Девушка по имени Эвелина стоит где-то в лесу перед закрытой дверью, неприятная тетка предлагает ей молиться и ждать, пока вызовут, но вместо молитвы Эвелина начинает в пол голоса материть какого-то Женьку из отдела новостей.
Со всеми обычно строгий и подчеркнуто, выспренне вежливый, мастер держать дистанцию, он расплылся перед ней подтаявшим мороженым, стоило лишь стать его любовницей.
Посмотрим, как он перед ней расплывается.
— Ну ты чего, кошечка, я же под тебя уже бюджет выбил… Давай, туда и обратно, за недельку управишься! — ласково мурлыкал месяц назад он ей в пупок, еще тяжело дыша после “упражнений”, — Тебя на вертолете довезут, слышишь? Ты на вертолете когда-нибудь летала?
Лететь хз куда на вертолете Эвелине категорически не хочется, тем более, что лететь предполагается с целью узнать, откуда в явно деструктивной секте, образовавшейся в сибирских гребенях, появились реальные исцеления безнадежно больных.
— Элечка, милая, всего на три дня. Я не прошу тебя внедряться, только посмотреть. Профессиональным, так сказать, взглядом. Ну, хочешь — на колени встану, — и новостник действительно бухнулся на пол и принялся лобызать пальцы на ноге девушки.
— Перестань, щекотно! Федотов, я себя не контролирую! По зубам получишь, по дорогущей своей металлокерамике! Слышишь? Ай-ай-ай, хватит! Ладно-ладно, согласна я, только перестань!
Растроганная вставанием на колени, Эвелина соглашается.
— В общем, на данный момент “Царствие Небесное” и его лидер — его называют “мессией” — насчитывает не менее сотни последователей, живущих постоянно в тайге и около тысячи паломников ежемесячно. Почти все они — женского пола. Все они возвращаются... беременными.
— Ты серьезно, мать твою? Федотов, ты всерьез решил заманить меня в секс-культ? — возмущению Эвелины не было предела, — Ты правда думал, что я на это пойду?
— А как же Пражская Ложа? Там тебя ничего не смущало!
— Да! Потому что, во-первых, там был горячий душ и полиция, а во-вторых, потому что это была Прага, а не гребанная... Как ее там?
— Ванавара, — послушно подсказал Женя.
Итак, Эвелина - журналистка, и занимается скандальными расследованиями.
Приехав в секту, пытается изобразить заинтересованную в исцелении, но вместо того, чтобы продумать историю заранее, сразу вываливает неприятной подозрительно бабе свою реальную трагедию, о которой не знает почти никто.
— Я ребенка потеряла, — выдала она сходу то, чего в Москве о ней никто не знал.
— Ох, милая, да как же...
— Да как... Как у всех. Недосмотрели-недолечили... Теперь — вот, пустоцвет. Для кого и для чего живу — непонятно.
Тут Эвелина лукавила, чтобы своей ролью “страждущей” заслужить доверие местных. Жила она теперь, конечно, для себя. А раньше все было по-другому. Был и безвольный, одобренный родителями муж, были и сами родители — вечно недовольная, сгорбленная, будто несущая крест мать и всегда молчаливый, вихрастый отец. И был ребенок. Совсем недолго, он пробыл в ее дрожащих руках минут пять, но он все же был.
Описание неприятных немытых сектантов перемежается с воспоминаниями о родной семье, тоже двинутой на религии.
Тем временем, у обиталища местного мессии начинается движуха - неуверенной походкой выходит мужик и начинает орать, что он был слепым и прозрел, а Эвелина из разговоров в толпе узнает, что женщины сюда идут не только за исцелением или из благочестия, но и для того, чтобы стать матерью Спасителя, и Эвелина встала не в ту очередь. Узнав, что она бесплодна, ее хотят отогнать, но тут появляется хозяин секты, его выкатывают на инвалидном кресле мальчик и неприятная (приятных у них там вообще нет) толстая старуха.
Вид отшельника поразил ее в самое сердце. Даже сидя в какой-то странной версии “позы йога”, он, тем не менее, возвышался над головами своих охранниц, будто деревянный идол. Его неравномерно-черная, будто обугленная кожа и надетое на него выцветшее тряпье лишь усиливало сходство. Худое лицо, обрамленное длинными седыми волосами и висячей бородой неуловимо напоминало бесконечно одинаковые лики святых с православных икон. Глаза при этом у “мессии“ были маленькие и совершенно невыразительные, что немало удивило Эвелину. Обычно зрачки у лидеров секты “сияют небесным пламенем и смотрят прямо в душу”, или, как это называла сама журналистка — “взгляд клинического психопата с манией величия”. Здесь же расслабленно-полузакрытые глазки пялились куда-то внутрь черепа, так что зрачки было едва видно.
“Да он же слепой!” — осенило ее, — “Или прикидывается. Подражатели Ванги все никак не выйдут из моды.”
Мессия, поводив по толпе невидящими глазами, дергает пацана, и тот, показывая на нее, провозглашает, что она благословлена носить во чреве дитя. После этого мессия укатывается, а несколько обалдевшая Эвелина идет за ним. Она не ожидала попасть на прием в таком качестве, но не теряется и не забывает включить спрятанную видеокамеру.
Вернувшись в дом, мессия бесцеремонно лезет ощупывать Эвелину, не стесняясь ни бабки, ни ребенка.
Мда, при детях Эвелина сексом еще не занималась. Потом подумала — к черту, наверняка пацан такое по пять раз на дню наблюдает. Должно быть, потенция у мужика на зависть многим. Женька-то больше двух раз за ночь не выдерживает, а этот...
Рука грубо втащила девушку на матрас, лицом вверх, после чего зарылась в полусгнившее, беспорядочное тряпье, служившее “пророку” одеждой.
Из-под ткани показался черный бугристый член, похожий на корягу. Эвелина в последний момент уперлась ногой в торс “мессии”, застыв в нерешительности.
— Не сомневайся, сестра. Наш Отец не несет на себе скверны и пороков плоти человеческой, он чист как слеза раскаяния! — заверил пацаненок.
Ну, вы поняли. Отвратительного вида вонючий мужик в полусгнившем тряпье вынимает член, похожий на корягу, а наша героиня думает, какая у него потенция, и сравнивает с любовником не в пользу любовника. Женщины, они такие, автор знает.
Далее следует сцена секса с этой страхоебиной, в которой Эвелина вполне буднично прикидывает, как будет писать статью, а заодно вспоминает прошлое.
Пережив рак яичников и эндометрия, который навсегда оставил Эвелину бесплодной, она стала проще относиться к сексу и, в особенности, к собственному влагалищу. Удивительно, сколько всего можно добиться, если грамотно распоряжаться своим телом и милым личиком. Так Эвелина сдала экзамен, попала в престижную московскую телекомпанию, тем же способом внедрялась в многочисленные “кружки по интересам”, как она в шутку называла все эти тайные общества, секты и курсы личностного роста. К своей вагине она относилась ничуть не более щепетильно, чем того бы заслуживал аппендикс. Или свищ. Без яичников, без шанса забеременеть, без своей основной функции — просто слепая скользкая кишка, которой так легко кружить мужчинам голову.
Ну и чего, собственно, добилась Эвелина? Сомнительной популярности, придурковатого Женьки, ебли с бомжом на вонючих тряпках?
Особенно прекрасно после этого признания смотрится первая сцена, где Женька ее в пять минут уговорил поехать туда, куда никто другой не согласился бы. Причем уговорил не за огромные деньги и не за повышение по службе, а просто, на дурачка, театрально бухнувшись на колени.
Что-то мне подсказывает, что девушка, которая действительно строит карьеру через постель, выжала бы Женьку как лимон, и заставила бы его самого чапать пешком в тайгу безо всякого вертолета.
Мессия кончил, Эвелине торжественно объявили, что теперь она носит во чреве дитя, и вежливо выперли из помещения.
— Это полная лажа, Жень, я не знаю, на чем его подловить! Все по-чесноку, денег не требует, исцеленные не в претензии. Я пробила того “слепца” — действительно, депутат заксобрания Пермского Края. И реально был слепой, прикинь! Законы всякие продвигал о помощи инвалидам и прочее... А теперь вот, инвалидность снял, права на машину делает. Не подкопаешься!
Мутный бомж непонятно на каких основаниях держит при себе чужого ребенка, трахается при нем, но подловить его, конечно, не на чем. Но Эвелине, в любом случае, не до этого, всю обратную дорогу ее рвало, и нормально работать по возвращению она не может.
Врачиха с настойчивостью идиотки битый час втолковывала ей, что результаты ХГЧ врать не могут. В ответ на отчаянное Эвелинино “Да мне весь нижний этаж выскребли до основания!”, терапевт лишь отмахивалась , мол, плохо провели диагностику, врачебная ошибка...
— Бред какой-то!
Живот в очередной раз скрутило спазмом. На секунду ей показалось, что там, внутри, в брюшной полости и правда ворочается чья-то нежеланная, еще не сформировавшаяся жизнь.
Промучившись два месяца с постоянной рвотой, она вдруг понимает, что что-то поменялось в ее организме, и теперь она безумно хочет есть. Но от третьего за день завтрака ее отвлекает Женькин звонок. Оказывается, прозревший депутат
— Два дня назад поступил на госпитализацию в институт глазных болезней Гельмгольца с подозрением на ретинобластому! Притом обоих глаз!
— С чем?
— Рак сетчатки! Понимаешь, что это значит?
Это значит, что Женьке надо под видом врача пробираться в больницу к депутату. Собираясь, она замечает, что растолстела и перестала помещаться в одежду.
Закрыв дверь шкафа, в ее зеркальной поверхности она увидела свое отражение и внутренне содрогнулась. На желтоватой, с жирным блеском коже лица нагло угнездились несколько довольно крупных прыщей. На носу чернело скопление угрей. Волосы тоже казались какими-то замызганными и сальными, хотя голову Эвелина мыла этим утром.
— Ну, зато хоть сиськи выросли! — улыбнулась она самой себе в зеркале, скрипнув зубами. К ее ужасу, тут же от верхней левой шестерки что-то откололось и противно захрустело.
Два месяца рвоты, поехавший обмен веществ, ничего не понимающие врачи, о чем в такой ситуации можно думать?
Конечно же, о сиськах! О чем же еще?
Эвелине удается пробраться в больницу, и из первых рук получить подтверждение, что депутат действительно родился слепым, в мессию не верил, поехал, чтобы не расстраивать нужных людей, которые дали рекомендацию.
Пустили меня к этому старцу — а от него духан такой — как от покойника. Ладаном пахнет и... будто мясом несвежим...
На Эвелину накатило легкое дежавю пополам с дурнотой.
— Cунул мне этот целитель два пальца под веки и давай шерудить. И жарко так стало... И будто глазницы заполняются чем-то... А потом я... прозрел.
Но прозрение продлилось не долго, и теперь он в больнице с неясными перспективами.
Эвелина бежит из палаты, получает от доверчивой медсестры анамнез в письменном виде, но натыкается на врача, который ее быстро раскалывает.
— Я работаю в прессе. Веду журналистское расследование. Ваш пациент, похоже, стал жертвой недобросовестной и вредоносной нетрадиционной медицины, и я хочу предостеречь...
— Вот как! — “Айболит” усмехнулся в седые усы, — Боретесь с мракобесием? Похвально! Может быть, я смогу чем-то помочь, раз вы и так уже все разнюхали...
— Ну... Честно говоря, вот это, — Эвелина кивнула на папку с анамнезом, — для меня — филькина грамота. Да, мои знакомые без труда расшифруют все, что я сфотографировала, но...
— Без труда? Ой, сомневаюсь! Уж если я — хирург-офтальмолог с почти сорокалетним стажем вынужден развести руками…
— А вкратце... Что с Чеховым? Ему ввели какой-то препарат? Как он вообще смог видеть?
— О, милая моя, это загадка похлеще бинома Ньютона! Понимаете ли, мы, по сути, даже не можем сообщить пациенту диагноз, — “Айболит” замялся, точно собирался выдать что-то глупое, — Дело в том, что звучит это как натуральная фантасмагория! Вадим Сергеевич Чехов родился вовсе без сетчатки, а к нам приехал... Нет, это просто невероятно! Он приехал к нам с полной симптоматикой рака сетчатки!
В этом диалоге прекрасно все. И то, что врачу наплевать, что посторонняя баба вперлась к слепому пациенту в палату, спиздила документ с информацией явно не для разглашения, и собирается его обнародовать. И то, как профессиональный журналист употребляет словосочетание "филькина грамота". И "загадка похлеще бинома Ньютона". Ну, и общая всратость. Часто вы видели людей, называющих полузнакомых женщин "милая моя"?
Профессор покрывает Эвелину, отвлекает медсестру и журналистка радостно убегает.
Но ее собственные проблемы остаются.
Развелась с мужем Эвелина через мирового судью, лишь бы избежать любой ценой встречи с родней. Едва переехав в Москву сменила имя, избавилась от старого номера телефона и окончательно оборвала контакт с теми, кого когда-то считала семьей.
Но, похоже, сколько ни бегай — от прошлого не убежишь. Pастяжки расползлись трещинами по бедрам, груди и животу. Кожа нездорово пожелтела, в голове будто плескалась густая мутная жижа.
“Но я ведь не могу быть беременна!” — кричал рассудок, но вяло, угасающе. Может ли быть такое, что чертов “мессия” все-таки не только “исцелил”, но и оплодотворил ее? Неужели в очередной раз судьба расколотила, измельчила, изничтожила все, во что она верила, и теперь вновь придется выстраивать картину мира? Нет, наверняка, это какое-нибудь заболевание. Опухоль! Да, это опухоль. Нужно ехать в больницу...
Хоть одна здравая мысль.
Однако, вместо больницы она, почему-то оказывается в магазине и приценивается к асбесту. Не спрашивайте.
— Девушка, вам помочь? — прыщавый паренек в синем фирменном комбинезоне тронул ее за плечо. К досаде Эвелины, во взгляде продавца-консультанта не было вожделения, к которому она так привыкла. Их заменили беспокойство и... брезгливость!
— Cпасибо, я справлюсь... Хотя, подождите! — Эвелина, наконец оторвалась от распотрошенного мешка, полного каких-то белесых волокон, похожих на слежавшуюся пыль, — Этот асбест, он опасен?
— Ну, — замялся юноша, — По идее нет, это же хризотиловый. В Европе его избегают, но последние исследования доказали, что канцерогеном он не...
— Спасибо! — бросила Эвелина, уже направляясь к выходу.
Ну, и конечно, несмотря на сияющий пиздец, Эвелина переживает о том, что продавец ее не хочет.
Вернувшись домой, она продолжает жрать как не в себя, понимает, что не может наесться, выливает на сковороду бутыль подсолнечного масла, пережаривает его, и начинает пить.
Не спрашивайте зачем, затем, чтобы читателю было мерзее.
За этим занятием ее застает приехавший Женька. Теперь ему нужно, чтобы она изобразила следователя, еще раз вперлась в больницу, на этот раз в хоспис, и допросила умирающую от рака пациентку. Эвелина безропотно едет, пролистывая в такси папку с материалами дела.
Вся она была набита протоколами о нападениях, притом с каннибалистскими нотками. Беременные женщины бросались на окружающих, впивались им зубами в лица, шеи и особенно в грудь. Таких случаев накопилось не меньше восьми только по Москве, один — со смертельным исходом.
— И зачем мне это? — недоуменно шептала Эвелина, рассматривая фотографии девушек. Прыщавые, редковолосые, с мутным взглядом и жирно-блестящей кожей, все они были какие-то одинаковые. Их общность была такой очевидной, что Эвелина не сразу узнала “крыску” — свою знакомую по таежному лагерю. Подпись гласила: “Аверкиева Наталья Владимировна”. Дурное предчувствие накатывало все сильнее по мере приближения к хоспису.
Пациентка - мать этой самой "крыски", та вернулась от мессии беременной и с несколько поехавшей крышей, но продолжала навещать мать, пока однажды не вцепилась ей в шею зубами.
— Знаете... Мне кажется... Наташенька пыталась выгрызть рак...
На этот раз Эвелину никто не пытается поймать, но у нее другие проблемы - попеременно тошнит и хочется есть, она наугад бежит на запах еды, отмахиваясь от врачей журналистской корочкой с криком "Следственный комитет!"
И это прокатывает.
Можете представить себе такую картину: явно нездоровая, то ли беременная на последнем сроке, то ли просто болезненно толстая тетка, беззубая, с перхотью и прыщами, с невменяемым видом бежит по больнице с воплями про следственный комитет, и никого это не удивляет.
Это точно хоспис, а не сумасшедший дом?
Влетев в помещение на всей скорости, она устремилась к первому попавшемуся столу и, не садясь, принялась есть. Голод был настолько сильным, что она не сразу обратила внимание на отсутствие столовых приборов, на то, что блюдо подано в металлической кювете, и на молчаливых посетителей, лежавших почему-то прямо на столах.
По губам стекал железистый сок, мясо жевалось туго. Сырое и безвкусное, оно было хрящеватым и будто бы подпорченным. Лишь разжав челюсти и дав своему обеду со шлепком приземлиться обратно в кювету, Эвелина поняла, что находится не в столовой, а в секционной.
В кювете лежало что-то надкусанное, краснo-бурое, покрытое желтоватыми прожилками. Слева под массой набрякшей плоти прятался кусочек кожи с торчащим сизым соском.
“Я только что ела раковую опухоль!” — спокойно заключила Эвелина. Теперь стало ясно, что спровоцировало нападения. Что бы ни оставил в ней и прочих подругах по несчастью “мессия”, теперь это требовало жрать. Бедные девушки не проявили склонность к каннибализму, нет. Они пытались накормить дитя, что вызревало в их утробах. Паззл сложился окончательно, и Эвелину вырвало прямо в кювету.
Поняв что к чему, Эвелина возвращается к сектантам.
Ванавара почти вымерла — окна в домах оставались темными, кусачий таежный ветер вдоволь бесновался по безлюдной округе. Смерть от холода в заброшенном сибирском поселке Эвелину не пугала — перед выходом из машины она успела взглянуть на себя в зеркало заднего вида. Веки поросли гнойной коркой, лицо покрылось рытвинами, будто от оспы, кожа, желтая как пергамент, казалась натянутой на череп неопытным таксидермистом. Со дня посещения хосписа она потеряла еще три зуба. Почти всем, чем раньше была Эвелина, теперь стал живот — круглый, как арбуз и такой же плотный, он натягивал и рвал кожу, перевешивал девушку, заставляя крениться к земле, не влезал ни в какую одежду, высасывал из организма все соки во имя бесконечного, непрекращающегося роста. Пожалуй, смерть в таких обстоятельствах уже не кажется печальным исходом. Осталось только одно незаконченное дело. Одно незавершенное журналистское расследование.
И правда, зачем жить, если мужики тебя не хотят?
Палаточный лагерь вымер, в ските только сам мессия с двумя помощниками - бабкой и ребенком. Ребенок радостно провозглашает, что Эвелина принесла во чреве небесное дитя, но Эвелина настроена решительно.
— Ты думал, говна кусок, сможешь всех обвести вокруг пальца? — слова давались Эвелине тяжело — язык еле ворочался, а мысли путались, — Не на ту напал! Я таких на завтрак жру!
— Не смеешь ты дерзить пророку! — пискнул пацаненок со своего лежбища, и бабка, казавшаяся до этого мертвой, вдруг воспрянула, по-лошадиному всхрапнула и угрожающе двинулась к Эвелине.
Спасибо Женьке — водил ее несколько раз на свидание в тир. “Макаров” разразился тремя оглушительными выстрелами. Старуха даже не покачнулась, несмотря на две зияющие дыры во лбу — третья пуля ушла в молоко.
Эвелина отстреливает руки, которыми пророк держится за помощников, и расправляется с теперь беспомощным отшельником.
— … вот это — четыреста миллилитров чистого хлорамбуцила — цитотоксического препарата. Кстати, запрещен к использованию в странах ЕС и США. Есть идеи, почему? Он оказался слишком токсичен — более сорока процентов пациентов не пережили терапии. Но успешно исцелились от рака. А ты готов?
Эвелина приподнялась с пола на короткую секунду и всадила шприц прямо в маленький незрячий глаз, выдавила все, что было внутри, после чего свалилась на пол, ударившись локтем.
Далее следует последняя сцена воспоминаний про беременность. Всратые родственники не дали ей сделать аборт по медпоказаниям, и из-за них Эвелина осталась бесплодной, а ребенок все равно умер после рождения.
В бочке с прогорклым маслом плавают и шевелятся отвратительные комки плоти - рожденные сектантками "дети". Дребезжит генератор.
Эвелина последним усилием простреливает его, поджигает смешавшийся с маслом бензин, и пускает пулю себе в лоб.
говорят, сгорать заживо также больно, как рожать. Повторять этот опыт она не хотела.
Тут и сказочке конец.
насидятся в своем телеграме, аниме насмотрятся и давай собачек расчленять, ебать гусей и устраивать колумбайн. Я такое читал и не раз, и каждый раз преподносится как жызненная крипота. Шендеров был бы идеальным автором душноспасительной литературы.