутно помнят себя доретконных. Когнитивный диссонанс, попытки расследовать произошедшее, возможно внутримировое мистическое объяснение.

85. Ричард уполз от Альдотвари и оказался на Рубеже. Теперь он, беспамятный, возвращается на Кэртиану с остальными Стражами выжигать скверну вместе с Бусиной. Течение времени на Рубеже может не совпадать с Кэртианским. Можно спасти мир силой любви и дипломатии, можно не спасать вообще.

86. Руперт - боевой монах Шаолиня. Вообще-то это тайна, но в экстремальных ситуациях Руппи превращается в "Джеки Чана". Можно и буквально.

87. Робер/Альдо, современное ау. Передружба, недоотношения. Альдо заказывает астрологу их с Робером натальные карты, надеясь на отличную совместимость. Но вместо "вы идеальная пара" получает метровый список причин, почему им даже в одной комнате находиться не стоит. Негодование Альдо: возмущение, угрозы, подозрения, что астролог сам на Робера положил глаз, предложения посетить таролога/гипнолога/хироманта/авгура, чтобы сравнить версии. 
Одиссея альдороберов по всем шарлатанам города

88. Алвадик, Алва куртуазно ухаживает за Диком. Дик в ахуе, ужасно смущается, удивляется, негодует, а потом переходит в контрнаступление! – в конце концов, кто тут тверд, незыблем и на полголовы выше, а у Алвы вообще волосы как у принцессы и надушенные кружева, лепестки ему больше пойдут!

89. Алвамарсель, ER, рейтинг низкий, hurt/comfort, у Марселя умер отец, поэтому он переживает, суетится, организует погребение и т.п. Рокэ тоже приглашён, но приезжает раньше и помогает справиться с горем, как умеет.

90. Алвадики, НЕ омеговерс,  секс с мпрегнутым Ричардом, нежно, мило, всяческие поглаживания по животу, и чтобы Алву прям крыло тем, что это его любовник, у них будет ребёнок, малыш, самый богатый и титулованный эвер, его будут холить и лелеять, оба отца жизни за него отдадут, а на мнение окружающих забьют и тд.НЦа

91. Кальденбург, NC-17, драма, fem!Кальдмеер, восторженный Руппи и Офелия, которая не верит в любовь в 20 лет, кинк на разницу в возрасте

92. Дайте Ричарда-эльфа из Надорских лесов, с устарелыми представлениями о мире и непониманием "этих странных людей". Явился в Кабитэлу в поисках предсказанного Короля.  Шпагой владеет плохо, привычней к мечам с клинком в форме листа ивы и длинному луку. Маскируется, притворяясь последователем этой новомодной человеческой веры - эсператизма. Денег из дома взял мало, потому что не в курсе инфляции.
Кстати, тогда понятно, почему ЛЧ целый Круг цепляются за Раканов - для них это, считай, вчера было)

93. Эйвон Ларак выходит из лабиринта беременным новым повелителем скал. Пейринг и рейтинг любые.

94. алвамарсель, постканон, Рокэ не удалось отвертеться от регенства, что не способтвует ни благостности характера, ни здоровым нервам окружающих
Марсель, устраивающий Рокэ разгрузку: хоть изолирует его от всего мира на сутки, хоть в отпуск увезет, хоть еще чего придумает. 
Усталый раздраженный регент, винишко, гитара, изощренные ласки и нежный секс

95. алвадик, Ричарда хотят выдать за кого-то/женить, он приходит к Рокэ и как в Гардемаринах "не хочу доставаться нелюбимому, люби меня", рейтинг высокий, ХЭ для алвадиков

96. Групповушка Ойген\Жермон\Арно\Валентин. Война кончилась, все выдохнули, устроили пирушку и пиздуховно, но задорно потрахались. Естественно, NC.

97. Приддоньяк. Арно, с отношением к сексу легким, как у  Эмиля, соблазняет Валю, которого считает девственником (ошибается). Хочет унизить и обидеть, но любовь нечаянно нагрянет, хэ. Хотелось бы, чтобы  Арно не был солнышком.

98. Хочу развёрнутую легенду об Арсаке и Сервилии (мпрежный вариант), с ломкой и мерзким, но дрочным нонконом последнего в плену и комфортингом от Арсака.

99. Иоланта/bottom!Фердинанд. Рейтинг повыше, кинк на подчинение. Без беременностей.
(Допы по желанию:
- шрамирование
- приказы на дриксен
- новосериальная внешка Фердинанда 
- случайный свидетель)

100. Вальдмеер
Вальдес соскучился по Кальдмееру и выпросил у ведьм возможность увидеть его на 10-20 минут. Он попадает в разгар жесткого допроса в Дриксен, но никто его не видит и не слышит, и он ничего не может сделать. Или может, на выбор автора.

101. Валедик, ОМП/Валентин, внешность любая, Валентин снизу.
Пост-канон, Ричард мертв (или считается мертвым, если автор захочет хэ), у валедиков был юст или разовый секс. 
Валентин неосознанно выбирает новых партнёров чем-то похожих на Дика. 
Бонус за реакцию кого-то заметившего из окружения.

102. Айрис/Иоланта. Айрис выжила (одна из сестер) и полноправная хозяйка Надора, который отделился от Талига.

103. Кроссовер с Хрониками Арции. Лионель Савиньяк оказывается сильно болен, серьёзно ранен и т.д. Потом вроде бы выздоравливает, но с постели встаёт совсем другой человек, точнее не человек, а бог-олень Ройгу. Ужасы, высокий рейтинг, возможно хэппи-энд.

104. Хорхе/Арно, пилотоканон, рейтинг любой, будни оруженосца, Хорхе играет на гитаре, Арно слушает под дверью и стесняется признаться своему эру в любви

105. Что-нибудь по мотивам накура про спасателей. Модерн-АУ, приключения, мистика, джен, рейтинг любой.

106. К Ричарду приходит астера в виде идеального доброго, ласкового эра Рокэ, который тискается и внятно разговаривает. Приходит регулярно. Однажды их застает настоящий Алва.

107. Альдоробер. Робер предал ещё живого Альдо, встреча при любых обстоятельствах (Робера схватили люди Альдо или наоборот, Альдо идёт под суд после поражения, что угодно), выяснение отношений, юст.

108. Вальдес попадает в дриксенскую тюрьму, например, после проигранной битвы, и его тюремщики либо Бермессер решают этим воспользоваться. Вальдеса с огоньком насилуют, не оставляя внешних следов, пока однажды Кальдмеер не ловит насильников прямо на пленнике. Спасение, комфорт и попытки завоевать доверие.

109. Алва находит в Олларии и читает дневники Ричара времен Раканы, не в силах оторваться - вплоть до последней записи, где Ричард собирается к Катарине. Неожиданные открытия  (не обязательно о любви Дика к Алве) и много стекла.

110. Валентин - частый гость в имении Савиньяков. Сначала Арлетта думает, что все дело в младшем сыне. Но несколько двусмысленных ситуаций заставляют задуматься, так ли это. Шпионаж, дедукция, опрос свидетелей. С кем из сыновей (но обязательно сыновей) на самом деле роман - на усмотрение автора

111. Паоло/Ричард первый раз в Лаик или, если Паоло выжил, где-нибудь ещё.

112. Алвадик, R-NC-17, Алва не клялся Фердинанду кровью, и Альдо получает на свою сторону "блистательного полководца", а Ричард - новую (старую) головную боль, Альдо из пилота

113. Алвадик страстно трахается после ора и вызова на дуэль вместо отправки к Марианне. Алва снизу, всем понравилось, об остальном подумаем завтра, юноша.

114. Вальдмеер, NC-17, модерн-АУ, Вальдес испытывает самолет, построенный Кальдмеером, кинк на лётную форму

115. Ойген/Жермон или Арно/Валентин, уютный супружеский рождественский изломный секс, ER, прямо флафф необязателен, но без драмы, раскладка любая

116. Ричард – крутой северный тан, прекрасный хозяйственник и руководитель, которого суровые надорские горцы уважают и любят.

117. пре-Алвадик, модерн!АУ. Ричард увлечен живым Рокэ, но не понимает его и с помощью character ai создаёт "своего" Рокэ, очень похожего на настоящего, но который "говорит" понятнее и готов Ричарда хвалить

118. Алвадик, преслэш. Алва приходит смотреть на спящего Дика.

119. Жермон\Йоган Катершванц, NC, PWP, отчасти по мотивам цитаты из канона и комента вчера в треде о том, что Жермон решил возродить традицию прохождения молодых людей через достойных мужей. Секс к взаимному удовольствию, восхищение молодым сильном телом, укусы, возможно, быстрый секс в публичном месте.

120. Ойген/Жермон, fuck or die, в результате оплошности Жермона во время  ритуала они должны переспать или он умрет, секс прошел благополучно, но теперь Жермон мается своими чувствами и не может понять, есть ли ответное от Ойгена, и решается на разговор, Ойген в шоке и объясняет что Жермон ему друг, брат, сослуживец etc но никак не любовник

121. Катари/Рокэ, даб-/нон-кон, рейтинг - R и выше, королева использует клятву иначе, чем все думают: любит смотреть, как Первый Маршал раздевается, стоит на коленях, вбирает ртом свои пальцы, пытается растянуть себя и др. Кинк на унижение, акцент на отсутствии телесного контакта — Катари нравится приказывать и наблюдать. Книгоканон.

122. Классический омегаверс с Диком-омегой, которого впервые накрыло течкой в особняке Алвы, а Алва — альфа, но внизапна! он ведёт себя порядочно: просвещает Дика про особенности анатомии и физиологии, утешает, успокаивает феромонами и мурлычет над ним.
И они так и не поебались.

123. альдоробер, кинон, Агарис. Робер медленно но неотвратимо влюбляется в Альдо. весна, море, романтика, сияющий Альдо и все хорошо. естественно, чувства окажутся взаимными, но переводить ли юст во что-то большее прямо в кадре или обойтись без признания вообще - на откуп автору. не ангст, не стеб.

124. алвадик, Ричард сверху.
Ричарду нравится везде гладить Алву после секса. Спина, поясница, соски, плечи, волосы, если слегка пальцы вводит в рот или анус вообще огонь. Без намерения возбудить, просто ласка. Но это конечно же рано или поздно приводит ко второму раунду.

125. Ричард Горик узнаёт, что его отца подставили и Эрнани на самом деле жив. Его действия. Рейтинг R или NC-17.

126. АУ: случайность в военном деле. Ренваха таки оказалась непроходимой. Или у Феншо оказалось чуть больше мозга. Или что-нибудь еще пошло не так. И наступили последствия. Джен, любой рейтинг.

127. Окделлы чернокнижники или занимаются черной магией. В Надоре своя атмосфера и своя северная мистика, остальные лишь знают, что Надор и Окделлы странные и лучше держаться от них подальше. Надор считается нищим непонятным краем, однако лишь Окделлы сдерживают загадочные северные силы.
Дорак решает вызвать Дика в Лаик, Дик насторожен и не привык к нормальному обществу, но пытается скрыть свои особенности и намерен выяснить, как Рокэ Алве удалось убить сильного чародея, его отца...

128. Приддоньяк, шизофрения. Постепенное и заметное поначалу только Арно усугубление психического расстройства Валентина. Арно любит и пытается спасти: покрывает, говорит с лекарями, пробует изолировать. Начинает сомневаться в причинах гибели братьев Валентина, от перенапряжения параноит, чувствует, что сам почти теряет рассудок. 
Хуже всего то, что из глубины безумия Валентин продолжает любить его тоже.

129. Кэцхен урурукают над тем, что Вальдес нашёл подходящего человека, любит его и любим им. Но на всякий случай проводят с Кальдмеером разъяснительную беседу: что будет, если тот их мальчика обидит

130. Алвадик, флафф (не стёб), рейтинг от R, таймлайн - Вараста или сразу после, книжный канон.
Ричарду не понравился первый секс с Алвой, и Алве стоило немалых усилий уговорить его попробовать снова (возможно, заодно рассказать о своём первом неудачном опыте) и постараться сделать так, чтобы второй раз получился лучше первого.

131. Постканонный алвадик с взрослым Ричардом и стареющим Алвой. «О, как на склоне наших лет нежней мы любим и суеверней...»

132. Алвадик, Рокэ кинкуется слабостью Ричарда, NC-17-R

133. Кальденбург, NC-17, реверс-ау, адмирал цур зее Руперт фок Фельсенбург и его адъютант Олаф Кальдмеер, взаимная тайная влюбленность

134. Алва/Ги Ариго: "Блондинов я люблю больше, чем блондинок, Ваше Величество"

135. Алвадик после отравл­ения. Алва влюблен в Ричарда, мечется ме­жду выгнать предателя и пониманием, что Дика использовали, а Дорак таки мудак + страх проклятия, но думает, что будучи рядом, сможет вернее защитить Дика от сме­рти (мол, я пытался отстраняться и все равно нихуя не помогл­о) и забирает его в Фельп. Объяснение пе­ред отъездом Алвы в Талиг.

136. Рокэ/Ричард/Рамон. Омегаверс, ау без восстания. Ричард - завидная омега на выданье. Грязный, разнузданный секс на троих, двойное проникновение, грязные разговоры, грубый секс, Breeding кинк, чрезмерная симуляция.

137. Что-то случилось с Абсолютом, и с Рокэ слетел флёр бесконечной удачливости и всеобщего обожания. Ему припомнили все его грехи, сместили с должности Первого маршала, Кэналлоа перешла под власть клана Салина, друзья отвернулись. Рокэ отныне вне закона. С горсткой верных слуг он осторожно пробирается в единственное место, правитель которого не объявил во всеуслышание, что не желает его видеть. Рокэ едет в Надор, которым правит Ричард Окделл. Изгнанники доедут, но как примет их молодой тан?

138. Алвадик, R илр НЦа, Ричард пытается спасти Алву, когда он на коне спасал Фердинанда, и его самого помещают в камеру над пекарней, доретконные персонажи

139. Отец Герман (книгоканон)\ кто-то из унаров. Отец Герман в тайне любит наказывать унаров весьма нестандартным способом. Телопредало, развратный священник, юноша, который хочет ещё.

140. Кальдмеер/Гудрун, принцесса решила от скуки подомогаться нового адмирала цур зее, только не делайте Кальдмеера покорным бревном, хочется динамики: пусть согласится и получает удовольствие, или красиво сможет отвязаться или сделать так что от него отвяжутся, или обходительностью доведет прелестную Гудрун чтобы она рвала и метала и весь дворец содрогался

141. Алву в Багерлее таки разбил инсульт с полным параличом одной стороны, и Дик его выхаживает.

142. Крэк! Периодически Алва превращается в манекен. Это замечают только его слуги, остальным норм.

143. У Алана и Женевьев сын и дочь. Время шло, девочка взрослела... Рейтинг PG-13 или R. Желательно джен.

150. Вальдмеер или кальдмейда. У Олафа Кальдмеера есть тайный дар - он может заставить человека смертельно в него влюбиться, но это имеет высокую цену. В бреду Олаф бессознательно применяет этот дар.

151. Кальденбург, NC-17, драма, постканон, Руппи становится кесарем, и намерен вернуть Олафа в Дриксен - для флота и для себя, даб-кон

152. алвали, первый раз, юный Ли перед Лаик соблазняет Росио
в кадре селянка, бусики, Эмиль, кто-то из родителей, за кадром неудачный опыт приобщения Рокэ к имперской любви
инцетуальные вайбы (еще не большечембрат, но уже почти что младший брат), без анальной пенетрации, но невинным рукоблудием алвали не ограничатся

153. Эстебан/Лионель, омегаверс, можно с мпрегом, рейтинг любой, но лучше невысокий, романтика по-савиньяковски

154. Эгмонт/Мирабелла/Лесничиха Дженни. Крепкие полиаморные отношения, инициатором которых выступила Мирабелла. Сплетни соседей и родственников их не задевают. Можно АУ от канона без восстания.

155. Альдо и Робер успешно организовали оборону Агариса от морисков. Нападение жители и гости города отбили, мориски понесли большие потери. Альдо решил не пытаться сесть на тронив Талиге, а связать своё будущее с Агарисом.

156. Кальдмеер/Вальдес, Вальдес симпатизирует Кальдмееру, Кальдмеер  это понимает и, зная что у марикьяре связи между мужчинами не осуждаются, расчетливо растит симпатию в нечто большее и пользуется, не ради мелочей в быту, но ради чего-то большего: военная обстановка, устройство обороны Хексберг и т.д.(как управлять кэцхен)))))) Вальдес ему конечно напрямую тайны не рассказывает, но в их беседах много то, что в Дриксен не знали, не думали об этом с такой стороны и т.п. Альтернативная концовка: Кальдмеера на родине не казнят, в результате новой стычки уже Вальдес в плену у Кальдмеера, который спокойно отдает приказ о повешении

157. Женевьева - покорная жена Гвидо Ларака. Но почему-то все дети от него умирают... NC-17 или R.
Можно мистику, можно Женевьеву-маньячку.

158. Вальдмеер, NC-17, приключения, космо-ау, на корабль Вальдеса установили новый ИскИн "Олаф", технофилия

159. Лабиринт, посмертное испытание: глюки с родными, любимыми, незаконченными делами, потаенными страхами и т.д.
Рейтинг, жанр, кинки, сквик - любые
. Персонаж - по выбору автора
Концепцию Лабиринта и посмертия можно трактовать и вертеть как угодно. Заказчик на строгом следовании канонической системе ни разу не настаивает

160. Кто-нибудь троллит Алву. Попаданец в любого персонажа, новый персонаж из "диких" мест, пришедший абвений и тд. Троллинг любой - но лучше тонкий.

161. Ричард попадает в будуар королевы раньше того дня, когда она и Штанцлер планировали, и видит такую картину: Катари яростно страпонит привязанного к кушетке Рокэ. Партнёры не сразу заметили Ричарда. Можно юмор, ангста не надо.

★ 16.Алвадик, R-NC-17, Реверс с обнаженным Алвой на пути на эшафот (вместо Алвы за какое-то предательство/ошибку к казни и публичному унижению приговорили Дика. Алва в числе наблюдающих (недобровольно)), внешность алвадиков любая
★ Вальдмеер, NC-17, драма, Олаф после всех событий стал совсем бессилен в постели, но Вальдес найдет способ доставить удовольствие, кинк на сухой оргазм
★ 111. Паоло/Ричард первый раз в Лаик или, если Паоло выжил, где-нибудь ещё.
★ 159. Лабиринт, посмертное испытание: глюки с родными, любимыми, незаконченными делами, потаенными страхами и т.д.
Рейтинг, жанр, кинки, сквик - любые
. Персонаж - по выбору автора. Концепцию Лабиринта и посмертия можно трактовать и вертеть как угодно. Заказчик на строгом следовании канонической системе ни разу не настаивает - Карлос Алва
★ 21. Алвамарсель, херт/комфорт. После несчастного случая у Алвы оказываются повреждены кисти обеих рук. Ему приходится заново учиться держать оружие и писать, и справляется он с этим плохо.
★ 159. Лабиринт, посмертное испытание: глюки с родными, любимыми, незаконченными делами, потаенными страхами и т.д. Рейтинг, жанр, кинки, сквик - любые. Персонаж - по выбору автора. Концепцию Лабиринта и посмертия можно трактовать и вертеть как угодно. Заказчик на строгом следовании канонической системе ни разу не настаивает - Катари
★ 129. Кэцхен урурукают над тем, что Вальдес нашёл подходящего человека, любит его и любим им. Но на всякий случай проводят с Кальдмеером разъяснительную беседу: что будет, если тот их мальчика обидит
★ 59. АрлеттаЛионель, NC, инцест, порка. Из канона мы знаем, что одна из предыдущих графинь Савиньяк приказала выпороть самого Дидериха. С тех пор порка стала семейной традицией и прерогативой графинь. Лионель уже давно не ребёнок, но всё ещё даёт себя наказывать.
★ 139. Отец Герман (книгоканон) кто-то из унаров. Отец Герман в тайне любит наказывать унаров весьма нестандартным способом. Телопредало, развратный священник, юноша, который хочет ещё.
★ 37. Близнецы Савиньяки трахают Ричарда, Рока наблюдает (или нет). Можно дабкон, тело предало, немножко больноублюдочнсти. 
Жанр любой,  таймлайн любой, рейтинг от R и выше. Ричарду должно понравится.
★ 73. Вальдмеер, NC-17, драма, из Кальдмеера выбивают сведения в подвалах крепости, dark!Вальдес влюблен в его стойкость, но своеобразно, нон-кон
★ 30. Вальдес привозит Кальдмеера на Марикьяру и знакомит с родителями. Первоначальная острая реакция на то, что сын приволок в дом варитского гуся, и постепенное принятие. Можно юмор, ★ часть два
★ 8. Алвадик, таймлайн Раканы, Дик выходит на поединок с Алвой за Альдо, оба ранены, но в итоге живы. Фиксит бодяги с кровной клятвой.
★ 12. Вальдмеер, NC-17, драма, Олаф после всех событий стал совсем бессилен в постели, но Вальдес найдет способ доставить удовольствие, кинк на сухой оргазм
★ 17. Любой пейринг или джен, и любой временной промежуток, главное без смерти персонажей. АУ, в которой сломанный Абсолют не засчитал смерть Эгмонта и попытался выпилить Ричарда, как «неудачного» Повелителя Скал. Не удалось, но Ричард в результате остался искалечен - недостаточно сильно, чтобы это мешало ему жить, но достаточно, чтобы привлекать внимание и мешать (шрамы, хромота и т.д).
★ 54. "Вредные задачи" Остера в переложении на условия и персонажей из Талига. Персонажи любые, рейтинг любой, юмор.
★ 70. РоРо, пост-Ракана, лунатизм, возможно, сомнофилия. Робер не просто видит кошмарные сны о прошлом, он во сне ходит (и не только). Рокэ узнает об этом и пытается что-то сделать. Рейтинг на вкус исполнителя, стекло можно, но без совсем уж черного финала.
★ 17. Любой пейринг или джен, и любой временной промежуток, главное без смерти персонажей. АУ, в которой сломанный Абсолют не засчитал смерть Эгмонта и попытался выпилить Ричарда, как «неудачного» Повелителя Скал. Не удалось, но Ричард в результате остался искалечен - недостаточно сильно, чтобы это мешало ему жить, но достаточно, чтобы привлекать внимание и мешать (шрамы, хромота и т.д).
★ 110. Валентин - частый гость в имении Савиньяков. Сначала Арлетта думает, что все дело в младшем сыне. Но несколько двусмысленных ситуаций заставляют задуматься, так ли это. Шпионаж, дедукция, опрос свидетелей. С кем из сыновей (но обязательно сыновей) на самом деле роман - на усмотрение автора, ★часть два, ★ часть три,  ★ часть четыре, ★ часть пять, ★ часть шесть, бонусная полиамория
★ 64. Вальдмеер, NC-17, драма, fem!Кальдмеер канонично попадает в плен, и когда это обстоятельство обнаруживается, оно меняет все, даб-кон
★ 41. Приддоньяк, ПВП, афродизиак. Что бы скомпромитировать Валентина, ему подливают в напиток афродизиак. На людях Валя держится, но когда он остаётся один, ему становится совсем плохо. Арно предлогает помочь, уверяя, что в этом нет ничего особенного.
★ 83. Вальдмеер. У марикьяре жестокие обычаи, под райос убивают всех. Есть лишь одно исключение для законных супругов, к которым могут прилагаться их слуги и подчиненные. И это единственный способ для Вальдеса спасти Олафа Кальдмеера...
★ 122. Классический омегаверс с Диком-омегой, которого впервые накрыло течкой в особняке Алвы, а Алва — альфа, но внизапна! он ведёт себя порядочно: просвещает Дика про особенности анатомии и физиологии, утешает, успокаивает феромонами и мурлычет над ним.
И они так и не поебались.
★ 64. Вальдмеер, NC-17, драма, fem!Кальдмеер канонично попадает в плен, и когда это обстоятельство обнаруживается, оно меняет все, даб-кон, ★ часть два, ★ часть три, ★ new! часть четыре, ★ new! часть пять, ★ new! часть шесть
★ 32. Алва/Ричард, юст, Ричард впервые замечает и понимает интерес Алвы к себе
★ 155. Альдо и Робер успешно организовали оборону Агариса от морисков. Нападение жители и гости города отбили, мориски понесли большие потери. Альдо решил не пытаться сесть на трон в Талиге, а связать своё будущее с Агарисом.
★ 100. Вальдмеер. Вальдес соскучился по Кальдмееру и выпросил у ведьм возможность увидеть его на 10-20 минут. Он попадает в разгар жесткого допроса в Дриксен, но никто его не видит и не слышит, и он ничего не может сделать. Или может, на выбор автора.
★ new! 97. Приддоньяк. Арно, с отношением к сексу легким, как у Эмиля, соблазняет Валю, которого считает девственником (ошибается). Хочет унизить и обидеть, но любовь нечаянно нагрянет, хэ. Хотелось бы, чтобы  Арно не был солнышком.
★ new! 105. Что-нибудь по мотивам накура про спасателей. Модерн-АУ, приключения, мистика, джен, рейтинг любой.
★ new! 102. Айрис/Иоланта. Айрис выжила (одна из сестер) и полноправная хозяйка Надора, который отделился от Талига.
★ new! 63. Ричард Окделл с первого взгляда влюбляется в короля, и это взаимно. Фердинанд/Ричард против всего мира.
★ 156. Кальдмеер/Вальдес, Вальдес симпатизирует Кальдмееру, Кальдмеер  это понимает и, зная что у марикьяре связи между мужчинами не осуждаются, расчетливо растит симпатию в нечто большее и пользуется, не ради мелочей в быту, но ради чего-то большего: военная обстановка, устройство обороны Хексберг и т.д.(как управлять кэцхен)))))) Вальдес ему конечно напрямую тайны не рассказывает, но в их беседах много то, что в Дриксен не знали, не думали об этом с такой стороны и т.п. Альтернативная концовка: Кальдмеера на родине не казнят, в результате новой стычки уже Вальдес в плену у Кальдмеера, который спокойно отдает приказ о повешении, ★ new! часть два

исполнение вне феста:
★ 80. Катари видит, как Алва разговаривает с королём и понимает, что ревнует и завидует. Рейтинг любой, можно вообще джен. Катари хочет любви и внимания как равной, не чувствовать себя глупой девочкой, разменной монетой в интригах и сосудом для наследников короны, но все это позволено лишь мужчинам, и друг друга эти двое ценят больше, чем её.

★★★★★

★ СПИСОК ЗАЯВОК ПЕРВОГО ТУРА C ССЫЛКАМИ НА ИСПОЛНЕНИЯ★

★ СПИСОК ЗАЯВОК ВТОРОГО ТУРА C ССЫЛКАМИ НА ИСПОЛНЕНИЯ ★

★ СПИСОК ЗАЯВОК ТРЕТЬЕГО ТУРА C ССЫЛКАМИ НА ИСПОЛНЕНИЯ ★

★ СПИСОК ЗАЯВОК ЧЕТВЕРТОГО ТУРА C ССЫЛКАМИ НА ИСПОЛНЕНИЯ ★

★ СПИСОК ЗАЯВОК ПЯТОГО ТУРА C ССЫЛКАМИ НА ИСПОЛНЕНИЯ ★

★ СПИСОК ЗАЯВОК ШЕСТОГО ТУРА C ССЫЛКАМИ НА ИСПОЛНЕНИЯ ★

▼Исполнение вне феста\исполнение заявок из предыдущих туров:⬍

★ 27. Алвадик, алатские поцелуи. В Варасте был момент, где Алва поит Дика из своего стакана, можно там, можно в другом месте. Можно, чтобы Алва пил из стакана Ричарда. Инициатор Алва, но Дик понял в чем суть. ХЭ
★ 28. Фердинанд, Алва, Ричард. По приказу короля Алва избавлялся от любовников королевы: Придда, Колиньяра, Феншо. Настало время Ричарда
★ 104. Килеан/Ричард, Алва/Ричард. Килеан берёт Дика в оруженосцы. Однажды Алва узнаёт, что Дик подвергается насилию у эра.
★269. Херт-комфорт с нонконом для Бермессера. Бе-Ме насиловали и пытали в плену, а потом закомфортьте на все деньги (но не теми, кем насиловали). Участники на усмотрение исполнителя, а ещё прописанность хёрта и комфорта хочу примерно поровну.
★ 228. Свальный грех (можно не всех сразу): Алваро/Арно-ст/Арлетта/Рокэ/Лионель. Больноублюдочные кинки, рептилоидная мораль, но всё по согласию, в идеале - по любви. Книжный (пре)канон, т.е. Эмиль есть, но не участвует. Без чистого алвали.
★ 1. Вальдмеер. Один из них попал в плен, и противники дарят его другому для сексуальных утех и извращений. Кто будет снизу, воспользуются ли пленником или откомфортят, на выбор автора. + 3. Гетеро изнасилование с любым/любыми из положительных персонажей канона. Без жести, ачетакова. В зависимости от статуса дамы потом или заплатить или кхм... позаботится, часть 2, часть 3, часть 4, продолжение, продолжение, продолжение, часть пять, частть шесть
+ вбоквел
★ 9. Валентин/Лионель. Нон-кон, щупальца, трахни-или-умри. Лионель принуждает Валентина к сексу - для магического ритуала или чего-то такого - Валентин в процессе проходит частичную трансформацию в спрута и уже он выебывает Савиньяка.
★ 42. Ли/Валентин. Ли берёт Валентина в оруженосцы. Асфиксия по обоюдному согласию. Рейтинг высокий
★ 79. Алвадик, первый раз, таймлайн Вараста. Алва отсасывает Дику после бегства в степь глухую.
★ 25. Первый секс Лионеля с кем угодно (предпочтительно Рокэ и/или Эмиль) после того как Ли оскопили. Обоснуй любой, но оскопление случилось уже во взрослом возрасте.
★ 154. Алва/Арно младший. В глазах Арно добрый дядюшка Росио превратился в объект вожделения, а поскольку со всеми вопросами и проблемами Арно привык обращаться к Алве (вдруг братья заругают), он по привычке идет к Рокэ. Возможен рейтинг, возможен отказ со стороны Рокэ.
★ 30. Леонард омега. Леопольд пытается воспользоваться этим для для карьеры сына и личных целей, подсовывая его нужным людям во время течки. Можно еще и Леонарда упорного грустного натурала при этом.
★ 220. Кальдмеер - Повелитель Волн. В иерархии астэр Повелители важнее вассалов. Кэцхен переходят на сторону Олафа, дриксенцы побеждают, флот Альмейды относит штормом. Раненый Вальдес в плену у Олафа. Кэцхен вьются вокруг Кальдмеера, он не понимает, что происходит.
★ 63. Алва/Дик/Катари. Альдо вынуждает Катарину выйти замуж за Ричарда. После смерти Альдо она пытается добиться ареста/казни Дика, но новоиспечённый регент Алва отправляет обоих в бессрочную ссылку в Надор. Катарина узнаёт, что в прошлом между мужем и регентом были нереализованные взаимные чувства, и решает использовать их, чтобы вернуться в столицу ко двору.  Предпочтительно в финале что-то вроде ХЭ со шведской семьей. Без хейта Катарины, часть два, часть три, часть четыре, часть пять
★ 3. Рокэ/Ричард/Катарина. Ричард приходит в себя в королевской спальне и понимает, что он связан и находится в полной власти Первого Маршала и Ее Величества. Хитрая парочка решает измучить юношу целиком и полностью. Шлепки (можно рукой, можно стеком), укусы, засосы после поцелуев, дразнящие касания перышком... В качестве кульминации взятие юнца без какого-либо сопротивления.
★ 52. Алвадик. Рокэ по какой-то причине обездвижен, но не лишён чувствительности. Но вместо того, чтобы убивать/мучить, как он мог бы предположить, Дик начинает его ласкать. Без нон-кона, желательно ХЭ

ДЕАНОНЫ

★ СПИСОК ССЫЛОК НА ИСПОЛНЕНИЯ ПЕРВОГО ТУРА НА АО3 И ФИКБУКЕ ★

★ СПИСОК ССЫЛОК НА ИСПОЛНЕНИЯ ВТОРОГО ТУРА НА АО3 И ФИКБУКЕ ★

★ СПИСОК ССЫЛОК НА ИСПОЛНЕНИЯ ТРЕТЬЕГО ТУРА НА АО3 И ФИКБУКЕ ★

★ СПИСОК ССЫЛОК НА ИСПОЛНЕНИЯ ЧЕТВЕРТОГО ТУРА НА АО3 И ФИКБУКЕ ★

ЛС для орг.вопросов\дополнений\прочего:

▼Скрытый текст⬍

УкаЧакаУкаУка

Перерыв после тура кроссоверов?

1. не делаем(голосов 15 [32.61%])

   32.61%

2. делаем до конца выкладок ЗФБ (5 марта)(голосов 31 [67.39%])

   67.39%

Всего голосов: 46

Гости не могут голосовать

Отредактировано (2023-12-04 16:12:49)

Анон

Re: ОЭ-фест

5. Рокэ и Ричард репетируют танцы к балу во дворце.
Желательно джен.

Автор частично вдохновлялся этой заявкой

18. Ричард очень силен физически (уровня "могу жонглировать овцами, просто пока это было не нужно"). Реакция на это остальных персонажей)

1088 слов, джен, низкий рейтинг, Рокэ, Ричард.

▼Скрытый текст⬍

— Юноша, вы хорошо танцуете? — спросил однажды Рокэ, входя в библиотеку.
Ричард закрыл книгу:
— У мэтра Бошара в Лаик не было претензий.
— Тем не менее завтра будет проверка ваших умений вместо тренировки по фехтованию. Извольте быть в танцевальном зале в семь утра.
— Слушаюсь монсеньора, — привычно отчеканил Ричард, удивляясь про себя, что Рокэ сообщил ему об этом лично, а не послал кого-то из слуг.
— Завтра после обеда придёт портной снимать мерки. Вы должны в это время быть дома.
— Слушаюсь, — повторил Ричард, хотя на следующий день он не планировался отлучаться из особняка.
— Не вздумайте на балу любезничать с девицами более, чем требует обычная вежливость, — предупредил Рокэ. — Вы должны прослужить мне три года, и я не дам согласие на помолвку. И уж тем более не буду уговаривать на неё ваших родных.
— Понял, — выдавил из себя Ричард. Мысль о женитьбе до сих пор не приходила ему в голову, но неприятно было лишний раз услышать от эра о своём зависимом положении.
Рокэ ушёл, и Ричард задумался, отложив книгу. Танцевать ему нравилось. В Надоре перед отъездом в Лаик он участвовал в молодёжных вечеринках, которые, конечно, совсем не были похожи на балы, но поднимали настроение и оставляли приятные воспоминания. А учитель, которого как-то наняла матушка, чтобы познакомить юных Окделлов с танцами аристократов, хвалил его. В Надоре Ричард с радостью пускался в пляс с сёстрами, когда замок посещали менестрели. Он довольно быстро запоминал рисунок танцев, не выбивался из ритма и не наступал на ноги партнёршам и партнёрам. В Лаик занятия хореографией также доставляли ему удовольствие: мэтр Бошар каким-то образом чуял, кто из унаров с кем не ладит, и никогда не ставил таких в одну пару.

Ричард подумал, что Рокэ пригласит музыкантов и учителя, но на следующее утро в зале никого, кроме них двоих, не оказалось. Эр был в чёрной рубашке и чёрных штанах, волосы он собрал в хвост.
— Партнёршей буду я, — заявил Рокэ, и Ричард невольно попятился — он ещё не до конца привык к эксцентричному поведению своего эра. — Потом поменяемся. Можете не улыбаться мне и не вести светскую беседу, — разрешил Рокэ. — А вот пригласить меня по всей форме вы обязаны. Надеюсь, вы помните, как это делается?
Ричард кивнул. Он много раз повторял это в замке и в Лаик. Вот и сейчас он заставил себя поклониться и протянуть руку, которую Рокэ взял. Немного подумав, Ричард привёл их на середину зала.
— Начнём с контрдансов, — предложил Рокэ.
Они повторяли один танец за другим. Ричард был предельно сосредоточен, стараясь не сбиться с рисунка, не выпасть из ритма и не наступить Рокэ на ногу. Мир словно перестал существовать — остались только этот зал и партнёр. Ричард даже не обиделся на замечание, признав его справедливым, когда Рокэ сказал:
— Юноша, я понимаю, что скалы тверды и незыблемы, но если вы на балу будете со столь же каменным выражением лица, то дамы попадают в обморок.
Постепенно взгляд у Ричарда стал менее суровым. Он понял, что даже если ошибётся, то катастрофы не случится — они просто пройдут часть рисунка заново. Рокэ был прекрасной партнёршей, и Ричард невольно залюбовался его грацией. Даже месть за отца позабылась. Танцы — не уроки фехтования, здесь нет необходимости превзойти Рокэ, чтобы убить через три года. К тому же тот сейчас ничему не учил — наоборот, он позволил себя вести.
Ричарду вдруг стало удивительно легко. Он впервые знал наперёд, что точно следует делать с эром, движения которого также были предопределены. Рокэ не язвил, Ричард не сердился — и оказалось, что у них отлично получается взаимодействовать. Неужели мэтр Бошан был прав, и танец — это универсальный язык общения? Интересно, что думает об этом Рокэ? Ричарду показалось, что тот тоже получает удовольствие от репетиции. Неужели Первый маршал любит танцевать? Ричард погрузился в свои мысли и не сразу расслышал обращённые к нему слова.
— Вы хорошо танцуете, — повторил Рокэ.
Ричард приятно удивился: эр крайне редко хвалил.
— Благодарю, монсеньор. А вы — прекрасный партнёр, — добавил он смущённо.
Рокэ усмехнулся и вдруг растрепал Ричарду волосы:
— Кажется, мы повторили всю бальную программу. Добавим немного эротики.
Всё произошло слишком быстро. Ричард ощутил, как к его телу прижались чужие горячие бёдра — это чувствовалось сквозь тонкую ткань штанов. Инстинктивно он попытался отодвинуться, но сильные руки притянули его обратно. В таком тесном контакте с другим человеком Ричард оказался впервые. В Надоре он участвовал в «поцелуйных» песнях, но они не предполагали столь тесных объятий.
— Так танцуют в Кэналлоа, — и Рокэ показал, как надо двигаться.
Ричард был вынужден подстроиться. Иногда кто-то из них вынуждал партнёра совершить оборот вокруг себя. Этому танцу, казалось, не будет конца. Ричард всё ждал, когда у него закружится голова и он позорно споткнётся, но организм не подвёл. Потом Рокэ, видимо, надоели бесконечные обороты, и он показал дорожки шагов, которые они несколько раз повторили.
— Когда мы поедем в Кэналлоа, вам придётся танцевать с местными девушками, — пояснил Рокэ. — Они будут ждать, что с ними вы обойдётесь смелее, чем со мной.
— Я поеду в Кэналлоа? — удивился Ричард, когда танец закончился. Он, конечно, мечтал однажды побывать там, но сомневался, что Рокэ возьмёт его с собой.
— Вы хотите провести лето в Надоре?
— Я пока не думал об этом.
— Значит, подумаете. А сейчас поменяемся — кавалером будете вы. Кстати, если партнёрша вам особенно понравится, вы можете поднять её на руках.
Ричард посчитал, что, пожалуй, преподнесёт эру сюрприз. Рокэ запел песню, которую как-то исполнял под гитару. Ричард уже немного понимал, о чём она — некоторые фразы звучали на уроках кэналлийского. Он неловко обнял эра за талию, и пара снова закружилась, тесно прижавшись друг к другу. Рокэ пел и двигался, не сбиваясь с дыхания. Когда всё закончилось, Ричард изловчился и, быстро подняв эра над головой, немного покрутился с ним. Краем глаза он успел увидеть мелькнувшее в синих глазах изумление. Решив, что достаточно, Ричард аккуратно поставил эра на пол. Тот к тому времени овладел собой:
— А вы сильны, юноша.
— В Надоре я поднимал овец и как-то сдвинул камень, который мешал проехать, — скромно ответил Ричард. — Поэтому мы можем повторить официальный бранль — мне не будет тяжело.
— Пожалуй, на сегодня достаточно, — не согласился Рокэ, но задорные искорки в его глазах плясать не перестали.
— Как погиб мой отец? — спросил Ричард неожиданно для себя. Он впервые видел Рокэ в таком хорошем настроении — и решил этим воспользоваться.
— На линии. У Эгмонта Окделла был шанс, но ему не повезло, — он взглянул на настенные часы. — Идём завтракать, Дикон.

Когда эр Август предложил Ричарду взять яд, чтобы отравить Рокэ, то он отказался. Уговоры на него не подействовали. В голове у Ричарда промелькнули воспоминания о репетиции перед балом, о разговоре про отца после её окончания, о поездке в Кэналлоа. Он не поверил, что Рокэ, с которым было столько хорошего, сможет убить королеву и её братьев, родных Ричарда и сыновей Вальтера Придда — всех, кто не причинил ему зла. Возвращаясь в особняк на улице Мимоз, он надеялся, что сделал правильный выбор.

Анон

Re: ОЭ-фест

1. Бладплей. Хочу много крови, красивых порезов и острых лезвий.
Не алвадик, пожалуйста. Остальные персонажи и пейринг на ваше усмотрение и степень больноублюдочности (или её отсутствия) тоже. Но важный момент, если кровопускание будет нонконным, то без сексуального насилия. Это самое главное условие.
Если все добровольно - секс только приветствуется.

Кальдмеер/Руппи, смерть ОМП

▼700 слов⬍

Стон едва слышен из-за тяжелых дубовых дверей, ведущих в кабинет. Если бы не поздний час, когда все затихает, и самый слабый звук разносится в тиши, если бы не бессонница Олафа, заставившая его подняться среди ночи...

Хотел проверить, не засиделся ли Руппи за бумагами, как с ним теперь бывает часто, и вот.

Олаф, внутренне подобравшись, решительно шагает вперед. Два офицера охраны, что неподвижными изваяния застыли по сторонам двери, будто вытягиваются еще больше.

— Господин адмирал, Его Величество сейчас занят, и приказал его никому не беспокоить, — рискует сказать один. Голос у него неуверенный.

Олаф несколько мгновений пристально на него смотрит. Офицер опускает взгляд. Олаф его понимает и не осуждает. Неисполнение приказа кесаря закончится разжалованием и, возможно, наказанием. Быть замеченным в том, что вызвал неудовольствие адмирала Кальдмеера — готовый приговор к расстрелу. Впрочем, Олаф, скорее всего, даже не узнает об этом.

Но ему тут же становится не до них. Не стон, а вскрик доносятся из-за двери, и Олаф, сделав знак охране отойти, сам чуть приоткрывает дверь. Прежде всего разведка.

В глаза, привыкшие к полумраку ночных коридоров, бьет свет. Олаф зажмуривается, а когда снова может видеть, крепко стискивает зубы, чтобы не выругаться в голос.
От дверей ему прекрасно видно сидящего в кресле у стола мужчину средних лет. У него трясется голова, безумный от боли взгляд, и привязанные к подлокотникам руки. Он обнажен по пояс, и остатки одежды рваными лохмотьями лежат на морисском ковре. Олаф не может вспомнить, как человека зовут, знает лишь, что недавно тот был ему представлен на одном из вечеров. Барон... Впрочем, это неважно.
Потом Олаф слышит голос Руппи, а следом и он сам появляется. К двери он стоит спиной, и не может видеть Олафа.

Светильник на столе отбрасывает колышущиеся тени, освещает лишь небольшой круг, делает Руппи темным зловещий силуэтом.

— Мне бы хотелось узнать все имена, — дружелюбно говорит он, и человек в кресле вздрагивает всем телом.
— Кто еще участвовал? Если не скажете вы, скажут ваши друзья. А может быть, стоит спросить вашу супругу? Вы ведь даже не знали адмирала лично, — продолжает Руппи, потом осторожно кладет ладонь на руку пленника, сжимает, так похоже на жест поддержки, и тот бьется, заходится воем.

Олафа внутренне передергивает, когда он смотрит на руки человека пристальнее. От пальцев до локтя там нет кожи. Олаф повидал немало, но его подташнивает.
Руппи ждет, когда крик затихнет, потом осторожно, чтобы не запачкать сукно, берёт со стола нож.

— Продолжим, — вздыхает он и осторожно чертит вертикальную линию от плеча пленника к локтю. Огонь отражается на клинике. Разрез тут же наполняется кровью, тяжелые алые капли выступают на поверхность кожи и сливаются с такими же от ложащегося рядом второго разреза. Руппи методично чертит полосы.

Олаф только теперь чувствует запах крови, тяжелый, соленый. Руппи подцепляет кончиком ножа одну из полосок, перехватывает пальцами, осторожно, чтобы не порвать, тянет вниз. Олаф не может больше смотреть.

Резко распахнутая дверь грохает об стену, Руппи разворачивается к незваным гостям. Олаф понимает, что сейчас у него не повернется язык назвать его так, это уже не Руппи, не мальчишка, когда-то служивший под его началом, нет. Сам кесарь смотрит на них, в черных от расширившихся зрачков глазах ярость.

— Кто посмел... — он замолкает на полуслове, смаргивает, и в глазах уже только тревога. Он быстро делает полшага вбок, вставая так, что закрывает собой кресло о взгляда Олафа.
— Что-то случилось? Почему вы в такой час...
Олаф не дает ему договорить, отодвигает с пути. Человек в кресле смотрит с ужасом и молчит. Запах крови становится невыносимым. Голое мясо в бахроме из кожи маслянисто поблескивает. Олаф отводит взгляд.

— Кто это? — требует он ответа.
— Предатель, — бросает Руппи. — Уже никто.

Олаф не успевает его остановить.
Кровь из перерезанного горла брызгает во все стороны, и Олаф инстинктивно делает шаг назад.

У Руппи по щеке стекает темная капля, мундир спереди мокрый. Он смотрит в глаза, требовательно, пристально.
— Мой адмирал, это было нужно. Никто не смеет угрожать вам!

Он не просит прощения, он требует принятия. Олаф не знает, может ли дать что-то из этого.

Руппи приносят воду, и Олаф смотрит, как он моет руки и умывается. У него изящные кисти, тонкие пальцы, покрытые засохшей кровью. Вода розовеет. Олаф молчит, и почему-то не может оторвать взгляда.
Эти руки только что на его глазах не дрогнули, принося страдания, отнимая жизнь.

Эти пальцы, еще влажные, нерешительно касаются его ладони, заставляя выйти из оцепенения.
-Мой адмирал, я провожу вас до комнат.

***
Поцелуй в темноте спальни отдает железом и солью, и Олаф не знает, чья это кровь.

Отредактировано (2023-04-16 11:25:06)

Анон

Re: ОЭ-фест

12. Приддоньяк. Омегаверс, омега!Арно, который не до конца понимает о своей природе, и альфа!Валентин, у которого с лихвой хватает знаний, но у которого из-за Арно первый гон.

▼почти джен, но с нцой и фистингом⬍

-...Не знаю, как бы я выдержал, если бы господин Альдо был таким, как герцог Эпинэ, а на месте Окделла оказался ты, только в Аконе нет вражеских солдат и нет узурпатора. Зато здесь живет девушка, готовая убить свою ровесницу, чтобы причинить боль другому человеку. Тебе ее все еще жаль?
- Да! А ты ее просто не видел.

Валентин глядел на Арно и не понимал, почему тот так волнуется и нервничает. Арно терзал бокал, крутил в пальцах, подносил к губам и отставлял в сторону. Вставал, только чтобы пройти по комнате, продолжая возмущаться, и вернуться обратно за стол.
- Ты сам на себя не похож, Арно. Как ты себя чувствуешь? - В этом мельтешении было что-то неправильное, несвойственное его другу.
- Да кляча твоя несусветная! Как я себя чувствую? - Арно рванул воротник, потом скинул мундир и распахнул ворот рубашки, - это не меня казнят, если мы ничего не сделаем! Ты должен мне помочь!
В комнатах не было жарко, сам Валентин сидел в застегнутом мундире, но кожа Арно блестела от испарины, а постоянное движение подчеркивало плавность шага. Болезнь? Простуда? Горячка? Нет, не то. Но он точно читал что-то в Васспарде…
Арно оперся о стену и потерся спиной, продолжая яростно жестикулировать. Валентин ахнул - ну конечно! Омега!
- Арно, где твои травы? - прервал он друга.
- Какие травы? Это у тебя тут все рябиной украшено, - Арно отмахнулся, и снова потерся о стену.
- Ты омега. Что ты пьешь, чтобы избежать течки?
- Что? - Арно не понял вопроса. - С чего ты взял?
Валентин подошел и схватил его за плечи, останавливая.
- С того, что ты трешься о стену. Если ты не успеешь принять травы, то через час не сможешь думать ни о чем, кроме вязки. Арно!
- Не может быть, - Арно вцепился в плечи Валентина, а потом положил голову ему на плечо и прижался носом к шее, - не может быть, Ли альфа, и отец тоже…
От разгоряченной кожи и волос пахло летним лугом, скошенным сеном, Арно прижался сильнее, и Валентин с ужасом почувствовал, как отзывается на запах и близость. Он отскочил, отталкивая Арно от себя, бросился на другой конец комнаты.
- Травы, Арно! Послать к маршалу?
Арно встряхнулся. - Нет никаких трав, никто не знал… Что же делать?
- Не подходи ближе. - Теперь Валентину стало жарко, а запах солнца и лета на лугу преследовал его. - Если течки нельзя избежать, подумай, что ты хочешь делать. Омеге мучительно остаться без партнера, но не смертельно. Можно запереть тебя в твоей комнате, можно отвезти к графу Лионелю.
- Он мой брат!  - Арно отшатнулся, прижался к стене, а потом с ругательством выпрямился.
Валентин дрожал. Все, что он мог сделать, чтобы не обнять омегу, не уткнуться носом в его золотистые волосы, не прижать его к себе, это стоять на месте и сжать кулаки так, чтобы ногти впились в ладони. Арно пошевелился, и еще одна волна запаха обняла Валентина, заставила встать на цыпочки… Он не удержится, это было понятно. Бросившись к тяжелому столу, так и стоявшему с недоеденным ужином, Валентин подхватил пояс с перевязью со стула. Сев на пол, он обнял одну из резных дубовых ножек, и намотал перевязь на запястья, связывая себе руки. Затянутый зубами узел был простым, но это удержит его от непоправимого.
- Что ты делаешь? - Арно сделал пару шагов и остановился, принюхиваясь.
- Я альфа. Уходи и запрись в своей комнате. К утру я приду в себя и сообщу маршалу Савиньяку, что с тобой. Только запрись как следует, и не открывай окно. Кто знает, сколько альф могут услышать твой запах…   
- Ты альфа? - Арно покачался на носках, потер руки, не в силах удержаться на месте. - Ты не хочешь?
- Арно, ты не понимаешь, о чем просишь. Если я не удержусь, то нападу на тебя, возьму и повяжу. Уйди и запрись. Слышишь?
Арно закусил губу, отвернулся и ушел.
Валентин уткнулся лбом в стол и стал ждать, когда запах выветрится из комнаты.

Он не знал, сколько прошло времени, когда звук шагов в темноте вырвал его из оцепенения, а запах закружил и лишил разума.
- Нужно, - шептал Арно, дергая перевязь, - мне нужно. Не могу.
Валентин застонал и дернул руки изо всех сил. Плохо затянутый узел разошелся, а может, что-то порвалось. Это было неважно. Важно было только одно - омега, истекающий омега рядом. Валентин не смог бы сказать, куда делась его одежда - а на Арно и так было только белье, сейчас разорванное и отброшенное в сторону. Подмять его под себя, ворваться в тесную, истекающую смазкой глубину, схватить зубами за горло - и брать, брать, брать, растворяясь в вечном ритме. Какое-то время Валентин слышал только свое рычание и стоны Арно, а потом его “Нет, не надо, пожалуйста” наконец-то пробилось сквозь стену запаха. Валентин в ужасе отшатнулся, выскальзывая из пульсирующего отверстия, отполз к стене и свернулся калачиком. Тело ломило, возбуждение было болезненным, ему просто необходимо было дойти до исступления и излиться, чтобы набухший узел удержал омегу под ним…
Валентин ударил кулаками по полу, еще и еще. Запах все еще мешал думать, но боль отрезвила.
- Арно? Прости… - он боялся поднять голову и посмотреть, что с омегой, чтобы снова не сорваться.
- Не могу… Не могу…
Арно застонал так громко, что Валентин в ужасе поднял голову. Что он натворил?
Арно перевернулся на спину, и терся спиной о пол, призывно разведя колени и поднимая таз в поисках альфы.
Валентин закрыл глаза, отвернулся, услышал еще один стон, жалобный, исполненный боли, и подполз к другу. Осторожно коснулся рукой входа. Пульсирующее отверстие сомкнулось на его пальцах, и Арно подался навстречу всем телом. Сжав собственный член свободной рукой, Валентин прикусил губу до крови, и вставил три пальца глубже. Стоны Арно изменили тональность, стали жадными, и Валентин начал двигать рукой, как хотел бы вбиваться сам. Глубины не хватало, и он вставил четвертый палец - теперь ладонь заходила внутрь до основания большого пальца. Внутри было жарко, скользко, тесно и влажно. Запах луга сбивал с мыслей, смущал, и приходилось снова и снова кусать губу и сильнее сжимать член. Валентин отсчитывал вдохи и выдохи, замедляя дыхание, замедляя сердцебиение, но запах сводил с ума. Скоро он не выдержал и излился, застонав, а Арно сжался на его пальцах и задергался, как будто ища чего то. Из него снова потекла смазка, а теснота пульсировала. Валентин прижал большой палец к ладони, ввел и сжал руку в кулак. Сжавшиеся мышцы сдавили кисть, но счастливый стон и выплеснувшееся семя Арно показали, что он угадал. Теперь нужно было ждать, от десяти минут до получаса. Валентин не помнил, чем первая течка отличается, и отличается ли. Лишь надеялся, что не причинил непоправимого вреда.
- Только не вязка… Пожалуйста, не надо… - Арно сжал руку еще сильнее, и поднял голову. - Валентин?
- Вязки не было, - прошептал он, - прости, я не смог удержаться.
- Но, - Арно сжался, потом расслабился, - я чувствую…
- Это моя рука, - Валентин сглотнул и поправил одежду. - Как ты?
- Отвратительно, - Арно сглотнул и закрыл глаза. - Мне было так хорошо… Я не хотел, но не мог не…
- Я понимаю, - Валентин вдохнул тяжелый, все еще опьяняющий запах. Все еще летний луг, но скошенной травы меньше, а цветов больше. Где-то рядом должны жужжать пчелы и шмели, собирая нектар… Он встряхнул головой, отгоняя непрошенные мысли.
- Все закончилось? - в голосе Арно надежда мешалась со страхом.
- Первая течка не должна быть долгой, но до утра тебе нельзя выходить. Да и завтра лучше остаться в доме.
Его руку наконец перестало сжимать так сильно, и Валентин распрямил пальцы и вытащил кисть, не глядя на отверстие. Дотянулся до стула, сдернул оставленный вечером мундир Арно и прикрыл его. Арно отвернулся, спрятав лицо.
- Арно?
- Я пойду к себе, - в голосе, обычно жизнерадостном, Валентину послышалось отчаяние, и он опять поддался инстинктам - обнял, прижал к себе омегу, зарылся лицом в его волосы, вдыхая запахи трав, нектара, безмятежности солнечного полдня…
- Все будет хорошо.
- Отпусти! - Арно вырвался и ушел, почти убежал к себе, оставив Валентина на полу в полном смятении.

Когда вызванный письмом маршал Савиньяк появился в особняке, Валентин уже сумел взять себя в руки и сохранял полную невозмутимость. Арно справлялся хуже, на его подвижном лице эмоции сменялись со скоростью, выдающей его душевное смятение.
Лионель окинул обоих оценивающим взглядом, вскинул бровь и деликатно втянул воздух, ища запах.
- Не веришь? Считаешь, я бы такое выдумал? - Арно вскочил из кресла и был остановлен резким жестом.
- Сядь и не устраивай истерик, - Лионель перевел взгляд на Валентина, - Вы ничего не забыли мне сообщить, полковник?
- Мое письмо содержало все мне известные сведения о состоянии теньента Сэ. - Валентин не пошевелил и пальцем, легко удерживая выражение вежливой готовности.
- То, что вы альфа, вы не посчитали нужным включить в письмо? - Лионель откинулся на спинку кресла, скрестил руки и ждал.
- Мои обстоятельства не влияют на ситуацию.
- В самом деле? Разумеется, подробности гона - слишком личное, но случившаяся вязка? - холодное спокойное лицо маршала напоминало о притаившемся в засаде хищнике.
- Вязки не было, - Валентин пожал плечами, - поскольку теньент Сэ предпочел ее избежать. Как только я понял, что происходит, то предложил теньенту запереться в комнате.
Лионель снова внимательно рассмотрел обоих, задержавшись взглядом на припухшей губе Валентина, на этот раз с удивлением.
- И вы смогли удержаться? Оба? - Арно покраснел и опустил глаза. Лионель повернул голову к Валентину.
- Удержаться - нет. Остановиться - да. Я приму ваш вызов, если вы посчитаете это нужным за нанесенное оскорбление. - Валентин смотрел на другого альфу, и снова контролировал свое дыхание, чтобы не выдать ни гнева, ни возмущения.
Лионель задумался на минуту, потом кивнул, что-то решив.
- Теньент Сэ, вы желаете уйти в отставку?
- Нет, господин маршал. - Арно сжал кулаки, но остался сидеть.
- Вы хотите перевода к другому командующему, не альфе? - Лионеля не удивило решение Арно продолжать служить.
- Благодарю, но мне нравится служить под началом полковника Придда, - Арно снова покраснел.
- И что вы намерены делать во время следующей течки?
- Полковник Придд высказал предположение, что есть травы, которые убирают эту необходимость? - Арно с надеждой смотрел на старшего брата.
- Есть травы, которые не дают завязаться плоду. И помогают сохранить голову во время течек. К сожалению, полностью убрать течки не может ничто. Как только природа проявилась, вы будете проходить через это дважды в год, и чаще при сильном душевном волнении. Вам повезло, что война и плен не вызвали первую течку ранее.
Арно с ужасом представил, что было бы, если бы первая течка застала его в плену, среди дриксов, и побледнел.
- А вы, полковник, не хотите просить о переводе теньента Сэ? - Лионель посмотрел на Валентина, - Устав запрещает связи с подчиненными.
- Меня устраивает служба теньента Сэ, - подтвердил Валентин, - я распоряжусь о мерах предосторожности, чтобы оградить его от нежеланного внимания во время течек.
- В таком случае, позвольте вас оставить. Я пришлю список известных мне трав, - Лионель встал, поклонился и вышел.
- Арно? - Валентин не знал, чем помочь другу.
- Господин полковник, благодарю за лестную оценку. Я буду у себя, но с завтрашнего утра можете мной полностью располагать,  - Арно официально раскланялся и ушел.

Валентин шел к Арно, чтобы объясниться, когда услышал возглас: “Гизелла!”. Рванув на себя дверь, он увидел, как Арно открывает окно, чтобы пустить девушку. Второй этаж - как она могла залезть в окно? Пламя свечей моргнуло, и отсутствие тени стало очевидным.
- Арно, назад! - Валентин бросился вперед, уже понимая, что не успевает. Сейчас Арно возьмется за протянутую руку, и исчезнет.
Выдернул кинжал, разрезал ладонь, метнул - выходец отшатнулся и исчез, оставив хлопать на ветру открытое окно.
- Гизелла? - Арно словно очнулся ото сна, и с изумлением смотрел вниз.
- Выходец, - Валентин подошел, осмотрел подоконник и землю внизу, - Нужно будет разложить рябину на подоконнике и около всех дверей.
- Она собиралась меня увести? - Арно нащупал флягу, отпил и передал Валентину, - Спасибо. Я обязан тебе жизнью, и не только…
Арно отвернулся, и Валентин вспомнил, ради чего пришел.
- Арно? Я пришел извиниться.
- Ты? За что? - Арно развернулся, взбрыкивая. - Кляча твоя несусветная, это же я не выдержал и пришел к тебе ночью. Тебе следовало попросить о моем переводе!
- Но почему? Я полагал, это ты не захочешь меня видеть - или вызовешь на дуэль…
- И ты бы стал со мной драться? - Арно недоверчиво уставился на Валентина.
- Нет.
- Знаешь что, если я для тебя теперь только омега, и ты считаешь своим долгом защищать меня и спасать, то я действительно попрошу о переводе! Может, ты жалеешь, что не повязал меня?
- Нет, - Валентин поднял руку, останавливая возражения, - Я не стал бы драться, потому что признаю свою вину. И нет, ты мой друг, и я надеюсь, что и ты не перестал меня считать своим другом.
- А спасение?
- От выходца? Я спасал бы и друга, и просто подчиненного, и даже незнакомого. Я вижу свой кинжал внизу, но я не уверен, что попал в сердце. Нам надо подумать, к кому она пойдет следующему, и предупредить.
- Лионель! Она же хотела ему отомстить! - Арно судорожно начал одеваться.
- Маршал знает о выходцах и не назовет ее по имени. Вот ее отец… - Валентин еще раз осмотрел комнату.
- Полковник должен быть у себя дома, - Арно рванул к двери, и вдруг замер, а потом обернулся, - Валентин, мы сумеем вернуться к тому, что было?
- Тебе придется подчиняться мне днем, как старшему по званию. Но вечером ты можешь высказать мне все, что хочешь, без ограничений. А с течками… Попробуем не потерять то, что мы нашли, - Валентин протянул ладонь.
- Зараза ты, - Арно счастливо улыбнулся и пожал руку, - К полковнику фок Дахе!

Анон

Re: ОЭ-фест

5. Вальдмеер, первый плен был для Кальдмеера не таким домашним, как в каноне. Сырые подвалы крепости, холод,  голод, насилие. Кинк на постепенный комфорт Вальдесом, который медленно проникается сначала уважением к пленнику, потом симпатией и любовью. ХЭ.

1412 слов

▼Скрытый текст⬍

Кап.

Кап.

Кап.

Конечно, Кальдмеер читал о такой пытке. И, конечно, никогда не думал, что когда-нибудь в жизни доживёт до момента, когда вода станет ему мучением, а не счастьем. Правда, в читанном вода капала непосредственно на темечко истязаемому, но монотонный, не прекращающийся звук одной капающей капли тоже выводил из себя уже к исходу вторых суток – поначалу ещё получалось отвлечься. Однако, звук будил волнами накатывающуюся головную боль – настолько, что хотелось кататься по полу и выть, чтобы хоть так заглушить этот вторгающийся в голову стук капель, который терзал его уже неделю, изредка прерываясь на тяжёлые, выматывающие, унизительные допросы. Непонятно было, чего от него хотят – да и хотят ли чего-нибудь, кроме как просто видеть боль поверженного врага.

Кап.

Кап.

Кап.

Сейчас Кальдмеер меньше всего хочет видеть хоть кого-нибудь, но тяжёлый лязг двери перебивает этот мерный звук, поэтому он ему даже рад.

Тюремщик пропускает в камеру кого-то из талигойцев. Тот останавливается и смотрит на остановку: едва видный на просвет матрас, солома, тончайшее подобие одеяла. Жестяная кружка – Кальдмеер как-то пробовал найти, откуда капает вода, подставить, приглушить, хотя бы сменить характер звука, но так и не нашёл, высота стен в несколько метров исключала такую возможность. Адмирала цур зее вошедший словно не замечает.

Кап.

Кап.

Кап.

Кальдмеер поднимает голову, чтобы хоть как-то нарушить этот мерный звук.

Рассматривает гостя.

Встрепанные волосы, сверкающие в полумраке камеры зубы — улыбается даже тут, впрочем, ему-то что не улыбаться. Глазища в пол-лица. Бешеный. Супротив всех слухов, ходящих о его бесконечном, немолчном разговоре – с самим собой, с мирозданием, морем, воздухом, самой жизнью –  молчит.

Кап.

Кап.

Кап.

Бешеный прислушивается. И выходит. Дверь с благословенным лязгом запирается.

Кап.

Кап.

Кап.

К вечеру Кальдмеера переводят в другую камеру. В ней по-прежнему холодно, матрас, солома и одеяло в точности повторяют своих собратьев из предыдущей комнаты, кормят раз в день, воды дают одну кружку вечером и всё, мрачные каменные стены уходит к потолку в темноту – но здесь нет этого ужасного, раздражающего, монотонного звука. Первый день он постоянно мерещится Кальдмееру, фантомно преследует его – а потом посреди ночи адмирал цур зее просыпается не от головной боли, не от ноющих суставов, вывернутых рук и незаживающих ран, а от оглушительной, ватной, подавляющей тишины каменного мешка. Хочется закричать, но Кальдмеер усилием воли подавляет панику и лежит, вглядываясь во мрак и слушая эту волшебную, так долго ожидаемую тишину. Утром выясняется, что в этой камере слышны другие звуки, даже долетают какие-то выкрики с тюремного двора. Но главным остаётся то, что в ней ничего не капает.

Бешеный приходит через неделю. Осматривает камеру с очевидной брезгливостью, засунув нос практически везде, включая отхожее ведро. Требует привести тюремного лекаря и в присутствии тюремщика дотошно выясняет, от какого именно лечения раны пленника не проходят, каким именно лечением предписана подобная диета, на которой пленника держат и так ли необходимо пленнику закаливание, которое выражается в ледяной воде для умывания, тонком одеяле и прохудившимся матрасе. Лекарь предсказуемо пытается свалить вину на тюремщика, тот вяло огрызается, а в конце концов рявкает «пусть скажет спасибо, что кандалов нет и допросы с пристрастием только раз в неделю». Бешеный поворачивается и в упор смотрит на тюремщика – с прищуром и словно с интересом. Тот, приняв подобное поведение за поощрение, продолжает: «Дриксы это же не люди, что их жалеть-то». Бешеный продолжает молча смотреть, и только Кальдмеер понимает, что происходит, поэтому успевает сказать: «Не надо». Успевает – одновременно с выстрелом, горестное эхо которого ещё несколько долгих секунд носится в каменном мешке камеры. Вице-адмирал Вальдес смотрит на него внимательно, потом говорит лекарю: «Пойдёмте-ка» — и они выходят. В незапертую дверь просачиваются слуги, забирают тело тюремщика, а через час Кальдмеера переводят в другую камеру: матрас по-прежнему тонок, но он лежит на настоящей кровати, а не на полу. В толстой стене прорублено подобие окна, забранного тяжелой решёткой, и днём в камеру даже попадает несколько лучей солнца – если бы у Кальдмеера были силы подтащить туда имеющийся в камере стол, он, возможно, даже мог быть рассмотреть что-нибудь на улице. Кормят два раза в день, воды всегда вдосталь. Лекарь приходит ежедневно – но его усилий откровенно мало: после упавшего рея, холода моря и предыдущих камер, темноты, голода и пыток тело Кальдмеера словно отказывается принимать этот внезапно выпавший на его долю покой как благо. Тело не желает больше бороться, оно очень устало.

Вальдес приходит через пять дней.

— Я ждал вас через неделю, — говорит Кальдмеер глухо, и на лице вице-адмирала расцветает самая искренняя улыбка, словно ему только что сказали какую-то невероятную приятную вещь.

— Рад видеть, что вы уже в состоянии шутить, отсчитывать дни и делать выводы. Что у вас болит?

— Я бы сказал, что всё, если бы не боялся, что на этот раз вы застрелите лекаря.

Вальдес сияет ещё сильнее. Кальдмеера прошивает судорогой головной боли, и он тихо стонет, не в силах сдержаться.

— Вы готовы к более детальному разговору, адмирал цур зее? — спрашивает Вальдес, и Кальдмеер с удивлением понимает, что если он сейчас скажет нет, то Вальдес действительно не будет настаивать. Поэтому он честно отвечает: «Смотря о чём мы планируем разговаривать».

— Лично я, — говорит Вальдес, усаживаясь на стол, — хотел бы поговорить о вашем флоте. И вообще о вашем появлении у наших берегов.

— Я тоже, — говорит Кальдмеер мрачно, — хотел бы поговорить о моём флоте.

Его сотрясает кашлем, который провоцирует новый всплеск головной боли. Вальдес смотрит с непониманием.

— Ваш флот разбит, — говорит он мягко.

— Неужели выжил только я? — шепчет Кальдмеер между глухим, почти рыдающим кашлем.

Вальдес соскакивает со стола.

— Вы, ваш адъютант и два матроса, один из которых скончался ещё по дороге сюда. Неужели вам всего этого ещё не сказали? Чего же они вообще хотели от вас, когда доводили до такого состояния?

— Где Руперт? — вопрос даётся Кальдмееру с большим трудом, Вальдес скорее угадывает его, чем слышит.

— Поскольку ваш адъютант может стать довольно лакомым куском при переговорах с вашей страной, он лишен прелестей допросов с пристрастием и холода камер. Тем не менее он тоже здесь, неподалёку от вас. У него сухая, просторная и даже светлая камера, его кормят три раза в день и даже дважды в неделю выводят на прогулку. Предвосхищая ваш вопрос – он не ранен, ведёт себя достойно, ежедневно требует пригласить к нему коменданта тюрьмы и пытается узнать у него о вашей судьбе.

Кальдмеер против воли улыбается. Вальдес внезапно светится ответной улыбкой, а потом резко поворачивается на каблуках и уходит. Тем же вечером Кальдмеера переводят в другую камеру: она сухая, просторная и даже светлая. В ней срочно поставлена вторая кровать, потому что Кальдмеер делит её со своим адъютантом Рупертом фок Фельсенбургом.

За четыре дня они с Рупертом успели о многом поговорить и привести раны Кальдмеера в нечто, относительно похожее на начало долгого пути выздоровления. Когда дверь открывается и пропускает в камеру Вальдеса, Кальдмеер усмехается так явно, что Бешеный успевает увидеть эту усмешку – и расцветает ответной улыбкой, ещё более сияющей, чем всегда. Фельсенбург смотрит на них обоих с непониманием и подозрением.

— Я вижу, вы правда меня ждали! — восклицает Вальдес нарочито патетично. Кальдмеер внезапно чувствует, что заражается искренностью его улыбки и буквально против воли улыбается в ответ. Руперт смотрит на него с таким изумлением, будто вместо адмирала цур зее перед ним только явилась Закатная Тварь. Вальдес хохочет.

—  Я долго пытался придумать, — говорит он, отсмеявшись, — куда я могу перевести вас на этот раз, учитывая, что это лучшая камера в нашей тюрьме, пусть даже сейчас она населена вдвое больше обычного.

Фельсенбург слушает с выражением искусственного внимания, Кальдмеер заинтересован по-настоящему: не своей судьбой, а фантазией Бешеного.

— И я не разочаровал сам себя! — подытоживает Вальдес. — Правда, мне пришлось выдержать самый настоящий бой с адмиралом Альмейдей, однако, я вышел из него победителем!

Фельсенбург откровенно начинает волноваться, Кальдмеер спрашивает, стараясь не улыбнуться:

— Надеюсь, его вы не застрелили?

Вальдес запрокидывает голову и хохочет пуще прежнего.

— А вы злопамятны, мой дорогой адмирал цур зее!

— Он не ваш адмирал и не ваш дорогой! — вдруг взрывается Фельсенбург.

Вальдес смотрит на него как на говорящее насекомое. Потом разворачивается и уходит, напоследок – кажется! – подмигнув Кальдмееру. Впрочем, возможно, это просто так полыхнуло в его глазах закатное солнце.

Тем же вечером адмирала цур зее Олафа Кальдмеера и родственника кесаря Дриксен Руперта фок Фельсенбурга переводят из военной тюрьмы Хексберг в чей-то частный дом. И если молодой адъютант до самого утра боится уснуть, ничего не понимает и сторожит покой и безопасность своего адмирала, то Кальдмеер первый раз за месяц плена засыпает спокойно. У него по-прежнему болит всё тело, одна из ран воспалена и ноют срастающиеся ребра, но ему кажется, что он совершенно точно знает, чем это дом.

И лишь одно маленькое «но» отравляет его безмятежность: Кальдмееру так хорошо, что как не было никогда в жизни. И ему уже заранее больно от того, что когда-нибудь ему придётся покинуть и этот дом, и, что ещё тяжелее, его хозяина.

Впрочем, что-то внутри него говорит, что всегда есть возможность вернуться, даже когда ты твёрдо знаешь, что её нет.

Отредактировано (2023-04-16 22:41:21)

Анон

Re: ОЭ-фест

16. солдаты/Герард, нон-кон, гэнгбэнг, кримпай, слатшейминг, выпячивание живота, перевозбуждение, сомнительное согласие на сомнофилию, фистинг, слезы, бимбофикация, промывание мозгов. Превращение Герарда в полковую шлюху.

Неполное соответствие заявленным кинкам, но зато есть лишение девственности, секс с использованием посторонних предметов, дп. Внимание, в наличии телопредало в форме нулевых! Будьте бдительны!

▼± 2000 слов⬍

— Гляньте, — смеется самый старший, уже седой, с рябыми обвисшими щеками, — одно лицо со своей блядью-сестрицей, если прищуриться. Плоский, конечно, как скамья, но патлы такие же. И глаза, вон, тоже.

Он хрипло кашляет, и до Герарда доносится звон бутылок, это на миг отвлекает, но тут же новый резкий толчок возвращает его в действительность. Задницу распирает от вторжения чужого члена, и срывается крик.

— Только узкий, — вторит рябому тот, что берет Герарда сейчас, незнакомый сержант с полосой темных усов над бесцветными губами. — Та, бьюсь об заклад, разъезженна хуже бордельной девки.

Солдаты смеются, похабно и дружно, Герард пытается отстраниться, но его придавливают к трактирной постели весом, и член снова входит, раз за разом, то оставляя зудящую пустоту, то даря новый приступ боли. Меж ног влажно от пота и, должно быть, крови, и — верно, назавтра будет не сесть в седло. Сержант вскидывает его ноги, заставляет почти прижать колени к телу, и неудобная поза отзывается в пояснице.

— Выть не смей! — бросает он Герарду и добавляет к члену палец, оттягивая и так пульсирующий зад. — Или заткну рот.

— Ну, Жорж, ты зачем так, — отзывается кто-то из тех, кто распивает вино у полного еды стола. — Ты имеешь дело не со шлюхой, а с дворянином! Вдруг рэй Кальперадо не простит тебя за такие вольности.

— И вызовет на дуэль! Сержант будет драться с рэем, недурная карьера, а?

— Он и так, — заливается кто-то еще, — пронзает своим клинком. Но не насмерть, Жорж — парень добрый, заботливый.

Герард закусывает губу, ждет нового толчка, что принесет ставшие уже привычными чувство мучительной растянутости и отвращения к себе, который так глупо доверился этим людям. Принял за искренность, но монсеньор говорил, что иной солдат сообразительнее генерала, и потому стоит прислушаться... Из уголка рта течет слюна, но руки слишком ослабли, и Герард пытается повернуть голову, чтобы утереть влагу о подушку.

Но лицо грубо обхватывает широкая ладонь.

— На меня гляди, дрянь!

Герард глядит. Видит грудь, покрытую темными волосками, старый след пули. Штанов тот не снял, только спустил по бедрам, и ткань неприятно трется о кожу, но это такой пустяк.

— Кровит, как девка, — замечает кто-то. — Может, и правда ты у него первый, Жорж?

Так и есть. Герард ни разу не был в веселом доме, и офицеры посмеивались над его ненужной никому целомудренностью, но заставить себя не выходило: раскрашенные, слишком яркие дамы пугали, а о том, чтобы лечь с мужчиной, не было и мысли. Или было, но до того потаенно, что он сам не распознал?..

— Девица на выданье, — хмыкает Жорж, вытаскивает член и вытирает о сероватую простынь. — Но порченую не возьмут, понял? Только мы, потому что мы и правда славные ребята, благородный рэй. Лицо у тебя ничего, смазливое.

Герард дышит тяжело и больше всего в этот миг хочет умереть, оборвав тем самым унижение. Но где-то есть матушка, Сэль, Амалия и Жюль, монсеньор Алва и монсеньор Эмиль. Нет, если кто-то из них узнает...

— Не бойся, не бойся, — сержант почти ласково гладит его по щеке, — э, какая нежная. Лет-то тебе сколько?

— В армии до годов дела нет, — встревает рябой, и Герард видит, как тот подходит к постели. Как расслабляет шнуровку штанов, приспускает исподнее и извлекает член, толстый, почти мягкий. При мысли о том, сколько доступных дам наверняка обращались с ним, Герарда мутит, он с трудом давит спазм.

Его вздергивают на четвереньки, но он тут же падает на обратно.

— Ну-ну, — сержант хлопает его по ягодице, будто жеребенка, — мы только начали, юноша. Найди в себе силы, будь достойным талигойским офицером, иначе грош цена твоим «Розе» и «Охоте». Ты ведь герой, такое болтают.

Шершавая сильная рука подхватывает его под живот, и на этот раз удается удержаться. Колени и локти предательски подрагивают, но Герард понимает, что если упадет — будет хуже, если будет кричать или просить отпустить — будет хуже, хотя отчаянно хочется застонать и позвать на помощь. Но хуже может быть, что-то подсказывает, и надо держаться. Слезы все же копятся в уголках глаз и бегут по щекам.

— Глянь, — говорит товарищу рябой, — до чего голубые. Как васильки. И ему нравится, молодец, Жорж.

Жорж дергает Герарда на себя и теперь входит безусильно. То, что прежде принесло такую боль, сейчас уже почти привычно: саднит, тянет, но член раз за разом проникает, шлепает о кожу кожа.

— Растянулся, слава святой шлюхе Октавии, — подмечает тот. — Может, и что побольше теперь войдет.

— Не гони, порвем же, — рябой подходит с другой стороны узенькой постели, и его дурно пахнущий пах утыкается в лицо. Спутанные, тоже седеющие волосы лезут в глаза, в нос, когда тот насаживает Герарда ртом на свой член. Он тянет его за пряди, а другой рукой придерживает за подбородок.

— Тронешь зубами, — терпеливо разъясняет он, — убьем и подбросим голого и с палкой в заду под окна твоей сестрице. Ей, уверен, понравится. Будет обидно потерять такого способного парнишку, это правда. Ну-ка, раскрой рот пошире. Вон, губы уже розовые, а плакать бросай.

Вместе с этим он вытаскивает повлажневший от слюны член и раз, другой хлещет им Герарда по щекам. Потом сменяет его ладонью, и наверняка останется алый след. Но на нем всем теперь след, уродливая отметина слабости.

Жорж продолжает вбиваться в него сзади, и его шлепок вторит руке рябого: ударяет по бедру, и Герард всхлипывает, но уже не столько от боли, сколько от пучины отвращения, из которой выбраться невозможно. Он не сможет посмотреть в глаза офицерам и матери, не сможет взять за руку Сэль, ни за что не женится... Толстый крепкий член входит по самое горло, и Герарду почти становится дурно от солоноватого привкуса, от запаха, от ощущения тяжести на языке. Горло противится.

— С двух сторон сподручнее, — хохочет рябой, и тело его трясет мелкой дрожью. — Обучаемый мальчишка, ничего не сказать. Понимаю наших монсеньоров, что держат его при себе.

— Я помню его бабку, — подает голос со стороны стола кто-то третий, — мы в Олларии тогда жили, отец говорил, что тоже была в молодости недурна. Вот и легла под графа. Ну мы не графы, конечно, но... Как оно, Гас?

Рябой Гас снова дергает Герарда за волосы, заставив вскинуть голову. Член выскальзывает изо рта, протянув нить слюны. Хочется пить, горло дерет, и тогда на щеки, на губы на переносицу выплескивается семя. Кажется, что оно разъедает лицо, что отныне любой увидит эти белые капли. Головкой толстого обмякшего члена Гас размазывает сперму, требует облизать и треплет за ухо, когда Герард слизывает остатки белого с щели на плоти.

— Что? — снова звучит третий голос. — Никак старик Гас долго не продержался? Стыдно! Ну-ка...

Он походит и отодвигает рябого Гаса, который нехотя уступает место. Этот третий почти молод, коротко острижен и плохо выбрит, со стороны кажется добродушным и неглупым, и на мгновение Герарду хочется верить, что все закончится. Но его голову поворачивают так, эдак, стирают рукавом сперму и слюну, и в зубы тыкается бутылка.

— Пей-пей, — велит третий, — «Крови» не держим, но хорошая тинта. Не станем мы тебя травить, не во дворце же?

— А то во дворцах по-другому, — не соглашается Жорж. — О-ох, славно.

Герард больше угадывает, что тот излился внутрь, потому как растянутое и воспаленное отверстие притупляет прочие ощущения. Впрочем, как после члена в него вторгаются пальцы, он чувствует, чувствует так остро, что срывается стон. Вспышка непрошенного удовольствия заставляет откликнуться собственное тело, еще мгновение назад обессиленное, грязное и чуждое. Жорж хмыкает.

— Кто-нибудь, парни?..

Рябой Гас вытирает руки о штопанную наволочку, и его плотная грубая ладонь обхватывает член Герарда, решительно двигает пару раз, а пальцы Жоржа снова находят, как послать жаркую, незнакомо сладкую волну.

— Все-таки недалеко ушел от своей сестрицы, — замечает кто-то, — шлюха она шлюха и есть, хоть и с хером вместо дырки. Зато чистый и не обрюхатить.

Ноги все-таки не выдерживают, и Герард падает животом на постель, трется болезненно стоящим членом о покрывало. Он — соломенное чучело, безвольное и покладистое, согласное уже на все. Сопротивление в прошлом, отвращения так много, что можно считать, что его нет вовсе, поэтому он дает перевернуть себя на спину, дает развести ноги широко. Чувствует, как вытекает, пачкая постель, густоватое семя и как кто-то шлепает его по влажной растянутой дырке.

Третьего зовут Тило, и он не церемонится вовсе: берет с жесткостью, в сравнении с которой предыдущий час был ласков и нежен. Тило природа не обидела, но по сперме в растраханное отверстие скользит легко, он тоже кончает, не вынув, но тут же приникает ко входу пальцами, как затыкают в первым порыве пробоину лодки.

— Ну-ка держи, — приказывает он, и Герард стискивает мышцы, силясь не дать семени вытечь. Отчего он подчиняется?.. — Хорошо, хорошо.

Он вздергивает Герарда на колени на постели, раз надавливает на ствол, даря мгновение наслаждения, но тут же перемещает ладонь меж ягодиц.

— Ловко ты с ним, Тило, — восхищается Жорж. — Гас, как эти дикари зовут своих баб?

— Доритами, если девка.

— Уже никак не девка, но пусть дорита, раз не при муже.

Тило хлопает Герарда по животу, и стиснутые мышцы расслабляет, семя струится по внутренней стороне бедра, где — Герард впервые опускает глаза — синяки и алые гематомы. Теперь он может идти в купальни только в одиночку. Но умелые пальцы Тило оказываются внутри, сейчас, из-за переменившейся позы, они движутся снизу вверх, и Герард не справляется: начинает опускаться навстречу, насаживаться, и едва не упускает, когда пальцев становится четыре. Они распирают, но иначе, чем крепкий член, они подвижны, трогают чувствительные стенки и достают до точки, от которой срывает голос.

Можно достигнуть пика, не дотронувшись, и Герарда скручивает непрошенным, омерзительным возбуждением. Он изливается обильно, толчками, пока Тило проталкивает в него сложенную вместе ладонь. То место, где отстоит большой палец, будто раздирает его пополам, и от смеси наслаждения, жара, отвращения и боли Герард валится на постель. Его трясет, он пытается выдавить слова, которые остановили бы, которые донесли бы, что больше ему не вытерпеть, но не выходит ни звука, лишь унизительный шепот, который не назвать ни стоном, ни всхлипом. Жорж проталкивает снова вставший член в его безвольный рот, но Герард не может пошевелить и языком, остается только ощущать, как плоть оттягивает кожу щеки изнутри.

Гас раскидывает его ноги.

— Не сходится дырка, — удивляется он, — это ж надо так с первого раза.

Его палец трет пульсирующее отверстие. Герард и правда раскрыт, располовинен, и пустота и уязвимость требуют сделать с этим что-нибудь. Заполнить, умолять, чтоб его не оставили, или просто прервать. Кажется, кто-то снова входит в него, но Герард теряет с действительностью последнюю связь. То ли сон, то ли забытье дарят ему несколько часов.

Приходит в себя он, лежа на чьей-то груди — это Гас, и его член внутри почти неподвижен, а вот от толкающегося сзади Жоржа все тянет. Два — это больше руки? Нужно ли дать знать, что он...

— Очухался, — замечает Гас. — Выглядит как пьяный.

— Мы влили в него бутылку, а таких уносит и с трех бокалов.

Герард не пытается шевелиться и почти удивляется, когда его откидывают в сторону и дают отдышаться. Еще не рассвело: утром ему надо быть у маршала Эмиля. Хотя как теперь появиться перед ним? Сказаться больным?.. Служба так далека, как не была, когда он еще мальчишкой грезил о ней в маленьком Кошоне.

— Господа, — выдыхает он, и это первое слово, что он произносит за вечер, после того, как его втолкнули в комнатку на втором этаже аконского трактира, — мне непременно нужно уйти в шестом часу утра.

Губы сушит, но произнести удается, и когда Герард убеждается, что его услышали, добавляет:

— И прошу вас, не сплетничайте о моей сестре. В том нет никакой правды.

Клясться честью — глупо, а его теперешнее слово офицера не стоит ничего. Солдаты смеются, кто-то — взгляд немного плывет — щиплет его за соски. Внутри все саднит, и отверстие покалывает. Однако когда что-то гладкое и прохладное снова раздвигает стенки, слезятся глаза. Ресницы слипаются, и стоит зажмуриться и примириться: со своей новой сутью, со своей ролью, но Герард набирается храбрости, чтобы взглянуть.

Тило, обнаженный и вновь возбужденный, проталкивает в него скользкое горлышко. Дно у бутылки отбито, а мертвое стекло — совсем не живая горячая плоть, Герард скулит, пытается свести ноги в последней попытке уберечь остатки достоинства, но с коротким хлопком бутылка выходит, чтобы снова растягивать его и дразнить. Трое глядят на него не как на женщину — как на зверька.

— Говорят, имперцы для такого имеют каменные штуковины. Тамошние мастера какую хочешь елду тебе выточат, хоть конскую, хоть ызаржью.

— Вот пойдем на Гайифу — и прихватим. Пойдем, а, офицер? Скажите нам? Когда выступать?

Герард знает, что в Гайифе лучшая артиллерия, что войска там вымуштрованны и беспощадны, что сражения на южных рубежах никогда не давались Талигу легко, но это знание из прежней жизни. Когда он был неискушен, любопытен и наивен, когда ему беспричинно везло на пути. Вплоть до этой самой двери.

Горлышко заканчивается, и бутылка расширяется — нет, ощущает Герард, не войдет, и солдат по имени Тило бросает свои попытки. Переворачивает его на живот, вздергивает задницу, и Герард утыкается лицом в подушки. Его берут снова, и противление бессмысленно. Еще немного, и он станет просить, умолять о большем, он будет приходить сам, упиваясь тем, как жалок этот поступок. И как сам он прост, низок и недостоин оказанной ему чести.

Выходит, солдаты все же оказались правы на его счет.

Анон

Re: ОЭ-фест

1. Бладплей. Хочу много крови, красивых порезов и острых лезвий.
Не алвадик, пожалуйста. Остальные персонажи и пейринг на ваше усмотрение и степень больноублюдочности (или её отсутствия) тоже. Но важный момент, если кровопускание будет нонконным, то без сексуального насилия. Это самое главное условие.

Джен, Валентин и Ричард, таймлайн Раканы, никакого обоснуя, добровольное связывание, мистика и немного измененного состояния сознания

▼978 слов⬍

Тонкие, бледные пальцы затягивают на его запястье кожаный ремень.

– Вы уверены?

Ричард качает головой и поднимает глаза к изысканной лепнине на потолке, цепляется за неё взглядом, пытаясь сосредоточиться – и отвлечься от низкого гула в своей голове.

Гула. Треска. Грохота. Шороха. Шелеста. Переката. Пересыпа. Сонмы звуков, что могут издавать камни – и все эти звуки он слышит и днем, и ночью.

Ричард ни в чем не уверен, но кивает.

– Да.

Кожаная петля обхватывает второе запястье, вытягивая руку к краю кровати. Спину чуть покалывает лен простыней.

– Я остановлюсь, как только вы меня попросите, – Валентин выпрямляется, отступает на два шага и беззвучно берет со стола кинжал. На узком и длинном – как сам Валентин, как его лицо и пальцы – лезвии пляшут отблески свечей.

Ричард смотрит на него из-под полу прикрытых ресниц; сквозь их завесу фигура Валентина дрожит и расплывается, превращается в мазок белого – это его рубашка, мазок темного – распущенные волосы, еще один мазок – бледное лицо.

– А если я не попрошу?

Зимний сквозняк ползет по комнате, и Ричард поежился бы, не будь он растянут по кровати – по петле на запястья и веревка, растянувшая ноги. По обнаженным рукам и груди бегут мурашки, и даже ногам под тонкими бриджами холодно.

– Тогда шестнадцать: четыре по четыре. А потом – еще один, – Валентин вновь склоняется над ним, смотрит внимательно и пристально, и под этим взглядом шелест камней будто стихает. Но не умолкает, оставаясь невнятным гулом где-то на краю сознания.

Ричард надеется – отчаянно верит – что это поможет. Что поможет боль, поможет выпущенная кровь, потому что ничего – ни молитвы Создателю, ни валящая с ног усталость, ни вино – не помогают.

Ему кажется, что он сошел с ума; Валентин тоже так сказал, услышав его просьбу. Не изменился в лице, только прозрачные глаза распахнулись чуть шире. Ричард ждал, что он откажется – казалось, что произошел целый Круг с Лаик, где зародилась их странная, смутная дружба, продолжившаяся в Олларии. Которая теперь звалась Ракана, и где от их дружбы не осталось и следы.

«Вы сошли с ума», – сказал Валентин, и Ричард кивнул: «Знаю». И добавил: «Я никому не могу сказать об этом. И попросить – тоже. Прошу вас».

– Шестнадцать и один. Это правильно. Сделайте это.

Длинный и узкий кинжал кажется продолжением руки Валентина. От него едва уловимо пахнет чем-то цветочным и холодными – весенними первоцветами, пробивающимися из мерзлой земли, и хрупкими бледными нарциссами.

Но его вес, когда Валентин перекидывает ногу и садится сверху, придавливает к постели – словно на Ричарда нахлынула вся вода мира.

«Так и должно быть. Волны не легче Скал», – думает он и, облизнув пересохшие губы, беззвучно выдыхает:

– Я готов.

Первый порез ложится на плечо – лезвие вспарывает кожу невесомо, горячая полоса тянется вдоль ключицы, и Ричард не видит, но ощущает, как выступают крупные алые капли крови.

Вдох. Выдох.

– Дальше.

Лицо Валентина неподвижно, только глаза – два горных прозрачных озера – чуть сощурены. Он ведет кинжал от второго плеча, и эта боль – сильней, и порез, кажется, глубже.

– Вы что-то чувствуете, Ричард? – Склонившись ниже, Валентин прикладывает плоской гранью кинжал к его щеке, и холодное еще лезвие опаляет кожу.

– Нет. Дальше. Прошу.

Кивнув и отстранившись, Валентин возвращает кинжал к его плечу, но теперь ведет лезвие к локтю и ниже, избегая линии вен. Скосив глаза, Ричард видит, как сбегают по руке на белоснежный лен темно-красные капли и как замирает кинжал у кожаной петли, держащей запястье, и как чуть подрагивают пальцы Валентина.

– Четыре, – говорит он и  бесконечная алая линия расчерчивает и вторую руку Ричарда. Капли крови срываются с лезвия, когда оно замирает у ключиц и начинается двигаться по косой – словно огромный зверь ударил лапой и его когти рассекли грудь Ричарда.

Ему – наконец-таки – больно.

Не так, чтобы кричать и биться, но так, чтобы сосредоточиться на ней, вслушаться в жжение рассеченной кожи, вслушаться, как все быстрей и быстрей начинает колотиться сердце, и как срывается дыхание – не его. Валентина.

Тот сосредоточен, и темная растрепанная прядь прилипла к впалой щеке. Ричарду хочется ее убрать, завести за ухо, но он растянут на медленно пропитывающейся кровью простыне, и может только цепляться взглядом за этот завиток каштановых волос на бледной коже.

– Девять.

Девять это короткий росчерк кинжала над поджавшимся животом и заставляющая распахнуть глаза боль. Кожа там тоньше, чувствительней, и Ричард прикусывает губу, чтобы не вскрикнуть.

Зрение плывет, комната подрагивает, и единственное четкое, что есть в ней – это Валентин и кинжал в его руке. Кинжал, выписывающий раскаленные линии на теле Ричарда.

– Вы считаете?

Разлепить пересохшие губы так сложно.

– Нет.

– Двенадцать, – кружева манжеты на правой руке Валентина потеряли свою белизну, напитались алым по краю. Рубашку придется сжечь, как и простыни, но пока сгорает только Ричард, в боли и духоте, давящей на виски. Как странно, ведь недавно ему еще было очень холодно…?

Тринадцатый след словно бы раскалившийся от его крови кинжал выписывает на ребрах, и это не ровная линия, это завиток.

Валентин склоняется ниже, и запах нарциссов становится сильней, но теперь на лепестках этих нарциссов осели тяжелые бордовые капли, и цветы пахнут железом и медью.

Четырнадцатый, пятнадцатый и шестнадцатый завитки покрывают его ребра пылающей сетью боли. Ричард бьется в ней, как пойманная рыба, но на самом деле не может двинуться с места, растянутый ремнями и придавленный Валентином. Ему жарко, и соленый пот разъедает порезы, делая боль только сильней.

– И один, – кинжал касается тонкой кожи, под которой заходится в неистовом биении сердце.

– И один, – беззвучно выдыхает Ричард и закрывает глаза, ощущая, как последний порез ложится ровно над сердцем, перечеркивая и клеймя его.

И поверх этой последней линии ложится раскаленная ладонь Валентина, проверяя – бьется ли, не замерло ли? И у самого Валентина пульс колотится так быстро, так часто, что это биение отдается где-то в теле Ричарда.

Он словно слышит его, этот неистовый ритм, и еще слышит собственное сбитое дыхание, и нервное, быстрое – чужое. И больше ничего, никакого треска камней, никакого грохота падающих в пропасть валунов, никакого шелеста булыжников мостовых. И от этого чувства тишины, наполнившей его вместе с болью, Ричард начинает смеяться (или плакать, потому что холодные пальцы Валентина касаются щеки и что-то стирают с нее, что-то мокрое, но возможно это просто кровь, ведь Окделлы не плачут, никого не плачут, даже когда очень, до безумия счастливы).

Анон

Re: ОЭ-фест

6. Арно/Валентин, BDSM. Валентин нижний, постепенно теряет границы и требует все более жёсткого воздействия. Арно изначально согласился этим заниматься только ради Валентина; переживает, но отказаться не может, так как с Валентина станется пойти в бордель, где  сделают что он хочет и покалечат.

▼рейтинг за БДСМ, нарушение ТБ, не делайте так⬍

- Послушай, но это же опасно! - Арно смотрел с отчаянием.
- Мне это нужно. Если ты не хочешь, я просто пойду в клуб. Не беспокойся - я не буду ни с кем трахаться, - Валентин смотрел так, что Арно верил. Пойдет. Найдет какой-нибудь клуб, в клубе  найдет садиста, и ему распишут спину и плеткой, и кнутом, и хорошо еще, если потом все обойдется криво наложенными швами...
- Хорошо, я тебя выпорю. Сам, - Арно сглотнул и подавил тошноту. Ему хотелось обнять Валентина, закутать в одеяло, отвести к хорошему психотерапевту - он уже нашел трех специалистов, умеющих работать и с давней травмой, и с Темой. Но все они соглашались с тем, что человек должен прийти на прием сам.
- Спасибо! Ты единственный, кто меня понимает, - Валентин подошел и первый обнял Арно. Это случалось так редко, что Арно просто закрыл глаза и позволил себе на мгновение ни о чем не думать.
За год их отношения заметно изменились. От первоначальной неловкости и замкнутости Валентина осталось немного - как только он начал доверять и открываться, он словно был рад рассказать о себе все. Арно, которому, несмотря на раннюю гибель отца, повезло с семьей, слушал рассказы сначала с недоверием, потом с оторопью, потом с ужасом. Если бы Вальтер Придд не был мертв, Арно бы свернул горы, чтобы отправить его в тюрьму. Но Вальтер был мертв, как и мать Валентина, и его старший брат - и выжившему наследнику острые ощущения помогали осознать, что он жив. Арно понимал и не считал это ужасным - вот только со временем необходимая доза боли все увеличивалась.

Вечером Арно уже привычно залез в Реддит и написал свой запрос. Привычно же ответил на рекомендации не браться за хлыст без опыта. Прокрутил дискуссию. О! Ссылка на сайт с материалами и тренировочными видео - как и куда бить, куда ни в коем случае нельзя, как обрабатывать хлыст и плетку. Как обрабатывать раны на коже после. Его снова замутило. За прошедший год он уже привык наносить удары - рукой, флоггером или лопаткой. Разобрался со свечками и воском. Научился аккуратно привязывать, не оставляя синяков на запястьях. До этого момента после сессии достаточно было укрыть пледом, дать воды и отлежаться. Смазать синяки мазью с арникой. Но в последние два раза Валентин так и не смог расслабиться и дойти до слез... А слезы и разрядка ему были нужны.

В день Х Арно не мог есть с самого утра. Его тошнило от предстоящего, и хотелось напиться. Напиться в хлам, так, чтобы нельзя было встать с постели, чтобы не слышать, не видеть и не знать, куда пойдет Валентин - и в каком виде вернется. Арно знал, что Валентин не отступится - и поэтому не мог отступиться сам. Собранная сумка казалась чемоданчиком с ядерной кнопкой - достаточно один раз нажать, и твой мир рухнет. Впрочем, выбора у него не было. По крайней мере, видео и инструкции помогли - Арно тренировался на пачках старых газет, найденных в гараже, и теперь уверенно рвал не больше двух верхних страниц. Сможет ли он вынести это? Не дрогнет ли его рука, когда под его ударом взлетят капли крови, а не обрывки старых новостей?
Валентин ждал. Внешне спокойный, он дрожал от нетерпения - это было видно в постоянных движениях пальцев, отбивающей ритм нестышной миру песни ноге, взгляде, не задерживающимся на одном месте.

Они поднялись на лифте в снятую на ночь квартиру - Арно отказался наотрез устраивать что-то в доме, чтобы не оставлять травмирующих воспоминаний. В четыре руки застелили широкую кровать принесенной клеенкой, затем простыней. Пока Арно снимал верхнюю одежду и готовился, Валентин уже разделся донага и лег, вытянув руки и ноги к столбикам кровати. Как удачно, что фотографии кроватей всегда включают в описание - Арно не видел ни одного отзыва на сайтах с "Вы можете привязать вашего любовника, и кровать выдержит", или "Изголовье никуда не годится - моя рыбка сломала его с первого рывка". Дальше оттягивать было невыносимо, и Арно закрепил кожаные ремни и браслеты на руках и ногах, проверил, чтобы оставался зазор, а лежать было удобно.
- Ты помнишь стоп-слово? - привычно спросил Арно.
- Помню, но оно мне не нужно, - так же привычно ответил Валентин.
Арно ударил. Пока не сильно, только чтобы почувствовать, как хлыст ложится на кожу. На белой, с редкими веснушками и золотистым пушком коже появилась красная полоса. Рядом, чуть сильнее. Валентин довольно вздохнул. Может, и обойдется, - подумал Арно, продолжая бить с той же силой, раскрашивая красными полосами спину, ягодицы, верхнюю часть бедер. Валентин вздрагивал под ударами, сжимал руки в кулаки - но его закрытые глаза были абсолютно сухими. Ему было мало.
Арно на секунду поднял глаза к небу, прося о помощи. А потом ударил как следует. На фоне старых розовых полос новая сверкала, как ограненный рубин рядом с пластмассой. Яркая, вспухшая, усыпанная множеством маленьких капелек крови, она была именно такая, как на видео. Вторую, на ягодице. Третью, снова на ягодице. Потом Арно начал класть их на спину - хлыст намок, и простыня и кожа окрасились брызгами разлетающейся крови. Капли стояли на коже, как брошенный алый бисер. Достаточно мелкие, чтобы не скатываться вниз, они завораживали, а выступившая испарина подчеркивала все неровности - лопатки, бугорки позвоночника, ребра. Валентин уже тяжело дышал, шумно, с всхлипами. Вот она, грань. Арно сглотнул и положил следующую полосу так, чтобы она пересекала две самые первые, буквой Н. Валентин вскрикнул, а слезы скатились дорожкой. Еще два удара, тоже внахлест, но скорее похоже на А - и рыдания уже не останавливались.

Арно дал Валентину выплакаться, не трогая - протер хлыст, обработал, убрал в чехол. Подготовил антисептик и пластырь. Отстегнул руки и ноги, сел рядом, в изголовье, и просто гладил по волосам, пока Валентин не затих. Тогда Арно дал ему напиться, а сам начал обрабатывать кожу. Когда он закончил, Валентин уже спал, и Арно укрыл его, а сам ушел в ванную и сел, почти что упал на пол. Его трясло. Трясло так, что он чуть не выбил себе зубы, когда попытался отпить из бутылки. Он обнял себя за колени и сидел, раскачиваясь, пока дрожь не унялась. А потом достал телефон, открыл контакты психотерапевта, а попросил письмом о консультации для себя.

Робер был приятным мужчиной неопределенного возраста - то ли тридцать, то ли пятьдесят. Теплые карие глаза смотрели без осуждения, пока Арно рвано выплескивал на Робера всю историю, от встречи до съемной квартиры. Давал салфетки, когда Арно не мог сдержать слезы, сочувствовал и подчеркивал, что тот сделал все, что мог, чтобы поддержать партнера и обеспечить безопасность. Но что спираль остановить можно только изнутри - только сам Валентин мог решить, для чего ему боль. А пока Арно любит Валентина, а Валентин любит Арно...

Арно эти встречи помогали держаться и не сойти с ума. А потом Валентину перестало хватать хлыста.
Он пришел к Роберу, мертво рассказал о том, как исполосовал спину - и внахлест, и с оттягом, но не добился разрядки. И сказал, что больше не может. И если Валентин хочет ножей, то пусть идет в клуб, или бордель, или в травмопункт - но не к Арно.
Робер выслушал - а затем предложил Арно прочитать одну книгу.
Увидев "Братство кинжала" в названии серии, Арно ожидал найти инструкцию к тому, как резать мазохистов, и был внутренне готов послать Робера к кошкам, но в библиотеке ему выдали какую-то фантастику с мужиком в кожаных штанах и с мечом на обложке. Если бы не уважение к Роберу, Арно не пошел бы дальше третьей страницы - какие-то перестрелки, вампиры, Леворукий знает что. Но где-то в середине он наткнулся на сцену, которая подарила ему надежду.

Разумеется, Валентин добился своего. И снова съемная квартира - пафосная четырехкомнатная, выбранная из-за тяжелой хрустальной люстры. Арно смотрел, как нанятый электрик отключает люстру и осторожно опускает ее в коробку с упаковочным пенопластом, освобождая крюк, и думал, что Вальтер бы перевернулся в гробу, если бы знал, на что расходуется его наследство. А потом, когда электрик ушел, перекинул через крюк цепь. Достал заранее заказанную в специальном магазине маску - глухую, без прорезей для глаз, едва пропускающую звук. Убрал в холодильник принесенный пакет, расстелил большой кусок полиэтилена и сверху простынь на паркетном полу.
Когда Валентин пришел, все уже было готово. Маска его удивила, но Арно был непреклонен. Как и в том, что он будет все время спрашивать Валентина, нужно ли ему еще - или хватит, так как слез под маской не увидит. В маске Валентин выглядел странно, и чувствовал себя не слишком уверенно. Но протянул запястья Арно - и тот надел кожаные браслеты, прикрепил к цепи и подтянул так, чтобы Валентин стоял выпрямившись, но не мог шагнуть в сторону.
- Ты готов? - Арно достал инвентарь.
- Да, - голос из-под маски звучал глухо.
Сталь коснулась спины, обожгла кожу. Тонкая струйка потекла вниз, к бедру.
- Еще?
- Да.
Снова. Ожог стали, капли стекают вниз, кожа покрывается мурашками. От локтя вниз, к плечу. Грудь, под соском.
- Еще?
- Да.
Другая рука, бедро, ягодица... Сталь рисует буквы на спине - от А до О. Кожа мокрая, и простыня тоже. Валентин переступает с ноги на ногу на влажной ткани.
- Мало?
- Еще.
Снова и снова, пока на полу уже не влага - лужа, словно кто-то выплеснул кружку. Валентин хрипит в маске, пытается заглотить достаточно воздуха. Он дрожит и шатается, и давно упал бы, если бы не цепь. Есть ли слезы, нет ли - Арно не видит.
- А может, ты хочешь умереть? -  Арно спрашивает, приставляя сталь к горлу, мысленно умирая сам.
- Да! - и сталь описывает полукруг, жизнь выплескивается на грудь, ноги подкашиваются, а Арно отпускает цепь, позволяя телу упасть в лужу. Валентин содрогается в рыданиях, и Арно закусывает губу, но не приближается. Боль выплескивается вместе с отчаянием, и плохо слышимыми словами - отец, мама, Юстин... наконец Валентин замирает в остывшей луже, и только тогда Арно подходит, расстегивает и снимает маску.
- Почему я еще жив? - шепчет Валентин.
- Потому что ты уже достаточно мертв, - отвечает Арно, и показывает чайную ложку в контейнере со льдом, и пустую полуторалитровую бутылку из под воды.
- Я уже достаточно мертв, - Валентин, на котором ни царапины, обнимает Арно и истерически смеется, - Уже достаточно мертв.

Анон

Re: ОЭ-фест

16. Валентин ведёт тайный дневник, куда записывает все знаки внимания, которые Рокэ оказывает Ричарду. Можно юмор.

Дисклеймер: написано шутки ради, не воспринимайте серьезно.

▼505 слов клоунизма⬍

Граф Васспард был очень благовоспитанным и сдержанным мальчиком, поэтому всегда неуважительно относился к тем, кто проявлял совершенно противоположные качества. Нет, юноша никоим образом не высказывал критические оценки чужого поведения вслух, однако для себя ввел за правило отмечать в тайной книжице все неудовлетворительные поступки оппонентов, какие только удавалось заметить. Но вот незадача: так уж вышло, что в последние несколько месяцев в дневнике Валентина единственными персонами, которым уделялось пристальное внимание, были два герцога, одного из которых граф готов был боготворить, а вот второго…

Валентин невольно кривился, когда обмакивал перо в чернильницу, готовясь записывать первые строки. Иногда он позволял себе перечитывать более ранние записи и кривился еще больше, словно кто-то заставлял его заглатывать целиком горький лимон.

«Сегодня, семнадцатого числа месяца Весенних Волн, на приеме во дворце герцог Алва пристально посмотрел на Окделла три раза, улыбнулся ему один раз, вздохнул по поводу очередного недовольного бурчания один раз. Итого пять знаков внимания… Не слишком много, но достаточно для того, чтобы внимательный человек сделал необходимые выводы». Или еще вот: «Второго числа месяца Весенних Молний господин Первый Маршал вместе со своим оруженосцем посетили премьеру новой театральной постановки. Перед началом спектакля герцог Алва выразил Окделлу свою радость по поводу культурного просвещения молодежи, которую, как выяснилось, интересуют исключительно петушиные бои. Окделл добросердечных порывов своего эра не оценил и начал недовольно огрызаться, на что в ответ получил раскатистый смех и несколько колких замечаний по поводу Людей Чести, которые опускаются до примитивных развлечений навозников. Заняв свою ложу, герцог подал русоволосому недоразумению подходящий по случаю бинокль. Во время спектакля Первый Маршал время от времени нашептывал что-то Окделлу на ухо… Окделл смел краснеть аки эпинский мак и вызывающе прикусывать нижнюю губу. Отвратительно».

Порой граф задавался вполне справедливым вопросом, почему его так сильно цепляло происходящее, но почти сразу успокаивал взбудораженную совесть бережно хранимыми воспоминаниями, в которых Юстиниан с жаром рассказывал о Вороне много чего хорошего и воодушевляющего. Валентин безмерно любил старшего брата, поэтому никогда не сомневался в искренности сказанного. Отсюда и раздражение на Окделла, который занял чужое место, грубо пройдясь при этом надорскими сапожищами по нежным чаяньям самого Валентина. Несносный северный увалень, который только и умел, что нос задирать да ввязываться в неприятные истории!

Проигрыш коня и фамильного кольца, произошедший восемнадцатого числа Весенних Молний, вызов семерых на дуэль пятнадцатого числа Летних Скал – одних только этих проступков было довольно, чтобы пинком отправить безалаберного вепря обратно под юбки матери. Но нет же. Наглец продолжал протирать не своими штанами стулья в чужом доме и нагло объедать своего эра. По достоверным источникам Валентину было известно, что Окделл за время проживания на улице Мимоз пристрастился к блинчикам с гранатовым вареньем, что в обязательном порядке было отмечено в дневнике. А вот мысль о том, кормил ли герцог Алва своего оруженосца гранатовыми зернами с рук, Валентин предпочел под запись не пускать, а хорошенько поразмыслить на тему поздним томным вечером.

Двадцатого дня Летних Ветров Первый Маршал вместе с Окделлом покинули столицу. Валентин был рад и огорчен одновременно. В победу Ворона он верил всем сердцем и желал тому всяческих благ, вот только отъезд означал временное затишье и отсутствие новых записей. Но ничего. Валентин терпелив. Он всегда умел ждать.

Анон

Re: ОЭ-фест

4. ВалеДик по мотивам накура Гоп-АУ. Лавхейтное лишение девственности гопника-гомофоба-латентного гея Ричарда.

крэк, ООС, экспромт, заявке соответствует слабо, до лишения девственности не дошли, но подрочили, можно не засчитывать, 1200 слов

▼Скрытый текст⬍

— Я пива принес.

— На кухню проходи и на стол ставь.

Придд как-то по-доброму это сказал, без подъебок своих обычных. Наверное, и в самом деле пиву обрадовался. Все-таки хорошо, что Арно про это дело напомнил, настоящий он друг. Ричард не то чтобы часто с кем-то мутил и не втыкал поэтому, как там и что приносить надо. То есть про презики вспомнил, а дальше мысль не шла. Потом еще про цветы подумал, но Придд вроде ж не телка, чтоб цветы дарить. А вот Арно сразу по-деловому начал:

— А она даст? Если даст, то бергерское пиво бери. А если не факт, то можно и наше.

— Ну даст, наверное, — сказал Ричард. — Возьму бергерское.

Что «она» — это на самом деле «он», а «он» — Придд ебучий, уточнять не хотелось.

Вместо клеенки на кухонном столе была целая скатерть, кружавчатая такая. Ричард постарался как-то покрасивее пиво на ней разместить, но вышло так себе. Пиво — оно и есть пиво, как его ни размещай.

— Руки теперь помой, — скомандовал Придд, хер знает каким образом оказавшийся за плечом.

— Да не пили ты! — психанул Ричард.

Ну Придд реально бесил, когда пилил. И когда ухмылялся. И когда Ричард подкараулил его как-то в подъезде, когда тот со скрипкой своей из музыкалки возвращался, тогда вообще пиздец бесил. Ричард так и не понял, почему ну… Не отпиздил, а засосал. Как-то само оно вышло. И во второй раз тоже, но хуже. Во второй раз Ричард Придду в волосы вцепился, оттянул, а тот так посмотрел на него, что… В общем, посмотрел, и Ричарду снова пришлось его засосать.

А теперь они вроде как мутили. То есть собирались мутить. Не в том смысле, что Ричард был пидор и ему мужики там нравились, нет. Это вообще по-другому было. В смысле, Придд сказал, что по подъездам шариться больше не хочет, и Ричард может к нему в гости прийти. Вот Ричард и пришел, и руки даже с мылом помыл два раза. И пивом проставился.

Квартира у Придда была зачетная. Ну, тот кусок, который Ричард рассмотрел. Он, конечно, старался не сильно палиться и вел себя ровно, но по сторонам все равно зыркал. Любопытно же, как другие живут! Вот у Придда в коридоре книжный шкаф как-то втиснулся, а у бати там инструменты валялись. Мать, пока с бухгалтером своим рыжим не съебала, вечно его за срач пилила.

Так-то алисовки на районе все одинаковые были — пять этажей, перекосоебленные такие. Батя рассказывал, что их так назвали, потому что за них баба президента топила, при котором эту херню понастроили. Она из Дриксен была и пиздели, что вот понастроим домов таких же — и как в Дриксен заживем. Лет с тех пор прошло до жопы, но что-то пока ни хрена. Не зажили, в смысле.

«Зато у них президент пидор», — мстительно вспомнил Ричард, а потом посмотрел на себя в зеркало и подумал: «А сам-то ты кто?»

Голос у этих мыслей был ну чисто приддовский, пиздец.

На самом деле Ричард понимал, конечно, что мысли эти — это чисто на психе его кроет. Он же правда пидором не был, пока Придда не встретил. Было в нем что-то… Ну, вот как он смотрит своими глазами, презрительно так, и глаза эти красивые такие, прозрачные, и губы он еще так поджимает. И голос еще… Короче, тут либо отпиздить, либо нет.

— Слышь, а родаки твои точно не вернутся? — спросил Ричард, когда опять на кухню пришел. Придд сидел за столом, причем не на табуретке, а на стуле. Все-таки культурная у них хата была.

— Не вернутся, — ответил Придд. — Они на симпозиуме. В курсе, что это такое?

— Я тебе чо, дебил? — взвился Ричард. Он слово-то слышал, конечно, да и что оно значит вроде догадывался. Научное что-то, типа.

Придд пожал плечами и ухмыльнулся.

— Не знаю пока.

Ричард ничего не сказал. А чего тут скажешь? То есть сказать-то скажет, а Придд опять ответит, и будет только хуже. Зачем только спросил про родаков… Теперь Придд будет думать, что Ричард ссыт. А он ничего не ссыт! Просто, ну, был бы Придд девкой, другой разговор был. А тут неясно, что и как. И презики Ричард надевать не умеет.

— Я телек включу, а ты пока пиво открывай.

Придд подвинул к нему открывашку, понтовую такую, в блестках, и еще «Паона» написано.

— А ты чо, в Паоне был?

— Ага, — ответил Придд, щелкая каналы. — В том году на каникулах.

В тому году на каникулах Ричард помогал бате ремонтировать чей-то сортир. А Придд, значит, в Паоне… Стало как-то неприятно от этого всего, и пиво только со второй попытки открылось. Но на вкус заебись было, Арно не обманул. 

Придд особо не пил. Сидел прямой как шпала, в телек смотрел, а там какие-то новости из жизни морских тварей показывали. Осьминогов там всяких, спрутов… Нихуя не романтично, честно говоря. Но телек так вот красиво в лицо Придду синим светил, что тот и сам на морскую тварь становился похож. На русалку типа. Или на русала? Ричард не знал и потому вслух ничего не сказал, потому что Придд опять рожи свои корчить будет.

А хотелось, чтобы не корчил, чтобы как тогда, когда Ричард его целовал, только дышал часто и смотрел из-под ресниц, черных таких… Ричард сглотнул, и тут Придд к нему повернулся, и что-то было в его лице, что-то такое, от чего внутри все так ух — и оборвалось.

— Придд, — Ричард кашлянул. — Ты, в общем…

— Да, — сказал тот и облизнул губы.

А дальше все рухнуло в темноту какую-то. Они как-то вместе друг к другу потянулись и едва со стульев не ебнулись.

— Да сиди ты, — прошипел Придд, встал и опустился к Ричарду на колени.

Стало как-то сразу интересно, к кому еще он вот так запросто садился, а потом — уже не особо интересно. Придд так ерзал и за плечи держался, что мозги отключались. И целовался.

— Ты не подумай, я не пидор, — зачем-то сказал Ричард, переводя дыхание.

— Я вижу, — сказал Придд. — Руку верни.

А Ричард и сам на понял, где у него рука была. Вроде, сначала на заднице, а потом… Стул как-то опасно скрипнул и пошатнулся.

— Блядь, — выругался Придд.

Ричард никогда не слышал, чтоб тот ругался. Он даже не знал, что Придд так умеет, так вот… уверенно и по факту.

— К стенке давай, — предложил Ричард.

Стоя целоваться вышло лучше, привычнее как-то, хотя коленки ебически тряслись. А у Придда пальцы дрожали, пока тот джинсы на нем расстегивал. Ричард смекал, что ему надо так же сделать, но когда Придд ему руку в трусы запихнул, не до того стало.

Подушечки пальцев у Придда были грубые, музыкант же, хули. А сами пальцы — тонкие, длиннючие. И все это вместе так приятно делало, что Ричард кончил быстрее, чем с собой.

— А у меня презики есть, — сказал он. И зачем вот? Надо было просто «спасибо», а он про презики!

— Родители через три дня вернутся, — ответил Придд. Он был спокойный, как осьминог из телека, даже дыхание толком не сбилось. Только щеки были розовые. — Успеем. Дай свою руку сюда.

Ричард послушался. То есть он мог бы и сам Придда потрогать, как ему нравится, но у того хватка была как у рыбы с клыками (хер знает, как таких называют, Ричард забыл). Потом-то, конечно, Ричард взял себя в руки, Придда к стене прижал и командовать собой не позволил! Когда понял, как Придду хочется, чтоб ему дрочили.

По телеку так и показывали рыб. Придд тяжело дышал, прижавшись к плечу. Ричард подумал, что теперь точно надо руки мыть, а еще что все-таки не пидор. Не как этот дриксенский президент.

Ричарду мужики совсем не нравились, а вот Придд… Короче, это ну правда было совсем другое.

Отредактировано (2023-04-17 17:37:13)

Анон

Re: ОЭ-фест

1. Приддоньяк. Кроссдрессинг. Валентин надевает платье/корсет и чулки. Обоснуй любой, рейтинг любой, жанр любой.

3920 слов

Герои: Валентин, Катершванцы, Савиньяки всех вариаций, Рокэ Алва
Модерн-АУ

▼Скрытый текст⬍

Их комнату в общаге Катершванцы иногда показывали новичкам: для кого-то это было устрашение, для кого-то примирение с суровой реальностью. Но, так или иначе, данный показ всегда был формой психологического воздействия. Впрочем, ничем другим жилое помещение, в котором имелись две чётко и ярко выраженных части, быть не могло.

Часть справа содержалась в идеальном порядке, наволочка на подушке производила впечатление накрахмаленной, обувь стояла на хлипкой, но всё же полочке в несколько ярусов, остальных вещей в обозримом пространстве не наблюдалось: даже домашняя одежда убиралась в шкаф, а не висела на спинке стула. Электронная книга на прикроватной тумбочке, лампа-прищепка, очешник, чехол для линз и тройник с проводами зарядок всегда стояли и лежали строго по линеечке. На столе и полках учебники, конспекты и любые дополнительные материалы, включая огромные ватманы чертежей, занимали каждый строго отведённое место. Корзина для бумаг под столом, в которой уровень мусора никогда не поднимался выше двух третей высоты бортиков. Подоконник окна правой части был девственно чист, занавеска висела аккуратно, днём жилец закреплял её на кольце сбоку, и она ниспадала живописными складками, а на ночь задёргивал наглухо, чтобы никакой уличный свет не мешал его сну. Между прикроватным ковриком и серединой комнаты было пустое пространство, покрытое линолеумом, который, судя по всему, мыли минимум раз в два дня.

На контрасте левая часть впечатляла особенно ярко. Яркие жёлтые кроссовки могли тут соседствовать на одном пространстве пола с учебником, приключенческим романом, шейным платком, небрежно заткнутым в один из башмаков. Кровать не застилалась покрывалом примерно никогда – впрочем, вряд ли его владелец вообще помнил, где оно есть, хотя Катершванцы не исключали, что об этом помнит житель правой части комнаты. Постельное бельё менялось регулярно, вещи часто сдавались в прачечную, но это ничуть не уменьшало условий их хранения в частности и хаоса левой половины в целом. Подоконник был завален чистыми холстами вперемешку с почти или полностью готовыми картинками, занавеска на нём отсутствовала как класс. Бардак неумолимо расползался, но примерно в середине комнаты будто натыкался на непреодолимую преграду и застывал, не смея двигаться дальше.

При всём подобной разнообразии в комнате царила удивительная, ни с чем несравнимая гармония.

Обычно жильцы комнаты являли собой ничуть не меньший, а то и больший контраст.

Житель левой части, Арно Савиньяк, родной младший брат министра обороны Лионеля Савиньяка и главнокомандующего сухопутными войсками Эмиля Савиньяка, был обаятельным распиздяем, от одного появления которого становилось светлее и теплее в радиусе примерно пятидесяти метров. И это при условии, что он появлялся вместе со своим соседом, способным заморозить всё вокруг. Без него радиус арновоздействия уверенно доходил метров до ста.

Правая часть комнаты принадлежала Валентину Отто Придду, сыну генерального прокурора, про которого ходили слухи, что он не улыбался даже в детстве – впрочем, совсем завзятые сплетники утверждали, что мальчик ещё и никогда не плакал. Придд рассказывал, что в школе его пытались обзывать селёдкой, а вот в университете к нему накрепко приклеилось прозвище «зараза»: за способность после любой попойки встать в шесть утра свежим и полным сил (насколько к замороженному Придду вообще можно было применять подобные эпитеты), умение спать с открытыми глазами, но при вопросе лектора без запинки повторить его последнюю фразу, за ровные чертежи и при этом нестандартные архитектурные решения. Валентин учился на архитектурном, Арно – на факультете живописи. Перед первым курсом их поселила в одной комнате злая воля коменданта, ставшая судьбой: Савиньяк и Придд стали друзьями, хотя злые языки утверждали, что такой дружбы не может быть без подтекста, да и где это видано, чтобы родственники таких людей государства жили в общежитии. После того, как эти самые злые языки познакомились с тяжелыми кулаками Катершванцев, на свой манер трогательно опекавших Савиньяка и Придда, злоязычия и шепотков резко поубавилось. К тому же, общежитие было хорошим, тёплым и новым, упакованным необходимой техникой, а со временем студенты начинали понимать, что жизнь непосредственно на территории университета экономит время на дорогу, помогает в большем обретении самостоятельности, а также в самом главном студенческом занятии: вечеринках и пьянках.

Однако, всё это – лишь малоинтересная прелюдия к тому морозному и солнечному зимнему вечеру третьего курса, который застал Валентина Придда в одном сапоге, настолько его, вернувшегося с очередного зачета с очередным же «автоматом», фрустрировало увиденное: Арно Савиньяк был мрачнее тучи и наводил порядок в том клубке проводов, которые всегда называл просто «моя зарядная станция».

Чтобы проморгаться и для верности даже потрясти головой, Придду понадобилось несколько секунд. Потом он аккуратно поставил один сапог, стянул другой и постучал по косяку, привлекая внимание друга. «Открыто!» — на автомате отозвался тот, и это напугало Валентина ещё больше: обычно Арно был рад любому приходящему, потому что этот самый любой приходящий был потенциальным приключением самого разнообразного вида. Однако сейчас мрачное бурчание ничуть не походило на привычное радостное состояние «солнца Сэ».

— Арно? — спросил Валентин, на всякий случай держась на некотором расстоянии.

— Да? А, это ты. Привет. Я там пасту сделал с лососем и сливками, ещё тёплая. Поешь.

А вот это было уже серьёзно. О кулинарных способностях Арно ходили легенды – потому что те, кто удостаивался их попробовать, не мог забыть уже никогда, но только вот случаев таких за три года представилось всего штук шесть или семь, из них три – только для Валентина с Катешвранцами. Готовил Арно вдохновенно, не признавая никаких рецептов, приплясывая и выпевая какую-то полную ерунду («Меня так дядя Росио научил», объяснил он как-то Валентину, наблюдавшему такое представление в один из первых разов). Никогда не предполагал заранее, что получится: первое, второе или вообще десерт, который, кажется, он под настроение мог бы сотворить даже из рыбы. Ничего не обещал. И ненавидел готовку лютой ненавистью, которое даже сам не мог подобрать рационального объяснения. «Наверное, — сказал он как-то, когда они с Валентином, довольным как удав после сковородки изумительного мяса, пытались понять причины такой странности, — всему виной тот факт, что когда я в отрочестве пристрастился творить что-то на кухне, широко, с аристократическим размахом, мама делала из этого целый спектакль, срочно вызывала из столицы Ли и Миля, обязательно фотографировала стол в разных видах и снимала на видео, а потом рассылала всем подругам. И это стало вызывать у меня стойкую идиосинкразию. Дома я не готовлю никогда, здесь – изредка, сам знаешь». Придд тогда ничего не сказал, только подумал, что дорого бы отдал, чтобы иметь возможность готовить что-то дома на чистом вдохновении, и чтобы мать хлопотала вокруг него, а потом писала бы в столицу старшему бр… он усилием воли заставил собственные мысли заткнуться, надеясь, что Арно не заметил этой минутной слабости.

Придд сунул ноги в тапки, прошествовал в ванную – их общежитие на самом деле было хорошим, в каждой комнате был свой санузел. Остановился, неверяще глядя на стенки: из-за курсовой у него уже две недели не доходили руки заняться нормальной уборкой, несмотря на раздражающие потёки и потускневший кафель. Весь санузел блистал такой чистотой, будто Арно вызвал клининговую компанию с парогенератором – но Придд шестым чувством понимал, что тот отмыл всё это сам. Наскоро сполоснув руки и даже не вытирая их, что понимающий человек определил бы как высшую степень беспокойства, Валентин выбежал в комнату. Арно закончил бороться с проводами и перешёл к сортировке носков по парам.

— Да что случилось? — рявкнул Придд злее и громче, чем намеревался, но уж слишком сильно он перепугался. Явно произошло что-то только с самим Арно: если бы что-то случилось со старшими Савиньяками, об этом уже твердили бы все каналы, а если бы беда стряслась с матерью Арно, он, наплевав на любую сессию, летел бы в Сэ, а не отмывал стены ванной комнаты в общежитии.

— У тебя есть девушка? — совершенно нелогичным образом ответил Арно вопросом на вопрос.

— Нет, — растерялся Придд. — Откуда у меня взяться девушке в разгар сессии? А появись она у меня раньше, уж ты бы об этом знал.

— Вот и у меня нет, — Арно сложил носки в ящик – не швырнул разноцветной кучей, а сложил попарно! – и принялся расставлять учебники на полку.

— Ты хочешь сказать, что отсутствие у нас девушек ввергло тебя в такую пучину скорби, что ты приготовил пасту и отмыл ванную комнату?

— Поешь уже, остряк-самоучка, — когда Арно всё-таки что-то готовил, он ревностно следил за потреблением блюда.

— Не буду. Пока ты не скажешь, что произошло.

Арно швырнул учебник на кровать – Придд отметил этот полёт с откровенной радостью во взгляде как симптом выздоровления – завалился сверху и произнёс, очень знакомо передразнивая министра обороны:

— Конечно, у нашего мелкого уже должна быть девушка! Я с тобой совершенно согласен, мама!

Придд улыбнулся краешками губ и приподнял бровь, показывая, что он весь во внимании.

— В общем, моя семейка решила, что на Излом я обязан явиться с девушкой. Нет нужды сразу называть её невестой, но это должна быть не случайная знакомая, конечно, а потенциальная «подруга тернистой жизни». Потому что величие рода Савиньяк и бла-бла-бла. Почему им втемяшилось, что на Излом я должен притащить с собой бедную девицу, даже если представить, что она есть, я не знаю. На вопрос «почему вы решили, что все сразу должны всё бросить и мчаться в Сэ», мама сказала, что это почти прямое признание, что девушка у меня таки есть.

— Но… — сказал Придд искренне сочувствуя, но всё ещё не до конца понимая проблему, — почему нельзя честно сказать, что никого у тебя нет?

— Я и сказал! — Арно заорал так, что Катершванцы заколотили в стенку. — Пятьсот раз сказал! Нет, стопиццот! Ли только делает свою рожу кирпичом и нудит, что он женат на работе, Эмиля как главнокомандующего в любой момент могут убить, вся надежда на меня. Эмиль ржёт, а мама… мама боится. Она до сих пор не отошла… — Арно не стал договаривать, потому что знал, что друг поймёт. Он рассказывал ему и о гибели отца, и о том, как жила после этого мать.

— Мда, — сказал Придд, только чтобы что-то сказать.

— Так что теперь мать упёрлась, что на Излом я должен приехать с девушкой. Можно только на саму Изломную ночь, потом можем катиться на все четыре стороны.

— А если ты приедешь один?

— А если я приеду один, — сказал Арно, кидая дротик в портрет самого старшего брата, висевший у них между двух окон, — то Ли лично пожалуется дяде Росио, что я позорю род.

Валентин присвистнул.

Об истерической любви Арно к старому другу их семьи, президенту Талига Рокэ Алве, ходили легенды. Невероятный распиздяй во всём, Арно больше всего боялся расстроить «дядю Росио», так что уверенно шёл на красный диплом, пусть даже сдавал всё в последний момент и даже позже. Имя Алвы было для него настолько священным, что Валентину стоило больших трудов в ночь совершеннолетия отговорить Арно сделать татуировку с буквой «Р» (до совершеннолетия он клятвенно обещал матери татуировок не делать). При нём даже преподаватели боялись отзываться о политической деятельности главы государства отрицательно – при этом, обсуждать обоих старших Савиньяков можно было, не стесняясь в выражениях. Поговаривали, что Арно и на художника-то учится только для того, чтобы стать официальным живописцем при президенте. Всё это истерическое поклонение, включая фотографию в бумажнике, где Рокэ был моложе лет на двадцать и белозубо улыбался прямо в камеру, повернувшись на три четверти, было полностью лишено любого сексуального подтекста: Арно просто с самого детства избрал себе пример для подражания, хотя более непохожих людей было сложно представить. Ну, конечно, если не брать в расчёт Валентина Отто Придда, которому Арно наконец всучил тарелку с пастой под умопомрачительным соусом.

Полчаса Валентин предлагал варианты, включая «первому пожаловаться господину президенту на самоуправство Ли», но все они были отвергнуты. О том, чтобы пожаловаться первым, Арно и слышать не хотел: во-первых, такое поведение недостойно мужчины и настоящего Савиньяка, а во-вторых, «ты же знаешь Ли, это всё равно бессмысленно». Валентин возразил, что видел старшего Савиньяка только по телевизору – в отличие от, наверное, обратной ситуации. Арно очень удивился, и Валентин пояснил, что считает министра обороны тем человеком, который, конечно же, уже давно сосканировал всех однокорытников младшего, особенно тех, с кем он водит близкую дружбу, уж точно включая того, с кем живёт в одной комнате.

И вот тут Арно его удивил.

Оказывается, Эмиль, заручившись поддержкой «дяди Росио», взял с Ли настоящую и нерушимую клятву, что тот не лезет в студенческую жизнь мелкого ни в каком виде, включая все уровни проверки безопасности. Прижатому к стенке Лионелю пришлось согласиться – и ему, завзятому контрол-фрику, пришлось довольствоваться усилением мер безопасности в самом университете и его общежитие. Государственная программа «Безопасное студенчество», со злости составленная им за несколько бессонных ночей, содержала много рационального – что искупало тот факт, что первой экспериментальной площадкой, куда лилось немало бюджетных денег, стал университет, куда поступил младший брат министра обороны. В этом был весь Ли: исподволь настоять на своём, да ещё повернув всё так, что станет героем перед лицом народа.

Так или иначе, всё это сводилось к тому, что Лионель действительно не знал однокурсников Арно, пока те не вляпывались в какие-нибудь истории, как Колиньяр.

Валентин задумчиво поводил вилкой по опустевшей тарелке: туда-сюда. Туда-сюда. Звук получался противный, но Арно даже не стал демонстративно затыкать уши: понимал, что друг занимается решением его проблемы.

— Давай отложим это до завтра, — сказал наконец Придд ровным голосом, — кстати, у меня выходной, а вот у тебя предварительная сдача курсовой. Ты всё доделал?

До самого утра они под горестные причитания Арно сначала искали сопроводительные практические материалы, потом Придд методично сшивал их в отдельную папку, а Савиньяк дописывал вступление, заключение и три параграфа. На предзащиту он опоздал на полчаса, но был, как водится, отмечен в числе первых и допущен до окончательной сдачи с формулировкой «более внимательно просмотреть текст на предмет пунктуационных ошибок» — когда Арно торопился, он забывал про запятые, а вычитать курсовик Придд уже не успел.

Расслабившись после предзащиты и успокоенный участием друга в его проблеме, Арно позволили себе немного пройтись по университетскому парку и наткнулся на Катершванцев, которые сопровождали какую-то молоденькую скромную барышню, пугливо жавшуюся к одному из них. Барышня была высокая, с новомодной модельной фигуркой, предполагавшей, что грудь нужна женщине для того, чтобы её прятать, умело пользовалась мэйк-апом и кокетливо носила винтажную шляпку с вуалью на один глаз – всё, что не нравилось Арно от первого до последнего слова. Она млела от безыскусного юмора Катершванцев, хоть иногда и переспрашивала их не самые удачные словесные конструкции. Арно поболтался с ними четверть часа, а потом собрался сбежать, как барышня вдруг схватила его под руку и едва слышно попросила спасти от очень милых, но совершенно неинтересных ей братьев-ухажеров. Мысленно закатив глаза, Арно послал Катершванцев готовить глинтвейн – велев взять всё необходимое в его комнате у Придда, который явно торчит дома, пользуясь выходным – а сам повлёк барышню к воротам парка, по дороге вдруг подумав, что даже не знает, как её зовут. «Валентина», — ответила барышня и сняла вуалетку, а потом улыбнулась уголками губ. Арно взвыл и упал в сугроб, катаясь в нём и подвывая от восторга, ржача, чувства собственного идиотизма и чего-то ещё, чему он никак не мог найти название. Валентин стоял над ним со спокойствием снеговика, и тогда Арно, подкатившись ему под ноги, уронил его к себе в сугроб, и они валялись там, совсем как расшалившиеся дети.

— Теперь вы как честный человек, — сказал Валентин, когда они наконец поднялись и пытались отряхнуть его приталенное пальто, — должны жениться, господин Сэ.

— Ты же не хочешь сказать, — начал Арно срывающимся голосом, — ты же не хочешь сказать… Это слишком опасно!!!

— Ты сам сказал: одна изломная ночь!

— Ну, мы же не день в день прилетим, а накануне! И ты не знаешь мою мать! И этого упыря, моего старшего братца!

— Про мать ты рассказывал только хорошее, а Лионеля можно нейтрализовать Эмилем. В конце концов, его можно даже посвятить в происходящее. Кстати, вон есть идти Катершванцы.

Действительно, вдалеке маячили массивные фигуры. Валентин, скрываясь за сугробами, помчался в обход, а Арно остался дожидаться друзей и давать объяснения, как так получилось, что и барышню он упустил, и Придда они не застали. Глинтвейн они тем вечером всё же сварили, правда, в исключительно мужской компании.

Всю последующую неделю Арно и Валентин перманентно ругались. Из-за того, удастся ли их дерзкая шалость и стоит ли вообще её затевать. Следует ли прибегнуть к помощи Эмиля. Составляли легенду девице и спорили до хрипоты, уместно ли наносить столько косметики на домашнем праздновании Излома, учитывая юный возраст «девушки». Спят ли Арно и Валентина вместе или в разных спальнях. Что подарить маме. Нужно ли подкладывать что-то в лифчик. Придётся ли Валентину после Излома ехать к отцу, или, учитывая отсутствие в саму праздничную ночь, можно обойтись телефонным разговором.

Наконец, неделя завершилась, а с ней и сессия, а также почти завершился год. Пора было вылетать в Савиньяк.

Их рейс задержали на два часа, причем никто не мог дать внятных объяснений – аэропорт Сэ не принимал. Наконец, долетели, получили багаж, вышли из здания аэропорта и закрутили головами в ожидании Эмиля, который обещал их встретить – и про которого так и не решили, посвящать его в тайну или нет. Придд очень достоверно дрожал в своём женском пальтишке на пронизывающем ветру, и тут сзади раздался голос, от которого Арно подпрыгнул, а Валентин захотел провалиться сквозь землю.

— Такси не желаете, молодые люди? — Президент Талига Рокэ Алва собственной персоной стоял позади них и небрежно поигрывал ключами от машины. На нём была какая-то невообразимая потёртая кожаная куртка, в которой Арно с удивлением узнал кожанку Лионеля его студенческих времен, рваные на коленках джинсы и бандана, окончательно убивавшая любое сходства с правителем страны.

— Эт-то… что? — спросил Арно, подавив желание и броситься на шею, и обойти кругом, придирчиво рассматривая, и просто некуртуазно заржать.

— Единюсь с народом, — сказал Рокэ.

— Как Гарун аль-Рашид, — добавил Придд, который, конечно, не мог промолчать.

Рокэ перевёл на него взгляд и выронил ключи от машины. Арно захотелось выть и биться головой о ближайшую стенку или прямо крыло самолёта.

— Кхм, — сказал «дядя Росио», опередив Придда, бросившегося поднимать ключи, — если уж вы барышня, так стойте спокойно, не мельтешите.

Валентин вздёрнул подбородок.

— Может, я эмансипированная барышня.

— Тю, я смотрю, с легендой вы не особо определились. Если вы барышня эмансипированная, почему на вас юбка, а не джинсы? Любой подумает, что с такой фигурой, тут либо ах, какие ножки, либо, раз приходится их прятать под юбкой, прямо кавалерийские.

Валентин пошёл красными и кивнул. Рокэ посмотрел на них внимательно и спросил, старательно глядя в сторону:

— Это просто маскарад в честь Излома – или вы этим демаршем хотите что-то сказать?

Арно и Придд переглянулись, а потом Валентин в двух кратких предложениях изложил причину, которую Арно экспрессивно дополнил восклицаниями порядка «нет, ну ты представь!», «да сам он козёл» и «почему всё время я!».

Сначала Алва смотрел на них как на двух идиотов. Потом подумал, и во взгляде добавилось уважения, но это всё равно было уважение к двум отчаянным идиотам. Потом он захохотал, запихал наконец всех в машину – на удивление, не внедорожник Эмиля или представительский автомобиль Ли, а мамин мини-купер – и повез домой, по дороге помогая поработать легенду. Арно был на седьмом небе от счастья, Придд предпочитал не думать о том, во что выльется эта помощь и вообще присутствие господина президента на «простом семейном празднике». Наконец, машина подъехала к воротам парка Сэ.

— Да, кстати, — спросил Рокэ светским тоном, — вы спать будете в одной комнате или в разных?

— Мы… — запнулся Арно, — мы… мы так и не решили.

— Советую в одной, — сказал Алва, — это избавит от ночных визитов родственников, решивших обсудить с мелким его выбор и вообще личную жизнь. Что позволит не запутаться в показаниях. Кстати, к ночующей одной потенциальной невестке может наведаться потенциальная свекровь поговорить о жизни и получше познакомиться.

— Да, с этой точки зрения мы на проблему на смотрели, — сказал Придд. — Благодарю вас, господин президент.

Алва посмотрел на него смеющимися глазами.

— Я начинаю понимать, эреа, почему этот обалдуй вас выбрал. Умоляю, не бросайте его, ваша рассудительность поможет ему стать человеком.

— Со своей стороны, — сказал Придд церемонно, — я приложу все усилия.

— Кстати, — тон Алвы не предвещал ничего хорошего, — завтра вечером внезапно приём. Торжественный. Хоть я и инкогнито. Но форма одежды соответствующая.

В глазах Валентина заметалась паника.

— Корсет есть? — спросил Алва отрывисто. — Ну вдруг завалялся в чемодане на случай маскарада.

— Нам обещали простой домашний вечер, — пролепетал Валентин.

— Милые особенности семейства Савиньяк, — протянул господин президент. — Ладно, время есть, что-нибудь придумаем. В крайнем случае, я вас оскандалю, нам обоим откажут от дома, делов-то.

Арно сдавленно хрюкнул, и «дядя Росио» потрепал его по плечу, после чего они все трое наконец выгрузились из мелкого автомобильчика Арлетты и решительно направились к дому. Приключение, в которое Арно и Валентин втравили друг друга, всё больше приобретало отчётливые черты фантасмагории.

Ужин прошёл оживлённо и добродушно, даже Лионель вёл себя совсем как тот старший брат, которого Арно уже почти не помнил, шутил и смеялся, не говорил о государственных вещах и не строил из себя кого-то ещё главнее, чем есть. Валентин, облачённый в длинную узкую юбку и блузку с оригинальным жабо, скрывающим грудь, точнее, её отсутствие, был очарователен, занудствовал меньше обычного и даже улыбался не просто уголками губ, а настоящей широкой улыбкой. Разошлись не очень поздно – Алва сослался на усталость после долгой дороги, да и молодежи, подмигнул он, наверное, не терпится остаться одним. Арлетта посмотрела на него с шутливым укором, но не стала ничего говорить. Завершение вечера оставило самые приятные ощущения и надежду, что всё ещё может пройти гладко.

Первая проблема образовалась, когда Алва, с утра пораньше метнувшийся в город, вернулся с несколькими платьями на выбор и вломился в спальню Арно так же, как привык делать это всю жизнь. Ему в лицо полетела женская туфля, которую сопровождал довольно убедительный визг. Алва поймал туфлю, закрыл дверь со стороны коридора и подумал, что примерно представляет, как будут развиваться дальше не события, но отношения – и незацикленность обоих участников на власти, священном служении Талигу до последней капли крови и жестком управлении всем, что попадётся под руку, сыграет им в этом отношении хорошую службу. Алва вздохнул и постучал. На этот раз его приняли благосклонно, хоть Арно и пытался двести раз извиниться. Рокэ хохотал и говорил, что именно такой должна быть бесстрашная эреа, согласившаяся поехать со своим избранником в логово самого министра обороны Талига.

За завтраком присутствовали не все. Основной удар в лице Арлетты, желавшей шадди и разговоров, принял на себя господин президент, и Арно с Валентином отправились мерять платья.

Через полчаса мучений, споров, проклятий в адрес дамской моды и просто смеха, выбор был сделан. Чёрное обтягивающее платье, которое имело воротник стойку, успешно скрывающее кадык, но зато ограничивалось только одним длинным, до самого запястья рукавом. Второго рукава как такового не было, платье огибало руку, по кромке шла длинная золотая бахрома-дождик, очень напоминавшая огромное крыло. Она же вновь возрождалось где-то в районе бедра, занавешивая верхнюю часть высоченного разреза, в котором длиннющие ноги Валентина смотрелись умопомрачительно.  На грани приличия и дресскода, удивительно подходящее к празднику Излома, платье было великолепным само по себе – и незаменимым в их ситуации. Рокэ приложил к платью чулки с золотистой искрой и туфли черно-золотой игры цвета, так что вечером Валентину предстояло быть во всеоружии. Золотые тени вкупе с черными толстыми стрелками должны были завершить образ, в котором ни от эмансипации, ни от хрупкой барышни не осталось ничего, явив что-то новое, необычное, но очень притягательное.

За полчаса до начала приёма Арно зашёл в собственную спальню, совершенно забыв, что сейчас Придд совершает там последние приготовления. Валентин стоял, поставив одну бесконечную ногу на пуфик, и натягивал чулок. Арно посмотрел на эту ногу, на это платье, на несчастный золотой чулок и завитые кудри друга, тоже посыпанные каким-то золотом. Вздохнул, сглотнул и предложил помощь.

— Тогда точно порвём, — сказал Валентина, почему-то прерывисто дыша, — а их только одна пара.

Арно был вынужден отступить.

Удивительным образом, их шалость удалась совершенно. Валентина понравилась местным дамам, хотя Рокэ и Арно старательно не допускали их близкого сближения. Арлетта была довольна, Лионель расслабился в кругу семьи, Эмиль волочился за каждой юбкой, Валентин купался в лучах славы, даже несмотря на то, как он тоже старательно от неё прятался. Утром следующего дня они вылетели обратно: Алва довёз их до аэропорта, что позволило сильно сократить маскировку, а затем сначала самолет Рокэ взял курс на Олларию, а потом и обычный гражданский лайнер отправился в Лаик.

— Жаль, — сказал Арно, развалившись в кресле и пытаясь уложить голову на плечо друга, с как всегда прямой спиной сидевшего у иллюминатора и что-то сосредоточенно разглядывавшего в облаках, — что нельзя носить какие-то вещи со вчерашнего бала каждый день. Например, чулки эти чумовые.

Придд покосился на его макушку.

— Ну вообще-то, — сказал он ровным голосом, — я сейчас в них.

И предусмотрительно отклонился, чтобы не получить в челюсть головой вскакивающего Арно.

— Ты… ты… ты серьезно? — Арно взглядом ощупывал его ноги, словно надеялся увидеть под джинсами золотые всполохи.

Придд улыбнулся своей обычной улыбкой: уголками губ. Арно закатил глаза и подумал, что развесит эти проклятые чулки по портрету Лионеля в их комнате. Но сначала, конечно, он стащит их с этих длинных, бесконечных, невыносимо прекрасных ног.

Отредактировано (2023-04-18 12:09:08)

Анон

Re: ОЭ-фест

41. Валентин Придд, микро/макро. Уменьшение или увеличение, что-то софтовое с ситуациями сильно большой разницы в габаритах. Другие персонажи и кто изменяется на усмотрение автора. За медленное и заметное изменение в размерах плюсик. А-

Частичное следование заявке. Есть немного запахов. Приддцест, гет, но упоминается и слэш, упоминание вуайеризма, супружеская измена, все грустно, но не безнадежно. Еще у Приддов есть крылышки.

▼ 1600 слов Валентин/Ирэна, упоминается Август/Ирэна. Не вычитано⬍

— Вы подглядывали?

Ирэна подошла к окну как была, в смятой сорочке, с рассыпавшимися по плечам волосами, босая. Не накинула даже халат и взгляд ее был безмятежен, как гладь озера под солнцем: серебристо серые, очень светлые, безмятежные. Если бы Валентин не видел, что происходило в этой комнате несколько минут назад, он бы не смог прочитать их выражения. Но глаза это только глаза, привычка. Ирэна не закрывалась от него, не скрывала ничего, позволив уголкам губ слегка опустится, стоя босиком на холодном полу возле окна, там, где уже не было ковра, не спеша привести себя в порядок, даже не накинув пеньюар.

— Вы же почувствовали меня сразу.

— Это не означало, что вы непременно смотрели, — Ирэна не укоряла, просто уточняла, констатировала факт, что Валентин смотрел — подглядывал — за супружеской близостью, прячась за шторой на подоконнике, рассевшись в непринужденной позе на раскрытом любовном романе.

— Я не узнал ничего нового.

— Но увидели.

— Увидел.

Ирэна протянула к нему палец, но не прикоснулась, остановила движение, когда Валентин почувствовал тепло ее кожи в волоске от обнаженного плеча. Он сам склонил голову и потерся о нежную,но все же слегка шероховатую кожу, испещренную тонкими извивами линий, легко поцеловал возле ногтя. Что-то в глазах Ирэны дрогнуло, и Валентин знал, что что она ощутила его прикосновение и как легкую щекотку и как легкий покалывающий холодок, скользнувший по руке вверх к плечу, а затем и к шее, к виску на котором остывали мельчайшие капельки пота и уже высохли недавние слезы.

— Вы торопитесь. Идите ко мне, на улице слишком холодно для вас.
Привычная прохлада первых осенних вечером, которую Валентин находил приятной, и правда выстужала его миниатюрное тело куда быстрее и безжалостнее, чем в нормальной ипостаси. Туника из тончайшей шерсти позволяла соблюсти некоторые приличия, но согревала слабо. Конечно, заболеть в малой форме было невозможно, но замерзнуть вполне. Так что Валентин перебрался в подставленную ладонь сестры, и она отступила от окна.

— Благодарю. Меньше всего мне хотелось бы возвращаться к Габриэлле.

Ирэна бросила на него быстрый острый взгляд, но промолчала, пересадила на столик возле кровати. На столике стояла ваза и пышный букет из поздних роз, первых астр, георгин и гортензий вперемешку с ароматными травами был не столько букетом, сколько охапкой разномастных цветов сорванных случайно и не собранных даже в подобие композиции. Но именно он интересовал сейчас Валентина даже больше, чем сестра.

Он церемонно поклонился, выражая благодарность и легко вспрыгнул на бледно-лиловую игольчатую астру. Цветок качнулся под его весом, но когда ты размером с пол бье и весишь десятую часть пьесаны, удержаться на большом цветке не так уж сложно, если есть опыт. Так что Валентин блаженно вдохнул аромат, который в своем привычном облике не мог ощутить во всей полноте и на пару секунд блаженно прикрыл глаза.

— Как она?

— Лучше, чем полчаса назад. Уснула.

— Спасибо.

Благодарность Ирэны была искренней и приятной, но причиняла боль. Она сама не могла успокоить габи так, как мог Валентин, как делал это когда-то Джастин. Когда-то и сама Габриэлла могла уменьшиться. Ирэна тоже могла бы. Могла бы…

— Не стоит. Это меньшее, что я могу для вас сделать. И для вас, и для нее.
Мысли постепенно прояснялись, а тени чужих чувств словно смывало волной аромата. Зимой будет сложнее — останутся только саше с высушенными травами и лепестками, вода замерзнет, а ветер перестанет быть столь дружелюбным к существам, явно созданных для более теплых краев. Зимой останется только искренняя благодарность Ирэны, ее мягкая, чуть прохладная, как талая вода любовь и убаюкивающее спокойствие балансирующее на грани тонкой, как осенняя паутинка, печали.

— Вы делаете много, Валентин. Больше, чем должны.

— Не более чем вы.

— Пустое.

Ирэна махнула рукой, присела на край кровати, не торопила, но ее нетерпение Валентин чувствовал полынной горечью и солью высохших слез. Сестра устала: наслаждение измотало ее тело, а собственная пустота — разум. И это несогласие подтачивало ее больше, чем сумасшествие Габриэллы, стелющееся по Аль-Вельдеру болотным плотным туманом. Ирэна могла бы затопить здесь все на несколько хорн своим покоем. И не могла.

Они были похожи, не такие холодные, как отец, но в них было куда больше кристальной ясности родниковой воды, прозрачности. Они были разные: там, где Ирэна была озером, таким глубоким, что свет не мог достичь дна, и никто и никогда не мог узнать, что таится там, у самого дна, Валентин чувствовал себя ручьем, быстрым, кипучим и совершенно ледяным… соленым. А Габриэлла стала болотом.

Валентину иногда хотелось попросить отца рассказать, каким он был в юности, когда встретил мать, когда родились сестры, Джастин. Джастин был… Был. А отец не уменьшался на памяти Валентина ни разу. И только острое предчувствие холодного, как и положено поздней осени, злого дождя говорило, может — и хорошо.

— Вы готовы?

Ирэна кивнула, и Валентин как и всякий раз почувствовал недоумение и любопытство, почему должно быть вот так? Он распахнул крылья, взлетая, когда Ирэна потянула вверх сорочку, обнажая тело. Они была бледная, тонкая, совершенная, в полумраке комнаты словно созданная из лунного цвета и белого мрамора, только теплая и невозможно нежная. Уязвимая. Открытая сейчас для своего брата так, как никогда не открывалась для мужа.

Тонкое серебристое облако пыльцы, серебристо-лиловой, зеленоватой, бирюзовой,сияющей и смешивающейся в в переливчатую, в цвет крыльев Валентина, взвесь, скользнуло по телу, оседая на коже россыпью мельчайших искр. Ирэна легко ахнула, отбросила рубашку легким движением, потянулась всем телом, подставляясь под ласку, пока невесомую, дразнящую мелкими мурашками и текучей лаской, опустилась на постель с изяществом, какого просто не могло быть у человеческого тела.

Темные, еще болезненно ноющие от недавних ласк соски торчали напряженными горошинами, венчая совершенные груди, и Валентин опустился меж ними, легко задевая крыльями, осыпая пыльцой. Ирэна запрокинула голову, и выдохнула почти со стоном, развела ноги так, как делала для мужа только окончательно истомившись от любовной игры.

Она еще пахла мужем, недавним соитием, остро и пряно, ее тело, слишком чувствительное, отзывалось на магию, на ласку с готовностью, с желанием, хотела всей собой отдаться и отдавалась. … И отдавала. И в этот момент была самой любимой, самой прекрасной, самой желанной.

Его грусть от того, что сестра никогда не сможет так желать — любить — Августа, скользнула тоненькой ледяной струйкой по разгоряченной коже, и Ирэна вскрикнула в голос, наслаждаясь и этим тоже. Тот жар, что заполнял ее, был ничуть не менее сладок и мучителен, чем могли дать сильные руки, горячие твердые губы, тяжесть тела и заполняющее нежное лоно плоть, трение кожи о кожу, слияние тел в самом полном и буквальном смысле.

Магия не оставляла выбора тому, кто приоткрылся ей хоть на миг, а Ирэна открывалась так охотно… Словно и правда хотела всего этого в яви, просто так. Валентин обласкал крыльями ее груди, легко скользнул ими вверх, ступая почти неощутимо, прошел вверх  по мечущемуся под его ногами телу. Спрыгнул с точеной ключицы на подушку, в тяжелые в беспорядке разметавшиеся пряди волос, утонув в них по щиколотку. Прижал руку к щеке, зарумянившейся, горячей словно в лихорадке, легко поцеловал.

Призрак касания, но Ирэна чувствовала, чувствовала не только жар и захватившее тело наслаждение, но и каждый взгляд Валентина, каждое касание руки ли, крыльев. Она цеплялась за простыни так же как полчаса назад, выгибалась в пояснице, привставая на пятках, ее нутро сжималось внутри жадно и мучительно ощущая пустоту. Это было уже не наслаждение, нужда на которую невозможно было не ответить.

Валентин легко подлетел к виску, слизнул соль смешавшую вкус пота и слез, прикоснулся к уголку глаза. Ирэна кусала губы и не просила, но в ее взгляде, почти утратившем осмысленность был призыв. Она вся превратилась в вибрирующую струну, перетянутую, звенящую от наслаждения, смешанного с мукой. О, Валентин точно знал, каково это — так хотеть. Так просить каждой частичкой тела и каждой капелькой души.

— Пожалуйста. Валентин, пожалуйста… Возьми!

Валентина рвануло к ней, в нее, оглушая, опрокидывая, накрывая с головой той же жаждой. Тело под ним содрогнулось, Ирэна кричала с ликованием, обвила ногами, вцепилась в плечи, вжалась, пачкая пыльцой с его собственных крыльев.

И дальше было только человеческое. Горячее нутро, сжимающееся вокруг, истомившееся и одновременно натруженное, слишком влажное, еще хранящее чужое семя. но тугое, сжимающее ритмично и сильно. Трение кожи о кожу, в попытке вплавиться, слиться, расствориться друг в друге. Царапины, расчерчивающие спину остро и так невозможно хорошо. Ноги, сжимающие и понукающие продолжать сильнее, быстрее, еще яростнее. Их обоих кидало и крутило, словно в водовороте, и всего было слишком много. Валентин с усилием приподнялся на локтях, не теряя ритма, впился взглядом в невозможно прекрасное сейчас лицо, впитывая выражение,  каждую черточку, все его совершенство, всю страсть, которая хлестала потоком. Сейчас он просто ее любил.

— Люблю тебя, — прошептал он, прежде чем прижаться губами к губам. Позволяя наслаждению обрушиться на них и смести за грань сознания.

*
От окна тянуло холодом, а на постели гасли призрачные отсветы пыльцы. Тела были уже чистые, просто белая кожа, нежная, теплая. Они лежали, идеально совпадая друг с другом, словно две части одного целого.

— Я люблю тебя, — это было совсем другое люблю, теплое, спокойное, благодарное.

Ирэна кивнула, на миг прикрыв серебристые, уже спокойные озера глаз, принимая. Валентин отстранился, мягко, укрыл сестру одеялом, поискал взглядом, чем прикрыть наготу, не столько стесняясь, сколько не желая подхватить банальную простуду.

— В моей гардеробной есть твоя одежда. Как всегда.

Как когда-то там лежала одежда Джастина. Как в комнатах Джастина всегда было что-то для них. Как когда-то у Карла лежало что-то для Габи.

— Мне жаль, что я никого не люблю достаточно. — Голос Ирэны был спокоен, в ней сейчас не могло быть ни горечи, ни печали.

— Мне тоже жаль. У тебя очень красивые крылья.

Ирэна покачала головой, села на постели, кутаясь в одеяло.

—Иногда я задаюсь вопросом, почему отец обрек меня на брак без любви?  Возможно, я могла бы… Когда-нибудь. Спустя время. Джастин же умел влюбляться легко. И даже разбитое сердце не стало для него приговором.

— Не знаю. Но я хотел бы. Очень хотел бы, чтобы ты снова полюбила, сестра. Хотите, я принесу вина? И спою вам колыбельную.

— Как Габи?

— Как вам.

Анон

Re: ОЭ-фест

1. Вальдмеер. Один из них попал в плен, и противники дарят его другому для сексуальных утех и извращений. Кто будет снизу, воспользуются ли пленником или откомфортят, на выбор автора.

3. Гетеро изнасилование с любым/любыми из положительных персонажей канона. Без жести, ачетакова. В зависимости от статуса дамы потом или заплатить или кхм... позаботится

Вальдмеер, джен/гет, немного дарк!Вальдес, фем!Кальдмеер, PG

▼предупреждение по просьбам трудящихся⬍

упоминание нон-кона ОЖП

Часть 1/6
1400 слов

▼Скрытый текст⬍

Победа достается им тяжело, и тем слаще чувствовать ее опьяняющий вкус. Воздух над Хексбергом еще пахнет гарью, в водах залива покачиваются на волнах остовы кораблей, окруженные черными, плавающими лицами вниз телами, а в здании адмиралтейства уже празднуют и награждают. О, речь не об официальных наградах, для сияющих орденов на атласных перевязях время придет не скоро, не раньше, чем курьер на самом быстром коне доберется до столицы и обратно. Награды куда интереснее и разнообразнее.

В составе флота Дриксен, в отличие от всех других, по крайней мере, известных Ротгеру, флотов, есть прекрасные дамы. Суровые северные традиции, осколки древних пережитков тех времен, когда поселившиеся у кромки ледяного моря люди выживали охотой на морского зверя и набегами на южные края, и когда каждая пара рук была необходима в этой борьбе за существование.

Увы, столкновение традиций двух народов не всегда приносит радость познания. По крайней мере, Ротгер что-то сомневался том, что дриксенские «морские ведьмы», как их называли по эту сторону границы, обрадовались, когда узнали, что по традициям Юга на них не распространяются ни райос, ни порядки обращения с пленными. Впрочем, их никто не спрашивает, зато вечер обещает быть интересным.

В хорошо освещенном зале празднуют победу офицеры. Столы ломятся, тут можно найти все, от вина до ведьмовки, не говоря уже о закусках.

— Я все понимаю, холодная вода, кровная месть, — сокрушенно вопрошает Ротгер, оглядывая сбившихся в кучку в одном из углов зала женщин, — но что же, нельзя было выловить побольше? Рамэ, я требую право выбирать первым!

Альмейда смеется и отмахивается. Он сейчас пьян победой, широкая ладонь опускается на плечо Вальдеса в одобрительном хлопке, от которого тот едва не встречается носом с полом.

— Ты сегодня заслужил, — соглашается он под возмущенные крики Аларкона и Салины. Впрочем, те быстро затихают — пока что их больше интересует содержимое бутылок. Время более утонченных удовольствий еще не настало. Это Вальдес торопится.

Тот еще вполне твердо стоит на ногах, но в груди уже пузырится веселье — страшное, бескрайнее, которое приходит на смену ярости боя. Он смотрит на женщин и улыбается, как он думает, ласково. Они почему-то вздрагивают, кто-то отворачивается.

Их на самом деле совсем немного, человек восемь, и все они разного возраста. Одеты одинаково, в иссиня-черные мундиры, и Вальдесу кажется забавным, насколько они все издали похожи на офицеров, даже знаки различия такие же. Но если подойти поближе...

Окажется, что вот этот вестовой — рыженькая девчонка, с забавными веснушками на носу, которая отворачивается, когда Ротгер пытается погладить ее по щеке. А жаль, Ротгеру нравятся вот такие, яркие.

— Погоди, куда же ты? — недоуменно спрашивает он ее, когда та пытается скрыться за спинами подруг. — Не хочешь поговорить со мной? Неужели я тебе не нравлюсь? Мои ведьмы меня любят. Ты же тоже немного ведьма? Постой...

Он тянет руку, пытаясь выдернуть беглянку из общей группы, но тут его что-то резко дергает в сторону, разворачивает, больно бьет под колено. В довершение всех несчастий ему еще и не дают упасть на пол, крепко перехватывая за волосы. Открытого горла касается металл.

— Господа, — звучит холодный голос откуда-то из-за спины, — если вам дорога жизнь вашего вице-адмирала, мы готовы обменять ее на вельбот.

Тут уж веселье заканчивается — или только начинается, как посмотреть. Люди вскакивают, кто-то тянется за оружием, Альмейда приказывает кому-то не стрелять, а Вальдес вдруг понимает, что его захватил в плен кто-то из них, из этих «морских ведьм». И как дерзко! Ведь их обыскали перед тем, как отвести в зал, и это его собственный кинжал сейчас прижимается к коже. Никто не думал, что они будут по-настоящему опасны. Вальдес начинает смеяться, рука чуть отводит кинжал, впрочем, оставаясь такой же твердой.

Выстрел заставляет всех присутствующих надолго оглохнуть. По ключице чиркает, рубашка у ворота набухает теплым, а удерживающая Вальдеса рука внезапно исчезает. Тихий стон и звук падения тела возвещает, что сегодня удача не на стороне дриксов. Хулио откладывает на стол дымящийся пистолет. Кто-то поздравляет его с хорошим выстрелом.

К Вальдесу бросаются, а он, перевернувшись со спины, подползает к тому — той — кто только что не отправила его в Закат. Она лежит, зажимая левой рукой рану на плече. По паркету разметались светлые косы, растрепанные, длинные. Она как будто одновременно очень стара и очень молода, худая, щеку стягивает старый шрам. Зубы у нее крепко сжаты, ни звука, и лицо белое-белое.

Кто-то тянет к ней руки, но Вальдес отмахивается — нет, не трогай. Потом поднимается, нашаривает вслепую кинжал, все не в силах оторвать взгляда от нее.

— Я выбрал, — говорит он Рамону. — Вот эту.

Пока вызывают врача с «Астэры», ее переносят в дом Вальдеса. Благо, тут не так далеко идти. Два матроса несут ее на плаще, стараясь не трясти лишний раз. А Вальдес идет рядом, приглядывая, не сбилась ли повязка, которую он наложил сразу, еще в адмиралтействе. Холодный ночной воздух практически выветривает хмель из его головы.

— Как же вас зовут, моя прекрасная ведьма, — задумчиво спрашивает он, не ожидая ответа.

— Капитан Ула Кальдмеер, — сквозь зубы, превозмогая боль, говорит та, и Вальдес снова смеется. А потом преувеличенно официально говорит: — Что ж, я вице-адмирал Ротгер Вальдес, и вы у меня в плену.

Иметь собственного пленного оказывается делом не таким уж веселым, зато очень хлопотным. Первые сутки капитан Кальдмеер пытается умереть от кровопотери, потом ее долго сжигает лихорадка, врач приходит по три раза на день, а рядом с капитаном дежурит, меняя повязки, та самая, рыженькая.

Вальдес выменивает ее на ящик вина у Салины на следующее утро. Конечно, можно приставить к капитану служанку, но никто не будет заботиться о тебе так, как твой боевой товарищ, друг. Сам Вальдес отводит взгляд, когда рыженькая вздрагивает при виде его. Желания познакомиться поближе она не вызывает никакого.

То ли дело Ула. Капитан Кальдмеер. Вальдес несколько раз остается по вечерам на несколько часов, обтирает лицо при жаре, меняет холодные компрессы, украдкой смотрит не рассыпавшиеся по подушке волосы. Сейчас они путаются и грязны, но если вымыть...

Рыженькая сидит рядом, смотрит испуганно. Вальдес ее не отсылает — сейчас она его свидетель. Когда Ула очнется, она сможет узнать обо всем, что было, и чего не было, от человека, которому сможет доверять.

Капитан Кальдмеер — Вальдес всегда называет ее вслух так, — приходит в себя окончательно только через шесть дней. Она еще очень слаба, ее хватает лишь на несколько слов, и те не предназначены Вальдесу, но он все равно целый день ходит радостный.

Наконец, еще через неделю они впервые говорят. Вальдес устроился в кресле рядом с постелью. Ула тоже сидит, опершись на подушки. На ней только легкая белая рубашка да одеяло, в которое она завернулась, — ее еще знобит. Но лицо жесткое, и глаза как зимнее море — поблескивают серым льдом.

— Итак, господин вице-адмирал, вы решили, как собираетесь мне отомстить? — в ее голосе презрение ко всем способам, которые способна придумать фантазия Вальдеса.

Того это даже несколько обижает. Впрочем, никаким уверениям в безопасности его намерений она не поверит. Его слово против слова маленького рыжего вестового? Когда ее привели к Вальдесу, мундир той был разорван, а лицо заплакано.

— Страшно, — отвечает Вальдес. Делает паузу, стараясь стереть с лица желающую выскочить на него довольную улыбку. — Так как у вас, увы, нет никакого официального статуса, вы не можете быть обменены как пленные. Отпустить вас мы тоже не можем, вы ведь вернетесь к нашим берегам снова. Что до идеи украсить виселицами Хексберг... Никогда не был поклонником такого. Оставить просто так вас у себя в доме я тоже не могу. Понимаете, моя тетушка уже много лет надеется меня женить, и как же моя будущая, но пока неизвестная невеста отнеслась бы к вам тут? — Вальдес любуется на ошарашенное выражение своей пленницы. — Так что приготовьтесь, через четверть часа сюда придет священник.

— Все-таки повесите? — криво улыбается Ула. — В отпущении грехов не нуждаюсь. Зовите сюда ваших солдат сразу, — она смотрит на дверь, верно, ожидая, что сейчас и правда войдут и поволокут ее такую, простоволосую, едва прикрытую, на двор. — Я вас не боюсь, и просить не буду, даже не надейтесь.

Маленький вестовой вдруг выбегает из своего угла, где сидела в кресле, почти незаметная в тени. Бросается к Уле, прижимается к ее груди, обнимает крепко, не оторвешь. Вальдес отводит взгляд, что-то неприятно тянет за ребрами.

— Зато я вас боюсь, — вздыхает он. — Впрочем, насколько я знаю, мой дядюшка боится мою тетушку, и это естественный порядок вещей, заведенный не нами. Вам кстати вскоре представится возможность познакомиться с тетушкой Юлианной. Я сегодня уже отправил ей письмо, чтобы она приезжала. На свадьбу, конечно, не успеет, но радость от того, что я, наконец, остепенился, должна компенсировать ей это разочарование.

Через четверть часа тяжелый серебряный свадебный браслет, украшенный гранатами и изумрудами, прилетает Вальдесу точно в лицо и рассекает бровь. Священник с «Астэры» невозмутимо делает шаг назад и дочитывает ритуал. Вальдес широко улыбается и тоже, от греха подальше, готовится к отступлению. В груди пузырится радость напополам с предвкушением. Начинается семейная жизнь.

Отредактировано (2023-04-23 22:36:04)

Анон

Re: ОЭ-фест

По заявке третьего тура:

228. Свальный грех (можно не всех сразу): Алваро/Арно-ст/Арлетта/Рокэ/Лионель. Больноублюдочные кинки, рептилоидная мораль, но всё по согласию, в идеале - по любви. Книжный (пре)канон, т.е. Эмиль есть, но не участвует. Без чистого алвали.

Предупреждения: DEAD DOVE DO NOT EAT,

▼Скрытый текст⬍

сквик, ООС, вертикальный инцест, развращение малолетнего, все персонажи сумасшедшие, абьюз, манипуляции, вуайеризм, дабкон, порка, групповой секс, двойное проникновение, фистинг, унижение и принуждение, употребление спиртных напитков и наркотиков, упоминание клизмы, ненадёжный рассказчик, стилизация, хоррор, слэш, гет. 

Краткое содержание: Если подросток доверяет растлителю, то может не понять, что стал жертвой преступления.
Неполное соответствие заявке, поверхностная вычитка.

▼"Родные", ~5к слов⬍

Из расшифрованного дневника, который недоброжелатели приписывают Лионелю Савиньяку:

Сегодня полтора года с того дня, как мать обнимала меня в последний раз.

*

Приехал молодой человек, сын друга отца.
Мать и отец очень обрадовались. Мать ему улыбалась. Прикоснулась к его плечу.
Он красивый, очень чужой и красиво поёт. У него синие глаза и чёрные волосы.
Его зовут Росио.
Я его ненавижу.

*

Было скучно, вернулся в гостиную за полночь, застал мать, отца и Росио.
Мать стояла на коленях перед Росио, головой к его паху, а отец прижимался к Росио сзади.
Они охали и двигались, их одежда была в беспорядке. Я знаю, что они делали!
Не могу описать свои чувства.
Хочу сделать с Росио то же самое. Хочу, чтобы мать обнимала меня и целовала, как его.

*

Отец не учит Росио фехтовать, Росио учит фехтовать нас.
Брат в восторге. Ненавижу фехтование. Хочу выколоть Росио глаза.

*

Сегодня они были в кабинете отца, вдвоём.
Отец вслух читал Росио письмо соберано Алваро, в котором говорилось, что Росио безмозглая потаскуха, которую надо почаще пороть и трахать, что графу Арно Савиньяку даётся полное право распоряжаться жизнью, здоровьем и честью Росио.
Потом, судя по звукам, отец бил Росио. Наверное, ремнём. Потом они...
Я ничего не видел, но они разговаривали. Росио хныкал, но говорил, что ему нравится, и просил вставить поглубже. Отец шутил, Росио просил о чём-то, я понял только про разрешение кончить.
Хочу выпороть Росио.

*

Утром мать хорошо выглядела.
На тренировке обошёл Росио с фланга и уколол в бедро. Он отмахнулся, брат успел атаковать.
Надеюсь, Росио было очень больно.

*

Сегодня видел, как Росио целовал мать между ног.
Хочу отрезать ему голову.

*

Узнал, что мать Росио умерла. Так ему и надо. Это не даёт ему права любить мою!
По-прежнему хочу отрезать ему голову, но не только это.

*

Удалось подглядеть, как отец порол Росио. Они были в гостиной, которая при библиотеке. Росио в одних чулках стоял, опираясь на стол руками. Мать сидела перед ним так, чтобы его голова была у неё на коленях, а отец бил его розгой по спине и ягодицам. Они все покрылись тёмными полосами.
Росио плакал, мать гладила его по волосам, собирала слёзы пальцами и заставляла слизывать.
Я бы согласился, чтобы меня побили, если бы она при этом держала меня так.
И на то, что они делали потом, тоже согласился бы.
У отца большой член. Росио нравится, когда в него засовывают члены.
У него тоже немаленький. Когда мать стала его целовать, я ушёл.
Хочу быть на его месте.

*

Приехал отец Росио. Не понимаю, как его называть. "Герцог Алва", "господин супрем" или "дор Алваро"?
Росио зовёт отца "соберано", но мы ведь не кэналлийцы.
Мне нравится кэналлийский. Отец сказал, что я могу его выучить. И язык морисков тоже.

Вечером они закрылись в маленькой гостиной на третьем этаже. Я поднялся на третий этаж флигеля и встал на подоконник. Неудобно: ничего не слышно, а видно очень мало.
Мать порола Росио, потом отец и Алваро трахали его по очереди сзади, потом — с двух сторон. Не видел, что делала мать.
Потом они ушли в другую комнату — спальню Алваро. Можно было пройти по карнизу к соседней гардеробной, но окно было закрыто.

*

Сегодня они были в гостиной рядом с библиотекой. Росио пел, стараясь не смотреть на своего отца.
Они совсем не похожи: Алваро большой и тёмный, Росио тонкий, бледный и с большими глазами.
Я хотел посмотреть на них, когда они вместе и без одежды. Пожелал спокойной ночи, ушёл одновременно с братом, потом вернулся. Зашёл в библиотеку через другую боковую комнату. Дверь в гостиную была приоткрыта, я всё слышал и многое видел.

Росио был голый, мать, отец и Алваро сидели в креслах. Росио ползал между ними то на коленях, то на четвереньках, лизал и целовал половые органы. Мать гладила его по волосам и улыбалась. Хочу, чтобы она улыбалась мне так же. Хочу поставить Росио на колени.
Отец и Алваро хватали Росио за волосы и заставляли низко нагибаться. У Алваро большой член, Росио давился и кашлял. Алваро сказал, что Росио безмозглая сучка и его надо наказать.
Росио просил, чтобы этого не делали. Мне нравится, когда он грустный и плачет. Днём он слишком весёлый и гордый, даже если его пороли накануне и ему ещё больно.

Не видел, где они прятали хлыст. Росио встал у стола, так что мне всё было видно.
Отец и Алваро били его по очереди. Потом мать сказала, что они совсем замучили мальчика. Она целовала и гладила его зад! Засовывала лицо между половинками! Она трогала член Росио, он стонал и извивался, а потом его стали по очереди трахать в рот отец и Алваро.
Потом Алваро подошёл к матери сзади и поднял юбки ей на спину. Я не видел, что они делали, но думаю, что знаю. Отец трахал Росио в рот. Я видел, как он кончил — на лицо. Росио облизывался и выглядел очень довольным.
Мать стонала.
Хочу убить Алваро.

Потом мать сказала, что Росио остался неудовлетворённым и что это неправильно. Тогда отец и Алваро развернули его, будто специально, ко мне лицом, целовали по очереди в губы, шею и грудь, дрочили ему и хватали за ягодицы. Он стонал и приседал.
— Мальчик хочет насадиться, — сказал Алваро, и я понял, что сзади он засовывает в Росио пальцы.
— Да, отец, пожалуйста.
— Я готов, — сказал мой отец.
Они снова нагнули его над столом. Отец трахал Росио сзади. Алваро водил мягким членом по лицу и засовывал в рот, пока член не стал твёрдым. Потом они с отцом менялись местами.
Мать сидела у стены, сбоку от двери, так что я её не видел, но слышал так, будто она говорила специально для меня. Она говорила, что они все очень красивые и что ей нравится на них смотреть.
— Хочешь присоединиться, любимая? — спросил отец.
Она сказала, что хочет, чтобы Росио кончил в неё.
Я захотел убить Росио особенно сильно.

Алваро запретил Росио кончать, и тот стонал, будто от боли.
Алваро и отец кончили ему в зад. Потом все трое смотрели на его зад и засовывали туда руки, говорили, что он отлично разъёбан и что в нём хлюпает.
В нём хлюпало.

Мать легла на кушетку, подняла юбки и сказала:
— Росио, милый, ты заслужил награду.
Отец хохотнул и сказал:
— Только чтоб без последствий.
— Не волнуйся, любимый, я за этим слежу.
Росио трахал мою мать, а отец целовался с Алваро.
Я кончил, не прикасаясь к члену. Не знал, что так может быть. Потом потихоньку ушёл. Не знаю, продолжали ли они.
Хочу заняться любовью с матерью. Если для этого надо стать таким, как Росио, я стану.

*

Алваро похвалил меня во время тренировки.
Росио взглянул на меня так, будто хочет убить.
Выследил его в саду. Он плакал за беседкой — там такое место, в которое все идут, когда хотят спрятаться. Хотелось подойти, поцеловать его или ударить, но я не стал.
Ушёл и громко заговорил с садовником, чтобы Росио спрятался получше.

Ночью мать спала, а отец и Алваро трахали Росио вдвоём в спальне у Росио.
Туда легко пройти, надо только отпереть замок в смежные апартаменты. Я сделал это согнутой булавкой. Дверью никто не пользуется, перед ней стоит шкаф. Можно открыть дверь и смотреть сбоку на кровать. Видно не всю кровать, но отец и Алваро почти непрерывно обсуждали свои действия и состояние Росио, а я всё слышал.
Они сильно растянули Росио и радовались. Обещали засунуть кулак, но он стал хныкать и просить, чтобы этого не делали.
Не понимаю, он в самом деле такой жалкий или специально притворяется. Днём держится горделиво, если не плачет, а по ночам превращается в тряпку. Когда мне будет шестнадцать лет, я не буду плакать.
— А два члена хочешь? — спросил отец, и голос у него был незнакомый.
— Хочу, — ответил Росио очень тихо.
— Хороший мальчик, — сказал Алваро и поцеловал Росио.
Если бы меня так целовали, я бы вёл себя, как прикажут. Даже плакал бы, когда скажут.

Алваро лёг на спину, Росио сел на него, а отец прижался сзади. Если бы они не говорили всё время, я бы не понял, что они там делают.
Они вставляли в него одновременно. Даже в книгах это описано как очень непростое дело.
Росио жаловался, что ему тяжело и больно, но когда отец ласково спросил, хочет ли он прекратить, он попросил продолжить.
Отец кончил и ушёл, а Алваро положил Росио на спину и засовывал в него пальцы. Я не видел, сколько, но Росио шептал что-то и дрочил себе.
Потом Алваро взял его член в рот.
Я представил, что отец делает это со мной, и кончил.
Завидую Росио. Хочу сделать ему больно и поцеловать.

*

Алваро уехал в столицу.
Продолжаю наблюдать за родителями и Росио.
Я что-то пропустил. Теперь отец не порет Росио, и они занимаются любовью — так это называется прилично — втроём.

Отец сказал Росио, что Алваро хочет увидеть внуков.
Теперь Росио часто уезжает.
Приезжала Каролина Ариго. Видел её и Росио в павильоне. Она старая и никого ему не родит.

Узнал, из чего делают настойку, которую женщины пьют, чтобы не забеременеть. Читал Иссерциала, сличая переводы с оригиналом. Слишком мало точных подробностей, переводчики перевирают детали.

*

У нас с братом был день рождения.
Мать сказала: "Теперь вы совсем взрослые", — и поцеловала меня в лоб. Я покраснел. Мы уже почти одного роста, а мать выше большинства знакомых мне женщин.
Брат только веселится, как ребёнок.
Если он ребёнок, то я тоже.
А если я взрослый, то он тоже.
Разница в несколько минут не имеет значения. Или имеет?
Иногда я смотрю на себя в зеркало и вижу брата, а не себя.

Спросил у брата, кого он видит в зеркале.
Он подумал и сказал, что отца, только молодого. Спросил: "А ты?"
Я соврал, что себя.
Если брат видит в зеркале отца, а я — брата, значит ли это, что мы все — один человек?
Иногда мне кажется, что меня совсем не существует.

*

Приехал Алваро. Мать пришла к нему днём, и я подглядывал, пока отец, брат и Росио были в саду.
Мать и Алваро занимались любовью. Потом он спросил, хорошо ли Росио ублажает её и отца. Она сказала, что он хороший мальчик, а Алваро слишком суров с ним.
— Он любит боль. Когда он подчиняется, когда от него ничего не зависит, когда ему не нужно делать выбор самому, он по-настоящему счастлив.
Мне показалось, что Алваро презирает сына. Так им и надо.
— Ты не бываешь с ним нежен?
Я знал, что это не так.
— Бываю, но он не ценит. Вздорный эгоистичный щенок, который понимает только боль, насилие и приказы.
Мать молчала, и я думал, что если она снова попробует вступиться за Росио, я закричу.
— Все мальчишки одинаковы, — добавил Алваро. — Твои сыновья — редкое исключение.
— Миль иногда шалит, но Ли просто чудо.
У меня защипало в глазах и в носу, я боялся вздохнуть слишком шумно или всхлипнуть.
— Хорошенькие, — сказал Алваро равнодушно. — Ты не против, если я их поимею?
— Миль наивен. — Мать задумалась, иначе не замолчала бы.
— Ли — другое дело, да? — Алваро негромко хохотнул, и я раздумал плакать.
Я стоял в гардеробной, сжимал кулаки и говорил себе, что невежливо будет войти к ним и сказать, что я взрослый и хочу, чтобы меня поимели, хочу целовать мать, отца, Алваро и Росио. И что тоже хочу иметь.
Они стали обниматься, и я ушёл. Слишком разволновался.

Постоянно чувствую возбуждение. Домашний лекарь сказал, что это знак здорового созревания и мне нечего стесняться. Служанки матери зашнуровывают корсеты слабее, чем раньше.
Видел, как брат трогал одну за груди. Большие и обвислые, мне не хочется такие трогать.
Надо, наверное.
Или рискнуть и сказать отцу, что я всё видел и хочу к ним?

*

Всё произошло.

Я стоял в библиотеке, а Алваро и отец приказали Росио раздеться, оставив только рубашку и чулки, и трогали его.
Потом Алваро сказал, что они давно не пороли Росио, а тот опустился на колени и хотел расстегнуть штаны Алваро.
— Хочешь вымолить милость? — Алваро смотрел на сына зло и насмешливо, но я не мог понять, настоящая это злость или нет.
— Не хочу, чтобы вы меня били. — Он говорил своему отцу "вы".
— Алваро, давай послушаем, что он хочет, — примирительно предложил отец.
— Член он хочет, маленькая потаскушка. — Алваро схватил Росио за волосы и притянул к своему паху.
Я не выдержал и погладил себя через ткань — и в это время мне на плечо легла рука, а рот зажала другая.
Я дёрнулся, но не ударил и не вырвался, потому что узнал запах и услышал нежное:
— Ли, это же я.
Мать поцеловала меня в висок.
Она разжала руки, я развернулся и крепко её обнял.
— Ты знала, что я здесь?
— Нет. Подглядывать нехорошо, мой дорогой.
От неё пахло духами, вином и тем особым мылом, которым она пользуется, только когда приезжает отец.
Я поцеловал её в губы. Она сначала замерла, а потом позволила засунуть язык внутрь. Быстро его вытолкнула и засунула свой язык в мой рот.
Было очень приятно. Я хотел о неё потереться, но на нас было слишком много одежды.

— Меня накажут? — бесстрашно спросил я, не таясь.
— Да, дорогой, я тебя накажу. — Глаза матери сверкнули в темноте.
Дверь распахнулась, на пороге стоял отец.
— Вот так сюрприз. Родная, это ты привела нашего малыша? — Он наклонился ко мне, и мне хотелось поморщиться, потому что от него пахло Росио — острым потом и морисскими благовониями.
— Я сам пришёл, — заявил я.
— Никто тебя на аркане не тянул. — Росио с гнусной ухмылкой появился рядом с отцом.
Тот шагнул в сторону, а мать подтолкнула меня вперёд, и я вошёл в освещённую гостиную. Алваро сидел в кресле и пил вино.
— Росио, иди сюда. — Он говорил негромко и лениво, но Росио бросился к нему, словно его ударили. — Рад приветствовать вас снова, дора Арлетта. Граф Лэкдеми. — Алваро поднялся и поклонился матери. На меня он взглянул мельком, но цепко.
— Объяснять что-нибудь нужно? — отрывисто спросил отец.
— Думаю, нет. — Мать подвела меня к столику и налила вина в последний остававшийся пустым бокал. — Выпей, Ли, тебе не помешает.
— А ты? — Я растерялся. Я думал, они скажут мне раздеться и будут приказывать.
— После тебя.
Я пил, глядя на неё и почти не почувствовал вкуса.
Моя мать — самая красивая женщина в мире. Самая лучшая.

От второго бокала я захмелел, и отец велел мне раздеться. Я послушался, потом сел к нему на колени. Он сидел на диване, мать села рядом. Они обнимали меня, целовали и гладили. Я хотел гладить их тоже, но мешала одежда. Я прикасался там, где её не было. Так приятно чувствовать ладонями кожу, а кожей — ладони.
Член отца упирался в мой зад через ткань. Я хотел встать на колени, чтобы ласкать его, но никак не мог перестать целоваться. Мать погладила меня по члену, и я кончил.

После этого я посмотрел на Росио и Алваро. Алваро сидел в кресле, а Росио стоял перед ним на коленях и сосал его член.
— Я тоже, — сказал я.
— Тоже хочешь? — спросил отец, будто не верил.
— Хочу.
Тогда я чувствовал себя очень смелым.
Мать сказала:
— Нет, Арно, мой Ли будет со мной.
Я подумал, что люблю её очень сильно. Моё сердце забилось чаще. Она подняла юбки: панталон на ней не было, только длинная нижняя рубашка. Я опустился на пол и стал целовать гладкие бёдра над краями чулок, трогал их, просунул ладони снизу и возбудился снова. Мать раздвинула ноги.
Алваро сказал:
— Смотри, Росио, как хороший мальчик любит своих родителей.
Росио глухо застонал и, наверное, повернулся, но я не стал оглядываться, чтобы проверить.

Вкус был горьковато-солёный и не очень мне понравился, но вкус — это не главное. Я доставил удовольствие женщине, которую люблю больше всех на свете. Она хвалила меня, и отец тоже хвалил. Алваро тоже что-то говорил, но я не понял.
Мать сильно схватила меня за волосы, прижала к себе, а отец подсказывал, что делать. Он сел на пол рядом со мной, обнял мать, а меня гладил по спине, трогал ягодицы и между ними, а потом погладил мошонку и член. Из моей груди вырвался стон, мне показалось, что я кончу снова, но застонала мать — громко, как будто недовольно и зло.
— Всё хорошо, Ли, — сказал отец. — Ты молодец.
Он положил ладонь мне на лопатки, а мать вздрагивала, издавая звуки, которых я раньше не слышал.
— Ли, мой дорогой, — позвала она потом. И целовала меня, не позволив даже отереть лицо. И отец целовал.
Алваро сказал, что тоже хочет поцеловать такого хорошего сладкого мальчика, но с места не двинулся.
Родители меня отпустили, я подошёл к нему и поцеловал. Он смял мои губы, засунул язык в рот, словно хотел проверить — не осталось ли внутри вкуса моей матери. Потом снова сказал, что я хороший, и отпустил.
Росио сидел на полу боком, его член стоял, приподнимая край рубашки, но глаза были злые и несчастные. Я поцеловал его тоже.

— Ли, — позвал отец. — Малыш, мне нужна твоя помощь. — Его штаны были расстёгнуты, и из них торчал член. — Посмотри, до чего ты меня довёл.
"Разве это плохо?" — подумал я.
Но поспешил подойти, встал на колени и обхватил губами головку, а ладонью — ствол. Я старался взять как можно глубже, так, чтобы только дышать получалось. Думал, что отец захочет получить удовольствие и вставить поглубже, но он только гладил меня по голове и плечам.
Теперь мать села рядом со мной и ласкала меня. Когда она снова взяла меня за член, я застонал, задвигал головой, стараясь доставить отцу удовольствие, и кончил ей в ладонь.
— Ли, мой Ли, — повторяла она. Кажется, она была очень мной довольна.
— Сейчас, малыш… — Отец заставил меня поднять голову. — С непривычки может быть неприятно.
— Я хочу попробовать, — сказал я, глядя на него снизу вверх.
— Это-то несложно. — Его голос срывался.
Он подрочил себе, кончил на руку и позволил мне попробовать на вкус.
Совсем не то же самое, что слизывать с пальцев своё.

— Поможешь герцогу Алва? — спросил отец.
Я оглянулся через плечо. Росио так и сидел на полу, обнимая бёдра своего отца и то и дело трогая его член лицом и губами. Член был большой — больше, чем у моего отца. Алваро ерошил волосы Росио и казался очень довольным.
— Конечно, — сказал я. — Вам это понравится?
Мне очень нравилось всё происходящее. Больше всего — то, что мать снова меня обнимала.
— Конечно, понравится, милый, — сказала она и поцеловала меня.

Росио слегка отодвинулся, уступая мне место, но перед тем, как приступить к делу, я поцеловал его снова, притянув к себе за шею.
— Видел что-нибудь красивее? — спросил Алваро, и его рука легла на мою голову.
— Вот, — сказал отец. Я закрыл глаза и ничего не видел, но сразу понял, что он показывает на мать.
— Хватит сосаться, мальчики. — Алваро потянул за волосы меня и Росио, в разные стороны. — Ещё успеете.
— Росио, милый, иди к нам, — позвала мать.
Он подчинился, а я начал целовать и облизывать член Алваро. Обхватил губами головку, но дальше дело не пошло — она была такой толстой, что едва помещалась во рту.
"Как она войдёт в другое место?" — думал я, пытаясь приласкать. 
Алваро ерошил мои волосы, а Росио постанывал где-то за спиной. Он заговорил — взволнованно, срывающимся голосом — на кэналлийском. Я узнал только два слова: "соберано" и "мне".
Алваро негромко засмеялся и сказал мне, чтобы я подвинулся.

— Ты ничего не умеешь. — Росио стоял надо мной и над своим отцом, и синие глаза сверкали от гнева. — Я тебе покажу.
— Покажи, мальчик, — вкрадчиво сказал Алваро. Голос у него, как огонь: когда далеко — греет, когда близко — сжигает. Мне показалось, что я горю.
Росио встал на колени и сразу взял член в рот. Ему было тяжело, но он взял всё — так, что достал носом до низа живота Алваро.
— Теперь ты.
— Осторожнее, Ли, — мягко сказал Алваро. — Не перестарайся.
— Меня вы не жалели, — обиженно бросил Росио, и Алваро ударил его по лицу ладонью. Вот так запросто. Я дёрнулся, а Росио даже не поднял руки, чтобы прикоснуться к щеке, хотя та наверняка горела.
— Тебя не надо жалеть, — сказал Алваро совсем другим голосом. — Ты этого не ценишь.
— Не надо, — осторожно попросил я и лизнул его член.
Он отвлёкся, Росио позвал мой отец, а я попытался сделать то, что делал Росио, но, конечно, сразу ничего не получилось. Я пообещал себе, что научусь.

Потом Алваро кончил — без предупреждения, я чуть не подавился и закашлялся, и Алваро поил меня вином.
У меня до этого стоял, но от кашля упал. Алваро пообещал приласкать меня позже, а мать позвала подойти. Она сидела между отцом и Росио в расшнурованном, спущенном с плеч платье, и отец и Росио держали её груди и целовали соски.
Мне тоже захотелось, и Росио уступил мне. За это я поцеловал его, а увидев, что он возбуждён, опустился перед ним на колени.
— Можно? — торопливо спросил Росио, будто испугался.
Я не видел, но ему разрешили.

Член у него длиной такой же, как у моего отца, но чуть тоньше. У меня получилось пустить головку к горлу, но стало неприятно, и я отодвинулся. Росио совсем меня не трогал, только измученно постанывал, а отец и мать хвалили.
Росио тоже кончил мне рот, поймал за волосы и сказал:
— Глотай, привыкай к вкусу. Тебе придётся много проглотить.
— Зачем ты пугаешь моего мальчика? — насмешливо спросил отец. — Сколько захочет — столько проглотит. Ли, иди ко мне, я хочу тебя обнять.
Отец и мать целовали меня и ласкали. Росио вернулся к Алваро, и я на них не смотрел.
Я был сильно возбуждён и стонал, но почему-то не кончал, хотя меня трогали за член.
Потом мать — моя прекрасная мать — встала передо мной на колени и взяла член в рот.
Я кончил так бурно, что едва не потерял сознание.

— Деточке пора спать, — протянул Росио. Он сидел на члене Алваро. С моего места было видно, что тот вставлен в зад Росио.
— Ты слишком много болтаешь. — Алваро шлёпнул его. — Хочешь отправиться в свою спальню в одиночку? — Он схватил Росио за бёдра и резко насадил на себя.
Росио сдавленно вскрикнул и простонал:
— Нет.
— Я провожу Ли и пожелаю ему спокойной ночи, — сказал отец и поцеловал меня.
От радости моё сердце забилось чаще: отец редко делал это, даже когда мы были маленькими.
Я подумал тогда, что я вырос и моя любовь к родителям выросла вместе со мной, и их любовь ко мне — тоже. Это было чудесное ощущение.

Отец помог мне одеться и привёл свою одежду в порядок. Мать подняла юбки и села Алваро на колени, а Росио сидел перед ними на полу и дрочил.
— Ли, дорогой, подойди, — позвала она.
Я подошёл и присел, чтобы посмотреть, что там внизу. Её цветок был раскрыт и пуст, член Алваро входил сзади.
— Это не больно? — спросил я.
— Нет, мой дорогой, это очень приятно.
Я понял, что хочу доставить ей удовольствие и так тоже.
— Когда-нибудь мы это сделаем, — пообещала она. — Поцелуй меня.
Пока мы целовались, отец облапал мой зад, и я подумал, что зря одевался, что надо остаться, чтобы они сделали это со мной.
Я не чувствовал себя разочарованным, что этого не произошло, но мне хотелось узнать, как это.
Отец увёл меня, и я только в коридоре понял, что меня пошатывает от хмеля и усталости.

В комнате отец сказал:
— Ты молодец, Ли, — и поцеловал меня длинно и нежно. — Но чтобы продолжить, ты должен кое-что сделать.
И он сказал, что я должен пожаловаться домашнему лекарю на тяжесть в кишечнике и попросить у него успокаивающее зелье и клистир.
— Справишься сам? — спросил отец. — Не советовал бы доверять такое дело слугам, но это не очень удобно.
Я не был уверен.
— Тогда я тебе помогу. — Он подмигнул. — Ты только не застесняйся.

*

Я ошибся, накануне произошло не всё.

Ставить клизму неприятно, но мне понравилось ощущение после.
Я был чистый, влажный и какой-то лёгкий.
Стеснялся только в самом начале, но отец всё время меня хвалил, и я понял, что поступаю правильно.

— Хочешь прямо сейчас? — спросил отец, когда мы вернулись в мою комнату. — Или пойдём к остальным и выпьем?
Я прижался к нему. Мне было боязно, но стыдно в этом признаваться.
— Ну, Ли, ты же мой хороший мальчик. — Он погладил меня по лицу, а потом поцеловал, и я сразу захотел, чтобы это не прекращалось.

Отец уложил меня на кровать, набок, спустил штаны так, чтобы обнажить ягодицы, и гладил их и между ними. Потом я почувствовал запах благовоний.
— Лицом вниз, — приказал отец, и я подчинился.
Он смазывал очень аккуратно, чтобы масло не текло между ног. Я зажимался, мне было неуютно и не всегда приятно, но когда он спросил, не хочу ли я всё прекратить, я отказался.
— Теперь на четвереньки, мой хороший. — Он помог мне и сказал не шуметь.
Я уткнулся лицом в подушку, чтобы не закричать, даже если будет больно.
Его член вошёл очень легко. Больно было, но я не кричал. Было стыдно и неудобно, но приятно тоже, а отец двигался и говорил всякие приятные вещи, гладил меня по ягодицам и трогал член, так что я в конце концов возбудился и даже кончил ему в ладонь раньше.
— Теперь тебе придётся потерпеть.
Он вынул член, смазал мой анус моей же спермой и, наверное, свой член тоже, а потом вставил снова. Я ойкнул в подушку. Стыдно.
Было очень неприятно, но отец уговаривал меня потерпеть, так что я терпел. Потом он кончил, протёр мой зад смоченным полотенцем и помог привести одежду в порядок.

— Ты такой хороший, Ли. — Он поцеловал меня. — Такой смелый.
Зад саднило, но я был доволен. Я выдержал, я порадовал его. Я мог собой гордиться.
— Хочешь продолжить с остальными?
Я сразу согласился. Я хотел, чтобы мать увидела меня — с отцом, или с Алваро, или даже с Росио. Хотел, чтобы ей понравилось на меня смотреть.

Ей понравилось.

Мы расположились в спальне Алваро. Росио оставался одет и целовался с матерью. Алваро колдовал над вином: нас дожидались четыре кувшина.
— Уже? — спросил Алваро, когда мы вошли.
Отец кивнул.
— Подойди, — позвал Алваро. Я подошёл, и он долго целовал меня, потом налил вина — всем, мне тоже.
— Ли, дорогой, я так за тебя рада. — Мать обняла меня и поцеловала. От неё пахло вином. — Арно, всё было хорошо?
Я хотел сказать "очень", но промолчал, ведь она спрашивала отца.
— Конечно, хорошо.
Мать засветилась от счастья, поставила пустой бокал и обняла нас обоих.
А я заметил, что Росио смотрит на меня как-то странно. Словно он жалел меня или презирал.

Алваро быстро отвлёк меня и спросил, хочу ли я испытать с ним то же самое.
— Отец, позвольте мне, — вмешался Росио. — Мальчик совсем юный.
Алваро смотрел на него с презрением, в этом не было никаких сомнений.
— Помнится, тебя в том же возрасте пришлось вытаскивать из притона, где тебя драли вдвоём в одну дырку.
— Я — другое дело, — неожиданно нагло ухмыльнулся Росио. — Вы ведь не хотите его порвать?
— Алваро, мальчик прав. — Отец поцеловал Алваро. Странно было смотреть на целующихся мужчин — странно, но приятно. — Ты отлично вооружён, а для Ли всё только начинается.
— Ладно. — Алваро поцеловал отца, потом меня и мать, а потом — Росио. Это был нежный поцелуй. Алваро погладил его по животу и члену, но Росио застыл, не отвечая на ласку. Неблагодарный.

— Надеюсь, против моего участия вы возражать не будете? — спросила мать.
Никогда не видел её такой весёлой и раскрасневшейся.
— Ни в коем случае, — сказал Росио, а я не сообразил, что говорить, да и в голове немного помутилось. Вино было очень крепким.

Я разделся и лёг на разобранную постель. Алваро и отец помогли матери раздеться, и она легла тоже. Мы обнимались и целовались, сзади ко мне прижимался Росио, а отец сидел на коленях у Алваро, и они двое смотрели на нас троих.
— Нет, я должен хотя бы взглянуть, — сказал Алваро.
Они с отцом подошли, а мать и Росио повернули меня на живот, заставили поднять зад и все долго рассматривали его, трогали и хвалили меня и отца. Меня — потому что я такой красивый, смелый и выносливый. Отца — за то, что он был очень аккуратен.
— Ты тоже будешь аккуратен, — зло сказал Алваро, обращаясь к Росио.
Тот не ответил словами, но к моему анусу прикоснулись лёгкие прохладные пальцы, которых я раньше не чувствовал. У Росио красивые руки, слишком красивые для мужских.

Они с матерью смазывали меня и старались раскрыть пошире, отец и Алваро трогали снаружи, и я начал ёрзать, потому что мне было одновременно очень приятно, и очень неуютно.
— Нужно ещё выпить, — сказал Росио, и у него был хриплый взрослый голос.
Он не вынул пальцы из моего зада, сказал опереться на локоть и пить так. Меня поила мать, а Росио — Алваро, который сказал:
— Взять бы тебя так, чтобы орал.
Росио вздрогнул, но Алваро поцеловал его, а потом меня, и я понял, что никто не собирается заставлять меня кричать.
Мать легла на спину и раздвинула ноги.
— Иди ко мне, Ли, дорогой.
Я понял, что она предлагает мне вставить в неё член.
— Не волнуйся, женщинам проще. — Росио подтолкнул меня к ней. — Давай помогу.
Он взялся за мой член и водил им между ног моей матери. Она нежно улыбалась, глядя на меня, а я так ошалел, что едва не кончил немедленно.
— Не волнуйся, Ли, — сказала она. — Всё хорошо.
— Волнение сейчас уместно как никогда, — мурлыкал Росио. — Но сдержанность тоже не помешает. — Он без предупреждения втолкнул кончик моего члена в тело моей матери! И шепнул в ухо: — Вперёд, малыш Ли, тебе понравится.

Мне в самом деле понравилось.
Я почти обезумел от удовольствия. Так перевозбудился, что не мог кончить, а мать говорила, что это хорошо, что ей нравится, что она хочет, чтобы я продолжал.
Не могу вспомнить ощущения от Росио. Было жарко и тяжело, но приятно. Он кончил, и его место занял Алваро. От него было больно, но я так увлёкся, что не хотел останавливаться.
Потом пришёл отец, и с ним и матерью я испытал такое сильное наслаждение, что потерял сознание.

Когда я пришёл в себя, Алваро и Росио ушли в другую комнату, а отец и мать целовали меня и гладили по лицу.
— Всё хорошо, милый? — спросила мать.
Я кивнул, хотя чувствовал ужасную слабость.
Отец помог мне одеться и почти отнёс в мою комнату, а мать осталась, чтобы заняться любовью с Алваро и Росио.

*

Сегодня мне разрешили поиметь Росио.
Он красивый, узкий и горячий. Я кончил так быстро, что мне стало стыдно, но Росио сказал:
— Бывает. Вернёшься ко мне ещё, малыш Ли.
Конечно, я вернулся к нему потом, и во второй раз было хорошо.

Когда я занимаюсь любовью, то не думаю, существую ли на самом деле. И потом, если не засыпаю сразу, — тоже. Мне нравится это безразличие, когда просто хорошо и неважно, существую ли я на самом деле и кто я такой.

*

Алваро уехал. Росио тоже скоро уедет — он должен прибыть в Лаик якобы из Кэналлоа.
Мы занимаемся любовью почти каждый день, но Росио часто уединяется со служанками днём и не позволяет мне ни целовать себя, ни трогать, когда рядом никого нет.
Он уже несколько раз сказал, что я дурак и ничего не понимаю. Я спросил его, кого он любит.
Он рассмеялся, будто ему больно, и сказал, что не будет отвечать на этот вопрос, а потом сам спросил:
— А ты — любишь меня?
Моё сердце сделалось большим, и я не знал, что ответить.
— Не любишь. — Он хмыкнул и поморщился. — А любишь мамочку с папочкой… Иди, поиграй, мне есть, чем заняться.
Он сидел в саду, хотя было уже прохладно, и читал медицинский трактат.
— Научи меня кэналлийскому, — сказал я.
— Хорошо, садись. — Сунул книгу мне в руки. — Читай по предложению, я буду переводить, а потом — объяснять, что значат отдельные слова.
Мы так и сделали, но быстро замёрзли и ушли в дом.
Я не знаю, что хочу сделать с Росио.

Жаль, что я не могу ночевать с отцом и матерью. Мне очень нравится обниматься с ними.
Заниматься любовью тоже, но обниматься — это другое ощущение.
Даже слуги не должны знать, что мы это делаем, даже домашний врач. Если кто-то узнает, нас будут шантажировать и могу попробовать судить и наказать. Это кажется мне невозможным, но так говорит мать, а она всегда права.
Я не забываю об осторожности.

*

Росио уехал. Я проплакал полтора часа. Не знаю, почему. Хочу, чтобы они приехали ещё.
Спросил у отца, можно ли поехать в столицу, чтобы увидеться с Росио. Отец сказал:
— Весной.
Я вернулся в комнату и просидел, закрывшись, до ночи.

*

Сегодня спал с отцом. Мы рано начали, я задремал в его объятиях и проснулся через пару часов, чувствуя себя очень счастливым. Немного болела голова, но он дал мне вина, и я забыл про боль.
Я не хотел уходить, он не хотел продолжить сразу же, только обнимал меня и поглаживать, и я спросил про письмо, которое ему прислал Алваро.
— Какое письмо? — удивился отец.
— Я подслушал, как ты его читал. — Сложно было вспомнить цитаты, хотя у меня хорошая память.
Отец сначала удивился, потом рассмеялся и поцеловал меня, чтобы я замолчал.
— Ли, маленький, это же была шутка. Игра. То, что ты слышал, я выдумал, а в настоящем письме было написано совсем другое. Закатные твари, Ли, ты же не думаешь, что мы всерьёз?..
Я моргнул.
— Я не знал, — признался я. — Я не мог понять.
Мы выпили ещё. Не помню, что именно он говорил, но я в конце концов понял, что взрослые игры не так уж сильно отличаются от детских: чтобы как следует порадоваться по-настоящему, может быть нужно разозлиться или испугаться понарошку.
— Росио нравится бояться? — спросил я шёпотом.
— Ему нравится подчиняться, — ответил отец. — Он равно поддаётся ласке и силе. — Он задумался о чём-то невесёлом, и я поцеловал его, чтобы отвлечь. — Я очень рад, что ты не такой, как он.
Я снова чувствовал себя очень счастливым.

*

Иногда я думаю о письме, в котором было написано совсем другое.
Я очень хочу распоряжаться Росио так же, как родители распоряжаются нами.
Надо придумать, как этого добиться.

Конец записей. Несколько страниц вырваны.

Отредактировано (2023-04-19 12:32:20)

Анон

Re: ОЭ-фест

6. Личный пленник, Вальдмеер, рейтинг NC-17, Вальдес оставляет Кальдмеера в качестве своего личного пленника, по мотивам исполнения с прошлого тура. При этом он старается быть с ним помягче, но страсть, буйный нрав и полная власть над пленным периодически приводят к перегибам, не юмор.

Автор воспользовался идеей о существовании марикьярского обычая трофеев из исполнения прошлого тура, дисклеймер и благодарности уходят автору дарк!Берто.
В этом сеттинге обычай устаревший и редкий, но человек марикьярской крови может к нему прибегнуть.

Дарк!Вальдес/Кальдмеер, физическое и психологическое насилие, даб-кон, упоминание членовредительств за кадром.
Пов Кальдмеера да, я настолько упоролся.
Небечено!
Автор считает, что Вальдес бы никогда.

▼3270 слов⬍

В этот вечер Вальдес возвращается поздно. Я жду его, как полагается, в кабинете, однако уже подумываю отправиться к себе — и если Вальдесу будет угодно, пусть вытаскивает меня из постели, — когда слышу на лестнице тяжелые шаги.

Вальдес вваливается в дверь, будто торопился, и он не один — незнакомый мне высокий марикьяре поддерживает его под руку. Это необычно, Вальдес редко приводит гостей в личный кабинет, и никогда — вечерами, которые посвящены мне. Следом, по тому, как Вальдес пошатывается и движется несколько резче, чем обыкновенно, я вдруг понимаю, что он пьян, и, пожалуй, сильнее, чем мне когда-либо доводилось увидеть. Это тем более странно, ведь, как правило, выпивка вовсе не оказывает на него заметного воздействия, вызывая разве что чуть больше оживления, чем обычно — мне ли не знать, мы прежде провели достаточно вечеров вместе за бокалом вина.

Это все поражает меня настолько, что я не успеваю встать и поприветствовать его как должно. Вальдес, поморщившись, отстраняет своего спутника и небрежным движением сбрасывает плащ с плеч прямо на ковер.

— Добрый вечер, Олаф, — он звучит почти как обычно, лишь чуточку растягивая слова, но глаза светятся лихорадочным блеском, и какая-то странная тень лежит на обычно живом, подвижном лице.

Второй марикьяре отступает к стене и внимательно рассматривает меня своими блестящими черными глазами, не произнося ни слова. Он довольно молод, с симпатичным безбородым лицом и длинными волосами, завязанными лентой в хвост. Я не могу припомнить его среди тех марикьяре, с которыми мне уже довелось столкнуться. Заметив мой взгляд, он внезапно широко ухмыляется и нахально подмигивает мне, будто старому знакомому.

Я поворачиваюсь к Вальдесу.

— У вас гости, Вальдес. Я пойду к себе.

— Нет уж, Олаф, никуда вы не пойдете, — теперь Вальдес звучит отчетливо резко. Он придвигается ближе, вцепившись в обивку соседнего кресла для равновесия, и брезгливо морщится, когда его взгляд падает на лежащую на краю стола книгу, которая помогала мне скоротать вечер. — К кошкам, Олаф, зачем вам снова сдалась эта пыльная рухлядь? Я предоставил вам всю свою библиотеку, неужто вы не могли взять какой-нибудь труд по мореплаванию?

Я лишь чуть пожимаю плечами. Морские книги. Да, конечно.

— Вы полагаете, мне доведется еще раз выйти в море?
— Разумеется, Олаф! По весне я собираюсь отправиться в рейд на «Астэре». Я возьму вас с собой. Будет весело.

Вальдес, слегка опираясь на стол, внимательно изучает меня меня с непонятным застывшим выражением, без тени улыбки на губах.

— Вы вчера высказали мне много грубых слов, Олаф, — отрывисто говорит Вальдес, — помните?

Я отвечаю холодным взглядом. Чего он хочет? Извинений? Он решил выяснять отношения перед незнакомцем? Разве гордость марикьяре не должно задевать, если станет известно, что он не в состоянии справиться с собственным пленником?

— Что вам угодно, Вальдес?

— Вы дурно себя ведете, Олаф, не слушаетесь, не выполняете свой долг, — растягивая слова, произносит Вальдес. Обеими руками он хватается за стол, сколько он успел выпить?

— Вы пьяны, Ротгер, — устало говорю я. — Вам нужно в постель. Если желаете, можете побеседовать об этом завтра, когда будете в здравом рассудке.

— Твой дрикс слишком много разговаривает, — вдруг подает голос марикьяре, — зря ты отказался отрезать ему язык. Было б лучше, язык-то ему ни к чему, — он смеривает меня насмешливым взглядом, — да и член, вообще говоря, тоже. Разве нет?

Как и ногти, зубы и пара пальцев. Что успеет потерять трофей, прежде чем его научат покорности. Я не удостаиваю его вниманием. Мне не привыкать к презрению марикьяре, хотя большая часть из них предпочитает вовсе на меня не смотреть. Далеко не все одобряют старые обычаи. Некоторые, впрочем, считают, что Вальдес чересчур ко мне снисходителен.

Вальдес — хороший хозяин. Я не сижу на цепи в каком-нибудь подвале. К моих услугам уютные покои, вкусная еда и лучшие лекари, и всё, чем одарила меня природа, все еще при мне. Вальдес чрезвычайно милостив ко мне, об этом мне не забывают беспрестанно напоминать. С самого первого дня, когда он заявил о своих правах.

— Вы не понимаете, Олаф, — голос звенит отчаянием, — вам нельзя сейчас возвращаться! В Дриксен вас убьют!
— И вы собрались решать это за меня?!
— Да, Олаф. — Вальдес глубоко вздыхает. — Если это единственный путь, то — да.

— Вы не представите вашего друга, Ротгер? — холодно говорю я. Вальдес мрачно усмехается.

— Вам не понадобится. Вы и так познакомитесь, — обернувшись к марикьяре, он коротко приказывает, — Закрой дверь.

Я медленно поднимаюсь на ноги. Вальдес, с горящими темными глазами и жесткой усмешкой на красивых губах, совсем рядом, второй отходит от двери. Следовало ожидать, что он не простит ни пощечины, ни спора. Я лихорадочно соображаю. Как пленнику, мне не положено никакого оружия. Их двое, один как будто трезв, но и Вальдес, как мне известно, сейчас покрепче меня. Я не могу с ними драться, это конец.

Сопротивляться — это роскошь, которую я и вовсе не могу себе позволить. В крепости хватает моих соотечественников, некоторых я даже знаю лично. Не все из них попались фельским галерам или были выловлены из холодной воды залива, несмотря на кровную месть. Многих, выброшенных штормом на берег, подобрали к северу и привезли в город. На следующий год, когда начнутся переговоры с Дриксен, их обменяют, так же, как и меня. Вальдес обещал мне это. Вальдес жесток — он дал мне надежду, за которую я отчаянно цепляюсь. Ради них и ради себя.

— Я не знаю, почему Вальдес так на вас помешался, — в голосе Альмейды лишь усталая брезгливость. — И почему он настаивает, чтобы вам даже не причиняли никакого вреда. Вы можете, адмирал, если вам так угодно, цепляться за свою драгоценную добродетель, — на стол ложится длинный, исписанный с обеих сторон лист.
— В бастионе в данный момент двести пятьдесят шесть подданых Дриксен. Никого из них не отдали марикьяре в качестве трофеев. Но отдадут.

— Почему? — тихо, одними губами, произношу я. Глупо, ведь я отлично знаю, почему.

Вальдес меня слышит.

— Вы заслужили наказание, Олаф. Вы должны научиться подчинению, и вы научитесь, для вашего же блага, — он произносит слова так четко, будто выучил их наизусть, в его улыбке нет радости, как нет ее и в черных глазах. Лишь застывшая, безнадежная, темная ярость, под которой я начинаю холодеть. — Я вас научу.

Он не говорил со мной подобным образом, хоть иногда и срывался на приказы, и теперь я чувствую, как во мне все же закипает гнев. Я отступаю ближе к столу. Мне, наверно, следует не рисковать и смириться, но в то же время я отчетливо понимаю, что не смогу. Если он воображает, что я стану развлекать его гостей, то он сильно ошибается. Он переходит все границы, и если продолжит так и дальше, одной пощечиной дело не ограничится, я разобью ему челюсть, и тогда все закончится. Эта мысль отрезвляет, приводит меня в себя, и я отшатываюсь назад.

В этот момент он набрасывается на меня. Пьян он или нет, у Вальдеса реакция бешеной кошки. Мига колебаний и моей растерянности хватает, чтобы он схватил меня и рванул на себя, одновременно ловко подставив подножку. Я теряю равновесие и лечу вниз, Вальдес подхватывает меня, не давая упасть совсем, и тут же валит на ковер. Я не успеваю опомниться, как он оказывается верхом на мне, оседлав мои бедра. Потревоженное плечо отзывается болью, но у меня времени о нем размышлять. Потрясенный, я отчаянно рвусь, прежде чем успеваю опомниться, и Вальдес накрепко перехватывает мои запястья. Я тут же замираю. Бороться с Вальдесом — это уже было.

Более всего меня поражает неожиданность нападения. Только что мы стояли и беседовали, если это можно так назвать, и вот я уже валяюсь на пушистом ворсе морисского ковра, а Вальдес скалится на меня сверху вниз, железной хваткой вцепившись в мои руки. Я с трудом ловлю воздух и делаю пару глубоких размеренных вдохов, чтобы успокоиться.

— Если вам угодно себя позорить, Вальдес, не буду вам мешать, — ледяным тоном произношу я. Второй марикьяре подбирается сбоку. Он еще не касается меня, но я чувствую его приближение, словно присутствие опасного дикого зверя.

— Да в чем позор, Олаф? — Вальдес обдает меня винным духом, склонившись ниже. — Я лишь веду себя так, как подобает истинному марикьяре! Вы же в этом меня обвиняли?

Глядя на его застывшее лицо с жесткой черточкой возле рта, в бешеные глаза с расширенными зрачками, я вдруг понимаю, что он на грани срыва. Одурманенный вином до потери контроля, возможно, разозленный насмешками, погребенный под гнетом собственных обид и моей невыносимой неблагодарности. Злить его в таком состоянии — очень плохо...

— Горячий дрикс, — удовлетворенно замечает рядом марикьяре, — слишком наглый, но горячий.

Я невольно дергаюсь, и пальцы Вальдеса жестко стискивают мои запястья, пока его дыхание опасно тяжелеет.

— Вы пожалеете, Ротгер, — не выдержав, тихо говорю я. — Уже завтра утром вы будете очень сожалеть.

Он пожалеет. Он всегда жалеет потом. Когда ему пришла в голову мысль испробовать на мне свой ремень — будто как игру, но на самом деле как наказание, — и потом он целовал каждый оставленный след. Когда он захотел связать мне руки, повредил плохо зажившее плечо и тащил врача ночью через весь город. Когда, в самом начале, тот единственный раз вынудил меня ублажать его ртом и заставил проглотить свое семя, а я потом никак не мог откашляться — он был смущен, крайне любезен, не трогал меня три дня, устроил посещение тюрьмы и обмолвился, что своей волей отправил двух пленных моряков в услужение проезжим купцам, чтобы они могли покинуть город.

двести пятьдесят четыре

Я смотрю ему прямо в лицо. Довести его как-нибудь до того, чтобы пожалел так сильно, чтобы отпустить? Получится? Или же нет?

— С чего, Олаф? — Вальдес мрачно скалится на меня сверху, следующие слова он выталкивает так глухо, что мне с трудом удается их разобрать сквозь быстрый стук собственного сердца. — Я ведь просто делаю с моим трофеем, что хочу.

Теперь — лишь бы не ошибиться.

— Я принадлежу вам, я это знаю, — спокойным холодным тоном говорю я. — Только вам. Я это помню. А вы забыли?

Он молча смотрит на меня, с напряженной складкой между нахмуренных бровей, пока я, не сопротивляясь в его руках, не опускаю глаз и не двигаюсь с места. Его пальцы непроизвольно с силой сжимаются на моих запястьях, и на сей раз я не могу сдержать легкой болезненной гримасы. Вальдес выпускает мои руки и проводит ладонью по лицу, будто стирая невидимую паутину.

— Уходи, — коротко бросает он марикьяре, чье возбужденное дыхание я уже чувствую на моих волосах.

— В самом деле, Ротгер? — В голосе марикьяре веселое недоумение. — Ты же обещал, что...

— Выйди! — Бешено рычит Вальдес.

Под громкий стук двери он смотрит на меня с неловкой, смущенной улыбкой — ждет благодарности. Однако единственное, о чем я могу думать, это то, что с каждым разом мы оба — и он, и я — пусть немного, пусть на несколько бье, приближаемся к пропасти, за которой уже не будет возврата. Когда-нибудь мы все-таки свалимся за край. Когда-нибудь.

Вальдес, не получая ответа, протягивает руку и тыльной стороной ладони мягко гладит меня по щеке. Это ласковый, бережный жест, в котором совсем немного нетерпения, и он снова легко улыбается мне, словно мальчишка, который сумел дать верный ответ на уроке и ожидает заслуженного одобрения от учителя. Я замечаю несколько капель в его растрепанных волосах и вспоминаю, что на улице с вечера начался дождь и изрядно похолодало. Я вздыхаю.

— Вы, наверно, совсем замерзли, Ротгер.

Вальдес коротко счастливо смеется, склоняется надо мной и касается моих губ осторожным поцелуем. Я не разжимаю рта, но он не настаивает, начиная покрывать легкими поцелуями мою щеку, шею и волосы. Я молча смотрю в потолок. Он уже позабыл и столкновение, и пощечину. Сейчас Вальдес настроен ласково, и единственное, что ему нужно — чтобы я не противился. Точнее говоря, из того, что он желает, это единственное, что он может получить.

Великолепный вице-адмирал, любимец моря, людей и стихий. Всегда успешный, привыкший добиваться своего. Где-то на своем блестящем пути он, вечный победитель и баловень судьбы, и потерял то, без чего между нами никогда не окажется понимания.

Вальдес увлеченно целует мою шею, его руки забираются мне под рубашку, гладят по бокам. Он прижимается ко мне, и я ощущаю, что он вполне в настроении. Возможно, был возбужден даже прежде. У меня не было времени проверять, я старался, не отрываясь, смотреть ему прямо в глаза. Говорят, пока вы смотрите в глаза дикому зверю, он не может на вас наброситься.

Теперь Вальдес в расположении духа для нежности — разумеется, если я не вздумаю снова сопротивляться. Иногда он совсем не переносит противоречия, и точно не в тот момент, когда настолько пошел мне навстречу. Сейчас Вальдес настоен любить и ласкать, а я получаю свою плату за то, что его не оттолкнул. То ли еще будет, когда утром он полностью придет в себя и вспомнит, что случилось.

Вальдес добр ко мне, по мнению марикьяре — определенно излишне. Но он не обращает внимания на тех, кто ворчит, что он, полукровка, бесстыдно попирает сам дух старых обычаев. Он вылечил меня, защищал, запретил обращаться так, как обычно принято с трофеями. Лично уговорил Альмейду отложить рейд на дриксенское побережье на несколько месяцев, в этом самом кабинете, — я слышал из потайного коридора за стеной, соединяющего наши покои. Прекрасный хозяин для военной добычи. В его заботе нетрудно утонуть. Или, точнее, утопиться.

— Я никогда не смогу причинить вам вред, Олаф.
А на столе — раскрытая книга о старинных обычаях марикьяре с иллюстрациями.

Его руки гладят мое тело, дыхание убыстряется, поцелуи становятся настойчивее. Вальдес приподнимается, одаряет меня белозубой улыбкой — на сей раз веселой и открытой, одной из тех, что способны завоевать сердце за единственный миг. Берет меня за руку и нежно касается губами того места на запястье, где следы его пальцев позже превратятся в синяки. Тянется к моему поясу, приподнимает меня, избавляет от легких штанов, что я обязан носить каждый вечер и которые, в случае чего, нетрудно стащить. Я позволяю ему делать, что он хочет, не сопротивляясь: не капитуляция, всего лишь небольшой тактический маневр.

Опустив меня на ковер, Вальдес задирает на мне рубашку, склоняется надо мной и нежно касается губами груди, постепенно спускаясь ниже к животу. Он не торопится, хотя мог бы уже получать свое удовольствие. Я тоже начинаю неровно дышать, когда он неспешно продолжает цепочку поцелуев до паха, пока его руки аккуратно раздвигают мне бедра. Его пальцы находят мою мошонку, и я невольно втягиваю воздух, когда его губы накрывают мой член.

Знали бы его товарищи, что он творит такое со своей игрушкой для развлечений — засмеяли бы. Я смотрю в потолок, где пляшут тени от свечей и каминного пламени, и с силой сжимаю в ладони ворс ковра. Вальдес знает, что делает, и когда его язык умело облизывает головку, я не могу сдержать естественной реакции. Я отчетливо слышу довольное хмыканье Вальдеса — ничто не доставляет ему столько наслаждения, чем если ему удается вынудить меня потерять самообладание или вырвать у меня стон.

Я впиваюсь пальцами в ворс так, что, пожалуй, вырву из него клочья. Не все ли равно... Отдаться этому чувству, когда Вальдес забирает в рот мой член глубже, ловко убыстряя темп, проще простого. Я прикрываю глаза, слышу собственное тяжелое дыхание, чувствую его руки, ласкающие меня между ног, его губы, скользящие по моему члену, его умелый язык...

Когда он прерывается, я с трудом могу скрыть разочарованный вздох. Взглянув на него, я вижу, как он поднимается с лукавой улыбкой, полной предвкушения. Конечно, ведь гость получает свое удовлетворение только тогда, когда это решит любезный хозяин. А я и забыл.

Вальдес предупредителен. Приспустив свои штаны — большего и не нужно — он даже тянется к столу за смазкой, хотя она не слишком мне требуется. Каждый вечер я обязан заявляться к нему уже готовым. За этим следят двое молчаливых марикьярских слуг, и я быстро прекратил этому противиться.

двести пятьдесят два

Вальдес укладывает меня поудобнее на ковре, находит и ловко подкладывает под меня диванную подушку. Я отдаюсь его действиям, как тряпичная кукла, но сейчас его, расслабленного и разнеженного, это устраивает. Он опять играет со мной пальцами, прежде чем устроиться между моих бедер и раздвинуть мне ягодицы.

На миг у меня мелькает тревожная мысль насчет марикьярского гостя: ушел он, ждет внизу или, чего доброго, караулит в коридоре? Вальдес не дает мне излишне отвлечься. Закончив подготовку и снова поласкав меня пальцами, чтобы я оставался в настроении, он аккуратно ложится на меня сверху. Его дыхание, все еще пропитанное вином, глубоко и отрывисто, в глазах возбужденное предвкушение, однако он не спешит. Сперва осторожно, на пробу, он слегка толкается между моих ягодиц, чтобы дать мне возможность расслабиться, и лишь потом медленно начинает входить.

Вальдес движется вперед бережно, короткими неторопливыми толчками, позволяя мне привыкнуть, однако не останавливается, пока не заставляет принять себя целиком. Я могу оценить его сдержанность, но мне все равно требуется усилие, чтобы не закусить губы и не позволить ничему отразиться на лице. Что бы между нами ни было, каждый раз вначале мне нужно время, чтобы привыкнуть. Я стараюсь размеренно дышать и, насколько можно, расслабить тело. Вальдес приподнимает мои бедра, чтобы найти удобный угол. С легкой улыбкой он смотрит на меня сверху, в приглушенном свете свечей его черты смягчаются, и он вдруг выглядит юным и неловким, словно смущенный мальчишка. Он привлекателен, знаменитый вице-адмирал Талига, и, отдаваясь наслаждению, становится еще красивее.

Одной рукой он снова нежно гладит меня по щеке, прежде чем постепенно начать двигаться во мне. Сегодня он намерен все время глядеть мне в лицо? К счастью, нет. Увлекшись и отыскав подходящий темп, Вальдес наваливается на меня целиком, прячет лицо в моих волосах, целует меня в шею и шепчет ласковые дриксенские слова, которые он выучил ради меня.

Я снова смотрю в потолок. Его размеренные движения будят в моем теле что-то глубокое, тягучее и приятное, чего, однако, недостаточно, чтобы получить собственную разрядку. Хотя, прижимаясь ко мне, он еще и очень соблазнительно трется своим животом прямо о мой член. Вальдес сейчас настроен на свое удовольствие, а когда закончит... возможно, выдохнется уже настолько, что мне придется самому тащить его в постель.

То, что он делает, даже не неприятно. Вальдес искусен в любовной науке, он умелый и опытный любовник, нежный и заботливый, если ему захочется. Он хорош собой, у него симпатичное, стройное и сильное тело, как раз из таких, которые мне всегда нравились. Прежде, признаться, я не раз втайне любовался им, его гибкой фигурой и мужественной грацией, его красивым лицом с выразительными глазами, его роскошной гривой волос. И, что лгать, вспоминал его одинокими ночами. Представлял себе, каков он без одежды, воображал, что могло бы случиться. Небольшая, скрытная и безнадежная слабость.

— ...И тогда мы отправились дальше, а когда спустили парус, вы только представьте... Олаф, да вы умеете смеяться?!
— Создатель, Ротгер, вы сумеете рассмешить и святого!

Никогда не считал себя святым, не отрицаю греховных мыслей, за которые теперь и расплачиваюсь. В прежние времена, когда я, еще ничего не подозревая, проводил с ним приятные вечера в библиотеке за бокалом вина возле уютного камина, я смотрел на него и восхищался. Его удалью и отвагой, его легкостью, бьющей через край жизненной силой, его безудержным весельем. Он нравился мне, этот высокий марикьяре с солнечной улыбкой беззаботного мальчишки, расстрепанными ветром волосами и сиянием моря в глазах. Он и сам был как море, а море, до шторма в Хексберг, никогда не причиняло мне вреда. Глядя на него, я думал тогда о том, что могло бы быть между нами в других условиях, если б только между нами не стояло так много внешних преград. Тогда я еще не знал, что как раз внешние обстоятельства вполне преодолимы.

Лежа под телом Вальдеса, чувствуя его быстрые толчки и слушая отрывистые стоны, я задумываюсь, что именно мешает мне наконец сдаться, подарить ему то, чего он так жаждет, и ответить на его чувства. Это было бы легким, простым и наверняка стратегически верным решением. Я, наверно, веревки из него мог бы вить. Или, быть может, и нет.

Но почему?
Потому что нельзя спускать флаг, если тебе еще есть, за что бороться...

Нет. Потому что не назвать черное белым. Можно лгать другим, но себя не обманешь. Нет и не может быть хорошего в отношениях, где не уважают чужую волю. Где один обращается с другим, как с собственностью или игрушкой.

Вальдес глухо постанывает, он уже близок. Я позволяю себе запустить пальцы одной руки ему в волосы, в пушистые мягкие пряди. Вальдес отзывается на ласку, протяжно стонет, подхватывает меня под бедра и убыстряет темп.

Вторую руку я протягиваю в сторону и нахожу пальцами книгу, которая свалилась со стола во время нашей короткой стычки.

Мне, как пленнику, не положено никакого оружия. Даже мои столовые приборы из мягкого серебра. Старинная запыленная Эсператия в громоздком переплете с острыми стальными углами — самая тяжелая книга, которую я сумел отыскать в библиотеке.

Пока Вальдес с наслаждением стонет в мои волосы, я сжимаю пальцы на переплете.

Когда-нибудь. Когда-нибудь...

Анон

Re: ОЭ-фест

8. NC-17. Страстный вальдмеерный секс на столе. Окружающие марикьяре в шоке.

915 слов
С разрешения заказчика, за исполнение засчитывается обычный "вальдмеер на Холиварке" из темы.

▼Скрытый текст⬍

Обычный вечер: привычная Эсператия, привычное вино, привычное уютное молчание одно на двоих.
Нет только привычной вкладки Холиварки на экране ноута.
— Олаф, почему вы пропали с форума? Или вас настолько кринжует кинк-фест?
— Ротгер, вы делаете определённые успехи в этом сленге! Руперт бы одобрил.
— Кстати, Руперта вашего неплохо написали, вы не находите?
— Позвольте я воздержусь от ответа.
— Ох, Олаф, когда-нибудь ваша тактичность вас погубит. Но ладно, я хотел спросить о другом. Не хотите ли исполнить заявку номер 8?
— Нет!
— О, как вы сразу поняли, о чём речь! Но, возможно, я имел в виду нам с вами её исполнить, вживую?
— И в окружении ваших соотечественников. Как это вернее сказать: ваших половинных соотечественников?
— Вы редкостный зануда, Олаф, вам никогда этого не говорили?
— Ну что вы, до сегодняшнего дня буквально ни разу!
— Так я почему-то и думал. Тем не менее, Олаф. Давайте исполним заявку?
— Не хочу. Я не люблю публичный секс.
— Хорошо. Тогда напишите мне эту историю. Просто напишите. Я так удобно сижу в кресле, мне хочется историй!
— Ротгер!
— Олаф!
— Ну... А я сверху или снизу?
— А вам самому как хочется?
— Но вы же заказчик, Ротгер.
— Сверху.
— Половины ваших соотечественников обязательны к присутствию?
— Какие вы ужасные картины рисуете, Олаф. Не томите уже. Расскажите, как бы вы исполнили эту заявку. Можете шагать по комнате, как вы любите.
— Сначала я посадил бы вас на стол. Возбуждённого, как всегда сразу на всё готового. Отступил бы на пару шагов и посмотрел на вас, пытаясь охватить взглядом сразу всё, от носков сапог до чёрного завитка надо лбом. Мазнул бы взглядом по очень хорошо заметной выпуклости в ваших штанах — уж я-то знаю, куда смотреть и что представлять там, под тканью. Снял бы свой мундир, повесил на спинку стула. Вернулся бы к вам, но по-прежнему не подходил совсем близко.
— Олаф!!
— Ну хорошо, хорошо, подошёл бы. И сразу бы оказался в кольце ваших ног: вы умеете обхватывать ими в любой позиции, от горизонтальной до вертикальной. И нечего довольно ухмыляться!
— Люблю, когда вы говорите о моих умениях.
— Намотал б на руку ваш хвост, как всегда небрежный и растрепанный. Оттянул голову чуть назад и то ли поцеловал, то ли укусил бы шею. О, как ваша выпуклость в штанах стала бы в эти мгновения ещё ощутимее, совсем уж непереносимо уткнулась бы мне в пах, безошибочно член к члену, прямо через ткань штанов, и ваших, и моих.
— Олаф, давайте всё-таки на практике, а?
— Вы просили историю, Вальдес, вы её получаете. Я, наверное, продолжил бы выцеловывать вашу шею, время от времени прикусывая кожу. Вы, возможно, не совсем это понимаете, но я очень люблю видеть на вас мои отметины: от зубов, от пальцев. Это наполняет меня какой-то странной гордостью.
— Кхм... По-моему, я сейчас кончу.
— А вы представьте, что я делал бы с вами дальше. Вы окончательно откинулись бы на стол на локти, и я помог бы вам приподнять бёдра, чтобы стащить с вас штаны вместе с исподним. Правда, вам придётся ненадолго выпустить меня из захвата ног, но зато я почти полностью обнажу вас: штаны, бельё, сапоги... Вы останетесь в одной рубашке, которая у вас как всегда почти расстегнута.
— О-олаф!!!
— Потом я облизал бы свои пальцы — уверен, от этого зрелища вы застонали бы в голос — и поднёс бы к вашей вертлявой полумарикьярской заднице. Надеюсь, это всё-таки единственное марикьярское присутствие в этой комнате?
— Да прекратите же издеваться!
— Ещё даже и не думал! Так вот, ваша очаровательная задница. Она использовалась нами столь недавно, что активно растягивать вас не нужно, но несколько движений сначала сразу двумя, а потом тремя пальцами я всё же совершу. Кстати, когда я выну из вас пальцы, я буквально мимолетно, словно случайно задену ваш член. Уверен, вы просто взвоете.
— Я уже сейчас вою!
— А потом я наконец-то взял бы вас. Вошёл бы под тем углом, что вы сразу стонали бы в голос, призывали на мою голову благословение всех морских божеств и ужасно, страшно ругались бы как последний сапожник.
— Неужели я обычно так поступаю?
— Это самое приличное описание того, как вы поступаете в такие минуты, Вальдес! А потом я стал бы двигаться в вас так, словно от нашей скорости зависит наша жизнь.
— В определённом смысле так оно и есть!
Кальдмеер вдруг стремительно оказался у кресла, наклонился и укусил Вальдеса в шею. Тот успел схватить Кальдмеера и обвить его шею руками, после чего некоторое время в комнате был слышен только звук поцелуев.
— А дальше? — спросил Вальдес, прервавшись на несколько мгновений.
— А дальше я бы трахал вас и трахал, стол бы скрипел, иногда я ласкал бы ваш член, вы не затыкаясь кричали бы и стонали... Картинка, чем-то напоминающая конец света, неправда ли?
— А потом?
— А потом я наконец кончил бы, и вы тоже, хотя я так редко ласкал ваш член. Я не сразу вышел бы из вас, потому что знаю, как вы любите это чувство единения, даже в неудобной позе на столе. Я шептал бы вам что-то глупое и милое, вы бы дрожали и понемногу приходили в себя, возможно, зализывали бы след от укуса, которым вы наградили меня, пока я исполнял эту вашу заявку 8.
— И чем бы всё закончилось?
— Что вы посмотрели бы на меня своими огромными глазищами и сказали бы, что любите меня.
— А вы?
— А я ответил бы, прижимая вас к себе и говоря куда-то в макушку, что я знаю, Ротгер, я знаю. Потому что сам люблю вас так сильно, что это не могут выразить слова.
— Только обломки очередного стола, да?
— Ротгер, мы не будем ломать этот стол!
— А если я очень, очень-преочень сильно попрошу? Ну ещё разочек, а?
Кальдмеер резко схватил Вальдса за руку, выдернул его из кресла и потащил к столу. "Частичное исполнение заявки №8" загорелось над их головами невидимое красное табло.

Анон

Re: ОЭ-фест

1. Вальдмеер. Один из них попал в плен, и противники дарят его другому для сексуальных утех и извращений. Кто будет снизу, воспользуются ли пленником или откомфортят, на выбор автора.

3. Гетеро изнасилование с любым/любыми из положительных персонажей канона. Без жести, ачетакова. В зависимости от статуса дамы потом или заплатить или кхм... позаботится

Вальдмеер, джен/гет, немного дарк!Вальдес, фем!Кальдмеер, PG

▼предупреждение⬍

упоминание нон-кона ОЖП

Часть 2/6
1150 слов

▼Скрытый текст⬍

Несколько дней Вальдес переживает шквал поздравлений разной степени пристойности, почти не обращая на это внимания. Зато Салина больше не спрашивает, не надоела ли ему капитан, и не хочет ли он поделиться ею с друзьями. Вообще, на удивление, все воспринимают его поспешную женитьбу лишь как еще одно дополнение к славе Бешеного.

Разве что Альмейда, еще более суровый, чем обычно, как-то вечером заводит его к себе в кабинет и настойчиво предлагает как-то ограничить свободу пленной — то есть, конечно, молодой супруги, — супружеской, собственно, спальней. Еще лучше только кроватью, в кузне при крепости есть один умелец, делает замечательные браслеты... Вальдесу хочется вымыться, когда он выходит от Альмейды.

Альмейда был бы рад, если узнал, что свобода Улы сейчас и так простирается не сильно дальше постели. Самое большее, куда она доходит — до окна. Стоит подолгу, пока хватает сил, смотрит. Это второй этаж, над крышами виден краешек моря и много неба. Вальдес беспокоится, на окне нет решеток, и, если что, лететь вниз достаточно высоко. Но пока Ула слаба, чтобы предпринять попытку побега. А покончить с собой — не тот у нее характер. Она боец, — думает Вальдес, и у этой мысли оттенок гордости.

С каждым днем Вальдесу все беспокойнее. Он редко видит Улу, а хочется больше, еще больше. Хочется снова безнаказанно гладить льняные волосы, любоваться чертами лица, прослеживать ладонью изгибы... Впрочем, последнее до сих пор оставалось лишь фантазией. Их в последнее время становится слишком много.

По вечерам он думает, что мог бы прийти к Уле. К капитану Кальдмееру. Выставить за дверь девчонку, лечь в постель. Осторожно ласкать в темноте ее лицо, целовать губы, а потом ощущать ее под собой всем телом, обнаженной кожей, нежную, горячую. Она будет лежать неподвижно, и ему придется самому положить ее руки себе на плечи, и развести ее длинные, стройные ноги. На мыслях о том, какой она будет узкой, он обычно выплескивается, не успев сделать и нескольких движений рукой. Потом долго лежит, чувствуя, как постепенно бездумная расслабленность переходит в тоску. Изо всех сил стараясь выбросить из головы слишком яркую, страшную картину — того, как после Ула откроет глаза, и там будет только брезгливое презрение.

Прийти, как раньше, когда она лежала в забытьи, уже не выходит. Один раз Вальдес приходит вечером, и Ула смотрит на него строгими, настороженными глазами, напряженная, как натянутая струна. Вальдес, не узнавая себя, несет какую-то чушь и поспешно ретируется. Потом, в одиночестве спальни, он запивает разочарование неплохим вином, не чувствуя вкуса.

Удивительно удачным оказывается неосторожно высказанная Луиджи просьба познакомиться с новоиспеченной супругой Вальдеса. Донельзя наивный и романтичный, он видит в их истории великую любовь, что не случилась у него и хочет прикоснуться к таинству хоть кончиками пальцев.

— Госпожа капитан, насколько мне стало известно от почтенного мэтра, вы уже достаточно хорошо себя чувствуете, чтобы спуститься к обеду в столовую, — с ходу начинает Вальдес, едва войдя в комнату.

Привычно останавливается взглядом на лежащем на столике браслете — слуги подняли его и положили сюда, с тех пор он лежит, тщательно избегаемый всеми.

— Зачем? — Ула пряма, и не тратит время на расшаркивания. Вальдес думает как, должно быть, сложно ей было подниматься от звания к званию на флоте Кесарии.

— Затем, что так принято в доме, затем, что у нас гость, и невежливо хозяйке дома его игнорировать, ну, и, наконец, затем, что... — сыпет аргументами Вальдес.

— Я могу отказаться? — перебивает его Ула.

— Нет, — после некоторой паузы отвечает Вальдес. Ему почти стыдно, и хочется сказать, что если госпожа капитан желает впредь обедать в своих комнатах, то так тому и быть, но его желание видеть ее, может быть, даже касаться за обедом, случайно, невзначай, пересиливает.

Обед начинается в настороженного молчания. Ула... нет, сегодня точно капитан Кальдмеер, спокойна и собрана. К обеду она спускается, одетая в свой мундир. Две светлые, льняные косы змеятся по плечам, резко выделяясь на темном сукне. У Вальдеса на миг перехватывает дыхание, и он, чтобы это скрыть, улыбается, широко, весело. Увы, острый взгляд Улы дает понять, что его интерес был замечен.

Рыженькая девушка (Вальдес уже знает, что ее зовут Йозефина, но все никак не привыкнет называть по имени) в платье — вероятно, лишь потому, что ее форму уже невозможно носить. Вальдес заказал по набору женского гардероба для каждой, но капитан Кальдмеер упорно его игнорирует. Вальдес не настаивает.

За столом сидят друг напротив друга — Вальдес и Ула, Луиджи и Йозефина. Это слишком далеко, чтобы ненароком коснуться, и в то же время достаточно, чтобы смотреть. Вальдес вовсю пользуется этой возможностью.

Фельпский капитан, который, очевидно, сначала вызывает настороженность у обеих женщин, удивительно легко разряжает обстановку своим искренним интересом к тому, каково это, быть капитаном из числа «морских ведьм».

Вальдес жадно слушает вроде бы сухие, но полные светлой грусти слова Улы об ее родном городе, затерянном в предгорьях, и таком далеком от моря. О первом корабле, на который ей удалось поступить. О красотах и жестокости Севера, где ей пришлось служить. Она не говорит ничего секретного, ничего такого, что могли бы использовать против нее, и в то же время не молчит, ожидая каждую секунду какой-то подлости. Так она с Вальдесом не говорила ни разу. Он чувствует, что влюбляется в эту невозможную, смелую женщину. А еще, что начинает ненавидеть Луиджи.

Впрочем, в конце обеда тот допускает непростительную ошибку. Робко улыбаясь, он спрашивает у рыженькой, есть ли у нее кто-то дома, кто ее ждет. Та бледнеет, вздыхает прерывисто, в смятении смотрит на своего капитана. Ула стискивает приборы так, что белеют костяшки, и смотрит Вальдесу в глаза прямо, с предупреждением. Вальдес трет подживший шрам на ключице, он понимает, что успела вообразить Ула. А вот Луиджи, который не был на праздновании в адмиралтействе, нет.

— Луиджи, как тебе не стыдно, — поспешно вмешивается Вальдес, — девушка может подумать, что твое сердце свободно!

Луиджи действительно краснеет от стыда, тем самым, кажется, окончательно располагая к себе Улу, а потом еще четверть часа рассказывает о своей прекрасной и трагической любви к погибшей Поликсене. В итоге рыженькая, оттаяв, украдкой вытирает слезинки, а Ула произносит несколько слов в память неизвестной ей сестры по морю.

Когда они выходят из столовой, Вальдес, приоткрывая дверь, пропускает дам вперед. Ула проходит совсем рядом, чуть не задевая плечом. Кончик ее косы, переброшенной с груди на спину, бьет Вальдеса по обшлагу, и он бездумно ловит ее, проводит ладонью по мягким прядям, прежде чем выпустить из рук. Он не замечает взгляда, думая, насколько хорошо смотрелись бы эти локоны, если бы были рассыпаны по подушке.

Этим вечером Ула впервые по своей инициативе выходит из комнаты. Мало того, она узнает у слуг, которым приказано в разумных переделах ни в чем не ограничивать госпожу Вальдес, где комнаты Ротгера. Тот не ждет гостей, и в ответ на громкий стук распахивает дверь с недоумением. К вторжению он не готов, и на секунду даже думает, уж не чудят ли хексбергские ведьмы, решив воплотить самые тайные, самые невозможные фантазии. О том, чтобы Ула... Капитан Кальдмеер однажды пришла вот так, сама.
Увы, морок развеивается очень быстро.

— Господин Вальдес, я заметила, что вам нравится одна вещь, — говорит она, прямо, бесстрашно смотря ему в глаза и протягивая свернутую ткань. — Поэтому разрешите подарить ее вам.

Когда Вальдес разворачивает платок, проводит пальцами по свернутым в кольцо льняным косам, он чувствует, как что-то внутри обрывается.

Отредактировано (2023-04-23 22:35:49)

Анон

Re: ОЭ-фест

14. Мучаем и стесняем Ласточку. Алва, всегда привыкший быть безупречным похватывает какую-нибудь некрасивую болезнь. Банальный ротовирус, например. Но все еще пытается держать марку, чтоб не заметил ни оруженосец, ни Хуан, который может самовластно вызвать врача. В итоге врача еоо палят и вызывают врачу. Все переживают и дают советы, Ричард может даже демонстративно помолиться. Алва злится и стесняется.

Частичное исполнение заявки, молитв нет. Заболевание не то, которое заказано.
Джен, 1567 слов, модерн!АУ. Рокэ, Ричард, Хуан, Марсель, ОЖП.

▼Скрытый текст⬍

— Хуан, вам не кажется, что монсеньор заболел? — спросил Ричард, задержавшись после завтрака в столовой.
Рокэ в последнее время сморкался во время тренировок и совместных трапез, но ни лихорадки, ни покрасневших слезящихся глаз, ни хриплого голоса у него не наблюдалось. То есть это явно была не простуда. И не аллергия. Неизменными атрибутами Рокэ стали бумажные носовые платки. Иногда он чихал, чаще сдерживался — Ричард это видел. По логике, страдания кровного врага должны были доставлять радость, но почему-то вместо этого вызывали беспокойство. И Ричард наконец поделился своими соображениями с Хуаном. По-кэналлийски, чтобы потренироваться.
Хуан многозначительно кивнул.
— Надо монсеньора показать врачу. Кто поговорит с ним — вы или я? — продолжил Ричард.
— Вы. Вас он послушает, дор Рикардо.
Эти слова стали полной неожиданностью для Ричарда, но он засомневался в их правдивости. Рокэ не интересовался мнением оруженосца и уж тем более не спрашивал у него совета. К тому же было неизвестно, как начать разговор на столь деликатную тему.
— Я всё слышал, — Рокэ, как обычно, появился внезапно. — Хуан, оставьте нас.
— Вы бы сок алоэ или лука закапали, — пробурчал тот, прежде чем уйти. — Или, как говорит Кончита, погрели бы переносицу горячим варёным яйцом.
— Надеюсь, вы не будете мне советовать капать сок свёклы или дышать картофельным отваром? — обратился Рокэ к Ричарду с насмешкой, когда они остались вдвоём. — Такое я уже слышал от слуг.
— Нет, монсеньор. Какая у вас страховая компания? — без особой надежды спросил Ричард. Он сомневался, что удастся затащить Рокэ в клинику, но попробовать стоило.
— К чему этот вопрос?
— Вам надо посетить врача.
— Зачем? Я разбираюсь в медицине и прекрасно себя чувствую. Со мной всё в порядке.
Ричард с сомнением посмотрел на него.
— Хочу напомнить, что это вы после каждой тренировки похожи на выжатый лимон, а не я, — язвительно сказал Рокэ.
Это было правдой. Пока Ричард обдумывал, что на это ответить, Рокэ отвернулся и попытался сдержаться. У него не вышло, и он чихнул.
— Будьте здоровы.
Матушка говорила, что воспитанный человек не замечает, как кто-то чихает, но в последнее время не замечать пришлось бы слишком часто. Рокэ снова чихнул.
— Будьте здоровы. Так какая страховая?
— «Розы Кэналлоа».
— Я запишу вас? — Ричард достал телефон из кармана.
— Вы невероятно упрямы, юноша. Запишите.
— Когда вам удобно?
— Прямо сейчас. Предупреждаю — мы зря потратим время.
— Мы?
— Разумеется, вы тоже поедете. Это же ваша идея. Я сделал вам одолжение, когда согласился.
Ричард мысленно вздохнул. У него на сегодня была назначена встреча с эром Августом, но её, похоже, придётся отменить. Как и занятия с репетиторами.
В гараже Ричард подошёл к «Моро», но Рокэ жестом остановил его:
— Поедем на «Соне». Вы за рулём.
Ричард мысленно взвыл. Отвлекаться на вождение эр не будет — значит, всё внимание достанется оруженосцу. Они уже как-то ездили на «Соне» вдвоём, и Рокэ язвительно комментировал каждое его действие — зачем притормозил, почему обогнал, как посмел замешкаться на светофоре, с какой стати не сразу встроился в нужный ряд и прочее… Так получилось и на этот раз. Когда они наконец припарковались, Ричарду хотелось убить эра без всякой дуэли, причём немедленно. Заодно это избавило бы того от визита к врачу, раз уж ему так туда не хочется.
В клинике Рокэ сел на диван и уткнулся в телефон, а Ричард пристроился в очередь на ресепшене с водительским удостоверением эра. Стоять пришлось долго — хорошо, что они приехали раньше назначенного времени. Когда выяснилось, что Рокэ первый раз в этой клинике, Ричард взял договор и ручку и отнёс их эру. Потом отдал заполненные бумаги и выяснил номер кабинета.
Врачом оказалась молодая симпатичная женщина с обручальным браслетом. Она велела Рокэ сесть в кресло, а Ричарду указала на свободный стул.
— Какие жалобы? — спросила она.
Так как Рокэ молчал, то ответить пришлось Ричарду:
— Мне кажется, у монсеньора насморк.
— Давайте посмотрим, — и врач от компьютера пересела к креслу.
— Горло не болит? Голова? Глотать не больно? Кашля нет? — спросила она, закончив осмотр.
На все четыре вопроса Ричард ответил отрицательно, потому что Рокэ по-прежнему хранил молчание.
— Вам надо сделать компьютерную томографию, — сказала врач. — Направление будет в вашей электронной карте. Второй этаж, двести десятый кабинет. Там сейчас свободно, я вас записала. С результатом придёте ко мне.
— Сегодня? — уточнил Ричард, понимая, что второй раз притащить сюда Рокэ может не получиться.
— Да.
— Диагноз? — спросил Ричард.
— Сфеноидит.
Ричард отыскал нужную дверь, постучал, получил согласие на обследование, анкету пациента и ручку. Потом продиктовал Рокэ вопросы и зафиксировал его ответы. Согласие тот заполнил сам. Когда Рокэ поставил размашистую подпись на обоих документах, Ричард отнёс их в кабинет.
— Вас вызывают, — сказал он, вернувшись. — Процедура займёт несколько минут.
Рокэ отдал ему телефон, ключи и исчез за дверью. Ричард остался ждать в коридоре, испытывая облегчение от того, что наконец может немного отдохнуть. Он напомнил себе, что скалы должны быть терпеливыми, а значит, надо воспринимать эра таким, какой он есть, и не злиться. Он нашёл в интернете описание сфеноидита, но понял лишь малую часть.
После того как Рокэ вышел, Ричард заглянул в кабинет — спросить, когда будет готов результат. Узнав, что через сорок пять минут, не раньше, он предложил эру зайти в шаддейную в соседнем здании. Реклама обещала не только шадди, но и картины, где его используют вместо краски — собираясь в клинику, Ричард изучил местность вокруг неё. Рокэ согласился.
— Что вы будете? — спросил Ричард, когда они пришли в кафе и выбрали столик.
— На ваше усмотрение.
Ричард подошёл к витрине, за которой, как потом выяснилось, стоял сам хозяин, и заказал шадди Рокэ, а себе — чай с облепихой. Взял ещё два штруделя без мороженого, решив, что, раз Рокэ болеет, то холодное ему лучше пока не употреблять. Себя он обделил за компанию. Пока напитки и еда остывали, владелец кафе рассказал о картинах, которыми были увешаны стены. Он поведал, что растворимый шадди лучше подходил в качестве краски, чем натуральный, так как давал более насыщенный цвет. Ричард полюбовался пейзажами и портретами людей и зверей, Рокэ тоже как будто слегка оттаял. В кафе они были единственными посетителями — время завтрака уже прошло, а обеденный перерыв ещё не наступил.
— Признайтесь, вы просто хотели сюда попасть, а клиника — всего лишь предлог? — вдруг задал вопрос Рокэ.
Ричард чуть не подавился чаем.
— Нет, монсеньор. Я не знал об этом кафе, пока не записал вас.
— Вы следите за временем, юноша? — спросил Рокэ, когда чашки и тарелки опустели.
Разумеется, Ричард следил! Он взглянул на свои наручные часы, подаренные ещё отцом, хотя последний раз делал это несколько минут назад:
— Нам пора.
На первом этаже клиники они почти нос к носу столкнулись с виконтом Валме. Тот выглядел безупречно — словно собрался на свидание с возлюбленной, а не с медициной.
— Привезли оруженосца? — светским тоном поинтересовался Марсель, обращаясь к Рокэ.
— Да. Сделали ему обследование, теперь идём за результатом, — ответил тот.
У Ричарда чуть челюсть не отвалилась от такого наглого вранья. К счастью, Марсель в тот момент на него не смотрел, и он быстро взял себя в руки.
— Вы будете сегодня вечером у прелестной Марианны? — обратился виконт к Рокэ.
— Возможно.
— Отлично. Значит, увидимся там.
На этом они расстались.
— Вы возьмёте результат? — спросил Рокэ, когда он и Ричард поднялись на второй этаж.
— Да, монсеньор.
Ричард получил диск и распечатку. Рокэ прочитал её и с равнодушным видом произнёс:
— Ничего серьёзного. Вы зря суетились, юноша.
Проверять, свободна ли отоларинголог, пришлось Ричарду.
— Воспаление глубоко в пазухах, — объяснила врач, когда Ричард и Рокэ зашли в кабинет и закрыли за собой дверь. — При обычном осмотре этого не видно.
— Оно лечится? — спросил Ричард с тревогой, которую не смог бы сам себе объяснить. Может, он переживает, что Рокэ разболеется и не будет в состоянии обучать его фехтованию?
— Разумеется. Если не лечить, то заболевание станет хроническим. Схему я вам распишу. Через месяц надо будет сделать повторно компьютерную томографию околоносовых пазух. Запишитесь ближе к дате. Вы антибиотики принимали за последние три месяца? — спросила она, обращаясь уже к одному Рокэ.
— Нет, — ответил Ричард вместо эра, так как тот опять промолчал. — Как насчёт спорта? Герцог Алва прекрасно себя чувствует на тренировках.
— Спорт не противопоказан. Можно вести обычный образ жизни.
— Лечение совместимо с алкоголем? — спросил Ричард.
— Нет. Неделю придётся обойтись без вина и пива — пока идёт приём антибиотика.
Врач распечатала схему лечения и подала её Ричарду. Когда они вышли в коридор, то вид у Рокэ был мрачный. Таким Ричард его ещё не видел. По дороге домой он остановил машину и сбегал в аптеку. У себя в комнате ещё раз перечитал схему лечения и изучил инструкции к препаратам, чтобы объяснить эру, как их принимать. Ричард пошёл с ними к Рокэ — тот был в кабинете.
— Монсеньор, — сказал он, — антибиотик вам назначен дважды в день, так что лучше начать, наверное, завтра с утра. А сегодня мы можем съездить к Звезде Олларии — пока вам ещё можно пить вино. Может, вам завтра уехать на неделю, чтобы не посещать мероприятия и не отказываться от вина? Я готов вас сопровождать, — Ричард предложил это скрепя сердце. Пока Рокэ не выздоровеет, у него вряд ли улучшится настроение, а значит, приятным спутником его не назовёшь. Но эр, сорвавшийся неизвестно куда без своего оруженосца, вызвал бы подозрение у врагов и недоумение у друзей. Единственный, кто может о чём-то догадаться — это Валме, который видел их в клинике. Но вряд ли тот начнёт болтать — он должен Рокэ за Марианну. Эр Август, Наль и Валентин, конечно, потом поинтересуются у Ричарда, где он пропадал, но всегда можно сочинить, что был загружен домашним заданием. — Погоду обещают тёплую и сухую.
— Вижу, вам не терпится отправиться в путешествие за мой счёт, — язвительно изрёк Рокэ. Он хотел сказать что-то ещё, но вместо этого чихнул.
— Будьте здоровы.
— Соберитесь на семь дней, юноша. Хуан снимет нам коттедж под Олларией. Не забудьте инвентарь для тренировок.

Ричард вывел «Сону» во двор. Загружая рюкзак и сумки в её багажник, он увидел, как Рокэ в сопровождении Хуана вышел из дома. Они шли не торопясь. На плече у Рокэ висела гитара в чехле, Хуан нёс вещи.

Анон

Re: ОЭ-фест

1. Вальдмеер. Один из них попал в плен, и противники дарят его другому для сексуальных утех и извращений. Кто будет снизу, воспользуются ли пленником или откомфортят, на выбор автора.

3. Гетеро изнасилование с любым/любыми из положительных персонажей канона. Без жести, ачетакова. В зависимости от статуса дамы потом или заплатить или кхм... позаботится

Вальдмеер, джен/гет, немного дарк!Вальдес, фем!Кальдмеер, PG-13

▼предупреждение⬍

упоминание нон-кона ОЖП

Часть 3/6
1150 слов

▼Скрытый текст⬍

Следующие два дня Вальдес вообще боится встретиться с Улой. Вот так невзначай залюбуется ее руками или глазами, и что потом? В ящике секретера молчаливым напоминанием лежат ее косы. Выбросить их кажется кощунством, оставить себе — непозволительной роскошью. Вальдес иногда смотрит на них, но не прикасается. Все мечты об этих волосах не его подушке осыпались пеплом, от них на языке горчит.

Посыл капитана Кальдмеера вполне прозрачен. Ей настолько отвратительно внимание Вальдеса, что она сделает все, лишь бы быть от него подальше. Она, пленная, бесправная и беззащитная здесь, живущая в относительной безопасности только его, Вальдеса, прихотью, не боится бросить ему вызов. Это не может не вызывать уважения, да и Вальдес всегда превыше всех достоинств ценил смелость. Теперь... он хочет ее еще больше. Всю, полностью. Хочет, чтобы она тоже посмотрела на него с восхищением, как он смотрит на нее.

Вальдес безрадостно смеется, пугая Луиджи, когда вдруг понимает, что, наверное, впервые хочет кому-то понравиться. Он, никогда не знавший отказов, никогда не интересовавшийся чьим-либо мнением о себе.

По-хорошему, ее бы оставить в покое. Не мучить своим присутствием, позволить закрыться в комнатах и ждать весны, с которой начнутся переговоры. Отправить потом, всеми правдами и неправдами, в Дриксен. Не хочется. Но весна еще далеко, и Вальдес легкомысленно решает, что все еще может измениться. А пока он чувствует себя слишком эгоистичным, чтобы самому отказаться от капитана Кальдмеера.

Он стучит в дверь четыре раза ждет. Йозефина отпирает дверь и впускает его, тут же скрываясь в тени. Вальдес, одевшийся на встречу как можно более аккуратно, и даже зачесавший свою буйную шевелюру в хвост, чувствует волнение.

— Госпожа капитан, — обращается он официально. Впервые как к равному. Ула, сидящая в кресле у окна, поднимается навстречу. — Я бы хотел поговорить с вами.

— Прошу вас, присаживайтесь, — прохладно говорит она, как будто они просто знакомые, встретившиеся где-то на приеме.

Неровно обрезанные прядки падают ей на лоб, делая вдруг моложе и хрупче. Вальдес сжимает зубы. Наверняка это рыженькая обстригала косы, орудуя маленькими дамскими ножницами, которые Вальдес позволил принести пленницам. Надо бы вызвать куафера...

— Если можно, я хотел бы поговорить наедине, — просьба после всего произошедшего может насторожить, но Вальдесу, который пытается быть сегодня искренним, не хочется, чтобы у разговора был свидетель.

Ула смотрит на рыженькую, та вскидывается, но под тяжелым взглядом сникает. Конечно, капитан Кальдмеер не может показать слабость перед своим тюремщиком, Вальдес не ошибся. А может, это лишь от того, что прекрасно понимает стоимость этих «просьб». Вальдесу не уверить ее в том, что она могла бы отказать. Хотя на самом деле она — могла бы.

— Подожди за дверью, — говорит Ула. Дожидается, пока та выходит, продолжает. — Можете говорить свободно.

Вальдес опускается в кресло. Оно всегда казалось удобным, но теперь почему-то прекрасно чувствуется, что набивка скомкалась, а пружины готовы порвать ткань. Прежде чем начать, он смотрит на руки Улы. Выше взгляд не поднимается. Кисти у нее небольшие, но широкие, таким доставалось много работы. Кожа сухая, растрескавшаяся, на пальцах мозоли — руки моряка, не женщины. Лежат они спокойно, расслабленно. Ула прекрасно контролирует себя.

— Я знаю, что вы обо мне думаете, и прекрасно понял, что вы хотели сказать вашим... подарком, — говорит он тихо. — Я же... Вы умеете вызывать уважение. И не только. Зачем я пришел... Весной будут переговоры. Я не могу ничего вам обещать наверняка, но те из «ведьм», кто доживут до весны, могут быть обменены, особенно, если вас потребуют обратно. Если ваши будут знать, что вы живы. Это... можно устроить.

Он поднимает глаза. Ула подбирается, смотрит цепко, внимательно. Он дает надежду, он обещает невозможное, и теперь она ожидает продолжения, где он расскажет, чем нужно заплатить за этот шанс на свободу.

Вальдес знает, что она уже представила и что ожидает услышать. И, самое страшное, знает, что она согласится. Ради Йозефины, ради других «морских ведьм». Он пытается улыбнуться, но челюсть сводит и получается кривой оскал.

— Очень щедрое предложение, — говорит капитан Кальдмеер, помолчав. — Полагаю, не бесплатное?

— Нет, — отвечает Вальдес, смотрит на ее руки снова. В глаза не хочет. — В ответ вы соглашаетесь проводить со мной три часа каждый день. Добровольно, без права отказа и так, как я захочу.

В тишине комнаты становится слышен звук ветра за окном.

— Я принимаю ваше предложение, — спокойно и сухо говорит Ула после долгих-долгих минут молчания, а может быть, лишь секунд, и это просто Вальдесу кажется, что они тянутся как годы. — Полагаю, вы хотите получить свою часть сделки немедленно?

Ее руки, кажется, тянутся к застежке воротника и Вальдес поспешно вскакивает из кресла.

— Завтра, договор начинает действовать завтра, — выпаливает он. — Я заранее пошлю вас предупредить о времени, когда вы мне понадобитесь.

— Хорошо, — просто говорит она.

Вальдес вылетает за дверь, скомкано попрощавшись и едва не сбивает с ног рыженькую, которая, конечно, пыталась подслушивать через замочную скважину.

Ночь Вальдес пьет. А утром, помятый, идет встречать Юлиану, которая, как и обещала в доставленном накануне письме, прибывает на рассвете.

— Несносный мальчишка, — всплескивает она руками, притягивает к себе, заставляет склониться ниже, прихватив за вихры. Так она звала его еще когда он был ребенком, а она — лишь чуть старше. От этого становится тепло и неловко.

— Ну тетушка! — возмущается Вальдес, когда его прихватывают за ухо. Видимо, но один он вспомнил те «благословенные» времена детства.

— Это за то, что даже не написал, как зовут твою супругу! Подумать только, я столько лет старалась, столько надеялась, знакомила тебя с лучшими девушками города, а ты! — она всхлипывает, и обхватывает его руками. Теплая, родная, Вальдес замирает. — Я рада, я очень рада, — всхлипывает она.

Это слишком много для Вальдеса, но вырваться удается не сразу. Только пообещав, что во время обеда она сможет познакомиться с его супругой, а до тех пор ей стоит привести себя в порядок с дороги и, конечно, проинспектировать кухню, он может, наконец, сбежать.

Дом наполняется жизнью, когда приезжает Юлиана. Конечно, у Вальдеса всегда кто-то гостит, но никто не может оказываться в стольких местах одновременно. Голос тетушки слышится даже сквозь закрытые двери.

За час до полудня Вальдес приходит к Уле.

— Вы понадобитесь мне сегодня. Наденьте что-то подходящее и спускайтесь к обеду. Приехала моя тетушка, о которой я вам говорил, и она, учтите, ради счастья лицезреть мою супругу проделала долгий путь. Так что это как раз минимум на три часа, — он зацепляется взглядом за так и лежащий на столике браслет. — И наденьте все же это, — добавляет Вальдес.

— Хорошо, я надену, — взгляд у капитана Кальдмеера задумчивый.

Когда Ула заходит в столовую, Вальдес не смотрит на дверь, но по тому, как Юлиана вдруг замолкает на полуслове и замирает, безошибочно определяет, что это она.

Капитан Кальдмеер, в своем иссиня-черном, украшенным серебром и заштопанном в месте ранения мундире, безусловно, впечатляет. Короткие волосы аккуратно уложены ото лба. На запястье, прямо поверх рукава, защелкнут браслет. Солнце играет на изумрудах, они не идут к цвету мундира.

Ула вытягивается перед Юлианой, по-военному склоняет голову:
— Капитан Ула Кальдмеер, Западный флот Кесарии Дриксен.

Отредактировано (2023-04-23 22:35:35)

Анон

Re: ОЭ-фест

1. Приддоньяк. Кроссдрессинг. Валентин надевает платье/корсет и чулки. Обоснуй любой, рейтинг любой, жанр любой.

Не особо графичный рейтинг, АУ в каноне, всратообоснуй передает привет рассказу "Медные буки".

▼около 3к⬍

Волосы подобраны так, чтобы пряди скрывали виски и уходили под серебряную сетку. Арно знает, что они на деле немногим ниже плеч, но мастерство камеристки заставляет верить, что переплетенные, украшенные мелкими камнями нити оттягивает вес. Накладка?.. Да какая, к Леворукому, разница!

Взгляд опускается ниже: шею скрывает высокий, отделанный кружевом воротник. Наверняка оторочка колет кожу, и если слегка оттянуть край, то найдется красноватый след, но — нет, нельзя, не время. До поры он весь глаза, а руки пойдут в ход после. Воротник должен прятать выступ на шее на случай неосторожного поворота головы, хотя первоначальная сцена была задумана так, чтобы главный ее артист оставался к единственному зрителю спиной.

Спиной, несомненно, слишком широкой, чтобы сойти за женскую, но от этого делается лишь жарче — от контраста и от осознания, что шнуровку можно расслабить, что на теле непременно отпечатались полосы там, где впивается китовый ус. У Арно перехватывает дыхание, но даже для слов неподходящий миг, оставшись один на один с воображением, он бы дал себе волю, но сейчас — мгновение ложной пристойности. Обманчивой игры в соблюдение призрачных рамок.

Верхняя юбка, темно-синяя, как небо в сумерки, цвет строгий и сдержанный, цвет не для девицы — для дамы, скованной обязательствами. Если, спешат в голове Арно сумбурные, сбивчивые мысли, дама носит браслет, он будет умолять об адюльтере. Может, она несчастна? Может, ее никогда не любили, и она станет ловить каждое его ласковое слово, подаваться навстречу любому нежному касанию?

Все это, он знает, выдумка, но она волнует и горячит и без того готовый распалиться разум. Не во всем и не всегда есть место логике, и когда она уступает порыву, искусственные барьеры сыпятся.

Темный подол касается пола, и в белом дневном свете переливается шитье. Рук не разглядеть, но Арно знает, что на одной из них серебряный с тиснением браслет.

Тишина не угнетает — напротив, она полна ожидания и обещает всплеск. Когда желание, неудержимое и искреннее, польется через край. И все же Арно рушит молчание, потому как терпеть — не его добродетель, и нечего притворяться, что он вдруг заимел выдержку.

— Сударыня, — произносит он, продолжая безобидную ложь, — обернитесь ко мне, иначе я не могу разгадать, отчего вы так холодны.

Меж слов пробивается смех, но не от веселья, а от собственной головокружительной храбрости. Арно замирает, как бывает в мимолетные доли секунды когда уже выпущенный выстрел еще не достиг цели, задерживает дыхание, чтобы дождаться светлого взгляда. Серьезного, однако ловящего отражения его, Арно, азарта, вызова и жара.

***

Замок окружен серой водой, и Арно размышляет, замерзает ли она в зиму, или же теплые источники не дают схватиться льду. Кан неуверенно ступает на доски наплавного моста: суша нравится ему куда больше, ну так что поделать!.. Арно сам навязал другу свое общество, так не отступать же теперь.

Шестерых солдат, что они взяли себе в сопровождение, он оставил в ближайшей деревне, которая отстоит от замка хорны на две; озерный Альт-Вельдер сам по себе, ничему не принадлежит и ни к чему не близко. Одинокая марагонская диковина. Плоты скреплены надежно, и Кан привыкает, его шаг делается ровным, а уши больше не жмутся к голове. Арно жаль, что он приехал один, но таково было условие: Валентин не объяснился, лишь сказал, что должен появиться в замке в темноте. Звучало сказочно и опасно, и Арно взялся было расспросить, но Валентин лишь качнул головой.

— Ты поймешь, — обронил он, — но так нужно. Мне не стоит привлекать лишнего внимания.

— Разве можно незамеченным въехать в укрепленный Альт-Вельдер? — полюбопытствовал Арно, но Валентин лишь повел плечом и надел шляпу. Колыхнулось лиловое перо. За окнами постоялого двора сгущалась темнота, и Арно пообещал, что выждет ночь и полдня.

Ночь и полдня минули, и вот он подъезжает к воротам. Ждут ли его? Арно прикладывает ко лбу ладонь, чтоб не слепило белое небо: флаги чуть приспущены. Однако стоит приблизиться к воротам, те тяжело отворяются, заставляя Кана прибавить шагу — тот чует близость людей. Арно окидывает взглядом встречающих и замечает графа Гирке: в камзоле вместо мундира он кажется моложе и мягче. Арно запоздало соображает, что тому, должно быть, не больше тридцати.

— Мы рады видеть вас в Альт-Вельдере, виконт, — произносит тот, когда Арно подъезжает и спешивается.

Рядом с Гирке слуги, но нет ни хозяйки, ни Валентина. Это разжигает любопытство. Гирке спокоен, даже будто бы рад, а значит, ничего дурного не случилось. Может, это традиция, что только владелец замка выходит к гостям?

— Вы поправились, — улыбается Арно, — Ариго ждет вас как целую армию, а то и больше!

— Вскорости, — отзывается Гирке, — я непременно вернусь на службу. Вновь благодарю, я обязан вам жизнью.

— Пустое! — отмахивается Арно. Он офицер и иначе бы не смог, похвала кажется несправедливой, и от нее теплеют щеки. — А графиня?..

Гирке дергает плечом в жесте, который Арно трактует как беспокойство.

— Вас примут, — смутно объясняет хозяин, — и все до вас донесут.

Арно чувствует себя дураком, будто ему десять, а Ли и Эмиль, приехавшие в отпуск, болтают о столичных делах с матерью. Он хмурится, соглашается, хотя и едва понимает с чем, и замечает вслух, что Альт-Вельдер — удивительное место.

— Вы не представляете, насколько правы, виконт, — произносит Гирке, когда перед ними раскрывают замковые двери.

***

— Дверь? — выдыхает Арно.

— Заперта, — подтверждает Валентин, и голос у него севший и беспокойный.

Он перебирает в длинных пальцах вышитый платок, но ни полутень, ни тонкий слой пудры не могут скрыть тронувшей скулы краски. И кончики ушей: так они спрятаны под волосами, а сейчас Арно видит и изгиб раковины, и нежные мочки. В девичьих и женских обычно покачиваются серьги или хотя бы ощущаются отверстия, а эти нетронуты, и больше всего Арно хочется прижаться к ним губами.

И с чего бы отказывать себе в этом желании?

В несколько шагов он преодолевает разделяющее их расстояние. Шаг, другой — и они лицом к лицу, Арно различает краску на тонких бровях и ресницах, видит блестящий розовый след на узких, обычно бесцветных губах, вбирает в легкие воздуха, чтобы решиться — и его опережают. Его рот накрывает ртом Валентина, требовательно, ничуть не пытаясь отыгрывать роль до конца... Впрочем, тому лучше знать, что уместно в этих покоях, но Арно отвечает. Кладет руки на спрятанную под корсажем талию, толкается языком, чуть поворачивает голову, чтобы они оказались еще ближе, и тогда Валентин прижимается к нему. Грудь к груди, а ниже — слои юбок, при мысли о которых возбуждение из намека делается осязаемым и настоящим. Валентин обхватывает его лицо ладонями, и Арно позволяет себе больше: скрещивает руки у него на пояснице, гладит по спине, сражаясь с поспешностью, и стоит им отстраниться, выпускает на волю слова, которые, кажется, копились в нем столько месяцев:

— И как я раньше... И почему не?.. Нет, должен же я все-таки сказать, как есть... — Он переводит дух, ловит едва заметное движение век и все же выдает: — Если госпожа не желает пересекать опасную границу, я готов прижать к сердцу ее платок и ждать нового свидания!

Конечно, это означает «я схожу по тебе с ума», конечно, он говорит «согласись, и я буду осыпать тебя поцелуями», конечно, он имеет в виду «если ты хочешь по-другому — то будет так, как ты просишь». Но в доказательство прозвучавших слов Арно находит кисти Валентина и вынимает платок. Белоснежный, с вышитой лиловой монограммой — отчего-то его, не графини.

— Арно, — голос Валентина словно звучит ниже, — продолжай. Границы, полагаю, были иллюзорны, а теперь вовсе рассеялись. Как морок.

Арно наконец трогает спрятанную тканью шею, касается острого подбородка, вновь возвращается к плечам, ощупывает их разворот, который привык видеть в сорочке или колете, ведет к пальцам и натыкается на браслет.

— Это же не?..

— Это не сестры, — подтверждает Валентин. — И вовсе не обручальный, пусть и похож.

Арно прижимается к серебру губами, и в этом чудится какой-то новый смысл. После — целует кожу на тыльной стороне ладони. Ноздри трогает слабый цветочный запах, и от этого фантазия немедленно начинает воссоздавать картинки: как наутро причесывали Валентина, как собирали, как облачали в нижние сорочки, юбки... Должно ли от этого так разом сжиматься сердце и наливаться тяжестью внизу живота? Да, несомненно.

Валентин медленно, будто напоказ поднимает руки, чтобы распустить волосы, но Арно перехватывает его за запястья.

— Оставь, — просит он, — хотя бы пока.

Валентин кивает, принимая правила. Арно чувствует его руки на своих бедрах, горячие и ищущие, и в ответ гладит стянутую корсетом грудь, воображая волнительный, но ничуть не женственный изгиб.

***

Гирке наливает ему вина. Они в хозяйском кабинете — Арно с любопытством оглядывает комнату. Старая темная мебель, тяжелая и монументальная, все в замке говорит о прошлом, хотя ему рассказали и о последних перестройках, и о башне, что построили всего-то лет сто назад. Белое вино на вкус Арно сладковато, да и он, признаться, отобедал бы с дороги, но Гирке чего-то ждет. И Арно ждет вместе с ним.

— Мой шурин говорил, что вы... не страдаете излишней зашоренностью. Мне, признаться, сложно судить, ведь мы с вами едва ли беседовали наедине.

— Уж не знаю, — смеется Арно, — что полковник вкладывает в эту самую зашоренность. Хотя, наверное, именно из-за нее мы начали с ссоры, так что тут мне польстили.

— Ничуть, — раздается позади, и Арно ругает себя, как же это он упустил!

За Валентином затворяется потайная дверца. И, поймав молчаливый вопрос, тот разъясняет:

— Мне не стоит бродить по переходам замка сегодня.

— Что же, — роняет Гирке, — пора рассказать гостю?

Валентин принимает бокал и начинает говорить. Он, как и всегда, осторожно выбирает слова, но Арно к его велеречивости привык и теперь легко извлекает из нее подлинные смыслы.

Графиня Гирке — в долгожданной тягости, Арно открывает было рот, чтоб брякнуть положенные поздравления, но его останавливают жестом. Итак, она — нескоро — должна подарить мужу дитя и дни назад перебралась в Васспард, однако... О, вот оно что. Валентин говорит о второй сестре скупо, но лицо его, и обычно спокойное, вовсе леденеет. Гирке трет хрустальную ножку бокала, и в этом Арно читает больше: графиня Борн — та еще история. Он понимает.

— ...ее перевезут в Гирке, поскольку граф Гирке — мой дядя Штефан, прошу прощения за путаницу с именами — скончался, а имение к Августу не перешло, и им, как и Васспардом, владею я. Однако мы хотели бы, чтобы графиня Борн осталась в неведении относительно положения сестры, потому как, — родичи переглядываются, — она уверяет, что способна причинить родной крови вред издалека. Полагаю это глупостью и свидетельством ее глубокого... нездоровья, однако...

— Нет нужды рисковать, — мягко перебивает того Гирке, — если можно не искать неприятностей.

Арно вдруг с необычайной ясностью понимает, как Гирке ждал, что все сложится. Становится неловко, будто выпало подглядеть в замочную скважину за чужой семейной близостью. Но Гирке опасается, а Валентин — нет, но принимает беспокойство.

— Итак, графиня Борн должна быть уверена, что, уезжая, оставила сестру в Альт-Вельдере. Подошла бы любая дама сходного роста и телосложения, но, — Валентин поджимает губы, — эта женщина уверяет, что чует кровь волн. И распознает подлог.

Арно угадывает в интонациях друга, что тот не видит в этом ни крупицы смысла. Что нет для него никакой крови волн, но счастье сестры и ее супруга, похоже, слишком хрупкое, чтобы он настаивал на своем до конца. Арно становится разом любопытно и немного жутко: он будто попал в алатскую сказку, только обставленную на северный манер.

— И на один день мне предстоит занять место графини Гирке, — роняет Валентин. — Сесть в ее любимое кресло, чтобы графиня Борн, проходя своими обычными дорожками, увидела бы ее в окне. И избегать встречи лицом к лицу. Надеюсь, поза и стекло будут в силах скрыть... несомненные различия. Готов выслушать твое удивление, Арно.

Валентин глядит не на него — на корешки книг, на чернильницу, на золотистые кисти штор. Арно не удивлен — он ошарашен, восхищен и уверен, что таких историй с ним еще не приключалось.

***

Когда Валентин принимается расстегивать его мундир, Арно понимает — и правда, отчего он сам не сообразил? Он с готовностью высвобождает руки из рукавов, слышит, как пуговицы ударяются об пол. Руки Валентина выдергивают сорочку из-под пояса штанов, и длинные ладони оказываются на животе. Потом скользят выше, задевая соски, и снова опускаются, не забывая, кажется, ни доли бье. Там, где они коснулись, становится зябко от контраста.

Арно выпутывается из сорочки. Они столько раз видели друг друга обнаженными, но сейчас все иначе, острее и ярче. Арно замечает, как обычно прозрачный взгляд Валентина мутнеет, и хочется думать, что это встречное желание. Что его хотят так же сильно, как и он, что линии его торса и груди заставляют Валентина сглатывать слюну. Ни опытные дамы, ни неискушенные девицы так не глядят, они опускают взор и играют намеками. Даже развязные подруги в борделях хранят память о давней скромности, но в том, как Валентин отзывается на новый поцелуй, нет от нее ни следа.

— Сударыня, — дыхание перехватывает, — ничто не будет прежним, если мы не остановимся.

— А ты хочешь, — Валентин целует его за ухом, — хочешь остановиться?

Никогда, никогда. Арно находит шнуровку на спине и тянет на пробу. Тугой узел не поддается, и Валентин, еще раз на миг прижавшись губами к губам, разворачивается. Перед глазами снова его затянутая в темно-синий бархат спина, и сперва Арно расслабляет ворот. Белая шея обнажается, и у самой границы, где оканчивается серебристая сетка, действительно розовый след от кружевной оторочки. Арно ведет по нему языком и слышит стон, который требует продолжать и не медлить.

Возбуждение уже едва ли не болезненно, и Арно трется пахом, вжимаясь, хотя бессчетные слои ткани почти не дают ощутить сокрытое под ними тело.

— Развяжи, — командует Валентин, и Арно вцепляется в тугой узел. Когда тот поддается, расслабляет шнуровку, дергая пальцами у прорезей. Выходит ловко, потому что знакомо с первой девицы, и все же бесконечно иначе, ведь под платьем и нижней сорочкой — гибкое мужское тело. Сильное, с красиво очерченными лопатками и худыми ногами. С выступающим кадыком, ровной грудью...

Арно тянет и шнуровку на штанах, чтобы все-таки запустить ладонь под исподнее, на котором уже наверняка влажный след. Еще недолго — и будет семя, словно он мальчишка, впервые увидевший груди крестьянской девчонки. Арно стискивает член, надеясь, что протянет еще немного. Впрочем, много ли надо, чтобы распалиться заново?..

— Что за место этот ваш Альт-Вельдер, — шепчет он в шею Валентина и обхватывая его поперек.

— Винишь во всем стены? — Валентин откидывает голову ему на плечо.

— Не виню, — хочется смеяться, недавняя игра почти позабыта, потому что придерживаться роли, когда тело полыхает от возбуждения, совсем не просто. — Благодарю. Кто бы мог подумать!..

С расслабленным корсетом Валентин дышит глубже и чаще, и стоит бы снять это дивное тяжелое платье, но — Арно ведет по мягкой ткани и понимает, что нет, ему не хочется расставаться со зрелищем.

Одной рукой он гладит Валентина по спине и предплечьям, а второй двигает по стволу кулаком. Валентин опирается о бюро, несколько прядей все же выбились из-под сетки, и именно это заново окунает Арно в осознание происходящего. Он частит какую-то чепуху, все ждет, что его перебьют, но Валентин дожидается, когда он переводит дух, и произносит:

— Не верю, что тебе с твоим пылом ни разу не довелось вздернуть юбки горничной. Мне нужно попросить?

***

Окна гостиной выходят в сад, и Арно то и дело бросает на кусты и дорожки беспокойные взгляды. Женщина, что должна там появиться, была женой Карла Борна и, если не лгут, любила его до безумия. Буквально. Мысль эта, однако, не злит и не пугает: от нее внутри плещется незнакомая тоска, которую Арно считает чужой. Не своей. Он слишком плохо помнит отца, чтобы играть в обвинителя, и слишком дорожит мгновением, чтобы копаться в прошлом.

Ли сказал бы, что он бежит правды — ну и пусть говорит. Еще немного, и Арно вовсе перестанет его слушать.

Вместо этого куда занятнее думать о человеке, что сидит в кресле спиной к окну. Арно заставляет себя не глазеть слишком сильно, но неловкость, замешанная на неудержимом восторге, все не отступает. Арно спрашивает, смог ли он сам бы нацепить женские тряпки, и решает, что ради шутки — отчего нет? Офицерские розыгрыши бывают всякого толка, и выпросить у маркитанток покрупнее какое старье, а потом подначить товарищей на спор, звучит как презабавное развлечение. Однако здесь что-то другое. В том, как мягко Валентин опускает на блюдце чашку, как листает книгу — похоже, он стремится повторить сестру, и если так, то она не может не быть самой прекрасной женщиной в Талиге. Арно улавливает опасное направление своей мысли и спешно обращается к графу Гирке. Тот разом сбит с толку и серьезен. Он тоже тревожно смотрит в сад, ожидая.

— Я слышал, — Арно с трудом выдумывает тему для светского разговора, — что вы когда-то служили у маркиза Ноймара?

— Это так, — Гирке с готовностью подхватывает.

Валентин молчит и читает. Арно, если честно, глянул бы на вышивание в его пальцах, но тот, должно быть, решил, что это слишком. Или же графиня Гирке не любит рукоделия? Мать вот не терпит, но с ее зрением, пожалуй, и не разобрать всех этих стежков и иголок. Каждый шорох страницы заставляет чуть скосить глаза.

«Ну же, — ведет Арно с собой молчаливый спор. — Решай, что думаешь и как к этому относишься». Арно понимает, что ему нравится: и нежный запах, и прическа, и тяжелый подол, но более всего удивительное сочетание запретности и несомненной правильности происходящего. Валентин красив, но мало ли в Талиге красивых офицеров и дворян, дело не в этом, а в том...

Граф Гирке неожиданно замолкает, и Арно резко поворачивает голову. У него, в отличие от матери, острый глаз, и потому он уверен: женщина красива и очень похожа на брата. Вернее, он — на нее. Она запахивает отороченный мехом плащ, замирает на дорожке, и Арно кажется, что ее серый взгляд направлен не на Валентина, не на Гирке — на него. Что она безмолвно говорит с ним, с Арно Савиньяком, который жив, хотя должен быть мертв уже двенадцать лет. Кажется, Габриэла Борн улыбается, а потом пожимает плечами и отворачивается. Исчезает за зеленой изгородью в той части, где, как сообщили Арно, таится озерный лабиринт.

— Вечером я увезу ее, — говорит Гирке, и Арно понимает, что для того беда миновала.

Валентин неосторожно выпускает книгу, но в гостиной нет слуг, которые бы тут же взялись поднять, и Арно отчего-то бросается, чтобы помочь. Опускается у ног и кладет том Валентину на колени, спрятанные под темно-синим бархатом.

— Полагаю, нам стоит дождаться, когда вы отбудете, — произносит Валентин, обращаясь к Гирке, но смотря при этом на Арно. — Прежде чем я смогу... вернуться в привычное облачение.

«Не нужно, — проносится в голове Арно, — оставь, хотя бы ненадолго». Он понимает, что так и застыл у кресла, опираясь на колено.

***

Под верхней юбкой, плотной, множество светлых и легких, и самая нижняя — от вышитой сорочки. Арно перебирает их, но одна все норовит выскользнуть, и приходится наклониться, чтоб подхватить невесомый подол. Арно тянется к краю ткани, цепляет пальцами и открывает лодыжку: Валентин успел скинуть текстильные домашние туфли и теперь стоит на полу в чулках.

Молочные, очень тонкие, они неплотно обнимают стопу и стремятся вверх — Арно дергает юбку еще чуть выше. По прозрачному, как туман, шелку идет цветочная лиловая вышивка, искусная гладь, то, что и положено носить урожденной герцогине!.. Окруженные нежной листвой бутоны цепляются друг за друга, вьются все дальше, и Арно не сдерживается: падает на колени и прижимается щекой. Сперва к голени, где под тканью все равно угадывается привычный к седлу шенкель, потом — к колену, острому, выпирающему, но от шелка, от сладковатого запаха, от спрятанных под юбками цветов в голове ни осколка здравости. Только наслаждение и жар.

— Что... — спрашивает было Валентин, но Арно прижимается губами ко внутренней стороне колена, где ткань идет складкой, и слово обрывается вздохом, волнующим и многозначным.

Поцелуи добираются до подвязки, которая обнимает бедро. Арно тянет ее зубами, аккуратно, но ощутимо. Прихватывает и светлую кожу, а потом все же вскакивает на ноги, чтоб собрать ворох юбок у талии.

— Вышивка, — говорит он, чтобы не молчать, — до чего же хороша!

— Слишком хороша, чтобы носить под армейскими сапогами, — отзывается Валентин. Сейчас он вовсе не бледен, над губой выступил пот. — Но, возможно, сгодится для вечера наедине.

Юбки мешают, их бесконечно много, и все они норовят развалиться, рассыпаться кружевом, но Валентин придерживает их у боков, и от этого вызывающего движения Арно срывается. Он трется членом о светлые ягодицы, просовывает меж, чтоб ощутить близость. На все остальное у них найдется время, а сейчас пусть так, бесхитростно. Валентин ответно прижимается к нему, и Арно обхватывает его ладонью, пытаясь хоть как-то согласовать рваный ритм их движений. Он изливается первый: капли попадают на бедра Валентина, на ворох ткани, на пальцы. Валентин требует не сдерживаться, Арно стискивает его член сильнее, крепче, наращивает скорость, пока тот не пачкает семенем нижнюю сорочку и его, Арно, ладонь.

От этого едва не встает второй раз.

Юбки ниспадают, вновь пряча длинные ноги. На полу лежит платок с лиловыми вышитыми буквами, но Арно понимает, что не коснется его, пока не вытрет обо что-нибудь руки. А после, когда придет пора уезжать, спросит, разрешает ли ему обладатель носить его за пазухой черно-белого мундира.

Валентин убирает с влажного лба прилипшие волосы, и осторожное движение его губ можно принять за улыбку.

Анон

Re: ОЭ-фест

2. Урофилия как самостоятельный кинк или как часть любовной игры. Персонажи любые. Не нон-кон, не реальное унижение (игровое можно, без унижения тоже можно). Персонажи любые.

ПВП, обоснуя нет, предыстории нет, только ебля

▼ Эмиль/Лионель, урофагия⬍

Ли мечется по постели, изможденный, усталый… заебанный. Эмилю почти стыдно, почти неловко, и невозможно хорошо. Он ласкает пальцами растраханную, натруженную дырку, вылизывает бедра от паха к коленям, трется лицом об опавший член, едва-едва прикусывает кожицу на мошонке, и сам стонет не тише Ли.

Не то чтобы Эмиль хоть когда-то задумывался о том, как Ли умеет давать. Не то чтобы он хоть когда-нибудь думал, как Ли ему даст. Мечтал — да. Хотел — очень. Но никогда не допускал мысль, что так может быть. Что Ли, совершенный, выдержанный, застегнутый на все пуговицы, просто разведет перед ним колени и скажет: “возьми”, после чего персональное небо Эмиля упадет ему на голову, и останется только благоговеть и подчиниться. Оглушенно. Счастливо. Самозабвенно.

Ли охуенно подмахивает. И так же охуенно орет и скулит, царапает, кусается, извивается на члене, требуя больше. Ли совершенен весь и делает совершенно — все. И требует еще и еще, хотя излился уже не раз, и не два, и не… Эмиль не считает, втрахивая брата в кровать, насаживая на себя, сгибая почти пополам задницей кверху, как не позволял себе с последними шлюхами…

Длинные ноги на плечах, блядская дорожка волос от паха вверх по животу, пальцы, цепляющиеся за простыни, бессмысленный взгляд и жалобные стоны — Эмиль готов молиться всему этому, как святыне, и делать, делать хорошо. Так, чтобы Ли забыл себя, чтобы потерялся в наслаждении с головой, забыл всех, кто был до, чтобы принадлежал только ему — Эмилю.

Всего слишком много, слишком сильно, так хорошо, что почти больно. А Ли — не почти. И Эмиль добавляет смазки и продолжает. Дальше, больше, сильнее, стараясь сделать как надо. И обмякший член не мешает Ли крутить задницей, подставляясь, ахать и стонать. Если бы мог, если бы Ли — хотел, Эмиль бы запихал в него руку целиком и трахал кулаком (не то чтобы ему приходилось делать это больше пары раз, но…) — для Ли он бы постарался все сделать идеально.

Хочется снова вставить ему: резко, сильно, на всю длину. Но членом сейчас не надо, и сам Эмиль тоже устал. Он додрочит потом, после того, как Ли изогнется всем телом, закричит, сжимаясь в сладкой судороге (так сегодня уже было, и было прекрасно), не изольется — уже нечем — но испытает то удовольствие, по грани которого скользит, не в силах… Обессиленный.

А сейчас надо  — два пальца на две фаланги, неглубоко, ритмично, аккуратно, выглаживая, надавливая на упругое и напряженное место внутри незатейливыми движениями. Ли почти замирает, только дрожит и явно движется к разрядке.

У Эмиля затекает рука, но прерывистые стоны, короткие движение бедер на каждое касание пальцев понукают продолжать. Он обхватывает обмякший член губами почти инстинктивно, ласкает языком, сейчас можно взять всю длину, не давясь. Ли кричит в голос, подбрасывает бедра вверх, чтобы тут же насадиться на пальцы. Эмиль сбивается, прижимает Ли поперек живота свободной рукой. А тот раздвигает ноги шире, и от его беспомощности и податливости, от его нужды накрывает, словно лавиной. Член во рту мягок, но Ли мелко толкается, насколько выходит, цепляется за волосы Эмиля. Ему хорошо, и Эмилю хорошо вместе с ним. Чем бы все ни закончилось, сейчас это прекрасно. И он стонет протяжно, продолжая ласкать Ли внутри.

Когда мышцы сжимаются на пальцах, плотно сдавливая, Ли срывается на скулеж и лепет, умоляя не останавливаться, и его “я сейчас” прокатывается по позвоночнику огнем. Эмиль сдавливает мягкую плоть губами, вбирает всю длину, так что они утыкаются в кожу, сминая жесткие волоски, двигает пальцами, ускоряясь, давит пальцами вверх, предчувствуя скорую разрядку. Он не может сказать “давай же”, “быстрее”, “хороший мой”, “кончи для меня” — все те банальности и пошлости, что подстегивают, когда ты на грани. Он сосет почти яростно, почти прикусывая мягкую плоть, ожидая, как она нальется кровью, отвердеет, не давая вдохнуть, затыкая горло, и от этого ощущения теряется сам, давит пальцами сильнее, быстрее, словно требуя излиться, отдаться до конца, всем собой.

Ли тянет его за волосы, что-то лепечет истово и жалобно, пытается соскочить с пальцев, терзающих его нутро, выгибается со стоном, слишком тонким, всплескивает руками с длинным блаженным “Да!”

Эмиль удерживает его, придавливает, но уже не ласкает — так сильно Ли сжимает его пальцы. И сглатывает инстинктивно то, что заполняет его рот так обильно и незнакомо, почти без вкуса, заставляя захлебываться. И продолжает глотать раз за разом, просто чтоб не захлебнуться, почти давясь. В его мозгу разливается пустота, не дающая отпрянуть, просто понять... Ли содрогается в его руках, сжимается на пальцах как никогда сильно, кричит в голос и продолжает изливаться. Он тянет Эмиля за волосы уже не в попытке толкнуться глубже, а просто так. Его трясет. И Эмиля тоже трясет. От вкуса, заполняющего рот, от запаха, и он все же давится на очередном глотке, и теплая жидкость стекает по подбородку… слов этому он подобрать не может, просто продолжает глотать,  все так же удерживая Ли на месте, не давая вывернуться.
В голове Эмиля блаженно пусто: ни отвращения, ни протеста, только бесконечное изумление происходящему, и осознание того, что это он сейчас мягко отстраняется, выпуская все еще мягкий (еще бы) член изо рта, придерживая рукой, прижимается щекой к головке, все еще сочящейся уже почти иссякшей струйкой, кладет голову Ли на бедра и стонет, бездумно.

Ли обмякает, успокаивается, перебирает Эмилю волосы, гладит по влажной щеке, отдергивает пальцы, аккуратно поводит бедрами, соскальзывая с пальцев, удивленно и тихо ахает. Эмиль чуть запрокидывает голову и смотрит, как брат, словно в трансе, касается пальцев языком, как у него меняется выражение лица, и это совершенно неописуемо, и невообразимо. Ли прижимает ладонь ко рту, и глаза у него невозможно огромные.  Они смотрят друг другу в глаза, не отрываясь, молча.

Кажется, они оба в ужасе. Эмиль перехватывает Ли за бедра, медленно проходится языком по члену, ласкает мошонку, лижет бедро, чувствует как напрягается Ли, его руку у себя в волосах, пальцы сжимаются в крепкой хватке.

Эмиль поддается, тянется вверх, послушный и не думающий. Все это слишком. Все еще мягкий член Ли, лежащий так уязвимо, с прозрачной каплей на конце ярко розовой головки. Темный, нечитаемый взгляд Ли. Как брат тянет его за волосы к себе, ближе, медленно и непреклонно, не смотря на то, что настоящей силы в руках нет: Ли слишком вымотан, иссушен… С губ срывается короткий смешок от осознания как именно. А дальше Ли опирается на локоть, тянется сам, упрямо и как то отчаянно. И проходится языком Эмилю по подбородку, щекам, слизывая свой вкус так яростно и жадно, что в этом невозможно заподозрить желание, только панику и попытку успокоить, удержать. И утягивает в поцелуй.

Эмиль наваливается всем телом, накрывая Ли собой, своей тяжестью, прижимает к постели, отвечает на поцелуй.  Я здесь. Все хорошо.

На губах и во рту все еще привкус… Он не думает, не пытается отстраниться, не тянется к кувшину с водой или за початой  бутылкой, оставшейся у кровати. Вместо этого всего Эмиль утыкается Ли в изгиб плеча, вжимается сильнее. Шепчет с убежденностью, которую достает из себя, придавливая намертво стыд: “ты вкусный”.

Ли всхлипывает коротко и, внезапно, жалобно, тут же прикусывает губу. Его щеки горят румянцем стыда — то, что Эмиль никогда не надеялся увидеть на лице брата, и это почти позволяет выдохнуть, расслабиться, не стыдиться так мучительно самому.

— Я люблю тебя, — голос Ли разом и совершенно невыразительный, и хриплый (он тоже сегодня много сосал). — Можно?

На этот раз Эмиль отвечает на поцелуй легко. Подсовывает ладонь Ли под затылок, поддерживая голову, подставляясь под изучающие движения языка, расслабляется, растекается по Ли всем собой, и млеет под ласкающими руками. Все хорошо. Все правда хорошо. Главное, что тебе — хорошо. И мне тоже. И так — тоже.

Они свиваются в один комок, приникают друг к другу и замирают, давая себе время почувствовать, успокоиться, притереться. Без мыслей, просто тело к телу. И ничего не больно, не сложно и не стыдно. Все что есть между ними, все — хорошо.

Анон

Re: ОЭ-фест

12. Допрос пленного с применением любых подручных средств, пока не выдаст тайну. Кого и как - на усмотрение автора.

Немного дарк!Кальдмеер/немного астера!Вальдес, низкий рейтинг.

▼Скрытый текст⬍

- Сигнальте “Знамени кесаря” заходить с другого борта, - Кальдмеер еще раз посмотрел в подзорную трубу, пытаясь разглядеть командующего талигойским кораблем, - Теперь “Астэре” не уйти.
- Как Вы знали, что вице-адмирал Вальдес будет здесь? - Руппи смотрел с восторгом - словно и не было страшного поражения у Хексберг, долгого плена, выкупа и позорного разбирательства, едва не закончившегося замком Печальных Лебедей.
- Вице-адмирал Вальдес талантливый флотоводец, но очень любит рисковать. Он не мог оставить без проверки слухи о новых кораблях, спущенных с верфей. А проверять корабли и капитанов он предпочитает сам, - Кальдмеер снова оценил диспозицию.
- “Астэра” меняет курс! - Руппи оглянулся, проверяя - видит ли адмирал цур зее то же самое?
- А вот и любовь к риску. Абордажную команду наверх! Кажется, Вальдес решил не дожидаться, пока мы его поставим в два огня.

С треском и грохотом корабли столкнулись, притерлись бортами - и на палубу “Девы-лебедя” посыпались марикьярские головорезы. Руппи смотрел, как сталкиваются иссиня-черные и черно-белые моряки, как облачка дыма взлетают от выстрелов, как прорубается сквозь строй дриксенцев талигоец в красной головной повязке.
- Бешеный! - не восхищаться достойным врагом не получалось, и Руппи отвлекся, захваченный красотой боя.
Рядом грохнул взрыв, его отбросило в сторону.
- Бомбы,  - спокойно заметил Кальдмеер, - но это их не спасет. У нас численное преимущество.
Корабль снова тряхнуло, и стоило дыму рассеяться, как стало понятно, чего добивался Вальдес.
- “Астэра” расцепилась и уходит! - Руппи глянул вниз, где на палубе все еще шел бой, - Они бросили своих абордажников? Разве это не Вальдес?
- Вице-адмирал спас свой корабль, пожертвовав собой, - Кальдмеер снова посмотрел в трубу и поморщился - после бортового залпа дым окутывал “Деву-лебедя” плотным облаком, - В одиночку “Знамя Кесаря” “Астэру” не возьмет, а Вальдес не даст нашим матросам и близко подойти к мачтам, пока его корабль не будет в безопасности. Сигнальте “Наступать осторожно”, людей стоит поберечь, пока талигойцы не сдадутся.
- Но ведь Вальдес окажется у нас в плену? - Руппи снова посмотрел вниз, на сильно уменьшившуюся группу в черно-белых мундирах.
- Интересная ситуация, не правда ли? - Кальдмеер улыбнулся, и Руппи стало немного жутко.

- Господин вице-адмирал, - Кальдмеер смотрел на Вальдеса, которого по его приказанию поместили в отдельной каюте и привязали за руки к переборке у самого потолка.
- Господин адмирал цур зее, - Вальдес широко улыбнулся, - мы снова встретились.
- Я рад возможности отплатить вам за ваше гостеприимство. Прошу сообщить мне, если вам нужен лекарь.
- Не смею отнимать время, - марикьяре тряхнул растрепанной гривой, - у вас много раненых.
- Действительно, - Кальдмеер оценивающе посмотрел на пленника, обошедшегося довольно дорого.
- Вы же понимаете, что я скучал по вам, дорогой мой адмирал, а ваши моряки стояли между нами, - Вальдес подмигнул, отбрасывая волосы с глаз.
- Надо полагать, сейчас вы счастливы? - усмехнулся Кальдмеер, собирая волосы Вальдеса в хвост и заново перевязывая лентой.
- Едва ли мое счастье будет полным - я, знаете ли, привык к Альмейде и кэналлийскому, а у вас только Бе-Ме и северная кислятина… - Вальдес на мгновение зажмурился, словно чужие руки в волосах его не волновали.
- Полагаете, вам стоит опасаться лишь плохого вина? - Кальдмеер смотрел в глаза жестко и решительно, - мой флот был на дне, что лишало допросы осмысленности. Ваш флот и ваш флагман на свободе, и планы Альмейды представляют интерес для командования. Я очень вам признателен, но защита побережья Дриксен - мой долг.
- А хранить молчание - мой долг, ради Талига и соберано, - Вальдес пожал плечами, - к тому же, это будет так трогательно - вы же будете сидеть у моей постели и следить, чтобы лекарь вовремя менял повязки? Читать вслух не прошу, для Эсператии я недостаточно благочестив.
- Я не могу вас отпустить, - Кальдмеер оттянул хвост назад, заставляя Вальдеса поднять голову и посмотреть глаза в глаза, - и обязан применить все доступные мне способы воздействия.
- Вы снова слишком серьезны, - в черных глазах не было страха или возмущения, - право, за верность присяге не следует просить прощения.

Корабли возвращались в Ротфогель.
Допрос продолжался третий час, Вальдес смеялся, шутил, ругался и высказывал восхищение талантами палача - но не произнес ни слова про планы Альмейды или состав и состояние флота. Писарь, вынужденный записывать произнесенное дословно, краснел и злился, Руппи, стоящий за стулом адмирала цур зее, был бледен в прозелень и едва сдерживался. На лице Кальдмеера не отражалось ничего, лишь билась жилка на виске, да изредка судорога кривила старый шрам на щеке. Его голос, продолжавший задавать вопросы, оставался спокойным, вежливым и безучастным.
- Кодекс рекомендует сделать перерыв на час, господин адмирал, - палач осторожно покосился на Кальдмеера, - чтобы пленник не потерял сознания и не впал в горячку.
- В таком случае, все свободны, - Кальдмеер встал и кивнул на дверь.
- Господин адмирал? - Руппи задержался - то ли хотел услышать дальнейшие распоряжения, то ли сам хотел помочь пленнику.
- Идите, Руппи, прогулка на палубе вам не повредит, - Кальдмеер закрыл дверь камеры и остался с Вальдесом наедине.
- Воды? - он поднес набранную кружку к губам и помог напиться.
Вальдес оперся лбом о плечо Кальдмеера, тяжело дыша и давая отдохнуть рукам и плечам.
- Я могу что-нибудь для вас сделать? - Кальдмеер встал вплотную, удерживая вес Вальдеса, не обращая внимания на кровь, пропитывающую его мундир.
- Вы слишком честны и благородны, чтобы мне помочь, - хрипло ответил Вальдес.
Перерыв длился мучительно долго и закончился слишком быстро.

Когда палач сообщил, что кодекс рекомендует остановиться с допросом, Кальдмеер согласился и велел позвать врача.
- Вот видите, я был прав. Вы сидите у моей постели, - Вальдес пошевелился и тут же замер от боли.
- Выпейте, - Кальдмеер поднес кубок к губам.
- Вино? - Вальдес даже не открыл глаза.
- Маковая настойка. Иначе вы не уснете, а вам надо отдохнуть. - Кальдмеер бережно приподнял его голову и помог выпить все содержимое кубка.
- Будет обидно проспать собственный допро…
Кальдмеер укрыл Вальдеса одеялом и устроился в кресле. Руппи принес ужин, предложил сменить своего адмирала, но Кальдмеер поблагодарил его и отослал.

- Что дальше рекомендует кодекс? Завтра мы будет в Ротфогеле, и я предпочел бы добиться ответа, - Кальдмеер сохранял ледяную невозмутимость.
Руппи смотрел в пол, не в силах наблюдать за происходящим. Писарь продолжал писать, хотя сил у Вальдеса на ругательства давно уже не осталось.
- Оскопление, - тихо сказал палач, и вскинулись все.
- Простите? - еще тише переспросил Кальдмеер, и писарь отодвинулся в ужасе, а Руппи положил руку на эфес.
- Прошу прощения, господин адмирал, но если пытуемый упорствует, и все прочие методы не сломали… Вот, в кодексе написано! Последнее воздействие, - палач показал на страницу.
- Всем выйти, - голос адмирала лязгнул сталью, и даже Руппи не осмелился спорить.

- Я не могу этого допустить, - Кальдмеер снова держал Вальдеса, давая передышку.
- Я… уже говорил вам… что вы слишком честны… и благородны… - Вальдес не в силах был даже поднять голову, - впрочем… эту пытку… ко мне не применить.
- Вы правы, я этого не позволю, - Кальдмеер готов был оказаться в замке Печальных Лебедей сам.
- Танцевал с кэцхен… они подстраиваются… вы мне нравитесь, - Вальдес прижался плотнее, и Кальдмеер смущенно отметил, что ни разу, вынужденно держа Вальдеса в объятиях, не почувствовал себя неловко. Пока он был в талигойском плену, забота и гостеприимство Вальдеса казались чрезмерными, но не были неприятны. Кэцхен… Серебристые дорожки, ветра, играючи выбивающие тяжелые, многопушечные корабли из линии. Горные ведьмы, принимающие любой облик, танцующие с моряками и оставляющие их без сил, а иногда и бездыханными… Разумеется, Вальдес танцевал с ними, с его-то любовью к риску!
- С вами… как женщина… - тело Вальдеса обмякло, и Кальдмеер вздрогнул, пытаясь понять сказанное. Возможно, это бред? Но пропитавшийся кровью тонкий лен исподнего, единственной одежды пленника, не мог бы скрыть мужского естества - а Кальдмеер вынужден был просунуть бедро между ног Вальдеса, чтобы как можно меньше трогать спину и руки. Осторожное прикосновение рукой - Создатель!

Руппи заглянул в дверь, сглотнул. Кальдмеер опередил его вопрос.
- Зовите палача и писаря, - и, как только писарь вернулся к бумагам, продолжил, - Я, адмирал цур зее Олаф Кальдмеер, свидетельствую, что вице-адмирал Вальдес более не мужчина. К сожалению, он не раскрыл тайн Альмейды. Снимайте его и зовите лекаря.
Палач и писарь смотрели на опять испачканный кровью мундир Кальдмеера с ужасом. Руппи… Руппи выскочил из камеры, зажимая рот.

- Вы… шокированы, - Вальдес смотрел на сидящего рядом с кроватью Кальдмеера, не поднимая головы.
- Ваша тайна не будет раскрыта. Писаря я припугнул, палач будет молчать, мы с Руппи тоже. - Кальдмееру было неловко, и от этого шрам на щеке дергался чаще. - Лекарь вашей тайны не видел.
- Вы не поняли… Только с вами… Как кэцхен… - Вальдес дернул забинтованной рукой, и Кальдмеер перехватил ее и аккуратно вернул на постель.
- Отдыхайте, этот кошкин кодекс кончился, - Кальдмеер снова напоил пленника маковой настойкой, не слушая возражений.

- Вице-адмирала нельзя перевозить в Эйнрехт, - спокойно сказал Кальдмеер, - его ранам не полезна тряска, а плохая погода или сломанная ось повозки и вовсе могут его убить. Он останется в Ротфогеле, а все записи допросов будут переданы в Эйнрехт с моим адъютантом и писарем. Полагаю, их свидетельств будет достаточно.
Бургомистр города с удивлением посмотрел на молчащего адъютанта, который за весь разговор ни разу не посмотрел на своего адмирала, с которого обычно не сводил глаз. Кальдмеер мог бы добавить, что Руппи - Руперт - ни разу не посмотрел на него, когда этого не требовал устав, с момента последнего допроса. Потеря верности и уважения жгла, но тайна Вальдеса требовала молчания. Палач успел пройти по всему кодексу, ни кесарь, ни его высочество не могли потребовать продолжения пыток. А если и потребуют - дорога до Эйнрехта долгая, даже с военными курьерами.
- Разумеется, адмирал цур зее, - бургомистр вежливо поклонился, - слова графа фок Фельсенбурга будет достаточно. - Прикажете перевезти пленника в тюрьму, к остальным марикьяре?
- Нет, он останется под моим личным присмотром, - Кальдмеер отвернулся, заканчивая разговор.

Заживало на Вальдесе все, как на молодом человеке, кэцхен или не кэцхен. Кальдмеер удостоверился у лекаря, что больному не хуже, разобрал бумаги, ответил на письма и поднялся в отведенные ему покои. Он распорядился разместить Вальдеса в хозяйской спальне - остальные кровати были узкими и причиняли бы дополнительную боль.

- Как вы себя чувствуете? - Кальдмеер привычно сел рядом с постелью.
- Лучше, - Вальдес повернул голову, - вы решили лично обо мне заботиться? Я тронут.
- Увы, это единственное, что я могу для вас сделать. Ваши люди в тюрьме, когда из Эйнрехта придут указания о их дальнейшей судьбе, я дам вам знать, - Кальдмеер поправил одеяло, укрывая плечи.
- Не единственное, - Вальдес внезапно перевернулся на спину и вытянулся, сбросив одеяло, - Если вас не шокировало мое признание.
- Ваша спина! - Кальдмеер дернулся, и замер. Гладкая ровная кожа, перечерченная белизной повязок, легкое белье, обрисовывающее распахнутые ноги и женское лоно между ними. “Только с вами”... “как кэцхен”... “вы мне нравитесь”...
- Но вы же пленник, и ранены… - в голове Кальдмеера не укладывалось полученное приглашение.
- Насколько я понимаю, моя судьба и судьба моих людей зависит не от вас, а от решения кесаря. Пока вы были в талигойском плену, я не мог позволить и намека, чтобы не уронить своей и вашей чести, но сейчас мы не зависим друг от друга, - Вальдес улыбнулся с несвойственной ему нежностью, - а другого шанса может не быть. Поверьте, вы не причините мне вреда, скорее, наоборот.
Кэцхен… Выпивающие силы из моряков… Выпивающие жизнь… Кальдмеер был обязан Вальдесу жизнью, и не только своей. Он наклонился к постели и крепко поцеловал его, запустив руки в черные волосы.

- Почему вы не улетели? Если вы кэцхен?
- Не полностью кэцхен, хотя мне говорили, что стану одним из них после смерти. Вы не хотите перейти на “ты”? У вас здесь где-то было это ваше северное вино…
- Ротгер?
- Олаф.
- Ротгер. Почему ты сдался в плен, почему остался, почему терпел?
- Кэцхен не умеют любить, Олаф. А я пока еще человек.

Анон

Re: ОЭ-фест

22. Ричард и гэнгбэнг кэналлийскими стрелками по давнишнему накуру, без жести, по согласию, мальчика придерживают, комфортят и ебут во все дыры, dirty talk, возможно килт, возможно dp

Вдохновлялся некоторыми другим заявками и накурами из треда. Открытые отношения алвадика + то ли традиция, то ли просто угар, развлечения и садомия, без обоснуя, флафф, романтика. не вычитанно.
АлваДик Дик\Кэналлийцы 0,5 исполнения потому что сам секс с кэналийцами случается, подразумевается, но не описан 

▼720 слов⬍

- Боитесь немножко? - заговорщицки шепнул Финли, но смотрел внимательно.

Ричард пожал плечом неопределенно, понял, что по лицу блуждает улыбка - он уже предвкушал сегодняшний вечер.

- Тан... - Финли подошел ближе, почти заглянул в глаза, - Вы не молчите, если вам не понравится. Я этого Бадильо с его ребятами... Церемониться не буду, лично глаз на жопу натяну, уж простите за прямоту, каждому его молодцу и полковнику этому лично.

Дик улыбнулся надорцу:

- Финли, все нормально. Не обидят они меня! - и добавил, - Вы же монсеньора моего не обидели.

Финли зарделся, подкрутил усы. Что герцогу Алве понравилось так, что он оруженосцу похвастал, было ему лестно.

- Монсеньора-то вашего, уважили мы, стало быть, честь по чести, но так он и старше. А вы что, тан? Первый взрослый килт не сносили. Хотите я рядом буду? Ну если вдруг чего.

- Финли, все будет хорошо. Не беспокойся раньше времени обо мне.

Финли все ранво проводил Дикона до купальни и ушел, когда Дик в третий раз заверил его что не боится, а Дик вымылся и направился в условленные комнаты.

Вчера вечером он пробрался в покои Алвы через тайный ход, начинающийся за зеркалом в его комнатах. Рокэ отдыхал и Дик прилег рядом и, обняв его, стал разглядывая синяки на бледных плечах и отметины от пальцев. Дик испугался, что надорцы его были грубы с Алвой, но Рокэ объяснил - его кожа такая нежная, что хранит память даже о маленьких неудобствах, а надорцы не сделали ничего, чего бы ему не хотелось. Потом они с Рокэ долго целовались и он помог Дику рукой, хватило нескольких движений тонкими, унизанными кольцами пальцев, чтобы Дик бурно кончил себе на живот.

Перед резными створками дверей Ричард остановился, набрал в грудь воздух. Как это будет? Он знал, что неприятно ему не сделают, но все равно их же десяток, а он один...

Часть свечей была потушена, стоял уютный полумрак. Один кэналлиец подошел к нему, бережно обнял за плечи, и так, обнимая заботливо, вывел на середину в круг света, где стояла софа без спинки.

Кэналлиец предложил повязку для глаз и Дик кивнул, ему хотелось все почувствовать остро, а что сначала предложат завязать глаза он знал от Алвы.

Дику завязали глаза и тут же головы его коснулся поцелуй, чуть выше того места, где лег узел. От теплого дыхания и прикосновения губ к макушке по телу пробежала дрожь предвкушения. Бережно направляя, Дику помогли сесть и поднять ноги на софу. Мягкие домашние туфли с тихим стуком упали на пол, подошли и другие кэналлицы: шептали нежное, целовали руки и плечи, кто-то потерся щекой о тыльную сторону ладони Ричарда и поцеловал руку и каждый палец, а потом один подхватил под колено ногу Дика, упер себе в плечо и, распустив завязки, медленно скатал чулок и снял его, продолжая поглаживать и целовать каждую свободную пядь на коже.

Кэналиец снова упер ногу пяткой себе в плечо, согрел дыханием стопу. Дик расслабленно откинулся кому-то на грудь, открывая шею, и к ней тут же приникли с горячими поцелуями, кто-то слегка щекотал усами и Дик подумал, что хочет чтобы этот человек целовал его грудь и ласкал соски. Он сказал об этом и рубашку Ричарда распустили на груди обнажая плечи, грудь и живот, кэналлиец запустил руку поглаживая соски, накрывая их ладонью, самую малость покручивая, невзначай задевая, гладя ладонью по кругу - усатый переместился ниже и целовал соски и грудь Дика и это было даже лучше, чем он себе представлял.

Другой кэналлиец поднес к губам Дика бокал и Ричард чуть наклонился вперед, чтобы пить, немного стукнув зубами о край. Ему дали выпить и заботливые руки обняли за плечи, прося лечь совсем - его уложили кому-то на колени головой и начали мягко увещевать, чтобы юный дор расслабился да успокоился, он ответил, что все хорошо, но ему кажется не поверили - целовали губы и лоб, шею и плечи, пока вся кожа не стала чувствительной и влажной, а пальцы, переплетенные с пальцами кого-то из кэналлийцев, не перестали мелко подрагивать.

Ноги его продолжали заботливо разминать и касаться легкими поцелуями то пальцев, то свода стопы, то щиколоток, то выше у самого бедра.

Когда усатый поцеловал и провел языком чуть ниже пупка, в панталонах стало до стыдного тесно и Дик уже готов был просить приласкать его там, поцелуи сводили с ума и хотелось больше, как чья-то крупная рука легла ему на пах, медленно и легко поглаживая сквозь легкую батистовую ткань. Они знали, что ему нужно.

Дик толкнулся в эту руку бедрами, не сдерживая нетерпения, и застонал от удовольствия - шесть пар рук принялись снимать с него оставшееся белье.

Отредактировано (2023-04-21 18:42:55)

Анон

Re: ОЭ-фест

49. Алвадик или Алва с кем угодно, кроме Марселя. Алва в постели с мужчиной отнюдь не настолько хорош, как с женщиной. Неловкость и неуверенность и закономерная злость по этому поводу.

21. Алва-асексуал и все (неудачные) попытки его соблазнить. Юмор приветствуется

Фик по мотивам этих заявок. Но настолько по мотивам, что, наверно, невозможно засчитать это за полноценное исполнение. Сразу прошу у заказчиков прощения и очень надеюсь, что их заявки еще исполнят нормально, а не так, как я.
Робер/Рокэ, упоминается альдоробер, мрак-тлен-стекло, рейтинг - R, наверное, на полноценную NC-17 не тянет. Рокэ скорее асексуален, но секс все-таки есть.

▼Примерно 1200 слов⬍

- Что-то не так? - спрашивает Робер.
- Нет, - отвечает Рокэ, - все хорошо.
Да, отвечает Рокэ, все плохо, но это не твое дело. Первый ответ пишем и произносим, второй держим в уме, бережем до лучших времен. Лучшие времена никогда не настанут. Они лежат в постели, и Робер медленно целует шею Рокэ, заполняет поцелуями пустые места, заполняет пустоту пустотой, потому что нет на свете ничего бессмысленнее и легче поцелуев. Он очень осторожен, добрый Робер, он очень аккуратен, ему бы и быть, ему бы и называться лучшим любовником Талига, все справедливее, чем считать, что это Рокэ - лучший любовник. Как просто всех провести, как просто прослыть мастером страсти, милым распутником, внешность выручает, репутация выручает, он грациозен и красив, пока одет, а разденьте его - и он станет некрасивым, нескладным, ну что ему делать, ласкать механически, вставлять механически, двигаться механически и механически кончать, чудесная вещь механика, механика и математика, он все просчитывает заранее и использует готовые формулы. Никому не нравятся его формулы, но других у него нет. Счастливый Робер умеет забываться и забывать, счастливый Робер внимателен и чуток, он спускается ниже, он лижет соски, женщинам своим лижи, хочет сказать Рокэ, Альдо своему лижи, а меня оставь в покое, но это невежливо, Робер ни в чем не виноват, и Рокэ любит Робера, насколько способен любить. Где они, женщины Робера, не перечесть этих женщин, как книги, так много их было, взревновать бы к ним, вспыхнуть от ревности, но Рокэ не вспыхивает, все женщины тени, все женщины - имена, что ему до имен. Взревновать бы к Альдо, но Альдо умер, и Робер никогда не говорит о нем, никогда о нем не думает, Робер спал с ним, но не любил, нечему тут завидовать. И некого тут жалеть. Робер трется колючей щекой, небритой щекой о его живот, Альдо и ни при чем, Альдо не существует, Робер лежит в постели с Рокэ, Альдо лежит в яме, каждому свое место, Робер мой, думает Рокэ, Робер только мой. И на что ему сдался Робер, и с чего он взял, что Робер ему сдался, он сам не знает, надо же кем-то владеть, воображать, что кем-то владеешь. Надо же упражняться в любви, а то совсем разучишься любить, и формулы не помогут. Но лучше заниматься математикой, это безопаснее, и если задача не сошлась с ответом - начни снова, найди ошибку и все исправь. А если любовник кончил, вздохнул и отвернулся, если любовник признался, пряча глаза: ты прекрасен, вы прекрасны, но ты-вы не для меня, - что тут исправлять, я не для него, я ни для кого, я сам и есть огромная ошибка. Не напрягайся, просит Робер, а он напрягается, он не боится щекотки, но ему противно, когда его щекочут, это не страх, совсем иное чувство, колючее, как щека Робера, гадкое, как кошачий плач, зубная боль в сердце, дурное сравнение, у него нет сердца, зубы есть, но они не болят, и кошки рядом с ним не плачут. Не напрягайся, я совершенно расслаблен, спасибо, ты идешь по направлению к члену, ну и иди, член стоит, могу поднять ноги тебе на плечи, ты меня поимеешь, я поимею тебя, потому что ты поверишь, что мне было с тобой хорошо. Я изумительно притворяюсь, ты притворяешься хуже, и я не поверю, что тебе было хорошо со мной, ты и сейчас послушно двигаешься по направлению к члену, по черным волоскам, свести бы их, они гадкие, это ты считаешь, что они гадкие, а не я, ты вспоминаешь гладкие животы своих женщин, гладкий живот своего Альдо, впалый живот, у меня тоже впалый, ну закрой глаза, разрешаю, бери в рот у Альдо, а не у меня. Он усмехается, и это дурная усмешка, Робер замирает, Робер не берет его в рот, а значит - не берет и у Альдо, будь проклят Альдо, еще не хватало его в постели, чем вы занимаетесь, господа? мы развлекаемся втроем с трупом, не приставайте к нам, мы развлекаемся, и пусть Робер решает, кто из нас мертвее - он или я.   
- Что-то не так? - спрашивает Робер.
- Нет, - отвечает Рокэ, - все хорошо.
Но нам пора поменяться. Он берет Робера за плечи и тянет к себе, целует, всовывая язык ему в рот, стонет, хотя мог бы и не стонать, и слышит, как Робер тоже стонет, и глотает его стон вместе с каплей слюны. Как глупы эти глубокие влажные поцелуи, глупее только само соитие, все формы соития глупы: все равно, сам даешь или тебе дают, сам протыкаешь или тебя протыкают, женщины широки, мужчины узки, им не нравится, и ему не нравится, они недовольны, и он недоволен, так не бросить ли нам вовсе это занятие, не выпить ли прохладительного, не съесть ли засахаренную крысу, нет, не засахаренную, а сахарную, с чудесным яблочным задом? Ее разрежут, и всем нам будет по кусочку. Не соблазнишь Робера даже сахарной крысой, зато соблазнишь горьким мной, пусть попробует потом выплюнуть, выблевать эту горечь. Теперь Рокэ спускается вниз, по ребрам, по шрамам, как по ступенькам, подражает Роберу и всем своим несчастным любовникам, кто посмеет упрекнуть его, кто посмеет сказать, что он не возбужден, смотрите, смотрите, он возбужден, он абсолютно нормален. И он очень прилежен, он обхватывает головку губами, он берет до горла, он сосет, вытянувшись между раздвинутых ног. Кто сосал тебе лучше, Робер, кто выжимал пальцами гамму на твоих бедрах, начертить бы клавиши на коже, сыграть и записать, что получилось, очаровательная импровизация, Рокэ хорош в фехтовании, в пьянстве, в пакостях, и в музыке ох как хорош. Добить Робера сейчас, проглотить и быстро довести себя рукой, пока он считает звезды на потолке? Нет, так не годится, это нечестно, это бесчестно, ну что мне до чести, мне только не хочется обижать Робера, я же его люблю. И мне ничего не стоит сесть на его скользкий член, потерпеть несколько минут, скучных конечных минут, прекрасен наш мир, в нем нет бесконечности. Рокэ, хрипло зовет Робер, пожалуйста, Рокэ, я скоро, я совсем скоро. И Рокэ отпускает его, а себя не отпускает, сам не подготовишься - кто тебя подготовит, кто смажет маслом, чтоб шло как по маслу, кто совместит отверстое с торчащим, дырку с членом? Он смазывает и совмещает, он садится на Робера верхом, поскачем, моя любовь, поскачем во мраке по матрасным холмам, никуда нам не добраться, я скверный наездник, мне неловко с двуногими конями, но ты ничего не заметишь, ты заставишь себя ничего не замечать. Поднимаясь и опускаясь, поднимаясь и опускаясь, я все же тебя добью, я все же тебя обману, как обманывал до тебя, тебе станет со мной хорошо, и тогда ты забудешь других, забудешь всех мертвых - и Альдо, и Марианну. И тебя утешит твое забвение, ты исцелишься, а я, к счастью, неисцелим.
- Что-то не так? - спрашивает Робер.
- Нет, - отвечает Рокэ, - все хорошо.
Они лежат, обнявшись, в семени и в испарине, они пахнут одинаково - потом и утоленной страстью. Все хорошо, потому что все позади, все хорошо, и я расплатился, я больше ничего тебе не должен - до следующей ночи, непременно будет у нас следующая ночь. Он целует Робера в висок, он улыбается. Он любит Робера, и как сладка, как спокойна сейчас любовь, в ней нет ни скуки, ни боли, в ней нет тела, как прекрасна ее бестелесность. И Робер вздыхает в его объятиях, Робер приникает к нему, забывая других и мертвых, все исчезают из памяти и из мира, и только Рокэ остается с ним, навсегда остается с ним.
- Что-то не так? - спрашивает Рокэ.
- Нет, - отвечает Робер, - нет. Все хорошо, Рокэ. Все хорошо.

Отредактировано (2023-04-21 16:48:40)

Анон

Re: ОЭ-фест

4. Валентин/фемРичард, кинк на разницу в силе по мему Mildy Muscular Women Think They're Gods . Пусть герцогиня Окделл вынесет раненого герцога Придда с поля боя или задушит на его глазах неприятеля своими сильными бедрами, тем самым поселившись во влажных снах Валечки.

ООС, детский рейтинг, пост-канон, автор не уверен, что исполнил заявку, так что можно не учитывать, если что

▼750 слов⬍

– Полковник Придд.

– Герцогиня Окделл.

Серые глаза (на два тона темней его, и в этот солнечный – редкий для Торки – день кажется, что в гранитном сумраке поблескивают золотистые искры) едва заметно прищуриваются.

– Капитан Окделл.

Они одного роста, и герцогиня – капитан Окделл – все же чуть вздергивает подбородок. Тяжелый, ни капли не изящный подбородок; и вся она совсем не изящна. Валентину кажется, что даже плечи, сейчас прятанные под плотным сукном мундира, шире, чем у него. Крупные кисти в царапинах и синяках расслаблены, одна лежит на эфесе шпаги, пальцы второй небрежно цепляются за ремень перевязи.

– Мне сказали, что своей жизнью я обязан именно вам.

Капитан Окделл дергает уголком рта. На бледной щеке – бледная же полоса шрама. И веснушки по лицу россыпью. На плечо падает растрепанная коса, перевязанная темно-синей короткой лентой, а под мундиром сложно рассмотреть линии тела, да Валентин и не пытается, это недостойно – смотреть вот так.

– Это долг любого дворянина и военного, – негромко отзывается капитан Окделл.

Валентина еще подташнивает от кровотворящих тинктур, ноет затянутая в бинты рука и пульсирует зашитое плечо, но лазарет он покинул, едва сумев подняться на ноги.

О том, кто его спас – пристрелив трех дриксов, наскоро перевязав, а потом протащив на себе пятую часть хорны до лагеря – ему рассказал ворвавшийся в лазарет Арно. От него Валентин впервые и услышал про Рейчел Окделл; и о том, что Надорский полк из-за распутицы сумел добраться до Торки в самый последний – но когда было еще не слишком поздно – момент.

– И все же я должен выразить вам благодарность, – ровным голосом говорит Валентин. – И теперь я обязан вам жизнью.

Капитан Окделл чуть склоняет голову на бок; неровно остриженные русые пряди падают на щеку, и на мгновение Валентин представляет ее с высокой прической, в платье, но тут же отметает этот образ – он кажется слишком неправильным.

– Я пока не получала приказа отправляться обратно, и думаю, что у вас еще найдется шанс вернуть мне долг, полковник.

Отдав честь, капитан Окделл разворачивается и быстрым шагом пересекает двор, лавируя в толпе солдат. Перекинутая за спину коса покачивается с каждым шагом, и смотреть капитану ниже спины – недостойно, и Валентину одновременно постыдно и сладко, но он все не удерживается.

***

В лихорадочном сне снова ржут лошади, пушечные залпы грохочут над головой и льется, затапливая весь мир, кровь.

Валентин лежит спиной в густой траве и почти не удивляется, когда над ним нависает чей-то темный силуэт.

– Вы снова упали, полковник Придд.

Капитан Рейчел Окделл стоит над ним; на этот раз мундир распахнут, и он видит очертания небольшой груди под белоснежной рубашкой.

Валентин на мгновение опускает ресницы, а когда снова поднимает взгляд, мундира на Рейчел уже нет – и рубашки тоже, и он видит её плоский живот с рельефом мышц, затянувшую грудь плотную повязку и обнаженные плечи – они и в правду шире, чем у него, и под бледной кожей перекатываются крепкие мышцы.

– Вы так хотите, чтобы вас спасали?

Русые волосы Рейчел распущены, растрепались по плечам и падают густой волной на спину.

Валентину хочется, чтобы она склонилась к нему, чтобы эти тяжелые пряди упали ему на лицо, но все, что он может выдохнуть, это тихое, невыносимо-честное:

– Чтобы спасали вы.

Рейчел становится над ним на одно колено, и Валентин видит, как напрягаются под тонкими, будто домашними, бриджами литые мышцы ее бедер – таких крепких, что на мгновение в охваченном лихорадкой разуме мелькает желание быть задушенным её ногами.

– В другой раз, – с нескрываемым самодовольством говорит она, прочитав его мысли, и сильные руки подхватывают Валентина, вздергивают вверх, прижимая к себе, к горячему, крепкому, твердому телу. В нем нет ни плавности, ни мягкости, только каменные мышцы под тронутой веснушками кожей – серовато-рыжые всполохи рассыпаны по плечам и ключицам, и спускаются под повязку на груди. И когда Рейчел вжимает его лицом в плечо, Валентин чувствует запах ее теплой кожи – порох, металл и горьковатые цветы, и что-то терпковато-сладкое, кружащее голову.

***

Валентин открывает глаза. За окном занимается тусклый торкский рассвет, и все тело пылает от возбуждения. Прикрыв лицо ладонями, он пытается успокоится, но на обратной стороне век словно отпечатались растрепанные русые волосы, тяжелый профиль, напряженные мышцы на руках и рельеф крепких бедер.

В паху тянет, и в голове теснятся образы настолько непристойные и неправильные, что Валентин не может успокоиться и перестать думать о том, как капитан Рейчел Окделл сжимает бедрами его голову, а руками придавливает его запястья к постели.

Он кончает, едва коснувшись себя, и откидывается на узкой койке, тяжело дыша. Ноет плечо и боль впивается десятком ноже в потревоженную руку, но Валентин почти не обращает на это внимания. В его комнатах всегда идеальная чистота, и ничем не пахнет, но сейчас Валентину кажется, что он ощущает в холодном воздухе запах кожи капитана Окделл – горьковатые цветы, порох и металл.

Анон

Re: ОЭ-фест

1. Вальдмеер. Один из них попал в плен, и противники дарят его другому для сексуальных утех и извращений. Кто будет снизу, воспользуются ли пленником или откомфортят, на выбор автора.

3. Гетеро изнасилование с любым/любыми из положительных персонажей канона. Без жести, ачетакова. В зависимости от статуса дамы потом или заплатить или кхм... позаботится

Вальдмеер, джен/гет, немного дарк!Вальдес, фем!Кальдмеер, PG-13

Часть 4/6
900 слов

▼Скрытый текст⬍

Юлиана молчит, только суетливо, не глядя, ищет в ридикюле флакон с нюхательной солью. Вальдес кусает пальцы, чтобы не начать смеяться в голос — Юлиана ему этого никогда не простит.

Вальдес поднимается, чтобы самому отодвинуть стул для Улы. Та смотрит с некоторым удивлением, но заботу принимает. Вальдес иногда забывает, как разнятся обычаи в их странах. Юлиана обмахивается платочком, и Вальдес наливает ей воды из кувшина.

— Ты когда-нибудь доведешь меня до смерти, — слабым голосом жалуется она, и Вальдесу действительно становится стыдно. Ненадолго.

— Как ты мог? — начинает тетушка, пока еще тихим, но опасным голосом, с каждой секундой он становится все громче и надрывнее, — Как ты мог связаться с варитами!

Вальдес едва удерживается, чтобы не застонать сквозь зубы. Нет, он ожидал, что Юлиана не будет в восторге, но начать скандал, потерять лицо при третьих лицах... Вальдес встает рядом с Улой, опирается рукой на высокую спинку.

— Откуда ты ее взял? — вопрос, возможно, риторический.

Вальдес, тем не менее, успевает вставить ответ в этот шквал обвинений:
— Ее взяли в плен в недавнем бою.

— Ты хочешь, чтобы твои дети выросли дриксами? — всплескивает руками Юлиана. — Что я говорю, какие дети! Ей, наверное, скоро будет сорок! Ты умрешь одиноким, не оставив после себя наследника!

— На все воля Создателя, — пожимает плечами Вальдес. — А спрашивать женщину о возрасте моветон.

— Ты не веришь ни во что, кроме своих ведьм! — причитает Юлиана. На глазах у нее слезы. — Зачем, ну зачем ты... Я выбрала бы тебе самую лучшую невесту! Молодую, красивую, — она обвиняюще тычет пальцем в шрам, стягивающий щеку.

Вальдес сжимает зубы. Внутри закипает ярость.

— Она боевой офицер, — пальцы стискивают спинку до боли. — А шрамы свидетельство ее смелости.

— Как бы не так! Офицер! Приличная женщина никогда не пойдет служить! Среди мужчин! Виданное ли это дело... Я знаю, знаю, что ей было нужно... Создатель, какой разврат! — Юлиана уже не плачет, ее голос набирает силу, она обвиняет, — Видимо, ей не хватило своих дриксов, она решила тебя... Нет, нет, ноги моей не будет в этом доме, пока она тут! Верни ее откуда взял, Курт похлопочет о разводе...

— Достаточно, — тихо говорит Вальдес. Внутри у него мертвенная тишина и ни одной мысли.

Юлиана не слышит его, продолжает и продолжает, она никого сейчас не услышит, пока не выговорит все, что хочет.

— Липпе! — окликает Вальдес одного из слуг. Те, едва начались крики, исчезли, будто растворились в доме. — Приготовь карету госпожи Вейзель.

Вот теперь Юлиана его слышит.

— Что ты говоришь? — изумляется она. На красивом лице потрясение. — Я не брошу тебя одного, пока ты не будешь в безопасности от этой ведьмы! — вряд ли она вкладывает в это слово что-то, кроме презрения.

— Вы сказали достаточно, — Вальдес протягивает ладонь Уле, предлагая подняться. — Пойдемте.

Они идут вдвоем, поднимаются на второй этаж и заходят в комнаты Улы, так не расцепив рук. Это Вальдес просто забывает отпустить, а Ула не вырывается.

За весь разговор Вальдес ни разу не смотрит в лицо своей пленнице. Сейчас он поднимает глаза, ожидая найти презрение или гнев.
Мелкие морщинки лучиками разбегаются от уголков глаз. Тонкие губы изгибаются чуть заметно, подрагивают. Вальдес любуется серыми, прозрачными глазами, похожими на утренние сумерки и понимает, что она... улыбается.

— Я дорого вам обхожусь, господин вице-адмирал, — говорит Ула с усмешкой.

Вальдес закрывает лицо руками.

Его подталкивают в кресло, а потом суют в руку бокал с вином, один, второй, Вальдес пьет их залпом. Потом он долго смотрит в окно, но красные островерхие крыши, за которыми открывается кусочек темного, чистого моря. Ясень стучит ветвями о стекло — ветер становится свежим. Кажется, Вальдес начинает понимать, что Ула находит в этом виде. Тишину.

Когда темнеет, он спохватывается. Оглядывает комнату — рыженькой нигде не видно, а Ула сидит на постели, завернувшись в одеяло.

— Простите, три часа давно прошли, — неловко говорит Вальдес.

Ула в ответ лишь пожимает плечами.

Юлиана остается в доме еще на два дня. Вальдес не хочет ее видеть. Ему до сих пор тошно от всех тех несправедливых обвинений. Он знает, что Юлиана отходчива, что могла смягчиться, но просто не может представить себя еще раз обсуждающим Улу с ней. Нисколько не легче от того, что Ула не обиделась на эти слова, принимая ненависть к себе от талигойцев как явление ожидаемое. Вальдес оскорблен за двоих.

На следующий день после злополучного обеда Вальдес приходит к Уле поздним утром.

— Приглашаю вас на прогулку, — говорит он. — И прошу надеть платье и теплый плащ. На улице ветрено и сыро, а я никак не могу допустить, чтобы вашему здоровью был нанесен вред.

Они узкими улочками спускаются от дома к морю. Ноги скользят на заледенелой мостовой, ветер крутит железные флюгеры в виде флажков или кораблей, которые так любимы в Хексберге, а Вальдес кладет ладонь Улы на свою руку, сжимает ее пальцы, заставляя держаться, свою ладонь так и оставляет поверх, согревая.

Идут в молчании, которое Вальдесу кажется уютным. Как считает Ула, он не спрашивает. Доходят почти до порта и разворачиваются обратно. Редкие прохожие не обращают на них внимания. Без мундира, в платье Улу никто не принимает за чужую.

Когда почти доходят до дома, Вальдес останавливается, желая еще на пару минут продлить прогулку. Три часа почти вышли.

— Скажите, госпожа Кальдмеер, — он все еще называет ее так, по ее фамилии, отдавая дань уважения. Она ведь не соглашалась носить его имя. Бумага священника для нее ничего не значит. — Что может вас порадовать?

Ула в ответ молча смотрит на него, будто ожидая, что он продолжит.
Потом бросает: — Вы знаете.

Отредактировано (2023-04-23 22:35:17)