Холиварофорум

Анон

ОЭ-фест

Осенний микро-тур феста!

Тур проходит с 11 ноября по 26 ноября включительно, в 0.00 27 ноября можно деанониться. Или нет, по желанию.

Исполнения выкладываются в этом же треде, с обязательным указанием выполненной заявки. Исполнять заявку можно в любом формате: текст, арт, видео, etc., минимальный/максимальный объем не ограничен.

Обсуждение заявок и текстов тут, в треде ОЭ

▼СПИСОК ЗАЯВОК ОСЕННЕГО ТУРА С ССЫЛКАМИ НА ИСПОЛНЕНИЕ⬍

1. Алвадик, первый раз, Дик-бойпусси, Дик снизу. Алвадики оба в шоке и в восторге. Высокий рейтинг обязателен!

2. Рокэ Алву слишком много пороли в детстве, и у него сложился условный рефлекс. Теперь он втайне обожает порку и страшно кинкуется от строгости и суровости, а хамит, чтобы нарваться на наказание. Вот только кто рискнет тронуть самого Первого маршала?! Одна надежда на незыблемых Окделлов, развратных королев или ледяных дриксенских адмиралов!
Пейринг на вкус автора.

3. Катарина/Эстебан или другие оруженосцы. Можно  нон-кон, даб-кон. Королева, заманивающая жертв своей беззащитностью, оказывается властной госпожой. По накуру. Юмор, драма, удовольствие жертвы или моральная (физическая) травма - что угодно на откуп автора.

4. Желательно джен. Рейтинг любой. Желательно юмор, но если получиться хоррор, то заказчик против не будет. Без смертей персонажей. книгоканон. В Кэртиане случилось невероятное. Появился изарг-выходец! И начал кишить.

5. Спокойный пост-канонный мирный и счастливый алвадик в ER. Как они дошли до жизни такой, неважно, главное сам момент! Если рейтинг, то Рокэ снизу.

6. Ойген\Жермон, таймлайн битвы у форта Печальный Язык, когда Жермон был ранен. Ойген получает известие о ранении, находясь далеко от Жермона с силами фок Варзов. Мысли, чувства Ойгена, удаётся ли ему скрывать их.

7. Лионель/Рокэ, модерн-ау. Происходят серийные убийства, но что общего в жертвах не совсем понятно, Лионель работает в полиции и влюблен в своего друга Рокэ. Важно, они не пара, мб сам Рокэ даже с кем-то другим/ой встречается. На самом деле Лионель и есть тот маньяк и убивает тех, кто в каких-то деталях-мелочах (форма глаз там похожа, мб рост схожий и т.п., то есть сходство в глаза не бросается) похож на его друга.

8. Алвадик, таймлайн Раканы, Дик выходит на поединок с Алвой за Альдо, оба ранены, но в итоге живы. Фиксит бодяги с кровной клятвой.

9. Рамон/Хулио, взаимный флирт и ухаживания, похожие на загонную охоту друг на друга. Огненный юст, желательно с высокорейтинговой реализацией

10. Леонард Манрик/Мирабелла 
Влюбленность в ах какую суровую хозяйственную, экономную женщину и ее способность создать золотой запас буквально из воздуха, искренее восхищение, бес в ребро, поначалу неприступная Мирабелла. Из кинков легкий фемдом. Жанр любой, но никого не убивают и не собираются.

11. Кроссовер с "Не покидай"; джен, рейтинг любой, драма или юмор (или и то, и другое). Однажды в Олларии, или в Ракане, или в Кабитэле, зацветает что-нибудь, и из всех людей начинает переть правда: о делах, мыслях, намерениях, чувствах. Что из этого выйдет? Бонусом можно какого-нибудь бедолагу с насморком, который не врубается в причину переполоха.

12. Вальдмеер, NC-17, драма, Олаф после всех событий стал совсем бессилен в постели, но Вальдес найдет способ доставить удовольствие, кинк на сухой оргазм

13. Хулио Салина/Ричард Окделл. Рейтинг любой, без стекла, но с марикьярскими страстями и хэппиэндом. Хулио, ревнующий Ричарда к Берто и прочей молодежи, приветствуется.

14. Мирабелла/Аурелия. Долгая тайная любовь, можно невзаимная со стороны Аурелии. Смерть Эгмонта и траур по нему - всего лишь предлог, чтобы приблизиться к объекту чувств (и избавиться от Ларака). Чувства с со стороны Мирабеллы и рейтинг на взгляд автора.

15. Отец Герман/учитель фехтования в Лаик (пилотный канон). Можно рейтинг, можно мистику, можно и юмор или все вместе. Сколько в Лаик учителей фехтования: один или двое? Вот и отец Герман ни в чем не уверен...

16. Алвадик, R-NC-17, Реверс с обнаженным Алвой на пути на эшафот (вместо Алвы за какое-то предательство/ошибку к казни и публичному унижению приговорили Дика. Алва в числе наблюдающих (недобровольно)), внешность алвадиков любая

17. Любой пейринг или джен, и любой временной промежуток, главное без смерти персонажей. АУ, в которой сломанный Абсолют не засчитал смерть Эгмонта и попытался выпилить Ричарда, как «неудачного» Повелителя Скал. Не удалось, но Ричард в результате остался искалечен - недостаточно сильно, чтобы это мешало ему жить, но достаточно, чтобы привлекать внимание и мешать (шрамы, хромота и т.д).

18. АУ-реверс, джен. У власти уже давно находятся Раканы, сейчас на троне Альдо. Навозники Манрики и Колиньяры поднимают против него мятеж, но непобедимый Первый Маршал Рокэ Алва разбивает их войска под Ренквахой вместе с маршалом Арно Савиньяком и генералом Эгмонтом Окделлом. Погибают все Манрики, кроме Леонарда, которого раненым тайком вывозят с поля боя, а оставшихся сиротами Эстебана и его сестру отдают на воспитание в семьи Окделлов и Савиньяков.

19. Приддоньяк. Нц-17, мастурбация. Валентин слышит, как Арно где-то в соседней комнате занимается сексом.

20. Пейринг любой, кроме альвадика, алвали и алвамарселя. Слеш, джен, гет. Рейтинг любой. Книгоканон. Кроссовер или ретейлинг с фильмом "Довод".

21. Алвамарсель, херт/комфорт. После несчастного случая у Алвы оказываются повреждены кисти обеих рук. Ему приходится заново учиться держать оружие и писать, и справляется он с этим плохо.

22. Вальдес страстно влюблен и понимает, что Кальдмеера вернут в Дриксен, где он может погибнуть. Тогда Вальдес в дороге или в Придде тайно насильно похищает Кальдмеера, чтобы оставить его себе. Можно дарк.

23. Юмор. 
Ричард постоянно натыкается на Алву, когда он пытается с кем-то потрахаться – причём каждый раз не по своей вине! Он случайно находит потайные двери, теряется в потайных ходах, в Варасте под ним проваливается крыша домика, пока Рокэ трахается с юной вдовой. Сцена в будуаре Катарины становится последней каплей, и Рокэ высылает оруженосца к Ракану – только чтобы тот вломился к нему в разгар оргии с пантерками со срочными новостями о наступлении Ракана (примчался с Осенней Охотой, прошёл с выходцами, как угодно).
- Я проклят!
- Вы прокляты?! Это я проклят, юноша!

24. Эстебан-Птица. Кроссовер с Чумным Доктором. Раздвоение личности. Жанр любой, рейтинг любой

25. Катя и СБЧ заставляют Дика соблазнить Алву. он честно старается, может даже политься из лейки. Хоть юмор, хоть драма.

26. Эмиль\Арлетта\Лионель, NC, инцест. Со времени гибели Арно-ст. Лионель заменяет отца во всём, и даже в постели матери. Эмиль узнаёт об этом и решает присоединиться. Больноублюдочность приветствуется.

27. Обрушение Кэналлоа за намеки Алвы на убийство Фердинанда. Убить Алва себя не может, будучи последним Раканом, да и опоздал. Встреча с Ричардом после обрушения Надора, который бездетен и тоже не смог заплатить жизнью.

28. фем!Вальдес/Кальдмеер или фем!Альмейда/Хулио, ВМФ, гендербендер; гет, рейтинг невысокий, сюжет на выбор исполнителя, желательно без драмы, если драма, то с ХЭ.

29. Ричард/Рокэ. Односторонние чувства Ричарда к Рокэ, Рокэ в Ричарда в ответ не влюбляется. Желательно каноничный сеттинг

30. Вальдес привозит Кальдмеера на Марикьяру и знакомит с родителями. Первоначальная острая реакция на то, что сын приволок в дом варитского гуся, и постепенное принятие. Можно юмор

31. Алвадик, омегаверс, омега!Дик, мпрег. Алва узнает, что Ричарда есть сын, и мечется, пытаясь найти оного после убийства Катарины и смерти Ричарда в овраге, никому не объясняя, зачем ему очередной окделльский поросенок. 
Степень ретконности любая, но за младенца Рокэ переживает искренне, подозревая, что тот от него (так и есть). 
ХЭ для ребенка. Для его родителей (вместе или по отдельности) ХЭ опционален.

32. Алва/Ричард, юст, Ричард впервые замечает и понимает интерес Алвы к себе

33. Алвадики, рейтинг не важен, суд над Алвой, но стороне защиты не подыгрывает авторка, внешность любая

34. Вальдмеер, NC-17, модерн-АУ, драма, мистика, Олаф во время летнего выезда с поисковым отрядом обнаруживает сбитый во время войны самолет и навсегда оставшегося в кабине пилота. Самолет реставрируют, и он даже снова поднимается в небо, только что-то с ним нечисто…, ХЭ

35. Ойген/Мишель Эпинэ, любой рейтинг, первая любовь в Лаик. Встреча юга и севера. Взаимные чувства, неловкие попытки любви по гайифски, Ойген невозмутимо говорит, что читал, как это делается
Для драмы можно добавить в конце Жермон/Ойген, где Ойген сравнивает Жермона и Мишеля

36. Алвадики эндгейм, R или NC, после гибели Альдо власть переходит в руки Ричарда. Ричард не то чтобы дарк, но гибель Альдо, Надора и предательство Робера накладывают определённый отпечаток. Катарина жива, интригует мб вместе с Ричардом, а мб против него, внешность героев любая, но Альдо пилотный мб

37. Близнецы Савиньяки трахают Ричарда, Рока наблюдает (или нет). Можно дабкон, тело предало, немножко больноублюдочнсти. 
Жанр любой,  таймлайн любой, рейтинг от R и выше. Ричарду должно понравится.

38. Прошу арт! Персонажи ОЭ в виде персонажей из аниме "Утена". Классическая сцена вынимания меча из груди на Арене дуэлей. Мечтаю про такой альдоробер, но буду страшно рад и любому другому пейрингу.

39. Рокэ/Айрис. Юмор. Можно рейтинг, можно без. Вынужденный брак с истериками, битьем посуды, надеванием на шею картин, побегами через окно… Впрочем, сначала Алва бесился, а потом возбудился, и теперь, пока весь Талиг с ужасом наблюдает за взрывными ссорами между герцогом и герцогиней Алва, они сами от них получают огромное удовольствие, причем и в горизонтальном положении тоже.

40. Олаф Кальдмеер/Берто Салина. Cо стороны Берто наверное невольное восхищение достойным врагом, которое перерастает в нечто большее при близком общении. Юст. Вальдес где-то рядом, возможно ревнует.Реакция Олафа на усмотрение автора. Рейтинг R.

41. Приддоньяк, ПВП, афродизиак. Что бы скомпромитировать Валентина, ему подливают в напиток афродизиак. На людях Валя держится, но когда он остаётся один, ему становится совсем плохо. Арно предлогает помочь, уверяя, что в этом нет ничего особенного.

42. Лионель/Рокэ, викторианское АУ. Лионель расследует серию жестоких преступлений, и под его подозрение попадает известный хирург, ведущий эксцентричный образ жизни. Рейтинг любой.

43. Алвадик, публичный секс по обоюдному согласию, Алва снизу

44. Джен или пре-алвадики, рейтинг любой, восстание Эгмонта вин вин. Анри Гийом на троне или сам Эгмонт. Политика, установление отношений с проигравшей стороной, кто-то из навозников внезапно по ряду причин остаётся при дворе, мелкий Дик в роли любимца нового двора, внешность любая

45. Вальдмеер. Вальдес влюбился в пленного Олафа, но во время его отлучки Олафа забрали в тюрьму, чтобы насиловать допрашивать и пытать. Вальдес намерен его спасти. Желательно ХЭ.

46. Ричард – Проводник Алвы в Лабиринте. Можно с ХЭ и фикситом (Алва проходит сам и выводит Ричарда?), можно дарк, где Алва совершает те же ошибки, сливая оруженосца, и проваливает испытания.

47. Лионель признается Чарли в любви. Я просто хочу это видеть!

48. Лионель/Валентин: сражение за победу в Битве экстрасенсов
Расследование всратых историй, саспенс на грани фарса, срачи с героями сюжетов, лавхейт участников - в общем все, за что (далеко не) все любят это шоу.
Ли и Валентин могут быть кем угодно: медиум - чернокнижник по классике или что-то подурнее. Например, шаман, который гадает на оленьих рогах. Они могут оказаться как настоящими экстрасенсами, так и коварными шарлатанами, пытающимися раскрыть друг друга. Главное - атмосфера

49. Ойген\Жермон. МодернАУ, ER, рейтинг на усмотрение автора, хэппи энд.

50. Алвадик, кроссовер с "Благочестивой Мартой", проза. 
Ричард после встречи с Оноре теперь истовый эсператист: постится, молится (особенно за эра) и противится идее человекоубийства.
 Алва также приходит к Создателю, угрожает Дораку оставить армию, принять целибат и отречься от винопития. 
Оба разговаривают с Катариной о целомудрии и со Штанцлером - о спасении души. 
В Олларию является Мирабелла с Айрис, находит узревшего свет истинной веры, но сраженного физической слепотой Алву в рубище, и Дикона, самоотверженно заботящегося о калеке. 
На самом деле, оба, конечно, здоровы и много грешат)

51. Вальдмеер, NC-17, драма, dark!Вальдес влюблен всей душой, и ради блага самого Олафа не намерен отпускать его на родину, нон-кон

52. Алва просит у Ричарда прощения за что-нибудь серьезное словами через рот. Не стеб.

53. Алвадики, NC-17, секс на кухне, охреневшая Кончита, у которой пирог из печи не вытащен, а там господа ебутся, прилагается, внешка любая

54. "Вредные задачи" Остера в переложении на условия и персонажей из Талига. Персонажи любые, рейтинг любой, юмор.

55. Детектив в духе Агаты Кристи, но в каноничном сэттинге. Пост-канон, расследование смерти Габриэлы, Джастина или любой кейс на усмотрение автора. Пейринг любой, можно джен. Очень бы хотелось алвадик с подросшим Диком, но необязательно) Участие в расследовании Алвы приветствуется

56. Готфрид Зильбершванфлоссе/принцесса Гудрун/Олаф Кальдмеер. 
Принцесса сначала испытала небольшой к Кальдмееру интерес, всё-таки мещанин дослужившийся до высоких чинов, он её вежливо отверг, но поскольку ей до этого не отказывали, тут может быть возмущение, что ею пренебрегли, страх, что кто-то узнает. А потом Кальдмеер случайно узнаёт маленький секрет кесаря и его дочери и скажем как-то это выдал... Юст, лавхейт, рейтинг NC-17 или R. Желательно, чтобы все выжили.

57. Алвадик, реинкарнация и трансмиграция
. После смерти Дик перерождается в другом мире (один или несколько раз), набирается опыта и прокачивается в психологии, прежде чем снова попасть в своё первое тело на следующий день после ДСФ. Взгляд на эра новыми глазами.

58. Хуан/ куча разного народа. Кроссовер с «Трудно быть богом» Стругацких. Рейтинг. Хуан Суавес – секс-прогрессор в Кэртиане. Добывать нужные сведения и манипулировать политикой Талига проще всего в постели!

59. Арлетта\Лионель, NC, инцест, порка. Из канона мы знаем, что одна из предыдущих графинь Савиньяк приказала выпороть самого Дидериха. С тех пор порка стала семейной традицией и прерогативой графинь. Лионель уже давно не ребёнок, но всё ещё даёт себя наказывать.

60. Надор после смерти Ричарда становится странным и страшным местом, филиалом Лабиринта, расползающимся по Талигу. Попытки Алвы понять и остановить, но без успеха, и Алва понимает почему. Хочется мистики, где кровь Повелителей стихий реально опора мира, а Ракан может заменить только одного (Повелители Ветра вымерли раньше). Без запасных Раканов!

61. Алвадик, реверс. Рокэ реально в положении Дика в первых книгах: Кэналлоа бедствует, семья требует невозможного, Салина посматривают на его наследство, на уши присел друг семьи дор Квентин, с собой в столице даже слуги нет, еще и коварная первая любовь на носу. Ричард, в свою очередь, властитель богатой провинции и герой войны, но несколько ожесточен за трудную жизнь, от оруженосца хорошего особо не ждет, глушит надорский кальвадос и поет завораживающие северные баллады. И да - кого-то в семье Рокэ убил и вроде не кается. 
Не настаиваю на ПОВ Рокэ, но если получится - было бы идеально.

62. По мотивам микро-накура про Альмейду, залетевшего от Хулио. Рамон познает прелести беременности и охуевает, будущий счастливый отец охуевает ещё сильнее и включает режим агрессивной заботы, окружающие тоже охуевают и заранее прячутся кто куда

63. Ричард Окделл с первого взгляда влюбляется в короля, и это взаимно. Фердинанд/Ричард против всего мира.

64. Вальдмеер, NC-17, драма, fem!Кальдмеер канонично попадает в плен, и когда это обстоятельство обнаруживается, оно меняет все, даб-кон

65. Приддоньяк, ПВП, оральный секс. Валентин делает минет Арно. Кинк на волосы Вали, на его красоту.

66. Катарину отравили на ДР (или сразу после). Детектив с поиском виновного(ных). Джен или любые пейринги.

67. Эмиль/Валентин (кнешность книжная) 
Нежно, задорно и спонтанно, с любым обоснуем, таймлайн любой. Кинк на кружева, чулки, одежду, раздевание. НЕ ангс, НЕ стеб

68. Вальдмеер, рейтинг любой, ожидание встречи, ревность. Кальдмеер исчезает по пути на казнь. После перемирия Вальдес приезжает в Эйнрехт и находит Кальдмеера в особняке под охраной, после ночи любви тот признаётся, что ему пришлось стать любовником кесаря Руперта

69. АУ от канона: сёстры Эгмонта живы, и одна из них замужем за Фердинандом.

70. РоРо, пост-Ракана, лунатизм, возможно, сомнофилия. Робер не просто видит кошмарные сны о прошлом, он во сне ходит (и не только). Рокэ узнает об этом и пытается что-то сделать. Рейтинг на вкус исполнителя, стекло можно, но без совсем уж черного финала.

71. Воспоминания Антонии Алва (или Инес) о доме, родных, о Кэнналоа.

72. Лидик, ливалентин, лилюсьен или любой другой пейринг с Лионелем, где присутствует разница в возрасте и звании в пользу Ли. Секс с явным дисбалансом власти и сил, можно дерти-ток, унижение, элементы больноублюдства, партнер обращается к Ли исключительно "мой маршал". В какой-то момент ему становится чересчур, он называет Лионеля по имени, и оказывается, что все это была игра по обоюдному согласию и к обоюдному удовольствию (пока не стало чересчур). Акцент на смену динамики и изменения в поведении Лионеля.

73. Вальдмеер, NC-17, драма, из Кальдмеера выбивают сведения в подвалах крепости, dark!Вальдес влюблен в его стойкость, но своеобразно, нон-кон

74. Двор Алисы глазами кого-то, кто не Арлетта.

75. Джен. Юмор! Ричард женился на богатой навознице, привез ее в Надор, и тут же вспыхнула война между двумя герцогинями – старой и молодой. Дик в шоке, надорцы с попкорном, при королевском дворе делают ставки.

76. Вальдмеер, NC-17, драма, Кальдмеер отказывает Вальдесу во время первого плена, и Вальдес не намерен упустить второй шанс, даб-кон

77. Каждый раз, когда новоиспечённый барон Дювье надевает свой новый орден Талигойской Розы, с ним (Дювье) случается какая-нибудь досадная неприятность.

78. Мирабелла/? Жанр – на выбор автора, можно драму, а можно юмор))) Мирабелла после смерти Эгмонта срочно ищет себе нового супруга, чтобы ее не упрятали в монастырь или не выдали замуж за кого-то из навозников. Главная цель брака – спасти Ричарда, чтобы его не убили, не отдали на воспитание в чужую семью и не отобрали герцогство, поэтому муж должен быть богат, влиятелен и не находиться в открытой оппозиции к трону, но при этом не отжал бы Надор для себя. При этом у невесты в придачу к таким запросам еще и возраст, характер и специфическая внешность. Результат неожиданный!

79. Дружба между Ричардом и Рокэ. Искренняя, тёплая, внезапная. Можно с врЕменным размолвками. Можно гетные линии у обоих. Или слэшные у обоих, но чтобы не друг с другом. Можно модерн!ау. Ричарду не обязательно знать, кто его друг на самом деле (известная личность, очень богатый и влиятельный человек, например). Ричард может тоже что-то скрывать (может, он шаман какой или играет на волынке, сын мятежника, (порно)писатель под женским псевдонимом, ещё что-то).

80. Катари видит, как Алва разговаривает с королём и понимает, что ревнует и завидует. Рейтинг любой, можно вообще джен. Катари хочет любви и внимания как равной, не чувствовать себя глупой девочкой, разменной монетой в интригах и сосудом для наследников короны, но все это позволено лишь мужчинам, и друг друга эти двое ценят больше, чем её.

81. Жизнь в посмертии. Семейства Окделлов, семейство Приддов и т.д. Чтобы все ходили в гости, сравнивали смерти. Джен, чёрный юмор. Можно любые пейринги.

82. Драма. Алва узнает, что Савиньяки расчетливо использовали его, чтобы прийти к власти в Талиге. В идеале – подслушивает разговор Арлетты с Лионелем. Алва может быть в отношениях с Ли, а может и не быть.

83. Вальдмеер. У марикьяре жестокие обычаи, под райос убивают всех. Есть лишь одно исключение для законных супругов, к которым могут прилагаться их слуги и подчиненные. И это единственный способ для Вальдеса спасти Олафа Кальдмеера...

84. Джен или алвадик или альдоробер. Персонажи смутно помнят себя доретконных. Когнитивный диссонанс, попытки расследовать произошедшее, возможно внутримировое мистическое объяснение.

85. Ричард уполз от Альдотвари и оказался на Рубеже. Теперь он, беспамятный, возвращается на Кэртиану с остальными Стражами выжигать скверну вместе с Бусиной. Течение времени на Рубеже может не совпадать с Кэртианским. Можно спасти мир силой любви и дипломатии, можно не спасать вообще.

86. Руперт - боевой монах Шаолиня. Вообще-то это тайна, но в экстремальных ситуациях Руппи превращается в "Джеки Чана". Можно и буквально.

87. Робер/Альдо, современное ау. Передружба, недоотношения. Альдо заказывает астрологу их с Робером натальные карты, надеясь на отличную совместимость. Но вместо "вы идеальная пара" получает метровый список причин, почему им даже в одной комнате находиться не стоит. Негодование Альдо: возмущение, угрозы, подозрения, что астролог сам на Робера положил глаз, предложения посетить таролога/гипнолога/хироманта/авгура, чтобы сравнить версии. 
Одиссея альдороберов по всем шарлатанам города

88. Алвадик, Алва куртуазно ухаживает за Диком. Дик в ахуе, ужасно смущается, удивляется, негодует, а потом переходит в контрнаступление! – в конце концов, кто тут тверд, незыблем и на полголовы выше, а у Алвы вообще волосы как у принцессы и надушенные кружева, лепестки ему больше пойдут!

89. Алвамарсель, ER, рейтинг низкий, hurt/comfort, у Марселя умер отец, поэтому он переживает, суетится, организует погребение и т.п. Рокэ тоже приглашён, но приезжает раньше и помогает справиться с горем, как умеет.

90. Алвадики, НЕ омеговерс,  секс с мпрегнутым Ричардом, нежно, мило, всяческие поглаживания по животу, и чтобы Алву прям крыло тем, что это его любовник, у них будет ребёнок, малыш, самый богатый и титулованный эвер, его будут холить и лелеять, оба отца жизни за него отдадут, а на мнение окружающих забьют и тд.НЦа

91. Кальденбург, NC-17, драма, fem!Кальдмеер, восторженный Руппи и Офелия, которая не верит в любовь в 20 лет, кинк на разницу в возрасте

92. Дайте Ричарда-эльфа из Надорских лесов, с устарелыми представлениями о мире и непониманием "этих странных людей". Явился в Кабитэлу в поисках предсказанного Короля.  Шпагой владеет плохо, привычней к мечам с клинком в форме листа ивы и длинному луку. Маскируется, притворяясь последователем этой новомодной человеческой веры - эсператизма. Денег из дома взял мало, потому что не в курсе инфляции.
Кстати, тогда понятно, почему ЛЧ целый Круг цепляются за Раканов - для них это, считай, вчера было)

93. Эйвон Ларак выходит из лабиринта беременным новым повелителем скал. Пейринг и рейтинг любые.

94. алвамарсель, постканон, Рокэ не удалось отвертеться от регенства, что не способтвует ни благостности характера, ни здоровым нервам окружающих
Марсель, устраивающий Рокэ разгрузку: хоть изолирует его от всего мира на сутки, хоть в отпуск увезет, хоть еще чего придумает. 
Усталый раздраженный регент, винишко, гитара, изощренные ласки и нежный секс

95. алвадик, Ричарда хотят выдать за кого-то/женить, он приходит к Рокэ и как в Гардемаринах "не хочу доставаться нелюбимому, люби меня", рейтинг высокий, ХЭ для алвадиков

96. Групповушка Ойген\Жермон\Арно\Валентин. Война кончилась, все выдохнули, устроили пирушку и пиздуховно, но задорно потрахались. Естественно, NC.

97. Приддоньяк. Арно, с отношением к сексу легким, как у  Эмиля, соблазняет Валю, которого считает девственником (ошибается). Хочет унизить и обидеть, но любовь нечаянно нагрянет, хэ. Хотелось бы, чтобы  Арно не был солнышком.

98. Хочу развёрнутую легенду об Арсаке и Сервилии (мпрежный вариант), с ломкой и мерзким, но дрочным нонконом последнего в плену и комфортингом от Арсака.

99. Иоланта/bottom!Фердинанд. Рейтинг повыше, кинк на подчинение. Без беременностей.
(Допы по желанию:
- шрамирование
- приказы на дриксен
- новосериальная внешка Фердинанда 
- случайный свидетель)

100. Вальдмеер
Вальдес соскучился по Кальдмееру и выпросил у ведьм возможность увидеть его на 10-20 минут. Он попадает в разгар жесткого допроса в Дриксен, но никто его не видит и не слышит, и он ничего не может сделать. Или может, на выбор автора.

101. Валедик, ОМП/Валентин, внешность любая, Валентин снизу.
Пост-канон, Ричард мертв (или считается мертвым, если автор захочет хэ), у валедиков был юст или разовый секс. 
Валентин неосознанно выбирает новых партнёров чем-то похожих на Дика. 
Бонус за реакцию кого-то заметившего из окружения.

102. Айрис/Иоланта. Айрис выжила (одна из сестер) и полноправная хозяйка Надора, который отделился от Талига.

103. Кроссовер с Хрониками Арции. Лионель Савиньяк оказывается сильно болен, серьёзно ранен и т.д. Потом вроде бы выздоравливает, но с постели встаёт совсем другой человек, точнее не человек, а бог-олень Ройгу. Ужасы, высокий рейтинг, возможно хэппи-энд.

104. Хорхе/Арно, пилотоканон, рейтинг любой, будни оруженосца, Хорхе играет на гитаре, Арно слушает под дверью и стесняется признаться своему эру в любви

105. Что-нибудь по мотивам накура про спасателей. Модерн-АУ, приключения, мистика, джен, рейтинг любой.

106. К Ричарду приходит астера в виде идеального доброго, ласкового эра Рокэ, который тискается и внятно разговаривает. Приходит регулярно. Однажды их застает настоящий Алва.

107. Альдоробер. Робер предал ещё живого Альдо, встреча при любых обстоятельствах (Робера схватили люди Альдо или наоборот, Альдо идёт под суд после поражения, что угодно), выяснение отношений, юст.

108. Вальдес попадает в дриксенскую тюрьму, например, после проигранной битвы, и его тюремщики либо Бермессер решают этим воспользоваться. Вальдеса с огоньком насилуют, не оставляя внешних следов, пока однажды Кальдмеер не ловит насильников прямо на пленнике. Спасение, комфорт и попытки завоевать доверие.

109. Алва находит в Олларии и читает дневники Ричара времен Раканы, не в силах оторваться - вплоть до последней записи, где Ричард собирается к Катарине. Неожиданные открытия  (не обязательно о любви Дика к Алве) и много стекла.

110. Валентин - частый гость в имении Савиньяков. Сначала Арлетта думает, что все дело в младшем сыне. Но несколько двусмысленных ситуаций заставляют задуматься, так ли это. Шпионаж, дедукция, опрос свидетелей. С кем из сыновей (но обязательно сыновей) на самом деле роман - на усмотрение автора

111. Паоло/Ричард первый раз в Лаик или, если Паоло выжил, где-нибудь ещё.

112. Алвадик, R-NC-17, Алва не клялся Фердинанду кровью, и Альдо получает на свою сторону "блистательного полководца", а Ричард - новую (старую) головную боль, Альдо из пилота

113. Алвадик страстно трахается после ора и вызова на дуэль вместо отправки к Марианне. Алва снизу, всем понравилось, об остальном подумаем завтра, юноша.

114. Вальдмеер, NC-17, модерн-АУ, Вальдес испытывает самолет, построенный Кальдмеером, кинк на лётную форму

115. Ойген/Жермон или Арно/Валентин, уютный супружеский рождественский изломный секс, ER, прямо флафф необязателен, но без драмы, раскладка любая

116. Ричард – крутой северный тан, прекрасный хозяйственник и руководитель, которого суровые надорские горцы уважают и любят.

117. пре-Алвадик, модерн!АУ. Ричард увлечен живым Рокэ, но не понимает его и с помощью character ai создаёт "своего" Рокэ, очень похожего на настоящего, но который "говорит" понятнее и готов Ричарда хвалить

118. Алвадик, преслэш. Алва приходит смотреть на спящего Дика.

119. Жермон\Йоган Катершванц, NC, PWP, отчасти по мотивам цитаты из канона и комента вчера в треде о том, что Жермон решил возродить традицию прохождения молодых людей через достойных мужей. Секс к взаимному удовольствию, восхищение молодым сильном телом, укусы, возможно, быстрый секс в публичном месте.

120. Ойген/Жермон, fuck or die, в результате оплошности Жермона во время  ритуала они должны переспать или он умрет, секс прошел благополучно, но теперь Жермон мается своими чувствами и не может понять, есть ли ответное от Ойгена, и решается на разговор, Ойген в шоке и объясняет что Жермон ему друг, брат, сослуживец etc но никак не любовник

121. Катари/Рокэ, даб-/нон-кон, рейтинг - R и выше, королева использует клятву иначе, чем все думают: любит смотреть, как Первый Маршал раздевается, стоит на коленях, вбирает ртом свои пальцы, пытается растянуть себя и др. Кинк на унижение, акцент на отсутствии телесного контакта — Катари нравится приказывать и наблюдать. Книгоканон.

122. Классический омегаверс с Диком-омегой, которого впервые накрыло течкой в особняке Алвы, а Алва — альфа, но внизапна! он ведёт себя порядочно: просвещает Дика про особенности анатомии и физиологии, утешает, успокаивает феромонами и мурлычет над ним.
И они так и не поебались.

123. альдоробер, кинон, Агарис. Робер медленно но неотвратимо влюбляется в Альдо. весна, море, романтика, сияющий Альдо и все хорошо. естественно, чувства окажутся взаимными, но переводить ли юст во что-то большее прямо в кадре или обойтись без признания вообще - на откуп автору. не ангст, не стеб.

124. алвадик, Ричард сверху.
Ричарду нравится везде гладить Алву после секса. Спина, поясница, соски, плечи, волосы, если слегка пальцы вводит в рот или анус вообще огонь. Без намерения возбудить, просто ласка. Но это конечно же рано или поздно приводит ко второму раунду.

125. Ричард Горик узнаёт, что его отца подставили и Эрнани на самом деле жив. Его действия. Рейтинг R или NC-17.

126. АУ: случайность в военном деле. Ренваха таки оказалась непроходимой. Или у Феншо оказалось чуть больше мозга. Или что-нибудь еще пошло не так. И наступили последствия. Джен, любой рейтинг.

127. Окделлы чернокнижники или занимаются черной магией. В Надоре своя атмосфера и своя северная мистика, остальные лишь знают, что Надор и Окделлы странные и лучше держаться от них подальше. Надор считается нищим непонятным краем, однако лишь Окделлы сдерживают загадочные северные силы.
Дорак решает вызвать Дика в Лаик, Дик насторожен и не привык к нормальному обществу, но пытается скрыть свои особенности и намерен выяснить, как Рокэ Алве удалось убить сильного чародея, его отца...

128. Приддоньяк, шизофрения. Постепенное и заметное поначалу только Арно усугубление психического расстройства Валентина. Арно любит и пытается спасти: покрывает, говорит с лекарями, пробует изолировать. Начинает сомневаться в причинах гибели братьев Валентина, от перенапряжения параноит, чувствует, что сам почти теряет рассудок. 
Хуже всего то, что из глубины безумия Валентин продолжает любить его тоже.

129. Кэцхен урурукают над тем, что Вальдес нашёл подходящего человека, любит его и любим им. Но на всякий случай проводят с Кальдмеером разъяснительную беседу: что будет, если тот их мальчика обидит

130. Алвадик, флафф (не стёб), рейтинг от R, таймлайн - Вараста или сразу после, книжный канон.
Ричарду не понравился первый секс с Алвой, и Алве стоило немалых усилий уговорить его попробовать снова (возможно, заодно рассказать о своём первом неудачном опыте) и постараться сделать так, чтобы второй раз получился лучше первого.

131. Постканонный алвадик с взрослым Ричардом и стареющим Алвой. «О, как на склоне наших лет нежней мы любим и суеверней...»

132. Алвадик, Рокэ кинкуется слабостью Ричарда, NC-17-R

133. Кальденбург, NC-17, реверс-ау, адмирал цур зее Руперт фок Фельсенбург и его адъютант Олаф Кальдмеер, взаимная тайная влюбленность

134. Алва/Ги Ариго: "Блондинов я люблю больше, чем блондинок, Ваше Величество"

135. Алвадик после отравл­ения. Алва влюблен в Ричарда, мечется ме­жду выгнать предателя и пониманием, что Дика использовали, а Дорак таки мудак + страх проклятия, но думает, что будучи рядом, сможет вернее защитить Дика от сме­рти (мол, я пытался отстраняться и все равно нихуя не помогл­о) и забирает его в Фельп. Объяснение пе­ред отъездом Алвы в Талиг.

136. Рокэ/Ричард/Рамон. Омегаверс, ау без восстания. Ричард - завидная омега на выданье. Грязный, разнузданный секс на троих, двойное проникновение, грязные разговоры, грубый секс, Breeding кинк, чрезмерная симуляция.

137. Что-то случилось с Абсолютом, и с Рокэ слетел флёр бесконечной удачливости и всеобщего обожания. Ему припомнили все его грехи, сместили с должности Первого маршала, Кэналлоа перешла под власть клана Салина, друзья отвернулись. Рокэ отныне вне закона. С горсткой верных слуг он осторожно пробирается в единственное место, правитель которого не объявил во всеуслышание, что не желает его видеть. Рокэ едет в Надор, которым правит Ричард Окделл. Изгнанники доедут, но как примет их молодой тан?

138. Алвадик, R илр НЦа, Ричард пытается спасти Алву, когда он на коне спасал Фердинанда, и его самого помещают в камеру над пекарней, доретконные персонажи

139. Отец Герман (книгоканон)\ кто-то из унаров. Отец Герман в тайне любит наказывать унаров весьма нестандартным способом. Телопредало, развратный священник, юноша, который хочет ещё.

140. Кальдмеер/Гудрун, принцесса решила от скуки подомогаться нового адмирала цур зее, только не делайте Кальдмеера покорным бревном, хочется динамики: пусть согласится и получает удовольствие, или красиво сможет отвязаться или сделать так что от него отвяжутся, или обходительностью доведет прелестную Гудрун чтобы она рвала и метала и весь дворец содрогался

141. Алву в Багерлее таки разбил инсульт с полным параличом одной стороны, и Дик его выхаживает.

142. Крэк! Периодически Алва превращается в манекен. Это замечают только его слуги, остальным норм.

143. У Алана и Женевьев сын и дочь. Время шло, девочка взрослела... Рейтинг PG-13 или R. Желательно джен.

150. Вальдмеер или кальдмейда. У Олафа Кальдмеера есть тайный дар - он может заставить человека смертельно в него влюбиться, но это имеет высокую цену. В бреду Олаф бессознательно применяет этот дар.

151. Кальденбург, NC-17, драма, постканон, Руппи становится кесарем, и намерен вернуть Олафа в Дриксен - для флота и для себя, даб-кон

152. алвали, первый раз, юный Ли перед Лаик соблазняет Росио
в кадре селянка, бусики, Эмиль, кто-то из родителей, за кадром неудачный опыт приобщения Рокэ к имперской любви
инцетуальные вайбы (еще не большечембрат, но уже почти что младший брат), без анальной пенетрации, но невинным рукоблудием алвали не ограничатся

153. Эстебан/Лионель, омегаверс, можно с мпрегом, рейтинг любой, но лучше невысокий, романтика по-савиньяковски

154. Эгмонт/Мирабелла/Лесничиха Дженни. Крепкие полиаморные отношения, инициатором которых выступила Мирабелла. Сплетни соседей и родственников их не задевают. Можно АУ от канона без восстания.

155. Альдо и Робер успешно организовали оборону Агариса от морисков. Нападение жители и гости города отбили, мориски понесли большие потери. Альдо решил не пытаться сесть на тронив Талиге, а связать своё будущее с Агарисом.

156. Кальдмеер/Вальдес, Вальдес симпатизирует Кальдмееру, Кальдмеер  это понимает и, зная что у марикьяре связи между мужчинами не осуждаются, расчетливо растит симпатию в нечто большее и пользуется, не ради мелочей в быту, но ради чего-то большего: военная обстановка, устройство обороны Хексберг и т.д.(как управлять кэцхен)))))) Вальдес ему конечно напрямую тайны не рассказывает, но в их беседах много то, что в Дриксен не знали, не думали об этом с такой стороны и т.п. Альтернативная концовка: Кальдмеера на родине не казнят, в результате новой стычки уже Вальдес в плену у Кальдмеера, который спокойно отдает приказ о повешении

157. Женевьева - покорная жена Гвидо Ларака. Но почему-то все дети от него умирают... NC-17 или R.
Можно мистику, можно Женевьеву-маньячку.

158. Вальдмеер, NC-17, приключения, космо-ау, на корабль Вальдеса установили новый ИскИн "Олаф", технофилия

159. Лабиринт, посмертное испытание: глюки с родными, любимыми, незаконченными делами, потаенными страхами и т.д.
Рейтинг, жанр, кинки, сквик - любые
. Персонаж - по выбору автора
Концепцию Лабиринта и посмертия можно трактовать и вертеть как угодно. Заказчик на строгом следовании канонической системе ни разу не настаивает

160. Кто-нибудь троллит Алву. Попаданец в любого персонажа, новый персонаж из "диких" мест, пришедший абвений и тд. Троллинг любой - но лучше тонкий.

161. Ричард попадает в будуар королевы раньше того дня, когда она и Штанцлер планировали, и видит такую картину: Катари яростно страпонит привязанного к кушетке Рокэ. Партнёры не сразу заметили Ричарда. Можно юмор, ангста не надо.

★ 16.Алвадик, R-NC-17, Реверс с обнаженным Алвой на пути на эшафот (вместо Алвы за какое-то предательство/ошибку к казни и публичному унижению приговорили Дика. Алва в числе наблюдающих (недобровольно)), внешность алвадиков любая
★ Вальдмеер, NC-17, драма, Олаф после всех событий стал совсем бессилен в постели, но Вальдес найдет способ доставить удовольствие, кинк на сухой оргазм
★ 111. Паоло/Ричард первый раз в Лаик или, если Паоло выжил, где-нибудь ещё.
★ 159. Лабиринт, посмертное испытание: глюки с родными, любимыми, незаконченными делами, потаенными страхами и т.д.
Рейтинг, жанр, кинки, сквик - любые
. Персонаж - по выбору автора. Концепцию Лабиринта и посмертия можно трактовать и вертеть как угодно. Заказчик на строгом следовании канонической системе ни разу не настаивает - Карлос Алва
★ 21. Алвамарсель, херт/комфорт. После несчастного случая у Алвы оказываются повреждены кисти обеих рук. Ему приходится заново учиться держать оружие и писать, и справляется он с этим плохо.
★ 159. Лабиринт, посмертное испытание: глюки с родными, любимыми, незаконченными делами, потаенными страхами и т.д. Рейтинг, жанр, кинки, сквик - любые. Персонаж - по выбору автора. Концепцию Лабиринта и посмертия можно трактовать и вертеть как угодно. Заказчик на строгом следовании канонической системе ни разу не настаивает - Катари
★ 129. Кэцхен урурукают над тем, что Вальдес нашёл подходящего человека, любит его и любим им. Но на всякий случай проводят с Кальдмеером разъяснительную беседу: что будет, если тот их мальчика обидит
★ 59. АрлеттаЛионель, NC, инцест, порка. Из канона мы знаем, что одна из предыдущих графинь Савиньяк приказала выпороть самого Дидериха. С тех пор порка стала семейной традицией и прерогативой графинь. Лионель уже давно не ребёнок, но всё ещё даёт себя наказывать.
★ 139. Отец Герман (книгоканон) кто-то из унаров. Отец Герман в тайне любит наказывать унаров весьма нестандартным способом. Телопредало, развратный священник, юноша, который хочет ещё.
★ 37. Близнецы Савиньяки трахают Ричарда, Рока наблюдает (или нет). Можно дабкон, тело предало, немножко больноублюдочнсти. 
Жанр любой,  таймлайн любой, рейтинг от R и выше. Ричарду должно понравится.
★ 73. Вальдмеер, NC-17, драма, из Кальдмеера выбивают сведения в подвалах крепости, dark!Вальдес влюблен в его стойкость, но своеобразно, нон-кон
★ 30. Вальдес привозит Кальдмеера на Марикьяру и знакомит с родителями. Первоначальная острая реакция на то, что сын приволок в дом варитского гуся, и постепенное принятие. Можно юмор, ★ часть два
★ 8. Алвадик, таймлайн Раканы, Дик выходит на поединок с Алвой за Альдо, оба ранены, но в итоге живы. Фиксит бодяги с кровной клятвой.
★ 12. Вальдмеер, NC-17, драма, Олаф после всех событий стал совсем бессилен в постели, но Вальдес найдет способ доставить удовольствие, кинк на сухой оргазм
★ 17. Любой пейринг или джен, и любой временной промежуток, главное без смерти персонажей. АУ, в которой сломанный Абсолют не засчитал смерть Эгмонта и попытался выпилить Ричарда, как «неудачного» Повелителя Скал. Не удалось, но Ричард в результате остался искалечен - недостаточно сильно, чтобы это мешало ему жить, но достаточно, чтобы привлекать внимание и мешать (шрамы, хромота и т.д).
★ 54. "Вредные задачи" Остера в переложении на условия и персонажей из Талига. Персонажи любые, рейтинг любой, юмор.
★ 70. РоРо, пост-Ракана, лунатизм, возможно, сомнофилия. Робер не просто видит кошмарные сны о прошлом, он во сне ходит (и не только). Рокэ узнает об этом и пытается что-то сделать. Рейтинг на вкус исполнителя, стекло можно, но без совсем уж черного финала.
★ 17. Любой пейринг или джен, и любой временной промежуток, главное без смерти персонажей. АУ, в которой сломанный Абсолют не засчитал смерть Эгмонта и попытался выпилить Ричарда, как «неудачного» Повелителя Скал. Не удалось, но Ричард в результате остался искалечен - недостаточно сильно, чтобы это мешало ему жить, но достаточно, чтобы привлекать внимание и мешать (шрамы, хромота и т.д).
★ 110. Валентин - частый гость в имении Савиньяков. Сначала Арлетта думает, что все дело в младшем сыне. Но несколько двусмысленных ситуаций заставляют задуматься, так ли это. Шпионаж, дедукция, опрос свидетелей. С кем из сыновей (но обязательно сыновей) на самом деле роман - на усмотрение автора, ★часть два, ★ часть три,  ★ часть четыре, ★ часть пять, ★ часть шесть, бонусная полиамория
★ 64. Вальдмеер, NC-17, драма, fem!Кальдмеер канонично попадает в плен, и когда это обстоятельство обнаруживается, оно меняет все, даб-кон
★ 41. Приддоньяк, ПВП, афродизиак. Что бы скомпромитировать Валентина, ему подливают в напиток афродизиак. На людях Валя держится, но когда он остаётся один, ему становится совсем плохо. Арно предлогает помочь, уверяя, что в этом нет ничего особенного.
★ 83. Вальдмеер. У марикьяре жестокие обычаи, под райос убивают всех. Есть лишь одно исключение для законных супругов, к которым могут прилагаться их слуги и подчиненные. И это единственный способ для Вальдеса спасти Олафа Кальдмеера...
★ 122. Классический омегаверс с Диком-омегой, которого впервые накрыло течкой в особняке Алвы, а Алва — альфа, но внизапна! он ведёт себя порядочно: просвещает Дика про особенности анатомии и физиологии, утешает, успокаивает феромонами и мурлычет над ним.
И они так и не поебались.
★ 64. Вальдмеер, NC-17, драма, fem!Кальдмеер канонично попадает в плен, и когда это обстоятельство обнаруживается, оно меняет все, даб-кон, ★ часть два, ★ часть три, ★ new! часть четыре, ★ new! часть пять, ★ new! часть шесть
★ 32. Алва/Ричард, юст, Ричард впервые замечает и понимает интерес Алвы к себе
★ 155. Альдо и Робер успешно организовали оборону Агариса от морисков. Нападение жители и гости города отбили, мориски понесли большие потери. Альдо решил не пытаться сесть на трон в Талиге, а связать своё будущее с Агарисом.
★ 100. Вальдмеер. Вальдес соскучился по Кальдмееру и выпросил у ведьм возможность увидеть его на 10-20 минут. Он попадает в разгар жесткого допроса в Дриксен, но никто его не видит и не слышит, и он ничего не может сделать. Или может, на выбор автора.
★ new! 97. Приддоньяк. Арно, с отношением к сексу легким, как у Эмиля, соблазняет Валю, которого считает девственником (ошибается). Хочет унизить и обидеть, но любовь нечаянно нагрянет, хэ. Хотелось бы, чтобы  Арно не был солнышком.
★ new! 105. Что-нибудь по мотивам накура про спасателей. Модерн-АУ, приключения, мистика, джен, рейтинг любой.
★ new! 102. Айрис/Иоланта. Айрис выжила (одна из сестер) и полноправная хозяйка Надора, который отделился от Талига.
★ new! 63. Ричард Окделл с первого взгляда влюбляется в короля, и это взаимно. Фердинанд/Ричард против всего мира.
★ 156. Кальдмеер/Вальдес, Вальдес симпатизирует Кальдмееру, Кальдмеер  это понимает и, зная что у марикьяре связи между мужчинами не осуждаются, расчетливо растит симпатию в нечто большее и пользуется, не ради мелочей в быту, но ради чего-то большего: военная обстановка, устройство обороны Хексберг и т.д.(как управлять кэцхен)))))) Вальдес ему конечно напрямую тайны не рассказывает, но в их беседах много то, что в Дриксен не знали, не думали об этом с такой стороны и т.п. Альтернативная концовка: Кальдмеера на родине не казнят, в результате новой стычки уже Вальдес в плену у Кальдмеера, который спокойно отдает приказ о повешении, ★ new! часть два

исполнение вне феста:
★ 80. Катари видит, как Алва разговаривает с королём и понимает, что ревнует и завидует. Рейтинг любой, можно вообще джен. Катари хочет любви и внимания как равной, не чувствовать себя глупой девочкой, разменной монетой в интригах и сосудом для наследников короны, но все это позволено лишь мужчинам, и друг друга эти двое ценят больше, чем её.

★★★★★

★ СПИСОК ЗАЯВОК ПЕРВОГО ТУРА C ССЫЛКАМИ НА ИСПОЛНЕНИЯ★

★ СПИСОК ЗАЯВОК ВТОРОГО ТУРА C ССЫЛКАМИ НА ИСПОЛНЕНИЯ ★

★ СПИСОК ЗАЯВОК ТРЕТЬЕГО ТУРА C ССЫЛКАМИ НА ИСПОЛНЕНИЯ ★

★ СПИСОК ЗАЯВОК ЧЕТВЕРТОГО ТУРА C ССЫЛКАМИ НА ИСПОЛНЕНИЯ ★

★ СПИСОК ЗАЯВОК ПЯТОГО ТУРА C ССЫЛКАМИ НА ИСПОЛНЕНИЯ ★

★ СПИСОК ЗАЯВОК ШЕСТОГО ТУРА C ССЫЛКАМИ НА ИСПОЛНЕНИЯ ★

▼Исполнение вне феста\исполнение заявок из предыдущих туров:⬍

★ 27. Алвадик, алатские поцелуи. В Варасте был момент, где Алва поит Дика из своего стакана, можно там, можно в другом месте. Можно, чтобы Алва пил из стакана Ричарда. Инициатор Алва, но Дик понял в чем суть. ХЭ
★ 28. Фердинанд, Алва, Ричард. По приказу короля Алва избавлялся от любовников королевы: Придда, Колиньяра, Феншо. Настало время Ричарда
★ 104. Килеан/Ричард, Алва/Ричард. Килеан берёт Дика в оруженосцы. Однажды Алва узнаёт, что Дик подвергается насилию у эра.
★269. Херт-комфорт с нонконом для Бермессера. Бе-Ме насиловали и пытали в плену, а потом закомфортьте на все деньги (но не теми, кем насиловали). Участники на усмотрение исполнителя, а ещё прописанность хёрта и комфорта хочу примерно поровну.
★ 228. Свальный грех (можно не всех сразу): Алваро/Арно-ст/Арлетта/Рокэ/Лионель. Больноублюдочные кинки, рептилоидная мораль, но всё по согласию, в идеале - по любви. Книжный (пре)канон, т.е. Эмиль есть, но не участвует. Без чистого алвали.
★ 1. Вальдмеер. Один из них попал в плен, и противники дарят его другому для сексуальных утех и извращений. Кто будет снизу, воспользуются ли пленником или откомфортят, на выбор автора. + 3. Гетеро изнасилование с любым/любыми из положительных персонажей канона. Без жести, ачетакова. В зависимости от статуса дамы потом или заплатить или кхм... позаботится, часть 2, часть 3, часть 4, продолжение, продолжение, продолжение, часть пять, частть шесть
+ вбоквел
★ 9. Валентин/Лионель. Нон-кон, щупальца, трахни-или-умри. Лионель принуждает Валентина к сексу - для магического ритуала или чего-то такого - Валентин в процессе проходит частичную трансформацию в спрута и уже он выебывает Савиньяка.
★ 42. Ли/Валентин. Ли берёт Валентина в оруженосцы. Асфиксия по обоюдному согласию. Рейтинг высокий
★ 79. Алвадик, первый раз, таймлайн Вараста. Алва отсасывает Дику после бегства в степь глухую.
★ 25. Первый секс Лионеля с кем угодно (предпочтительно Рокэ и/или Эмиль) после того как Ли оскопили. Обоснуй любой, но оскопление случилось уже во взрослом возрасте.
★ 154. Алва/Арно младший. В глазах Арно добрый дядюшка Росио превратился в объект вожделения, а поскольку со всеми вопросами и проблемами Арно привык обращаться к Алве (вдруг братья заругают), он по привычке идет к Рокэ. Возможен рейтинг, возможен отказ со стороны Рокэ.
★ 30. Леонард омега. Леопольд пытается воспользоваться этим для для карьеры сына и личных целей, подсовывая его нужным людям во время течки. Можно еще и Леонарда упорного грустного натурала при этом.
★ 220. Кальдмеер - Повелитель Волн. В иерархии астэр Повелители важнее вассалов. Кэцхен переходят на сторону Олафа, дриксенцы побеждают, флот Альмейды относит штормом. Раненый Вальдес в плену у Олафа. Кэцхен вьются вокруг Кальдмеера, он не понимает, что происходит.
★ 63. Алва/Дик/Катари. Альдо вынуждает Катарину выйти замуж за Ричарда. После смерти Альдо она пытается добиться ареста/казни Дика, но новоиспечённый регент Алва отправляет обоих в бессрочную ссылку в Надор. Катарина узнаёт, что в прошлом между мужем и регентом были нереализованные взаимные чувства, и решает использовать их, чтобы вернуться в столицу ко двору.  Предпочтительно в финале что-то вроде ХЭ со шведской семьей. Без хейта Катарины, часть два, часть три, часть четыре, часть пять
★ 3. Рокэ/Ричард/Катарина. Ричард приходит в себя в королевской спальне и понимает, что он связан и находится в полной власти Первого Маршала и Ее Величества. Хитрая парочка решает измучить юношу целиком и полностью. Шлепки (можно рукой, можно стеком), укусы, засосы после поцелуев, дразнящие касания перышком... В качестве кульминации взятие юнца без какого-либо сопротивления.
★ 52. Алвадик. Рокэ по какой-то причине обездвижен, но не лишён чувствительности. Но вместо того, чтобы убивать/мучить, как он мог бы предположить, Дик начинает его ласкать. Без нон-кона, желательно ХЭ

ДЕАНОНЫ

★ СПИСОК ССЫЛОК НА ИСПОЛНЕНИЯ ПЕРВОГО ТУРА НА АО3 И ФИКБУКЕ ★

★ СПИСОК ССЫЛОК НА ИСПОЛНЕНИЯ ВТОРОГО ТУРА НА АО3 И ФИКБУКЕ ★

★ СПИСОК ССЫЛОК НА ИСПОЛНЕНИЯ ТРЕТЬЕГО ТУРА НА АО3 И ФИКБУКЕ ★

★ СПИСОК ССЫЛОК НА ИСПОЛНЕНИЯ ЧЕТВЕРТОГО ТУРА НА АО3 И ФИКБУКЕ ★

ЛС для орг.вопросов\дополнений\прочего:

▼Скрытый текст⬍

УкаЧакаУкаУка

Перерыв после тура кроссоверов?

1. не делаем(голосов 15 [32.61%])

   32.61%

2. делаем до конца выкладок ЗФБ (5 марта)(голосов 31 [67.39%])

   67.39%

Всего голосов: 46

Гости не могут голосовать

Отредактировано (2023-12-04 16:12:49)

Анон

Re: ОЭ-фест

4. альфа!Ли/омега!Рокэ, омега!Рокэ/Марсель, даб-кон на грани нон-кона, бладплей, брэйнвош. Рокэ омега Лионеля. Максимально грубый и унизительный секс на глазах у Марселя. Рокэ влюблен в Марселя, но из-за метки и течки превращается в  бездумную суку, способную только принимать в себя член своего альфы.

прошу прощения но все-таки дрянь

1100 слов, скачки времени, никто бы никогда, пвп, ублюдство, бладплей, найфплей, унижения, грязные разговоры, потенциальное репродуктивное насилие

▼Скрытый текст⬍

Нагота делает Росио беззащитным. Он лежит на спине, не делая попыток прикрыться. На бледном лбу выступает пот, глаза лихорадочно блестят. Прекрасный. Желанный, как в их первую брачную ночь, когда Лионель поставил на нем метку.

— Ты доволен, Росио?

Лионель садится у него в ногах и властно кладет ладонь на худое бедро.

— Все происходит в точности так, как ты хотел. Твой любовник здесь, смотрит на тебя.

Росио дрожит. Нет средства, что поможет меченому пережить течку в одиночестве. Подобное было бы противно природе. Юные и ни с кем не связанные спасаются травами, меченый же вынужден подставить задницу своему законному супругу.

Это должно приносить радость.

— Ах да, ты же ничего не соображаешь, — Лионель ухмыляется. — Прискорбно. Впрочем, это не новость. Ты всегда был таким, Росио. Похотливой доступной сучкой.

Он переводит взгляд на Валме: тот сидит в кресле с самым светским видом, будто ничего особенного не происходит. Лионель никогда не поймет, что Росио в нем нашел. Не самый красивый, полноватый, обычный человек, не благословленный их даром. Пустышка.

Прежде в их супружеской спальне никогда не было третьего.

— Еще есть возможность уйти, виконт, — напоминает Лионель. — Держать вас не стану.

Марсель смотрит на него спокойно, почти весело. Не отводит глаз.

— Ну что вы, граф Савиньяк. Я никогда не бежал от занимательного зрелища. И к тому же Рокэ дал понять, что желает этого, а его слово для меня в некотором роде закон. Продолжайте, пожалуйста.

Росио сипло втягивает воздух и разводит ноги. Он весь течет, он готов, и от предвкушения их близости сердце бьется чаще. Лионель умеет властвовать собой, даже когда от запаха грозового моря в голове взрываются золотые искры. Он никогда не отпускает себя до конца, но его Росио, такой сладкий, горячий, единственный… Хочется никогда не выпускать его из спальни.

Из них двоих Лионель всегда любил сильнее. Он прощал Росио холодность, случайных любовников и даже то, что тот долгие годы не позволяет его семени прорасти в себе. Лионель прощал все, он ведь так хотел заслужить его любовь.

А потом появился Валме. Лионель застукал их однажды: Валме стоял перед Росио на коленях и ласкал его ртом. Это выглядело смешно и жалко, но Росио гордо сказал, что у них все всерьез. Думал, наверное, что его Ли, такой любящий, такой терпеливый и всепрощающий, отпустит его. Даст свободу.

Что ж, сегодня Росио узнает, что Лионель Савиньяк никогда не упускает своего.

На прикроватном столике лежит острый кинжал — фамильный, с алыми камнями в резной рукояти. Лионель крепко сжимает его и приставляет к выемке между ключицами.

— Давай, покажи, как ты меня любишь. Открой рот и оближи. Только не порежься.

Росио слушается и осторожно касается лезвия влажным розовым языком. Лионель не пытается давить на рукоять. Пока не пытается.

— Достаточно.

Кинжал скользит по гладкой щеке и задерживается на горле, чтобы оставить алый след. Один из многих следов, что сегодня получит Росио. Лезвие расчерчивает тонкими аккуратными порезами безволосую грудь, ребра и замирает у правого соска, заставляя Росио вздрогнуть.

Ему страшно, надо же. Даже такому, едва соображающему, страшно, и Лионелю нравится этот страх. Увлечься слишком он себе не позволяет: еще несколько кровоточащих порезов, на руках и на животе, и только.

Кровь у Росио тоже сладкая и пахнет, как море и гроза. Размазанная, она превращается в диковинные узоры. Лионель слизывает кровь с шеи, жалея, что его клыки недостаточно остры, и он не может разорвать белую кожу, чтобы получить больше.

Росио всегда мало.

Лионель возвращает нож на столик и сбрасывает алый халат. Он не стесняется себя и знает, что сложен куда лучше Валме. Однако тот смотрит не на него, а на Росио. Так глядят на смертельно больных.

Росио вдруг поворачивает голову и таращится на своего любовника бессмысленным взглядом.

Это лишает привычного равновесия. Лионель бьет по лицу звонко, так, чтобы на щеках зацвели алые следы. Голова Росио безвольно мотается из стороны в сторону.

— Смотри только на меня, — шепчет Лионель, забравшись на кровать и грубо намотав черные волосы на кулак. — Не забывай, кому ты принадлежишь, дрянь. Никогда не забывай.

Росио тихо стонет и ерзает. Запах Лионеля заставляет его течь сильнее, и никому этого не изменить. Особенно такому, как Валме.

Обычно Росио приятно трахать лицом к лицу. Его черты подвижны, и за бессчетными выражениями удовольствия лестно наблюдать. Но сейчас Лионель не хочет смотреть. Он поимеет Росио как безымянную вещь, лицом в подушку, а Валме… Валме будет смотреть.

Лионель резким движением переворачивает Росио на живот и заставляет встать на четвереньки. В этой позе прекрасно видно, какой он мокрый. Да и задницу Росио поднимает, как последняя жадная шлюха.

— Видите ли, виконт, — Лионель приставляет член к покрасневшей припухшей дырке и легко входит без подготовки, — с Росио нужно уметь обращаться. Не думаю, что у вас получится.

Валме молчит. Лионель успевает отметить, что на его лице застыло выражение вежливого любопытства, такое неуместное, учитывая обстоятельства. Это не нравится Лионелю, но о Валме можно подумать позже, когда они с Росио закончат. Тот тянется навстречу, тихо ругаясь по-кэналлийски и постанывая.

Им никогда не развязаться друг с другом.

Лионель двигается внутри Росио размеренно и привычно, постепенно ускоряясь. Он не отказывает в себе удовольствии склониться ниже и укусить в шею, нарочно оставляя заметные, унизительные следы; он облизывает метку на загривке, потемневшую от времени, но не утратившую силы.

Есть ритуал, что может уничтожить их связь, но Лионель никогда на него не пойдет. Он подхватывает Росио под живот и чувствует на пальцах его кровь. Порезанный, мокрый, жадный… Нет, Росио не уйдет. Он насаживается на его член так отчаянно, будто умрет без этой близости, будто подставляться и стонать — высшее счастье его жизни.

Лионель чувствует, как узел начинает набухать. Сколько раз он поддавался просьбам Росио и обходился без сцепки! Жалел его, не хотел, чтобы тот травил себя ветропляской. Но сегодня у Росио не выйдет избежать того, что необходимо им обоим, и вытравить плод также не выйдет. Об этом Лионель позаботится. Он чувствовует, как семя толчками выплескивается из него и как крепко Росио держит его член внутри. С Валме у него так никогда не будет.

Миг блаженства ослепительный и очень, очень долгий.

Лионель устраивает их с Росио на боку, так обоим удобнее. Растрепанные волосы скрывают лицо, дыхание звучит хрипло, но Лионель знает: Росио хорошо. Валме смотрит мимо них, и хочется, чтобы он сделал глупость, чтобы попытался напасть и отбить чужую добычу. Тогда Лионель убил бы его с полным правом.

Впрочем, Валме можно убить и без причины, невысокого полета птица.

Неожиданно Росио вздрагивает. Он не может отодвинуться, узел цепко держит его, но Лионель понимает: Росио не хочется быть здесь, с ним.

Он смотрит на Валме.

— Теперь… уйдешь, — шепчет Росио пересохшими губами, чудом преодолев горячку страсти. — В-видишь, какой я…

Валме встает с кресла. Лионель не тянется к спрятанному под подушкой пистолету: ему отчего-то интересно досмотреть до конца. Подойдя к постели, Валме берет Росио за руку. Так, будто имеет право.

— Это вопрос или приказ? — он улыбается и смотрит на Росио как на сокровище. — Если приказ, то я не смею противиться. А если нет, то я никуда не уйду.

Лионель глядит на них, на тонкую руку Росио в ладони Марселя, и понимает: у него нет ничего своего. Отпускать и упускать, однако, он по-прежнему не умеет.

Отредактировано (2023-04-12 05:13:07)

Анон

Re: ОЭ-фест

5. Модерн.АУ. Алва узнает про то, что на Изломе остается один сын у повелителя, и делает себе операцию по смене пола, чтобы Карлос выжил. Отчуждение тела, неприятие новой идентичности, попытка заставить себя попробовать секс с мужчиной.

▼Транс!Алва/Альмейда⬍

Осколки зеркала осыпались на пол, и он - она! - отошла в сторону. Опять тошнило, и подбородок чесался - отдельные волоски продолжали врастать в кожу, не смотря на обработку лазером и электричеством.  Смотреть на чужое тело и почти чужое лицо в отражении было отвратительно. Что ж, если он - она! - не была проклята раньше, то теперь, после операции по смене пола, она несомненно проклята.

Идея казалась такой изящной - возможность избежать гибели последних родственников на Изломе кругов, сравнительно малой ценой. Ему не поверил ни отец, ни брат - а мать не могла без слез смотреть на его - ее! - искалеченное ножами хирургов тело. Хотя медсестры и уверяли его - ее! - что она красива, со своими чудесными синими глазами, длинными черными волосами, тонкими чертами лица, небольшой грудью, тонкой талией, узкими запястьями... Даже невысокий для мужчины рост оказался подходящим. А что до широких для женщины плечей, так свободные комбинезоны и платья А-силуэта просто созданы для таких спортивных фигур.
В конце концов, разве жизнь Карлоса не стоит кусочка плоти? А еще удаления волос на лице, ногах и руках, гормонов, от которых тошнило и хотелось рыдать, необходимости садиться для мочеиспускания, невозможности стать отцом, невозможности весело провести время с прелестной девушкой, невозможности военной карьеры, о которой он - она! - мечтала с детства...

Соберись, Росио! Она вытерла слезы и зашагала по комнате, обходя осколки. Ты - все еще ты. Ты - больше, чем кусок мяса. Это было твое решение, и ты справишься. Не сдашься. Хочешь карьеры - что ж, все твои знания и умения остались с тобой. Да, ты пропустил пару месяцев тренировок, восстанавливаясь после операции, но это мелочи. Меньше тестостерона - но ты и раньше брал не грубой силой, а техникой и скоростью. Новый паспорт с обновленной фотографией готов, твои дипломы и грамоты можно переоформить на новое имя. В конце концов, Хуан и отец в состоянии вить веревки из бюрократической машины. Если к тебе будут приставать товарищи по оружию, ты знаешь, что делать. Захочешь стать родителем - замороженной спермы хватит на сотню попыток. А что до девушек... Ну, соблазнить красотку будет сложнее, но не слишком. Хватит сидеть дома, иди и убедись. Будь мужчиной, то есть женщиной.

Собраться удалось быстро - один из тех самых комбинезонов со свободными летящими штанами, туфли на невысоком устойчивом каблуке, стилизованный ворон с сапфировыми глазами на серебряной цепочке, любимые кольца, мобильник, в чехле которого лежали новые права и кредитка.
Росио не стала и пытаться краситься - без зеркала все равно не получилось бы. Да и с зеркалом, если себе не врать. Взяв консультацию у специалиста по макияжу, Росио долго смотрела на совсем чужое лицо, отдавая себе отчет, что да - женщина в зеркале красива. А потом выбросила всю косметику, потому что... потому что хотела сохранить хоть что-то от себя.

В клубе было шумно и многолюдно. Взяв себе вина, Росио устроилась на кожаном сиденье и огляделась. Обычный набор - студенты, богема, молодежь, пришедшая расслабиться после офиса. Кто в рубашке и брюках, кто в мини-платье, кто в джинсах... Комбинезон впишется, как родной. На танцполе было мало людей, основная масса толпилась у бара и столов. Но среди танцующих были две очень симпатичных блондинки, и Росио захотелось рискнуть.

Танцевать на каблуках было не так удобно, пришлось следить, чтобы движения походили на движения девушек. Удалось поймать их взгляд, улыбнуться  - и Росио позвали в круг. Они уже обменялись именами, когда Сандра сказала, что ей надо отлить, и они с Мелиссой пошли к ванным, оставив Росио удивленно хлопать глазами.
- Ты с нами? - позвала ее Мелисса, и Росио вздохнула и пошла за девицами. Щебет, обмен мнениями о парнях на танцполе и рядом, попытка предложить помаду...  Выйдя из ванной, Росио извинилась и ушла к бару, за вторым бокалом вина. С одной стороны, ей удалось сойти за свою. С другой, это оказалось противно. Неужели теперь от нее всегда будут ожидать и требовать именно такого поведения? Не может быть, не все же женщины так себя ведут. Должны же быть другие? Росио попыталась вспомнить своих сокурсниц и подружек. Не то, чтобы он тогда обращал внимание, в каком количестве они ходят в туалет... С ним они не обсуждали ни парней, ни помаду. Ну только как намек для будущих подарков. Впрочем, сын соберано никогда не был скупым, и предпочитал дарить и выбирать что-то сам. А, Леворукий!

Допив второй бокал, Росио снова выбрался на танцпол. Сандры с Мелиссой  уже не было - возможно, они познакомились с кем-то и отошли к столам. Росио присматривалась к другим девушкам, когда на ее плечо вдруг упала чья-то рука, и прижала ее к потному телу. Росио ударил локтем, не глядя, отскакивая в сторону и разворачиваясь - и наткнулся на непонимающий взгляд какого-то менеджера в рубашке и брюках, потирающего ребра.
- Ты че, долбанутая? - спросил приятель менеджера, и Росио опустил руки, заметив, что стоит в боевой стойке посреди переставших танцевать людей.
- Бешеная девка! - донеслось откуда-то рядом. Надо было уходить, пока не началась драка. Уходить - и признать, что, возможно, родители были правы. И что он не сможет привыкнуть, что все было зря...
- Простите, я не хотел, - внезапно сказал менеджер, и почти убежал с танцпола.
Росио обернулся - за ним - ней, проклятье! - стоял высоченный марикьяре в черной футболке охраны. Поймав взгляд, он кивнул на проход к угловым сиденьям, отгороженным канатом. Росио послушно прошел и сел. Интересно, его просто выгонят, или занесут в черный список? Кажется, разбитое зеркало действительно к несчастью, а может, вся его жизнь теперь - одно разбитое зеркало...
- Вы в порядке? Воды? - Росио благодарно кивнул и взял бутылку из рук - что там написано на бэйджике? - Рамона.
- В полном порядке. Простите, мне было непривычно, когда меня схватили за плечо и притянули.
- Только за плечо? В клубе мы следим за тем, чтобы не обижали девушек. Если эти парни...
- Нет, только за плечо. Все в порядке, это моя реакция была чрезмерной. - Росио пила воду и думала, что вечер точно не удался. Если она так реагирует на простые танцы, что будет с сослуживцами на военном поприще? Как научиться не привлекать внимания?
Не привлекать внимания... Рокэ внимание обожал, вызывал всем своим видом и поведением - длинными волосами, кольцами на пальцах, язвительностью и готовностью в любой момент ответить за слова, не прячась ни за титул, ни за богатство. Задумавшись, она смотрела вокруг, в поисках кого-то подходящего. Но девушки в клубе - обычные девушки - были совсем не похожими на него. Нее.
- Оставайтесь здесь, если не хотите танцевать, - вырвав ее из размышлений, Рамон кивнул и вернулся на свой пост около входа.
Танцевать не хотелось. Идти домой не хотелось еще больше. Ну что же, значит, она будет сидеть и смотреть на людей.
Она играла сама с собой - пригласит ли тот парень в смешной рубашке девушку, на которую смотрит уже полчаса, или застесняется? Склеит ли та компания из четырех хихикающих девиц трех парней, на которых они все время оглядываются? Упадет ли тот рыжий, отплясывающий рядом с разлитым бокалом вина?
Вокруг кипела жизнь, люди знакомились, танцевали, уходили парочками, чтобы продолжить вечер.
- Так и не нашли компанию? - Рамон подошел к столу через пару часов, уже без бейджика.
- Не нашла, - улыбнулась Росио.
- Будете уходить, вызовите такси. Я сказал сменщику, он присмотрит за вами и убедится, что водитель в порядке.
Росио вспыхнула от смущения. О нем никто так не заботился. Хороший человек Рамон, раньше он бы с ним познакомился. Не подружился - у них разные интересы и круги общения, но обязательно бы представился, обменялся рукопожатием. Идиот...ка. Кто тебе мешает сейчас сделать то же самое?
- Простите, я Росио, - она протянула руку, которая утонула в осторожной лапище Рамона. - А вы Рамон. У вас был бэйджик, - ответила она на незаданный вопрос. 
- Рад познакомиться, Росио, - марикьяре помялся. - Я могу вас проводить до такси? Или вы кого-то ждете?
- Никого не жду. - Росио поднялась. Посмотрела на Рамона. С девушками не получилось - а не собиралась ли она пробовать с мужчинами? Ее чуть затошнило, то ли от гормонов, то ли от вина на пустой желудок, то ли от отвращения. Позволить кому-то "поиметь себя"? - Проводите, - согласилась она.
На свежем воздухе тошнота отступила. Пока они шли по улице к отелям, у которых всегда можно было найти свободного таксиста, Росио рассматривала плюсы и минусы. Рамон больше и сильнее - но не чувствуется опасным. Скорее всего, с ним можно будет попытаться, проверить, как работает... дырка. От попыток назвать созданное хирургами отверстие влагалищем мутило, и Росио смирился. Если станет совсем невмоготу, можно просто жить одному еще лет пять. А там, после Излома, уже будет очевидно. Через пять лет ему - ей! - будет... не так уж и много лет.
Рамон остановился у ближайшей свободной машины, заглянул внутрь, приоткрыл дверцу для Росио. Пора было решаться.
- Мне кажется, я нашла именно ту компанию, которая мне была нужна, - Росио положила руку на предплечье Рамона и запрокинула голову, глядя ему в глаза. - К вам?
Тот вздрогнул, открыл рот, чтобы что-то сказать, затем кивнул.

До дома Рамона дошли в молчании, и Росио была ему за это благодарна.
Решение было принято, но нервное напряжение вырывалось то сбившимся дыханием, то чувством нереальности происходящего. Они поднялись на этаж, вошли в квартиру, и Росио замешкалась, снимая туфли. Обычная холостяцкая квартира в низкоэтажном комплексе. Прихожая, переходящая в гостиную-кухню, вдали виден коридор, ведущий в спальню. Рамон был у плиты - он достал из холодильника продукты и... готовил? Ужин? Ах да, он же пришел с работы. Росио предложила помощь, помогла нарезать овощи для паэльи, когда Рамон резал мясо. Пока глубокая сковорода томилась на плите, Рамон исчез в коридоре, и вернулся со стопкой белья, подушкой и одеялом. Молча он начал стелить постель на диване, и Росио нервно рассмеялась.
- Я похожа на бездомную?
- Нет, скорее, на человека в сложной ситуации. - Ха. Знал бы он, насколько сложной...
- У меня были другие планы на вечер, - пусть предстоящее испытание пугало до икоты, было ужасно обидно узнать, что его - ее! - решительность и смелость были напрасны, что даже снять мужика у нее не получилось. Ее пустили домой из жалости, как приблудного щенка. Она думала, что красива? Куда ему... Росио всхлипнула и бросилась обратно в прихожую.
- Росио? - Рамон присел на корточки рядом, пока она надевала туфли, но не касался и не перекрывал дорогу к двери. - Пожалуйста, не убегай. Давай поужинаем, и ты мне расскажешь, что у тебя случилось. Ты мне очень нравишься, но пользоваться твоим состоянием я не стану. Завтра я свободен до вечера, и если ты все еще будешь заинтересована...
Абвении, действительно хороший человек, этот Рамон. Не лень ему возиться с истеричкой...
- Хорошо.
Ужин прошел спокойно - паэлья была вкусной, вместо вина Рамон достал из холодильника сок. После, пока они мыли посуду, Росио собралась с духом. В конце концов, Рамон заслуживал честности.
- У меня была операция, - сказала она. - Там, внизу... - кивок. - Я не уверена, что все будет работать. Мне было сложно решиться.
- Но я тебе нравлюсь? - Рамон спросил спокойно, не напрашиваясь на комплименты, не переставая вытирать полотенцем тарелки.
- Да, - врать не пришлось, Рамон ей действительно очень нравился, как человек. Не худшая основа для эксперимента, доверие. Пожалуй, в имеющихся обстоятельствах лучше безумной страсти и спешки.
- И тебя не пугает мой размер? - Рамон посмотрел на нее, и Росио окинула его взглядом, пытаясь понять, в чем может быть проблема. Ну в спарринге пришлось бы попрыгать, уворачиваясь от длинных рук и ног. Но если бить в колени и играть на скорость и резкое сокращение дистанции...
- Нет, - ответила она, и вдруг замерла, - или вопрос о размере э... члена?
Рамон покраснел так, что было видно даже на его смуглой коже и буркнул что-то отрицательное.
Теперь покраснела Росио. Да уж, тактичности стоит поучиться...

Для сна Рамон дал ей свою футболку, и Росио на удивление хорошо выспалась. А утром, почистив зубы и приняв душ, пришла в спальню.
Рамон спал, раскинувшись почти по диагонали. Его ровная смуглая кожа обтягивала хорошо развитую мускулатуру, прямые черные волосы растрепались. Росио не собиралась его будить и не хотела показаться совсем уж странной, так что устроилась на краешке постели, обхватила колени руками, и принялась ждать. В квартире Рамона было больше порядка, чем в ее собственной. На полу лежали гантели, на зеркале в ванной было несколько пятнышек зубной пасты, а под креслом в гостиной лежал журнал и почему-то один носок. Но общее впечатление уюта и обихоженности ей нравилось. Книг почти не было, но на журнальном столике в гостиной лежал киндл. Росио не стала открывать книгу, хотя ей было очень любопытно.
- С добрым утром, - густой, хрипловатый со сна голос Рамона выдернул ее из размышлений.
- С добрым утром, - согласилась она, глядя, как Рамон встал, неловко стараясь держаться к ней спиной, и быстро прошел в ванную. С утренним стояком она была знакома не понаслышке и внезапно пожалела, что не успела разглядеть размер. Вдруг там действительно все пропорционально? И насколько эластична дырка? Врачи обещали, что все будет работать, надо только добавить смазку... Ну что ей стоило попробовать хотя бы пальцами, пока она ждала? Ее снова затрясло, и она завернулась в одеяло.
- Эй, - на плечо легла теплая рука. - Что ты хочешь на завтрак?
Кажется, ее снова жалели. Нет уж.  Росио поймала запястье Рамона и резко дернула на себя, откидываясь на кровать. Рамон упал сверху, и она обхватила его ногами, как в борьбе. Ого. Надетые тренировочные штаны не могли скрыть явный интерес к ней, и размер... Росио замерла, а Рамон перекатился, так что Росио теперь сидела на его животе.
- Я все же хочу попробовать, - сказала она, стесняясь.  - Можно?
- Можно, - он сглотнул, - как мне тебе помочь?
Хороший вопрос. Росио доводилось соблазнять девиц, но с девственницами он дела никогда не имел. Его подруги прекрасно знали, чего хотели - и от него требовались ласки, а потом держать подходящий подруге ритм. Кому-то надо было помочь пальцами, кому-то больше нужны были оральные ласки... Паре девиц вообще больше нравился анал, но про себя Росио не знала ничего.
- Наверное, нужна смазка... А давай ты будешь действовать, а я скажу, если мне будет неудобно?
- Можно тебя поцеловать? - Рамон сел, оказавшись чуть ниже, но очень близко. И опять он не касался ее, давая ей возможность выбрать.
Росио положила руки ему на плечи и коснулась его губ. Рамон пах зубной пастой и гелем для душа. Его губы были мягкими, горячими, нежными и осторожными. Он не пытался навязать инициативу, но и не был пассивен. Его член упирался Росио в зад, и ему пришла в голову странная мысль, что всегда остается анальный секс. Если он не сможет отдаться как женщина, сможет отдаться как мужчина. Почему-то это принесло облегчение и успокоило, и Росио, не отрываясь от поцелуя, приподнялся и сдвинулся назад, так, чтобы сидеть на бедрах. Чувствовать член под собой было странно, но, пожалуй, приятно. Он качнулся на пробу, поймал стон Рамона. Тот решился обнять его - ее! - и горячие руки Рамона почти сомкнулись на талии.

Росио попытался понять, нравится ли ему. То есть ему было приятно, но был ли он - она! - возбуждена? Как женщины вообще это понимают? Чувствуют собственную смазку? Росио бы не отказался кого-нибудь трахнуть, но ему было нечем. И потом, не Рамона же. Не дури, Росио, выругал он себя. Нашла время для рефлексии. Решившись, она сняла футболку, и по расширившимся зрачкам Рамона поняла, что с грудью ей не наврали. Лапища Рамона закрывала холмик полностью, и касание к соску жёсткой ладони было приятным. Росио подался вперёд, притираясь и к члену, и к рукам. Рамон спустился поцелуями к уху, вниз по шее, по плечам - Росио опустила руки, пряча развитую мускулатуру, положила их на живот и грудь Рамона. Осторожно Рамон положил ее рядом с собой, чтобы удобнее было целовать грудь. Спустился ниже, к животу, замер у границы белья.
- Можно? - хриплый шёпот завораживал. Чувствовать, как дрожит от желания такой сильный, мощный человек было лестно. Хоть что-то получалось, как задумано. Росио кивнул и приподнял бёдра.
Хотелось спрятаться, выключить свет, задернуть шторы… Росио позволил развести себе ноги и закрыл глаза. Ну, возмущённых криков и недоумения не было. Отвращение? Приподнявшись на локтях, она быстро глянула на Рамона. Нет, он наклонился ближе и подул на кожу. Ох… Довольный произведённым эффектом, Рамон подул снова, сильнее. Затем легко коснулся нежной кожи поцелуем. Это не было похоже на прикосновение губ к члену - и было. Это было странно. Но приятно, и Росио легла обратно, дотягиваясь рукой до волос Рамона, густых и жёстких. Ещё поцелуи, лёгкое касание пальцев… приятно. Попытка пройти внутрь - и Росио зашипел. Смазки у него своей не было.
- Сейчас, - Рамон дотянулся до прикроватного столика, достал флакон.
Запахло клубникой. Это почему-то заставило рассмеяться и расслабиться. Со смазкой палец прошёл внутрь, и это было не противно. И не больно. Но ощущалось настолько чужим, чужеродным, что Росио отстранился. Поймал озабоченный взгляд Рамона, притянул его к себе в поцелуе, положил руку ему на член и сжал. Эксперимент экспериментом, но эгоистичным любовником Росио не был раньше, и сейчас становиться не собирался. Дрочить другому мужчине ему до сих пор не приходилось, но Рамон ему нравился. Как человек. Росио усмехнулся, пожалев о своей стандартной ориентации. Сосать он не был готов. Но вот протянуть руку помощи… В конце концов они договорились - Рамон не соглашался брать, не отдавая.

Сидя на лице Рамона, Росио ласкала его руками и иногда дыханием, пока Рамон гладил, целовал и лизал ее тело. Надо будет запомнить, что ему нравится клубника, подумала Росио, а потом Рамон замер, застонал и излился.
- Прости, ты ведь.. - он смутился, не доведя девушку до оргазма.
- Все хорошо, - рассмеялась Росио, ложась рядом. - Мне было хорошо. Спасибо тебе.

- Леворукий с ним, с зеркалом, - подумала Росио, засыпая на плече Рамона. - Справлюсь. Точно справлюсь.

Анон

Re: ОЭ-фест

31. ВМФ. Кто угодно. В идеале Кальмейда или Вальдмеер, но не принципиально. Танцевать танго. Горячо и страстно, так, чтобы вокруг горели все и все. Можно с продолжением в постели. Можно без.

1340 слов
Изначально это был стёб и крэк, потом стало... в общем, стало.
Не вальдмеер. Не Бермессер. Вальдес тут вообще нэ танцуэт! Кальдмеер, впрочем, тоже.

▼Скрытый текст⬍

— Но… но почему мы с вами? Как это вообще получилось?

— Автор пытается в юмор, вот и выбирает непонятно что. А нам танцевать, между прочим.

— А, может быть, вы просто, я не знаю… На плечо меня посадите и по кругу обнесёте?

— Мы ж не на 1 сентября, Луиджи! Заманчиво, конечно, но ерунда какая-то. Да и потом не похож ты на настолько мелкого, чтобы это было логично. То есть, я-то тебя унесу, но логика…

— То есть, всё остальное вас не смущает?!

— Будь ты хотя бы Рокэ…

— О, будь я Рокэ!..

Альмейда в сердцах сплюнул и ушёл, оставив Луиджи думать о том, причем тут 1 сентября, кто такой автор и что вообще происходит. Ответов не находилось, оставалось думать о Рокэ, что Луиджи и проделал с большим воодушевлением.

Утром они с Альмейдой встретились перед Адмиралтейством. Поприветствовали друг друга кивком головы. Так же в молчании прошли в пустой зал приёмов. Растащили по бокам стулья и даже затесавшийся где-то посредине стол. Шикнули было на сунувшего нос Берто, а потом вдруг слаженно, вместе, позвали его обратно и велели отбивать каблуками мелодию. «Заодно, — мстительно сказал Альмейда, — Вальдесу по голове постучим, это его кабинет под залом.» Луиджи подумал, что Вальдеса таким не проймёшь – и оказался прав: вице-адмирал явился через полчаса репетиций и задумчиво взирал на их подобие танца, подперев косяк. Ни комментировать, ни «показывать высший пилотаж» не лез, просто молча смотрел. Потом спросил, осторожно подбирая слова:

— Может, уже сойдёт? Станцевали, зрители в лице нас с Берто очень, ну просто очень впечатлились?

— Страсти не было, — резюмировал вредный Салина. — Так что не прокатит.

Альмейда явственно зарычал и снова закрутил Луиджи в танце.

— А чего вы вообще взялись репетировать? — спросил Вальдес. — Я вон и с БеМе, и Олафом без репетиций танцевал.

Альмейда остановился прямо посреди фигуры так, что Луиджи налетел на него со всего размаха.

— У тебя есть ровно три с половиной секунды, — сказал адмирал ровным голосом, и от вице-адмирала остался только дробный каблуков по лестнице. Альмейда вздохнул и вернулся к танцу.

Следующий день был ровно такой же: Салина монотонно стучал ритм, Альмейда и Луиджи танцевали. Час Х приближался, и адмирал хотел выглядеть хотя бы не так бледно, как было всё то, что делали они на своих танцевальных репетициях.

— А может такое быть, — доверчиво спрашивал Луиджи у Вальдеса, — что в нужный момент у нас откроются способности, и мы станцуем так, что все иззавидуются?

— Может. Если за полторы минуты до танца подменить вас девочками, — отвечал бессердечный Вальдес и убегал в своё счастливое настоящее, где его ждал Кальдмеер, свобода и никакого танго. Луиджи вздыхал и думал о Рокэ.

Наконец, день их позора настал: собрание всех морских офицеров Хексберга, на котором Альмейда и Луиджи почему-то должны были танцевать танго. Об этом знали только они вдвоём, а также Салина и Вальдес (и, как подозревал Луиджи, Кальдмеер тоже, но это было неважно), для остальных происходящее должно было стать сюрпризом.

И оно стало!

Когда Альмейда, в неизменной красной косынке, однако ещё и подпоясанный красным кушаком поверх исключительно чёрного одеяния, вдруг вышел на середину зала, и остановился, будто величественный и могучий монумент, собрание заинтересовалось. Когда ему навстречу с другого конца зала направился Луиджи Джильди, изящный и красивый, как и полагается настоящему принцу, облачённый в точно такую же чёрную одежду и точно так же подпоясанный красным кушаком, собрание удивилось. А вот когда Берто Салина вдруг в повисшей тишине стал выстукивать некий странный и мало кому знакомый ритм, по залу побежали шепотки – и тут же умолкли, стоило Альмейде повернуться и протянуть руку, а Луиджи уверенно за неё взяться.

Круг офицеров как-то сам собой раздался ещё шире, и Альмейда вдруг несколько раз резко закрутил Луиджи, то словно отбрасывая его от себя, то снова притягивая. Кушак Луиджи, пламенея, взлетал и закручивался вокруг него, Альмейда же стоял твёрдо и, кажется, двигалась только его мощная, красивая рука, отталкивая и притягивая фельпского принца, отталкивая и притягивая…

Вдруг фигура изменилась: в очередной раз притянув к себе Луиджи, Альмейда подхватил его и усадил себе на бедро – а Луиджи, в свою очередь, вытянул ноги в щегольских сапогах вперёд так, что вместе они, он и адмирал, составляли какое-то странное и интересное существо.

Темп убыстрился, и Луиджи, соскочив с Альмейды, встал к нему лицом, положив одну руку ему на плечо – Альмейда сделал то же самое – и переплетя пальцы другой руки. Они синхронно сделали странные, резкие движения головой – словно бы отрицательно отвечали друг другу на какой-то незаданный вопрос, потом так же изобразили какое-то движение ногами, да и корпусом тел. Кушаки ещё не взлетали, но уже переплетались, танцуя какой-то свой, только им ведомый танец. Танцоры пошли через круг на зрителя: Альмейда непривычным его образу мелким танцевальным шагом – и Луиджи, высоко выбрасывающий назад согнутую в колене ногу. Время от времени Альмейда подхватывал его и поднимал в воздух, после чего они меняли направления, двигаясь таким же образом уже в какую-нибудь другую сторону.

К задающему темп Салине присоединился Вальдес – он пустил в дело не только каблуки, но и руки, его ладони удивительно точно поймали ритм. Постепенно то один, то другой офицер тоже начинал отстукивать эту мелодию, чувствуя поразительное единение с танцующими, и поддерживая их и получая в ответ какой-то мощный импульс.

Альмейда тем временем подбросил Луиджи в воздух, а когда поймал, то положил его на себя – под рукой, как раз словно на кушак, будто тот мог поддерживать живого человека. Одной рукой Альмейда всё-таки сам держал Луиджи, а другой, обхватив его руки у запястий вместе, шел с ним на зрителей, словно на таран. Кушак Луиджи свешивался с его пояса и обвивал при каждой широком, уверенном шаге ноги Альмейды. Потом Альмейда вдруг остановился и каким-то лёгким, простым движением посадил Луиджи себе на плечо, а сам встал на колено, так что Луиджи соскользнул с его плеча уже на пол.

К этому моменту музыку задавали практически все собравшиеся офицеры. Луиджи раскраснелся, его волосы растрепались, косынка почти не помогала. Он встал спиной к Альмейде, прижался к его груди, и адмирал взял его за талию одной рукой – на границе чёрной рубашки и красного кушака четырёхпалая кисть смотрелась особенно ярко, особенно броско выделялись. Луиджи положил свои пальцы сверху, а потом протянул другую руку, и они снова переплели их, чтобы идти на зрителя, будто на таран. Так и было: Альмейда, поддерживая Луиджи в воздухе, делал несколько шагов, потом ставил его на пол и снова раскручивал и закручивал от себя и к себе, чтобы затем снова переплести руки и продолжить движение на зрителя.

Салина взвинтил темп до невыносимой частоты, сердца бешено колотились даже у зрителей. Альмейда наступал на Луиджи, тот пятился, резко поводя бёдрами из стороны в сторону и заставляя кушак обнимать его стройные крепкие ноги – а потом они менялись местами, Луиджи наступал, а Альмейда пятился, присоединяя к ритму Салины стук собственных каблуков.

Вальдес переглянулся с Салиной, тот кивнул, и Вальдес, вскочив кому-то на плечи, поднял вверх обе руки, приковывая к себе всеобщее внимание. Салина стучал всё быстрее и быстрее, не отрывая от него взгляда и, наконец, стукнув каблуками последним раз, кивнул головой. Вальдес тут же сжал руки в кулаки, и в зале повисла общая, огромная, всепоглощающая тишина. Альмейда и Луиджи стояли друг напротив друга, почти соприкасаясь телами, тяжело дыша и глядя только друг на друга, будто вокруг не существовало офицерского круга, не было засвистевшего Вальдеса, захлопавшего Салины, взорвавшегося криками одобрения сослуживцев и подчинённых. Никого не было – кроме них двоих.

Постепенно морок рассеялся, Альмейда принимал поздравления с тем, какой он, оказывается, великолепный танцор, жал руки, хохотал, белозубо скалясь. Луиджи хлопали по плечам, поздравляли с тем же, звали выпить. Постепенно толпа рассеялась, собрание должно было продолжаться праздником. Альмейда, буквально волоча за собой внезапно расслабившегося Луиджи, как на буксире, вышел из зала последним. В коридоре их ждал вице-адмирал, как всегда игравшийся со своим изумрудным перстнем.

— Это ведь были вы? — спросил Вальдес, глядя на них обоих огромными глазами, в которых восхищение и изумление были смешаны ровно пополам.

Альмейда удивленно поднял брови, но Луиджи понял вопрос.

— Мы, — сказал он, счастливо улыбаясь. — Мы сами! Не могу поверить!

Альмейда приобнял его за плечи и взъерошил волосы – совсем так же, как сделал бы это Рок… к кошкам! Луиджи приподнялся на цыпочках и смущенно клюнул Альмейду в уголок губ. «У тебя, — сказал адмирал, обращаясь к вице-адмиралу, — есть ровно тр…». Дробный топот каблуков начался быстрее, чем он сумел договорить – впрочем, договорить он так и не сумел, потому что был занят гораздо более важным делом.

Анон

Re: ОЭ-фест

21. Доретконный алвадик по какой-то причине не может разойтись больше, чем на четыре метра*. Сон в одной комнате/постели, неловкие моменты, чувство юмора эра Рокэ, UST/RST, но самое главное - вынужденный взаимный комфорт и растущее из него взаимное доверие. Книжный канон, любой обоснуй, без разбивающих пейрингов.

Вольное обращение с каноном, ООС, сплошной флаффный флафф, лёгкая R
Не бечено
Примерно 3300 слов
(Передаю поклон автору заявки №13 про головную боль, но тут слишком условная мигрень и нет никаких графических подробностей, поэтому на исполнение не претендую)

*если бье примерно 30 см, то 4 м - это 13,3 бье
авторским произволом пусть будет 16 бье - 480 см

▼Скрытый текст⬍

Рокэ бездумно глядел поверх голов унаров и откровенно скучал, пока Лучшие Люди и так называемые Люди Чести выбирали себе оруженосцев, словно породистых щенков для дрессировки. Перспектива обзавестись чем-то подобным ни сейчас, ни в обозримом будущем его не прельщала. Привычным обручем давила на виски и затылок головная боль. Рокэ чуть прикрыл глаза, а когда вновь поднял ресницы, чуть не выругался вслух: на него глядело его же собственное отражение, чуть искажённое и призрачное! Чуть присмотревшись, он понял, что ошибся: это была женщина, но с такими же ярко-синими глазами на бледном лице, обрамлённом чёрными, как смоль, волосами.

«Ты должен спасти последнего из рода, — её губы были крепко сжаты, а голос раздавался внутри головы Рокэ, впивался острыми осколками, расцвечивая привычную боль новыми красками. — Забрать. Защитить. Исправить. Иначе у этого мира нет шанса пережить Излом. Ты в ответе».

Силуэт истаял, словно дымка на лёгком ветру, оставив Рокэ в полном недоумении. Он медленно выдохнул сквозь зубы и выпрямился в кресле, теперь внимательно рассматривая тех, кто остался на чёрно-белом плацу. Речь, несомненно, шла о юном Окделле. Тот, тяжело дыша, исподлобья рассматривал сидящих на галерее, будто заклятых врагов. Собственно, таковыми они для него и были: кто-то по праву рождения, а кто-то струсив и отказавшись пойти против воли кардинала.

Обиженный на весь свет, но время от времени пытавшийся зло и гордо вздёргивать подбородок, он напоминал одинокого загнанного волчонка. Его было жаль. Но Оставленная — Рокэ не сомневался, что это была именно она, — приказывала ему привести в собственный дом сына убитого им мятежника. Да на пороховой бочке можно с большим комфортом разместиться! Это скорее уж было похоже на происки Леворукого.

Однако же ставить под удар, даже гипотетический, всю Кэртиану — подобного Рокэ даже представить себе не мог. Он редко позволял сомнениям стоять на пути у своих решений, и прежде чем успел закончить эту мысль, он услышал собственный голос:

— Ричард, герцог Окделл. Я, Рокэ, герцог Алва, Первый маршал Талига, принимаю вашу службу.

Юноша резко вздрогнул и ошарашенно уставился на Рокэ. Не ожидал. Ещё бы! Никто не ожидал, в том числе сам Рокэ, изворотливый ызарг Штанцлер и даже Сильвестр, куда уж мальчишке? Пока Ричард нетвёрдым шагом поднимался на галерею, Рокэ нестерпимо хотелось оглянуться и полюбоваться на выражения лиц кардинала и кансилльера, да и королевы впридачу, но он привычным усилием воли сдержал неуместный порыв любопытства, спрятавшись за маску скучающего равнодушия.

Когда Ричард ломающимся голосом произнёс положенные слова клятвы и коснулся сухими горячими губами протянутой руки Рокэ, тот ощутил за спиной чужое присутствие.

«Орстон!» — взорвался в голове знакомый голос.

— Мэратон, — одними губами отозвался Рокэ.

— Мэратон, — эхом повторил Ричард.

К тому времени, когда они добрались до особняка на улице Мимоз, Рокэ был зол. На себя, на судьбу и на Леворукого впридачу, но больше всего, конечно же, на неведомую Оставленную. От чего защищать? Что исправлять? А главное, как? Но гневная отповедь досталась мальчишке. Тот глядел хмуро, отвечал односложно, но трясся, будто от лихорадки. Неужто так переволновался? Или жалел теперь о сказанных словах клятвы и только сейчас понял, что ему придётся провести три года под крышей дома убийцы отца? А может, прикидывал, как бы половчее выхватить кинжал да всадить в сердце кровного врага?

Но Рокэ не чувствовал ни опасности, ни страха, ни чужого, ни своего. Злость постепенно уходила. Он откинулся на спинку кресла и наконец попрощался со своим новым приобретением. Но не успел Ричард шагнуть за порог, как в голове у Рокэ будто взорвались все столичные запасы пороха разом. От нестерпимой боли к горлу подступила тошнота, а перед глазами поплыли цветные круги. Он едва не потерял сознание, с трудом разглядев сквозь подступающую пелену, что мальчишка у двери упал на колени, задыхаясь. Рокэ из последних сил рванулся к нему — и боль моментально угасла, приглушилась до привычной и терпимой.

Ричард тоже перестал задыхаться, но прижимал к груди непропорционально распухшую правую ладонь.

— Что с вашей рукой? — негромко спросил Рокэ.

Ричард лишь неопределённо мотнул головой, отводя глаза. Рокэ рывком поднял его на ноги и усадил в кресло, уложив руку на стол, вспорол перчатку. Рана выглядела скверно, но понятно. Рокэ точно знал, что делать, и это позволило ему мгновенно успокоиться, сосредоточившись на той проблеме, которую он мог решить здесь и сейчас. И которая помогла отодвинуть мысли о внезапной вспышке боли на потом.

Закончив с перевязкой, Рокэ позвал слуг, чтобы те отвели полубессознательного пациента в его комнаты, однако, как только Ричард приблизился к двери, волна боли снова накрыла Рокэ, а сам мальчишка вновь задышал часто и хрипло.

Рокэ немедленно подошёл ближе и — слава Создателю и Леворукому! — всё вернулось на свои места, разве что Ричард окончательно лишился сил и тяжело повис на руках слуги и подоспевшего Рокэ. Тот перевёл дыхание, избавляясь от отголосков чудовищной боли, и приказал как всегда вовремя появившемуся Хуану организовать в кабинете кровать для Ричарда и отгородить её ширмой, а также принести из библиотеки некоторые старогальтарские фолианты.

За последующие несколько дней, которые Рокэ провёл в своём кабинете, методом проб, ошибок и приступов нечеловеческой головной боли он выяснил, что удалиться от Ричарда он может ровно на шестнадцать бье — и ни на волос дальше. Вышколенные слуги не задавали вопросов, даже не позволяли себе недоумённых взглядов, послушно приносили еду и всё новые и новые книги из библиотеки, в которых не было ни намёка на подобные случаи.

Ночевал Рокэ здесь же, щедро скрашивая свои вечера «Кровью» и гитарными переборами.

Всё это время, пока Ричард практически не приходил в сознание, Рокэ сам заботился о нём. Перевязывал руку, порой всерьёз опасаясь, что мальчишка может остаться без правой кисти. Вот уж поистине жестокая шутка от Леворукого для истинного эсператиста! Поил укрепляющими отварами, которые оставил лекарь, поддерживая под спину податливое, горячее от терзавшего его жара тело, осторожно, по капле, вливая жидкость в сухие, обмётанные лихорадкой губы. Убирал со лба разметавшиеся влажные пряди, укладывал на него тряпицу, смоченною в холодной воде. И эти простые, незамысловатые действия казались на удивление правильными и приносили Рокэ необъяснимое умиротворение, о причинах которого он старался не думать.

На третий день жар спал, а к вечеру четвёртого Ричард наконец пришёл в себя. Он непонимающе озирался, терпеливо удерживаясь от вопросов, пока не ушли слуги, принесшие ужин.

— Почему я здесь? — хрипло поинтересовался он.

— Потому что, юноша, вы задохнётесь, едва выйдете за порог этой комнаты.

— Вы… Это шантаж? Вы отравили меня? — почти выкрикнул Ричард, негодующе уставившись на Рокэ.

— Отравил вас? Под крышей собственного дома? Какого Леворукого мне могло это понадобиться? — не удержался от смешка Рокэ, невольно удивляясь подобным вывертам логики.

— Потому что вы… Вы бесчестный человек! Вы решили закончить начатое и подло убить меня, как и моего отца!

Ярость накатила на Рокэ тугой волной, давящая и леденящая, и он не счёл нужным скрывать её. Ричард невольно отшатнулся, прижимаясь спиной к стене. Рокэ очень тихо, вкрадчиво произнёс:

— Вашего отца, юноша, я убил на дуэли. А линия, как вам, несомненно, должно быть известно, уравнивает шансы.

— Линия?.. — шёпотом повторил Ричард, и Рокэ тут же стало ясно, что мальчишка впервые услышал, как именно погиб его отец. Мысленно костеря соратничков покойного Эгмонта, он попытался успокоиться.

— Так или иначе, как только подниметесь самостоятельно, можете попробовать отойти от меня более, чем на шестнадцать бье, и полюбоваться, как убийца вашего отца будет корчиться от боли. Если раньше не умрёте от удушья, конечно.

Мальчишка дёрнулся, как от пощёчины, в глазах заблестели злые слёзы, судорожно сжались кулаки, и он помимо воли скривился от боли в только начавшей заживать руке — и Рокэ стало стыдно. Ярость отступила. Возможно, стоило извиниться за вспышку, но Рокэ не привык этого делать, да и не умел, по совести говоря. Не зря он не хотел терпеть рядом с собой людей, тем более с подобной историей, с которыми пришлось бы так или иначе налаживать отношения. Он перевёл дух и попробовал начать заново:

— Нас с вами, Ричард, на день святого Фабиана, помимо клятвы, связала некая куда более могущественная сила…

— Я видел, — очень тихо и как-то испуганно перебил Ричард, весь подобрался, подался вперёд, мгновенно позабыв обиду.

— Что вы видели? — осторожно спросил Рокэ.

— Женщину, похожую на вас… за вашим плечом, когда произносил клятву.

— Что ж, из этого, по крайней мере, следует, что я всё-таки не сошёл с ума, как давненько надеются при дворе. Одинаковых видений у потерявших разум, насколько мне известно, не бывает, — улыбнулся Рокэ, и Ричард робко улыбнулся в ответ, но тут же одёрнул себя — негоже! — сжал губы в тонкую линию и стал неуловимо похож на герцогиню Окделл. — И что же эта женщина вам сказала?

— Я не помню… Ничего! — слишком быстро, порывисто ответил Ричард. Врал. Что ж, после подобной вспышки ярости на откровенность рассчитывать не приходилось. Хотелось хорошенько его встряхнуть и узнать правду, но Рокэ прекрасно понимал, что подобным сделает только хуже, заставив мальчишку полностью замкнуться.

— Доедайте свой ужин и пойдёмте спать, — устало произнёс Рокэ, с трудом удерживаясь, чтобы не зевнуть. — До смерти хочу выспаться в конце концов на собственной постели!

— Вы! — снова закипел Ричард. —  Вы предлагаете мне лечь с вами в одну постель?!

— Она достаточно широка, чтобы нам обоим было удобно. Если пожелаете, я могу положить между нами шпагу.

— А не боитесь, что я вас же ей и заколю? — запальчиво воскликнул Ричард.

— Нисколько! На Окделлов это совершенно не похоже! — Рокэ почувствовал, как помимо воли губы расходятся в улыбке. Это становилось действительно весело.

Ричард насупился, но ничего не ответил. Присмотревшись, Рокэ понял, что мальчишка совершенно выдохся, потратив на не самую приятную беседу все свои и так немногочисленные сейчас силы; вилка неловко дёрнулась в левой руке, когда он откладывал её прочь.

Рокэ наполнил свой бокал. Немного поразмыслив, налил немного вина и Ричарду, щедро разбавив его водой.

— Пейте, вам это не повредит, скорее даже, пойдёт на пользу.

Ричард сосредоточенно посмотрел на бокал в чужих пальцах, но возражать не стал, послушно взял и тут же поднёс к губам.

— Пейте и слушайте, — продолжил Рокэ. — В связи со всеми этими происками Леворукого, или кого бы то ни было ещё, завтра нас ждёт непростой день — у Её Величества день рождения. Не отходите от меня ни на шаг, ни при каких обстоятельствах. Чем меньше народу, особенно при дворе, узнает обо всём, тем лучше. В конце концов, моя репутация позволит таскать вас, как привязанного, за моей несносной персоной хоть в будуар королевы, хоть на Малый совет. А вот в настоящем бою это может стать серьёзной проблемой: находиться поблизости в неразберихе побоища — непростая задача… — Он допил вино, сосредоточенно покрутил бокал в пальцах и устроил его на подлокотнике. — Решено! Как только вы достаточно окрепнете, мы начнём ваши тренировки.

— Тренировки? — беспокойно переспросил слегка оглушённый всей этой информацией Ричард.

— Шпага, кинжал, пистолеты… Подберём вам лошадь, которая сможет держаться рядом с Моро. Впрочем, это дело пока терпит. Сейчас мы всё-таки отправляемся спать!

Рокэ позвал слуг, чтобы они убрали поднос и помогли герцогу Окделлу добраться до постели.

Проснулся Рокэ от резкой боли. Он сел на кровати, с силой сдавив виски в попытках её прогнать. Бесполезно. Едва рассвело, и в полумраке комнаты Рокэ с трудом удалось рассмотреть скорчившийся силуэт мальчишки у дверей. Вот же кошкин сын, едва на ногах стоял, а решил-таки проверить! Это вызвало мимолётное раздражение и уважение, но ничуть не удивило.

Рокэ тяжело поднялся, чтобы сократить расстояние и наконец прекратить обоюдные мучения, хотя мстительно хотелось задержаться, чтобы Ричард хорошенько усвоил урок, но боль была слишком сильной.

Когда её отголоски совсем исчезли, Рокэ подошёл к мальчишке, который опирался подрагивающими руками о стену в бесплодных попытках подняться, вполголоса то ли извиняясь, то ли проклиная. Разговаривать не хотелось. Рокэ молча помог ему встать. Ричард едва переставлял ноги, и Рокэ практически приходилось его тащить. Он сгрузил свою не сопротивляющуюся ношу на постель, лёг сам и попробовал вновь уснуть. Предсказуемо безрезультатно.

На следующий день Ричард действительно оказался в будуаре королевы, но был всё ещё слаб после болезни, и все его силы уходили на то, чтобы ни в коем случае не упустить из виду Рокэ и не оказаться от него на расстоянии, больше допустимого. Он был так сосредоточен на этом, что пропустил, к своему же счастью, пусть он вряд ли и осознавал это, воркование приторно-милой Кататри. Зря старалась!

Всё это, конечно, развлекало Рокэ, но он тоже цепко следил за местонахождением своего оруженосца. Ему совсем не улыбалось снова наблюдать за задыхающимся мальчишкой, да и терпеть нечеловечески острую головную боль взамен привычной ноющей тоже желания определённо не было.

Дни текли за днями, и постоянное нахождение рядом чужого человека постепенно становилось рутиной, порой даже приятной, что оказалось для Рокэ неожиданностью.

Утро обычно начиналось с тренировки. Рокэ не считал себя хорошим учителем, особенно если просыпался в дурном настроении, и у него не было ни сил, ни желания сдерживать привычно-едкие замечания, на которые Ричард так ярко реагировал: зло сверкал серыми глазами из-под тяжёлых бровей, а иногда даже пытался огрызаться.

Но порой, когда столичная погода радовала солнцем, например, или Рокэ по иным причинам был в хорошем расположении духа, Ричарду доставался вполне сносный наставник, под руководством которого он делал значительные успехи, пусть и не всегда замечал это. Он был ещё по-юношески быстр и гибок, но со временем обещал перерасти самого Рокэ и, возможно, превзойти силой собственного отца. Рокэ подумывал, забавы ради, конечно же, научить его владеть каким-нибудь тяжёлым оружием, секирой или топором.

Рокэ не был щедр на похвалу, но каждый раз, когда с его уст срывался даже незначительный комплимент, Ричард расцветал такой искренней радостью, что Рокэ было почти больно смотреть на это одухотворённое и счастливое лицо — мальчишка совершенно не умел прятать свои эмоции, даже если хотел.

Дни, которые не были заняты обязательными приёмами во дворце, Рокэ обычно посвящал работе в своём кабинете. Вот там чужое присутствие ощущалось особенно ярко — и бесполезно. Поначалу Ричард угрюмо устраивался в кресле с томиком Дидериха или Веннена, но вскоре Рокэ счёл столь праздное времяпрепровождение слишком раздражающим.

По первости он не доверял Ричарду ответственных заданий, разве что разложить корреспонденцию, например, не подпускал к важным государственным бумагам. Но со временем и Рокэ начал давать ему всё больше работы, и интерес Ричарда постепенно рос. Он не был безнадёжен, хотя и обожал спорить, упрямством грозя переплюнуть своё гербовое животное. Рокэ даже невольно засматривался, как по бледной коже шли алые пятна от праведного гнева. Обычно он обрывал подобные тирады резким смешком и доходчивыми, с его точки зрения, объяснениями. Ричард сердито молчал, но слушал. Если он воспринимал хотя бы четверть из сказанного, Рокэ заслуженно мог считать это своей победой.

Чаще он подбрасывал Ричарду документы, из которых тот мог бы самостоятельно сделать выводы и догадаться, что на самом деле происходило вокруг него и как всё происходящее далеко от россказней о Великой Талигойе, ради которой его отец положил голову, а семья вела весьма жалкое существование. В эти моменты, когда Ричард задумчиво водил кончиком пера по губам, а потом его глаза озаряло понимание, на него было действительно приятно смотреть.

Вечера проходили в уюте нежарко растопленного камина, вина и кэналлийских мелодий. И с каждым разом Ричард смотрел всё более открыто и доверчиво, а Рокэ ловил эти взгляды с жадностью, в которой не хотелось признаваться даже себе. И, хоть это одновременно пугало и притягивало Рокэ, отказать себе он не мог, да и не хотел.

В один из таких вечеров, передавая бокал, Ричард задержал пальцы на руке Рокэ чуть дольше обычного, и тому удалось наконец ухватить вечно ускользающее ощущение, уложить на нужное место недостающий кусочек мозаики. Но момент был слишком кратким, догадку стоило проверить.

Привычным жестом он отставил вино на подлокотник и опустился на львиные шкуры рядом с Ричардом. Осторожно, чтобы не спугнуть ненароком, начал:

— Ричард, позвольте мне сделать кое-что, чтобы проверить одну довольно сумасшедшую теорию. Я не… замышляю ничего дурного и предостерёг бы вас вызывать меня за это на дуэль, даже по окончании срока вашей службы.

Неизвестно, что успел придумать себе Ричард, но он задушенно вздохнул, глядя на Рокэ, будто зачарованный, широко распахнутами глазами, чёрный расползшийся зрачок в которых почти поглотил серую радужку.

Рокэ осторожно взял чуть подрагивающую ладонь Ричарда в свою и зажмурился, чтобы лучше чувствовать. Головная боль, его вечная спутница, которую он так тщательно умасливал вином и полумраком, действительно отступила от одного единственного прикосновения! Это не было совпадением!

— Вы что-нибудь чувствуете? — не открывая глаз, спросил Рокэ.

— Да, — тихо отозвался Ричард и продолжил воодушевлённо:— Как будто в моей голове был туман. И он мешал думать. А теперь всё прояснилось, всё так просто, понятно, логично… А вы?

— Голова не болит, — улыбаясь, просто ответил Рокэ.

А ещё с его плеч будто сняли огромный груз, который был с ним так же долго, как и давящий обруч боли. Груз бесконечной ответственности от принятых решений, чужих чаяний и надежд, всех выигранных сражений, с их грязью и кровью, всех его собственных несбывшихся мечтаний. Об этом он решил не упоминать.

Они по-прежнему спали на одной постели, целомудренно не касаясь друг друга, но о шпаге, слава Создателю и Леворукому, речи уже не шло.

— Вы не спите…

Это был даже не вопрос, а спорить с очевидным Рокэ не видел смысла: бессонница, вызванная всё той же постоянной ноющей болью, от которой не спасали никакие снадобья, была привычной. Поэтому Рокэ лишь неопределённо хмыкнул.

Спустя несколько секунд его руки несмело коснулась прохладная широкая ладонь Ричарда, забирая с собой боль и тяжесть, расправляя невольно сведённые плечи и шею.

— Благодарю, — уже засыпая, прошептал Рокэ.

С тех пор Ричард стал сам подходить к Рокэ во время особенно жарких споров, легко касался его пальцев своими — и Рокэ мгновенно успокаивался, переводил дух и заново, но с гораздо меньшей долей яда и иронии объяснял то же самое. Что неудивительно, Ричард соглашался с ним всё чаще и чаще.

Порой вечерами Ричард мог положить ладонь на шею удобно устроившемуся у камина с гитарой Рокэ. Легко провести по волосам, пропуская пряди сквозь пальцы. Это казалось правильным, почти естественным. И поэтому Рокэ даже не удивился, когда одним из таких вечеров слегка захмелевший Ричард оказался на его коленях, заглядывая в глаза испуганно, но решительно.

Рокэ поцеловал его первым, легко, давая возможность сбежать, но тот шансом не воспользовался, лишь прижался ближе, неумело, но пылко отвечая. Рокэ всё же отстранил его, раскрасневшегося, податливого, с чуть расфокусированным взглядом.

— Обещайте мне, юноша, что завтра, когда выветрятся винные пары, вы не решите наложить на себя руки от стыда или Леворукий знает от чего ещё.

— Обещаю, — совершенно серьёзно ответил Ричард и вновь потянулся к губам Рокэ.

А в груди у того будто разрасталось солнце, яркое и жаркое солнце Кэналлоа. От каждого неловкого движения, которым Ричард пытался притереться пахом к паху сквозь одежду, по спине бежали мурашки. Возможно, виной тому было довольно долгое воздержание, а возможно… Дальше Рокэ предпочёл не думать, полностью отдаваясь порывистым ласкам и жадным губам.

Дальше поцелуев, впрочем, в этот вечер они не зашли, как и в следующий, как и в следующий после него. Однако неделю спустя Рокэ проснулся от ласковых прикосновений пальцев к своему лицу, а к его бедру крепко прижимался горячий член. Он открыл глаза и встретился взглядом с Ричардом, умилительно-решительным, будто мятежник, идущий на казнь за правое дело. Сравнение было нелепым и неуместным, но Рокэ невольно улыбнулся. Видимо, получилось вполне ободряюще.

— Я хочу… — хрипло произнёс Ричард и предсказуемо стушевался, краснея и опуская глаза, моментально теряя всю свою угрюмую серьёзность.

— Мне кажется, я вас понял, — ласково ответил Рокэ, улыбнулся шире, заправляя за ухо Ричарду выбившуюся русую прядку.

Он осторожно перевернул растерявшегося мальчишку на спину, и, избавившись от собственной одежды, устроился сверху. Ричард робко улыбнулся в ответ, но тут же потянулся за поцелуем, уже куда более уверенным, чем в первый раз.

Ричард успел подготовиться, пока Рокэ спал, благо, ванна была устроена рядом за ширмой, отчего смущался ещё больше, чем разжигал непонятную нежность в груди Рокэ. Сколько бы ни было у него любовников до, сейчас ему было смертельно важно запомнить, запечатлеть навсегда каждое мгновение.

Он долго и аккуратно растягивал Ричарда, ловя каждый судорожный вдох, каждое неловкое движение пальцев, когда Ричард судорожно хватался за его плечи. Сцеловывал слезы из уголков глаз и каждый раз дожидался кивка — безмолвного разрешения двигаться дальше. Замирал и вторил каждому его стону.

Касался губами доверчиво подставленной шеи, плеч и ключиц, уже размеренно входя до основания. Обводил языком твёрдые горошины сосков, сжимал ладонями бока, наращивая темп. Прикусывал кожу на лодыжках и острых коленках, сбиваясь с ритма, теряясь в сладком мареве удовольствия. Осторожно поддерживал под поясницу и глядел, глядел в широко распахнутые глаза Ричарда, когда тот наконец выгнулся в яркой вспышке наивысшего наслаждения. 

После, когда Рокэ с бездумной нежностью рассматривал профиль Ричарда, она бесшумным призраком появилась у постели. Чуть наклонив голову к плечу, она глядела на них.

«Сохрани то, что приобрёл, — раздался голос Оставленной в голове у Рокэ. — Не смей предать».

— Она ушла, — прошептал ему на ухо Ричард. — Тогда, в Фабианов день, она сказала не предавать. Сейчас — защитить.

— Я знаю, Дикон, — едва слышно проговорил Рокэ, поднося к губам пальцы Ричарда. — Я буду.

Анон

Re: ОЭ-фест

22. Ричард и гэнгбэнг кэналлийскими стрелками по давнишнему накуру, без жести, по согласию, мальчика придерживают, комфортят и ебут во все дыры, dirty talk, возможно килт, возможно dp

Автор не претендует на исполнение заявки
автору откровенно не по силам писать порномидию, а потому
чистое баловство, ПВП, правда ПВП, обоснуя нет, сюжета нет (никакого сюжета нет), просто кусок вырванный из групповушки чисто на подрочить
предупреждения: групповой секс, минет, фингеринг, это не нон-кон
самое главное предупреждение: вообще не вычитано, набросал на коленке

▼ ~900 слов⬍

— Давай же соси. Бери глубже!
Твердая рука в волосах давит, понукает, не давая отстраниться, и Ричард послушно впускает член в рот, проходится языком по уздечке, по стволу, и давится от резкого толчка, когда крупная непристойно яркая — он успел рассмотреть в подробностях, пока Серхио вжимал его лицом в пах — головка достала до глотки и почти вошла.
— Вот так, хорошо. Хорошая шлюшка. Старательная, — жесткие пальцы проходятся по щеке, большой обводит губы, размазывая слюну, а в следующий миг Ричард может дышать, может сомкнуть губы. И к ним тут же прижимается новый член, не такой толстый, и Ричард торопливо обхватывает его губами и сосет.
Ягодицу обжигает шлепок, рука Серхио все так же сжимает волосы в кулак, но не тянет, просто держит, не давая двигать головой слишком свободно помогая держать  ритм. Ричард пытается поднять взгляд, чтобы увидеть, кому сосет, но не получается, перед глазами только пах, покрытый черной густой порослью, уходящий вверх по животу.
Этот двигается резче, свободнее, но и принимать его легче, и Ричард просто замирает, не мешая. Его снова шлепают, смеются.
— Смотрите-ка какой послушный. Ну ка, расставь ноги, дырку тебе смажу.
Ноги, впрочем, они ему раздвигают, оглаживая, раздвигают ягодицы, выставляя напоказ. И тот что спереди — Дарио или Фелипе — Ричард не может опознать голос, искаженный хрипотой, неожиданно низкий и уже знакомый, входит на всю длину и несколько ударов сердца не вынимает, пока там сзади между ягодиц льется масло и хозяйничают проворные пальцы.
Кто-то еще тянет за соски, уже и без того намятые, нащипанные, превратившиеся в болезненные горошины, но от этого что-то сжимается в горле, между ног, а член ощущается болезненно сильно и словно начинает течь сильнее. И боль в заднице сливается с этим ощущением. Но Ричард все равно кричит и пытается уйти от проникновения, и получается, что он притирается лицом к членам, которыми водят по его лицу пачкая смазкой. Его держат несколько пар рук, так что остается только трепыхаться под короткие смешки и шлепки.
— Молодой дор крутит задницей, как течная кошка!
— Горячий мальчик!
Этот голос, глубокий и сильный Ричард опознает и послушно прогибается всей спиной под широкой ладонью, пытаясь не отстраниться от Серхио с Хосе — все-таки перепутал. Они все слишком похожи. И голоса, и черный волосы на смуглой коже, и крепкие мозолистые руки, которых слишком много. Разные у них члены, а еще они все касаются по-разному.
Хосе гладит его по лицу, Серхио делает то же самое членом твердым, шелковистым, так что Ричард дуреет, судорожно сглатывает, но послушный руке меж лопаток, припадает ниже, подставляясь пальцам, которых уже больше чем было, и это все еще больно, но уже не так.
— У тебя красивая попка. Грех такую не растрахать как следует. Расслабься. Будет не больно.
— Будет приятно, — они снова смеются, ни на миг не отрывая жадных рук от Ричарда, от его бедер, задницы. Спереди в лицо больше не тычутся члены — слишком низко. Зато их руки теперь на плечах, на загривке, ерошат волосы, гладят по лицу, проходятся по губам.
Кто-то добирается до живота,задевает ненароком член, и Ричард дергается и сжимается на пальцах, скулит и от неприятного ощущения в заднице и от желания ласки. Но его член очевидно никого здесь не интересует больше, а вот на дырку льют еще масло, пальцы внутри двигаются медленно.
— Узкий! Тянуть и тянуть, — на этот раз его шлепают легко, но Ричард все равно ойкает от неожиданной и боли в коленке, обидной и неуместной.
Пальцы в заднице замирают, и “Тише”, “Тшшшш” и “Что такое?” сливаются в одно. Его гладят по голове, по спине, а Ричард почти виновато выдавливает саднящим горлом:
— Камешек. Под коленом.
Ричарда просто кладут на бок, по колену проходится чья-то рука, а потом губы, и ему дуют на коленку, как маленькому, пока в задницу возвращаются пальцы. Кто-то сметает мусор с расстеленных на земле в несколько слоев одеял, под шею ложится ладонь, поддерживая, а к губам прижимается член, Ричард успевает разглядеть — Энрике.
У него большой, по настоящему, почти как у самого Ричарда, и он не торопит, позволяет осознать, ждет, пока Ричард легко скользит губами по головке, пробуя на вкус. Вкус у них у всех тоже разный.

— Ты еще поскачешь у меня на члене сегодня, дор. А пока пососи.
От мысли, что вот это засунут в него, Ричард содрогается и вскрикивает от ощущений внутри, под пальцами, ахает в голос, и в его рот толкается член.
Не глубоко, но для Ричарда и так слишком много. И ещё пальцев, которые давят раз за разом в одно и то же место, заставляя подаваться на них,и стонать, слишком много рук. Энрике гладит его по горлу кончиками пальцев, и ухмыляется препохабнейше.
— Я б в тебя запихал поглубже, чтоб давился и глотал.
Ричард подается вперед совершенно бездумно, давясь стоном, пытаясь не давиться, лишь краем сознания отмечая, что на боку почему-то легче. Его потрясывает от ощущения члена, заполнившего, кажется, его рот целиком, а перед глазами стоит картинка, как сам Энрике получасом раньше обхватывал губами член самого Ричарда почти у самого основания и глотал жадно, вцепившись в бедра. И хватку Серхио на плечах, и как Марио гладил его по голове и шептал что-то одобрительное.
Энрике ахает, толкается еще глубже, в глотку и Ричард сглатывает, и это неприятно, это слишком много, слишком хорошо, чтобы выносить дальше. Крик бьется где-то в груди, не в силах вырваться наружу, и оргазм накрывает с головой, выламывая, оглушая. И Ричард все-таки бездумно кричит, сжимаясь всем телом, выталкивая из себя неподатливые пальцы, пока его лицо заливает семенем, пока его обнимают, смеются, и он опять не в состоянии разобрать что же ему шепчут, но расслабляется, обмякая, соскальзывая куда-то во тьму и улыбаясь.

Отредактировано (2023-04-13 07:19:49)

Анон

Re: ОЭ-фест

10. Вальдмеер, влюбленный дарк!Вальдес, нон-кон. Без стокгольмского синдрома, драма приветствуется, не слишком жёстко."

880 слов

▼Скрытый текст⬍

Вальдес всегда разный. То похож на порывистый ветер, который сносит все, что непрочно, то шумен и говорлив, как прибой, то тих и страшен, как море перед штормом. Он похож на море, в которое всю свою жизнь влюблен Олаф. Он хотел бы услышать от своего пленника слова, которые Олаф не может произнести.
С Вальдесом одновременно сложнее и проще иметь дело днем. При солнечном свете, в присутствии слуг или многочисленных гостей, постоянно наводняющих его дом, он предупредителен и вежлив. Он осторожно подает широкую, загрубевшую ладонь, чтобы Олаф мог опереться на нее, спускаясь по лестнице. Он предупредительно накидывает плащ, бесконечно болтая о сырой погоде, слабом здоровье, необходимости беречься… Он угадывает настроение, развлекает беседой, выполняет все пожелания «дорогого гостя». Не то, чтобы у Олафа оставалось много желаний.
Жизнь Олафа уже больше года состоит из неспешных прогулок под конвоем – простите, в сопровождении, – Вальдеса, тихих вечеров над книгой или редких ужинов в компании кого-то из гостей. Олаф не жалуется. Все могло бы быть гораздо хуже. Вражеский адмирал или предатель заслуживают дыбы, огня, пеньковой веревки. Иногда, в краткий миг, когда солнце касается воды в Хексбергской бухте и отбрасывает золотые всполохи на окна спальни Олафа, ему кажется, что он бы согласился на это. Впрочем, скоро момент слабости проходит.
Вальдес открывает дверь тихо, без стука. Без туфель, в одних чулках, легко крадется к постели. Хотя мог бы зайти открыто, это его дом, его страна, его право. Вальдес говорит, что не хотел бы, чтобы экономка слышала, говорит, что имя Кальдмеера никто не смеет трепать. Олафу почти смешно, и все же он склонен верить, что Вальдес в этот момент говорит искренне. Слишком уж нелепо это объяснение.
Пока Вальдес быстро скидывает одежду, не заботясь о том, чтобы сложить ее аккуратно, будто в спешке, Олаф смотрит в окно. Вот так, лежа на спине, если подоткнуть подушки повыше, можно любоваться на кусок неба с облаками и верхушки деревьев. Правда, вскоре их скрадывает темнота, но Олаф все равно смотрит.
Вальдес откидывает одеяло, ежится от холодных простыней, лезет ближе, обхватывает поперек живота рукой, притягивает к себе крепко, до боли, ничуть не смущаясь тем, что Олаф продолжает лежать неподвижно.
- Ммм, Олле, - воркует он в ухо, прижимается ближе, щекотно выдыхает в шею, легко, сухо целует плечо.
Рука тем временем оставляет талию Олафа и скользит ниже. Вальдес подтягивает подол ночной рубашки, которую Олаф неизменно надевает перед сном, несмотря на все протесты Вальдеса.
Когда-то Олафу было страшно. Когда-то он был возмущен и зол. Когда-то… Теперь лишь немного неприятно и безотчетно грустно.
Причем, на удивление, Олаф находит в себе даже каплю жалости к Вальдесу – вот уж кого не стоит жалеть. При иных обстоятельствах они, возможно, смогли бы стать если не друзьями, то хорошими знакомыми. Если бы не родились по разные стороны границы, если бы не встретились в бою, если бы Вальдес не влюбился.
Тот не теряет времени даром, и, пока Олаф предается бессмысленным рассуждениям, уже толкает его в плечо, помогает перевернуться на бок, спиной к себе. Задирает подол рубашки на спину, почти забрасывая на голову, горячими, все более жадными поцелуями проходится по позвоночнику, оглаживает руками ребра, щекочет живот.
- Олле, тебя надо откармливать, - шепчет, и голос у него ласковый и счастливый. – Завтра же скажу Марте, чтоб готовила побольше…
Олаф не отвечает, тут его участие необязательно, Вальдес прекрасно может беседовать сам с собой.
Пока еще сухие пальцы трут между ягодиц, оглаживают яйца, потом надавливают, несильно, просто обозначая намерения, на вход. Олаф слышит, как прижавшийся к нему грудью Вальдес дышит все чаще, спиной чувствует, как ускоряется его сердце. В бедро толкается упругое и влажное.
- Погоди, сейчас, - Вальдес на короткие секунды откатывается от Олафа, шуршит одеждой, видимо, брошенной совсем рядом с кроватью.
- Я тут, - радует он Олафа, скользким пальцем обводя по кругу мышцы входа и пока не толкаясь внутрь.
На самом деле, подготовка Олафу уже не нужна. Мышцы, натруженные ежедневными вторжениями, сжимаются далеко не так плотно, как раньше. Вальдес это знает, и пользуется, к своему удовольствию.
Судя по шевелению сзади, он смазывает себя маслом, остатки вытирает о бедро. Горячее толкается под копчик.
- Сейчас, расслабься… Олле… - мышцы коротко напрягаются и тут же расступаются перед напором. Олаф глотает стон – это все еще больно. Потом приходит тошнота. Олаф не уверен, что дело только в ощущениях. Хотя и в них тоже.
Вальдес медленно входит полностью. Когда Олафу кажется, что он больше не сможет принять, Вальдес замирает. Минуту тяжело дышит в затылок, сжимает бедро до синяков. Потом так же медленно начинает выходить. И вот это почти приятно. Впрочем, чувство освобождения длится недолго, Валдес снова толкается в своего пленника, и приходит новая волна тошноты.
Вальдес осторожен, он движется медленными, длинными движениями, пытка длится и длится. Олаф сжимает в горсти угол подушки и считает секунды. В глубине тела что-то ноет, сладко, томительно. Этого недостаточно, чтобы сделать его твердым. Вальдес уже бросил пытаться.
Перед самым финалом Вальдес наваливается сверху, толкается несколько раз жестко, быстро, и замирает. На сухой коже бедра снова останутся кровавые полукружья от его ногтей.
Потом Вальдес заботится о нем. Обтирает влажной тканью, зажигает свечу, чтобы проверить, не окрасилось ли его семя, вытекающее из покрасневшего зада, кровью. Так давно не бывало, но Вальдес все еще волнуется.
В комнате стоит запах пота и семени, и Вальдес открывает окно. Тут же возвращается в постель, прижимается к Олафу, горячий, ласковый сейчас.
- Я буду тебя греть, - целует в край губ, не ожидая ответа.
Олаф еще долго лежит без сна, слушая мерное дыхание Вальдеса.

Анон

Re: ОЭ-фест

48. АлваДик, эфебофилия, груминг, РСТ. Рокэ - опекун Ричарда. Фокус на невольный (или преднамеренный) груминг, степень ублюдочности на усмотрение автора.

— груминг целиком и полностью преднамеренный. Алва мудак и скотина, для понимания подноготной фика рекомендуется не верить ничему, что он здесь говорит, даже если он говорит, что зимой снег белый. Эмиль, в общем, тоже не заинька, хоть его и мало. Проблема Дика в том, что Штанцлер, Катари и Наль не краше.
— немного интернализированной гомофобии и мизогинных рассуждений в связи с однополыми отношениями
— больноублюдство психологическое

▼ 17 360 слов⬍

Главное, что мог сказать о своём эре Дик Окделл, это что тот оказался совсем не таким, как он ожидал. На площади святого Фабиана Дик ещё терзался сомнениями, целуя благоухающую руку, хотя и тогда предпочёл три года служения позорному возвращению в Надор; и по дороге он не знал, что думать, потому что Первый маршал не произносил ни слова (впрочем, Дик был больше озабочен тем, чтобы не выдать своё недомогание, и вроде бы ему это удалось, даже если он и ловил пару раз на себе взгляд синих глаз); но разговор в кабинете, к его облегчению, многое расставил по своим местам.
— О ваших чувствах к моей персоне я осведомлён и не могу сказать, что они необоснованны, — Алва криво улыбнулся, но это не было насмешкой над новоиспечённым оруженосцем. — Однако, как и вы, я родился Человеком Чести, что нам изменить не дано. А значит, тоже был поставлен в известность о важности клятв. Сегодняшняя связала нас на три года, и я намерен вполне серьёзно отнестись к тому, что на эти три года моя жизнь — это ваша жизнь, и потому друг перед другом у нас есть обязательства, которыми мы не имеем права манкировать.
— Почему… — если бы не подступающая понемногу лихорадка, Ричард, наверное, не спросил бы, — зачем вы тогда назвали моё имя? Если тоже считали, что клятвы важны…
Алва коротко взглянул на него, и этот взгляд Дика ожёг почти буквально.
— Вся площадь видела, что вас бросают на растерзание ызаргам, разве нет? Сколько бы вражды ни легло меж нашими фамилиями, мне этот спектакль казался отвратительным, и я помог.
«Только я,» — повисло в комнате несказанное. И Дик снова вспомнил свои мысли в миг, когда уже должна была прозвучать последняя труба, а теперь ещё подумал, как унизительно смотрелся для всех окружающих. Пусть этот человек убил герцога Эгмонта — но у него одного достало смелости пойти против Дорака, и Дик был ему благодарен.
Ему почти удалось покинуть кабинет, не привлекая внимание к укусу, но, забывшись, при выходе он схватился за костяной шар, служивший ручкой двери, и Алва немедленно спросил:
— Что у вас с рукой?
А дальше Дика усаживали в кресло, упрекали за то, что не признался сразу, и, достав цветные склянки, поили чем-то, от чего по телу поднялся жар, а перед глазами начало двоиться, и сквозь это марево пробился только неумолимый голос Алвы:
— Закрой глаза, Ричард. Захочешь кричать — кричи!

В себя Дик пришёл, лёжа в незнакомой постели, у которой сидел какой-то сухопарый старик кэналлийской внешности. Когда Дик открыл глаза, он встрепенулся и кинулся щупать ему лоб, а потом требовательно попросил согнуть пальцы правой руки все вместе и по очереди. Хотя кисть болела, упражнения Дик выполнил без труда, и чело старика прояснилось.
— Ваше счастье, Ваша Светлость, что вами занялся лично монсеньор, иначе быть вам без руки, и это в лучшем случае.  — покачал головой он. В Олларии вряд ли найдется десяток людей, способных остановить подобное заражение, не прибегая к ампутации и не повредив сухожилия. С таким запущенный загноением вы могли лишиться если не руки, то её подвижности.
Несмотря на слабость, Дик вскинулся, не желая, чтобы его отчитывали. Но ничего говорить не пришлось: от дверей раздался голос Алвы:
— Рохелио, не стоит так говорить с герцогом крови и главой Великого дома. — А потом уже, обращаясь к Дику: — Простите его, герцог, ваше беспамятство заставило нас всех поволноваться.
Старик куда-то исчез, и его место занял Алва. Дику было приятно, что тот так обозначил его положение перед слугой, в конце концов, как господин оруженосца, он имел право и на более простые обращения. Поэтому он решил быть великодушным:
— Я помню, что вы называли меня по имени, когда лечили. Кажется, я вам обязан. Вы можете продолжить меня так называть.
Алва сделал неопределённый жест:
— Хорошо. Но, как я говорил, теперь у нас просто есть обязательства друг перед другом, так что я выполнял свои. Пока вы спали, я отправил необходимые бумаги на подпись во дворец, и скоро полностью вступлю в должность вашего опекуна, как и полагается. Кстати, когда выздоровеете, то, надеюсь, будете сами ездить с такими поручениями от меня, но сейчас вам, разумеется, надо лежать.
Дик кивнул, хотя голова тут же закружилась.
— Вы будете моим опекуном? — спросил он, проклиная слабость во всём теле.
— Конечно, — подтвердил Алва. — Как становится любой господин для своего оруженосца. Разумеется, я не хочу углублять вражду между нашими домами, так что когда ваш управляющий пришлёт мне отчёты, я позову вас, и вы расскажете, как прежде распределяли доход, чтобы мы вместе могли оценить, нужно ли что-то менять.
Признаться, что никогда раньше и в глаза не видел эти отчёты, всем заправляли матушка и дядя, было совершенно невозможно, не тогда, когда Алва так говорил. Так что Дик пообещал:
— Да, хорошо.
— Благодарю вас за благоразумие, — церемонно ответил его эр. — И, так как вы наверняка уже сами собираетесь задать такой вопрос, предупрежу его: о повышенном налоге для Надора мне известно. С первого дня вашей службы отменить его я не могу при всём желании, но если мы продолжим соблюдать наши договорённости, то, надеюсь, через год моё ходатайство о снижении суммы рассмотрят. Опять же, если всё будет идти благополучно, как ваш опекун, я компенсирую часть налога из доходов с собственных владений.
— Вы… щедры, эр Рокэ, — только и сумел вымолвить Дик, никак не ожидавший ни подобных слов, ни подобных дел от Кэналлийского Ворона. С другой стороны, он же вроде бы славился безумием…
— Ничуть, я просто считаю, что это входит в мои обязательства, — пожал плечами Алва. — Однако прошу не называть меня так, как вы только что меня назвали: даже если мы оба происходим из Людей Чести, я не принадлежу к этой партии. Для них такое обращение ко мне будет оскорбительно, для меня… просто неприятно. Сейчас я вас оставлю, чтобы вы поспали ещё. Продолжим наш разговор, когда вам станет лучше.
Дик и правда совсем недолго прободрствовал после его ухода.

Слабость, к сожалению, стала его постоянной спутницей на несколько дней. Рохелио, приставленный к нему старик-лекарь, только на третий день разрешил ему вставать и постоянно поил какими-то лекарствами, от которых Дика клонило в сон. Иногда заходил Алва, но вечно тогда, когда Дик уже клевал носом, так что дальше беседа не складывался. Но эр улыбался и желал ему выздоровления, продолжая Дика удивлять.
На четвёртый день он зашёл к нему днём, когда Дик наконец не спал, и принёс какую-то склянку цветного стекла, кажется, одну из тех, откуда поили Дика при вскрытии раны.
— Сегодня день рождения королевы, — без предупреждения начал он. — И я вообще-то по этикету обязан явиться в сопровождении оруженосца.
— Я готов! — попытался подскочить Дик, хотя голова тут же закружилась, а правая рука, на которую он так неудачно опёрся, заныла.
Алва скептически его оглядел и заметил:
— Это мы ещё посмотрим. Никакой этикет не стоит того, чтобы пускать прахом все усилия по вашему лечению. Я принёс микстуру, — он показал на склянку, — которая обладает чудесным свойством: выздоравливающему придаст заряд бодрости, а того, кто ещё скован болезнью, погрузит в здоровый целебный сон, который пойдёт ему только на пользу. Хотите рискнуть?
Ричард заколебался: он бы предпочёл просто поехать во дворец, увидеть королеву уже не сквозь лихорадочное марево, ведь Катарина Ариго, Талигойская Роза, отданная узурпатору Оллару, говорят, была прекрасней любой из женщин…
Кэналлийский Ворон истолковал его сомнения по-своему: красивые губы насмешливо искривились, и он сказал:
— Не волнуйтесь, травить вас у меня не было и в мыслях. Я принёс бокалы нам обоим, — он действительно поднял руку с бокалами, которые Дик не замечал раньше, — и мы выпьем вместе. Кто знает? Может, во мне тоже таится болезнь, и мне мудро будет провести этот вечер вдали от дворцовой суеты.
— Наливайте! — решился Ричард, который вовсе не хотел, чтобы Алва считал, что им движет страх. Ворон пожал плечами и разлил микстуру — она оказалась приятного медового оттенка, а потом подал ему бокал.
— Тост не предлагаю, — заметил он. — Хотя, когда вы выздоровеете, надеюсь, мы дойдём и до этого.
Они выпили практически одновременно, и Дик тут же с вызовом уставился на эра: вот, ничего не происходит же, я здоров!
…Правда, не прошло и минуты, как ресницы начали неостановимо слипаться, голова потяжелела, а тело уже само собой норовило принять горизонтальное положение.
Алва, на засыпающий взгляд Дика смотревшийся бодрым и свежим, понимающе усмехнулся и произнёс:
— Приятных снов, герцог Окделл. Королевский дворец стоит и будет стоять, и вы его ещё увидите. Просто не сегодня.
Дик даже не расслышал, как закрывалась дверь.

Проснулся он уже ночью. И чувствовал себя прекрасно, хотя мысль о том, что он пропустил приём, портила настроение. Из коридора слышались звуки какого-то инструмента, которые, видимо, его и разбудили, и, недолго думая, Дик поднялся и отправился на поиски музыканта, по пути, впрочем, встретив висевшее у двери придворное платье явно на свой размер и ещё раз огорчившись.
Инструмент играл за смутно знакомой дверью, и Дик остановился, не зная, стоит ли стучаться, но голос Алвы позвал:
— Кто там? Заходите!
Трусость была у Окделлов не в чести, так что Дик распахнул дверь и встретился взглядом со своим эром, обнимавшим незнакомый инструмент.
— Я услышал музыку, — оправдываясь, объяснил он.
— Значит, у меня сегодня будет слушатель, — ослепительно улыбнулся Алва. — Не стойте в дверях, тут есть второе кресло, а вам вряд ли доводилось раньше слышать гитару.
Он был в расстёгнутом парадном камзоле, а ещё, кажется, слегка пьян, но Ричард решил не уходить, ловя странное ощущение нереальности. К тому же, от камина шла волна тепла, и легко было войти, а потом и правда занять второе кресло, чтобы оказаться к этому теплу поближе.
Алва играл ему что-то незнакомое, несомненно, кэналлийское, а потом запел, тоже на родном языке. Голос у него был красивый, сильный, жаль только, что Ричард не понимал ни слова. Он уже пригрелся, когда Ворон замолчал и облокотился на инструмент, пристально на Ричарда глядя.
— Что? — не выдержал тот, чувствуя себя неуютно.
— Я получил подписанные бумаги, подтверждающие моё опекунство над вами, — сообщил Алва, чьё хищное лицо сейчас смягчали тени. — Гонца в ваш замок пока посылать не стал — понимал, как это будет воспринято, и надеялся, что вы приложите письмо от себя. Тессорий в любом случае предоставит мне отчёт, так что хотя бы сумму налога я узнаю и смогу частично возместить.
Ричард неловко поёрзал.
— Вы продолжаете быть очень щедрым, герцог, — тихо заметил он.
Между ними стояла смерть. Почти что буквально, Дику казалось, что он видит очертания её савана. Наверное, его видел и Алва, потому что он мягко произнёс:
— Есть тема, которую мы не можем не обсудить, если хотим добиться хоть какого-то понимания.
— Вы убили моего отца, — выдохнул Дик, словно только и ждал этого, хотя на самом деле думал, что не сможет об этом заговорить по крайней мере до тех пор, пока не выздоровеет.
— На дуэли, — откликнулся Алва.
— Дуэль была нечестной: отец хромал.
— На линии это абсолютно не важно.
— Линия? — хлопнул глазами Дик. — Какая линия?
— Вам не рассказывали? — Ворон вздохнул. — И я даже могу понять причины, но для меня это неприемлемо. Знаете, Ричард, я буду всегда говорить вам правду, даже если это выйдет мне боком. Ненавижу лгать, что поделать.
— Дуэль на линии — смертный грех в эсператизме, — медленно произнёс Дик, не заботясь о том, что признаётся в следовании вообще-то запрещённой религии. Как будто Ворон не знал и так.
— И при этом единственно возможная, если хочется уравнять шансы противников, у одного из которых покалечена нога, — Алва покачал головой. — Боюсь, я не знал вашего отца достаточно хорошо, чтобы понять, почему именно он согласился.
Дик сглотнул и, стараясь не звучать жалко, сказал:
— Вы всё равно его убили. Он мёртв.
— Вы правы, конечно, — согласился Алва. — Но хочу напомнить, что у меня были те же причины, что у Алана Окделла, когда тот убивал Рамиро Алву: он поднял руку на моего короля.
— Оллары не короли! — вскинулся Дик, где-то в глубине души понимая, что так скоро договорится до обвинения в измене.
— Для моего рода — короли, — серьёзно ответил Алва. — Мы им присягаем. И мстим тем, кто им угрожает. Я понимаю вашего предка, поверьте, я бы постарался поступить так же. Не могу сказать, что двигало предком уже моим. И не предлагаю зачесть смерть за смерть, но всё же прошу понять: я защищал моего государя и не испытывал личной вражды к вашему отцу. Но он поднял бунт.
Дик стушевался, признавая схожесть с ситуацией святого Алана. И, пожалуй, никак не ожидая, что Рокэ Алва вообще сравнит себя с ним.
— Вы могли убить его в сражении, а не накануне, — наконец тихо проговорил он.
Алва пожал плечами:
— Я бросил вызов, и его приняли. Для меня это был эффективный способ подавить восстание, ведь без предводителя оно всегда слабей. И потом, — он посмотрел на Дика. — При проигрыше вашего отца уже не смогли бы осудить за государственную измену. А ещё у него был шанс победить меня.
— Королевские войска и так заняли мой дом, — скривился Дик.
— Мне жаль, — склонил голову Ворон. — Это уже решал не я. Но после казни вашего отца в Занхе ваш герб вообще бы могли разбить. Я рад, что до этого не дошло.
У Дика невольно сжались кулаки:
— Потому что — что, так вы можете купить моё прощение?
Алва посмотрел на него печально и как-то даже ласково, что ранило очень больно.
— Я никогда не потребую прощать меня, Ричард, ведь вы в своём праве. Но я не хотел, чтобы вашей семьи касалась такая глубокая опала, и рад, что теперь имею право чем-то помочь.
Кричать на него не было никакого смысла, а ведь так хотелось!..
— Мы не примем вашей помощи, — чувствуя себя опустошённым, произнёс Дик.
Ворон неумолимо напомнил:
— Но в случае с налогом я смогу оказать её и так. Может быть, хотя бы моё своеволие вы мне в конце концов простите.
Съёжившись в кресле, Дик обнял себя руками, словно мог замёрзнуть в натопленном кабинете.
— Никогда, — пообещал он.

Алва позвал его через день и представил своему секретарю, молодому талигойцу, который и помог надиктовать письмо для герцогини Мирабеллы. Дик отметил, что в присутствии секретаря Ворон ведёт себя жёстче и говорит холоднее, что, пожалуй, с его репутацией вязалось несколько лучше, чем эти странные мягкость и внимание. Когда письмо было написано и просушено, и секретарь унёс отдавать ему гонцу для немедленной отправки, Дик не удержался от подначки:
— Вот сейчас вы больше похоже на безжалостного Первого маршала, о котором мне рассказывали.
Алва фыркнул:
— Вам просто повезло лицезреть меня в моём домашнем облике, герцог. Естественно, я не бросаюсь зверем на своих домочадцев, а вы теперь к ним тоже относитесь. Но берегитесь привыкать — во дворце и тем более в ставке армии я веду себя вовсе не так. А вам ведь придётся сопровождать меня там и терпеть меня уже такого.
Дик независимо пожал плечами:
— Не вижу ничего страшного, эр Рокэ. Я знал, к кому шёл на службу.
— Учитывая, что вы в тот день свалились в лихорадке от заражения, сомневаюсь, — вздохнул Ворон. — Но вот вы опять называете меня так, как я просил не называть. Зачем? Я к вам, заметьте, отношусь уважительно.
Порывшись в памяти, Дик действительно выудил из неё разговор об обращениях, и немного смутился:
— Так просто принято обращаться в кругу Людей Чести.
— И я вам уже объяснил, почему к нему не отношусь. Но даже если бы относился — вам недостаточно было бы просто просьбы? Или вы из тех, кто любит делать неприятно нарочно?
Дик точно и абсолютно был не из тех. Поэтому сосредоточенно кивнул, соглашаясь:
— Я попробую вас так не называть, монсеньор. Но это просто привычка…
— Надеюсь, получится вас отучить, — улыбнулся Алва. — Хотя постараюсь не ругать хотя бы сначала. Кстати, я думаю, завтра мы уже сможем приступить к тренировкам — вашу руку надо разминать.
— Тренировкам? — глупо переспросил Дик. Он сразу подумал о фехтовании, в конце концов, Ворон славился этим умением, но не может же быть…
— Конечно, я буду обучать вас фехтованию, — как нечто само собой разумеющееся, ответил Алва. — Начал бы пока учить владеть левой, да взгляды эсператистов на эту тему я знаю. Поэтому будем смотреть, на что сейчас способна ваша правая. И, кстати, не думайте, что я запрещаю вам выезжать с визитами. Я вам вообще ничего не планирую запрещать, если это не угрожает нашим жизням и клятвам, конечно. У вас же наверняка есть друзья в столице? Съездите по моим поручениям — и обрадуете их своим выздоровлением.
Дик едва глупо не поблагодарил, настолько это отличалось от порядков в Окделле; но, к счастью, возвращение секретаря его спасло.

Визит к кансилльеру Дику не понравился. Он уже понемногу привык, что в особняке Алвы с его мнением считаются, и все, даже самого злодейского вида управляющий по имени Хуан, ведут себя с ним уважительно, а Штанцлер чуть ли не с порога принялся отчитывать его как ребёнка, хотя им-то Дик уже не был. И говорить о том, как плох Ворон, с чем, в общем-то Дик, не собирался спорить, но ему было неприятно сознавать, что сам Ворон так ни о ком из его друзей и родных не отзывался, хотя антипатия несомненно была обоюдной.
— Как жаль, что Рокэ не выпустил тебя во дворец, и ты не увидел Катарину Ариго, — посетовал Штанцлер, несмотря на протесты Дика, что он лежал больной, а вовсе не был заперт где-то в подвале. — И ей тоже было бы помогло увидеть дружеское лицо. Что ты думаешь о ней?
Ричард толком не успел составить мнение по тем минутам на галерее в день святого Фабиана, поэтому упомянул лаикскую сплетню о том, что Алву записывали в любовники королеве… и пожалел об этом, потому что кансилльер живописал личную жизнь его эра, добавив туда и королеву, и короля, и каких-то неизвестных мужчин, включая чьего-то юного наследника, с которым вышла плохая история.
В Надоре обсуждения на такие темы не поощрялись, и не только матушкой, которую не преминул осудить Штанцлер. В Надоре жили строже, чем в столице, и Ричард старался не морщиться, напоминая себе, что кансилльер — их друг и был другом отца, не его вина, что столица его испортила. Вот Алва хотя бы не рвался обсудить с оруженосцем, в чьих постелях ночевал, и за время пребывания в особняке Ричард не заметил ничего излишне фривольного. За это, пожалуй, можно было простить эру его излишнюю франтоватость, что Дик мысленно и сделал, когда рассказ кансилльера перевалил за полчаса. А когда пошли намёки на то, как не стоит попадаться Алве под пьяную руку, и прямые указания, что преданную службу сочтут знаком того, что эр развратил Ричарда, он вовсе понял, что пора прощаться, ссылаясь на то, что рука ещё ноет, напоследок только пообещав не ввязываться ни в какие свары, особенно с бывшими однокорытниками, с которыми они не дружили ещё в Лаик.
А рука и правда ныла — но из-за утренней тренировки с Алвой, и это было приятное ощущение восстанавливающих силу мышц.

Алва вызвал его вечером, чтобы осмотреть руку, отдать письма на завтра и указания, куда их развезти, а потом как-то незаметно перешло к тому, что он научил Дика, что кэналлийские вина сперва переливают в кувшин, а потом, уже дав подышать, пьют.
— Но много тебе сейчас не положено, — заявил Ворон, наливая им обоим примерно по половине бокала. — Во-первых, лекарства, во-вторых, ранние тренировки. Позже не поставлю, прости: потом у меня часы для просителей. А тебе, кстати, надо улучшать образование, не доверяю я тому, что утверждено для Лаик. Так что завтра сильно не задерживайся после поручений, тебе принесут Пфейтфхаера, и ты заново изучишь Двадцатилетнюю войну. Нечего на меня так смотреть, ты хотя бы помнишь, чем она важна?
— После неё основные страны Золотых земель заключили Золотой договор по инициативе Талиго… Талига и Гайифской империи, — заученно оттарабанил Ричард, почти не сбившись на названии. — При его нарушении кем-то одним страны имеют право напасть на бывшего союзника все вместе, хотя без нарушения войны могут осуществляться только один на один.
— У вас хорошая память, а я думал, вы уже позабыли все учебники, — удивлённо хмыкнул Алва,
Ричард улыбнулся, довольный похвалой, но не желающий этого показывать. Эр ему всё-таки достался странный: условностями он иногда явно пренебрегал, как сейчас, когда перескакивал с «вы» на «ты» и обратно. Ричард, правда, и сам случайно назвал его «эр Рокэ» в начале разговора, так что ссориться не стал, но не мог представить, чтобы кто-то из его родных говорил так же, как Алва. Возможно, дело было в том, что талигойский ему не родной: Ричард совершенно не знал каноны вежливости кэналлийского. Самого его старому надорскому учили уже в сознательном возрасте, да и в повседневной жизни на нём говорили не часто, так что он привык всё мерить талигойским, однако это не значило, что у всех так.
Наль Ларак показался на пороге особняка (куда он, впрочем, решил не заходить) через день.

Жизнь закрутилась очень плотным вихрем, в Надоре Дик себе и представить такого не смог бы. Он доставлял письма и депеши в королевские ведомства и военные лагеря (очень быстро сменив лошадь — Алва с сожалением отметил, что ему нужна более быстрая и привычная к столичной суматохе, так что Баловник теперь мирно жевал сено в конюшне, а под седлом Дика была красавица Сона, почти такая же резвая, как собственный конь эра, Моро, но гораздо более спокойная), несколько раз ездил во дворец (но с поручениями, а не на приёмы), помогал с выполнением мелких прошений, которые не требовали согласия от кого-то ещё из важных чиновников, а когда мог — выбирался в трактиры с Налем и его компанией. В расписании Первого маршала оказалось больше работы с бумагами, чем военных действий, но когда он об этом заикнулся, Алва ехидно предложил ему повоевать как-нибудь без фуража, обмундирования и достойно обученных солдат, а потом поговорить. Для просителей действительно отводились два часа поздним утром, а ранним вечером Алва чаще всего уезжал или во дворец, или к кардиналу. Смотр в лагере рядом с Мерцией, впрочем, тоже случился довольно скоро, и от секретаря Дик знал, что на лето и на осень запланированы проверки Западной, Северной и Северо-Западной армий, так что сидеть в столице круглый год не придётся.
Он даже удивился, что Алва находит время учить его фехтованию, а по вечерам, когда возвращается, зовёт в кабинет или принять экзамен по очередной выданной книге (стратегия, легенды Гальтары и, ох, старогальтарский, который Дик раньше только зазубривал для молитв), или просто посидеть послушать гитару у камина. Вино присутствовало в любом случае, хотя меньше, чем ожидал Дик, и поскольку он быстро узнал, что виноделие — одна из основных статей дохода Кэналлоа, слушать о разных сортах и связанных с ними обычаях было даже интересно, хотя любой из видов Крови сшибал Дика с ног за пару бокалов. Но эр только добродушно посмеивался, помогая ему дойти до спальни, и, что бы там ни говорил кансилльер, не позволял себе даже какого-то двусмысленного намёка. Так что на этот счёт Дик успокоился быстро.
Грабители напали на него, когда он ушёл с петушиных боёв раньше, чем остальная компания Наля, и Дик не знал, досадовать ли больше на себя за то, что ушёл из-за явления Эстебана Колиньяра, или на то, что вообще согласился пойти на мерзковатую забаву. Поставленная рука помогала ему неплохо отбиваться, но висельников было много, и он не знал, как бы всё обернулось, не раздайся своевременно выстрелы. Однако нежданный спаситель обнаруживать себя не стал, а когда подоспели Наль и Мариус, они были больше озабочены безопасностью Дика, чем поиском неизвестных стрелков по подворотням.
Когда он явился обратно в особняк Алвы, Хуан велел сразу подняться к тому в кабинет, и, входя, Дик увидел, как эр бросил бумаги поверх чего-то на столе, а потом сказал неожиданно жёстким голосом:
— Вот и вы.
— Вот и я, — не зная, что тут ответить, откликнулся Дик. — Монсеньор.
В кабинете чем-то пахло, знакомо и не неприятно.
— Выпейте со мной, — предложил Алва, и Дик пошёл переливать вино, а от столика увидел, что из-под бумаг на столе тускло поблёскивает воронёное дуло пистоля. И запах — это была пороховая гарь.
Дик часто заморгал, но даже со своей неподготовленностью к столичной жизни догадался, что спросить эра, не следовал ли он за ним по тёмным проулкам и не спасал ли от грабителей, будет крайне не умно.
— Скажите, Ричард, вы примете от меня денег на расходы? — тем временем поинтересовался Алва, вряд ли замечая, что его секрет раскрыт.
— Нет, монсеньор! — тут же подобрался Дик. — Мне присылают из Окделла.
Его эр заломил бровь:
— И вы уже могли оценить, сколько это в пересчёте на цены столицы. Но хорошо — хотя на самом деле вы заслужили, другим своим порученцам я вообще-то плачу жалование.
Другим своим порученцам он вряд ли обеспечивал стол, ночлег, лошадей и одежду, так что Дик оказался повторно, и Алва не настаивал. Как выяснилось, он вообще получил отчёты управляющего из Надора и с тяжёлым вздохом предложил вместе в них разобраться.
Дик, правду сказать, ничего толком из столбиков цифр не понял, но его порадовало, что такие вещи с ним обсуждают.

События, связанные с проигрышем фамильного кольца Эстебану (хорошо хоть Сону хватило ума не поставить, её Дик всё-таки считал скорее временно ему данной), отыгрышем Алвой у Килеана, эра Эстебана, и кольца, и Марианны Капуйль-Гизайль (в Олларии играли на людей!! Будь Марианна шестнадцать раз куртизанкой, она этого не заслуживала, и, к счастью, в её салоне не только Дик так думал. А Алва так вовсе брезгливо поморщился и ввернул колкое словцо, услышав ставку) и снова отчитыванием у кансилльера, игрались как нервная, злая мелодия, и крещендо наступило, когда Дик получил записку от Катарины Ариго.
Встреча с королевой в саду монастыря святой Октавии ошеломила его самим фактом: Её Величество, до этого видевшая его только один раз за креслом Алвы на галерее, пошла на немыслимый риск. Пока ехал в монастырь. Дик наконец чувствовал настоящую поддержку, которая полагалась ему по праву рождения. Но когда встреча состоялась…
— Я боялась, что Алва вас развратил. Так же, как Джастина Придда.
Дика уже начинала сердить настойчивость, с которой его укладывали в постель Ворона и Штанцлер, и королева. Как будто бы он захотел состоять в любовной связи с мужчиной и убийцей отца! …Причины последнего, Алва, конечно, привёл достаточные, чтобы не ненавидеть его так безудержно, как Дик готовился, но это же не значило, что между ними тут же вспыхнет неземная любовь. Эр был красив, конечно, но, можно подумать, Дик в одночасье заделался гайифцем и забыл, что вообще-то в эсператизме мужеложство — грех.
(Он уже прочёл полную версию легенды о Беатрисе Борраска, и там, конечно, было описано такое, по сравнению с чем мужеложство смотрелось невинной шалостью, однако же это не значило, что он вдруг сменил веру и взгляды!)
Но ещё ему было очень, очень сложно соотнести человека, который лечил его и учил, говорил о важности клятв и облегчении налога, с тем, кто якобы отослал непристойный портрет Приддам. Ричарду стало жутко, он не верил, не мог верить, что человек, каким бы он ни был, мог сотворить подобное. Конечно, он не знал толком, какие отношения на самом деле связывают королеву (она просила называть её Катари) с Первым маршалом (Штанцлер рассказывал, но всё-таки отношения двоих — это отношения двоих, а Дик их даже рядом не видел), и верил, когда она говорила, что несчастлива, но воображение отказывало ему, когда он пытался представить, что такого Алва мог сделать, чтобы она поверила в настолько запредельную жестокость.
Он вернулся на улицу Мимоз в глубоких раздумьях и сразу узнал от Хуана, что должен явиться к эру, как придёт. Кольнула нечистая совесть: с утра Алва отправлял его развезти письма, и, хоть Дик это сделал, он никак не говорил, что задержится потом в городе (а как сказать, что встречаешься наедине с королевой!), поэтому ждали его, вероятно, много раньше.
Когда он постучался и зашёл в кабинет, в кресле напротив стола сидел какой-то плешивый человечек, одетый, впрочем, довольно богато, а Алва нависал над столом, сжимая в руке какую-то бумагу:
— И если ещё раз поймаю на хищениях, вздёрну на столбе как мародёра! — рявкнул он незнакомым злым голосом, а лицо его всё состояло из резких углов. Дик вздрогнул, на мгновение вернувшись к истории с портретом Придда и поверив в неё. — Убирайтесь, и чтоб я вас не видел, пока не возместите утраты! Но скрыться не думайте, мои люди за вами следят!
Человечек пулей вылетел из кабинета, а Ворон перевёл пылающий взор на Дика. Тому немедленно захотелось или сбежать, или выхватить кинжал, но — Алва прикрыл глаза, провёл ладонями от переносицы к вискам… а когда снова посмотрел на Дика, его лицо было уже почти нормальным.
— Ричард, — устало поприветствовал эр. — Вот вам небольшое представление о том, каков я не с домочадцами.
Он, пожалуй, лукавил. В салоне баронессы Марианны он так себя не вёл, хотя насмешки рассыпал колючие (впрочем… там всё ещё шла игра на людей). И всё-таки Дик действительно впечатлился и только молча кивнул, не желая провоцировать новую вспышку.
— Мне нужно с вами поговорить, — ровно сказал Алва. — Но если я начну прямо сейчас, то, скорее всего, накричу уже на вас. Поэтому давайте вы сперва поможете мне рассортировать бумаги.
Хоть приказ был облечён в просьбу, приказом он быть не переставал, и это были самые напряжённые полчаса в памяти Дика с тех пор, как матушка застала его за попыткой побега на деревенский праздник и долго говорила о герцогской чести, ни в чём не упрекая, но подчёркивая, как настоящие герцоги с рождения понимают, какие поступки для них уместны, а какие нет.
Но потом эр указал ему на кресла у камина, они сели друг напротив друга, и Алва, снова усталым жестом проведя по векам, и без предисловий начал:
— Я знаю, где вы бываете последнее время.
В его голосе звучал лёд, а Дик вспомнил, что он сказал выбежавшему человеку.
— Вы послали следить за мной, — непослушными губами вымолвил он.
— Вас уже пытались убить, — напомнил Алва. — При мне вы чужой добычей не станете, я обязался охранять вас эти три года. А значит, должен знать, где вы и что с вами. Визиты в дом кансилльера, впрочем, я мог предсказать и так. Но вы отправились в монастырь святой Октавии, а это значит, что вы стали или в ближайшее время станете частью интриги, направленной против меня. Вряд ли вы забыли, что наши обязательства — взаимные, и вы поклялись защищать мою жизнь при полной площади народа. И вряд ли вы стали относиться к клятвам менее серьёзно, чем я.
— Не забыл и не стал, — Ричарду было почти физически неприятно от холодного тона, которым говорил с ним Алва. Конечно, это было предпочтительнее крика, но… он уже привык, что к нему относятся по-другому. Воспринимают домочадцем, выражаясь словами самого Алвы. — Что вы хотите от меня потребовать? Потому что свою честь я в жертву приносить не стану, а я клялся ей и другим людям.
— Это я понимаю, — его эр посмотрел в камин. — Как с самого начала понимал, что наша принадлежность к разным партиям всегда будет между нами стоять. Однако прошу вас рассказать, обсуждали ли с вами действия, которые могут быть направлены против меня и тех, кто меня окружают. И, впрочем, скажите тоже, настраивали ли вас против меня дополнительно? Потому что я не исключаю, что человеком, которого направят против меня, будете вы сами.
— Я бы никогда не пошёл против вас, пока вам служу! — возмутился Дик.
Алва покачал головой:
— Вы можете не понять, что это делаете. Поэтому на правах господина своего оруженосца — я прошу вас рассказать так подробно, как позволяет ваша честь, что именно в связи с моей персоной вы обсуждали.
Он действительно имел это право, Дик не мог этого не признать. Поэтому, осторожно подбирая слова и не называя имён, рассказал об известной ему репутации  маршала, о детях Катарины и Фердинанда… и о картине с Джастином Приддом.
Алва морщился, как от головной боли, пока слушал, а когда Дик закончил, повернулся и посмотрел ему прямо в глаза.
«Сейчас он запретит мне даже из дома выходить, не то что с кем-то видеться,» — мелькнула мысль.
— Я не могу запретить вам навещать ваших друзей, — сказал Алва, и Дик снова вздрогнул, но теперь от того, как печально и уже даже не холодно звучал его голос. — Я обещал, что ничего не буду вам запрещать, и намереваюсь сдержать своё слово. Но, Ричард… Мы поедем во дворец в скором времени, а если даже нет, я попрошу показать вам портреты принца и принцесс. Их сходство с Фердинандом не оставляет мне никакой возможности быть их отцом. А картина… неужели вы поверили?..
У Дика щёки загорелись от стыда: на самом деле нет, на самом деле он ни в ком не сумел представить такой подлости и жестокости, но эр-то теперь считал, что сумел…
— Нет, я… Простите! — выпалил он, лишь бы с лица Алвы ушло это обречённое выражение. — Я думаю, что Ка… моих друзей ввели в заблуждение!
Эр отмахнулся, но Дику показалось, что он на миг сгорбил плечи:
— Пустое. Но, знаете, каким бы негодяем я ни был, есть поступки, которые не совершу даже я. Я понимаю, что у вас нет оснований мне верить, но выставить чужую честь на поругание… может быть, вы считаете, что я для этого вас и взял? Уничтожить человека, перед которым и так виноват, пусть я уже и говорил, что наша дуэль с вашим отцом была неизбежна и прошла по всем возможным на тот момент правилам?
На самом деле у Ричарда были основания ему верить. До сих пор Алва выполнял всё, что ему пообещал.
— Я так не считаю, — мотнул головой он. — Эр Рокэ… — он осёкся. — Простите, то есть монсеньор, не наговаривайте на себя. В наших обстоятельствах… вы ведёте себя достойно, как истинный Человек Чести. Пусть между нашими домами вражда, но я поклялся служить вам эти три года и не предам вас ни словом, ни делом.
Лицо Алвы озарила улыбка.
— Мне с самого начала нравилась ваше прямодушие, Ричард. За одно это стоило выбрать вас в оруженосцы, потому что в столице никто и никогда не говорит так, как вы. Честно. Без обиняков. Боюсь, однажды мы встретимся на поле боя как противники, но и тогда я буду уважать вас. Ведь вы вырастете рыцарем, к чему и так стремитесь.
— Спасибо, — смущённо пробормотал Ричард. Ему было приятно и неловко, но Алва не стал ему мучить, послав принести им вина, и остаток вечера прошёл без разговоров, но с песнями под гитару, и у Ричарда душа рвалась от того, сколько тоски вливает в них эр.

А потом Эстебан перешёл все границы, рассказав о том, кому служит «та шпага Первого маршала, что у него между ляжек», и как именно к этому причастен Ричард, герцог Окделл.
Дик не жалел, что разбил ему нос, даже порадовался, как красиво получилось: кулачному бою его немного обучил ещё капитан Рут, а Алва проверил его навыки, чтобы убедиться, что основы он знает. Не жалел, что вызвал всю компанию мерзавцев, которые заслужили, чтобы их кто-то призвал к ответу.
Жалел он только, что у него не нашлось надёжного друга, чтобы выступить секундантом, ведь с тех пор, как Мариус вернулся в армию, даже компания Наля по сути распалась, а сам он сегодня струсил, так что на рассвете выступать против семерых нужно было одному.
Ночь прошла в написании черновиков писем, ни один из которых не был доведён до конца. Дика утешало только то, что по крайней мере Алва, как его опекун, конечно же после его смерти позаботится, чтобы семья Окделлов не пропала совсем.
С этой мыслью он крадучись и выбрался из дома в серых предрассветных сумерках.

Но только всё-таки оказалось, что есть, кому прийти ему на помощь. Дик глазам не поверил, увидев Алву, а дальше они дрались вдвоём, и Ворон без малейших колебаний пронзил горло Эстебана, а потом, пока остальные убегали, повернулся к нему.
— Знаете что, герцог, — резко произнёс он. — Сегодня я всё-таки вами не доволен.
Ричард вытянулся в струнку от неожиданного тона и выпалил:
— Вы бы слышали, что они говорили!
— Они тоже говорили, что мы любовники, — не отступил, да и с чего ему было, Ворон. — Мне спать с собственным оруженосцем — увольте! А вам попадаться в такие грубые ловушки — должно быть стыдно! Вас снова хотели убить, а вы поклялись, что на ближайшие три года ваша жизнь — моя.
Дик обиделся:
— Вы мне эр, но не хозяин!
Алва провёл рукой по лицу и вдруг потерял весь запал.
— Я вам, положим, монсеньор, — уже ровнее сказал он. — А вы, что ж, как любой юноша, мечтаете погибнуть в блеске славы. Поедемте домой. Полагаю, слуги обер-прокурора доставят ему тело его наследника.
Дика зацепил оборот слов: а ведь правда, Эстебан был наследником, и, кажется, младших братьев у него не было… Что это значит? Кэналлийский Ворон нажил себе нового непримиримого врага из-за дуэли, которая даже не была его?..
Дорога на Моро за спиной у Алвы оказалась тяжелей, чем он предполагал.
В особняке их ждал маленький человек, оказавшийся бароном Коко Капуль-Гизайлем, заверявшим Алву в том, что прекрасная Марианна хочет отплатить добром за ту игру. Алва нахмурился и отозвался:
— Всё это хорошо, но вы невовремя, барон: сегодня у нас намечен серьёзный разговор с моим воспитанником. Передайте мои пожелания здоровья госпоже баронессе и заверьте её, что она передо мной не в долгу.
И, больше ничего не добавив, он поднялся по лестнице на второй этаж, а упомянутый воспитанник скованно кивнул барону в знак прощания и поспешил следом.
Несмотря на обещанный разговор, сперва Ворон просто откупорил бутылку Чёрной крови и молча перелил её в кувшин. Дик принёс бокалы, без слов поняв, что от него требуется. Когда вино подышало, он разлил его, и первые бокалы они выпили, всё ещё ничего не говоря.
Но на втором Алва нарушил молчание.
— Я было подумал, что не успею сегодня, Ричард.
Тот удивлённо моргнул, ожидая не этого.
— Вы сегодня проявили похвальное умение прокрадываться мимо тех, кто должен был за вами следить, — продолжил его эр. — Вот только бы лучше оно открылось у вас в других обстоятельствах. Я и не знал, что за оруженосцами так сложно присматривать, — он фыркнул, показывая, что последнее было шуткой, но Ричард шутку не оценил.
— Могли не присматривать, — нахохлился он. Вино против обыкновения не согревало изнутри, но язык развязывало. — Вы словно не верили, что я у вас чему-то научился!
— Ричард, — мягко сказал Алва. — Их было семеро.
— И все семеро смеялись надо мной и меня оскорбляли!
— Теперь не будут, — Алва расслабленно откинулся в кресле. — Их вожак мёртв, а без него они ничто.
Перед глазами Дика вновь предстало неподвижное лицо Эстебана, и осознание, что его однокорытник, человек, с которым они полгода проучились под одной крышей, его сверстник, в конце концов, больше никогда не встанет и ничего не скажет, вдруг накрыло его с головой.
В себя он пришёл, когда Алва наклонялся над ним, держал за плечо, приказывал дышать и вливал ещё вина.
— Простите, — с трудом прохрипел Дик. — Я не должен…
— Вы увидели, какой смерть бывает вблизи, — на лице Алвы не было насмешки. — Пусть покойный не стоил вашего сочувствия, в вашей реакции нет ничего постыдного. Пейте и запоминайте этот день, первая дуэль бывает только раз, и если вы её пережили, то уже можете считать себя баловнем судьбы.
Ричард пил, чувствуя, как постепенно тяжелеет тело, и слушая вновь расположившегося в своём кресле Ворона.
— Не знаю, хочу ли я запоминать, — пробормотал он; его голову наполнял туман. — Я не справился сам, а у дуэли была мерзкая причина.
Алва хмыкнул:
— По этой причине дерутся чаще, чем вы думаете. А раз вы живы, то вы справились.
— Чаще? — удивился Ричард. — Но они же говорили…
— Я не успел забыть, не приписывайте мне этого старческого недуга. Но мальчишкам в этом возрасте хочется, конечно, порассуждать о любви по-гайифски, а маркиз Сабве, несмотря на свою взрослую способность к организации убийств, всё-таки был мальчишкой, — Алва покачал головой. — Ричард, я знаю, что вы сейчас подумали: «Что же вы тогда его убили?», но затвердите для себя обо мне одну вещь: я стремился и стремлюсь к тому, чтобы люди получали по заслугам. Никто не стал бы свидетельствовать против маркиза в суде, однако же он именно что организовал это покушение на вас, и ему бы оно удалось, не вмешайся я. Останься он жив, его поступки только приобрели бы дальнейший размах, а у меня не было желания выяснять, какие новые жертвы они повлекут.
Ричард пьяно кивнул, соглашаясь с тем, что Эстебан с компанией планировали убийство, но не мог не продолжать спорить:
— Я обещал, что явлюсь один!
— Вы и явились, — успокоил его Алва. — А я пришёл позже и воспользовался частью дуэльного кодекса, которая как раз и служит в помощь тем, кого заманили в ловушку менее благородные противники. Но так вот, я хотел сказать, что для мальчишек естественно говорить о любви по-гайифски и страшиться её, ведь в таком возрасте это всегда кажется только борьбой за верховенство, а тот, кто в итоге выполняет дамскую роль, оказывается проигравшим. Как я сказал — спать с собственным оруженосцем я считаю пошлостью, в том числе и потому, что это выглядит как наказание: утвердить ещё больше моё право над тем, над кем оно есть у меня и так. Вам нечего бояться, ведь вы доблестно несёте свою службу, — и только у Ричарда отлегло от сердца, как Алва запрокинул голову и рассмеялся.
— Что?.. — обеспокоенно спросил сбитый с толку Дик.
— Я вспомнил о старинной традиции, и, право слово, странно, что о ней не заговорил маркиз Сабве: прежде уместным считалось спать с оруженосцем в самом буквальном смысле. То есть, оруженосец спал, как правило, в ногах господина в знак готовности служить и благодарности за покровительство. — Алва шутливо погрозил ему пальцем: — Будь мы рыцарями старины, я ещё после возвращения вам родового кольца должен был бы удивиться, почему вы так не поступаете, не хотите же отплатить неблагодарностью? А уж после сегодняшнего дня…
— Я готов! — Дик вскочил на ноги, ну, вскочил, как мог, цепляясь за кресло. — Окделлы чтут традиции!
— Ричард, ну что вы, я не требую…
— Нет, эр Рокэ, позвольте мне! — умоляюще попросил Ричард, чувствуя, что от него ускользает шанс сравнять счёт. — Я готов!
Алва тяжело вздохнул:
— Ну, если готовы, пойдёмте… Можете не опасаться, постель у меня большая, и мы друг друга там почти что не заметим…

Пробуждение вышло слишком трезвым и смущающим. Ричард лежал поперёк изножья чужой кровати под синим балдахином, укрытый отдельным одеялом, и помнил, почему тут оказался и что в подпитии это казалось отличной идеей.
Стоило ему пошевелиться, как раздался бодрый голос эра:
— Проснулись? Ну и как вам следование старым традициям рыцарства? Согласны, что они слишком неудобны, и их стоит оставить прошлому?
Дик и сам думал примерно то же, но его всё-таки воспитывали как почитателя этих традиций, так что он запротестовал:
— Нет, что вы, ничего неудобного тут нет. Я готов спать так хоть каждый день.
— Ну так уж и каждый день! — рассмеялся Алва, запрокинув голову. Водопад чёрных волос рассыпался по резному изголовью. — Не берите на себя больше, чем сможете сделать, Ричард, вам это быстро надоест, и вы запросите пощады.
— Окделлы не просят пощады! — возмутился Дик. — И, монсеньор, я и правда готов!
Внутренний голос говорил ему, что он придумывает какую-то ерунду, но, по крайней мере, Ворон ведь не солгал про величину кровати: они и правда лежали так далеко друг от друга, как если бы ночевали раздельно. Хотя всё равно было неловко наблюдать собственного эра в халате и ночном платье, сидящего среди подушек.
— Давайте заключим пари, — весело предложил Алва, не замечая его мучений. — Если вы выдержите целый месяц такого способа ночёвки, я пожалую вам самый древний меч из коллекции моего рода, который только найду. Он, несомненно, подойдёт такому ревнителю старых рыцарских традиций, как вы!
— А если я проиграю? — подозрительно уточнил Дик.
Ворон задумался на мгновение, а потом пожал плечами:
— А добудьте мне каких-нибудь старых доспехов уже из вашей оружейной. Я выставлю их в главном зале в Алвасете, и пусть все гадают, откуда у нас взялось такое северное наследство.

Больше Дик его в этот день не видел до вечера, а слуги, к его облегчению, совершенно невозмутимо восприняли тот факт, что вышел он из спальни их хозяина. Тренировки в этот день не состоялось, и Дик провёл день в библиотеке, не сразу, но найдя там книгу по зарождению традиции брать на службу оруженосцев. Про ночёвку в изножье постели там и правда писали, а ещё писали другое, с явно грязным намёком, что кое-где набирали юных хорошеньких мальчиков, чтобы в случае необходимости не пришлось искать куртизанку. Он немедленно захлопнул книгу и дочитывать не стал. Это было как с Беатрисой Борраска! Непристойно, мерзко… запретно, потому что таких книг в окделлской библиотеке не водилось, наверное, и до того, как её разграбили королевские солдаты, а уж после — точно. Дик никогда ничего подобного не читал. И прочесть на самом деле хотелось, но как после слов Катарины, что её история похожа на историю Беатрисы, так и после отвратительных слов Эстебана про него самого, открыть нужную страницу теперь сделалось совершенно невозможным.
Вечером из дворца вернулся Алва, и по его лихорадочно блестевшим глазам Дик понял: что-то случилось. Эр ушёл к себе, а потом позвал Дика к себе в кабинет, и там он сидел, одетый уже во что-то домашнее, и что-то писал, но когда поднял голову — оказалось, что блеск никуда не делся.
— Прочтите, — протянул он Дику бумагу. Тот быстро пробежал глазами и недоумённо посмотрел на Алву: бумага была на имя тессория, и в ней говорилось, что при подходе срока сбора налогов половину суммы для Надора вышлет Кэналлоа, а если этого не будет сделано, то её следует стребовать у Диего Салины, наместника герцогства, независимо от местонахождения самого Рокэ, герцога Алвы.
До сбора налогов оставалось ещё немало месяцев.
— Что происходит? — выдохнул Дик.
— Война, — широко улыбнулся Алва. — И мы оба на неё поедем, отговорок не принимаю. Завтра отвезёте это Манрику и попрощайтесь с друзьями в городе. Других порученцев я уже вызвал, но всё равно с послезавтра у вас свободного времени не будет. Выступать нужно как можно скорее, к осени я намереваюсь закончить.
— С кем война, где? — перед мысленным взором Дика медленно разгоралось видения грандиозной битвы. Куда там скучным плановым смотрам армий!
— В Варасте с бириссцами, — Алва сел писать что-то ещё. — Вам, уж не обессудьте, положено только звание корнета, но собьёте мне вражеский штандарт или плените вражеского генерала — теньента получите обязательно.
Дик немедленно начал вспоминать, как выглядит теньентская перевязь. Но что-то не давало покоя.
— А зачем бумага тессорию? — наконец понял он. — Если осенью мы вернёмся, то вы и тогда сможете сообщить, к тому же, я ещё мало у вас служу…
— Считайте наградой, выданной авансом, — перебил, усмехнувшись, Алва. — А про осень — не хочу рисковать, знаете ли, никогда нельзя предугадать заранее. Но если рано вернёмся — подтвержу Манрику и лично, если спросит. Идите подумайте, что возьмёте в дорогу, а потом возвращайтесь — это надо отметить. А, и да, про наше пари, — он покосился на оруженосца. — Уже готовы написать в Надор, чтобы прислали самый древний доспех из оружейной?
— Ну вот ещё! — возмутился Дик. — Лучше вы сразу пишите в Кэналлоа, чтобы везли меч!
Алва рассмеялся и отпустил его.

На следующий день он съездил к кансилльеру и вышел, глубоко задумчивый. Накануне нападение бириссцев вовсе не казалось ему чем-то, чему стоит радоваться, но эр Август так уверенно говорил, что они на стороне Раканов и Великой Талигойи… Как он может препятствовать? Но как он может не препятствовать, если клялся в верности эру, а его эр — Первый маршал Талига? На фоне этих терзаний все обычные предупреждения насчёт Алвы он просто пропустил мимо ушей: да кошки раздери, они уже дважды переночевали в одной постели, и ничего не случилось; было бы надо, Алва уж наверное что-нибудь предпринял бы. А так он даже никаких вольностей в одежде себе не позволил, спал в подходящем платье, а вовсе не голый, например.
И как вообще можно было думать о таких вещах, когда Штанцлер сказал, что Алва согласился на титул Проэмперадора, а это значит, что если он не победит в войне, то по закону его ждёт смерть?!..
Когда он вернулся, особняк уже полнился военными всех званий и возрастов, и стало понятно, что в мирное время тут, оказывается, было ещё безлюдно. Над всей этой толпой царил его эр, не терпящим возражений голосом отдавая приказы и не ленясь устроить такую выволочку замешкавшимся, что те краснели, бледнели и не знали, куда деться. Ричард поёжился: вот такой Алва его в лучшем случае настораживал, а уж если подумать, что таким бы он его видел с начала знакомства… Но сейчас надо было смириться и идти получать поручения, что он и сделал, всё-таки решив для себя: сейчас он оруженосец Первого маршала. Принца Альдо Ракана в Варасте точно не было, а когда туда попадёт Ричард Окделл… что ж, он посмотрит и всё для себя поймёт.

В последний вечер перед окончательным выездом в лагерь эр традиционно позвал Ричарда провести вечер в его кабинете, и, когда они устроились в креслах с вином, разлитым Ричардом, заметил:
— Завтра многое поменяется, Ричард. Мне-то военные кампании привычны, но для вас жизнь словно перевернётся с ног на голову.
— Ну, для вас это тоже необычная военная кампания, — произнёс Дик и тут же прикусил язык. Алва с ним свой новый титул не обсуждал.
К счастью, эр не рассердился.
— А, слухи о моём Проэмперадорстве уже до вас дошли? — весело взглянул тот на Дика. — Готов биться об заклад, что даже знаю, благодаря кому… и у меня совершенно нет времени расспросить вас о том, что ещё наговорил вам наш дорогой кансилльер, хотя надеюсь, что хотя бы ваш замечательный кузен вас больше ни в какую опасную ситуацию не заводил. Придётся в этот раз положиться на ваше суждение: вы обсуждали что-то для меня опасное?
Дик подумал о словах эра Августа о том, что бириссцы напали ради дела Раканов. Стоило ли об этом рассказывать? В доносчики он всё же не нанимался.
— Не совсем, но… — неуверенно начал он. Алва поднял ладонь, заставляя его замолчать:
— Довольно. Как я говорил, дальнейшей информации я не требую. Но спасибо, что хочешь меня предупредить, — Дик не знал, хотел ли он, но похвала вкупе с быстрой тёплой улыбкой были приятны. И переход на «ты» вовсе не коробил. — Я хотел побеседовать вот о чём: это твоя первая кампания, время твоих первых подвигов. О, вижу загоревшиеся глаза! Прекрасно, я сам в твоём возрасте был таким же, — эр необидно засмеялся. — Однако пойми: на войне я буду Первым маршалом и буду обращаться с тобой так же, как с остальными адъютантами и порученцами, так что ты наконец узнаешь все самые мерзкие ипостаси моего характера, о которых наслышан. Даже, может, больше обычного: всё-таки нам обоим не следует забывать, что политически мы — враги. И людям из твоей партии не нужно давать повод думать, что я как-то тебя выделяю среди прочих, это может повредить тебе же.
Сказанное было разумно, но приятным от этого не становилось. Дик успел привыкнуть к домашнему поведению Алвы, и мысль о том, что теперь это прекратится, отравляла даже предвкушение будущей кампании.
— Я не считаю вас больше врагом, — пробормотал он, чтобы не молчать. И не солгал, потому что бесчестно было считать врагом человека, благодаря щедрости которого в следующую зиму в Окделле наконец-то будут нормально топить и даже, наверное, закупят еды до отвала. И смерть отца бесконечно печалила его… но, окажись он на месте эра, подавляй он восстание против Талигойи Раканов, разве тоже не предложил бы тогда противнику дуэль?
— Я рад, — просто сказал Алва, и как-то само собой вышло, что, вставая из кресла, чтобы взять гитару, он по пути потрепал Дика по волосам. — Сыграю сегодня, пожалуй, чтобы отметить наш последний на долгое время вечер в тиши и покое. Не то чтоб тишь и покой нам очень нужны, конечно!
Дик не отказался бы их оставить в небольшом количестве, в противовес всем сражениям с бириссцами. Признаваться, конечно, в этом не следовало, зато ему пришло в голову кое-что ещё:
— Я же буду жить в вашей палатке, как положено оруженосцу, монсеньор?
— Ну, гитару я с собой всё равно не возьму, так что таких вечеров не повторится точно, — усмехнулся Алва, беря аккорд. — Или ты о нашем пари? Его придётся тоже отложить: в изножье походной койки ты, увы, точно не поместишься.
— Нет, нет, я про другое, — поторопился высказаться Дик. — Просто, если мы по вечерам и так будем оставаться одни… может, тогда вам и не нужно будет вести себя со мной, как Первый маршал?
Алва внимательно на него посмотрел и вздохнул:
— Боишься невыносимости моего характера? Правильно, к сожалению, а это ты ещё всего не видел. Ладно, всё-таки я сам говорил, что на три года мы связаны клятвами… Вот что, обещаю вести себя как твой опекун и господин, пока мы будем одни в палатке по вечерам, и даже буду звать тебя по имени, но во всё остальное время — увы, тебе придётся иметь с блистательным Первым маршалом, а ему — с корнетом Окделлом. Устроит тебя такое?
Дик кивнул, несмело улыбаясь. Показалось или нет, что это был настоящий жест заботы, учитывая, как наверняка Алве будет не до оруженосца? Дома ни матушка, ни дядя не особенно были на них щедры, так что сравнивать было почти не с чем, разве что с советами эра Августа. И то последнее отравляли постоянные шпильки в сторону Алвы.
— Вот и прекрасно, — заявил эр, не дождавшись ответа вслух. — Тогда давай сегодня пить и петь. А всё, что будет завтра, — будет завтра.
Последний перед кампанией вечер в особняке Мимоз остался в памяти Дика ярким самоцветом, переливающимся всеми драгоценными гранями сразу и греющим теплом от камина.

Стоило доехать до летних лагерей, как жизнь превратилась в полную неразбериху, полную ржания лошадей и мелькания сотен незнакомых лиц. Из четверых порученцев, которые были недавно приставлены к особе Проэмперадора, Дик только и запомнил, что Жиля Понси, и то был этому не рад. С остальными тремя его задания пересекались значительно меньше, зато с ним сам пришёл знакомиться генерал Эмиль Савиньяк, хлопнувший его по плечу со словами:
— Корнет Окделл! Мой младший брат о вас рассказывал.
Ричард обернулся и впрямь увидел более взрослую версию Арно, так же широко и солнечно улыбавшуюся. В душе приятно затеплилось из-за воспоминаний о друге, а Эмиль, даром что старше и в летах, и в званиях, вёл себя с подкупающим дружелюбием. Когда они обменялись всем приветствиями, он сказал:
— Если что, обращайтесь ко мне. Понимаю, что такое первая кампания, а Рокэ вас скоро загоняет так, что вы света белого не взвидите.
Ричард пообещал, но на самом деле не собирался так поступать: в свою первую кампанию он, конечно, должен был исполнять все приказы своего маршала, и никак иначе. Пока они не вступили в Тронко, их находилось изрядно, и Ричард носился на Соне туда-сюда, готовя город к приёму армии, а когда наконец возвращался в лагерь, то падал на свою койку в палатке Алвы почти без чувств. Пари бы здесь точно не прошло, кстати: хотя на койках ещё, наверное, можно было бы разместиться вдвоём вдоль, то поперёк — уже нельзя никак, один бы не уместился, а второму пришлось бы поджимать ноги. Дику даже было немного обидно, что меча ему до окончания войны не видать, похоже, даже несмотря на то, как неловко он себя чувствовал в те несколько дней в особняке на улице Мимоз.
Поэтому, когда армия наконец разместилась в Тронко, Дик задумал диверсию: для него всё равно было постелено в каморке у покоев Первого маршала, так что вечером он просочился к Алве, зная, что тот никуда не ушёл, и держа в руках подушку и одеяло.
— Дикон? Что ты здесь делаешь? — хмыкнул тот. — Пришёл пожелать мне спокойной ночи?
— Пришёл нести свою службу оруженосца и спать в изножье! — отрапортовал Дик, как будто докладывал на военном совете.
Алва с сомнением посмотрел на свою кровать. Она, конечно, была неплохой, но далеко не такой роскошной, как в его собственной спальне. Тем не менее он пожал плечами:
— Ну попробуй. В Тронко мы, конечно, некоторое время простоим, но пари тебе тут будет выиграть труднее: тесно, я бы сам не захотел так спать.
— А я смогу, — храбро заявил Дик, заслужив смешок.
Ворон лёг и сдвинулся на одну сторону, чтобы освободить ему побольше места, но, конечно, их ноги задевали друг друга даже сквозь одеяла. Но Дик строго сказал себе, что вообще надо ценить кровать, в походе-то опять будет только раскладная койка, поплотнее закутался и постарался провалиться в сон. Не сразу, но ему всё же это удалось.

Пару ночей им даже удалось пережить вполне нормально. Дик с утра до вечера носился по поручениям и падал спать, ничего вокруг себя не замечая. Кажется, с ним пытался познакомиться один из молодых генералов, Оскар Феншо, но у Дика совершенно не было на него времени. Хотя вот когда зазывал Эмиль, он всё-таки старался на него время найти, настолько это возвращало ощущение последних месяцев в Лаике, где они были неразлучны со всей компанией, включая Арно.
А на третью ночь его внезапно разбудил пинок, а потом его сгребли за ворот сорочки и навалились сверху, чуть ли не душа.
— Эр Рокэ!! — прохрипел он, узнавая Алву даже в свете луны.
Нападение тут же прекратилось.
— Дикон? — потрясённо спросил Ворон. И сам себе ответил: — Ну конечно, кто ещё меня так будет называть… Прости, это была дурная затея, я во сне, конечно, о тебе совсем не помнил, а когда внезапно наткнулся, решил, что ты пришедший за мной убийца…
— Ничего, — пробормотал Дик, потирая шею, где наверняка должны были остаться следы.
Алва испустил тяжёлый вздох:
— Вот что, не будем сейчас устраивать переполох, ложись просто за моей спиной. А завтра переедешь обратно, за проигрыш пари я тебе даже не засчитаю.
Звучало как-то нечестно, Дик и не собирался проигрывать, но Алва уже повернулся к нему спиной и, кажется, мгновенно заснул. Поколебавшись, Дик не стал ничего говорить и поступил так же, с той лишь разницей, что ворочался подольше. Сердце ещё долго колотилось в горле, но он пытался убедить себя, что вовсе не испугался Алвы, который был готов его убить.
Окделлы же ничего не боятся.

С утра улыбающийся Алва (как его всё-таки красила обычная, не кривая и не злая улыбка) осторожно потряс его за плечо, чтобы разбудить.
— На удивление хорошо выспался, — сообщил он Дику, пока тот сонно разворачивался. — Всё-таки ощущение прикрытой спины мало с чем сравнимо… Но ты прости за ночную выходку, сегодня унесёшь вещи к себе, пари или нет.
— Но я могу остаться, — не проснувшись как следует, предложил Дик. И в ответ на удивлённо вздёрнутую бровь пояснил: — Вы же говорили, что оруженосцы спали в ногах «как правило», да? То есть не обязательно в ногах? Я могу и прикрывать спину, — он немного смутился, потому что вслух это звучало глупее, чем в голове, но Алва рассмеялся:
— Ты прямо нацелился на этот меч. И я всё ещё удивляюсь твоей памяти: я вот, например, уже сам точно не помню, что тогда тебе сказал. Но про «как правило» — это правда, спали по-разному, подозреваю, в зависимости от того, какие были кровати. Уж на шкуру рядом я тебя точно не выгоню, а такое было тоже.
— Значит, останусь, — Ричард прикрыл зевок ладонью. — Здесь кровать тоже широкая.
Это было правдой. Они засыпали спина к спине и никак не касались друг друга, даже если кому-то случалось перевернуться во сне. Дик привык к ощущению, что кто-то лежит рядом, и тоже оценил, насколько приятно так было спать. В Окделле они все спали поодиночке, даже щенков не разрешалось с собой брать, и Дик помнил, как холодно могло ему быть, несмотря на горячие камни у ног. Сейчас, конечно, стояло лето, но что-то было такое в этом ощущении, что его хотелось продлить.

Переезд в военный лагерь окончательно сформированной Южной армии ознаменовался тем, что Алва устроил тренировку со своим оруженосцем при всех, и вот уж когда он не поскупился на ехидные замечания. Ричард, которому мнилось, что у него только-только начало достойно получаться, совсем пал духом, но не мог не сказать себе, что Алва же предупреждал, что так будет… Таких слов и ожидали зрители, а среди офицеров была и старая, и новая знать, и первые смотрели на Ричарда сочувственно, а вторые откровенно смеялись. Надо было поддерживать видимость вражды, но не хотелось совершенно, не после того, как он эти месяцы провёл рядом с совсем другим Алвой. Эмиль Савиньяк подошёл его утешить, без предисловий переходя на «ты»:
— Ну, Дикон, не переживай так. Вид у тебя такой убитый, что я Рокэ на дуэль готов вызвать. Не привык ещё за это время? Воспринимай его, как испытание от Создателя, его куча народа именно так и воспринимает.
Дик пробормотал какой-то подходящий ответ, но вечером, когда они остались с Алвой в палатке одни, с облегчением услышал от того своё имя и на этот раз спокойный и благожелательный разбор утренних ошибок. Вот к этому Алве он привык — не к другому. Жаль только, что для него теперь оставались часы между отбоем и подъёмом, и то большая их часть будет тратиться на сон, а не разговоры, особенно если они будут просыпаться в разное время…
Дик посмотрел на маршальскую койку, куда уже укладывался Алва, и вспомнил свои мысли о том, что, в принципе, вдоль на таких койках могут лежать двое. А потом, решительно раздевшись до рубашки и панталон, лёг, зажмурившись, прямо под боком у Алвы.
— Дикон? — раздался над ним голос. — Ты что делаешь?
— Продолжаю наше пари! — брякнул Дик. — Так что если вы меня сейчас выгоните — то проиграете!
Несколько секунд ничего не происходило, а потом Алва со смехом потрепал его по волосам:
— Твёрд и незыблем, как на девизе, да? Ну хорошо, только здесь не развернуться. Так что уж прости мне заранее мои выходки во сне: пытаться убить я тебя больше, надеюсь, не буду, но могу обнять, решив, что это кто-то из моих друзей, и мы снова пытаемся найти хоть немного тепла в ночёвке в промёрзшей Торке.
Дик постарался незаметно выдохнуть: его не выкинули.
— Прощу, — легко пообещал он, потому что как раз тепла и искал, хотя лето уже совсем вступило в свои права.

Алва прижал его спиной к груди в первую же ночь, но, когда они проснулись, отпустил, и неловким этот эпизод не стал. Дику спросонья было приятно, что эр путает его с кем-то из друзей, какими они двое вряд ли могли стать, даже будь он сам старше. Алва только погнал его разворашивать нетронутую вторую койку, указав, что здесь не его особняк и нечего давать пищу слухам. За это Дик был благодарен, признаться, он даже не подумал, а ведь речь шла о его репутации…
Объятия повторились и на вторую ночь, и на третью. Кажется, Алва действительно любил так спать, и даже удивительно, как он ни разу не перекатился и не обнял Дика в Тронко. Но сейчас того всё устраивало, тем более что вскоре после подъёма они тренировались, и там ему приходилось иметь дело с едким чувством юмора эра… уже Первого маршала. Мысль о покое в постели по утрам в такие моменты очень помогала.
Но на четвёртый раз Дик проснулся так, как ни за что бы не захотел просыпаться. Утреннее возбуждение естества, конечно, посещало его и раньше, и после начала пари тоже, но раньше они не лежали рядом, и заметным это не становилось, Дик мог уйти потом один в купальни и справиться. А сейчас…
Сейчас Алва снова обнимал его, крепко, обеими руками, и Дик на этот раз лежал к нему не спиной, а лицом, почти распластавшись, и, кажется, даже успел податься пахом навстречу, пока не сообразил, что делает…
Как выбраться из этой ситуации, у него не было ни малейшего представления.
Поэтому он просто боялся пошевелиться и молился Создателю о том, чтобы непристойное возбуждение спало до того, как проснётся Алва. Но Создатель остался глух к мольбам: веки эра задрожали, и он приоткрыл глаза.
— А, Ричард… доброе утро, — тут он тоже заметил, в какой близости они лежат, и добродушно усмехнулся. — И снова я всё-таки обнял вас, простите. Но в своё оправдание я снова могу напомнить, что предупреждал, — он, видимо, ещё всё-таки наполовину спал, потому что рука, обнимающая Дика, не разжалась.
Дик издал невнятный звук и всё-таки дёрнулся. Сделав своё состояние очевидным для Алвы, судя по тому, как удивлённо тот вздохнул.
— Это вы меня простите, — умирая от стыда, пробормотал Дик. — То есть я понимаю, что мне нет прощения, но я не имел в виду…
— Ну, ну, не стоит себя казнить, — мягко прервал его Алва, и его слова были словно бальзам на душу. — Вы юноша, для вас это признак здоровья. Надеюсь, вы знаете, что ничего позорного в этом нет? Как вы помните, я обладаю врачебными познаниями и могу вас уверить, что в вашем возрасте нужно и даже важно просыпаться с такой потребностью и удовлетворять её.
Щёки Дика, едва только успокоившегося, вспыхнули снова.
— Что вы, это же невозможно, — почти прошептал он, пряча глаза. — Где же я смогу в лагере… И не в палатке же с вами… Отпустите меня, пожалуйста, я найду холодной воды и…
Алва нахмурился, и Дик осёкся, чувствуя себя и так несчастным и не желая вызывать неудовольствие эра дальше.
— А вот так поступать не следует, — укорил его тот. — Как только что сказал, это здоровые порывы организма, так что сдерживать их вредно. Ничего страшного, что вы будете в палатке со мной.
Дик спрятал лицо в руках:
— Нет, я никогда…
Алва, которого он не видел теперь, вздохнул:
— Ну что с вами делать… Я обещал, что не дам причинить вам вред, пока вы под моей опекой, а вы хотите навредить себе сами. К сожалению, я понимаю, что излишне строгое воспитание к такому может привести. Но вы же доверяете мне, Ричард?
— Конечно, — кивнул себе в ладони тот.
— Вот и хорошо, — мягко сказал Алва. — Я помогу вам.
И прежде, чем Ричард уточнил, о чём он, Алва обнял его одной рукой поудобнее, а другая рука… легла поверх рубашки прямо на восставшее естество.
Ричард едва не задохнулся.
— Тише, тише, — успокаивающе прошептал Алва, аккуратно поглаживая. — Будь вы дольше в армии, вы бы знали, что так часто поступают, особенно среди молодых офицеров и солдат. Никому не хочется, чтобы товарищ мучился, если решить это так просто. Вы ведь хотите служить мне в полной мере, корнет Окделл?
Одуревший от ощущений и от происходящего Дик уцепился в вопрос, ответ на который знал:
— Да!
— Правильно, молодец, — кажется, Алва улыбался. — Только не надо кричать, тебе просто надо полежать немного и позволить себе помочь, вот так, ты всё делаешь верно…
Дик не знал, делает ли он хоть что-нибудь, потому что чувствовал только руку на своём клинке, гладившую и сжимавшую так чудесно, что ох, если бы ещё не мешала рубашка… Но он точно знал, что рубашка должна остаться, хотя не помнил, почему, а ласковый голос Алвы вёл его дальше и выше, пока наконец он не забился со стоном, чувствуя, как в голове взрывается фейерверк.
Алва дал ему прийти в себя, размеренно гладя по голове, и Дик, осознав наконец, что произошло, едва не умер на месте.
Еле-еле ему достало сил, чтобы отнять руки от лица и взглянуть в глаза эру.
— Но вы… — пробормотал он. — Вы говорили, что близость с оруженосцем — пошло…
Алва негромко, но искренне рассмеялся:
— Помилуйте, Ричард, разве это близость? Я не ухаживал за вами, меж нами не было слов любви или поцелуев. Это всего лишь рука помощи, которую как я говорил, могут протянуть товарищу. Понимаю, что это ваш первый поход, и для вас всё ново, но со временем вы поймёте, что ничего такого тут нет. А если вдруг перестали верить мне — то спросите у кого-нибудь ещё, вам подтвердят.
— Я не перестал вам верить, — бездумно отверг Ричард, всё ещё купаясь в блаженной истоме.  — Но если можно спросить…
— Конечно, можно, — продолжая улыбаться, ответил Алва. — Разве я вам что-то запрещаю?

Легко сказать, что спросишь у кого-то, но у кого спросить на самом деле? Ричарда бесконечно смущала тема, а ещё он отдавал себе отчёт, что его эр часто проще относится к тому, что для других служит источником беспокойства. Так что даже если он не солгал (конечно, не солгал, одёрнул себя Дик, но тихий внутренний голос всё же тревожно переспрашивал, точно ли это так), может, говорить-то об этом не принято? Иначе бы он уже услышал, наверное.
Дик пожалел, что не сдружился ни с кем из порученцев. Но ближе всего он знал только Жиля Понси, а тот же сам новичок и вдруг ещё не знает? И переспросит громко, на весь лагерь. Может быть, Оскар Феншо? Да, генерал вроде бы предлагал приятельствовать ещё в Тронко, но Дик был так загружен тогда поручениями, что едва обратил внимание. А они же в дальнем родстве, и Дика уже несколько раз звали посидеть у общего костра.
Но всё же, наверное, лучше Эмиль Савиньяк. Он был постарше Оскара, но излучал дружелюбие, и, к тому же, с ним-то Дик общался больше. Решено: чтобы не откладывать, он на послеобеденном привале нашёл генерала Савиньяка и попросил отойти с ним в сторону поговорить.
…А потом стоял и заикался, путаясь в словах, пока Эмилю это не надоело, и он с улыбкой не обнял Ричарда за плечи, доверительно сказав:
— Я вижу, вопрос серьёзный. Что бы там ни было, отдышись-ка, соберись с мыслями и попробуй сказать хотя бы одно предложение, хорошо?
Ричард кивнул, очень радуясь поддержке. И наконец сумел тихо вымолвить:
— Эр Эмиль, а правда, что солдаты и офицеры могут не пойти к маркитанткам, а, ну, оказать друг другу помощь, особенно молодые?..
Брови генерала взлетели на лоб, а затем он, прищурившись, внимательно посмотрел на Ричарда. Тому стало неуютно, и он уже пожалел, что спросил, когда Савиньяк вдруг рассмеялся:
— Дикон, Дикон, кто же говорит вот так прямо? Даже если это и правда.
«Правда», — с облегчением подумал Дик.
— Вы, юнцы, все бы деньги на маркитанток иначе просадили, — продолжал тем временем негромко, но весело говорить Эмиль. — Помню себя в твоём возрасте, хочется всё время, и своей ладони мало… — Дику стало очень неловко, но генерал безжалостно закончил: — Тебе, верно, тяжко совсем терпеть, ты же с Росио в одной палатке? Давай я попрошу его перевести тебя к остальным порученцам, с ними-то вы быстро общий язык найдёте?
Он подмигнул, но Дик совсем не был расположен шутить о вещах, которые всё же считал довольно интимными. Выглядеть ханжой перед Савиньяком, однако, не хотелось тоже, поэтому он просто постарался придать себе независимый вид и сказал:
— Нет, спасибо, я… справляюсь.
— Ну, как хочешь, — пожал плечами генерал.

Этим вечером Рокэ собрал у себя совет, где, впрочем, было решено только, что они пока так и будут двигаться дальше, не ища стычек, и на карте только обозначили места, где армия будет останавливаться, чтобы получить переправляемые по реке генералом Манриком припасы. Когда всё закончилось, Оскар Феншо ушёл, кипя и громко рассуждая о необходимости боя, Вейзель со вздохом последовал за ним, как и закативший глаза Эмиль Савиньяк, и дольше всех задержались адуаны и Бонифаций, с кем Алва разделил касеру. Но наконец ушли и они, и Ричард примерно доложил, ещё днём решив ничего не утаивать:
— Я обратился к генералу Савиньяку, и он подтвердил ваши слова.
— Какие слова… а, — Алва тихо рассмеялся и приглашающе показал на стул, с которого недавно поднялся Бонифаций. — Посиди, выпей со мной. До отбоя у нас есть ещё немного времени.
Дик послушался, и они чокнулись стаканами касеры, чей вкус, впрочем, ему не очень понравился. А вот Алва опрокинул свой стакан залпом и весело поинтересовался:
— Ну и как, Эмиль рассказал что-то интересное?
— Предложил мне переселиться к остальным порученцам, чтобы мы могли оказывать такие услуги друг другу, — Ричарду даже удалось не покраснеть.
— А ты что?
— Ответил, что справляюсь и так.
— Что же, тогда придётся справляться, — подмигнул ему эр, но потом посерьёзнел: — Дикон, на самом деле я понимаю, что такая простота нравов для Севера чужда. Но мы не на Севере, а просить помощи — естественно для человеческой натуры, мы же все, в конце концов, живём единым обществом, а не поодиночке в лесах. Война… обостряет все чувства, потому что никогда не знаешь, сколько ещё проживёшь. Но не считай всех вокруг прямо уж развратниками, даже такую руку помощи обычно протягивают друзья, которым доверяют, ну а когда хочется иллюзии любви, и солдаты, и офицеры всё же идут в обоз к маркитанткам.
— А это не иллюзия любви? — ляпнул Ричард и побоялся, что выдал слишком много о том, как хорошо ему было утром. Но Алва спокойно на него посмотрел и покачал головой:
— Я понимаю, что тебе ещё не так уж есть, с чем сравнивать, но когда приобретёшь побольше опыта — поймёшь, что любовь, даже если ей срок — одна ночь, окрашивает всё в другие тона. Разрядка с товарищем, которому доверяешь, остаётся разрядкой, недалеко ушедшей от врачебной процедуры. При любви будут и тепло, и ласка, и радость от того, что именно этот человек сейчас с тобой.
Вот тут уже Ричард зарделся, так что был рад, что разговор сам собой сошёл на нет, когда они начали готовиться ко сну. Он по привычке устроился на койке Алвы и только потом подумал, что, а может, всё же стоило переночевать на второй, но Алва уже ложился с ним спина к спине, так что всё переиначивать казалось неразумным.
Сны от разговора под касеру снились красочные и непристойные. Поэтому, очнувшись с утра, Дик совсем не удивился тому, что его клинок снова прижимается к животу. Алва, проснувшийся от его движения, довольно скоро понял это тоже и сквозь полудрёму пробормотал:
— Опять? Благословенная юность…
Дик смущённо хмыкнул, и Алва, зевнув и тряхнув смоляной гривой, уже менее сонно спросил:
— Мне можно?..
Дик ещё за эти минуты понял, что на самом деле у него нет никакого товарища, которому он доверяет, кроме собственного эра. Он мог бы почувствовать себя одиноко, но эр был здесь, лежал, обнимая его, и, конечно, Дику просто повезло, что Алва к нему хорошо относился, так что, когда он разрешил, рука Алвы дарила именно что ласку, а сам он тепло смотрел на Дика, и нельзя сказать, чтобы тот совсем не ощущал радости. Но успокаивало то, что для Алвы это просто помощь в разрядке, почти что врачебная процедура, как он сказал, а с врачебной процедуры их знакомство вообще практически началось. Так что, конечно, ни о какой постыдной связи тут речи не шло, и Дик умиротворённо излился, и Алва, нащупав полотенце у койки и обтерев, обнял его снова и позволил им доспать ещё почти час.

Теперь всё стало как-то… легче, что ли. Алва по-прежнему гонял его на утренних тренировках, но воздерживался от части замечаний, и Ричард воспрял от того, что над ним больше столько не насмешничают: всё-таки он хотел себя чувствовать полезным и в жизни Первого маршала, когда на них смотрела вся армия. Он стал больше общаться с Оскаром Феншо: дружба, которой не удалось расцвести в Тронко, наконец связала их сейчас, хотя Дику не нравилось, как часто Оскар любит ворчать на стратегию Алвы, которая, как ему казалась, отсутствует вовсе. Поэтому иногда Дик всё же сбегал к Эмилю, и хотя тот как-то меньше напоминал ему Арно сейчас, всегда рад был его видеть и рассказывал какие-нибудь кавалерийские байки.
Поручений было не так много, советов — тоже, и на привалах он читал, а вечерами совершенно спокойно ложился на одну койку с Алвой, больше не волнуясь, проснутся они обнявшись или нет, и только для вида раскладывая вторую. Правда, какая-то мысль всё не давала ему покоя, но он всё никак не мог поймать её за хвост.
Поймал, когда эр ещё дважды оказал ему утреннюю услугу, но если первый из разов был коротким и небрежным, то во второй Ричард увидел, как красивое лицо перед ним исказила судорога. Он хотел спросить, что случилось, но Алва его перебил:
— Позволишь, я подниму твою рубашку? Всё-таки остаются пятна, и я не хочу, чтобы поползли слухи, если кто-то застанет моих слуг за стиркой. Моей репутации хуже не станет, а вот за твою я всё ещё беспокоюсь.
Ричард смутился: рубашка между ними служила залогом, что это всего лишь врачебная процедура, и он не знал, готов ли он пробовать без неё. Всё сразу получалось… слишком интимным.
— К тому же, — белозубо улыбнувшись, продолжил Алва, — я тебе так что-нибудь натру. Совсем забыл, как часто это требуется в юности. И каково тебе потом будет идти к лекарю, а?
Дик фыркнул и шутливо толкнул его в плечо:
— Но вы же и будете моим лекарем, правда?
— Да, — Алва посмотрел на него, и его глаза потемнели. — И вот тебе мой лекарский совет: легче предотвратить, чем исцелить. Не доводи до того, чему сам не обрадуешься.
Звучало разумно, и Ричард кивнул:
— Хорошо, вам виднее.
— Вот и славно, — Алва задрал подол его рубашки на грудь и обхватил естество пальцами.  О, у него были такие чудесные пальцы, так чудесно сжимавшие… Дик мелко ахал, когда они скользили вдоль ствола, а когда большой коснулся щёлки, еле успел заглушить вскрик, уткнувшись в шею эру. И потому заметил, как тяжело, сдавленно он дышит… так же, как сам Дик, охваченный телесным жаром.
Алва не дал ему додумать, убыстряя темп, и на этот раз Дик под его волшебными пальцами излился на постель, чувствуя себя на вершине мира. Но, даже пребывая в бездумном блаженстве, вдруг ощутил укол совести.
— Эр Рокэ?.. — позвал он терпеливо ожидавшего Алву.
— Да, Ричард? — откликнулся тот.
— А вы… вам тоже требуется иногда… ну, рука помощи?
— Хотите спросить, не слишком ли я стал стар, чтобы испытывать возбуждение плоти? — усмехнулся Алва. — Уверяю вас, не слишком. Возможно, так часто, как вы, я с этим ощущением не просыпаюсь, но оно легко прорастает, когда рядом есть возбуждение чужое.
Когда рядом есть… О.
— То есть, вы хотите сказать, — Ричард запинался, чувствуя себя неблагодарной скотиной, — что когда… вы помогали мне, у вас тоже… но вы же не говорили?!
Алва потрепал его по голове:
— Ричард, я же понимал, как вы воспитаны. Помните, как вы удивились в первый раз? Я, разумеется, не хотел смущать вас ещё сильнее и тем более не хотел вас пугать.
— Окделлы не боятся! — возмущённо пропыхтел Ричард. — И сейчас ведь не первый раз, а вы же сами говорили, что помочь товарищу естественно… или вы думаете, я бы не смог?
— Ричард, — серьёзно взглянул на него Алва. — Я не сомневаюсь в ваших способностях. Я всего лишь не хотел, чтобы вам было неловко, как новичку в армейской жизни.
— Я же уже не новичок! — Дик целеустремлённо протянул руку к его паху. — И если нужно, я могу…
Алва посмотрел на него долго и внимательно.
— Что же, — наконец сказал он. — Если вы считаете, что готовы, я доверюсь вашему суждению. И буду вам благодарен.
Дик вспыхнул от удовольствия, не имеющего ничего общего с испытанным недавно экстазом. Маршал ему доверяет! Маршал будет ему благодарен!
За этими мыслями он почти пропустил, как Алва ловко расстегнул на себе панталоны и, взяв ладонь Дика, положил себе на клинок, и впрямь пребывавший в восставшем состоянии. Дик смутился и открыл рот, собираясь сказать, что думал, что будет через рубашку… но, с другой стороны, они же только решили, что удобнее не через рубашку, а прямо, глупо было бы обсуждать это ещё раз… так что он сосредоточенно задвигал рукой, надеясь, что делает всё правильно, и Алве не придётся поправлять его хотя бы тут. Алва, впрочем, вроде бы не собирался, и только со вздохом упёрся лбом ему в плечо, пробормотав:
— Не возражаете, если я так и буду вас обнимать… От запаха вашего удовольствия всё будет быстрее.
Дик не возражал, ему даже было приятно, что его продолжают касаться. Даже если Алва не только обнимал, но и гладил его по спине, постепенно спускаясь ниже. Дик рассудил, что вряд ли он думает о чём-то, кроме своей разрядки, и ускорил темп, так что, когда Алва выгнулся, кусая губы, не придал никакого значения, что рука на спине соскользнула на ягодицы, конечно же, маршал в этот момент не думал, чего касается…
Тем более что Алва его сразу отпустил, перекатившись на спину.
— Спасибо, Ричард, это было мне необходимо, пожалуй, — слегка задыхаясь, произнёс он. — Признаю, я своим здоровьем в этом смысле последнее время пренебрегал.
Дик возмущённо уставился на него, даже забыв устыдиться из-за перепачканной ладони:
— Вы же мне сами объясняли, как это важно! Вы-то знать должны!
— Ну, не сердись, — улыбнулся Алва. — Я говорил, что уважаю твоё надорское воспитание.
— Я уже давно не в Надоре, а вы руководите кампанией, от которой зависит ваша жизнь! — Дик потряс головой. — Вы должны были раньше сказать. Теперь обязательно обращайтесь, когда почувствуете, что нужно. Я же три года обязан заботиться о вашей жизни, как о своей, это мой долг.
— Да, конечно, прости, — повинился Алва. — Не стоило мешать тебе исполнять свой долг, больше этого не повторится.
Дик чувствовал себя бесконечно удовлетворённым от того, что его правоту признали.

После этого всё потекло так хорошо, как Дику и мечтать не смелось. Они не торопясь ехали вдоль Рассанны, и хоть днями Алва, как и положено Первому маршалу, продолжал быть к нему холоден и равнодушен, вечерами он превращался в его эра: они укладывались спать вместе, и Алва прижимал его к себе, добродушно ворча, что не следует слишком вертеться на узкой солдатской койке. Срок пари давно истёк, и Дик не сразу о нём вспомнил, а когда вспомнил — малодушно решил не напоминать Алве, понадеявшись, что тот слишком занят кампанией, чтобы заметить сам. И, похоже, так и произошло, потому что больше эр о пари не заговаривал.
Ничего не омрачало настроения Дика, но утренние часы были его самыми любимыми: Алва обычно просыпался раньше и, чтобы не терять времени, сразу начинал его ласкать. Иногда Дик изначально даже не был возбуждён, но всё равно пальцы эра быстро приводили его в это состояние, так что он не стал указывать на ошибку. Когда они лежали лицом друг к другу, Дик старался начать возвращать услугу поскорее, чтобы его не задерживать, но иногда он просыпался спиной к нему — и тогда потом трудился вдвое усерднее.
— Не волнуйтесь так, ну, всего-то немного опоздаем на совет, — в какой-то момент засмеялся Алва, но Дику это было как нож в сердце, он совершенно не хотел, чтобы кампания страдала из-за его неумелости. К счастью, Алва смилостивился: — Хорошо, хотите, я вам покажу некоторые точки на теле, которые могут убыстрить процесс? Как врач, поверьте, я многое знаю о человеческом теле.
Дик только кивнул, опасаясь, что его ответ может всё испортить. И руки Алвы прошлись по его телу:
— Смотри, касаться спины приятно, но не так уж возбуждающе для многих. Зато, как ни странно, у части мужчин и женщин чувствительны подмышки, — он провёл с нажимом, откидывая руку Дика назад, и тот понял, что, кажется, они чувствительны и у него. — Соски у мужчин обычно реагируют меньше, чем у женщин, но есть ложбинка, прикосновения к которой зажигают кровь у обоих, — и его пальцы скользнули между ягодиц, нажимая на копчик.
Ричард резко вздохнул от неожиданности, и Алва понимающе усмехнулся:
— Вот видишь, я же говорю. Твоя реакция вполне естественна, — его пальцы продолжали гладить, и это правда было очень приятно. — И тебе даже не обязательно так же касаться меня: ты пахнешь удовольствием, и, как я говорил, это стимулирует удовольствие уже моё.
— Неужели всё так просто? — простонал Дик, вжимаясь в Алву. Пальцы и не думали оставлять его в покое, но не позволяли себе ничего лишнего, просто проводя между ягодицами и не дотрагиваясь до отверстия. Подумав, Дик возобновил движение рукой, и с некоторой мстительностью услышал, как дыхание Алвы сбилось.
— Человек… прост, Дикон, — выдохнул тот и излил семя в его ладонь. Дик привычно потянулся за полотенцем и обтёр их обоих, за что его поощрительного потрепали по волосам.
Надо было вставать и одеваться: начинался новый день.

Ричард всё ещё считал, что ближе общается с Эмилем, а не с Оскаром, но, может быть, будь наоборот, он смог бы что-то предотвратить. Может быть, удалось бы успокоить Оскара, когда он бушевал:
— Сколько можно тянуть? Я — талигоец, а не аист, и я пришел воевать! Воевать, а не ромашки собирать!
И когда говорил, что время Алвы ушло, и он просто пропивает оставшееся и не способен противостоять бириссцам, как не способен был противостоять политическим соперникам, загнавшим его в угол на Совете Меча и заставившим принять титул Проэмперадора.
Может быть, удалось бы не дать ему накинуться с упрёками на Алву, требуя как выделить немедленно отряды на истребление бирисских разведчиков, насмешливо маячивших неподалёку, но никогда не вступавших в стычки, так и потом вовсе повернуть к Бакре. Может быть, тогда Алва при всех не пообещал бы расстрелять Оскара, если он выкинет что-то подобное без приказа.
Но сделанного не воротишь, и Дик с ужасом наблюдал расстрельную команду, собранную для Оскара, и в то же время знал, что если бы не Алва, погибли бы все, кого Оскар сманил с ним пойти. Лазарет и сейчас полнился ранеными.
Алва так и не лёг после ночной заварушки, а зайдя с утра в палатку переодеться, бросил Дику:
— Прошу вас сегодня даже не думать покидать лагерь. Неизвестно, сколько отрядов успел предупредить этот разъезд, так что в степи любого отошедшего слишком далеко могут ждать.
Но когда Дик увидел смерть… он просто не смог. Алву просили за Оскара и Эмиль, и Вейзель, но он остался непреклонен, и Дик знал, что так будет, потому что Алва никогда не отступал от кодекса, по которому жил. Смерть вторглась к ним вместе с ружейными выстрелами и поглотила Оскара со всеми его чаяниями, устремлениями и такой блестящей до прошлого дня карьерой.
И Дик сорвался. Ему нужно было оказаться где угодно, но только не здесь, и он бросился к Соне и послал её вдаль, к степному горизонту, где в обманчивом мареве ждал ужасающий призрак чёрной башни…

Когда Коннер нашёл его и доставил обратно в лагерь, Дик даже не знал, как покажется на глаза Алве. Но адуана послал именно тот, и именно в палатку Первого маршала Дика и отвели. Там, помимо Алвы, уже были Шеманталь, Дьегаррон и Бонифаций, а увидев, как солдат с Диконом, подтянулись и Савиньяк с Вейзелем. Против всех ожиданий, Алва только насмешливо поинтересовался у него, как удалось полюбоваться закатом, а потом велел всем разобрать стаканы и налить вина. Когда остальные наконец разошлись, Дик уже слегка захмелел, и ужас перед гневом Алвы немного отступил. Но всё же он оказался не готов, когда Алва остановился перед ним и сказал тем тоном, каким обычно Первый маршал и обращался к своему оруженосцу при людях:
— Корнет Окделл. Вы разочаровали меня сегодня.
Винная дымка отступила в момент. Дик широко распахнул глаза и невольно выпалил:
— Вы же говорили… что наедине будете звать меня по имени.
Алва остро взглянул на него:
— Вы считаете, что заслужили это, корнет?
Дик повесил голову, зная, что не заслужил. Алва с самого начала дал понять, как строго следит за выполнением обязанностей на службе, а он… нарушил присягу своим побегом.
— Я считаю, что заслуживаю наказания, монсеньор, — честно признался он, отчаянно жмурясь.
— Сейчас я для вас Первый маршал, — холодно напомнил Алва, и вот это было по-настоящему больно.
— Пожалуйста, — попросил Дик. — Пожалуйста, вы обещали… Что бы вы ни сделали со мной сейчас, сделайте это как мой эр, простите, мой господин, а не Первый маршал.
— Ты думаешь, что как эр я буду снисходительней и прощу тебя? — голос Алвы всё ещё был как зимняя стужа.
— Нет, — Дик сглотнул, не открывая глаз. — Я понимаю, что прощения не заслужил. Но вы обещали…
Его щеки коснулась тёплая ладонь.
— Действительно, обещал, — уже мягче произнёс Алва, и Дик вздохнул с облегчением. — Посмотри на меня, Дикон.
Дик посмотрел. Синие глаза лучились теплом, и это было самое прекрасное зрелище на свете.
— Ты мой воспитанник, — сказал Алва. — И мне претит мысль тебя наказывать. Но ты совершил серьёзный проступок, а я с самого начала говорил тебе, что стремлюсь, чтобы все получали по заслугам. Ты помнишь?
— Да, — кивнул Дик, вспоминая день, унёсший жизнь Эстебана Колиньяра. — Вы в своём праве.
— Но вот ты-то показал всем, что моё право считаешь пылью, — покачал головой Алва.
Дик аж вскинулся:
— Я ничего такого не имел в виду! Я просто… я не думал.
— Я понимаю, — вздохнул Алва. — Хотя твой друг генерал Феншо тоже получил именно то, что ему было обещано, молодость нерассудительна. Но ты ставишь меня в сложное положение. Как твой маршал, я бы отправил тебя на гауптвахту на несколько дней, чтобы вся армия видела, что я не делаю тебе поблажки. Но отношения опекуна и воспитанника армии не касаются, и всё-таки наказание опекуна будет более жестоко, хотя его никто и не увидит. Что мне делать, Дикон?
— Вы мой опекун, — не задумываясь, выбрал Дик. — Пожалуйста, пусть будет это наказание.
— Ты даже не спросил, в чём оно заключается, — укорил Алва.
— Я вам доверяю, — Дик решительно сжал кулаки.
Долгое мгновение Алва не отпускал его взгляд. А потом вдруг запустил руку в его волосы и сильно дёрнул, так, что из глаз чуть искры не посыпались.
— Я говорил, что в твоём возрасте кажется позором и что я считаю наказанием, потому что так утвержу над тобой право, которое у меня уже имеется. Но сейчас ты пытался моё право сбросить, а потому как никогда нуждаешься в напоминании, — видимо, Дик слишком заметно недоумевал, потому что Алва закончил жёстче: — Сегодня я возьму тебя по-гайифски, Ричард, и заставлю исполнить дамскую роль.
Дика как громом ударило. Алва же обещал, что такого не будет! И хоть к руке помощи Дик уже привык, это было совсем другое, его раньше никто не унижал, пытаясь сделать женщиной! Ему, герцогу крови, сейчас предлагали лечь под мужчину!..
…А потом он сник, вспомнив, что Алва обещал это, говоря, что Дик доблестно несёт свою службу. Что было правдой тогда и стало неправдой сейчас. Никто ему больше виноват не был.
— Вы имеете право, монсеньор, — едва шевеля губами, проговорил он. — Накажите меня так, как считаете нужным.
Алва, как ни странно, выглядел опечаленным.
— Мне очень жаль, что дошло до этой вынужденной меры, Ричард, — сказал он. — Поверь, мне действительно не хочется быть с тобой жестоким.
— Но я сам до этого довёл, — несчастным голосом закончил Дик. — Что мне нужно делать?
Алва утешающе похлопал его по плечу:
— Для начала, найди мою шкатулку с благовониями и принеси флакон зелёного стекла. Это масло, оно понадобится, потому что я не хочу причинять тебе боли больше необходимого.
Дик удивлённо на него воззрился: как раз боли он тут и ждал. Это же было наказанием, в конце концов. Но Алва с самого начала был к нему добр, да и стоило ли сейчас вступать в перепалки, когда они оказались здесь как раз из-за ослушания Дика?
Пока он ходил, Алва расчистил походный стол, отодвинув бутылки и стаканы и сложив карты ближе к краю.
— Запомни, это наказание, — строго сказал он, принимая из рук Дика флакон. — Поэтому всё произойдёт здесь: в постели мы помогали друг другу, но происходящее ничего общего с этим не имеет. Ты понял меня?
— Да…
— Как правильно надо сказать?
— Да, монсеньор.
— Хорошо, — Алва едва заметно улыбнулся, и Дику стало немного легче. — Теперь разуйся, сними бриджи и нательные панталоны.
Про мундир ничего сказано не было, поэтому Дик его оставил, но нагота ниже пояса ужасно смущала и вызывала желание прикрыться.
Алва кивнул на стол:
— Нагнись и обопрись локтями.
Не зная, как надо, Дик кое-как облокотился на стол, и тут же рука Алвы безжалостно пригнула его сильней, распластав по поверхности. Дик резко выдохнул от неожиданности, но тут же напомнил себе: это наказание, эр не будет добр, в том и смысл.
Воздух холодил вздёрнутый зад, было унизительно и страшно. Воспоминания о лаикских шуточках про гайифскую любовь совершенно не помогали, потому что там тоже все говорили о том, что исполняющий дамскую роль просто терпит и даёт удовольствие тому, кто остаётся мужчиной.
— Прости, но я считаю необходимым, чтобы всё произошло именно в такой позе, — сказал над ним Алва, и Ричард уцепился в звук его голоса, потому что самого Алву видеть не мог. — Когда мужчины находятся в любовной связи, то могут заниматься этим и лицом к лицу, но у нас ведь не любовная связь, ты помнишь?
— Да, я помню, — срывающимся голосом ответил Дик хотя на миг у него мелькнула недостойная мысль, что лучше бы была она, ведь тогда бы Алва стоял перед ним, а не за спиной.
— Хорошо, — Алва отпустил его, но Дик, конечно, даже не дёрнулся. — И всё же, как я говорил, лишней боли не будет. Ведь я всегда выполняю данные тебе обещания, правда, Дикон?
— Правда, — с облегчением подтвердил тот. В конце концов, разве он когда-либо сомневался в эре, ну, с начала службы, по крайней мере, с тех пор, как всё о нём узнал?
Влажные пальцы коснулись его ягодиц, но не просто провели между, как тогда, когда Алва показывал чувствительные точки на человеческом теле, а раздвинули половинки и коснулись отверстия. И не остановились: один палец проник внутрь, и Дик тут же сжался. Особенно угнетало, что Алва молчал, словно это и не он находился сзади.
— Ну, расслабься, — Алва, к счастью, заговорил и несильно постучал по бедру другой рукой. — Тебе же будет легче.
Дик постарался и не знал, стоило ли, потому что наградой стало то, что теперь в нём двигались два пальца. Боли всё ещё не было, и Алва тщательно его смазывал, видимо, чтобы её не было и дальше. Дику стало стыдно, что ради заботы о нём эр касается его там, где вряд ли хочет  касаться, и он даже хотел попросить, чтобы Алва перестал, но не успел: пальцы исчезли, бёдра крепко сжали, и влажное мужское естество медленно, но неотвратимо начало входить внутрь.
— Расслабься, — ласково повторил Алва, склонившись к его уху. — Ты всё делаешь правильно, Дикон, но тебе просто нужно расслабиться. Наказание в том, что герцог Окделл отдаётся мужчине, тому самому мужчине, которого должен был убить, и не сопротивляется. Незачем прибавлять к этому физическую боль.
Дик всхлипнул, стараясь выполнить указание и сильнее утопая в стыде от того, что Алва был прав, о, как же он был прав!.. Герцог Окделл был ничуть не лучше обозной девки сейчас, но обозная девка и не сбегала же из лагеря, ведь так?
— Ты ослушался своего опекуна и командующего твоей армии, — вторя его мыслям, Алва дошёл до конца, замер ненадолго, а потом медленно двинулся назад. Заполненность казалась совершенно невообразимой. — Ты отринул моё право и мою власть, но сейчас я возвращаю их, сейчас я владею тобой, и ты никогда не сможешь забыть, что это произошло.
Его движения стали быстрее, но, уже поняв, чего ожидать, Дик наконец действительно сумел расслабиться. Маршальский клинок пронзал его раз за разом, и в какой-то момент стал давить на какой-то бугорок, что посылало приятные волны по телу. Дик ужасно удивился: такого никакие наказания точно не предусматривали, разве нет?
Как на грех, Алва, видимо, для удобства перехватил его поперёк живота, и знакомая тёплая ладонь на животе вызвала настолько яркие чувства, что собственный клинок Дика воспрянул к жизни. Это было неудобно, он тёрся о поверхность стола, но Алва, словно почувствовав, отклонил Дика назад.
— Так, как мне, ты не принадлежишь никому, — словно литанию, прошептал ему на ухо эр, снова вдвигаясь до упора и оставаясь так. — Не смей забывать.
Самое ужасное, что, возможно, Дик забывать и не хотел. Он хотел сейчас только, чтобы эр двигался дальше, а его ладонь оказалась на клинке вместо живота.
— Я ваш, — выдохнул Дик. — Только ваш. Я помню.
— Молодец, — коротко сообщил Алва, а потом, откачнувшись, начал вколачиваться бёдрами. С каждым толчком  предметы на столе подрагивали, и перед носом Дика шелестели карты, где синей лентой вилась по равнине Рассанна. Телу было хорошо, а не должно бы было: всё-таки они договаривались о наказании. Но, видно, Алва так привык прекрасно выполнять всё, за что взялся, что даже к наказанию отнёсся немного как к любви.  А может быть — и Дику хотелось в это верить, — ему всё ещё хотелось заботиться о своём воспитаннике, несмотря на предательство.
Алва толкнулся последний раз, и Дик, снова вжатый в стол, охнул: внутри него выплеснулось семя, ощущавшееся горячее, чем когда раньше оказывалось на ладони. А после он оказался пуст, а ещё после его развернули и выпрямили, и Дик наконец смог увидеть своего опекуна, уже снова застёгнутого на все пуговицы. По сравнению с ним полунагой Дик с влагой между ягодицами и стоящим клинком смотрелся невыносимо непристойно. Но прежде, чем он прикрылся, рука Алвы коснулась его бедра. Дик вскинул голову и заглянул в лицо эра с надеждой: неужели, даже после наказания?.. Но Алва выглядел скорее огорчённым, а потом взял ладонь Дика и положил на его естество.
— Юность в чём угодно найдёт наслаждение, — вздохнул он. — Я по-прежнему не хочу быть жесток и дам вам закончить, но помогать вам сейчас — не моя роль. Надеюсь, вы хотя бы извлекли урок из случившегося?
— Конечно, — заверил его Дик, по правде сказать, не совсем понимая, о каком уроке речь. Сейчас его больше волновало, что Алва опять вдруг обращается к нему на «вы» и хочет при этом, чтобы он… — Вы… я… могу я отойти?
— Нет, сделайте всё здесь, — покачал головой эр. — И на этом мы наконец завершим.
Закусив изнутри щёку, Дик начал водить рукой по своему клинку, не сразу вспомнив, как надо сжимать. Ведь столько времени этим занимался Алва, и он-то всегда знал, как надо. Но сейчас Алва только не спускал с него глаз и не трогал, так что Дик тёр и тёр, ненавидя себя за хрипловатые всхлипы, которые издаёт. И всё-таки, когда он согнулся, вырвав у себя удовольствие, Алва — о чудо! — ласково погладил его по спине. И велел убрать беспорядок, а потом лечь.
Занимая место в маршальской койке, Дик не был уверен, что его позвали именно сюда. Но Алва ничего не сказал, а потом потушив свечи, завернул Дика в одеяло и обнял поверх, прижимая к себе. И только тогда Дик смог наконец поверить, что его не выгонят, и, благодарный, приник к Алве поплотнее, заснув почти сразу же.

Однако следующие пару дней Дик ходил сам не свой. Произошедшее не давало забыть о себе ни на минуту, и он перебирал всё заново и заново: как Алва нагнул его, говоря о вынужденной мере, как перед глазами были только карты, и, если бы не голос, он бы не узнал, кто за ним стоит, как беззащитно он себя чувствовал, когда оказался обнажён ниже пояса, и как ладонь, всего-то осторожно придержавшая его за живот, вызвала всплеск возбуждения. Алва, несомненно, ничего такого не имел в виду, вспомнить только огорчение в его глазах, когда он закончил двигаться и помог Дику подняться. Это огорчение не давало ему покоя больше всего, хотя то, что Алва велел ему закончить самому, иногда успешно с ним соперничало, потому что на краткий миг Дик думал, что Алва снова ему поможет. Но нет, он не заслужил даже руки помощи, которую протягивает товарищам, он был испорченный, непослушным мальчишкой, который подверг опасности других солдат... И не только ведь это. Он слушал, как Оскар поносит Алву и не вызвал его, как раньше слушал эра Августа и Катари. Конечно, Алва сказал, что никогда не будет его осуждать, но ведь разве не больно ему было от того, что его воспитанник, который видел от него только добро, так позволяет о нём говорить? Разве не привело всё в итоге к отвратительному непослушанию, а ведь Алва ясно говорил, говорил и ему, и Оскару, как относится к непослушанию на войне. Да, ради Ричарда он не облёк просьбу не покидать лагерь в приказ, потому что за нарушение приказов расстреливают, но разве кто-то мог вообще покинуть военный лагерь и не быть записанным в дезертиры?!
В течение этих дней Алва не говорил с ним больше, чем требовалось для поручения очередного дела, и было, конечно, почему: они въехали в селение к каким-то козлопоклонникам и, как ни странно, пытались заключить с ними союз, хотя и не стали там останавливаться, а разбили лагерь рядом. Но один раз, когда остальные порученцы выходили, попросил задержаться и, когда они остались одни, молча сжал руку, печально качая головой. Ричард чуть не расплакался на месте тогда, особенно после того, как Алва его отпустил, и на его лице снова возникла холодная отстранённая маска Первого маршала. Больше он себе ничего личного не позволял, и ночевать накануне не пришёл вовсе, отправившись обсуждать что-то с местным царьком в его хижину, ничуть не похожую на дворец.
А на второй день Ричард ушам не поверил — Алве предложили любви местной вдовы, неухоженной, конечно, как они все, но молодой и красивой. И всё же Алва отказался, хотя Ричард помнил его слова о том, что любовь, конечно, предпочтительнее любой товарищеской помощи.
К бакранке отправился Эмиль Савиньяк, и Ричарду почему-то казалось, что в том есть и его вина.
Измучившись, Ричард еле дотерпел до вечера, но когда Алва вернулся в палатку, маска Первого маршала всё ещё была на месте. Голос, правда, звучал мягче, но сказал он поистине ужасные слова:
— Я понимаю, что после того, что произошло, ваше отношение ко мне необратимо поменялось, герцог Окделл, и нам лучше установить дистанцию между нами. Признаться, стоило вас сразу переселить в палатку к остальным порученцам, но за хлопотами последних дней мысль пришла мне в голову слишком поздно. Вы переедете завтра, а сегодня просто устраивайтесь на второй койке. Вот она наконец и пригодится.
Дику показалось, что у него в груди разбилось сердце.
— Нет! — вскрикнул он до того, как подумал. — Нет, эр Рокэ, не отсылайте меня!
Алва остро на него взглянул, и Дик удушливо покраснел, понимая, что снова назвал его именно так, как тот просил не называть.
— Не отсылайте меня, монсеньор, — уже тише продолжил он. — Я понимаю, что виноват перед вами, но я готов искупить.
— Ричард, я уже наказал вас, — напомнил Алва.
— За побег, — кивнул Дик. — И то слишком мягко. Но я понял, что провинился за это время перед вами гораздо сильнее, и вот теперь вы хотите меня отослать.
— В чём же, по-вашему, вы виноваты ещё? — ласково поинтересовался Алва, и Дик приободрился от его тона и от того, что его не выгоняли прямо сию минуту.
— Я позволял злословить о вас при мне и ничего не предпринимал, — целеустремлённо поделился он. — По-настоящему преданный вам оруженосец так бы этого не оставил. И если бы я понял это раньше, я не стал бы бежать вчера.
— Ричард, — медленно произнёс Алва. — Что вы говорите?
— Вы заботились обо мне, а я отплатил неблагодарностью, монсеньор, — тихо ответил Дик. — Я это понял. И я готов к тому, чтобы меня наказали. И к тому, чтобы доказать окончательно — я принадлежу вам.
Его эр тяжело вздохнул:
— Вы слишком строги к себе. Хотя вы многое угадали правильно, но... вы уверены, что готовы снова через это пройти? Вы мой воспитанник, и я не хочу делать вам плохо.
Дик ужасно стыдился признания, что не так уж ему плохо было тогда. Разве только...
— Я готов, но можно мне кое о чём попросить? — он неловко взглянул на маршала, опасаясь осуждения, но тот только благосклонно кивнул.
Всё-таки он был к Дику несоразмерно добр.
Тот сглотнул, набираясь смелости, и выпалил:
— Тогда вы говорили, что это можно делать лицом к лицу. Можно так?
— Ричард, — мягко сказал Алва. — Дикон. Я не откажу вам в подобной малости, но я беспокоюсь о вас: вы сами не перепутаете наказание с любовной связью?
От облегчения у Дика закружилась голова: эр сказал, что не откажет ему!
— Конечно, нет, — слукавил он. — Я знаю, для чего вы это делаете. — А то, что Алва просто делает всё и всегда хорошо, так, что наказание от него — удовольствие, ему знать не обязательно.
Алва кивнул, видимо, поверив. И велел:
— Тогда несите масло. И на этот раз расположимся на постели.
Дик стремглав бросился выполнять поручение, радуясь, что всё произойдет снова на постели, а не столе. К моменту его возвращения маршал уже сидел, сняв мундир, и терпеливо ждал. Но ни словом не упрекнул, и Дика захлестнула волна нежности. Ещё никто не был с ним настолько… всепрощающ.
Поставив флакон у койки, он без подсказки разулся и стащил бриджи с панталонами, а потом, поколебавшись, мундир. Вчера, конечно, Алва мундир оставил, но сегодня, наверное, будет неудобно… Маршал приглашающе похлопал по коленям, и Дик осторожно сел, надеясь, что он не слишком тяжёлый.
— Мне надо приготовиться, я не ждал ничего сегодня, — заметил Алва.
— Конечно, — Дик сразу понял, что от него требуется, раскрыл его бриджи и взялся за естество. Под его руками оно восстало быстро, и Дик порадовался тому, что всё-таки за это время чему-то научился.
Кивнув в знак признательности, Алва поднял флакон и смазал себя маслом, а потом велел:
— Приподнимись.
Дик послушался, и влажные пальцы вошли в него, как вчера, но теперь он видел, как внимательно Алва следит за его лицом. Дик, конечно, не собирался выдавать боли, но её опять не было, а когда на давешний бугорок снова нажали, по телу разлилось удовольствие, и колени Дика дрогнули.
— Терпи, если больно, — явно неверно истолковал это Алва. Дик кивнул и позволил себе вольность — склонил голову к плечу Алвы, горячо выдыхая ему в шею, когда ощущения от массирования усилились.
— Пожалуйста… — выдохнул он. — Пожалуйста, Рокэ… Ро-окэ…
— Сейчас, — откликнулся Алва и, крепко взяв за бёдра, начал медленно насаживать на себя, как на остриё пики. Не во всём это было приятно, но Дик всё равно чувствовал себя счастливым: его наказывают, а значит, принимают его искупление и готовность служить. Алва качнулся вверх, Дик вспомнил, что сам просил о возможности его видеть, и отлепился от шеи, заглядывая в лицо. Глаза Алвы казались чёрными, а губу он закусил, явно контролируя каждый миг происходящего, чтобы оно шло только так, как надо.
Дик так любил его в этот момент. Он даже не испугался своей мысли: естественно, кого же ему было любить, как не человека, который столько времени и сил ему посвятил и даже сейчас предпочёл наказывать Дика, потому что тот попросил, а не искать какую-нибудь возлюбленную из числа местных дикарок, которые могли бы дать ему много больше.
Так что совершенно логичным казалось обнять Алву сильнее, пока тот нанизывал его на свой клинок, и, наклонившись, начать исступлённо его целовать, чтобы хоть как-то возместить ему его труды.
Алва, кажется, понял его прекрасно.
— Ты чудесный мальчик… Дикон, — выдохнул он между поцелуями. — Все уроки… усвоил полностью. Я горжусь тобой…
Кажется, только этого было достаточно, чтобы вознестись к пику эйфории, но случилось даже лучшее: рука Алвы легла на клинок Дика и стала ритмично двигаться, подгоняя к удовольствию.
Даже в наказании Алва заботился о Дике. И, чувствуя, как горячее семя заполняет его, а под рукой маршала изливается он сам, Дик понял, что он на своём месте, что всё, что он сделал, вело к этому мигу, и что всё, чем он стал, по праву принадлежит только Рокэ Алве и никому другому.
Кажется, он расплакался, достигнув экстаза. И точно целовал руки Алве и благодарил его, когда тот устраивал его на койке и укрывал одеялом. Сон объял его мгновенно и целиком, но даже во сне его не покидало ощущение глубочайшего счастья и покоя, которые, как он знал, теперь будут с ним всегда.
Он нашёл, ради чего ему жить.

***

Эмиль Савиньяк со сложным лицом смотрел, как Алва выбирается из палатки, глубоко вдыхая свежий ночной воздух и имея сытый вид победителя в плотской любви.
— Результаты расстрела генерала Феншо тебя полностью удовлетворили, Росио? — резче, чем намеревался, спросил он.
Алва взглянул на него, не удивлённый его появлением, и фыркнул.
— Этого дурака я бы так и так расстрелял за наглость, — заметил он. — А что его последняя эскапада и смерть принесли пользу кампании и мне лично — ну так хоть на что-то он сгодился. Но если говорить только про Окделла, там всё равно был вопрос лишь времени.
Эмиль покачал головой:
— Никогда не пойму, почему ты так пристрастился к мальчишкам…
— Прелесть юности в том, что она внушаема, Милле, — усмехнулся Ворон. — Здесь похвали, там дай надежду на будущий подвиг — и вот уже они готовы выпрыгнуть из штанов. Буквально.
Теперь уже усмехнулся Эмиль:
— Ты слишком-то много себе не приписывай. А если б я не поддержал твою игру, когда Окделл ко мне пришёл, где бы ты был?   
— Да примерно там же, — ничуть не смутившись, ответил Алва, по-прежнему лучась самодовольством. — Может быть, только времени бы больше потребовалось, за что я тебе спасибо не сказал бы. Но ты не мог не поддержать: в конце концов, плохим бы я был маршалом, не зная своих генералов.
Эмиль закатил глаза: высокомерный кэналлийский мерзавец иногда вёл себя совершенно невозможно, и спорить с ним в такое время можно было не трудиться.
— Даже не знаю, удивляться ли, что раньше ты не брал оруженосцев, — вместо этого заметил он.
— С ними обычно сложнее, — хмыкнул Алва. Он завернул за угол палатки, и Эмиль услышал, как в каменистую землю звонко ударила струя. — Высокие титулы, могущественные родичи, и шуток с картинами они обычно не понимают, а картина, между прочим, была хороша. За порученцев из мелкопоместных дворян никто не спросит, и потом, их на войне убивают так быстро… Но ты бы видел его, Милле, когда он стоял на площади, брошенный всеми своими якобы друзьями. Я быстро понял, что тут никаких родичей и связей можно не опасаться, а карты в руки мне даются сразу же. И потом, это интересный эксперимент: Окделл, который ест с рук у Алвы, да ещё и убийцы его отца при этом, и ничтоже сумняшеся согревает ему постель. Эти добродетельные эсператисты дивно не приспособлены к простейшим манипуляциям.
К концу речи он вернулся обратно и сполоснул руки в кувшине, поставленном у полога.
— Ох, доиграешься ты… — Эмиль спохватился: — Но я здесь вообще-то не за этим. Пришёл сказать, что твой Его Величество Бакна Первый принимает все твои условия и готов дать нам своё племя как предлог для войны с бириссцами.
— Ещё б не принимал, воевать же не ему, — Алва потянулся до хруста. — Ладно, новость хорошая, благодарю. Вели составить договор, завтра подпишем и выступим.
— А ты?
— А я, — Алва повернулся обратно к входу в палатку, — пойду к моей очаровательной добродетели. До рассвета она ещё успеет пару раз попищать и попросить ещё.
Эмиль только покачал головой и хмыкнул: Алва, конечно, был отъявленным негодяем, но как же завораживали его победы на любом поприще. А что и кампания против бириссцев теперь окончится победой, он уже не сомневался.
Поглядев на небо, которое ещё пока и не думало светлеть, он решительно направился к палатке писарей, чтобы устроить там шороху, а самому потом незаметно уйти. В конце концов, он сам сегодня объезжал козочку, которую отдал ему Алва, имевший планы на своего оруженосца. И кто сказал, что он тоже не успеет вернуться к ней и не получить ещё причитающемуся и ему тоже удовольствия, пока не займётся рассвет?

Отредактировано (2023-04-13 12:20:58)

Анон

Re: ОЭ-фест

39. Алвадик. Сомнофилия со стороны Дика, прогрессирующая от мимолетно дотронуться до спящего эра, до куда более откровенных вещей. Алва в самом деле крепко спит в его присутствии. Но может быть не всегда. (Сомнительное согласие - да, нонкон - нет).

500 слов чистейшего флаффа

▼Скрытый текст⬍

Рассветные лучи скользили по светлому мрамору пола и резным столбикам кровати, подсвечивая золотисто-оранжевым чёрный глянец разметавшихся по подушке волос Рокэ. Лёгкий ветерок колыхал полупрозрачные занавеси на высоких стрельчатых окнах, принося едва ощутимую прохладу.

Дик никак не мог привыкнуть к извечному жару Алвасете, не позволяющему остывать камням даже ночами. Лишь на рассвете можно было уловить краткий период свежести. Скорее всего, именно это заставляло Дика просыпаться непривычно рано, а Рокэ — понежиться в постели подольше.

Рокэ крепко спал, лёжа на животе. Дик подобрался поближе. Не удержавшись, он кончиками пальцев провёл по ушной раковине Рокэ, легко, лишь намёком на прикосновение, скользнул по шее и плечам. Опираясь на локти, он наклонился и поцеловал испещрённые шрамами лопатки, медленно спустился по позвоночнику вниз к едва прикрытым ягодицам.

Рокэ тихо застонал, не просыпаясь, и перевернулся на спину, сбрасывая на пол сбившуюся простыню. Дик замер, не дыша, боясь потревожить. Он жадно рассматривал широкие бледные плечи, чуть тронутые загаром, выступающие ключицы, чётко очерченный кадык на длинной шее. Не в силах себя сдержать, едва касаясь, он прошёлся ладонью по мерно вздымающимся рёбрам, по подтятому животу.

Рокэ явно снилось что-то приятное. Об этом говорила расслабленная улыбка и, куда более красноречиво, — почти вставший член. Дик помедлил несколько секунд, набираясь храбрости, и опустился ниже. Тяжёлый мускусный запах возбуждения щекотал ноздри. Он на пробу провёл языком от корня вверх по всей длине. Рокэ, не открывая глаз, застонал громче, отчётливее и развёл колени шире.

Дик знал, что не был в этом хорош, но желание попытаться доставить подобное удовольствие стало нестерпимым. Он провёл короткими ногтями по внутренней стороне бёдер, легко коснулся мошонки и сомкнул губы вокруг сочащейся смазкой головки. Солёный вкус осел на нёбе. Дик невольно сглотнул и попытался взять глубже. Рокэ не двигался, лишь сжал в ладонях простыни, продолжая стонать. Это приободрило Дика, и он, двигаясь неспешно, размеренно, помогал себе ладонью, упиваясь, предвкушая, пока Рокэ не дёрнулся резко, и что-то тёплое не полилось Дику в горло. Он зажмурился, честно сосредоточившись, чтобы проглотить всё до капли.

Он поднял голову, облизывая чуть саднящие губы, и встретился глазами с Рокэ. Взгляд его был слегка затуманенным, но невероятно ярким, жадным и, Дик мог бы поклясться, удивлённым!

Рокэ притянул Дика к себе за затылок, яростно впился в губы поцелуем, вылизывая его рот, будто пытаясь распробовать вкус собственного семени. Дик, не сдерживаясь, застонал в поцелуй.

Рокэ резко перевернул его на спину, отрываясь. Протянул руку, и Дик понятливо кивнул и широко облизал протянутую узкую ладонь. В глазах Рокэ промелькнуло что-то ещё, совсем дикое. Он прикусил кожу на шее Дика, спустился ниже, оставляя след под ключицей. Дик почувствовал уверенное кольцо пальцев на своём члене и сладко, тягуче подался навстречу.

Рокэ ласкал его долго, меняя ритм, когда Дик был уже почти на грани, пока тот не услышал собственный жалобный, умоляющий стон. Тогда Рокэ мягко, но уверенно скользнул двумя пальцами в растянутое после ночи отверстие, и Дик, наконец, закусив губу, чтобы не закричать в голос, выгнулся дугой от удовольствия, пачкая собственный живот семенем.

На несколько секунд окружающий мир потерял все звуки, кроме бешено колотящегося сердца. Дик медленно приходил в себя, лёжа на разворошенных простынях, когда Рокэ аккуратно провёл влажной тряпицей по его коже, стирая подсыхающиие капли.

— Вот такое утро по праву можно считать по-настоящему добрым. А вы полны сюрпризов, юноша!  — прошептал Рокэ и приблизился одним плавным движением, поцеловал нежно. И добавил чуть слышно: — Спасибо!

Дик широко улыбнулся в ответ, совершенно бездумно и счастливо.

Анон

Re: ОЭ-фест

10. Герои ОЭ читают заявки на кинк тур /// И всё-таки: персонажи читают заявки на кинк-тур!

Надеюсь никто из авторов не обидится! Автор исполнения просто шутит, а герои реагируют, как реагируют, но если что простите!
В фокусе приддоньяк, есть дженовый алвадик и другие персонажи, не вычитано

▼около 370 слов⬍

Первым отмер Валентин.

- А вообще неплохо же придумали. Надо было сразу так! Видно кого и сколько.

Остальные молчали и его попытку найти что-то позитивное никто не поддержал.

Алва так вообще смотрел на него с брезгливым любопытством.

- Вот, что опять я, а? Подумаешь задал тренд. - с достоинством бросил Валентин, он был уверен, что правильно разгадал причину такого выражения на лице Первого маршала. Их дуэль взглядами разбил Арно. Он подсел к Придду и радостно схватил за руку:

- Мы тоже потанцуем, давай?!

Валентин счастливо ему улыбнулся:

- Конечно, олененок мой!

В середине зала ВМФ уже раздвигали стулья.

Дикон, сидевший рядом с Алвой, в задумчивости водил костяшками пальцев по губам, ни на кого не смотрел и, то ли нервно прикусывал свои пальцы, то ли старался не сказать лишнего. Алва, не глядя, прошелся рукой по его бедру - погладил. Эмиль поддерживающе похлопал Дика по плечу, но посмотрел почему-то на Алву.

- Могло быть неприятнее, - скрестив руки на груди, как бы между прочим, заметил Ли и был горячо поддержан Марселем.

О, Валентин и не думал сомневаться в том, что на самом деле этих двоих все устраивало!

С заднего ряда Дика легко обнял Альдо, взъерошил ему волосы выводя из задумчивости:

- А я знаешь, тоже расстроен, неприлично мало альдоробера в этот раз!

Окделл хмыкнул, явно проглотив что-то вроде "Мне бы твои проблемы, Альдо", но на Ракана посмотрел с теплотой, немного оттаивая.

Алва стал показывать Ричарду в распечатках, что вообще-то вот сколько флаффа еще в заявках и, кстати, вот еще джен интересный, а потом Алву отвлек подошедший Альмейда как-то очень по-хозяйски погладив по спине. Валентин решил не думать об этом и поспешил улизнуть. Нужно было искать стриптизерские туфли, но оказалось, что улизнуть от Алвы было не так-то просто! Он догнал Валентина в коридоре и заявил безапелляционно:

- Я рассчитываю, что вы одолжите мне пару-тройку солдат из вашего полка. Так сказать, для обмена опытом.

Валентин даже развеселился:

- С удовольствием, герцог Алва! Не одним же моим за всех отдуваться! Кстати, а какой у вас размер? Обуви, я имею ввиду. После того, как сходите в клуб, одолжите мне туфли? Нужно будет для выступлений. У меня там тоже модерн есть. Кудри еще надо накрутить...

Размер подошел, туфли Алва обещал одолжить, Валентин уже предвкушал, как будут блестеть глаза Арно, когда он увидит Валентина на сцене и так, слова за слово, заявка за заявкой, закипела привычная рабочая рутина.

Анон

Re: ОЭ-фест

1. Варнинг: описание травм.
Алва получает серьезное увечье лица - повреждение кожи, он лишается носа. Даже когда все заживает, на него очень страшно смотреть. Заказчику интересен вопрос взаимодействия такого Алвы с обществом и близкими людьми. Кто останется с ним рядом, кто будет его поддерживать, а кто дистанцируется от уродства. Любой пейринг на усмотрение автора будет плюсом.

~2040 слов

В кадре заканчивается пейринг алвали. Пре-алвамарсель.
Персонажи: Лионель, Алва, Марсель, Арлетта, Хуан.

▼Скрытый текст⬍

— Извольте выйти вон, граф, — говорит Марсель Валме непререкаемым тоном, и Лионелю очень хочется его ударить.

— Правда, милый. Вы оба устали, ты отдохни с дороги, а Росио пора спать, да? — мать поднимается из кресла, где сидела молчаливым изваянием, просто уставившись взглядом в пространство – совсем как лежащий на кровати Рокэ, молча смотрящий куда-то в полумрак углов комнаты. Лионель поворачивается и чеканным шагом выходит из спальни, в которую – он знает это так же чётко, как то, что Рокэ Алва составлял смысл предыдущих двадцати пяти лет его жизни – его больше не пустят. И в которую он сам больше никогда не войдёт.

В соседней комнате он останавливается и встречает полный ненависти взгляд Хуана. Что ж, это логично. Поразительно, как одно неосторожное слово сразу меняет всё, что ещё минуту назад было твоей жизнью. Впрочем, Лионель всегда честен перед самим собой – ничего случайного не было, он совершенно сознательно сообщил Рокэ, что ему тяжело видеть то уродство, которым теперь стало его лицо. Лионель отстранённо думает, что будь здесь Эмиль, тот точно не оставил бы ситуацию вот так – скорее всего, впервые врезал бы обожаемому старшему брату от всей души. Лионель стискивает кулаки и думает, что теперь, когда от его жизни осталось только существование, самое время не бояться уже ничего и лезть туда, куда только Леворукий посмел бы. Парадокс ситуации заключается в том, что Лионель и раньше ничего не боялся и лез везде – совершенно не задумываясь, что весь его мир держится на Рокэ и его красоте. Лионель и сам с удовольствием врезал бы себе – по красивому, полноценному лицу, которое он теперь всегда, ежесекундно будет сравнивать с тем кошмаром, который был только явлен ему в спальне Алвы. После такого остаётся только самоубиться каким-нибудь особо извращённым способом, и Лионель с удивлением понимает, что если бы это доставило Росио хоть какую-то радость, он бы так и сделал, прямо сейчас. Однако он слишком хорошо знает Алву, так что точно понимает, что ему уже ничто и никогда не доставит радости. Он прочитал это в его безжизненных, лишённых любого проблеска интереса к жизни глазам – и ему искренне непонятно, зачем этот хлыщ Валме прыгает вокруг и пытается чего-то добиться. Мать понятно, Арлетта не могла не примчаться на помощь, Рокэ ей действительно уже давно то ли сын, то ли младший брат. А вот Валме… Савиньяка перекашивает от ненависти – к виконту, к себе, к тому несчастному случаю, который несколько недель назад разрушил то, что было их с Росио общей жизнью и, как казалось, даже судьбой. Ему до белой пелены перед глазами жаль, что нет никаких виноватых, что это не покушение, не ранение, нанесённое рукой кого-то конкретного, а действительно самый настоящий несчастный случай. Лионель рычит от ярости и выходит из особняка на улице Мимоз – кажется, в глубине души он надеется, что завтра всё окажется просто дурным сном. Но даже если это будет так, Лионель знает: он сам не простит себе того предательства, которое совершил сегодня по отношению к человеку, которого, как ему казалось, он любил всю свою жизнь.

В спальне Марсель продолжает своё обычное кудахтанье – рассказывает Рокэ, что нужно обработать лицо специальным раствором, просит не шевелиться, хотя Алва своей неподвижностью и так напоминает мёртвое тело, радостно, хоть и очевидно искусственно, хохочет, когда Алва отшатывается от слишком уж противного запаха.

— Вот видишь, — говорит он, наставительно подняв палец, — запахи ты чувствуешь. А потом глядишь, и нос новый отрастёт. Ракан ты или нет, в конце-то концов!

Взгляд Рокэ явственно свидетельствует, что он хочет швырнуть в Марселя чем-нибудь тяжёлыми или хотя бы миской с этим противным раствором, которым тот снова и снова протирает его лицо.

— А теперь отдохни немного, хорошо? — Марсель как всегда тонко чувствует настроение Алвы. — Только обещай, что будешь спать. Потому что если не будешь, я стану тебе рассказывать очередную историю из своего детства, их у меня много.

Рокэ сверкает глазами, Марсель всё с таким же искусственным хохотом удаляется, прихватив с собой миску с раствором и Арлетту. Едва они выходят за дверь, как Валме, совершенно не скрываясь, хлюпает носом. Он сует миску подскочившему Хуану, а сам быстро уходит по коридору куда-то в сторону комнаты, в которой самовольно разместился – впрочем, со всеобщего молчаливого согласия. Арлетта знает, что полночи он будет плакать и пить – однажды она подкралась к его двери и слышала, как Марсель выл, кусая собственную руку, чтобы заглушить это вытье. Наутро Валме старательно прятал красные глаза и шутил, что ему совершенно не спится на этой кровати, так что он не высыпается и скоро затмит Рокэ своей непривлекательностью. Алва тогда даже улыбнулся краешком губ – он прощал Марселю и весь этот бесконечный сорочий стрекот, и такие шутки на грани, и само его существование: по-прежнему франтоватое, в облаке духов и завитых локонов, дворцовых сплетен, в курсе которых Марсель был целиком и полностью, даже не выходя из особняка на улице Мимоз ни на минуту. Арлетта точно знала, что Марсель тратит около двух часов каждое утро, чтобы уложить волосы, освежить цвет лица, прочесть все записочки из дворца – и явиться в спальню Рокэ в том раздражающим всеоружии, которое, как казалось, не только пропадает незамеченным, но и является неуместным. Однажды она осторожно спросила Валме, зачем он ведёт себя именно так – на что в глазах Марселя промелькнула такая неприкрытая злоба, что графиня Савиньяк даже испугалась. «Я, — отчеканил Валме, — никому, даже вам, не позволю делать при нём вид, что хоть что-то изменилось. Рокэ нравилось, что в столице я завит как баран и благоухаю сиренью, значит, я буду завит как баран и буду благоухать сиренью. Если мы выдвинемся за город, неважно, в военный поход или на отдых, я надену походное платье, потому что Рокэ так хочет.» Арлетта тогда смогла только кивнуть, совершенно раздавленная этой внезапной и странной преданностью.

Сейчас Марсель идёт по коридору и думает, что ещё совсем чуть-чуть, и он не выдержит. Он так ждал приезда Лионеля, потому что ему казалось, что это немного облегчит ту ношу, которую Марсель добровольно на себя взвалил – однако всё вышло совсем не так, Савиньяк сделал только хуже, ввергнув Рокэ в пучину такой депрессии, из которой Марсель теперь не видел выхода.

Впрочем, сначала тоже казалось, что выхода нет.

Когда Марсель впервые увидел Рокэ после того проклятого взрыва, то с трудом сумел удержать лицо. Видимо, его перекосило довольно отчётливо, потому что Алва швырнул в него первым, что попалось под руку: банкой с очередной мазью. К несчастью, открытой. Марсель, за те доли секунды, что в его голову летел этот импровизированный снаряд, не только взял себя в руки, но и продумал дальнейший план действий: трещать как раньше, словно ничего не произошло. Нести любой бред, только чтобы Рокэ не чувствовал гнетущего молчания. Так что Марсель поймал банку, за время полёта изрядно утратившую своё содержимое, и начал задуманное.

— Ты как обычно нашёл сразу комплексное решение проблемы? — спросил он, подвернув манжеты и залезши в банку прямо пальцами. — Веерное смазывание, так это назвать? Только вот кроме себя, ты с большой щедростью покрыл своим лекарством и меня тоже, придётся мне и дальше принимать все твои процедуры.

Ворон молча блеснул глазами, а Марсель, усевшись ему прямо на кровать, уже трещал дальше:

— Так, смотри. Где надо смазать больше всего? Ага, максимально поражение пришлось на нос, давай с него и начнём.

— Если ты не заметил, — сказал Рокэ глухо, и это были первые слова, произнесённые им после взрыва, — там нечего смазывать.

— Ой, да ладно тебе, — сказал Марсель, ловко прижав руки Алвы и таки мазнув ему пальцами по месту недавно снятой повязки, закрывавшей то, что когда-то было красивейшим носом Талига, — придётся просто переучиться и при мигрени вести пальцами не от переносицы к вискам, а сразу по лбу, например.

— Я сейчас, — сказал Рокэ угрожающе, но договорить не сумел, Марсель прижал его к кровати ещё сильнее.

— Ты сейчас, — подхватил он непререкаемым тоном, глядя Алве глаза в глаза, — а также ты потом будешь следовать распоряжениям лекарей и делать то, что они говорят. А дальше посмотрим.

— На что посмотрим? — спросил Рокэ, покорно подставляя то, что когда-то было носом, под ловкие пальцы Марселя. — Не на что тут больше смотреть.

— Ну, зато у всех тут выпуклость, а у тебя впуклость, — хохотнул Марсель и согнулся от ощутимого тычка под ребра: расслабившись, он выпустил руки Рокэ из захвата, чем тот не преминул воспользоваться. — Впрочем, думаю, на выпуклость другого рода это не повлияет, так что не переживай даже.

Алва мазнул по нему таким взглядом, что Марсель должен был тут же развоплотиться на месте – и, возможно, кто-нибудь другой это и сделал бы. Однако Валме просто сообщил, что поселится тут же, в особняке на улице Мимоз, самолично будет следить за лечением Рокэ, а дальше всё-таки посмотрим.

— А теперь, — провозгласил он максимально жизнерадостным тоном, — встречаем новый день!

С этими словами он раздёрнул шторы, которые по словам Хуана были задёрнуты с момента возвращения обезображенного Алвы домой. Рокэ попытался что-то возразить, но закашлялся от пыли, а Марсель быстро выскочил за дверь, в которую, следом за ним, полетела очередная банка с мазью.

Со временем Рокэ перестал кидаться лекарствами, а потом приехала Арлетта. Марсель самолично провёл ей, как он выразился, инструктаж по обращению с больным.

— Вместо носа, — сказал Марсель, разливая по чашечкам недурной шадди, — у него нет ничего. Это ужасно выглядит, но лучше я вас предупрежу об этом, чем вы вскрикните от неожиданности. В вас он кидаться посудой не будет, — Марсель выразительно потёр шрам над бровью, появившийся после очередного припадка ярости у Рокэ, — но расстроится.

— Он вообще встаёт с постели? — спросила графиня Савиньяк, и Марсель сокрушённо помотал головой.

— Считайте, что нет. Заставить его сходить в купальню равносильно подвигу. С того момента, как доктор разрешил ему немного вина, стало легче – обмениваю этот поход на бокал «Крови». У него иссечена левая щека, заметно дёргается глаз и никогда не восстановится нос. Он чувствует запахи, саму дырку лекари искусно затянули его же кожей, но это выглядит ужасающе. Кошмарная некрасивая впадина, подобие ноздрей, которые, кажется, уходят глубоко внутрь прямо до мозга, неровная и обгорелая кожа вокруг. Сгоревшие волосы, брови и даже ресницы уже восстановились, но это все слишком мелкие радости.

Арлетта допила шадди и решительно встала.

— О, — донесся до Марселя её голос из спальни Рокэ – она не стала закрывать за собой дверь. — Виконт сказал, что у тебя восстановились волосяные покровы, и я думала, что волосы из ноздрей тоже торчат. Ты не представляешь, как меня раздражают мужчины, у которых из носа торчат волосы.

Рокэ несколько секунд смотрел нее, не мигая – а потом зашёлся хриплым, лающим смехом: первым со времени взрыва.

Марсель в соседней комнате смотрел на свою руку, которой внезапно очень горячо: оказывается, он так крепко сжал пальцами шаддийную чашечку, что она лопнула. Стоящий в дверях Хуан бросил на него быстрый взгляд, и они оба рассмеялись, не пряча радости: если Марсель смог в первые же минуты заставить Рокэ говорить, Арлетта заставила его смеяться.

Всё это Марсель вспоминает сейчас, сидя на собственной кровати и думая о визите Лионеля. Ему хочется вскочить и помчаться к этой сволочи, притащить сюда за волосы и заставить ползать у Росио в ногах, пока тот не скажет, что всё нормально – но Марсель слишком хорошо знает, что, возможно, теперь Росио уже никогда так не скажет. Валме засыпает на кровати прямо в одежде – усталость берёт своё, и он успевает только понадеяться, что утром Хуан разбудит его чуть свет, чтобы он успел привести себя в порядок и прочесть дворцовую почту.

Наутро его будит сам Рокэ. Входит в спальню командным шагом, полностью одетый к выходу, застывает над спящим и говорит:

— Я, вообще-то, намеревался стягивать с тебя одеяло.

Марсель разлепляет один глаз и улыбается:

— Но я как всегда оказался хитрее и не стал укрываться!

По лицу Росио мелькает тень улыбки, и Марсель думает, что, возможно, своим мерзким демаршем Лионель сделал то, что не мог сделать он сам несколько месяцев: заставил Рокэ встать с кровати и, видимо, даже куда-то выйти. Вряд ли от этого Савиньяк становится тем, кто заслужил прощения, но благодарности – конечно, невысказанной – пожалуй, да.

— Тебе придётся ждать, — начинает Марсель свою привычную трескотню, — пока я уложу волосы и вообще хотя бы умоюсь. Или ты готов терпеть мой помятый вид?

— Я, может, и готов, — говорит Алва, — но при дворе тебя не поймут.

Только несколько месяцев тренировок не дают Марселю уронить камзол, который он в этот момент держит в руках.

— Этот не годится, — продолжает Рокэ как ни в чем ни бывало. — В конце концов, на дворе весна, надень тот, с сиреневой искрой.

Марсель кивает, как болванчик, которого папеньке как-то прислали откуда-то из-за моря.

— Иди освежись, — говорит Рокэ, — у тебя есть четверть часа. Я пока камзол тебе сам подберу.

Марсель подхватывается и вылетает в коридор. С той стороны двери он натыкается на Арлетту, которая стоит, прижав руки к лицу и тихо плачет. Марсель подхватывает её на руки, кружит, а потом ставит на место. Арлетта улыбается сквозь слёзы, а за окнами особняка на улице Мимоз встаёт уверенное рассветное солнце.

Отредактировано (2023-04-13 12:07:29)

Анон

Re: ОЭ-фест

1. Варнинг: описание травм.
Алва получает серьезное увечье лица - повреждение кожи, он лишается носа. Даже когда все заживает, на него очень страшно смотреть. Заказчику интересен вопрос взаимодействия такого Алвы с обществом и близкими людьми. Кто останется с ним рядом, кто будет его поддерживать, а кто дистанцируется от уродства. Любой пейринг на усмотрение автора будет плюсом.

955 слов
Шуточный "фиксит" предыдущего исполнения со всеми героями и проч.
Пожалуйста, не относитесь совсем всерьёз, здесь очень много мотивов обсуждения, смеха и даже стёба.
Первое исполнение остаётся твёрдым и незыблемым ;-)

▼Скрытый текст⬍

Лионель врывается в особняк на площади Мимоз подобно урагану. Чмокает в щёку мать, улыбается засверкавшему глазами Хуану, почти незаметно кивает Марселю – тому и подавно остаётся только отступить с дороги, когда Савиньк вихрем проносится в хозяйскую спальню.

— Хватит валяться, — слышны его слова сквозь неплотно закрытую дверь, — я примчался из действующей, между прочим, армии, потому что без тебя совсем кранты.

— Если ты не заметил, — отвечает ему ровный голос Рокэ, — я немного нездоров. И любая дорожная пыль сведёт на нет все героические усилия лекарей, которые тут зачем-то вокруг меня вьются.

— Я не заставляю тебя тащиться к театру военных действий, — сообщает Савиньяк и, судя по скрипу кресла, усаживается в нём, закинув ногу на ногу, — просто выстрой политическую стратегию. Но будь добр, явись ради этого во дворец.

— Ты специально издеваешься, — вот теперь в голосе Рокэ слышна плохо сдерживаемся ярость, — или просто лишён сочувствия как такового?

— Для сочувствия, — отбивает подачу Савиньяк, — у тебя есть моя мать и виконт Валме. А я у тебя для издевательств, ты сам всю жизнь так говорил.

В спальне раздаётся звон стекла – Марсель хочет вмешаться, посудой Рокэ не швырялся уже давно. Однако что-то удерживает его на месте – ему кажется, что всё, что происходит за этой не до конца прикрытой дверью, происходит правильно.

— Прекрати переводить лекарство, — комментирует Лионель ровным голосом. — Надеюсь, у тебя достаточный его запас, чтобы вот так вот окрашивать им стены. И, кстати, мои волосы.

— Смоешь, — мрачно бурчит Рокэ, а потом взрывается: — Чего ты от меня хочешь, Ли?

— Я хочу, чтобы ты встал, — дотошно отвечает Лионель, — умылся, заплёл волосы, оделся, взял оружие и поехал во дворец. Управление страной даже без регента, да в военных условиях – это плохая идея, Росио.

— Хочешь, я тебя назначу временным регентом? — огрызается Алва. — Арлетта порадуется.

Раздаётся звон стекла. Марсель удивлённо поднимает брови – судя по звуку, прилетело не в сторону камина, а от него. Желание войти и прервать этот балаган становится нестерпимым, но Марсель остаётся на месте.

— Надеюсь, это был не самый любимый твой кувшин, — комментирует свой бросок Савиньяк. — Но мне вдруг показалось, что ты частично перешёл на язык битья посуды, вот и сообщил тебе своё мнение на нём же.

Марсель слышит, как кровать скрипит, будто с неё встают.

— Посмотри на меня, — говорит Рокэ глухо. — Хорошо посмотри, Ли.

Шаги глушатся ворсом ковра, но они слышны.

— Со спины вообще ничего незаметно, — говорит Лионель. Слышен звук взводимого курка. — Ой, если ты застрелишь меня из моего же пистолета, это будет слишком пошло. К тому же, подумай о своём виконте. Ему придётся всё это решать.

— Он справится, — говорит Рокэ таким уверенным тоном, что в других условиях Марсель почувствовал бы прилив гордости.

— Не сомневаюсь, — в голосе Савиньяка слышна откровенная насмешка. — А вот страна без тебя, пожалуй, нет. Хватит прохлаждаться. Поехали. Что ты надеваешь, чтобы пыль не забивалась?

Марсель не видит выражение лица Алвы, но может его представить.

— Я ещё не выезжал из дома, — слышит он вдруг его ровный, спокойный голос, — так что не приспособился. Думаю, если спросить Марселя…

— Вот и спроси, — Савиньяк приближается к двери, — а я пойду волосы промою от этой гадости.

Он выходит из спальни со сложным лицом и удаляется в сторону купальни. Марсель осторожно входит к Рокэ, совершенно не представляя, что он там увидит. Алва задумчиво стоит посреди комнаты с пистолетом Савиньяка в руках.

— Слушай, — говорит он, увидев вошедшего, — а ведь действительно, надо же какую-то… маску, что ли?

В спальню проскальзывает Арлетта, и вдвоём они, памятуя о советах лекаря, быстро придумывают нечто, что призвано закрывать дырку на лице Алвы от любопытных глаз и от попадания грязи. Рокэ подчиняется их манипуляциям, словно манекен, вспышка активности явно прошла, и теперь он почти жалеет, что ввязался в это мероприятие.

Наконец подготовления завершаются. Рокэ вымыт, расчёсан, облачён в свои любимые чёрные одежды. Арлетта подводит его к зеркалу – из стекла на Алву смотрит измождённый, но всё ещё по-своему красивый человек, зачем надевший странную полумаску под глаза и на скулы.

— Могло быть и хуже, — бормочет Рокэ и выходит в гостиную. Лионель, поблескивая отмытыми волосами, уже ждёт. Алва идёт к нему навстречу, хватается за его плечо, как за нечто спасительное.

Марсель отступает в угол гостиной, стараясь слиться с полумраком. Сейчас Лионель с Рокэ уедут, он сварит себе шадди, прихватит бутылку «Крови» и быстро соберёт вещи – чтобы успеть уехать до возвращения Алвы. Он сделал, всё что мог – и дальше Рокэ снова пойдёт рука об руку с Савиньяком, как и всю предыдущую жизнь. Марсель смотрит им вслед – действительно, со спины и не скажешь, что изменилось что-то. Что изменилась вся жизнь.

— Виконт! — спрашивает Лионель от дверей. — Вы верхом или в карете?

Марсель смотрит на него непонимающе.

— Ты идёшь или тебе особое приглашение нужно? — вторит ему Рокэ.

— Значит, верхом, — решает Лионель.

Марсель медленно опускается в кресло.

— Нет, — говорит Рокэ и смотрит на него, склонив голову к плечу. — Пожалуй, в этом ты не поедешь. Сиди здесь, сейчас я сам что-нибудь выберу.

Стук его каблуков слышен на лестнице. Масерль сидит в кресле каменным изваянием. Лионель подпирает дверной косяк.

— А вечером, — говорит он вдруг, — устроим гулянку. Нам с вами вино, болящему целебный отвар, матери шадди.

Марсель смотрит на него почти в ужасе, а потом начинает смеяться – сначала тихо, потом все сильнее, все визгливее, всё истеричнее.

Когда Алва возвращается с сиреневым камзолом в руках, то в дверях его встречает Арлетта, прижимающая палец к губам. Рокэ замедляет шаги и видит в гостиной картину, которая не привиделась бы ему даже под саккотой: Лионель Савиньяк неловко и успокаивающе поглаживает по спине уткнувшегося в его плечо Марселя Валме, которого время от времени ещё сотрясают спазмы истерики. Рокэ встаёт рядом с Арлеттой и чувствует откровенную фантомную боль: у него щиплет в несуществующем носу, а в глазах почему-то становится солоно.

Четверо людей, которых объединило общее горе и одна любовь на всех, стоят в гостиной в застывшем мгновении, которое будет длиться ровно столько, сколько сочтёт нужным и возможным каждый из них. Но все подспудно знают, что в этом доме решения снова принимает его хозяин, блистательный Рокэ Алва.

Отредактировано (2023-04-13 17:13:00)

Анон

Re: ОЭ-фест

10.51. Кудрявый Валентин как кинк. Киновселенная. Все залипают на волосы Вали. Бонус, если кому-нибудь из обожателей перепадёт секс и кинк уже во время. Не гет.

+немного заявка 5 тура

3. Валентин Придд в Багерлее, нон-кон, высокий рейтинг. По мотивам/настроению сообщения одного из анонов: "Валя красивый и высокомерный, тюремщики наверняка охотно над ним измывались. Есть в нем что-то такое, что хочется подавить и растоптать." Заказчик не против последующего комфортинга Вали кем-нибудь, но это необязательно.

автор обещает, что донесёт флаффа с кудряшками и унарами, но когда начал писать его, вылезло вот это стекло про Валю и Августа 
бетинга нет
деанон
https://archiveofourown.org/works/46708579
https://fanficus.com/post/64473441aa81c10014f3b041

▼1к хрустит⬍

Август оставил Валентина на слуг с лекарем, а сам занялся похоронами и приведением возникших дел в порядок. Он не знал как поддержать человека, после потери всей семьи и выхода из тюрьмы. Лекарь вернулся с очень печальными новостями о физическом состоянии Валентина. Кое-что сразу бросалось в глаза: он всегда отличался худобой, даже среди Приддов, но в то утро казалось, словно одежда на нём с чужого плеча. Спутанные волосы и отстранённый, пустой взгляд только усиливали ощущение, что из Багерлее вернулся ещё один труп, лишь по недоразумению способный двигаться.

Возникло острое желание прикончить всех в проклятой Багерлее, но Август подавил его. Настоящие виновники всё равно уже скрылись с казной и королевскими наследниками. Зашёл юный слуга — все постарше были заняты с похоронами, так что его отправили спросить у Валентина будет ли он ужинать у себя или в столовой. Но Валентин на стук не ответил, и слуга не решился заходить сам. Однако беспокойство за господина заставило его прийти к Августу.

Который чуть не бежал в комнату Валентина. Додумался же, оставить его одного. Придды, конечно, странные, но догадаться, что одиночество после случившегося не поможет, стоило.

Август постучался и, когда ответа не последовало, открыл дверь. Валентина увидел не сразу, он сидел спиной к двери напротив зеркала. В свете заката сверкнул клинок со спрутом на рукояти, и Август дёрнулся, прежде чем успел подумать и оценить обстановку. Но только сделав пару шагов в комнату разглядел, что происходило у зеркала.

Валентин оттянул прядь. Резанул вверх. Позволил уже чужим волосам упасть на пол. Потянул следующую.

Молча.

Вглядываясь в собственной отражение с пустотой и отчаянием.

Август уже видел такой взгляд. У Ирэны, перед их первой брачной ночью. У Юстиниана, прежде чем тот сбежал в Торку. У самого Валентина тоже, когда пропало тело Юстиниана. Тогда Август уснул в библиотеке и, проснувшись, увидел Валентина с порезанной рукой.

В своём истинном, неприкрытом горе и ужасе Придды становились растерянными и испуганными, выглядели куда моложе и беззащитнее, чем на самом деле.

А может они и правда слишком молоды для происходящего вокруг кошмара.

Август остановился позади Валентина, так чтобы он точно мог его видеть в зеркале. Своего занятия он, однако, не прервал. Влажные волосы уже не липли ко лбу, теперь они ложились беспокойными волнами.

— Вам помочь? — спросил Август, когда клинок находился достаточно далеко от лица Валентина, и не зря. Он дёрнулся и перехватил оружие, словно собирался защищаться.

Возможно, нелюдей из Багерлее всё же следовало утопить в Данаре.

Но затем взгляд затянутых туманом глаз сосредоточился на Августе, и Валентин чуть расслабился. Он кивнул, но с кинжалом не расстался. Так что Август достал свой и сел на колени позади.

Цирюльника Валентин не подпустил бы, но и позволять ему самому продолжать не стоило. Завтра он мог об этом пожалеть, но сегодня ему зачем-то это нужно. Впрочем, о подобной перемене в причёске больше жалел Август: у Валентина в последнюю их встречу были красивые, волнистые волосы до лопаток. И после помывки и вычёсывания они такими оставались.

— Как коротко стричь? — спросил Август не очень надеясь на ответ. Валентин ни проронил ни слова с момента их встречи, со слугами общался жестами.

— Чтобы никто не мог схватить, — чуть слышно просипел Валентин.

Август сжал клинок и кивнул, затем взял прядь — Валентин напрягся всем телом и вцепился в клинок, словно готовый вонзить его в Августа — и обрезал.

Брал прядь и обрезал. Август никогда никого не стриг, и представлял, насколько плохо получалось. Из этого могла бы родиться шутка, но она так и тонула где-то в основании шеи.

Несколько проплешин, словно бы кто-то вырывал целые клочья волос. Впрочем, вполне вероятно, так и было. Не просто так Валентин попросил именно эту длину и именно такой формулировкой.

Взять прядь, чуть натянуть, провести клинком, кинуть на пол. Снова и снова, пока не ушла вся длина. Теперь волосы только-только прикрывали уши Валентина.

Так странно, Август всегда полагал, что у него прямые волосы, но сейчас, когда высохли, завивались кудрями. Так даже их совместная работа над стрижкой смотрелась вполне сносно.

После ужина Валентин ушёл в библиотеку. Наверняка, снова планировал читать, читать, читать и читать. Август приставил к нему всё того же обеспокоенного слугу, а сам вернулся к делам. Пришло письмо от Рокслея, и Август снова почувствовал несвойственную ему тягу к жестокости. «Монсеньор» отвернулся от Валентина, когда Приддов вели в Багерлее, а сейчас пытался заверить в крепкой дружбе и якобы неоценимый поддержке, которую он оказал.

Неоценимая поддержка несколькими телами готовилась к погребению. Рассыпалась каштановыми кудрями по ковру. Август зацепился за какое-то важное дело, которое невозможно доверить бумаге, но решил, что это головная боль на завтра.

Близилась полночь, Август хотел было пойти спать, но решил проверить, ушёл ли Валентин. Судя по слуге, который спешно встал — совсем мальчишка, может, ровесник Клауса или чуть старше —из библиотеки Валентин не выходил.

— Он уснул, — прошептал мальчишка на незаданный вопрос.

Уснул. Чудо Создателя, не иначе. Или усталость. Август кивнул и качнул рукой, отпуская слугу. Тот поклонился и ушёл, уже научился ступать неслышно.

Август постоял несколько вздохов и распахнул приоткрытую дверь. Валентин устроился напротив камина, на кушетке, голова на подлокотнике, и если он так проспит всю ночь, то на утро определённо проснётся с больной шеей или головой. Но как его разбудить и не вызвать испуг?

Он присел на колени напротив кушетки, вглядываясь в лицо Валентина и надеясь увидеть там… а, собственно, что? Может покой, который мог принести только сон дома после затяжной войны. Ирэна говорила, что никогда не чувствовала себя «дома» ни в одном из особняков Приддов. А Валентин с Ирэной очень похожи.

Осторожно, повинуясь неведомо откуда взявшемуся порыву, Август поправил упавшие на лоб кудри Валентина. Ему шло. В столице в целом была мода на завитые локоны, и Август успел об этом узнать за те месяцы, что провёл под стенами Багерлее.

И о каких глупостях только не подумаешь, лишь бы не размышлять над причиной подобной причёски.

«Чтобы никто не мог схватить».

Волосы всё ещё достаточно длинные, чтобы можно было вцепиться и тащить за них, но намотать на кулак, как было раньше, уже нельзя.

На шее виднелись синяки, словно от чужих пальцев. По телу синяков тоже хватало. Лицо не тронули, потому что всё остальное можно скрыть, а вот лицо нет. Юное, бледное, в обрамлении так непривычных волнистых локонов.

Август выдохнул и посмотрел в окно на слепую луну.

Отредактировано (2023-04-25 06:38:49)

Анон

Re: ОЭ-фест

62. Алва/Альдо, дабкон. Альдо вычитал в какой-то старинной книге, будто Ракан может внушить любому Повелителю непреодолимое влечение и желание покоряться Ракану в постели. Он идёт в Багерлее проверить эту теорию на Алве. Теория сработала, Альдо узнаёт о своём происхождении и происхождении Алвы много нового.

Автор все-таки вольно обошелся с заявкой, за что сразу же просит прощения. Главное предупреждение: Альдо из фильмоканона. Остальные предупреждения: ООС, АУ, черт в ступе все какие-то странные, упоминается альдоробер, Альдо - Повелитель волн, скачущий POV, дабкон, высокий рейтинг, спанкинг. И цитата из цикла Кузмина "Форель разбивает лед".

▼Около 3200 слов⬍

- Я хочу вас, - говорит Альдо.
- Как неудачно, - отзывается Алва, - а я вас не хочу.
Пространство замкнуто, и с ним замкнулось время: дано немного, немного и спросится - вот камера, сухая и прохладная, вот голубые окна в черную полоску, вот стол, вот стул, а вот кровать, оплывшая свеча, поднос, а на подносе - хлеб, сыр, инжир, вода, вот узник на кровати, вот дверь, а вот король. Что делать королю с узником, а узнику с королем - смотреть, улыбаться, руками не трогать, не кормить, сам поест, не маленький. Вычеркиваем "руками не трогать", Альдо хочет его потрогать, не хочет, а должен, не должен, а сам себе приказал, хоть кто-то выполняет королевские приказы. "Услышав зов Короля, Повелитель влечется к нему, словно возлюбленный к возлюбленной, не похоть гонит его в объятия Короля, но чистейший жар и восторг служения, протянувшись на ложе Короля, Повелитель познает все тайны Ожерелья, отдавшись Королю, Повелитель создает могучий щит, пред которым бессилен и Зверь Излома". Как хрупки страницы старых книг, как много странного на этих страницах, но разве не соблазнительно - познать все тайны со своим повелителем, создать с ним вместе могучий щит от какого-то страшного зверя? Разве не соблазнительно соблазнить Алву, раскрыть ему объятия - и пусть не похоть гонит Алву в эти объятия, а что-то чистое, ах да, жар и восторг. Соблазнительно и очень глупо, Алва слушает, зачем он пришел, и хрипло смеется. Он гадкий - Алва, не Альдо, - он гадкий, и у него гадкий смех.
- Вам интересно трахать труп? Что ж, у всех свои вкусы.
- Вы не похожи на труп. На полутруп, пожалуй, но не более.
- Значит, хотите вставить полутрупу на полчлена?
- Вы бесстыдны.
- Не бесстыднее ваших штанов.
Он не похож на труп, у него возмутительно живые глаза, разрушительно живые. Подкормить его, переодеть - и он станет собой, он станет прежним герцогом Алва, повелителем ветра. Моим повелителем. Он склонится передо мною и поклянется мне, а я подниму его и прощу, я его поцелую, я исцелю его раны, все знают, что он теряет кровь, птичью кровь, драгоценную кровь, все знают, что эти раны неисцелимы, но я прикажу им исчезнуть - и они исчезнут. Но прежде он отдастся мне, а я его возьму, повелитель не отказывает своему королю, мне не очень-то хочется его брать, я бы лучше взял Робера, я бы лучше отдался Роберу, как всегда ему отдаюсь, мало ли чего мне хочется, так надо, все повелители мне послушны, а он непослушен, нет других средств, чтобы привести его к смирению, есть другие средства - накинуть петлю на шею и потащить на веревке, к смирению - вон туда, по грязи и разбитым дорогам. Но это слишком жестоко. А я буду с ним нежен, думает Альдо, я ведь очень нежен, никто не жаловался, что я груб, и в книге сказано, что он сам согласится, он сам повлечется, привлечется, он сейчас упирается, а потом согласится, древние книги не лгут, лгут только люди. Он садится на кровать рядом с Алвой, он вовсе не возбужден, и Алва ему не нравится. А он не нравится Алве, но Алве никто не нравится, Алва всегда так презрителен, так насмешлив, и что он цепляется к штанам Альдо, нет в них ничего бесстыдного, они очень скромные, его штаны.
- Кто вам сказал, что я повелитель? Тем более ваш.
- Вы не будете отрицать очевидное.
- Буду. Я не повелитель, вас кто-то обманул. И вы поверили.
- Вы повелитель ветра, вы принадлежите мне.
- Вы перепутали меня с повелителем молний. Он принадлежит вам, хотя я полагаю, что на деле все наоборот: вы принадлежите ему, он вас трахает, а вы подмахиваете. Но это неважно. От перемены мест ничего не меняется.
- И от перемены имен. Что вы несете, это вас не касается.
- И не кусается.
Я вас укушу, предупреждает Альдо. Я укушу вас, я возьму вас, вы будете моим, вы должны быть моим. Так написано в книге - ох, мальчик, вот кому вы верите: книгам. А если в книге напишут, что на Изломе королю должны вырвать сердце - как, согласитесь расстаться с сердцем? Нет, не согласитесь, скорее признаете, что вы не король. А было бы забавно: сердце мое в руке моей, все как положено, сожмешь посильнее - и оно лопнет, а не надо его сжимать, надо разрезать его на четыре части и скормить повелителям, в древней книге и это есть: искусство разделывания королевского сердца, искусство приготовления, искусство подачи, и все искусства очень изящны, изящнее вас, прелесть моя. Плесень моя на этих влажных стенах. Стены сухие, возражает Альдо, и плесени здесь нет, и мокриц тоже, и напрасно вы пытаетесь меня оскорбить. Я пытаюсь вас напугать, неужели вам не страшно? Итак, королевское сердце под соусом, в книге, которая вам так нравится, записано несколько рецептов, выбирайте любой: отварить королевское сердце до мягкости, обжарить королевское сердце до корочки, потушить королевское сердце с нарезанным луком, приправить слезами и травами, не варить королевское сердце, не обжаривать и не тушить, а удалить сгустки крови и съесть сырым. Я бы съел сырым ваше сердце, но вы не король.
Он пугает, а мне не страшно, он пугает, а я не боюсь. Нет вожделения, когда же оно пробудится, когда оно вспыхнет между нами и бросит нас друг к другу. Кто посмеет тронуть Алву, тот поплатится и поплачет, Альдо не намерен ни плакать, ни платить, он просто никуда не спешит, успеет еще потрогать. Алве плохо, оттого он так упрям и заносчив, Алве плохо, а разве мне хорошо. Что все-таки с вами, спрашивает Альдо, я знаю, что у вас течет кровь, и ничего не помогает, покажите мне, мы продолжим, я добьюсь своего, но прежде я пойму, что у вас с руками. Вы ничего не добьетесь, мальчик, вы и не хотите этого добиваться. Но смотрите, почему бы и нет, запрещать вам бессмысленно, вы все равно не уйметесь. Вы не привыкли, что вам что-то запрещают, вы избалованы, дурно вас воспитали. И я не перевоспитаю вас. Он подается ближе, он сам сокращает расстояние между ними, он задевает бедром бедро Альдо. Прошу прощения, господин палач, как сказал кто-то, отдавив ногу палачу. Не беспокойтесь, учтиво ответил палач, я даже ничего не заметил. Альдо не палач, Альдо все замечает, но молчит, Альдо кладет его руку к себе на колени и осторожно разматывает повязку. Она насквозь пропитана кровью, так трудно ее снимать, сорвать бы ее разом - но тогда Алве будет больно, а Альдо не хочет причинять ему боль. Какое странное желание, какое странное нежелание - причинять боль. Вот и все, убран последний слой, Альдо видит раскрытый порез: будто лезвием провели поперек запястья, нет ни гноя, ни воспаления, это очень чистая рана. И она наполнена кровью, красная капля скользит по коже и падает на ногу Альдо, расплывается пятнышком, за ней скользит вторая капля и третья, это что-то математическое - сосчитать, сколько капель упадет в минуту, сосчитать, когда Алва истечет кровью. Сосчитать, когда Алва умрет.
- Ну вот, - замечает Алва, - смотрите, что вы наделали. Испачкали свои чудесные белые штаны. Не чудесные, а бесстыдные. Теперь не отстираете, кровь нельзя отстирать.
- Ничего, - отвечает Альдо, - у меня есть другие. Тоже бесстыдные, как вам нравится.
- А эти придется снять.
- Не здесь же.
- Почему бы и нет? Вы же этого хотели.
- Не этого.
- Вы хотели не раздеваясь? Занятно.
- И ничего нельзя сделать? - спрашивает Альдо. - Никак нельзя это остановить?
- Не задавайте глупых вопросов, конечно, нельзя. Нельзя отстирать и нельзя остановить.
Но я попробую, говорит Альдо. Нет, благодарю вас, лучше не пробуйте, говорит Алва. Возьмите там чистую тряпку, завяжите все, как было, и оставьте меня в покое. Альдо не может оставить его в покое. Альдо приподнимает его руку и прикасается губами к порезу, прикасается губами к крови и чувствует ее вкус. И чувствует странную тревогу в самом себе, прохладную волну, соленую, как кровь Алвы. Он теряет равновесие. Как страшно терять равновесие, как страшно утрачивать власть и покой, он понимает, что должен подчиниться - но кому подчиниться, но чему подчиниться? соленой тревоге, прохладной волне или пленнику Алве? Ему не удержаться, пол качается под ногами, кровать качается, весь мир качается - и в мире нет жалости, миру все равно, пусть он упадет вместе с каплями крови. И Алве тоже все равно. Он позволяет целовать свою руку, он позволяет Альдо смыкать края пореза, запечатывать их губами. Надолго ли хватит этой печати? Довольно, приказывает он и обхватывает пальцами подбородок Альдо, заставляет приподнять голову. Довольно, повторяет он и улыбается, сбежать бы подальше от этой улыбки, сбежать бы подальше от Алвы, захлопнуть дверь, запретить не другим - Ричарду и Роберу - приходить сюда, запретить себе сюда приходить, но слишком поздно, он уже пришел. Не надо, шепчет Альдо, не надо, не надо, нет, нет. И Алва зажимает ему рот поцелуем.
Поцелуй отвратителен, Алва отвратителен, но влечение сильнее отвращения, но сильнее всего - покорность, Альдо не сопротивляется, Альдо впускает его в свой рот, в свое тело, впускает в свое сердце, как болезнь, а не как любовь. Все выворачивается наизнанку, все, что было скрыто под красивою оболочкой, лезет наружу, лезет на свет: слизь, желчь, нечистоты, старые книги не лгут, о, если бы они лгали, но в них записано истинное, в них записано настоящее. Повелитель дает королю, повелитель сдается королю, пусть только посмеет не дать и не сдаться. Альдо не король, у него не вырвут сердце на Изломе, не разделят на куски, славное утешение, но больше нечем ему утешаться, Альдо повелитель, но сейчас он ничем не повелевает, он и собой не владеет, а Алва владеет им. Алва прокусывает его губы, не касается, но кусается, и слизывает кровь: ты выпил мою кровь, я выпью твою, мы в расчете, но не надейся, что отделаешься так легко, ты хотел меня, я тебя не хотел, переставим отрицание, я хочу тебя, мне наплевать, что ты меня не хочешь. Где слабость, где безмерное утомление, все одно притворство, он притаился, он подманил Альдо и поймал, он держит Альдо, кричи не кричи, никто тебя не спасет. И трудно кричать, когда тебя так целуют. Трудно кричать, когда в висках шумит агарисское море и шепчет: уступи королю, уступи, уступи.
Альдо сбрасывает туфли на красных каблуках, Альдо сам снимает длинный камзол, как смешны эти гальтарские моды, как смешно все старое - традиции, моды, жезлы, мечи, все смешно, кроме книг, кроме бесстрастных книг. Со штанами не совладать, но Алва ему поможет, Алва распутывает шнурки и сдвигает штаны вниз, пусть Альдо не хочет, но у него стоит, кровь есть кровь, роза есть роза, тело есть тело, оно очень милое, оно сразу согласно на все. Сомнительно это согласие, но не придирайтесь, мы не в эорийском суде, суд не разбирает такие дела, суд наш наивен и ничего не разбирает, не разбирается ни в чем. Еще каплю крови Алва снимает губами с губ, еще один поцелуй срывает - нет, вырывает, вытравливает ядом и морскою солью, земле этой быть бесплодной, ничто не прорастет, не расцветет на месте поцелуя. Больно, выдыхает Альдо, не надо, мне больно, мне страшно. Ничего, потом больнее будет, потом будет страшнее, а сейчас - это вздор, это щебет мнимой невинности, которая никого не обманет, в Альдо нет невинности, он очень опытен, он знает, как подставлять зад. И непременно подставит. Алва царапает ему спину, вот оно - нежданное чудо, сохранение материи вне всяких законов: рубашка цела, ни дырочки, ни прорехи, но на коже Альдо вспухают розовые отметины, длинные следы ногтей. Вот вернется он к Роберу, Робер снимет с него рубашку и увидит эти следы, и спросит: кто был с тобой, кому ты дал, Робер ничего не спросит, но никогда его не простит, вот вернется он к Роберу - и пусть не поворачивается к Роберу спиной, пусть не раздевается догола, всегда можно как-то устроиться, как-то словчить, солгать, Альдо ловкий и лживый, кошка его подрала, нет здесь кошек, он гулял по лесу, нет здесь лесов, он гулял по лесу и влез в колючие кусты, нет здесь кустов, ничего здесь нет, он в тюрьме, он узник в руках своего узника, он вернется к Роберу и ничего ему не расскажет. Если выйдет отсюда живым.
- Чего ты боишься? - бормочет Алва. - Ты сам пришел ко мне, ты сам все это сделал.
- Я не хочу изменять Роберу...
- Ах, как трогательно, ты не хочешь ему изменять. Но ты рассчитывал поиметь меня, разве это не измена?
- Я ничего подобного, это другое, вы все не так, не надо, не надо.
- Все именно так, все так, как надо. И ты сам виноват. Вставай на четвереньки, будет легче, сам знаешь, что будет. Не мне тебя учить.
Не Алве его учить, нечему его учить, он все умеет, пригодились ему уроки с Робером, возлюбленным Робером, которому он так не хочет изменять. Но истинный король не спрашивает, чего он хочет, но соленые волны, красные волны тоже не спрашивают, они ложатся под ноги королю, и Альдо должен под короля лечь. Не будет легче, хоть распластывайся на животе, хоть растягивайся на спине, сунув подушку под бедра, не будет легче, он встает на четвереньки, на колени и локти, не на ладони, он оттопыривает зад белее своих штанов, засадите ему посильнее, он все снесет и попросит еще. Волны - известные шлюхи, готовы лизать любого, только к ним подойди, и ты шлюха, мой мальчик, и не спорь со мной о природе волн, не объясняй мне, что волны способны не только лизать и стелиться, но и топить, меня ты не утопишь, сейчас не время, не время никогда. Алва нужен живым проклятому миру, Альдо нужен живым проклятому Алве, одно вытекает из другого, как кровь вытекает из жил, нет конца крови и жизни, вечность невыносимо скучна. И масло принес, вот умница, хвалит Алва, открывая бутылочку, маленькое подобие винных бутылок, Алва не любит масло, но любит вино, чем пахнет, ах, не виноградом, пахнет жасмином, что за противный запах, но ничего, сойдет и жасмин. А ну, не сжимайся, возиться еще с твоей тугой дыркой, он шлепает Альдо, он меняет цвет - с белого на розовый, с розового на красный, он слушает, как Альдо скулит, очень музыкально скулит, у Альдо прелестный голос, он смотрит, как Альдо вертит нашлепанным задом, у Альдо прелестный зад. И дырка не слишком тугая, в меру тугая, смазать маслом - и пожалуйста, входи кто угодно, устраивайся поудобнее. И Алва устроится, Алва трахает его пальцами, нет на них колец, а жаль, великие дни отмечают белым камнем, а хрупкого Альдо, повелителя хрупких волн, хорошо бы отметить черным камнем изнутри, провести зарубку, чтоб навсегда запомнил, кому он принадлежит. Но он и так запомнит, зачем его ранить.
- Пожалуйста, - шепчет Альдо, - пожалуйста...
- Что - пожалуйста? - отзывается Алва. - Выражайся яснее, мой мальчик.
- Пожалуйста, перестаньте.
- Пожалуйста, не перестану. Попроси меня о чем-нибудь другом.
- Я не хочу, я уйду, я хочу к Роберу...
- Ну и пойдешь к своему Роберу, я же не стану тебя убивать. Попроси меня.
- Пожалуйста, Рокэ...
- Попроси меня.
- Сделайте это.
- Трахнуть тебя, мальчик Альдо?
- Да, пожалуйста. Да.
Безволие - преддверье высшей воли, безволие - преддверье высшей воли, предвестье и предместье, преддверье моей тюрьмы и чьей-то высшей воли, порог моей неволи, безволие, безволие, безволие. Альдо бормочет и не знает, откуда берутся эти слова, все лепет волн, потоки морской крови. Что ты там шепчешь, спрашивает Алва, ты ведь не вздумал молиться, он не вздумал молиться, потому что молиться некому, нет никаких богов, а он ничтожен, он отдается Алве, и Алва берет его, попробовал пальцы, теперь попробуй член, сравни его с членом Робера, нравится тебе, нравится, закрой глаза и представь, что мы с Робером пронзаем тебя вдвоем, он не закрывает глаза, он видит полотняную простыню, черную нитку на полотне, откуда черная нитка, Алва долбится в него все быстрее, все жестче, и тянет за волосы, очень больно тянет. Безволие, безмолвие и волны, все кончится, все скоро кончится, он все забудет, он должен все это забыть. Что ты там шепчешь, повторяет Алва и обнимает ладонью его член, легко взнуздать тебя, объездить, укротить, мой жеребенок, мой морской конек, что ты там шепчешь, а, не отвечай, я знаю. Последний стыд и полное блаженство, море затянуто льдом, подмахни мне как следует и разобьешь этот лед, последний стыд и полное блаженство, ты все испытаешь, ты поймешь, что они неразлучны. И ты поймешь, что мы с тобой тоже неразлучны, нам никуда друг от друга не деться, мы связаны накрепко, будь проклята эта связь. Но я люблю Робера, твердит Альдо, я люблю Робера, я никогда не стану тебя любить, я не смогу тебя любить, я никогда не буду твоим, что за фантазии, при чем же тут любовь, как будто я требую, чтобы ты меня любил, пусть тебя любит твой Робер, пусть ты сам его любишь, я не вмешиваюсь, любовь меня не касается, но ты мой, и не воображай, что я этому рад, ты мой, ты мне совсем не нужен. Но повелитель волн нужен королю, и я король, а ты повелитель, значит, ты нужен мне, все волны твои проходят надо мною, нет, подо мною, бьются, как бьешься ты на моем члене. Грубо, а что поделать.
Он вбивает в Альдо себя самого, вбивает лицо Альдо в простыню, все сводится к "биться", "вбивать", "бить" и "разбивать", однокоренным глаголам, все сводится к однокоренным движениям, движениям одного корня, что за дурная шутка, вовсе не шутка, это настоящее и про настоящее, мой мальчик, все сводится к насильственному, почти насильственному соитию, к легкому натиску, немного острого в нашем пресном существовании, немного боли, немного отчаяния, много наслаждения и много спермы. Вытрем твоей рубашкой, штаны пропали, не отстираются, и рубашке тоже пропасть. Вот и все, можно разъединиться, не будем разъединяться, полежим еще, ты не хуже этой постели, твои кости не хуже тюремного тюфяка. Ты милый, ты очень хорошенький, ты зря прочитал свою книгу, от книг одни беды, не прочитал бы - не пришел бы ко мне, не пришел бы ко мне - ничего бы и не случилось. А теперь поздно, ты пришел ко мне, и все это случилось с тобой. Моя волна, моя рыба, жемчужина, мое море Альдо. Он вздыхает блаженно, он доволен, он получил повелителя, силы и кровь, чего ему желать, разве что свободу от повелителя, сил и крови, от своей глупой судьбы. Потерпите, не все сразу, пройдем Излом, тогда и поговорим. Тогда не с кем будет говорить, он останется на Изломе, он король, у него вырвут сердце. Но ведь вырвут сердце, а не язык.
- Ну что ж, полежали - и хватит. Одевайтесь, идите, а я отдохну.
- Что мне делать с вами? - спрашивает Альдо. - Я должен вас отпустить.
- Вы и отпустите, куда вам деваться. Но не сегодня.
- Я боюсь Излома. Я очень боюсь.
- И напрасно. Но вы молоды, оттого и боитесь. Это пройдет.
- Как волны над вами?
- Да, - отвечает Алва, - как волны надо мной.
Он снимает сережку Альдо, ей бы быть прохладной, этой сережке-жемчужинке, а она горяча, она обжигает, подуть на нее, чтобы остудить, опустить ее в воду, она растворится, это значит, что в воду подмешан уксус, это ничего не значит, пейте смело. Он не остужает жемчужину, не растворяет в воде, она нравится ему горячей и целой, она нравится ему живой. Надо что-то взять от Альдо, мало ему самого Альдо, надо что-то оставить себе, что-то, что так долго было с Альдо, что-то, что было Альдо, а теперь будет Алвой, его осколочком, его частью. Бедный Альдо, как быстро он смирился, как легко его смирить, вот он сидит растрепанный, вспотевший, в измятой рубашке, чулки спущены, на шее засос, ах, сердце мое, не вырванное, не разделенное на четыре части, ты поругано, ах, Альдо мой, тебя славно выдрали, выдрать бы тебя снова по скользкому, по влажному, по чужому следу. Ну вот сейчас встанет, оденется, уедет отсюда, вернется к Роберу, и Робер его поимеет, Робер его утешит, лучшее утешение - нагнуть и отделать сзади, крепко отделать, он заслужил, он не кричал под Алвой, а под Робером он покричит, он голос сорвет, сорвет свое целое сердце. И забудет все, забудет этот день, эти простыни и поцелуи, забудет руки Алвы, забудет свою покорность, все забудет и снова станет не повелителем - королем. Вздор. Он ничего не забудет.
Алва вдевает сережку-жемчужину и подносит к губам Альдо последнюю капельку крови.

Отредактировано (2023-04-13 16:33:28)

Анон

Re: ОЭ-фест

Исполнение заявки пятого тура

269. Херт-комфорт с нонконом для Бермессера. Бе-Ме насиловали и пытали в плену, а потом закомфортьте на все деньги (но не теми, кем насиловали). Участники на усмотрение исполнителя, а ещё прописанность хёрта и комфорта хочу примерно поровну.

▼4000 слов, нонкон, дарк!Хулио Салина/Бермессер, не графично, намек на вальдмеер⬍

- Уволю… Ханс! Ингер! - граф фок Бермессер открыл глаза в полной темноте и сел. Где его нерадивые слуги, и почему не горит жаровня? Кто вообще посмел оставить вице-адмирала в полной темноте? Не видно было ни зги, от холода дрожь била все тело, а в ушах звенело. Он провел рукой по постели, и замер. Свою кровать, с мягкой периной и теплым шерстяным одеялом он узнал бы сразу. Замерзшие пальцы плохо гнулись и едва ли отличили бы шелк от льна, но грубый тюфяк под ним не был похож ни на тот, ни на другой. Тюфяк? Бермессер дернулся, вставая на ноги, и что-то снова зазвенело, а шею дернуло. Откинув несобранные волосы, он нащупал обхватывающий шею ремень. Что за шутки? Встав, он сделал пару шагов вперед, вытянув руки - где-то должен был быть стол, а на нем свечи.
- Ингер! Ханс! - тишина. Шварцготвотрум, совсем они разленились на его корабле. - Дежурный!
Вместо стола впереди оказалась стена, а шею снова дернуло. Не веря, он нащупал ведущую от ремня - ошейника?! - цепь. Что за шутки? Кто мог бы с ним так пошутить? Принц Фридрих? Вернувшись на постель с тюфяком, граф сел, подобрав ноги и обхватив колени, чтобы сохранить тепло - и тут судьба нанесла ему очередной удар. На нем не было одежды. Ни нитки. А на постели не было одеяла - только тюфяк. Бермессер задрожал от ужаса, заставившего забыть о холоде. Что с ним случилось? Он же не мог попасть в немилость? Он же всегда был предан кесарю и его высочеству! Он же делал все, что ему велели, пусть проклятый оружейник и сумел стать адмиралом цур зее. Спасибо старой Элизе Штарквинд, приблизившей безродного выскочку! Не мог же он устроить это заключение? Кальдмеер хороший моряк и талантливый флотоводец, но интриги?! Да если бы Элиза не шептала кесарю на ухо, так и остался бы капитаном… Нет, Кальдмеер не при чем - он уже стал адмиралом, и ему доверили вести Западный флот на Хексберг, почти беззащитный без эскадры Альмейды… Слава, которая должна была принадлежать ему, фок Бермессеру, а не прыгнувшему выше головы простолюдину!
Граф обхватил руками голову и застонал. Что же случилось? Пытаясь заставить память работать, он растер руками виски и затылок, а затем начал растирать руки и ноги. Не хватало еще заболеть горячкой! Где он? Есть ли рядом какая-нибудь одежда? Подумав, он встал на холодный дощатый пол и на ощупь пошел вдоль стены. Наткнулся на что-то, ушиб пальцы ноги. Неловко сел на корточки, ощупал - ведро. Стоило поднять его, как оттуда пахнуло, как из выгребной ямы, и граф отшатнулся, падая на спину. Цепь натянулась, и ему пришлось схватиться за нее руками, чтобы не задохнуться. Сев, он несколько минут просто дышал, пока охватившее его отвращение и ужас не были вытеснены голодом и естественной надобностью. Скривясь, он встал и воспользовался ведром, а затем осторожно, чтобы не опрокинуть его, прошел дальше. Угол деревянных стен - толстых, проконопаченных, похожих на переборки трюма. До следующего угла не дала дойти цепь, ведущая куда-то вверх. Если он на корабле - в тюрьме полы и стены были бы каменные, то на чьем? Не на его “Верной звезде”. Его люди были так же преданы Дриксен, кесарю и его высочеству, как и он. Да и генерал Хохвенде не допустил бы бунта. Закончив круг, дозволенный цепью, Бермессер вернулся к постели. Тюфяк, набитый прелой соломой на прибитой к полу койке был единственным доступным предметом. Кроме ведра. Закусив губу, граф снова сел на постель, растирая кожу, и принялся ждать.
- Гусиная кожа - не самое приятное зрелище. - Проснувшись от чужого голоса, Бермессер вскинулся, открыл глаза и заморгал от яркого света. Над ним у койки стоял какой-то марикьяре, судя по кушаку и волосам, и смотрел на него с усмешкой.
- Я вице-адмирал Дриксен граф фок Бермессер, - Бермессер встал, не поддаваясь желанию прикрыться руками под чужим взглядом, и продолжил с вбитой поколениями аристократов вежливостью, - Соблаговолите представиться и вернуть мою одежду.
- Ты никто, - лениво ответил марикьяре, и привыкший к свету лампы Бермессер наконец узнал его. Вице-адмирал Хулио Салина. Салина? Но он же ушел с Альмейдой? Голову пронзила резкая боль, и Бермессер вспомнил. Вспомнил, что Альмейда вернулся, и как Кальдмеер отдал приказ защищать купцов, а Бермессер предпочел уйти в Эйнрехт, сочтя приказ неразумным. Его же отпустили? Он успел развернуться, уходя от чужих кораблей? Еще одна вспышка боли, заставившая лицо дрогнуть, и он вспомнил алые флаги райос и абордаж.
- Райос, - прошептал он.
- И поэтому ты мертв, - согласился Салина. - Даже если еще дышишь.
- Я требую обращения, подобающего благородному пленнику, - Бермессер тяжело дышал, поняв, куда и к кому попал. - Вы обязаны предоставить мне все условия, пока выкуп не будет согласован и доставлен.
- Ты никто, - неожиданный удар в лицо бросил Бермессера на колени, а последовавший пинок заставил его распластаться на полу. Сапог Салины нажал на щеку, заставив повернуть голову, и Бермессер лишь беспомощно подсунул руки под сапог, пытаясь удержать хоть часть веса. Ошейник потянул вверх - Салина тянул на себя цепь, продолжая прижимать лицо сапогом. Бермессер хрипел и задыхался, и в какой-то момент потерял сознание, потому что пришел в себя от пощечины и плевка в лицо.
- Трус и подлец, которым побрезговало море.
Салина унес лампу, оставив Бермессера лежать на полу. Он начал молиться Создателю, сбился, начал сначала, понял, что не может найти слова, и зарыдал.

Когда он смог подняться, то дошел до постели. Казалось, что в трюме стало холоднее. Замерзнув, Бермессер заполз под тюфяк, предпочтя жесткие плохо оструганные доски ради хоть какого-то тепла и укрытия. В темноте не получалось следить за временем, но еще дважды он доползал до ведра. Во рту пересохло, живот сводило от голода, но ужас был сильнее физических неудобств. Почему Салина сохранил ему жизнь? Если бы он собирался вернуть его в обмен на выкуп или других пленников, то не стал бы сажать его на цепь, как собаку. Если бы собирался убить - убил бы сразу.
В этот раз Бермессер услышал скрип двери и выполз из-под тюфяка и встал рядом с кроватью, глядя, как Салина заходит, держа в одной руке лампу, а в другой - флягу и сухари. Увидев, что пленник не спит, Салина усмехнулся, положил все на пол и подошел к Бермессеру.
- Проголодался? - спросил он с издевкой.
- Благодарю вас, не откажусь, - осторожно ответил Бермессер.
- Сначала заслужи, - в злой усмешке было предвкушение, и Бермессер невольно отошел на шаг.
- Я не выдам тайны кесарии, - сказал он, радуясь, что его не тащат к палачу.
- Ни один корабль Западного флота не вернется в кесарию. Твои тайны давно мертвы, как и твой флот. На колени! - Салина широко улыбался, радуясь гибели врагов.
Не может быть. Не может быть, чтобы весь флот погиб. Уж как Бермессер не любил Кальдмеера, но тот никогда не погубил бы весь флот при сравнительно равных силах. А они были почти равны, если не считать купцов, везущих солдат.
На этот раз Бермессер был готов, и успел подставить руку под удар, защищая лицо. И заслониться от второго удара. А потом кулак вошел в его незащищенный живот, складывая пополам, его ноги подсекли, и Бермессер рухнул на пол.
- Марикьяре неведома честь, - выплюнул он вместе с кровью, - избивать связанного пленника.
- Руки у тебя свободны, - хмыкнул Салина, снова наступая ему на лицо. - А ты не пленник. Ты никто. И пока не выучишь урок, не получишь ни воды, ни еды.
Марикьяре снова плюнул ему в глаза и ушел, отодвинув сухари и флягу ближе к двери. Бермессер попытался доползти до них - и был остановлен ошейником. Развернулся, пытаясь нащупать хотя бы флягу ногой, и не дотянулся. Даже доходя до предела, так, чтобы ошейник врезался в шею и подбородок, он не мог нащупать ни фляги, ни сухарей. Вернувшись на койку, он исследовал ошейник и цепь пальцами, но не находил ни замка, ни слабины. Похоже, ошейник заклепали прямо на нем. Бермессер содрал ногти, но не смог ни поцарапать толстую кожу, ни подцепить заклепки.
Он то бодрствовал, вспоминая, как получал чины и повышения, чтобы напомнить себе, что он дворянин, что он вице-адмирал, что кесарь и Фридрих его не забудут и не оставят, что надо только продержаться, то забывался коротким сном, просыпаясь от жажды и голода. Дополз до ведра, но даже эта естественная надобность напомнила ему о бедственности его положения.
Время шло, Салина не возвращался. Бермессер вставал и ходил, разминал тело, пытался согреться движением. Ему казалось, что за дверью кто-то есть, и он звал на помощь - на талиг, на дриксен, читал вслух молитвы и песни. Потом во рту совсем пересохло, а язык распух. Тишина оглушала, и он дергал цепь, чтобы услышать звон, и убедиться, что он не умер.  Иногда ему казалось, что его кто-то трогает в темноте, и он дергался и отбивался - но это была лишь солома, колющая сквозь ткань тюфяка. Темнота раскрашивалась пятнами и тенями, нависая над ним, и он убеждал себя, что это ему мерещится.
Когда темнота в очередной раз окрасилась пятнами света, Бермессер не поверил глазам. И только услышав: “Ты там не сдох?” выполз из-под тюфяка.
Салина держал в руке флягу, и Бермессер сделал два шага к ней, прежде чем остановился.
- На колени. - Пить хотелось страшно. В конце концов, если он напьется воды, у него будут силы сопротивляться. Руки у него не связаны, тут проклятый марикьяре прав. Он сможет напасть, сможет отомстить. Только сперва напьется.
Не отрывая взгляда от фляги, Бермессер опустился на колени. Салина довольно рассмеялся, открыл флягу и отпил из нее. Бермессер чуть не упал вперед, так был прикован глазами ко фляге и струе воды.
- Ты слишком долго думал. Впрочем, я добрый, - марикьяре бросил ему открытую флягу, и Бермессер бросился вперед, тяжело падая - но поймал ее у самого пола, и жадно допил всю воду.
- В следующий раз будешь медлить - не получишь воды. - Флягу вырвали у Бермессера из рук, и Салина ушел, унося лампу. Бермессер попытался опереться на руку, чтобы встать - и рука попала в воду, выплеснувшуюся из фляги. Со стоном он прижался губами к полу, собирая капли, не думая о грязи.
Уже позже, когда он снова лежал под тюфяком, он вспомнил, что так и не напал на Салину. В следующий раз он не будет медлить - он встанет на колени перед потомком морских пиратов, получит флягу, выпьет воду и потом нападет.
Жажда продолжала мучить его, а вот ощущение голода пропало. Желудок как будто ссохся и сжался. Зато ему все время мерещились тени и голоса. Его подчиненные, Хохвенде, кесарь, принц, даже Кальдмеер - они то смеялись над ним, то проклинали за трусость, то грозились бросить в плену до конца его жизни. “Ты мертв”, шептали они, “Ты никто”.
Услышав скрип двери, Бермессер сполз на пол и встал на колени, выглядывая флягу.
- Надо же, обучаемый гусь! - восхитился Салина, обходя его по кругу.
- Воды… - прохрипел Бермессер, и получил свою флягу. Он выпил всю воду маленькими, осторожными глотками, чтобы не пролить ни капли. Встал, опершись о тюфяк, - и прыгнул. Кажется, ему удалось ударить Салину  - а потом ураган ударов закрутил его и смял.
- Ах ты подонок, мерзавец, скотина! - с каждым словом сапог врезался то в руки, то в ребра, то в живот - и Бермессера вырвало выпитой водой, смешивающейся на полу с кровью.
А потом Салина подхватил его, бросил на койку, навалился сверху всем весом. Голова болела, и Бермессер не сразу понял, что происходит - только когда в него грубо засунули два пальца. Он забился сильнее, но еще один удар по голове его оглушил. Как во сне, он чувствовал грубые движения руки, а потом - резкую боль вторжения. Он прокусил губу, стараясь не закричать, но слышал и свои стоны, и сопение и смех Салины, продолжающего ругаться на кэналлийском, и звон цепи - Салина натягивал ее, лишая его воздуха, в такт толчкам. Удушье и потеря сознания были желанны, и Бермессер надеялся, что не очнется.
Пришел в себя он все еще на койке, одеревеневший от холода. Попытался сесть - и дернулся от резкой боли, напомнившей об унижении. Его замутило от отвращения к себе, и он как мог обтер ноги от крови… и всего остального. Встал, чтобы заползти под тюфяк - и наступил на влажный пол. Ах да, его же вырвало водой… Бермессер поймал себя на мысли, что на полу могла остаться вода, которую можно собрать губами, и понял, что дошел до предела. Предела человечности и терпения. Никакие заслуги, никакие надежды больше не имели значения. Он действительно был мертв - и пусть Салина лжет, и флот цел, и пусть Кальдмеер выжил и сумеет потом потопить или повесить марикьярского ублюдка, это уже не важно. Еще одного визита Салины он не выдержит.
Он был готов убить себя, но как? Бермессер вспомнил, как упал у ведра и чуть не задохнулся. Спрыгнуть с кровати не получится, цепь ему не укоротить. Он пошел в сторону двери, пока цепь не натянулась полностью, считая шаги. Пять. Вернулся обратно. Произнес молитву, сведшуюся к простому: “Пусть они все сдохнут”. Глубоко вздохнул. Закашлялся и не мог перестать, пока не смочил горло кровью из прокушенной губы. Разбежался - четыре шага и прыгнул, изо всех сил.

Его несли. Он опять проиграл, и опять остался жив. Бермессер забился, но на него навалились, привязали руки, что-то говоря, но он не мог разобрать слов. Хотел послать всех к Леворукому, но язык не слушался, а горло и шею обжигало болью. Пальцы нащупали какую-то ткань, и он вцепился в нее, дернул, почувствовал боль от штанины, врезавшейся в промежность, и замер. Штанины? На нем была одежда? Бермессер открыл глаза - над головой была крыша кареты. Где он? Он посмотрел по сторонам, не поворачивая головы - рядом было двое талигойских моряков, проклятых марикьяре, и Бермессер отшатнулся бы, если бы не был привязан к носилкам. Говорить он не мог, а моряки молчали. Наконец лошади остановились, и его вынесли из кареты и занесли в чьей-то особняк. Прихожая, гостиная, промелькнувшая справа, еще одна лестница. Коридор и комната. Не трюм, не тюрьма.
Осматриваясь, Бермессер пропустил момент, когда его руки освободили - но моряки ловко переложили его с носилок на кровать и отошли в сторону. Какой-то полный мещанин поблагодарил их на талиг, и моряки вышли, забрав с собой носилки.
- Позвольте представиться, я - мэтр Швецце, лекарь. Вице-адмирал поручил вас моим заботам. - Недовольное лицо бергера наклонилось к нему, и Бермессер замер, выжидая. От людей Салины он не ждал ничего хорошего. - У вас не сломана шея, но повреждены мягкие ткани горла. Это пройдет, но пока вам стоит ограничиться жидкой пищей. И пить через соломинку.
Лекарь поднес к его губам бокал с соломинкой, и Бермессер жадно втянул воду, сглотнул, дернулся от боли, и принялся пить маленькими глотками, пока стакан не забрали. Он было потянулся за ним, но мэтр остановил его.
- Лучше пить часто, но понемногу. Отдыхайте.
После того как лекарь вышел из комнаты, Бермессер попытался встать. Голова и шея болели так, что все, что ему удалось, это сесть. Комната была обставлена добротно, но не выглядела жилой. Кровать, стол, кресло, камин, окно, ковер, сундук для одежды. Окно? Бермессер посмотрел на улицу, пытаясь понять, где он. Улица, вдали гора… Хексберг? Наверное. Пока он раздумывал, дверь отворилась, и в комнату вошел, вернее вбежал, еще один марикьяре. Бермессер дернулся назад, и почти упал.
- Мой дорогой граф Бермессер! Вы снова нас удивили. Вам еще рано вставать, но вы не волнуйтесь. Мэтр Швецце обещает вам полное выздоровление. А пока вам придется погостить у меня. - Стоило марикьяре замолчать, и Бермессер его узнал - Ротгер Вальдес, Бешеный, вышедший против Доннера с двадцатью судами.
Вышедший - и выживший. Лгал ли Салина? Почему его перевели от одного вице-адмирала к другому? Что придет в голову Бешеному? Кажется, в его глазах что-то отразилось, потому что Вальдес поднял руки в успокаивающем жесте, - Не беспокойтесь, господин вице-адмирал, дважды у нас не вешают, даже под райос. Раз уж веревка оборвалась, вы будете гостить у меня, пока любезный Фридрих не заплатит за вас выкуп.
Веревка? Какая веревка? Бермессер поднял руку и коснулся горла, почувствовав едва поджившую корочку на содранной ошейником коже. Он помнил и ошейник, и Салину, и удары, и насилие. Сидеть было терпимо - но боль напоминала, что ему не почудилось. Коснулся лица - прокушенная распухшая губа, нос, разбитая ударами скула, едва открывающийся левый глаз тоже никуда не исчезли.
- Говорят, вы дрались как зверь, - задумчиво добавил Вальдес, - не ожидал от вас. Впрочем, у нас еще будет время побеседовать.
Вальдес вышел, и Бермессер с облегчением лег на постель. Слуги и мэтр Швецце знали свое дело - через два дня он уже мог сидеть и вставать, хотя все еще не мог говорить. Вальдес его не беспокоил, о Салине не было слышно, и Бермессер перестал вздрагивать каждый раз, когда открывалась дверь. Если все думают, что он получил ранения при абордаже “Верной звезды” и выжил при повешении - то не стоит ли так и оставить? Никто, кроме Салины, не знает о пережитом унижении. А если узнает? Как будут на него смотреть? Кто будет подчиняться вице-адмиралу, которого… которого… Он же не может вызвать Салину на дуэль - пленникам не положено оружие. И что назвать причиной вызова? Лучше оставить все, как есть. Ему помогали вымыться, и Бермессер терпел прикосновение слуги, сжав зубы. В зеркале отражалось его лицо - побитое, разукрашенное синяками и кровоподтеками, но его. Распухшая ободранная полоса на горле смотрелась страшно, но предоставленный ему вместе с дриксенским мундиром шейный платок скрывал большую часть повреждений. На руки с сорванными ногтями и сбитыми костяшками - неужели он настолько сильно ударил Салину? Он не помнил -  хотелось бы надеть перчатки, но перчаток не было. Остальные синяки - на руках, бедрах, животе и спине - были не видны под одеждой. Слуги не комментировали его повреждения, а лекарь осматривал лишь горло, и оставался доволен.
На третий день он сумел спуститься к завтраку, и ахнул от удивления - за столом сидел Руперт фок Фельсенбург, адъютант Кальдмеера. Фельсенбург покинул “Верную звезду”, когда она собралась уходить. Как он оказался в плену у Вальдеса? На Руппи не было ни царапины, и Бермессер удивленно приподнял бровь, окинув его взглядом. Руппи вспыхнул.
- Я сдался в плен, спасая моего адмирала! - Бермессер в изумлении оглянулся.
- Господин адмирал цур зее недостаточно хорошо себя чувствует, чтобы спускаться к завтраку, - Вальдес искренне наслаждался пантомимой, - но, я уверен, будет рад удостовериться, что вам лучше.
Бермессер сел и развернул салфетку, смирившись с тем, что удача отвернулась от Дриксен. Он хотел узнать, что стало с “Верной звездой” и флотом, но, во-первых, все еще не мог говорить, во-вторых, если его должны были казнить, то его люди наверняка мертвы. Почему Салина взял его флагман на абордаж? Судьба? Месть?
Перед ним поставили тарелку с протертым супом, перед Фельсенбургом и Вальдесом - мясо и омлет, и все приступили к еде.
После завтрака Вальдес предложил проводить Бермессера к Кальдмееру, и тот вежливо склонил голову. Адмирал цур зее жил на том же этаже, с другой стороны от лестницы. Его комната была больше и уютнее, но так же просто обставлена, и Бермессеру стало спокойнее. Кальдмеер лежал на постели, его плечо было перевязано бинтами.
- Шрапнель, - ответил Вальдес на незаданный вопрос, - Заживет через пару недель.
Бермессер кивнул, и вежливо поклонился своему адмиралу.
- Благодарю вас, господин Вальдес, - голос Кальдмеера был любезен и спокоен, как будто ему часто приходилось принимать подчиненных в постели в доме своего врага.
Вальдес кивнул, бросил на Бермессера предостерегающий взгляд, и вышел.
- Позвольте принести мои сожаления, вице-адмирал.  Гибель “Верной звезды” - тяжелая потеря. - В голосе Ледяного адмирала читалось искреннее сочувствие, и Бермессер вежливо поклонился и взмахнул рукой, обращая вопрос к собеседнику.
- “Ноордкроне” тоже погибла. Меня оглушило упавшим рэем, и Руперт сумел вытащить меня и сдаться в плен.
Бермессер вопросительно поднял бровь. Сдаться? А как же райос?
- Ему повезло, что он сдался капитану фельпской галеры, который был не в курсе марикьярских обычаев, - объяснил Кальдмеер, и Бермессера передернуло. Лучше бы он ничего не знал о марикьярских обычаях. Но Кальдмееру не пришлось пережить похожего - его горло, видимое над воротником рубашки, не несло никаких следов.
Еще одно движение рукой, по кругу, - и Кальдмеер его снова понял.
- Выживших нет, кроме тех моряков с Ноордкроне, что сдались вместе с Руппи.
Но как? Даже если Кальдмеер был ранен, были же остальные! Если бы он не попытался сбежать, то мог бы принять командование… Ах нет, Кальдмеер тогда назначил командовать отступлением шаутбенахта Бюнца. Да Леворукий с ним, как такое могло случиться?
- Вальдес сказал, что такого сильного шторма не видели никогда. Эскадра была в море, когда шторм потопил ее. - в голосе Кальдмеера были усталость и обреченность. Бермессер рухнул в кресло и невольно скривился от боли. Западный флот мертв, а адмирал и вице-адмирал живы и в плену. Вот посмеются в Закате… Знает ли Кальдмеер, что Бермессер собирался нарушить приказ? Не мог не знать, ведь Руппи вернулся на “Ноордкроне”... А впрочем, какая разница? Бермессер не пожалеет средств, чтобы отстроить флот, вернуться и стереть Хулио Салину с лица земли. Ради этого он готов сотрудничать хоть с Леворуким, хоть с оружейником. Впрочем, новости о гибели флота не порадуют ни кесаря, ни принца - а выживший адмирал цур зее будет вынужден объясняться, как случилось, что флот погиб. А вице-адмирал, дравшийся как лев при абордаже и выживший при казни станет символом удачи, и сможет повести войска к победе… Какая ирония!
Бермессер раскланялся и вернулся к себе. Он не верил, не хотел верить Салине… Стоит ли верить другому талигойскому вице-адмиралу? Достоин ли он доверия только от того, что держит пленников в комнатах, а не в подвалах? Знает ли он, что на самом деле случилось с ним у Салины? Бермессера передернуло, и он с тоской подумал о том, чтобы позвать слугу и попросить нагреть воду для мытья. Увы, было еще слишком рано. Нужно было дождаться ужина.
Еще через два дня отек горла спал настолько, что Бермессер смог жевать и глотать твердую пищу, и мэтр Швецце распорядился считать его твердо вставшим на путь выздоровления.
Стоило поговорить с Кальдмеером - голос еще не восстановился полностью, но разобрать слова уже можно было. Нужно было объясниться, решить, что делать дальше, какой линии придерживаться с талигойцами. Сообщили ли в Эйнрехт о том, что Бермессер выжил? Установили ли выкуп за него? После завтрака у Кальдмеера был Руппи. Кажется, он читал адмиралу вслух книгу. Бермессер вернулся к себе, взяв пару книг из библиотеки. Вальдес все еще не звал его ни на допрос, ни на беседу - и  Бермессер надеялся, что сможет оттянуть разговор еще хотя бы на пару дней. Общество марикьяре заставляло его бояться, и он ненавидел свой страх и свою слабость.
Вечером после ужина он выглянул из своей комнаты - и заметил, как к Кальдмееру входит Вальдес. Бермессера затрясло, и он вернулся к себе и закрыл дверь. Создатель, неужели? Неужели Вальдес такой же? Марикьяре и обычаи… Кальдмеер ранен, его нельзя держать на цепи… Оружейник, выскочка, любимец кесаря и старой Элизы… Дриксенский адмирал. Пусть не дворянин по рождению, но Кальдмеер, кошки его побери, адмирал кесарии Дриксен. Бермессер беспомощно оглядел комнату. Оружия у него не было, но чугунные каминные щипцы достаточно тяжелы… Всхлипнув от страха за себя и за адмирала, в ужасе от зрелища, которое ему откроется, он схватил щипцы и прокрался к двери Кальдмеера и прислушался. Вальдес смеялся - как смеялся Салина!
С треском распахнув дверь и занеся щипцы над головой, он ворвался в комнату, увидел Вальдеса, сидящего у постели, и бросился на него с сиплым хрипом:
- Вы не смеете насиловать адмирала!
Вальдес, начавший поворачиваться на треск распахнутой двери, легко перехватил его запястье и спросил, - Что?!
- Простите? - В голосе Кальдмеера звучало такое же изумление, и Бермессер наконец заметил, что они полностью одеты, а на полу стоят два бокала вина и бутылка. Бермессер снова взглянул на Вальдеса, и увидел в его глазах озарение, заставившее его выпустить щипцы из рук, отступить к стене, глотая воздух, и сползти по ней вниз с истерическим хохотом.
Все тайное стало явным, все секреты были раскрыты, и совершенно напрасно. Он рискнул своей честью, своей жизнью ради проклятого оружейника - и снова проиграл. Наверное, ему стоило утонуть, или быть убитым при абордаже “Верной Звезды”. Впрочем, у него будет возможность покончить с собой, или его убьют на дуэли - тот же Фельсенбург, когда узнает. От этой мысли ему стало еще смешнее.
- Куда вы? - спросил Кальдмеер, и Бермессер открыл глаза.
- Не беспокойтесь, меня ждет одна дуэль, - Вальдес хищно улыбнулся, подбросил в воздух кольцо, поймал, и, проходя мимо сидящего на полу Бермессера, повторил, - Вам не о чем беспокоиться.

Отредактировано (2023-04-13 19:14:49)

Анон

Re: ОЭ-фест

5. Алвали. Амнезия, но Ли теряет память, постепенно забывая все больше и больше огромными кусками, и чувствует, что теряет рассудок. Алва помогает как может. Что угодно + чувственный секс с обретением себя в ощущениях

Никакого мед обоснуя, просто 360 слов ангста, рейтинг R

▼Скрытый текст⬍

Каждый его день начинается со стопки листов, исписанных собственной рукой Лионеля, графа Савиньяка. Если им верить, конечно же. Он внимательно читает всё, от первого слова до последней точки. После пробует сам: привычный вензель рука выводит без проблем — почерк действительно сходится, — пальцы помнят тяжесть пера, шероховатость бумаги, однако, как и когда он писал это — Лионель не помнит совершенно.

Слуги появляются с умывальными принадлежностями, помогают одеться. Шёлк и хлопок привычно льнут к коже, отдушка тоже знакома. Из зеркала на него смотрит ещё не старый статный мужчина, светлые волосы, горделивая осанка, уверенно поднятый подбородок. Глаза… Испуганные? Затравленные? Нет. Пустые и абсолютно не знакомые.

В столовой, убранной в чёрно-синих тонах, его встречает человек, удивительно вписывающийся в обстановку: чёрные волосы, синие глаза, сияющая улыбка, которой Лионель тоже не помнит. Но знает — это Рокэ Алва, регент Талига, его опекун и любовник. В записях Лионель чаще зовёт его Росио.

Человек… Росио подходит ближе, касается губами его губ — этот вкус он помнит, подаётся ему навстречу, прикосновения чужих пальцев к его щеке тоже знакомы, как и твёрдость талии под собственными ладонями.

Росио смеётся и обещает вернуться ближе к вечеру. Обещает, что Лионеля навестит брат. И тот приходит: те же, что и в зеркале, светлые волосы, те же карие, до черноты, глаза. В них глухая тоска, невозможность помочь, вытащить. А в уголках губ и глаз морщинки — говорят о том, что тот любит смеяться. Любил. Лионель не помнит.

Росио действительно возвращается ближе к ночи, в запыленных сапогах, с чуть потускневшей улыбкой. Скидывает перевязь, а вслед за ней и всю одежду, ложится рядом. Лионеля это не пугает, напротив, завораживает и манит. Потому что это он помнит лучше всего.

Помнит ощущение тонких сильных пальцев, унизанных перстнями, на своей шее, пока крупный член вбивается в рваном ритме ему между ног. Помнит ощущение по-хозяйски зарывающейся в его волосы руки, наматывающей их на кулак, пока он судорожно сжимает тот же член собственным горлом. Помнит сорванный шёпот, свой и чужой, в котором перемежаются грязные ругательства и отчаянные нежности.

Не важны ни имена, ни любые воспоминания вовсе. Лионель просто знает, что готов отдать этому человеку весь мир, всего себя — без остатка. Возможно, он уже сделал это, но не помнит. Возможно, именно поэтому он и не помнит.

Анон

Re: ОЭ-фест

3. Алвали. Лионель – опекун Росио.

АУ-шный сеттинг с викторианским душком, возрастной реверс, канонная разница в возрасте уменьшена, совершеннолетие наступает в 18 лет.

▼~700 слов⬍

— Вы крайне меня разочаровали, Рокэ, — цедит сквозь зубы Лионель.

Чопорное «вы» режет слух, как и «Рокэ». Он всегда был для Лионеля «ты» и «Росио», с самого первого их с отцом приезда в Сэ, но отца больше нет, и прошлой жизни — тоже.

Рокэ смотрит в пол, не решаясь поднять глаза на Лионеля. Не потому, конечно, что боится гнева опекуна, просто не хочет видеть, в кого тот превратился. Ковёр в гостиной, отведённой для встреч учеников Лаик с родственниками и опекунами, тускло-серый, как и почти всё остальное в этой унылой обители для отпрысков благородных семей, куда Лионель упёк его при первой возможности, от униформы до тяжёлых штор в дортуарах.

В напряжённой тишине Рокэ пересчитывает завитушки на ковре, светло-серые на темно-сером, ожидая, пока Лионелю надоест держать паузу. Первым это молчание Рокэ не нарушит ни за что в жизни.

— Извольте смотреть на меня, когда я к вам обращаюсь.

Рокэ всё-таки поднимает голову, и первое, что бросается ему в глаза,— брезгливо поджатые губы, так неуместно выглядящие на совсем ещё юном лице.

Забавно — четырнадцатилетнему Рокэ шестнадцатилетний Лионель, сдержанный и серьёзный, казался ужасно взрослым, куда более взрослым, чем его улыбчивый и компанейский близнец, и дружбой с ним Рокэ невероятно гордился. Восемнадцатилетний Лионель шестнадцатилетнему Рокэ кажется мальчишкой, из кожи вон лезущим, чтобы выглядеть взрослее и солиднее: безупречный костюм, трость с резным набалдашником, гладко зализанные волосы, собранные в тугой хвост.

Оба они — совсем ещё мальчишки. Между ними всего два года разницы, но когда один за другим умерли их отцы, Лионель стал главой семьи и вдобавок ещё и опекуном Рокэ — когда выяснилось, что после смерти друга Алваро Алва не успел переписать завещание, в которым назначал опекуном сына графа Савиньяка. А Рокэ… Рокэ стал просто сиротой, не имеющим права распоряжаться своим состоянием и своей жизнью.

— Я определил вас в соответствующее вашему положению учебное заведение, и чем вы мне отплатили? Вопиющим нарушением правил в первый же месяц пребывания в нём! Непотребствами с другими учениками!

Рокэ едва сдерживается, чтобы не фыркнуть. Тоже мне, непотребства. Да в Лаик каждый второй хотя бы раз, но залезал ночью в чужую постель или запускал руку в чужие штаны в укромном уголке. Потому что здесь холодно, потому что здесь одиноко, потому что нарушать правила так интересно. Просто Рокэ не повезло попасться.

— Вам напомнить,— отвечает он, выделяя интонациями вежливое обращение (в эту игру могут играть двое),— кто именно научил меня этим непотребствам?

Лионель бледнеет.

В то лето Рокэ было пятнадцать. Он вдруг понял, что влюблён в лучшего друга, и рискнул признаться в своих чувствах, хотя совсем не ждал, что ему ответят взаимностью. Но Ли ответил. Позволил себя поцеловать — и ответил на поцелуй, неловкий и неумелый, но самый лучший в жизни Рокэ, хотя тем летом у них было ещё множество поцелуев. Не выгнал взашей, когда Рокэ пришёл вечером в его спальню. Не смеялся над ним, когда Рокэ от волнения и перевозбуждения излился, едва Лионель взял у него в рот. Дал себя раздеть и трогать, дарил ответные ласки, шептал «Росио, Росио, Росио, ты такой...» («Какой?» — хотел спросить Рокэ, но не решался, боясь нарушить хрупкое волшебство момента.)

Это было лучшее лето в жизни Рокэ, а потом его жизнь перевернулась с ног на голову — и Лионель при первой же возможности избавился от надоедливого мальчишки, с которым у него был необременительный летний роман.

Рокэ смотрит на побелевшее, как полотно, лицо Лионеля — и его губы сами собой растягиваются в улыбке. Попался.

— Скажите, граф Савиньяк, — тянет он, мягко ступая по тускло-серому ковру, сокращая расстояние между собой и Лионелем. — Как вы думаете, что произойдёт, если я намекну кому-нибудь из наставников, что мой опекун трогал меня неподобающим образом?

— Ты не посмеешь, — шипит Лионель, нервно дёргая свой безупречно завязанный шейный платок, как будто ему вдруг перестало хватать воздуха.

— Рискнёшь проверить? — лениво интересуется Рокэ, вслед за Лионелем отбрасывая церемонное обращение.

— Чего ты хочешь? — спрашивает Лионель. Его голос надламывается — и Рокэ почти кажется, что перед ним прежний Ли. Тот, что стал ему другом, ответил на его неловкий поцелуй, лишил его невинности.

«Я хочу, чтобы наши отцы были живы», — хочет сказать Рокэ. Чтобы последний год их жизни не случился, чтобы всё было по-старому, чтобы то лето в Сэ никогда не заканчивалось, чтобы они снова и снова падали друг к другу в объятья, засыпали вместе, просыпались вместе, а окружающий мир перестал существовать.

Вместо этого он говорит:

— Для начала — чтобы ты признал, что примчался сюда лишь из-за того, что меня приревновал, а вообще у меня очень длинный список пожеланий.

Отредактировано (2023-04-13 23:50:03)

Анон

Re: ОЭ-фест

9. Марсель/Алва
У Рокэ канонично не впечатливший его опыт, но он решается попробовать ещё раз, когда понимает, что Марсель кажется заинтересован. Влюбленный по уши Марсель чуток и куртуазен, дал тридцать три повода отказаться, аккуратно и бережно устраивает для Рокэ экскурс в мир гайифской любви и легких извращений.
Графично, затейливо, эмоционально, расслабленно. Рокэ нравится, любопытно, постепенно он увлекается. У Марселя крыша держится на одном гвозде, но он держит себя в руках. В финале свадьба в конце порнофильма, то есть признание в любви.

1660 слов

▼Скрытый текст⬍

— Да почему вы вообще все решили, — Рокэ кажется возмущённым до глубины души, — что я знаток любви по-гайифски?

Судя по всему, он действительно зол, но Марсель не может не спросить, кто же эти загадочные «все», которые рисковали обсуждать с герцогом Алвой его несуществующие, как выяснилось, склонности. Рокэ бросает на него взгляд, в котором больше какой-то странной обиды, чем злости, и выпаливает:

— Когда я говорю все, я подразумеваю именно всех! Начиная от этого старого козла Штанцлера и заканчивая, как выясняется, тобой!

Марсель церемонно поджимает губы:

— Знаешь, я до глубины души оскорблен твоим сравнением великолепных животных с той старой сволочью.

Рокэ мгновение смотрит на него непонимающе, потом начинает хохотать.

— А ведь ты прав! Штанцлер просто омерзителен, а козлы…

— А козлы, — подхватывает Марсель, — заставляют тебя почувствовать себя настоящим мужчиной!

Рокэ смотрит на него во всем глаза, а потом говорит, нарочито интонируя:

— Вот так, виконт, и рождаются самые страшные сплетни!

Марсель хохочет в ответ.

Она валяются на огромной поляне. Изумрудно-летняя трава с вкраплениями синих – конечно, синих! Как глаза Рокэ – цветов. Марсель думает, что рядом с Рокэ его чувства всегда выкручены на максимум, восприятие обострено – и простая прогулка становится новым чудесным приключением. У них была одна бутылка вина на двоих, которая давно кончилась. Две лошади, которые пасутся где-то на периферии взгляда. И страстное, неутолённое желание – судя по всему, на двоих не разделённое, сжигающее и сжирающее только одного Марселя.

Марсель переворачивается на живот и смотрит на лежащего так близко – и так далеко! – Алву. Срывает травинку и медленно ведёт ею по точёным скулам, крыльям носа, линии челюсти. Алва приподнимает бровь, и Марсель обводит её контур. Щекочет лоб. Изнывает от дикого, страстного желания целовать это лицо, прикасаться к нему, ласкать и нежничать. Отодвигается, понимая, что ещё немного – и он не выдержит, потянется за поцелуем, чтобы получить отказ и разочарование: в конце концов, Рокэ только что в очередной раз дал понять, что его всё это не интересует.

— Так и будешь бегать? — насмешливо говорит Алва, глядя в безбрежное синее небо своими глазищами. Непонятно, кто в чём отражается.

— Но… — Марсель искренне запинается. — Но ты же… ты же сам только что сказал…

Валме растерян и ничего не понимает. Рокэ по-прежнему лежит на траве и смотрит на него снизу вверх.

— Я только что сказал, — говорит он и легко, мимолётно улыбается, — что не понимаю, откуда возник миф о моих познаниях и умениях в гайифской любви. И дал понять, что я этим мифом вообще-то возмущен.

Марсель кивает.

— Я, — Рокэ закидывает руки за голову и смотрит в небо, — не знаток. И не умелец. Если не считать принятой в Лаик и далее в армии традиции помогать друг другу руками, мой единственный опыт с мужчиной был глупым, неудачным и совершенно меня не впечатлил. При этом мне приписывали всех, кто хоть как-то появлялся у меня на пути: Савиньяков, начиная от Арно-старшего и заканчивая Арно-младшим, всю верхушку талигойского флота, Джастина, моего оруженосца, чужих оруженосцев и адъютантов, включая дриксенских, и, конечно, Его Величество. Ах, да. Ещё Робера.

Рокэ так странно выделяет голосом это «ещё Робера», что Марсель снова закипает от ревности, невзирая на всё, только что услышанное. Но продолжает молчать – он слишком хорошо выучил Рокэ, чтобы понимать, когда уже можно говорить, а когда ещё следует слушать.

Алва срывает травинку и прикусывает её крепкими белыми зубами. Марсель внутренне стонет от почти физического желания ощутить это зубы у себя на шее, на плече, на груди, где угодно.

— Знаешь, — говорит Алва задумчиво, — из всех перечисленных я мог бы попробовать только с Робером. Потому что он… он единственный, кто дал бы мне больше, чем взял. Именно мне, учитывая мой опыт. Даже не зная о нём.

Марсель сейчас хочет только одного: задушить Робера Эпине голыми руками. Поэтому почти пропускает следующую реплику Рокэ.

— Но сейчас я понимаю, что могу довериться в этом плане только тебе.

Марсель смотрит на Рокэ так ошарашенно, что тот криво улыбается.

— Ну, просто ты так искренне вокруг меня танцуешь…

— Как тергач, — буркает Марсель, чтобы хоть что-то сказать, потому что промолчать сейчас он не может, его раздирает изнутри, жжёт, перехватывает дыхание.

— Ну, всё-таки ближе к павлину, чем к тергачу, — Рокэ откровенно насмехается, но Марсель готов простить ему это, если только они продолжат говорить о том, о чём говорят.

И тут Алва немного приподнимается на локтях и тянется к нему за поцелуем. Марсель оторопело смотрит на эти губы, которые столько раз страстно целовал в своих мечтах, потом отмирает и припадает к нему так, как путник к долгожданному роднику: жадно, жарко, восторженно – но при этом бережно. Рокэ словно бы удивленно хмыкает, позволяет углубить поцелуй, принимает язык Марселя, которым он вылизывает его рот, позволяет прикусывать губы, щекотать, посасывать, целовать, целовать, целовать…

Когда они отрываются друг от друга, у Марселя вид гораздо более ошалелый, чем у Алвы. Тот тоже дышит тяжело и рвано, но сосредоточен, будто решает в уме какую-то сложную задачку.

— Мне… мне понравилось, — резюмирует он и проводит рукой по груди нависающего над ним Марселя, подцепляет ногтями шитьё камзола, прослеживает узорную вышивку, слегка тянет за бусины в серединках вышитых цветов. — Можно продолжать.

Марсель внутренне впадает в самую настоящую панику. Продолжать? Вот здесь, на лужайке, с человеком, которого первый опыт подобной близости отвратил от любого интереса в этой области на много лет?

Рокэ понимает его промедление по-своему, лезет в карман камзола и достаёт флакон темного стекла, суёт Марселю в руки. Тот автоматически берёт и смотрит на свет.

— Масло, — говорит Рокэ. — Я подумал, что вряд ли у тебя в кармане на лесной прогулке окажется склянка с чем-то подобным.

Марсель смотрит на него со смесью вожделения, любви, страха и надежды.

— Что-то не так? — спрашивает Рокэ, и Марсель медленно качает головой, потом берёт его узкую руку и по одному целует все пальцы, потом костяшки, затем оставляет поцелуй на середине ладони. Рокэ смешно вздыхает, поцелуй получился щекотным. Марсель воодушевляется и языком выписывает на доверчиво подставленной ладони узоры, потом поднимает голову и говорит:

— Я хочу так же обласкать всего тебя, но… Ты уверен, что это правильное место для подобных действий? Не лучше ли удобная кровать?

Рокэ пожимает плечами, и Марсель боится даже подумать, что сейчас он скажет: «Да, давай оставим все до дома», а там отвлечется на что-нибудь, и они больше никогда не вернутся к этой ситуации. Поэтому он начинает трясущимися руками развязывать свой платок, расстегивать камзол – и тут его пальцы останавливают.

— Да, ты прав, — говорит Рокэ, и Марсель изо всех сил держит лицо, — давай оставим всё до дома.

Марселю хочется выть и биться головой о землю.

— Я… — говорит Рокэ и удивительно смущается, — я хотел бы пока доставить тебе удовольствие другим способом, но, боюсь, я не очень-то силён в этом.

— Вот так молоденьких мальчиков и разводят на гайифские извращения, — бормочет Марсель, бесцеремонно отпихнув пальцы Рокэ и торопливо развязывая шнуровку его штанов, — но я взрослый уверенный в себе мужчина, лишённый наследства, стыда и совести, так что я буду делать то, что хочу!

С этими словами он достаёт на волю член Рокэ – уже уверенно стоящий, красивый, перевитый венами. Растирает на пробу капли предэякулята, легко проводит подушечками пальцев по головке, а потом резко, одним движением берёт в рот целиком. Рокэ как-то неверяще ахает, и Марсель улыбается, насколько это возможно с членом во рту. Он чуть ёрзает и устраивается поудобнее: опирается одним локтём на землю рядом с бедром Рокэ, а другой рукой находит пальцы Рокэ и направляет их себе в волосы. Алва хватает сразу жёстко, потом ослабляет хватку. Марсель с пошлейшим звуком выпускает его член изо рта и проходит языком по всей длине – снизу вверх и обратно. Легко поддразнивает языком яйца, почти запуская в рот одно из них. Рокэ просто держит его за волосы, не тянет, не направляет, просто держит. Марсель поднимает голову и видит, что у него на лице застыло странное выражение. «Вот и всё,» — думает Марсель и пытается сохранить хорошую мину при плохой игре, звонко и дурачась чмокает член Рокэ в самую головку, а потом готовится выпрямиться и признать, что опыт снова оказывается неудачным. От этого дурацкого поцелуя Рокэ словно отмирает и смотрит Марселю прямо в глаза.

— Можешь… можешь сначала ещё раз поцеловать меня? — спрашивает он, и Марсель который раз за последнее время думает, что Рокэ сегодня сам на себя абсолютно не похож. Кажется, он сдуру произносит это вслух, потому что Алва вдруг оттягивает его за волосы от себя, лицо принимает обычное лениво-презрительное выражение лица. Марселю хочется лепетать просьбы о прощении, но он понимает, что сделает этим только хуже – насколько сейчас может вообще стать хуже. Поэтому он просто честно, открыто и с неприкрытым желанием смотрит Рокэ в глаза, ожидая его решения. Видимо, эта искренность снова подкупает Рокэ, и он, отпустив волосы Марселя, проводит рукой по его щеке. Марсель изгибается и целует ласкающие пальцы, Рокэ снова берёт за волосы и втягивает в долгий, чувственный поцелуй – оторвавшись от которого Марсель снова ныряет вниз и опять заглатывает член Рокэ, заполняя себя до самой глотки.

Он сосёт, втягивая и надувая щёки. Облизывает, выпуская изо рта на всю длину, чтобы потом снова взять сразу целиком. Дразнит языком, чуть прикусывает нежную кожицу, целует, лижет, дует, посасывает – и как настоящую музыку слышит хриплые стоны, перемежаемый кэнналийскими ругательствами и восклицаниями, а также своё имя, которое Рокэ выстанывает и выкрикивает всё чаще и чаще, убыстряясь, подаваясь бёдрами выше и выше, хватая его за волосы всё сильнее и сильнее.

Алва кончает ему в рот бурно, долго и не прекращая замысловато ругаться. Марсель глотает всё до последней капли и облизывается, как довольный кот. Алва смотрит на эту пантомиму и начинает громко, безудержно хохотать – не обидно, а радостно, деля эту радостью и это веселье на двоих. Марсель смотрит на него и не может наглядеться, а потом, когда Рокэ запускает руку ему в штаны и показывает, что опыт помощи руками у него явно богатый, кончает быстро и восторженно.

— Пожалуй, — говорит Рокэ, лениво потягиваясь и вытирая руку, испачканную семенем Марселем о траву и о собственную рубашку, — масло мы всё-таки отложим до дома. Если, конечно, мой офицер по особым поручениям не передумает дома снова предаться всем тяжестям гайифкого греха.

Во взгляде Марселя нежность и похоть мешаются в таких равных долях, что Рокэ понимает: не передумает. Он тянется и целует Марселя, чувствуя свой привкус на чужих губах, а потом откидывается обратно на траву и смотрит в синее небо, которое отражается в его глазах – и которое навсегда отпечатано на внутренней стороне век Марселя Валме, офицера по очень особым поручениям регента Талига Рокэ Алвы.

Отредактировано (2023-04-14 00:03:12)

Анон

Re: ОЭ-фест

7. Марсель подсаживает Рокэ на сакотту. Желание забыться, не думать об Изломе было скверной идеей, теперь Рокэ видит это ясно. Впрочем, она единственная, что ещё не померкла в сознании, мысли путаются и хочется лишь сако… Марселя. Срочно увидеть Марселя. Подобная поспешность лишь забавляет виконта: всё-таки есть своя прелесть в том, как корёжит Рокэ, как тот дрожит, царапает руки в кровь. О, он не жесток и всегда готов помочь: держать, чтобы тот не вырывался, спасаясь от видений, что-то успокаивающе шептать… И, разумеется, дать ещё. Кинки на зависимость, беспомощность, принуждение,  в каком-то смысле заботу… В общем, додайте больноублюдочности)

Нужный уровень больноублюдочности не достигнут (как вы это делаете?!), рейтинг - очень мягкая R, много пафоса

▼2400 слов⬍

Еще четверть часа назад такое блеклое, небо становилось ярче и живее, облака обрамляло золотистое свечение, синева таяла у горизонта, а розовые отголоски заката полыхали и кровили. Рокэ хотелось глядеть вечно, и в то же время более оставаться без дела он был не в силах: он схватился за перо, набросал в углу испорченного письма окно и снующих по ту сторону, будто черные росчерки, ласточек. Возникшая в голове картинка сделалась настолько объемной, что чернильный рисунок начал переходить в слова, и ласточки летели на зимовку, покидали северный край и селились у южных скал, которые греет высокое солнце… Перо оцарапало бумагу, и Рокэ замер.

Дышалось тяжело, сердце спешило, и повлажнел лоб. И несмотря на это, голова полнилась надеждами и полузабытой жаждой, удивительно сходной с детским предвкушением праздника. Хорошее казалось неминуемым и близким, и им не терпелось поделиться. Этим полным цвета небом, этой изумрудной зеленью парка Тарники, первыми бледными звездами, ласточками на юге, песней, что беззвучно шевелила губы и рождалась где-то внутри. Рокэ разорвал лист на клочки, и они осыпались на стол и на пол, будто опавший яблоневый цвет.

Все стало едино и прекрасно, каждая деталь вдруг предстала в полном своем совершенстве, и Рокэ понял, что ему немедленно нужна гитара. Сейчас, ровно в эту секунду, пока не ускользнуло зыбкое ощущение безупречности, которое можно облечь в звук. В самую мягкую и вольнолюбивую из форм.

Он вскочил, опрокинув стул, потянулся к откупоренной бутылке, хотя какой-то осколок сознания подсказывал, что вино сейчас будет лишним, отпил. Почувствовал, как одинокая капля заструилась из уголка рта к подбородку, но не утер ее. Вместо того поднес белый рукав и дождался, когда та сорвется, обагрив батист.

И это тоже было восхитительно: как капли крови на торском снегу, как невинная кровь женщины на простыни. Что-то о жизни и смерти, и с этой мыслью к рвущейся на свободу музыке стали приходить слова. В них были война, которая дарит и отнимает друзей, и любовь, которая стоит того, чтоб выжить на грани и чтоб уйти.

Гитара нашлась отчего-то на полу, Рокэ обхватил ее, погладил строгое деревянное тело, тронул струны. От наполнившего его звука воздух загустел, стал плотным и вязким, и дышать снова сделалось трудно. Но не играть и не петь было нельзя, невозможно, и Рокэ взял несколько аккордов перебором, поймал тот нежный, но в то же время болезненный тон, который улавливал глаз и которого просила разгоряченная душа. Слова полились, лишенные рифмы, но оттого только более значимые, и записывать их запрещалось, они принадлежали этому мгновению и были обречены умереть вместе с ним.

Ухо распознало, что отворилась и закрылась дверь, и Рокэ не удивился, когда Марсель опустился на пол напротив. Играть, однако, не перестал, потому как и сам не знал, где у этой песни завершение и сколько до него неспетых куплетов. Фразы тянулись, по-кэналлийски срываясь на окончаниях, точно выбегающие в море скалы, а Марсель слушал и ни о чем не спрашивал.

В его глазах Рокэ с удивительной ясностью читал восхищение и любование, видел молчаливые признания. Отчего обычно не думается, как разлетаются темно-русые брови? Почему сейчас губы кажутся ярче, а выступ кадыка на шее так манит? А, вспомнил Рокэ, и вправду, но — пустое. Минувшее и грядущее равны в своей бессмысленности, есть только сейчас, в котором на щеках и скулах Марселя отсветы пламенеющего вечера, в котором между ними два бье и несколько слоев одежды, и от них можно избавиться, лишь моргнув.

В песню вкралось желание и сделало голос хриплым, не скрывающим нарастающего возбуждения. Рокэ заметил, как взгляд Марселя опустился к паху, заметил, как Марсель поправил волосы, как взволнованно пальцы перебрали шнуровку сорочки. Смотреть, несмотря на нарастающий внизу живота жар, было приятно, и если это звали любовью, то Рокэ был на нее согласен.

Песня закончилась, когда начали опускаться сумерки, но тишина продлилась недолго:

— Твои глаза, — сказал Марсель. — Черное, а вокруг синий обод. Тебе хорошо, Рокэ?

Рокэ отложил гитару. Кончики пальцев слабо покалывало, от долгого пения царапало горло, и во рту было сухо — хорошо ли это? Он упал на ковер и рассмеялся, тело чудилось легким и каким-то всемогущим.

— Недурно. — Стоило спросить, зачем Марсель пришел, но Рокэ будто бы и так это знал. Марсель всегда появлялся, когда положено, даже если казалось, что он припозднился или опередил сроки. — Дай мне вина.

— Это, знаешь ли, скверная мысль.

— Марсель.

Рокэ услышал, как тот поднялся и как в хрусталь плеснула винная струя. Наконец ему подали бокал, и он опустошил его, не глядя. Жажды вино не утолило, однако возродило недавнее стремление, и Рокэ потянул Марселя на себя. Тот согласно опустился сначала на колени, а затем лег рядом. Отчего они на полу, и нельзя ли как-то по-другому?.. Но Рокэ отмел эту мысль, потому как правильно было только так, а иначе — все грозило рассыпаться. Он перекинул через Марселя ногу, насладился ощущением близости, а затем оседлал его бедра. Влажно поцеловал в шею, почувствовав биение пульса.

— О чем была твоя песня?

Марсель приподнялся, чтобы дать стянуть с себя сорочку. Рокэ прихватил пальцами темнеющие на гладкой груди соски, зубами стиснул кожу пониже яремной впадины и тут же отпустил. Как порозовела кожа, было почти не различить, но Рокэ не нужно было видеть, чтобы знать: он ощущал иначе, он сам сделался ощущениями.

— Обо всем, чего не отнять. Что прекрасно и неизбывно.

— Говоришь загадками. И как прикажешь тебя понимать?

Руки Марселя легли на плечи и привлекли ближе. Рокэ лег сверху, так, что их скрытые тканью штанов и белья члены соприкоснулись, и немедленно захотелось обернуться летящей пулей, вспыхнувшей бродячей звездой, что щедро сыпятся с неба на излете Летних Молний. Марсель погладил его по волосам.

— Так ведь куда лучше, — туманно отозвался он. — Слушать, как ты поешь, у тебя сияют глаза, и ты гораздо горячее, чем обычно. Все прошло, и еще ничего не наступило.

— А ты утверждаешь, что я говорю загадками.

Марсель улыбнулся, странно растянув губы, поцеловал его во влажный лоб, и тогда Рокэ все же утратил терпение: навис, припал губами к губам, позволяя обуревавшему его желанию овладеть им целиком, возбуждение сделалось невыносимым, и казалось, что стоит ему излиться, он разгорячится снова. Рокэ высвободил член, потерся о бедро Марселя. Дернул его штаны, и ткань разошлась по швам: Рокэ осознал, что не рассчитал силы. Ее в нем было до краев, как и жизни, как и страсти…

Марсель застонал, как только губы сомкнулись на его плоти. Развел бедра, стоило Рокэ качнуть головой: Рокэ чувствовал, что ночь будет длинна и не кончится до рассвета, что у него хватит сил брать и отдавать. Готов ли Марсель? О, он не пришел бы, если бы боялся, он любит парить над самым пламенем — эти слова отчего-то развеселили.

— Вы в опасности, виконт, — шутливо предупредил он. — Не отступитесь?

Рокэ лизнул сгиб ноги, повел языком выше, и Марсель вздрогнул, прогнул спину, подаваясь навстречу. Колени разошлись сильнее.

— Я не в опасности с тобой, Рокэ, — произнес он мягко. — Я есть опасность. Ну же, действуй.

***

Прежде чем пришло утро, прежде чем запели предрассветные птицы, прежде чем начала таять на листьях роса, Рокэ проснулся. И в тот же миг пожелал, чтобы кончина пришла немедленно. Чтобы разошлись половицы его покоев в Тарнике, и он провалился, отправившись прямиком в Закат. Там он разберется и с Создателем, и с причастными, лишь бы тут же прошло это отвратительное осознание.

Он лежал в постели, хотя казалось, что на поганых досках и что от каждого движения в кожу впиваются занозы. В месте крохотных ранок тут же начинает гноиться, и вот он уже живой труп, зловонный и омерзительный, все члены которого скованы болью. Рокэ понял, что кричит, когда услышал звук собственного голоса.

— Пей, — кто-то сунул ему бокал с водой, и Рокэ принялся жадно глотать. Нёбо обжигало сухостью, а под языком совершенно не было слюны, рот сделался пустыней. — Пей, пока не полегчает.   

Не полегчало. Марсель — его образ собрался из кусочков — встал, взял со стола графин и наполнил бокал снова, протянул. Обнаженный, на теле заметны следы прошлой ночи — да, теперь Рокэ вспомнил. И блаженство момента, и ласточек, и песню, которую едва ли возможно повторить.

Пустой бокал разлетелся вдребезги, и Марсель вздохнул. Не разочарованно, не расстроенно, а как-то неизбежно. Перешагнул через битое стекло и опустился на край постели.

— Если ты уснешь сейчас, тебе станет лучше к утру. К настоящему утру, а не к петушиным приветствиям, которые ты почему-то именуешь временем подъема.

Но улыбаться не тянуло.

— Должно быть, очень занятно наблюдать, как я пребываю в счастливом неведении, застыв, как муха в смоле?

— Ты не представляешь, какую радость я в том нахожу, — отозвался Марсель с какой-то пугающей серьезностью. — Ты счастлив и хочешь жить, не помнишь ничего из того, что давно следовало бы забыть, как Росио Алвасете, которого я никогда не знал…

— Так откуда тебе знать, какой он был, если вам не выпало повстречаться? — раздраженно бросил Рокэ. Боль не отступала, но теперь к ней примешалась тоска по яркости, по наполненности прошлого вечера, когда каждый штрих был значим, каждый звук полнился смыслами. Близящееся утро было серо и непривлекательно, у Марселя на щеке остался залом от складки подушки. Действительность отличалась от мечты, как старуха от невесты.

Марсель накинул на себя одеяло. Лег к Рокэ спиной.

— Я дам, когда ты попросишь, поэтому не клянись, что не станешь умолять.

***

Веки сделались горячи и тяжелы, но стоило их сомкнуть, приходилось распахивать вновь, подобно тому, как одергивают руку от раскаленной кочерги. Мышцы отдавались дрожью, словно он неделю провел в седле, и слабели, стоило приложить силу. К принесенному в кабинет ужину Рокэ не притронулся, потому как от запаха и запеченной ягнятины, и пареных овощей, и свежего хлеба выворачивало наизнанку. И вместе с тем голод сводил желудок.

Рокэ вообразил, как отламывает от куска, как прожевывает и глотает, и едва подавил спазм. Заслезились раздраженные глаза, и Рокэ встал, чтобы задуть свечи. Погрузив комнату в темноту, он опустился в кресло, и на долю мгновения ему показалось, что он падает. Летит на дно, но мягкие подушки не дали ему ушибиться о половицы. Цветные пятна, что застилали взор даже в сумраке, и не думали отступать. Рокэ скинул туфли и скрестил ноги в лодыжках.

— Глупость, — произнес он вслух, хотя был в комнате совершенно один, — это как лихорадка. Надо только переждать.

Но, вопреки своим словам, обхватил ладонями лоб и прикусил щеку изнутри. Он не даст себе завыть, как зверь. Рокэ принялся по памяти цитировать Книгу Ожидания. Нет, надежд на то, что Создатель соизволит обратить на него милосердие, у него не было, однако заученные глубоко в детстве строки легко срывались с губ. В повторении виделось спасение. Недолгое, однако, потому как вскоре язык перестал подчиняться, ворочался с трудом, а голова при этом оставалась пуста, но не той прекрасной свободой, что бывает в юности, а серой грязной страницей, которая не годится ни для рисунков, ни для стихов.

То, что он обладает способностью сочинять, пусть даже самое дурное или безыскусное, представлялось невозможным. Ему никогда не родить ни строфы, ни такта. От отвращения к себе передернуло, а предплечья обожгло болью: он впился в них ногтями до алых уродливых следов.

Может ли боль избавить от этого наваждения? Рокэ бегло оглядел комнату, но оружия в ней не было. Разбить окно?.. Нет, есть способ проще. Он выбрался из кресла и взял неиспользованное чистое перо. Промедлил несколько секунд, надеясь, что терзающее его чувство отступит, но — тщетно. Его скрутило новой омерзительной волной, которая принесла с собой память: многие смерти, напрасные и случайные, лица тех, кто охвачен зеленым безумием, ласковые глаза Эмильенны Карси, мертвый Моро, чьего трупа он никогда не видел… Отчего прежде он жил с этим, как каждый живет со своей тенью, а теперь она преследует его, и выбраться из-под ее крыла, можно лишь поддавшись слабости?

Он воткнул перо в подушечку безымянного, и на ней тут же скопилась багровая капля. Рокэ провел по пальцу, надеясь, что начнет кровить сильнее, но рана была чуть больше тех, что случаются у рукодельниц от иглы. Значит, надо, чтобы их было больше.

— Перестань, Рокэ, — произнес знакомый голос.

— Не тебе говорить мне, что делать.

С рук капало на столешницу, каждый палец оканчивался темно-красным пятном.

— Я, — Марсель опустился в кресло, которое недавно занимал Рокэ, — ничего не сделаю, пока ты не попросишь. Это только твой выбор.

Выбора не было, можно было обманывать себя, лгать до бесконечности. Рокэ опустил израненные ладони в чашу для умывания, которую принесли с ужином, ранки защипало, а чистая вода обагрилась, потянулись коричневатые волны. Можно было прищемить себе палец или надрезать повыше запястья, но ничего не поможет. Рокэ чувствовал, что сердце бьется неровно, и в этом сбитом ритме тоже стучала просьба. Мольба. Та, которую нужно озвучить, чтобы ночь из кошмара обернулась грезой.

Ноги ослабли, и он ударился коленями об пол. Голову вновь кружило. Поняв, что уже не подняться, он подполз к Марселю и уронил голову ему на колени. Заботливые пальцы тут же расчесали спутанные волосы, тронули изгиб уха.

— Ты все знаешь, — прошептал Марсель, наклонившись к нему. — Ты главный — не я.

Если он попросит, темнота расцветет, как сказочные полуночные бутоны. Она будет переливаться, как ночная пустыня в Багряных Землях, как черная ройя, в глубине которой таится бесконечность небесного купола. Он ощутит, как Марсель пахнет мускусом и сиренью, как мягки на ощупь его волосы, как многим тот жертвует ради него. Марсель же поцеловал его в висок, окровавленные пальцы Рокэ оставляли на его светлых шелковых чулках пятна.

— Мне только и нужно, чтоб ты был счастлив. Мне тяжело глядеть, как ты терзаешь себя, Рокэ.

Рокэ вдохнул и произнес то, что каждый раз зарекался не повторять. То, что неизменно говорил, то в исступлении, то в мольбе, то в припадке гнева:

— Прошу тебя, Марсель. Дай.

— Я, — ответил тот, — никогда тебе не откажу. И никогда не оставлю.

Он вытащил из внутреннего кармана камзола флакон, вроде тех, в которых дамы хранят нюхательные соли, и выдернул пробку. Чуть наклонил, потряс, а другой рукой с огромной осторожностью приподнял подбородок Рокэ, поднес крохотное горлышко к носу.

Рокэ втянул воздух, и он ожег нос и легкие. Или, быть может, то был обман воображения и предвкушение скорого счастья. Он вдохнул снова, и Марсель отнял флакон.

Он заставил Рокэ влезть ему на колени, коротко прижался головой к груди, отчего Рокэ понял, какую власть имеет над ним. И сколько этой власти вверяет.

— Нет никого важнее тебя, — обронил Марсель, целуя исколотые, кровящие пальцы. — Нет и не может быть.

Лента в его волосах поддалась легко, и Рокэ представил, как перетягивает ей его запястья. Ночь теряла свою черноту, в ней проступали оттенки синего, сизого и лилового, отсутствие света обостряло слух, и в Рокэ пенилась так плохо знакомая ему благодарность. Как верно, что он попросил, как правильно — и зачем было так мучить руки? Если ответ так прост и очевиден, отчего он затягивал?

Нет, в следующий раз он не станет медлить и сразу даст себе окунуться в сладость мгновения.

— Сегодня я буду петь о тебе, — пообещал он Марселю. — Для себя, но о тебе.

Руки Марселя обвили его, сильные, но бережные, и Рокэ понял, что песня будет хороша, лучше прочих.

— Все — для тебя, — кивнул Марсель, и его улыбка сделалась обещающей и лукавой. — Для твоего блага и радости. Каждый день.

И в том не было ни капли лжи, а правда пахла пряно и резко, заставляла жить и наливала тело силой. Та правда, что Марсель носил в флаконе за пазухой. 

Анон

Re: ОЭ-фест

49. Алвадик. Секс на балконе, выходящем на в целом пустынную улицу, но не без вероятности быть замеченными.

~1200 слов
Бездуховный pwp, er, автор не имеет ни малейшего понятия, как они дошли до жизни такой, небечено

▼Скрытый текст⬍

Балкон крохотный: три шага в длину, два в ширину, гальтарская мозаичная плитка на полу, цепкие плети вьюнка с фиолетовыми зонтиками цветов; кованая решетка внизу выпячивается точно пивной живот — дань прежним временам, когда  благородные эры выставляли на балкон свой благородный зад, чтобы справить нужду прямо на улицу.

Окна на верхнем этаже  особняка напротив распахнуты, скрипачи старательно выпиликивают новомодный фельпский контрданс в тщетной попытке посоперничать с музыкантами графа Валмона, которых тот  выписал из самого Угорта.

Ричард и не подозревал, что скрывается за пыльной портьерой, пока Рокэ не дёрнул его за рукав, вытолкнул на воздух из душной бальной залы, скользнул следом, прикрывая створку высокого, в пол, окна.

Балкон крохотный, и Ричард вынужден вцепиться в решетку, чтобы не свалиться вниз, на изящную живую изгородь, которая закрывает собой со стороны сада не столь изящную каменную ограду.

— Что?.. —  спрашивает он, а Рокэ наваливается  сзади, бесцеремонно притирается к ягодицам, давая почувствовать напрягшийся член, обвивает руками за талию, распутывает шнуровку на штанах Ричарда.
Прижимается  губами к уху, шепчет:

– Тише, Ричард, мы же не хотим, чтобы нас услышали?

– Услышали? – Ричард с опаской глядит на темную и безлюдную  – пока – улицу внизу. Если кто-то проедет мимо, если кто-то выглянет в окно из особняка напротив...

– Хотите вернуться и пригласить на танец какую- нибудь даму? – Рокэ отстраняется, но прежде чуть не до боли сжимает пальцы на стоящем члене Ричарда. – А это...– Он перемещает руку к нему в штаны сзади, нащупывает гладкое навершие, тянет, извлекая гладкую намасленную игрушку до середины — и останавливается. – Это подождёт.

Пару часов назад он,  уже одетый и причесанный на выход, усадил почти одетого Ричарда на письменный стол в своем кабинете, заставил развести ноги и  вставил отполированный, черного камня, фаллос. "Танцевальные вечера донельзя однообразны, а это не даст вам скучать. И займет мои мысли тоже".

Ричард протестующе стонет, он не знает, чего хочет больше – вытолкнуть распирающий зад  самой широкой частью  предмет – или вернуть его обратно. Впрочем, нет, он знает: больше всего вместо неподатливого камня ему хочется член Алвы.

Алва ничего не делает, стоит за спиной, ждёт. Ричард тяжело дышит, его мысли скачут перепуганными зайцами; он смотрит вниз – выскобленная до блеска брусчатка, мигающие у ворот масляные фонари и ни души (пока); в особняке напротив танцуют, если кто и посмотрит в их сторону – разве увидит что-то кроме неясной тени на балконе? Куда открываются створки? Наверняка внутрь, иначе им с Рокэ было не развернуться, значит...

Рокэ с тихим вздохом нажимает на игрушку, она легко возвращается на место; Ричарду мало. Высвобожденный из штанов член дёргается,  Ричард  отцепляет пальцы от решетки и расправляет спереди рубашку – если кто-то посмотрит...

– Эрэа Констанца будет...– начинает Рокэ, но Ричард хватает его за руку, возвращает ее обратно, между ягодиц, сам наклоняется вперёд, прогибается в поясе; глазами обшаривает улицу и освещенные окна третьего этажа напротив.

Что он делает?

Рокэ одобрительно сжимает его ягодицу – сильно, больно, хорошо, – медленно вытаскивает фаллос;   Ричард слышит, как стучит камень о мозаичный пол. Что, если покатится и свалится на голову ничего не подозревающему гостю? Ричард хихикает.

Ричард стонет в голос, когда Рокэ вставляет сразу три пальца, гладит изнутри, нажимает то самое место. Другая ладонь – твердые ободки колец, шершавые мозоли  – зажимает ему рот. Ричард размыкает губы, лижет кожу, кусает, он знает, что нравится Рокэ, как нравится Рокэ; тот трахает пальцами его зад, пальцы другой руки засовывает в рот – глубоко, гладит нёбо и щеки, кольца задевают зубы. Ричарда колотит.

Он тянется под рубашку погладить член, Рокэ замечает, шипит:

– Руки на перила!

Мокрыми от слюны Ричарда пальцами сжимает сосок, выкручивает, проходится короткими ногтями по груди вверх, стискивает горло – не всерьез, но Ричарду и без того сложно дышать.

– Рокэ, – просит он. – Пожалуйста.

– Что? – спрашивает Рокэ, его пальцы внутри Ричарда; его пальцы на горле ловят прерывистые вздохи.

Ричард знает, отмолчаться не выйдет. Улица     внизу пуста, но в любой момент...

– Хочу, – хрипит он и гладит прутья решетки, жалея, что под ладонью – холодное железо, а не член Алвы или его собственный. – Хочу, чтобы ты взял меня, прямо тут. Сейчас.

Ричард знает, что его "взял меня" звучит жалко. Он хочет, чтобы Рокэ убрал пальцы, чтобы вставил сразу, на всю длину, до влажного шлепка плоти о плоть. Он знает, что должен сказать это вслух, но вместо этого снова стонет – громко, трётся членом о   балконное ограждение. Рокэ вытаскивает пальцы, наотмашь бьёт его по обнаженной ягодице – больно, сильно, громко – за "взял меня", за то, что тёрся членом о железный прут.

Перед глазами темнеет, Ричард не видит н  улицы внизу, ни освещенных окон напротив.  Кровь грохочет в ушах, точно камнепад, когда Рокэ обхватывает его за пояс и насаживает на себя – до самого основания, до влажного шлепка плоти о плоть.

Ричард блаженно стонет, и Рокэ вновь засовывает ему пальцы в рот. Ричард с упоением водит по ним языком, а потом вдруг понимает, что грохочет не кровь, а колеса кареты по мостовой. Он в панике пытается оторваться от ограждения, но Рокэ у него за спиной, держит крепко, двигает бедрами резко, и полы рубашки расходятся, и Ричард видит блестящую головку собственного члена, и любой, кто посмотрит вверх, – увидит, потому что вьюнок на решетке ничего не скрывает, и белую рубашку прекрасно видно  в темноте. Как, впрочем, и бледное ричардово лицо, и трахающие его рот пальцы.

Рокэ шипит сквозь зубы, когда Ричард сжимается, вытаскивает член почти полностью и с пошлым хлюпающим звуком вгоняет его обратно. Снова и снова.

Потом оставляет в покое его рот, впивается пальцами в бедра, его член внутри Ричарда пульсирует, изливаясь.

Рокэ стоит неподвижно, а Ричард не смеет –или не может – отнять рук от ограждения, хотя больше всего ему хочется...

Рокэ достает член, вставляет взамен два пальца; они входят в отверстие  легко, Ричард почти не замечает, пока Рокэ не находит то самое место, гладит; Ричард шипит, его собственный член стоит колом, и ему уже все равно, увидит ли кто-то...

Пальцы Рокэ скользкие от масла и от семени. Он запускает руку между раздвинутых ног Ричарда, взвешивает на ладони отяжелевшую мошонку, невесомо гладит основание члена; хорошо ему, думает Ричард, пытается собрать мысли, найти слова, чтобы попросить вслух, но Рокэ разворачивает его спиной к улице, к соседскому особняку, и опускается перед Ричардом на колени, обхватывает губами набухшую головку, насаживается ртом, почти  до самого горла, без рук, точно профессиональная шлюха. Глаза Рокэ ни на секунду не оставляют лица Ричарда, который не смеет двинуться, потому что если он даст себе волю –

Рокэ сосет, его запрокинутое лицо измазано слюной, и больше всего хочется зарыться пальцами в блестящие волосы, намотать их на кулак – но Ричард сдерживается, потому что если он даст себе волю –

– Рокэ, – стонет Ричард. – Я сейчас...

Он кусает собственный кулак, его член пульсирует и извергает семя, а Рокэ старательно глотает, все до последней капли.

На улице внизу скрежещут створки парадных ворот, выпуская первых отбывающих по домам гостей, и Ричард поспешно натягивает штаны, заправляет рубашку. Между ягодиц мокро и скользко – из растянутого отверстия сочится семя Рокэ. Тот вытирает губы тыльной стороной ладони, его губы распухли и покраснели, и Ричард не в силах сдержаться. Он наклоняется, запускает пальцы Рокэ в волосы и жадно целует,  вылизывает его рот, смакует его – и свой  собственный – вкус.

А потом шарит рукой по мозаичному полу, пока не находит гладкий каменный фаллос. Пожалуй, сегодня ночью он все же даст себе волю.

Анон

Re: ОЭ-фест

56. АлваДик, мужская лактация. АУ, где кормление грудью - это нормальный вид социального взаимодействия между эром и оруженосцем.

Как сказал один нелюбимый Камшой писатель, не трудно придумать зеленое солнце — трудно придумать мир, в котором оно будет естественным. Автор не преуспел в построении мира, сконцентрировавшись на кинке. Просто представьте, что их рубашки это позволяют)
Кинки Камши детектед. R. Настоящее время.

▼~1300 слов⬍

В день святого Фабиана солнечно и ветрено. Унарские плащи хлопают на ветру, как подрезанные крылья домашних гусей; капитан Арамона придерживает шляпу, называя имена. Ричард благодарен ветру: его прохладные прикосновения к разгоряченному лбу помогают держаться, стоять навытяжку на площади под взглядами негодяев и трусов. А стоять ему дольше всех: никто не возьмет в оруженосцы сына мятежника.

Лихорадка туманит разум. Если бы не ветер, Ричард бы свалился без памяти прямо на черно-белых плитах. Он почти не следит за действом, лишь бессознательно отмечая фамилии Людей Чести и «навозников». Только вызов адмирала Альмейды привлекает его внимание. Во-первых, потому, что на флотском мундире нет отстегивающейся планки, и эр Альмейда, приняв клятву, долго возится с золочеными пуговицами и завязками рубашки. Во-вторых, потому что в Первом адмирале семь бье росту, и больше-не-унару Берто не нужно даже наклоняться, чтобы поцеловать могучую грудь своего эра.

Над пестрой толпой дворян на галерее сидит Его Величество Фердинанд Второй, полный и бледный потомок узурпатора. Его грудь тоже наполовину обнажена. От ветра  король зябко ежится, а придворный за креслом поправляет на монарших плечах меховую горжетку. Ричарду немного жаль толстяка. Королеве в открытом платье наверняка холоднее, но она из благородного рода Ариго и даже не шевельнется.

— …цог Окделл!

Ричард вздрагивает, слыша свое имя. Удивление, страх и гнев вспыхивают в нем, но вязнут в тумане лихорадки. Как во сне он шагает по черно-белым плитам, поднимается на галерею, произносит присягу. Едва касается губами надушенной груди ничтожного короля, кружевной перчатки Её Величества и, наконец, встречается лицом к лицу с Вороном.

— Ах вот зачем на маршальском мундире эта планка, — ухмыляется кэналлийский убийца и отгибает черное сукно. Рубашка под ним тоже черная, а кожа — очень светлая, и Ричард ощущает еле уловимое благоухание, когда неловко тыкается губами в темно-розовое пятнышко соска.

* * *

«Мать кормит несмышленыша, входящий в разум пьет молоко отца» — так говорят не забывшие древних обычаев. Дикону почти не пришлось изведать этой стороны отцовской любви. Слишком мал он был, когда безжалостный Рокэ Алва убил Эгмонта Окделла и обрек Надор и его герцогов на опалу. Как было бы просто, если бы Алва только убил! Но теперь он спас — Дик, при всей ненависти к Ворону, это понимает.

— Благодарю вас, сударь, — Дик с трудом заставляет себя смотреть в бесстыжие синие глаза. — Вы спасли мне руку.

А может, и жизнь, но в этом Дик не признается даже себе. Потому что убийство отца не может, не должно быть искуплено — только отомщено.

— И что еще вы от меня хотите? — издевательски поднимает бровь Алва. И тут же сжаливается, подсказывая: — Выразить свою благодарность?
— Да.

Алва равнодушно поднимает глаза на лепнину потолка и протягивает руку. На тонких пальцах сверкают гранями самоцветы в серебре.

— Вы не женщина, эр Рокэ, — говорит Дик, настороженный и ждущий от Ворона подвоха.
— Ах, вы об этом. Утомительный обычай.

Но маршальский мундир и так распахнут, и Алва открывает перед Диком безволосую грудь под белым шелком. Она все так же неуловимо пахнет чем-то далеким и драгоценным. Дик накрывает губами плоский мужской сосок и легонько втягивает его в рот. Вкус кожи не описать, не запомнить, но он будит в памяти что-то, что Дикон очень не хочет потерять снова. И поэтому он почти без надежды повторяет движение. Одна-единственная капля разливается медом на языке.

Алва хмыкает и жестом отпускает Дика.

* * *

У оруженосца немного обязанностей, но во дворце он с эром бывает. Там Алва надевает личину лени и цинизма, внутри же он собран, как зверь перед прыжком. Ричард ходит за ним неотвязно, как тень — и как собственную тень, Алва его не замечает. В особняке — другое дело. Хотя внимание Ворона чаще бывает обидно, а на тренировках он и вовсе беспощаден, но Ричард справляется. Эр Август уговаривает потерпеть, присмотреться, найти слабые места. Ричард обещает это сделать, но, целуя грудь кансилльера при прощании, всегда задерживает дыхание: Штанцлер пахнет потом и болезнью, а не морисскими маслами, которые Ричард уже начал различать.

Рокэ Алва небрежен, презирает приличия и не упускает случая посмеяться над старыми обычаями. Но в те вечера, которые проводит дома, он обнажает грудь, прежде чем отпустить оруженосца. Ричард с каждым разом все смелее, он уже не сомневается в своем праве: ведь это Алва виновен в том, что сын никогда не сможет прильнуть к широкой груди отца, ему и возмещать отнятое. Густой ароматный нектар, который даже странно назвать молоком, сначала сочится по каплям. Через месяц его хватает на целый глоток. Это глоток наполняет Дикона острым блаженством. Он как золотые вечерние облака над вересковыми лугами, как безмятежное детство до злополучного восстания, как все, чего Окделл лишен навеки. Припадая к груди эра по вечерам, Дикон не всегда может сдержать стон удовольствия.

— Вам правда нравится, юноша? — спрашивает Алва. Он откинул голову на спинку кресла и закрыл глаза, пока Дикон посасывал правый сосок.
— Да, монсеньор, — отвечает Дикон, облизывая губы и думая о том, как возьмет в рот левый.

У Алвы нет детей, и поначалу грудь на усилия Дика почти не отзывалась, но теперь он умеет добиваться молока, знает, как заставить дать больше. Дик ласково лижет левый сосок, потом дует на него, чтобы напрягся, а затем катает твердую горошину губами. Рокэ издает гортанный стон.

— На что это похоже? — хрипловатый голос раздается над самой макушкой Дика.

Дика так и подмывает спросить: «А вы разве не знаете?» Но Ворон непременно пошутит над ним в ответ, а портить момент наслаждения совсем не хочется.

— Это… очень вкусно. Сладко, — отвечает Дик и упрекает себя за такое грубое описание. Он бы хотел рассказать больше, но разве эр Рокэ видел летнее небо над меловыми скалами?

Рокэ отстраняет его, поднимает за подбородок, проходит кончиками пальцем по лицу. Дик, опешив, смотрит непонимающе, ищет и не находит в синих глазах насмешку или гнев. Бесполезно: Ворон завораживающе красив, слишком красив, чтобы быть понятным. А Рокэ наклоняется к нему и слизывает белую каплю с губ.

— Действительно, очень сладко.

Дикон на мгновение замирает от ужаса, в мозгу вспыхивают картины недозволенного и позорного, что живописал ему Штанцлер. Но Рокэ только улыбается своими яркими губами и расслабленно устраивает голову на подушке. И вместо «Да как вы смееете!» Дик отвечает:

— Окделлы не лгут.

* * *

Весна переходит в лето, дворяне не на службе разъезжаются по своим имениям, служилые просят короля об отпусках. Алва остается в столице. Почти каждый вечер он зовет оруженосца к себе. Молока стало больше, кормить грудью в кресле уже неудобно обоим. Рокэ теперь снимает рубашку, но никогда не остается обнаженным. Он набрасывает на плечи морисский халат, затканный узором птичьей стаи, и раскидывается на подушках в изголовье кровати. Ричард любит прохладный шелк, который благородно блестит в свете свечей, под который так приятно скользнуть рукой. Волосы Рокэ спускаются на плечи такой же шелковистой волной, и Ричард осторожно разводит их в стороны, устраиваясь рядом. Он долго ласкает эра, проводит языком по ниточке шрама на левом боку, водит носом по шее, по грудине, вбирая такой родной, обещающий наслаждение запах. Играет кончиком языка с сосками, от чего Рокэ исступленно запрокидывает голову. Сам кэналлиец почти не трогает Дика, но иногда его длинные пальцы невесомо пробегают по спине вдоль позвонков к шее, поглаживают затылок, забираются в волосы. Ричард очень старается, получая удовольствие, дарить его в ответ. Пока он сосет одну грудь, он слегка покручивает сосок второй двумя пальцами, и Рокэ часто дышит, стонет, дергается под ним.

— Квальдэто цера… Юноша…

Алва отстраняет Дика сильной рукой, встряхивает головой. Дик не обижен, но в недоумении: он ведь делает так хорошо и знает, как сделать еще лучше, почему эр вдруг недоволен?

Рокэ скользит мутным взглядом по своему животу, тянется к завязкам исподних штанов.

— Отвернитесь.

Но Ричард не в силах отвернуться. Он смотрит, как Рокэ высвобождает свой мужской орган: уже крепкий, с крупной темной головкой и прозрачной капелькой на ней. Как унизанные перстнями пальцы проходят по всей длине, распределяя смазку, и плотно обхватывают. Рокэ ласкает себя сначала медленно, потом снова откидывается на подушки и двигает рукой все быстрее. Зрелище непристойное — но глаз не отвести от этих сильных пальцев и влажно поблескивающей головки, от припухших темных сосков, линии шеи с кадыком…

Алва со стоном кончает, брызжет семенем себе на живот, роняет голову набок. Его губы шевелятся, но Ричард не слышит ни стонов, ни слов. Ричарду жарко, как когда-то в лихорадке, только голова на этот раз необыкновенно ясная. Это не жар болезни или стыда. Это — отчетливо понимает Ричард — пламя Заката, пожирающее его душу. Гул вселенского пожара заглушает все звуки, лиловоглазые твари обступают Ричарда и тычутся ему в ладони бархатными носами. Сам Леворукий лежит перед ним в измождении и неге. И Ричард склоняется перед ним, чтобы собрать губами белесые капли с живота.

Отредактировано (2023-04-16 02:22:23)

Анон

Re: ОЭ-фест

18. Альмейда/Хулио Салина. Хулио нарывается на жëсткий секс, он его получает, NC-17. можно кинки на тягание за волосы, сайз-кинк, грязные разговоры и куда ещё автора заведёт фантазия, но главное, чтобы Хулио выебали как следует

Фантазия завела автора в основном к федормихалычу, но также имеется тягание за волосы, взаимные подколки, грубый секс и романтика; 1000 слов, невычитано

▼Скрытый текст⬍

— Отпусти мою руку, — цедит Хулио.

— Как разговариваешь со старшим по званию, — беззлобно бросает Альмейда.

Руку он, конечно, не отпускает. Они сидят на песке, обе бутылки опустели, море гулко шумит и бьется о берег… Самое время, чтобы накрыть костлявую ладонь своей и сжать.

Но Хулио, конечно, так не считает. Он оборачивается; его черные глаза блестят по-зверски. В сердце колет — то ли возраст наконец берет свое, то ли глаза эти проклятые. Они-то, впрочем, свое уже давно забрали.

— Будьте любезны отпустить мою руку, альмиранте. Не то не досчитаетесь еще одного пальца.

Хулио хищно улыбается. Альмейда счастливчик: для многих эта улыбка становится последним зрелищем в жизни.

Он не очень-то болтливый парень, этот Хулио, и если он говорит — дважды сказал! — чтоб отпустил, то надо отпускать. Беда в том, что не хочется. Это хорошая рука не слишком праведного человека, зачем ее отпускать? На ней есть шрамы. Альмейда пытался спрашивать про них, просто чтобы узнать ближе, но Хулио обычно отмалчивался. Только раз сказал, про одну из многих отметин:

— Игру знаешь?

Альмейда знал, конечно, на Марикьяре ее каждый знает: кладешь на стол рабочую руку, в другую берешь нож и начинаешь втыкать его в стол, между пальцами. Сначала медленно, потом быстро. Кто быстрее и чище всех играет, тот и победил.

Хулио красиво играл, Альмейда как-то видел. Дрочил потом на это воспоминание, как пацан.

— Так что игра? — напомнил Альмейда, когда молчание затянулось.

Хулио пожал плечами и бросил:

— Проиграл.

Больше они о шрамах не говорили, и о другом личном тоже. Они вообще не сильно много разговаривали, только по служебной необходимости в основном. Особенно после той странной ночи, когда Хулио решил Альмейде дать. Не запускать руки друг другу в штаны, а всерьез, в спальне, на белых, чтоб их, простынях.

Альмейда даже не спросил тогда, почему Хулио решил дать. Ему, собственно, не так уж и интересно было, что за бессмысленные движения произошли в этой больной башке. Только предупредил, что может быть больно. Хулио посмотрел на его член, нахмурился, мотнул головой и сказал:

— Нормально.

Нормально не было; было так хорошо, что теперь Альмейда тратит краткие мгновения своего отпуска среди моря (опять море!) и песка, сжимая костлявую руку.

Вот говорят, что Хулио с Росио похожи, но с Росио по-человечески всегда было проще. А все потому, что Росио хоть и дурной, но веселый, а Хулио — злой. Просто злой, неизменно злой. Даже когда Альмейда вбивал его в кровать и по глупости шептал на ухо нежности, Хулио отвечал проклятиями и царапал спину до крови.

Ну не умеет он иначе, зато моряк отличный, зато смотрит своими глазами так, будто хочет сжечь весь этот остров, Альмейду и себя заодно.

«Леворукий с тем, почему ты мне дал, — размышляет Альмейда. — Весь вопрос в том, почему продолжаешь».

— Вы оглохли, альмиранте? Руку отпустите.

— Не отпущу, — ехидно произносит Альмейда. — Можешь начинать звать на помощь.

Хулио, конечно, не зовет. Его глаза мечут искры, он снова пытается вырваться, но не всерьез, Альмейда знает, что не всерьез. Он заваливает Хулио на песок, все еще горячий от летнего солнца, и Хулио тоже горячий, и от солнца, и сам по себе; в ногах звякают пустые бутылки.

— Не на песке же, — шипит Хулио.

Альмейда разводит его ноги коленом и улыбается. Песок будет повсюду, а Хулио ненавидит песок. Ради удовольствия наблюдать все оттенки этой выразительной ненависти Альмейда готов вытерпеть и не такое.

Хулио тем временем старается отвесить ему пощечину, отбиться и сбежать. Альмейда вовремя перехватывает запястья и вжимает их в песок.

— Ох не того назвали бешеным, — хмыкает он.

— Да пошел ты, — звучит в ответ раскаленное.

— Обязательно, любовь моя, — насмешливо говорит Альмейда и склоняется ниже к пылающим губам. — Обязательно.

Разумеется, Хулио кусает его. Альмейда бы обиделся, если бы не укусил. В ответ он пропихивает язык глубже, целует так, будто никакого завтра нет, а есть только шелест моря, бархатная ночь и они, и так будет всегда.

— Ты принес? — выдыхает Хулио, куснув нижнюю губу. — Насухую не дам.

— Принес, конечно.

Альмейда ухмыляется: он видел в своей жизни множество невообразимых и прекрасных вещей, и то, как Хулио переходит от почти драки к почти просьбе отыметь себя немедленно — одна из них. Штаны они снимают в священном молчании.

Флакончик с маслом небольшой и выскальзывает из рук. Хулио, сволочь, смеется, и приходится намотать его растрепанный хвост на кулак. Стонать от боли, злости, удовольствия и еще невесть чего ему идет куда больше.

— Готовить не надо, просто вставь.

— Я как-то сам разберусь, знаешь ли.

И ведь разбирался, и не раз, вот даже вчера… И все равно боится спешить, не хочет причинять настоящую боль, и кошки с тем, что Хулио никогда этого не оценит. Он уже сам трахает его пальцы, стонет, ругается, требует больше, но Альмейде лучше знать, когда Хулио готов. А еще ему тоже нравится мучить.

Хулио никогда не просит. У него стоит колом, он трясется от желания, но не просит. Альмейда привык, он даже не ждет, особенно сейчас не ждет, когда они оба — в колючем песке и в пьяном кураже.

— Надо, чтоб я просил? — отрывисто спрашивает Хулио.

Альмейде кажется, что в небе поют закатные твари.

«А ты можешь?» — думает он, но вслух говорит хриплое:

— Надо.

— Пожалуйста, чтоб тебя, — шепчет Хулио, и его голос срывается. — Трахни меня как следует, мне так нужно.

Кажется, это одна из самых длинных фраз, что он сказал Альмейде за долгое время знакомства. Подчиниться просьбе так легко, но все же… Все же Альмейда еще раз целует Хулио, глубоко и страстно, и только потом осторожно входит.

Быстро нельзя, что бы там Хулио ни просил. Пусть привыкнет, и тогда можно будет добавить масла и засадить глубже, и драть его на этом песке, под полной луной, до тех пор, пока солнце не взойдет, и шептать ему все самые сладкие искренние нежности.

Те, что он так ненавидит.

Хулио вскидывает бедра, обнимает Альмейду своими крепкими ногами так, что вывернуться не выходит. Рядом с этим человеком Альмейда не чувствует себя слишком, опасно сильным, и это каждый раз новое чувство. К такому нельзя привыкнуть.

Хулио — дикий зверь, Альмейда — как оказалось, неплохой дрессировщик. Он сдавливает ладонью горло, потому что это нравится Хулио, это успокаивает его, и член входит почти легко. Пальцы ласкают ключицы, соски, спускаются ниже и обхватывают ствол.

— Сначала ты, не трожь, — рычит Хулио, и Альмейда подчиняется, ведь он совсем на грани.

Ничего, что быстро, ночь длинная.

Хулио кричит так, что их слышит вся Марикьяра, но на это плевать. Альмейда помогает ему кончить, и в установившейся звенящей тишине хочется сказать наконец что-то нежное.

Однако Хулио успевает первым.

— Сраный песок, — шипит он. — Ненавижу тебя, альмиранте.

В ответ Альмейда смеется и снова целует его, и никаких слов между ними больше не нужно.

Отредактировано (2023-04-14 06:06:14)

Анон

Re: ОЭ-фест

9. Марсель/Алва
У Рокэ канонично не впечатливший его опыт, но он решается попробовать ещё раз, когда понимает, что Марсель кажется заинтересован. Влюбленный по уши Марсель чуток и куртуазен, дал тридцать три повода отказаться, аккуратно и бережно устраивает для Рокэ экскурс в мир гайифской любви и легких извращений.
Графично, затейливо, эмоционально, расслабленно. Рокэ нравится, любопытно, постепенно он увлекается. У Марселя крыша держится на одном гвозде, но он держит себя в руках. В финале свадьба в конце порнофильма, то есть признание в любви.

2329 слов

▼Скрытый текст⬍

*
Марсель готовится к отходу ко сну. Скидывает щегольские туфли – банты обиженно повисают, каблуки стоят вразнобой. Развязывает шейный платок, шелк мягко соскальзывает на ручку кресла. Медленно расстегивает камзол — сиреневый, с золотистой искрой, самый шикарный из всего гардероба виконта. Стягивает рубашку, стаскивает бриджи вместе с исподним и остаётся в одних чулках – едва заметно сиреневых, едва заметено золотистых, в цвет камзола. Ополаскивается из кувшина над тазом, струйки воды противно стекают на ноги. Марсель ставит ногу на кресло, начинает стаскивать один чулок и сам усмехается той бессмысленной пошлости, которой разит от этой картины.

В спальню врывается Алва: перчатки летят на столик, шейный платок синей лентой струится на ковёр, сапоги жмутся один к другому где-то у входа, чёрная рубашка разделяет участь платка. Штаны вместе с исподним оседают бесформенной грудой. Рокэ неслышно проходит босыми ногами по ковру, подходит к кровати, заползает под одеяло. И моментально отрубается.

Марсель стоит с чулком в руках.

*
Уже месяц они спят вместе. В этих словах нет ни слова неправды: они действительно спят в одной кровати, вместе. Вместе просыпаются, обмениваются утренними остротами или ленивыми наблюдениями, вместе начинают одеваться, вместе выходят к завтраку. Нередко вместе выезжают из дома – в конце концов, Марсель всё ещё офицер по особым поручениям регента Талига Рокэ Алвы.

День чаще всего проводят порознь, лишь изредка пересекаясь в ходе бесконечной рабочей круговерти: Алва отстраивает Олларию со всем пылом любящего правителя, хотя, как иногда шутит Марсель, легче было бы в очередной раз перенести столицу и создавать новый город почти с основания. Иногда выдаются совместные ужины, но такая роскошь редка. Алва отвечает за всех и вся, Савиньяки – за военный корпус, Придд за законы, а Марсель за Алву – то есть, как пишет ему однажды папенька, за всех и вся, только в сто раз тяжелее. Знал бы он, насколько тяжелее это становится ночью, а не днём!

Все вокруг уверены, что у них всё хорошо: в какой-то момент Рокэ просто велел переехать к нему в спальню и к нему в постель, и Марсель, не питая никаких иллюзий, согласился. С тех пор прошёл месяц, и Марсель каждую ночь хочет волком выть на луну от того, что на его груди спит человек, за право прикоснуться к которому он готов отдать жизнь – и к которому он не может прикоснуться так, как ему этого хочется. Иногда Марсель малодушно думает сбежать куда-нибудь к Эмилю Савиньяку, который восстанавливает провинции военными методами, но потом он понимает, что всё равно уже никогда не сможет уснуть не рядом с Рокэ.

*
Сегодня Алва особенно напоминает ураган, пытаясь сделать тысячу дел одновременно. Девятьсот девяносто девять ему удаются, а потом он роняет из рук бутылку вина, которую намеревается перелить в кувшин. Рокэ смотрит на разлетевшиеся брызги – стекольные и винные – и говорит: «Собирайся. Завтра мы уезжаем в Кэнналоа». Марсель молча уходит укладывать то, что кажется ему необходимым, а когда он приходит в спальню, Рокэ уже спит, разметавшись на простынях. Марсель некоторое время стоит над ним, любуясь изгибами окончательно совершенного после Дыры тела, потом ложится спать и засыпает молниеносно, чего с ним уже давно не происходило.
Кэнналоа встречает их мягким летним ливнем, буйством красок, восклицаниями «Соберано!» и хохотом Рокэ: расслабленным, по-настоящему весёлым, спокойным. Пожалуй, Марсель никогда не слышал его – такого. И сейчас он может думать только об этом.

*
Первые три дня Рокэ носится как ураган. Он везде и нигде одновременно, его голос слышен в столовой дома и на морском берегу, в какой-то дальней лачуге и на городской площади. Марселя сносит той волной народной любви, которая омывает, захватывает, несёт Алву: он понимает, что теперь живущее в его груди чувство приобрело окончательную завершенность, вобрав в себя и эту любовь тоже, срастворившись с ней, влив в её поток своё бесконечное и ненужное поклонение.

Ещё несколько дней Рокэ проводит чуть спокойнее, успевая домой к ужину. Потом всё так же проходит в их спальню и засыпает моментально, совершенно вымотанный. Марсель, у которого сейчас почти нет никаких дел, кроме жадного любопытства к чужой жизни, не спит по полночи, стараясь не ворочаться, чтобы не мешать Рокэ.

А утром всё повторяется по новой.

Наконец однажды днём Алва заваливается домой, просит подать обед и сообщает Марселю, что завтра они уезжают «туда, что в Старой Придде назвали бы охотничьим домиком, в Надоре избушкой лесника, а тут просто небольшой виллой на побережье». Марсель кивает, спрашивает, какого рода планируется поездка, чтобы понимать, какие именно вещи следует взять с собой. Рокэ хохочет и говорит, что взять нужно только себя самого: в конце концов, они заслужили неделю отдыха только для них двоих. Марсель под столом впивается ногтями в собственное бедро, чтобы только перестать представлять те несбыточные картины, которые тут же начинают всплывать у него в мыслях.

*
Вилла на побережье оказывается скорее просто домишком: небольшой, двухэтажный, с огромной спальней на втором этаже и просторной гостиной на первом. Рядом дом прислуги: семейная пара, кухарка и садовник. Вилла утопает в цветах, плодовые деревья стучат ветками в окна комнат, дорожка убегает к морю: оно мягкое, теплое и ласковое, кажется, что в нём можно смыть всю грусть и все тревоги.

Алва тащит Марселя к морю вечером, прихватив с собой пару бутылок вина, гитару и несколько гроздей винограда. На берегу они сначала пьют, потом Алва поёт что-то местное и нежное, а потом он укладывает Марселя головой себе на колени и по одной ягодке кормит его виноградом. Марсель думает, что не выдержит ещё хоть немного этой сладкой пытки – и молится всем известным ему сущностям, чтобы она не заканчивалась никогда. Однако заканчивается виноград, Алва облизывает почти чистые пальцы, потом наклоняется и целует Марселя в губы: легко, ненавязчиво и с явным намёком на продолжение. От неожиданности Марсель так неверяще ахает, что Алва отрывается от него, запрокидывает голову и смеётся. Над ними сияют огромные южные звёзды – кажется, протяни руку и достанешь – но Марселю не нужны звёзды, ему нужен только Алва. Тот пробегает пальцами по пуговицам рубашки Марселя, а потом шутливо сталкивает его со своих колен, поднимается, протягивает руку. Марсель размышляет, не уронить ли его рывком на себя обратно, но снова отдаёт всю возможную инициативу. Алва ведёт его к морю, по дороге сбрасывая одежду ровно так же, как делал в их спальне. В море они оба заходят полностью обнажёнными.

*
Волны нежно омывают ту странную фигуру, которая сейчас досталась их ласке: Марсель стоит на мелководье на одном колене, а на второй ноге у него сидит Рокэ – восхитительно голый, восхитительно возбуждённый, восхитительно желающий и желанный. Они целуются, целуются, целуются – и Марсель снова думает, что этой пытке не будет конца и снова желает, чтобы она никогда не заканчивалась.

Рокэ кладёт его руку себе на член, и Марсель сжимает пальцы, думая, что никогда и ничто, включая собственное естество, не ложилось ему в руку настолько гармонично, так, будто было создано одно для другого. Марсель двигает пальцами: сначала медленно и нежно, потом всё убыстряет темп, у него перед глазами сливаются в одну восхитительную мешанину блеск звёзд, сияющий синий взгляд, блики ночного моря. Рокэ ерзает на него, Марсель двигает рукой ещё и ещё быстрее, и, наконец, Рокэ тепло изливается в его пальцы, уткнувшись ему в плечо и крупно вздрагивая при каждом движении. Марсель покрывает нежными лихорадочными поцелуями всё, до чего может дотянуться, потом пытается взять собственный давно колом стоящий член и встречается с пальцами Рокэ. Они в две руки быстро доводят Марселя до разрядки, а потом, будто ничего только что не было, Алва откидывается на спину и лежит на волнах долго-долго, просто глядя в ночное небо. Марсель, сидя в тёплом море по грудь, смотрит на него в таком смятении чувств, что сам не может в них разобраться.

*
В дом они идут прямо так, без одежды, ворохом неся её в руках, оставляя за собой мокрые морские следы. В дверях их встречает Марселина, кухарка – и в ответ на её ойканье Рокэ хохочет, смущённо прикрываясь рубашкой и сапогами сразу. Марсель возвышается сзади молча и непоколебимо, ему самому тошно от собственного застывшего состояния, но и поделать с ним он ничего не может.

Рокэ за руку тащит его наверх. В спальне сваливает одежду прямо на пол и прижимает Марселя к стене. Тот стоит, выдвинув последней преградой собственные туфли, и совершенно не понимает, что происходит.

— Мне казалось, — говорит Рокэ с долей обиды, — что тебе этого хочется.

— Мне казалось, — в тон ему отвечает Марсель, — что этого не хочется тебе.

Алва отступает на пару шагов. Отходит к столику, открывает бутылку – здесь вино распихано по всему дому, встречается в самых неожиданных местах. Не отвлекаясь ни на какие кувшины, делает несколько жадных глотков прямо из горла. Капли тёмной вязкой жидкости стекают вниз – по шее, по груди, туда, в поросль чёрных волос, откуда вздымается член, со всей очевидностью очень и очень возбуждённый. Марселю хочется упасть на колени и слизать не только эти капли, но высосать, до последнего всплеска высосать всего Рокэ, присвоить его себе и только себе – но он не уверен, что верно понимает всё происходящее. Если быть точнее, то ни ызарга он не понимает.

Рокэ со стуком ставит бутылку на столик. Поворачивается к окну и несколько долгих минут смотрит в черноту южной ночи за окном.

— Первый раз, — говорит он, будто обращаясь к этому чернильной темноте, — был неудачный и откровенно болезненный. Мне не понравилось, поэтому первый так и остался последним.

Марсель, костеря себя последними словами, наконец выпускает свою одежду из рук, и туфли глухо стучат каблуками об пол. Рокэ вздрагивает и оборачивается. Марсель уже стоит перед ним, глядя на него с такой тоской и нежностью, что, кажется, сердце сейчас выскочит из груди.

— Не могу сказать, — говорит Марсель, из последних сил стараясь звучать бодро и даже бравурно, — что я обладаю таким уж богатым опытом. Но, в конце концов, ты всегда можешь зайти ко мне с тыла.

Рокэ усмехается. Это так далеко от того беззаботного смеха, которым были наполнены предыдущие дни, что Марсель думает, что в очередной раз окончательно всё испортил – хотя с Рокэ никогда ничего не бывает окончательно.

— Пойдём, — говорит Рокэ, снова берёт Марселя за руку и ведет его к кровати, по пути ловко подхватив из какого-то шкафчика пузырек с маслом.

*
Они уже полчаса лениво и расслабленно просто валяются в кровати, изредка целуясь. В окно ярко светит луна, так что свечи не нужны – да и сияющие глаза Алвы, кажется, светят ярче любых свечей.

У Марселя стоит до боли, но он каким-то шестым чувством понимает: Алва, несмотря на всю его внешнюю браваду, ещё не готов. Глупо думать о взрослом, умном военном, правителе страны в понятиях мелкого унара, но Марсель продолжает чувствовать именно так. Он снова и снова целует Рокэ, иногда позволяя себе спуститься влажной дорожкой поцелуев к груди, облизать соски, немного прикусить их, провести языком по поджарому подрагивающему животу – и снова возвращается к губам.

В какой-то момент Рокэ укладывает его на себя в позе, не допускающей других прочтений, а потом широко разводит ноги. Марселя внезапно колотит крупной дрожью, и Рокэ успокаивающе гладит его по спине, а потом они вдруг оба, одновременно, хохочут – от странности ситуации, от пронизывающих воздух вокруг нежности и возбуждения, от поразительного, ни с чем несравнимого чувства единения.

Смех словно разрушает последние преграды и удаляет все сомнения. Марсель тянется к прикроватному столику, на который они поставили флакон с маслом, берёт склянку и зубами вытягивает крышку, смешно отплёвываясь от попавшего на губы масла. Рокэ тянет его к себе и целует, прикусывая зубами губу – Марселя прошивает ещё большим возбуждением, хотя только что казалось, что больше некуда. Рокэ смеется – тихо, нежно, смехом только для них двоих. Марсель мажет его губами по виску, потом отстраняется, выливает себе на пальцы часть масла из флакона и сначала смазывает сам вход Рокэ снаружи – ласкающими, мягкими движениями. Рокэ заметно поджимается, и Марсель тут же останавливается, смотрит на него вопросительно. Алва улыбается, обозначает движение бёдрами навстречу. Марсель задевает свой член, шипит от стояка до самой настоящей боли, а потом снова начинает мягко кружить пальцами вокруг ануса Рокэ.

Вскоре он вводит один палец – неглубоко, на фалангу. И тут же останавливается, давая Рокэ привыкнуть.

— Таким темпами, — шепчет Алва, сияя на него глазами и разметавшись гривой по подушке, в лунном свете его кожа кажется серебряной, — ты до утра даже не войдёшь на всю длину, не говоря уже о том, чтобы довести дело до конца.

Марсель утыкается ему в плечо и смеётся. Потом поднимает голову и возвращается к своему занятию: вводит палец дальше, вскоре добавляет второй, и вот уже разводит их внутри тела Рокэ на манер ножниц, а тот хватается за его руки, прося то ли о продолжении, то ли о передышке.

У Марселя было много близости с женщинами. В его постели бывали мужчины. Но то, что происходит с ним сейчас, когда под его руками мечется так долго и так страстно желанный Рокэ, происходит с ним впервые. Он остро чувствует каждый миллиметр кожи под ним и мягкость стенок внутри. Ощущает собственный стояк до звёзд перед глазами. Слышит не только стрекот цикад, но и шум моря. Чувствует аромат садовых роз и морисские благовония. Смотрит и видит каждую родинку на теле Рокэ, ощущает его дыхание, слышит сердце.

Марсель растягивает Алву четырьмя пальцами, и тот откровенно насаживается, прося о большем, но Марселю всё время кажется, что ещё не всё готово, что надо лучше, больше, нежнее.

— Мар-сель, — выдыхает Рокэ в два приема, и больше Марсель сдерживаться не может.

Он приставляет свой член, сочащийся предэякулятом и щедро смазанный маслом, к розовому, зовущему входу. Медленно раздвигает головкой стенки, продвигается, неотрывно глядя на Рокэ, на его закушенную губу, запрокинутую голову, беззащитно подставленную шею.

— Мар-сель, — снова выдыхает Рокэ, и больше сдерживаться Марсель не может.

Он входит до самого конца, на последнем усилии поли выдерживает пару секунд, чтобы Рокэ привык – и срывается в бешеный, дикий, первобытный галоп, такой естественный под этими южными звездами, в этом треске цикад и шуме моря.

Рокэ мечется под ним и выстанывает его имя. Марсель вбивается в него, повторяя речитативом «рокэрокэрокэрокэ», а потом, вдруг, под самый финал, перед самыми крупными звёздами ослепительно синего цвета, вспыхивающими перед глазами, вскрикивает: «Росио!» и изливается, заполняя его изнутри всем собой теперь точно без остатка. Алва кончает одновременно с ним, и они лежат, не размыкая объятий во всех смыслах слова, и Марсель снова утыкается Росио в плечо и, кажется, плачет, а тот снова и снова гладит его по спине и тихо, едва слышно поёт на ухо какую-то нежную кэнналийскую колыбельную.

— Я люблю тебя, — шепчет Марсель в это самое надежное на свете плечо, не ожидая ответа, да и что тут можно ответить.

— Я люблю тебя, — откликается Росио, и в его голосе слышны удивление, обречённость, нежность, страсть и готовность снова и снова воевать с судьбой за эту обретённую любовь.

Отредактировано (2023-04-14 21:53:31)

Анон

Re: ОЭ-фест

23. Первый анал у пары, нижний не может расслабиться. Верхний легонько его придушивает до потери сознания, чтобы войти. Инициатива может быть и от нижнего. Кинк на доверие.
Приддоньяк, вальдмеер или ойгеножермон. Раскладка на усмотрение автора.

▼Жермон/Ойген⬍

- Расслабься? Я буду очень осторожен, - Жермон наклонился и поцеловал Ойгена, который привычно оскалил зубы в своеобразной улыбке.
- Герман, я тебе полностью доверяю, но мне кажется, что мое тело не приспособлено для такой любви. Я буду рад доставить тебе удовольствие другим способом, - Ойген протянул руку к паху Жермона, и тот отстранился, вынимая смазанный маслом палец.
- Я хотел бы попробовать один фокус, а потом, если не получится или не понравится, обещаю не возвращаться к этой теме. Можно? - Жермон с нежностью смотрел на Ойгена, такого серьезного, в своей постели.
Его длинные ноги и руки были напряжены от смущения - генерал Райнштайнер не привык к неподчинению, особенно собственного тела. Жермон смотрел на любовника с нежностью - видеть его, обнаженного, возбужденного, лежащего с бесстыдно раскинутыми ногами было невыносимо. Пусть его тело зажималось и не давало им слиться, Ойген был прекрасен - льдисто-серые глаза, опушенные густыми пшеничными ресницами, резкие черты лица, похожие на утесы Бергмарк, светлая, кажущаяся прозрачной в сумраке кожа, сильное тело военного, не оставляющего фехтование. Его руки - заботливые, поддерживающие, равно уверенно держащие шпагу и грифель. Жермон был единственным, кто видел рисунки Ойгена, и поразился красоте, которую тот замечал даже среди тяжелых военных будней. Ойгена ценили подчиненные за уверенность, справедливость и безошибочность суждений, начальство - за умение достигать поставленные цели с минимальными потерями, друзья - за то, что на него можно было положиться и в мелочи, и в жизненно-важном. Жермон соглашался со всеми этими утверждениями - но любил Ойгена не за это. Он любил стремящегося к совершенству юношу, который видел это совершенство в окружающей их страшной и опасной действительности, и оберегал жизнь и красоту со всей страстью, дарованной ему Создателем.
- Сколько будет нужно, - Ойген кивнул, - Что мне делать?
Жермон лег рядом на бок, и притянул к себе Ойгена, спиной к своей груди, подложив руку ему под шею. Сначала он гладил и целовал шею и плечи, целовал затылок, отфыркиваясь от волос, попадающих в рот и нос. А потом, продолжая целовать и гладить, сжал шею Ойгена в сгибе локтя. Медленно усиливая нажим, Жермон шептал нежности и признавался в любви, обняв за талию второй рукой. Ойген не пытался помешать - наоборот, переплел пальцы рук с пальцами Жермона на своей талии, полностью отдавая власть. Его лицо покраснело - напряженные мышцы пережали сосуды, снабжавшие мозг кровью. Еще несколько секунд - и его руки упали. Жермон ослабил зажим, но не освободил шею совсем. Свободной рукой он набрал еще масла, и растягивал пальцами бессознательное тело. Следовало поспешить, чтобы не причинить вреда. Два пальца, три - и, быстро смазав себя, Жермон освободил шею и толкнулся внутрь. Вернулся к поцелуям и поглаживаниям, снова шепча Ойгену, как он ценит его доверие. Тот зашевелился, открыл глаза - и ахнул, почувствовав Жермона внутри.
- Неприятно? Мне выйти? - Жермон подался назад, и был остановлен рукой, легшей на его ягодицы и притянувшей к себе. Жермон чуть отодвинулся, меняя угол, и был вознагражден удивленным вздохом.
- Я рад, что ты оказался прав, - Ойген продолжал держать его, медленно насаживаясь и отодвигаясь, пока в какой-то момент не замер, - Научишь меня?
- Обязательно, - рассмеялся Жермон, - а пока скажи мне, как тебе нравится больше - быстрее? Медленнее? Глубже?
Разумеется, для обстоятельного анализа потребовалось проверить все варианты. Когда Ойген наконец позволил им заснуть, до подъема оставалось часа два, не больше. Прижимая к себе любовника и засыпая, Жермон подумал, что счастье стоит сна, а еще - что генералам тоже положен отпуск.

Анон

Re: ОЭ-фест

2. Алвали, ролевые игры в багряноземельского раба и нар-шада. Дома Алва носит морисские одежды, пользуется морисскими маслами и удаляет волосы с тела. Лионель дуреет от этого восточного колорита. Распределение ролей не принципиально.

1200 слов, Рокэ - нар-шад, Лионель - раб, ролевое сомнительное согласие, ролевое принуждение, вопиющая историческая недостоверность, недостилизация, факт ролевой игры неочевиден до конца

▼Скрытый текст⬍

Про нар-шада Рокэ-ар-Агхамара говорили так: вот муж, что имеет достоинств больше, чем зерен в гранате. Богатством нар-шад превосходил даже стяжателей-гоганов, что купались в золоте, а границы его великого царства простирались от моря до моря, и каждый шад был рад служить ему. В огромном дворце, построенном посреди пустыни из редчайшего и драгоценнейшего белого камня, били фонтаны, пели диковинные пестрые птицы, а в саду, среди высоких кипарисов и пальм, свободно гуляли хищные черные львы. Голосами, дрожащими от восторга, слуги шептались, что, будучи в добром расположении духа, нар-шад с небрежностью треплет львов по гриве, а те лижут его лицо, точно послушные котята.

Красота нар-шада не уступала его острому уму и прочим дарованиям: синие глаза сияли, точно огромные сапфиры, белизну кожи щадило жестокое к прочим солнце, а черные, как ночь, локоны спускались ниже пояса, как и подобает храброму воину. Ибо так сказано: победителю не должно стричь волос. Пальцы нар-шада украшали кольца с разноцветными камнями, на ногах и руках сверкали браслеты, и он умел сделать так, чтобы те не звенели, выдавая его приближение.

В гневе нар-шад был свиреп и неумолим, а в любви — неистов. Он владел гаремом из множества прекраснейших жен и нежнейших юношей, и каждому из них довелось изведать его пылкой страсти. Имелась лишь одна печаль, что омрачала дни нар-шада: сердце его было холодно. Он достиг расцвета мужественности, однако все еще не взял себе жены. Злые языки поговаривали, что нар-шад так и умрет, не оставив наследника, но, хвала Астрапу, эти языки было легко укоротить. Поговаривали также, что сильнее женской красоты его влечет мужская, но любимого наложника нар-шад также не назначил. Из всех людей нар-шаду был близок лишь великий визирь — сухой темноглазный старик, привезенный из Золотых Земель. Нар-шад отчего-то привязался к чужестранцу, хоть и редко слушал его мудрых советов. 

Однажды было так: один шад, желая услужить господину, подарил тому красивого раба. Широкий в плечах, светловолосый и темноглазый, он сам казался отпрыском шада. Однако на поцелованной солнцем шее был золотой с рубинами ошейник, а повязка на бедрах едва прикрывала срам.

Раб понравился нар-шаду. Приказав оставить их наедине, он спустился со своего царственного трона, подошел ближе и тронул раба за золотой поводок, прицепленный к ошейнику, этим заставляя поднять голову.

— Как тебя зовут? Скажи свое настоящее имя.

Раб помолчал, а затем встряхнул длинными светлыми волосами и бросил будто с неохотой:

— Отец назвал меня Лионелем.

— Вот как, — протянул нар-шад. Имя у раба было благородное и нездешнее: и в самом деле тот был наследником благородного дома, что попал в беду.

Тем слаще будет такого покорить.

— Будешь слушаться меня, Лионель? — вкрадчиво спросил нар-шад, и его тонкие, но сильные пальцы крепче дернули за поводок.

И ответил дерзкий раб:

— Ты можешь меня принудить, однако послушания не жди.

Нар-шаду понравился этот ответ, ибо он любил тех, кто духом дик и непокорен. К тому же он заметил, что черные глаза раба то и дело скользили по его груди, что виднелась в вырезе пестрого, богато расшитого халата.

— Скажи мне, раб, — нар-шад улыбнулся, и улыбка эта была сладка, точно патока, и ядовита, словно отрава, — овладел ли тобой прежний хозяин или же ты служил ему иначе?

Лицо раба помрачнело, будто грозовое небо.

— Ты первый из моих хозяев.

— Славно, — сказал нар-шад, любивший быть первым во всем. — Я возьму тебя сегодня ночью, и ты будешь так этим доволен, что станешь умолять о том, чтобы я брал тебя каждую ночь.

— Этому не бывать, — сказал гордый раб.

Нар-шад лишь рассмеялся. Он приказал приготовить им алую спальню: любить такого на красных простынях под кровавым балдахином будет особенно сладко.

Раб покорно позволил вести себя по коридорам дворца, однако нар-шад чувствовал на себе его гневный взгляд и радовался этому, предвкушая горячую ночь. Заперев дверь, он уронил раба на кровать и вдоволь полюбовался выражением ужаса на красивом лице. Наверняка тот решил, что нар-шад возьмет его грубо, желая лишь унизить и покорить. Однако так мог рассуждать лишь человек, вовсе нар-шада не знающий. Он недаром слыл искуснейшим из любовников и старался дарить наслаждение каждому, с кем делил ложе.

— Сними повязку и встань на четвереньки, — приказал он рабу, отцепив поводок, но оставив ошейник, что был рабу очень к лицу.

Раб подчинился. Со всем вниманием оглядев поджарые бедра и темнеющее нетронутое отверстие, нар-шад медленно снял с себя халат, затем кольца и браслеты. Он любил быть полностью обнаженным, предаваясь страсти.

— Что же мне сделать с тобой, — протянул нар-шад и легонько шлепнул по оставленной заднице. Раб задышал громче. — Как же мне с тобой поступить.

Опустившись на кровать, он легонько надавил на отверстие, не пытаясь проникнуть внутрь. Ему понравилось, как раб вздрогнул, но еще сильнее — то, что от этого прикосновения его мягкое естество начало стремительно набирать силу.

— Вот, значит, как ты любишь, — нар-шад усмехнулся. — Так и знал: ты из тех гордецов, что грезят о подобном. О том, чтобы их имели, не спрося позволения.

— Никогда, — сдавленно ответил раб. — Никогда я не грезил о подобном бесчестье!

— Я не разрешал тебе разговаривать, — нар-шад шлепнул свою игрушку сильнее. — Однако я люблю, когда подо мной стонут.

С этими словами он взял с резного столика флакончик с маслом. Стоило лишь его открыть, как по комнате поплыл сладкий аромат, обещающий наслаждение обоим. Как следует смазав два пальца, нар-шад неумолимо пропихнул их в раба. Тот застонал.

— Не бойся, я не причиню тебе больше боли, чем ты способен вынести, — пообещал нар-шад, известный тем, что всегда держит свое слово.

Он двигал пальцами, неумолимый, как ветер в пустыне, и с каждым движением раб стонал все громче и протяжнее, и естество его влажно сочилось на конце.

— Тебе же нравится, — улыбнулся нар-шад. — Очень нравится. Скажи, если хочешь еще. Если хочешь, чтобы я взял тебя, как полагается, чтобы позволил излиться.

Однако раб был упрям: он мотнул головой и попытался соскользнуть с пальцев. Нар-шад властно придержал его за плечо.

— Пока ты будешь таким узким, я буду держать тебя за главного наложника, — тихо пообещал он. — Буду выводить тебя на поводке, как черного льва, и все будут знать, что нар-шад выделяет тебя среди прочих. Знать и завидовать.

С губ раба сорвался сладострастный стон. Нар-шад догадался верно: тот был человеком не только гордым, но и тщеславным, ибо эти качества нередко следуют рука об руку.

— Хочешь этого? Хочешь принадлежать мне одному?

Нар-шад сделал пальцами несколько умелых движений, нарочно задевая самое чувствительное место, что есть внутри у мужчины, и раб наконец сдался.

— Возьми меня, — попросил он. — Возьми, умоляю тебя.

Пристроившись сзади, нар-шад добавил масла, однако в первый раз скользнул внутрь не без труда, так как его естество было велико. Во второй раз вышло ловчее и приятнее. Подготовленный, раб был счастлив принять его — он подставлялся с охотой, дрожа от нетерпения, сминая в изящных пальцах алое покрывало.

— Мне даже трогать тебя не придется, — прошептал довольный нар-шад. — Ты сам дойдешь до высшего удовольствия, по одному моему слову.

И так вышло: раб излился, стоило лишь нар-шаду приказать. Покорный и размякший, он дал нар-шаду достичь блаженства лишь немногим позже.

— Ты хороший раб, — шепнул нар-шад, уткнувшись в золотистое плечо. — Спасибо тебе, Ли.

Багряноземельное царство таяло, исчезало, тлело, будто старое кружево. Они были в спальне, в доме на площади Оленя, и та в самом деле была алой.

— Ты такой красивый сейчас, Росио, — прошептал Лионель, разнеженный после их пылкой любви. — Такой прекрасный.

Он скользнул пальцем по безволосой груди и поцеловал ключицу, откровенно вдыхая аромат кожи.

— Мне даже кажется, что я вижу это. Все то, о чем ты говорил. Этот твой дворец посреди пустыни, диковинных птиц, черных львов…

— Возможно, где-то так и есть, — ответил Рокэ, притянув любовника к себе.

Сейчас было так легко представить, что они с Лионелем есть везде.

Отредактировано (2023-04-15 18:49:09)

Анон

Re: ОЭ-фест

44. Алва/Валентин. Валентин не просто так получил своё звание. Sex for favors

мудак!Алва, мудак!Валя. Попрошу не засчитывать, т.к. подробного кинка тут нет и драббл очень короткий.

▼Скрытый текст⬍

Покои в Нохе были просторнее тюремной камеры, но убраны так же скромно. Подручные Левия уже унесли воду для умывания и принесли вино, а молодой Придд, чья дерзкая выходка задержала прибытие на добрых полтора часа, всё не уходил.

— Корнет Придд, — устало сказал Алва, — вы свободны. Советую не медлить с выездом в Торку, если, конечно, у вас нет важных дел к господину в белых штанах. И можете считать себя теньентом.

Алва перелил «кровь» в кувшин. Лиловая фигура у двери не шевельнулась.

— Или вы уже давно получили полосатую перевязь? По этим гальтарским тряпкам ничего нельзя понять.

Валентин Придд в мундире без знаков различия почтительно склонил голову.

— Отнюдь, господин Первый маршал. Мой эр не счел нужным приставить меня даже к званию корнета.
— Очень странно, — усмехнулся Алва. — Особенно с вашей красотой, герцог Придд. Старый мужеложец ударился в благочестие?
— Не могу упрекнуть покойного графа Рокслея в излишней благочестивости.
— В чем же тогда дело?
— Эр Генри считал, что мне еще нужно многому научиться.
— И вы учились?
— Разумеется.

Алва провел пальцами от переносицы к вискам. Спать сегодня он уже не ляжет. Очень хотелось пить, но хорошему вину требуется несколько минут, чтобы отдышаться.

— Идите ко мне, теньент Придд, — сказал Алва, расстегивая штаны. — Покажите, чему вы научились. Если мне понравится, выйдете отсюда капитаном.

* * *

— Полковник Придд! — возмутился Жермон Ариго, едва придя в себя. — Вы почему еще здесь? Я же отослал вас к фок Варзов!
— Прошу прощения, мой генерал, но ваш пакет отправлен с военным курьером. Как вы себя чувствуете? Желаете воды или вина?
— Воды. Идите уже и пришлите ко мне Сержа.
— Это ни к чему, — ответил Придд, помогая раненому генералу сесть и поднося стакан. Рука Жермона дрогнула, и он бы пролил воду на одеяло, но Придд придержал стакан и помог напиться. — Позвольте мне остаться при вашей особе. Я способен исполнить все ваши пожелания.

Отредактировано (2023-04-15 22:34:55)