[книги][YC] Анон в поисках кита

Анон · 2023-11-06 15:10:01

Я начал выписывать цитаты, потом попытался их перевести, но понял, что так примерно всю книгу и придется переводить, потому что прекрасно там примерно все. Под катом то, что я не заломился перепечатать, и два кривых перевода.

Ой, анон, ты только что сделал одного анона очень счастливым, потому что я изучаю испанский и вдруг понял, что немножко понимаю цитаты под катом.
:heart:
Лайк, подписка и благодарность.

Анон · 2023-11-08 10:14:35

Анон пишет:

Спасибо за твой безблог, анончик, люблю твои обзоры

спасииибо, анон! :heart:

Анон пишет:

Ой, анон, ты только что сделал одного анона очень счастливым, потому что я изучаю испанский и вдруг понял, что немножко понимаю цитаты под катом.

оч рад за тебя, анончик! пасиб и удачи дальше с испанским!

Анон пишет:

А вот что ГГ редкий зануда я понял (а уж его общение с половыми органами редкий кринж) и уже тогда думал, что если б он был глухонемой, то был бы идеален

ой, пропустил твой коммент, анон.
вот да, если бы он молчал, цены бы не было мужику! про общение с членом сейчас вспомнил и снова всхохотнул. Барни Стинсону и не снилось)

Анон пишет:

Насчет фикбука тоже в точку, есть у него этот вайб ЛР: закрепощенная женщина высшего класса + earthy секси простолюдин=искра буря безумие Понятно, что у него это как бесконечная проработка истории его родителей, но результат все равно похож.

прикольно, не знал про его родителей. интересно кнешн у него детский опыт преломился в творчестве.
а что бы ты посоветовал из его рассказов, анончик?

Анон · 2023-11-08 10:16:25

Перечитал “Идиота” Достоевского (взял с родительских полок физический том, ушатанный мною в пиздючестве. Спросил у сиблинга, может, починить книгу. Сиблинг спросил, а что, кто-то кроме анона буде читать Достоевского в этом доме? Справедливо, подумал анон. Не, семья у меня читающая, но, кажется, любовью к ФМД пылал только я.)

Как уважающая себя снежинка тринадцати лет я конечно же упарывался книгами Достоевского. Там жеж надрыв, там жеж страдания. Самое то для страдающего подростка. Перечитывать спустя ~15 лет было занятно.

Во-первых, я был дурак и половину не понял или не отрефлексировал. Во-вторых, дурак я был черствый и многие вещи вызывали у меня в 13 лет “и че”. А сейчас уже волосы по всему телу шевелились и всех было жалко. С одной стороны, может, и ладно, потому что с нормальной эмпатией читать классическую русскую литературу ну такое (я ж и “Тихий Дон” осилил примерно тогда же, и почти всего ФМД, и “Яму” Куприна), с другой стороны, какой я был противный подросток, фу.

В этом прочтении у меня лицо скукожилось в куриную жопку от отвращения, когда я дошел до прошлого Настасьи Филипповны. Взял, значит, ее чувак к себе в 13 лет, подрастил до 16 с гувернанткой и книжками, а потом стал заезжать в гости на месяц-другой. А она, глупенькая, то плакала, то сидела мечтательная, ой, как же так потом из этой милой девочки получилась такая фурия, только ведь собрался выдать ее замуж за мелкого чиновника какого-нибудь, когда надоела. Сууууукааааааа, вспомнил и снова бомблю. В этом месте мне очень захотелось, чтобы Настасья Филипповна взяла огнемет, выжгла нахуй дом своего насильника (вместе с ним) и весь город, а потом перекинула Мышкина через седло и увезла на белом коне в Швейцарию - лечить нервы у доктора Шнайдера. И чтобы строго она отдельно, он отдельно, без вотэтого всего. А Рогожина сдать в университеты, пусть чем-нибудь полезным голову займет.

В-третьих, я как-то подзабыл, что “Идиот” это в том числе очень смешная книга. Ну так, немного больноублюдочно смешная, но я всю сцену у Иволгиных, где в одну гостиную набились по лучшим анимешным канонам совпадений почти все сука герои, а Ганя выступал как клоун-дегенерат, громко хихикал и вслух комментировал самые потешные моменты.

В-четвертых, я как-то много всего принимал буквально, как автор сказал. Ну или вернее не автор, потому что Достоевский уважает нюансы, а скорее слова героев о других или о самих себе. Вот в 13 лет я прочитал, что все называют Мышкина идиотом, и думал - ну правда дурачок какой-то. Или Аглая про себя говорит, что она вся такая нитакая, а я и верю. Но как бы все немного сложнее.

ФМД могуч. Взять что ли “Бесов” перечитать потом. Помню, что я упарывался по - кто бы сомневался - Кириллову.

Анон · 2023-11-10 03:01:40

Анон пишет:

прикольно, не знал про его родителей. интересно кнешн у него детский опыт преломился в творчестве.
а что бы ты посоветовал из его рассказов, анончик?

Вот ты спросил, а я уже не уверен, что хочу их советовать Ладно, мне он все равно нравится своей честной озабоченностьюым интересом к запретным тогда для приличных писателей темам. "Девственница и цыган" (зацени название), You touched me (не знаю, как перевели название), The horse dealer's daughter. Ну и самый странный "Принцесса", но это точно не для читателя с modern sensitivity.

Анон · 2023-11-10 06:30:59

Анон пишет:

...мне очень захотелось, чтобы Настасья Филипповна взяла огнемет, выжгла нахуй дом своего насильника (вместе с ним) и весь город, а потом перекинула Мышкина через седло и увезла на белом коне в Швейцарию - лечить нервы у доктора Шнайдера. И чтобы строго она отдельно, он отдельно, без вотэтого всего. А Рогожина сдать в университеты, пусть чем-нибудь полезным голову займет.

Анон, я тебе аплодирую!

Анон · 2023-11-14 17:59:23

Анон пишет:

Вот ты спросил, а я уже не уверен, что хочу их советовать Ладно, мне он все равно нравится своей честной озабоченностьюым интересом к запретным тогда для приличных писателей темам. "Девственница и цыган" (зацени название), You touched me (не знаю, как перевели название), The horse dealer's daughter. Ну и самый странный "Принцесса", но это точно не для читателя с modern sensitivity.

супер, спасибо большое, анончик. закину в тбр список

Анон пишет:

Анон, я тебе аплодирую!

:heart:

Анон · 2023-11-14 18:01:36

Prozac Nation, Elizabeth Wurtzel

Взял после видео Альбины.

О чем книга: как хуево было жить с депрессией до изобретения современных лекарств.

То, что прозак и другие мощные таблетки от депрессии появились в конце 80-х - это сильное потрясение от книги. Я читал и думал “почему все эти горе-врачи не посадят героиню на фарму, чтобы она немного выдохнула и перестала заниматься саморазрушением, какая блять разговорная терапия, если она буквально пьет сутками без остановки, режет себя, рыдает и думает о суициде?”. А потом Вуртцель написала, что была одной из первых пациенток (уже в студенчестве), на ком пробовали прозак, супер пупер новое лекарство, про которое никто даже не мог точно ей сказать, поможет оно и не отвалится ли у нее потом через 20 лет жопа от него. А плющить ее начало с приходом пубертата. И тут у меня картинка сложилась и прямо мороз по коже пошел.
Потом я еще вспомнил кусочек из биографии Ромена Гари, где было сказано, что он долго пытался справиться с депрессией и в какой-то момент согласился на медикаментозное лечение (у него все было сложно по отношению к ментальным болезням, насколько я помню, потому что настоящие мужики же не вотэтовсе, какая депрессия, соберисьтряпка, но ему было так хуево, что он решился на лекарства). Не помогло и известно чем все закончилось. Я сидел и думал, а если бы прозак появился раньше. Скольких людей можно было бы спасти.

Еще занятно, как по-разному воспринимают люди эти книгу. Я увидел видео Альбины, она упоминала, что решила сделать свой видос после реакции Кати Соволунной на эту же книгу. Альбина как медик и как человек, лечивший депрессию, исходит из точки сопереживания и симпатии Вуртцель. Катя Соволунная говорит, что героиня местами ужасно ее бесила, потому что творила чернь (мне кажется, ее выражение “как будто у нее в голове маленькая бомба взорвалась” очень меткое) и по отношению к себе, и по отношению к близким. Два этих мнения не непересекающиеся множества, конечно, и не то чтобы одна правильное. а второе нет. Прост это все сложно и это вечный вопрос, где грань между болезнью и мудачеством. Мне кажется, два этих мнения это как раз и подсветили. Я могу понять обеих, хотя я все-таки в основном жалел авторку.

Еще один момент, от которого я орал как ошпаренный. Батя главной героини тот еще фрукт, он вроде и пытался не самоустраняться от дочери после развода, а вроде и сделал примерно ничего для ее воспитания или крепости кукухи. И вот когда Элизабет, уже будучи студенткой, позвонила ему и попросила вписаться в батин страховочный план (или что-то типа того, прасцици, я могу быть неточным, потому что американская медицина по страховке это какой-то анус сатаны), чтобы она могла получать бесплатно помощь психолога - батя сказал “нет, мы же договорились с твоей матерью, что твои медицинские расходы она полностью оплачивает сама”. У матери Вуртцель не было таких денег и хорошей страховки, у самой Вутцель и подавно. Насколько я понял по книге, от бати не потребовалось бы вложить золотые горы. Но он пошел на принцип после сложного развода - зная о том, что его дочери плохо. Потому что потому. Отец года просто, я хуею.

Думаю, стоит еще сказать, что если вы в плохом месте по ментальному здоровью сейчас, то лучше не читать Вуртцель. Ее книга не безысходна, как раз она дает надежду в конце, и в целом авторка довольно иронично местами пишет про свой опыт. Но все равно там много темного, про ужас, суицидальное поведение, одиночество. Если не уверены в себе, лучше не берите.

Woodcutters, Thomas Bernhard

О чем книга: один желчный писатель, сидя в кресле, смотрит на свое прошлое, восставшее в картинах омерзительного (для него) настоящего.

Постмодернистсткий поток сознания от лица австрийского писателя, который был юн и весел в 50-60-х в Вене, потом сбежал из Вены, скис по дороге, вернулся спустя двадцать лет, попал на похороны бывшей любовницы, повесившейся в родительском доме, с похорон пришел на прием к бывшим друзьям - семейной богемно-аристократической паре - и, сидя в кресле, с отвращением смотрит на своих знакомых, в мыслях перебирая связанные с ними воспоминания. Полкниги герой буквально сидит в кресле и его мысли спутанно скачут туда-сюда (чем больше он закидывает в себя шампанского), кресло - это не какой-то мой кек, это повторяющийся прием всей книги, “сидя в кресле, я думал…”. Герой крайне разочарован всем, что наблюдает - всеми, речь идет именно об окружающих, которые в его глазах ничтожны, мелочны, фальшивы - и ретроспективно ругает их и в прошлом тоже. Они могли кем-то стать, но просрали все шансы, и зачатки притворства и фальши он находит и в прошлом, проживая которое он вроде как был счастлив (или по крайней мере беззаботен).
Конечно, чем больше читаешь, какие все мудаки, тем больше вопросиков к самому герою. Одно не исключает другого, люди, в кругу которых он оказался, и правда не самые приятные персоналии - но он явно возглавляет эту вечеринку лицемеров, хотя конечно же отрицает это, он-то в своих глазах зайчик в белом пальто.

Стилистически прикольно, но я долго мучил небольшую книжку. Старый стал, говно стал, эх, сложно после рабочего дня сосредотачиваться на таких текстах.

Анон · 2023-11-29 00:18:34

A Single Man, Christopher Isherwood

‘… Look, I don’t want to pan the Past; maybe it’ll mean a whole lot to me when I’m older. All I’m saying is, the Past doesn’t really matter to most kids my age. When we talk like it does, we’re just being polite. I guess that’s because we don’t have any pasts of our own - except stuff we want to forget, like things in high school, and times we acted like idiots — ‘

Prozac Nation, Elizabeth Wurtzel

Homesickness is just a state of mind for me. I’m always missing someone or someplace or something. I’m always trying to get back to some imaginary somewhere. My life has been one long longing.

***

Instead of thinking that there was no future, all I did was plan for the future, treating the present tense and all its tensions like a lengthy, labored preamble to a real life that awaited me somewhere, anywhere else but here. I would still be the same girl who spent eight weeks preparing for nothing more than a two-hour ride home from summer camp, only now it would be my adult life that I would be waiting to escape to…

***

And what I thought, every time I thought about my father, every time his name came up, was quite simply: I WANT TO KILL YOU. I wanted to be more mature, more reasonable, I wanted to have a big, fat, forgiving heart that could contain all this rage ad still find room for kind, beneficent love, but I didn’t have in in me. I just didn’t.

I Love Dick, Chris Kraus

Years later Chris would realize that her fondness for bad art is exactly like Jane Eyre’s attraction to Rochester, a mean horse-faced junky: bad characters invite invention.

▼Скрытый текст⬍

And now Chris felt David’s ghost pushing her to understand infatuation, how the loved person can become a holding pattern for all the tattered ends of memory, experience and thought you’ve ever had.

***

When you’re living so intensely in your head you actually believe when something happens you’ve imagined, that you caused it. When Leonora OD’d on bad acid from my boyfriend Donald, he and Paul and I sat up all night in the park and made a pact that if Leonora wasn’t out of Ward 16 tomorrow we’d kill ourselves. When you’re living so intensely in you head there isn’t any difference between what you imagine and what actually takes place. Therefore, you’re both omnipotent and powerless.

***

“…You’re shrink ad bottled in a glass jar, you’re a portable saint. Knowing you’s like knowing Jesus. There are billions of us and only one of you so O don’t expect much from you personally. There are no answers to my life. But I’m touched by you and fulfilled just by believing.”

***

“You love saint for what they do,” she wrote him. “They’re self-invented people who’ve worked hard to attain some sate of grace. George Mosher, the horse logger on Bowen Hill, is a kind of saint. But Jesus is like a girl. He doesn’t have to do anything. You love him ‘case he’s beautiful.”

***

I believed I was inventing a new genre and it was secret because there was nobody to tell it to. Lonely Girl Phenomenology.

***

And why’s Janis Joplin’s life read as a downward spiral into self-destruction? Everything she did is filtered through her death. Roger Gilbert-Lecomte, Kurt Cobain, Jimi Hendrix, River Phoenix all suicided too but we see their deaths as aftermaths of lives that went too far. But let a girl choose death—Janis Joplin, Simone Weil—and death becomes her definition, the outcome of her “problems”. To be female sill means being trapped within the purely psychological. No matter how dispassionate or large a vision of the world a woman formulates, whenever it includes her own experience and emotion, the telescope’s turned back on her. Because emotion’s just so terrifying the world refuses to believe that it can be pursued as discipline, as form. Dear Dick, I want to make the world more interesting than my problems.

***

When I asked you if you’d been to school you acted like I’d asked you if you still liked fucking pigs. “Of course I’ve been to school.” After all, your current job depends on it. But I could tell from all the footnotes in your writing that you hadn’t. You like books too much and think they are your friends. One book leads you to the next like serial monogamy. Dear Dick, I’ve never been to school but every time I go into a library I get a rush like sex or acid for the first few minutes when you’re getting off. My brain gets cream with associative thought.

***

Three days before I’d written in my notebook: “Since knowing D. my eyes have moved into my ribcage. My body’s turned to liquid glass and all the pieces fit…”

***

My feelings for you were so strong I had to find a way to make love selfless. So even though I’d travelled all this way just hoping I might see you, if seeing me was bad for you, I wouldn’t. It was April, the season of blood oranges, emotion running like the stream behind my house upstate, turbulent and thawing. I thought about how fragile people get when they withdraw from anything, how they become bloody yolks protected only by the thinnest shell.

***

…just like I think desire isn’t lack, it’s surplus energy—a claustrophobia inside your skin—

Анон · 2023-11-29 03:27:05

Анон пишет:

Prozac Nation, Elizabeth Wurtzel

О, я читал ее двадцать с хвостиком лет назад в рамках подготовки к диплому (в диплом она не вошла по литературным и концептуальным причинам), а сейчас погуглил, а авторша уже умерла 0_0 Кстати, в Вики пишут, она выяснила, что ее отец якобы не был ее биологическим отцом, если он знал, то это могло объяснять его отчуждение, хотя ребенка все равно жаль.
Но по теме, меня героиня тоже раздражала, хотя, наверное, если бы критики не навязывали ей сравнение с Сильвией Платт, я был бы снисходительнее. А так ладно депрессия и селфхарм, которым я и сам был не чужд, саморазрушительное поведение тоже ну, норма в этих обстоятельствах (хотя в чем прикол отсасывать до мозолей, это почти цитата, парням, к которым она была равнодушна, и даже не пытаться потрахаться для собственного удовольствия, я так и не понял, видимо, американская специфика). Но она же самовлюбленная (в области своего литературного дарования и умища) и ленивая (нафига учиться чему-то, когда ты и так крута), депрессия и проблемы с самооценкой в других областях этому никак не мешали и причиной не являлись тоже. Просто та же Сильвия Платт, с которой ее сравнивали критики, тоже умная не по годам девушка с эндогенной депрессией, которую в те времена лечили блядь только электрошоком, вообще никаких антидепрессантов, даже паршивых, которые были до Прозака, и писательскими амбициями написала по похожему поводу совсем другого уровня книгу. И с одной стороны понятно, почему их сравнивают, а с другой ну это как сравнивать "Преступление и наказание" с "Рыжий против ментов"

Отредактировано (2023-11-29 03:36:32)

Анон · 2024-01-20 17:07:30

Анон пишет:

Но по теме, меня героиня тоже раздражала, хотя, наверное, если бы критики не навязывали ей сравнение с Сильвией Платт, я был бы снисходительнее. А так ладно депрессия и селфхарм, которым я и сам был не чужд, саморазрушительное поведение тоже ну, норма в этих обстоятельствах (хотя в чем прикол отсасывать до мозолей, это почти цитата, парням, к которым она была равнодушна, и даже не пытаться потрахаться для собственного удовольствия, я так и не понял, видимо, американская специфика). Но она же самовлюбленная (в области своего литературного дарования и умища) и ленивая (нафига учиться чему-то, когда ты и так крута), депрессия и проблемы с самооценкой в других областях этому никак не мешали и причиной не являлись тоже. Просто та же Сильвия Платт, с которой ее сравнивали критики, тоже умная не по годам девушка с эндогенной депрессией, которую в те времена лечили блядь только электрошоком, вообще никаких антидепрессантов, даже паршивых, которые были до Прозака, и писательскими амбициями написала по похожему поводу совсем другого уровня книгу. И с одной стороны понятно, почему их сравнивают, а с другой ну это как сравнивать "Преступление и наказание" с "Рыжий против ментов"

Понимаю раздражение от сравнений, анон. То, что формально совпадает тема и отдельные обстоятельства, не значит, что это одинаковые книги. Они разные, как и авторки. Я не буду спорить насчет уровней, потому что в моем понимании это разные виды литературы (художественное, пусть в основе и автобиографическое, произведение у Платт, мемуар у Вуртцель, мне странно было бы говорить про условно раскрытие персонажей или построение сюжета в мемуарах) и они производят впечатление по-разному (лично на меня). Я довольно давно читал The Bell Jar, но помню, что эта книга меня тогда потрясла. Но и Prozak nation сейчас тоже очень впечатлила. У каждой книги свои достоинства.
И мне импонирует, что Вуртцель, не знаю, сознательно или нет, но написала о себе довольно честно (насколько это возможно).

Анон · 2024-01-20 17:10:20

Сэлинджер, рассказы

Кто тот анон, который всегда говорил, что рассказы не читает, тот я. Кто тот анон, который обмазался сборниками Сэлинджера о Глассах и сидел с лицом пикачу - тот тоже я. Беру свои слова обратно, это у меня просто рассказов хороших не было.

О чем книга: “Девять историй” начинается смертью Симура, Симуром все заканчивается во “Введении”.

▼Скрытый текст⬍

Капец сложно, конечно, говорить про такую глыбу как Сэлинджер. Во-первых, люди умнее меня уже написали терабайты исследований, во-вторых, это такая большая литература, что страшно к ней подъезжать на кривой аноньей козе.

“Девять историй” прямо такой эталон рассказа, к ним можно все остальные рассказы мира прикладывать, чтобы смотреть, где провисло, а где убрать. Они идеально отточены по стилистике, отсечено все лишнее - твердые, холодноватые тексты-бриллианты.

(В более поздних повестях Сэлинджер больше уходил мыслями в разные стороны, что по-своему тоже интересно, но в другом смысле.)

Сборник открывается “Рыбкой-бананкой”, и хотя кажется, что переплюнуть такой рассказ будет сложно, каждый следующий на высоте. Я до сих пор с нежностью вспоминаю историю молодого художника, который должен был править чужие рисунки и переписывался с монахиней. Или историю девушки, влюбленной в одного из близнецов Глассов, Волтера. Или рассказ про мальчика Тедди на лайнере (потом я подумал - как же Тедди не часть семьи Глассов, он же вписался бы как родной. И что вы думаете, во “Введении” Бадди Гласс говорит, что он автор этого рассказа. Кросива). И Бубу Гласс, ненастоящий адмирал, по-военному потрошащая бычок - о ее годах во флоте можно узнать только из более позднего сборника. Сериал о Смеющемся человеке, который молодой парень рассказывает школьникам в автобусе по дороге с экскурсий и занятий. И конечно же Эсме, с любовью и всяческой мерзостью. Боже, как я их всех люблю.

А что особенно прекрасно - эти рассказы очень разные по тону, но общие по настроению. Молодого художника, например, не перепутать с Тедди, они говорят разными голосами (и сделано совсем ненатужно, просто читаешь и слышишь совершенно разных людей). Голос Эсме, переданный словами сержанта Х, не перепутать с голосом влюбленной в Волтера девушки. Но легкий дух тоски носится над всеми героями.

А потом случается “Фрэнни и Зуи”, и если половину повести про Зуи мне хотелось его хорошенько встряхнуть (потому что бесит!), то как же красиво все разрешается в конце. Кризис веры Фрэнни, как она кричит брату, что хочет поговорить с Симуром, и как в родительской комнате она получает то, что хочет, а Зуи открывает комнату Симура и Бадди впервые за много лет. И вокруг кружатся обрывки их прошлого в доме, поставленном вверх дном вроде бы из-за ремонта, а на самом деле, конечно, неутихающего от кипящих страстей и боли. Это так красиво:

▼спойлер к “Зуи”, не бог весть какой по напряженности вотэтоповорот, но он такой замечательный, что лучше прочтите его сами⬍

А потом случается “Выше стропила”, где мы, кажется, впервые слышим чучуть Симура (дневниковые записи), что иронично, потому что весь рассказ - про него, жениха, не пришедшего на собственную свадьбу, и вместо Симура только дыра в форме его фигуры, очерченная словами других героев. А отдувается за него бедняга Бадди) Как. Же. Это. Круто.

[Из разряда бесполезных кеков, которые много говорят об уровне образованности аноны. Название “Выше стропила держите, плотники” я знал и раньше, ну оно такое, запоминающееся. И был совершенно, на 146% уверен, что это цитата из Библии. Я был бы готов рубиться за это мнение насмерть. Потом я дошел до расширенной цитаты в тексте рассказа. Завис на том, почему Арес и что он делает в библейском тексте. Потом погуглил. Хех.]

И “Введение”, самая, наверное, сложная повесть, которая расползается во все стороны, как мысли Бадди, который пишет ее в попытке объяснить, вспомнить Симура (стилистически тут вообще ничего общего с ранними рассказами). И в итоге приходит к пониманию, что он не может объять одного человека, особенно такого, каким был Симур, в тексте, ограничить его рамками слов. Парадоксальным образом из текста, в котором он пытается описать глаза или руки брата, мы узнаем так много о Симуре как о человеке - или не узнаем, потому что любое воспоминание это только воспоминание, а не точный факт. О чем Бадди умалчивает, или что он помнит неверно, или что он хочет помнить именно так, как записал? Был ли Симур святым, как кажется из текста? Был ли он так несчастлив? Бадди говорит, что плох с концовками, они не даются ему - и пишет идеальную концовку своей бесформенной повести.

Глассы это такая мета-вселенная, связывающая старые рассказы и новые - как я уже упомянул выше, прошлое Бубу во флоте объясняется тремя словами про сигарету и замечанием ее сына про адмирала (я изначально зацепился за сигарету и прост решил погуглить, потому что не понял, что именно она сделала - странно забычковала ее как-то? выкинула? прочла объяснение, что так с сигами поступали военные, чтобы не оставлять следов после стоянки, а в “Выше стропила” все щелкнуло вместе). Или то, что “Рыбка-бананка”

▼легкий спойлер⬍

И как Тардис, внутри веселенная Глассов больше чем снаружи. У нас есть три сборника про эту семью, но как неизмеримо больше там заложено, как много можно домыслить и увидеть между строк. И как, наверное, много историй про них было еще в голове у Сэлинджера, жаль, что мы их не узнаем.

***

Еще в районе “Фрэнни и Зуи” меня припечатало сходством с Уоллесом. Знаете, эта тонкая прослойка страдальческого милосердия, когда ты бесконечно становишься на чужую точку зрения, выходя из себя. Что-то такое чувствовалось местами в “Бесконечной шутке”, но за счет того, что она левиафан с кучей тем, это ощущение там только в отдельных отрывках (в линии Гейтли и самую прекрасную\самую ужасную девушку на свете).

А я после Глассов перечитал This is water ДФУ, там он прямо говорит об этом - надо делать усилие, перебивать дефолтную установку, что я центр мира и все происходит для меня, и чаще входить в положение других людей. При этом отдаю себе отчет, что эта речь-эссе права по фактам, но неправа по форме - в ней много надрыва и как будто из-за этого она читается не как хороший совет, а как слегка токсичный.

Возможно, я очень сильно проецирую своих тараканчиков в этот текст, плюс не могу отклеить автора от текста несмотря на все заветы Барта, а зная, как ДФУ жил и как закончил, в этом тексте видится и некоторая ирония, и много грусти. Бывший алкоголик, человек с большими ментальными проблемами, очень талантливый и очень ранимый, от этого зацикленный на себе, а уже от этого ведущий себя временами как мудак - это он рассказывает о милосердии и уходе от себя?
Не могу ничего поделать, это сильно перекликается для меня с Симуром Глассом, не только идеями и не только самоубийством - общим вайбом, общим надломом, тем, как Симур (в воспоминаниях братьев и сестер), говорил им, что если жить не можется и не хочется, надо все равно жить и делать на совесть ради Fat Lady (и сын божий наш Джизус Крайст). Это ли не то, что говорит в своем эссе и ДФУ (только без части про джизуса)? Это ли не одинаковый больной нерв: у ДФУ это выражается в описании замученного человека, стоящего после работы в длинной очереди в супермаркете под мертвым искусственным светом и под мертвый искусственный музак - идеальное описание ада, в котором он предлагает не сосредотачиваться на своих мучениях, а пожалеть окружающих, - в принципе, разве не то же самое советует Симур в разные моменты времени Фрэнни и Зуи? Разве не эту же философию исповедует Бадди (вроде бы менее токсично, хотя и с некоторой долей саможаления). Неважно, какая религия кого там в итоге сформировала, но это чистые вайбы бодхисатв, или праведников, или просто хороших людей.

***

Уже после всех рассказов я узнал, что была еще повесть Hapworth 16, 1924, последняя о Глассах и последняя опубликованная при жизни Сэлинджера. В ней он наконец-то дает слово Симуру, правда, семилетнему. Я думаю, это не портит глобальную концепцию вселенной, в которой Симур безмолвный дух, витающий над героями. Все-таки между семью годами и последним его годом уместилась целая жизнь, за время которой Симур менялся.

Вики подсказывает, что критики плохо восприняли этот текст, но он не кажется мне таким уж ужасным, а скорее логическим продолжением “Введения”. Сэлинджер отходил от точности и прозрачности своих ранних работа и вот дошел до логического завершения, текста без явной структуры (хотя она наверняка там есть), бесконечный монолог семилетнего вундеркинда, который читает религиозные трактаты, рассуждает о женских прелестях и дает советы родителям. Сэлинджер слишком талантливый писатель, чтобы превратить Симура в свой маленький аватар (или марти сью), который инфодампит читателям идеи условных упанишад и еще ста пятидесяти миллионов книг, которыми автор зачитывался в тот момент.

Помимо очевидной иронии (когда он говорит, что лагерь отличный и сам он в порядке, правда, чуть не истек кровью и лежит в медпункте, но зато сможет побольше прочитать!), мне кажется, второй слой иронии закопан глубже - в самом противоречии между возрастом Симура и его очень серьезным (пусть и с шуточками) тоне, в том, как он старается писать о людях хорошо, но все время скатывается в легкую пассивную агрессию (Кролик слишком вежливый, чтобы назвать дураков дураками, но не может не видеть их глупости, и в итоге неважно, что Кролик называет дураков славными парнями, поверьте, его понимание сквозит в каждом нейтральном слове). Но это тот же Симур, который будет ради этих дураков жить, любить, воевать, убивать себя, умирать - и умереть.

Бадди никогда не упоминал, что Симур был надменен. Возможно, с возрастом это выветрилось, но мы никогда не узнаем, потому что взрослый Симур с нами не разговаривал. Контраст между воспоминаниями и реальностью тут тоже хорош: в воспоминаниях он точно святой, и Бадди с отвращением упоминает попытку родителей сдать Симура психотерапевтам, а в реальности тот еще противный мелкий пацан. Но судить любого семилетнего ребенка, даже гениального, это неправильно. Но этот контраст дает подсказку, что мы всегда были далеки от знания и понимания Симура целиком (трижды далеки? одно отдаление - ни одного человека мы не можем знать целиком, второе отдаление - персонажа книги мы можем знать еще меньше за счет авторского произвола и ограниченности автора во времени и пространстве книги, третье отдаление - мы не можем знать человека, о котором только рассказывают другие. Возможно, даже четвертое отдаление есть - говорят выборочно, так как такое серьезное сотрясение основы, как самоубийство, явно форматирует их память).
В общем, я не могу сказать, что именно эта повесть мне понравилась сильно, я и через “Введение” уже местами продирался, а не наслаждался, но как ветвление внутри вселенной Глассов - это было интересно.

***

Написал сумбурно, но я прям снова взволновался, перебирая мысленно рассказы, хотя уже несколько месяцев прошло, как я их прочел. Сэлинджер это любовь.

Анон · 2024-01-20 17:21:21

А еще анонова читалка решила сделать ёк и перестать показывать загруженные на нее книги. Ну ладно, подумал я, не выгружу из книжек стописят миллионов цитат, ничего страшного, хотя и немного обидно. Но сейчас со мной только рабочий ноут, который не читает внешние носители. Поэтому передо мной стоит увлекательная задача вспомнить, что я вообще читал последние месяцы. Лолкек.
Shame on you, Kindle. Никогда за все годы ты меня так не подводил, как в этом году.

Анон · 2024-02-20 23:46:54

Nobody's Fool, Richard Russo

О чем книга: еще один роман Руссо об американской глубинке, где ничего не происходит, но тихо тлеет жизнь.

Конечно я читал когда-то “Эмпайр Фолз”, очень понравилось, но если бы кто-нибудь спросил меня о сюжете, я бы сказал эээ ну там мужик в мелком городе, где была одна фабрика и та закрылась, флипает бургеры и жизнь у него сложная.

Примерно по такой же формуле написан и Nobody's Fool. Главный герой, eponymous nobody’s fool, Салли, это мужик средних лет, разнорабочий из маленького города. Он вроде и не унывает, но жизнь у него так себе, повредил колено, денег особо нет, с сыном все сложно, с работодателем лавхейт, город в заняпадзе (местное градообразующее предприятие тоже закрылось, как и фабрика в Эмпайр Фолз), надо съезжать с квартиры. Салли предпочитает жить жизнь на автопилоте (и вообще крайне рассеян), но приходится жонглировать вотэтимвсем.

Пересказывать сюжет в деталях бессмысленно (а наладит ли Салли контакт с сыном? а договорится ли с любимой женщиной? а кто у кого в который раз сопрет снегоочиститель? да какая разница) - он течет неторопливо и как будто почти без кульминаций, как жизни героев. Есть маленькие победы, есть горькие поражения, ничего не исправляется раз и навсегда, а как-то пытается собираться по крупицам. В книге есть довольно смешные моменты, есть много трогательных, а есть довольно-таки душераздирающие.

Отдельно отмечу, что еще одно сходство двух книг Руссо - это бати-алкаши. Смутно припоминаю, что отец главного героя в Эмпайр Фолз был таким классическим пиздаболом, вызывавшим у сына и читателя испанский стыд и клянчившим деньги у всей семьи, но довольно безобидным. В Nobody’s Fool отец главного героя пил, дрался в барах и измывался над женой и сыновьями. Салли с горечью вспоминает, что при этом батя был обаятельный говнюк и умел напустить дыму в глаза тем, кто близко его не знал. Ментальному противостоянию Салли и его отца отведено много места в романе. И это, например, тот момент, из-за которого он совсем никак не мог найти понимания у своей партнерки - она считала, что раз батя старенький и больной, то надо бы с ним как-нибудь уже по-человечески, в доме престарелых там навестить, поговорить. Салли видал батю исключительно в гробу (в итоге увидал). Потому что вот все те люди, попавшие под обаяние, они в конце дня уходят по своим делам, и где они, а где ты? а ты остаешься с батей - неважно, с живым или с его образом в твоей голове - один на один и достаешь привычно большую ложку, чтобы поесть говна, опять и опять. Я так понимал Салли в эти моменты: почему он не хотел навещать отца перед смертью, почему не ходил на могилу, даже к дому, оставшемуся в наследство, не хотел приближаться - пусть дом гниет и разваливается, и гроб с этим его батей вонючим пусть плывет после размытия кладбища до самого ада. Я так понимаю это ultimate умывание рук, это нежелание и пожарным багром тыкать все, что связано с тем человеком, желание посолить и сжечь - хех, со сжечь у Салли был отличный, не связанный с батей прикол - и никогда больше не видеть. Полное последовательное отрицание. Очень жизово, когда прикладываешь на свою жизнь.
Дом, конечно, это символ, и не зря в итоге Салли начинает его ремонтировать, не крышу дома, и то ладно, все равно метафора очень на носу.

Ладно, я вообще не то хотел написать.
Что я хотел сказать: неважно, что именно происходит в Nobody’s Fool и что в романе то ли несколько кульминаций, то ли ни одной, и отсутствует четкий конец, самое классное в нем это герои и их маленький мир. Дни Салли похожи друг на друга, если он только не решает разнообразить их попячиванием снегоуборщиков или чем-то подобным. Он знает свою квартирную хозяйку много лет - когда-то она была его учительницей. Он дружит с владелицей дайнера и ее старой мамой, да что там, он временами помогает им справляться с потоком посетителей по утрам. Он знаком со всеми местными пенсионерами и стебет их, когда приходит сделать ежедневную ставку на лошадок. У него есть рутина, от которой он предпочитает не отклоняться - разговор с хозяйкой, кофе и завтрак в дайнере, работа, болтовня с напарником, обед, перепалка с заказчиком, работа, пивко в баре с друзьями, домой и спать. Многие и многие страницы, описывающие то, как Салли просто живет свою жизнь и вечер за вечером троллит одного и того же бармена, сделали несколько моих вечеров.
День сурка маленького человека в маленьком городе. Кто-то, возможно, скажет, что это клаустрофобно. Я скажу, что это прекрасно с какой-то точки зрения. Ты просыпаешься и знаешь с утра, что сегодня ты будешь делать то же, что и вчера, пойдешь в те же привычные места и встретишь тех же людей, и что завтра будет так же. Стабильность, уверенность, покой. Как будто это то, чего не хватает сейчас многим, в том числе и мне.

Хорошая книга, чтобы неспешно покачаться на ее неспешных легких волнах.

Анон · 2024-04-01 12:09:12

Сборная сумбурная солянка

Перечитал "Грозовой перевал" (читал лет 15 назад и все забыл, да и много ли я тогда понял). Во-первых, очевидное, но - очень круто написано. Все сестры Бронте были невероятно талантливые и каждая по-своему, “Перевал” сильно меня впечатлил.
(Начало и тогда, и сейчас мне понравилось особенно. Только открываешь книгу, а кто-то кому-то уже прописал в лицо, спустил собак и сплошная брань и чернь. Вухуху.)

Во-вторых, хотя я снобски фыркал на одногруппницу, которая когда-то страстно доказывала мне, что это лучшая книга о любви (ведь там на разрыв) - это и правда книга о любви. Ну, типа, да. Любовь, отравившая себя и ставшая несчастной, но любовь. Даже интересно, что в теории могло бы получиться у Хитклифа и Кэти, если бы они все-таки оказались вместе.

Но я совсем забыл, что любовная линия заканчивается где-то в середине книги и дальше идет история следующего поколения. Забыл, наверное, потому что это уже не настолько увлекательно. Ну и Хитклиф затмевает всех. Он, конечно, инфернальный свиноёб, воплощенное зло. Сложно было воспринимать его как живого человека из-за этого. В этом прочтении у меня только один раз задергался глаз от него как от человека: последняя встреча с Кэти. Тут-то и стало видно, что как бы он не любил ее, себя он любит гораздо больше, такой он в той сцене мелочный и неприятный самовлюбленный мудак, который расстроен из-за того, что любимая игрушка поломалась, как же он без этой игрушки будет, бедненький.

Все остальное время я, честно признаться, с увлечением следил, что еще он эдакое сделает. Романтическая и готическая литература, я все понимаю. Но мне сложно было воспринимать его всерьез, такой уже темный гений, сотканный из абсолютного зла.
Вот Рочестера я когда-то мысленно хуесосил при чтении, потому что он обычный (не считая жены на чердаке) неприятный чувак с большим количеством свободного времени, которое он тратил на то, чтобы выебываться перед скромной гувернанткой; учителя из “Городка” тоже - слегка чсвшный чел, который считал своей святой обязанностью троллить Люси (поэтому я не сильно расстроился в конце книги), в “Незнакомке” муж героини типичный алкаш и абьюзер (зато у Энн, если я ничего не путаю, новый ухажер незнакомки нормальный чувак безо всяких). Но все они обычные люди. А Хитклиф это что-то отдельное. Ужас на крыльях ночи, смешно, но очень увлекательно.

Занятно, как в романе нездоровые высокие страсти сочетаются с абсолютно низменным - драки, ругань, алкоголизм, бытовой абьюз. Мне кажется, это хорошо заземляет книгу и тоже подчеркивает талант Бронте. Така любовь, така любовь, вот вам еще гений чистой красоты и нравственности - но только до первого скандала, после него ангельские качества как-то облетают.

И еще мне понравилось, как Эллен Дин в своем рассказе ненавязчиво все так повернула, что она со всех сторон молодец, а люди вокруг хуйню лепили. Хех.

И отдельно меня восхитила герметичность романа. Очень банальная мысль - может, если бы в мире “Перевала” существовало что-то еще, кроме деревни, двух поместий и загадочного Лондона, который как будто на другой планете, то герои бы нашли себе компанию и занятия поинтереснее, чем ебать друг друга, мозги и мышей. Опять-таки, я понимаю, что это условность жанра, и если бы не было герметичности, то и истории бы не было. Мне нравилась эта атмосфера - пустоши, на которых зимой легко заплутать и умереть, горы вдали и два проклятых дома, связанных между собой. Кросивое.

Т.к. киндл сожрал мои книги, я с некоторым трудом пытаюсь восстановить в голове список прочитанного. Кажется, дело гиблое, даже если и вспомню, вряд ли без подчеркиваний в книжках смогу написать что-то толковое.

Поэтому очень кратко про то, что помню.

Ольга Токарчук, “Бегуны”
Сложно. Я долго въезжал в стиль конкретно этой книги, и хотя идея романа в рассказах и виньетках мне скорее нравится, тут я вспомнил, почему раньше не любил рассказы - многие из них не запоминаются вообще никак. У меня было ощущение, как будто я скачу от заметки к заметки в надежде, что вот наконец-то начнется книга, а в итоге доскакал до конца и она просто закончилась.
При этом я понимаю, что это сознательный прием, вся концепция книги - о непостоянном, о мечущихся и ищущих людях, о стерильности временных жилищ, о не-пребывании в покое, и поэтому случайная стопка заметок о людях и специальных интересах лирической героини как нельзя лучше подчеркивает эти идеи.
Были очень крутые рассказы. Все части про таксидермию, операции, органы - просто вау (привет Poor Things). Центральная история, которая называется как вся книга - “Бегуны” - про женщину в Москве, спустившуюся в ад метро, очень, очень хороша. Но вот как будто между этим рассказом, который можно, наверное, считать осевым, и кольцом историй про таксидермистов, нанизанных на эту ось, мне не хватило чего-то более основательного. Как будто все эти мелочи и виньетки из одностраничных записок были нужны, чтобы запихнуть в щели между более плотными рассказами, как газеты в оконную раму зимой.

Взять, что ли, еще “Книгу Якова”. Я до этого читал “Веди плуг по костям мертвецов” (из-за названия, ну как было не?), не могу сказать, что очень сильно впечатлился, но написано было хорошо. Вдруг “Книга Якова” будет круче.
И надо в принципе еще польских писателей почитать, столько уже откладываю Гомбровича.

“Метроленд”, Джулиан Барнс
Книга о принятии тихого мещанского счастья.
Она открывается очень знакомо и понятно - есть два дерзких пиздюка, которые любят фраппировать окружающих и пытаются жить по своей системе этических и моральных принципов. Ну, вы понимаете, такие они не такие, как все. То есть самые обычные подростки. Где мои тринадцать лет, в сладком ужасе узнавания подумал анон, когда прочитал первую треть книги. Это все ужасно мило описано, с определенной иронией, но без яда.
Дальше рассказчик подрастает, выпускается из школы, отчаливает в Париж и познает более простые радости жизни во французских кофейнях и кроватях. Часть псевдоинтеллектуальной шелухи с него слетает. Дружочек его тем временем продолжает жить по своим собственным установкам и интернализирует часть их старых выебонов. Герои постепенно расходятся и теряют контакт.
Третья часть - главный герой счастлив с женой, ребенком и садиком во дворе. Его дружочек счастлив в свободных отношениях и проповедует всякое разное лево либерально интеллектуальное.
Конец.

Первая треть обаятельная, написано мило, и я понимаю трансформации главного героя (сам там был). Но совершенно необязательная книга, и я бы ничего не потерял, если бы не читал ее. Барнс как будто сам до конца не знает, что хочет сказать, и чем ближе к концу, тем скомканнее история. Я понимаю посыл, но как будто для него книга слишком маленькая и невнятная.

Задумался - я вот все пытаюсь найти у Барнса ту книгу, после которой смогу им проникнуться. Все его любят, и рецензии такие интересные, и стиль мне (в основном) нравится, но не едут лыжи. Только “Шум времени" когда-то очень зашел, это было пиздец пронзительно. А все остальное мимо.

“Айдахо”, Эмили Раскович
Много слышал про эту книгу, подумал, что мой внутренний любитель поесть стекла про нездоровые отношения будет рад.
Немного промахнулся - на этой книге порадовался мой внутренний любитель жежежертвенности и другой нездоровой хуйни.

Подоплека у книги - как у кровавого триллера или античной трагедии.

▼жирные спойлеры основных событий⬍

Но вся эта жесть описана максимально не жестяково. У книги есть то, что за неимением лучшего слова я назову атмосферой, всепоглощающая черная дыра, которая медленно засасывает читателя. Мир книги - суровые зимы северной Америки, когда если у тебя нет снегоуборочной машины, ты три месяца живешь посреди ебаного нигде, засыпанный снегом по второй этаж; жаркие и липкие летние дни с оглушающим комариным звоном и замершим раскаленным воздухом; километры и километры дикой природы сразу за порогом дома. Книга приглушена, контрасты убраны, мы никогда не знаем, о чем думают герои. Ужасные события описаны штрихами, едва намечены, мы знаем о них, но не понимаем, почему они произошли - к слову, если вам надо понимать, почему все произошло, это не сюда, в “Айдахо” нет ответов (есть чучуть намеков, но по сути думай как хочешь).

Вся книга - это или флешбеки о еще пока счастливой семье с foreshadowing чего-то плохого, или aftermath событий - жизни разрушены, но продолжаются, и автор показывает, как живут люди, чья жизнь уже по сути закончилась.

▼снова спойлеры⬍

То, как написана и сделана эта книга - наверное, в любом другом романе я бы обвинил автора в пошлости, все эти красивые dreamy фразы, длинные пассажи о всем и ни о чем, но про “Айдахо” я так сказать не могу. Не исключаю, что все это и правда большая пошлятина, но меня это опасное сосало засосало со свистом.

Кроме того, безотносительно сюжета, который рассыпается на отдельные сцены без кульминации и нормальной структуры, в этой книге есть несколько пассажей, которые просто на физическом уровне ощущаются на коже, впитываются в читателя. В основном флешбеки про сестер, например, тот, где они плавают в бочках для воды (ах, эти летние дачные вайбы) и бродят по лесу вокруг дома - я просто видел и чувствовал это все, влажные волосы на спине, запах немного застоявшейся воды, давящее летнее солнце.

В общем, эта книга, имхо, для тех, кто хочет почитать что-то красивое про разные грани мазохизма.

Анон · 2024-04-01 15:51:47

Спасибо за отзывы, интересно читать.По поводу "Бегунов" у меня очень схожие впечатления.

Анон · 2024-04-02 23:07:39

Анон пишет:

Спасибо за отзывы, интересно читать

:heart:

Анон · 2024-04-02 23:16:18

Адрей Макин, “Французское завещание”

О чем книга: кто-то хотел быть как Пруст, но клюква перевесила мадленки.

Видел сравнение этой книги с Роменом Гари. Нет, совсем нет, а после прочтения ставить их в один ряд для меня вообще звучит как оскорбление Гари.

Если не знать деталей, то звучит все интригующе: автор на излете СССР попросил убежище во Франции, ночевал в склепе, писал книги на французском, но выдавал их за переводы, т.к. никто не верил, что эмигрант способен так хорошо писать на неродном языке. В итоге слава, почет, пожизненное место во французской академии. В единственной переведенной на русский книге (собсна, "Французское завещание") он пишет выдуманные мемуары молодого мужчины, который с нежностью вспоминает свою французскую бабушку, волей случая застрявшую посреди советских степей, и который имеет определенный пересечения с автором.

А теперь с деталями. Дальше будут спойлеры, хотя я не уверен, что в этой книге можно капитально проспойлерить что-то важное. Но я предупредил.

▼Скрытый текст⬍

Так все хорошо начиналось. Первая треть - мальчик и его сестра приезжают каждое лето к бабушке, бабушка не простая, а французская, живет среди советских степей, но как будто во Франции. И каждый вечер она превращает балкон своей маленькой квартиры в ковер-самолет, на котором вместе с внуками облетает затопленный Париж начала века, показывает им улицы, где она жила, знаменитых людей того времени. Все то, что хранится в ее памяти и в вырезках из старых газет, которые бабушка держит в старом чемодане, в нескольких французских книгах, уцелевших посреди разрухи, в самом языке, которому она учит детей.
Воспоминания лирического героя подернуты дымкой ностальгии, и собственной, и наследной, от бабушки.

Уже здесь есть на самом деле некоторые моментики, которые дальше в книге развились в полный пиздец (и дом-то у бабушки особенный, не почерневшие избы, а раннесоветская попытка в модерн, и соседского пьянчугу она укрощает одним взглядом, и со всеми находит общий язык, от доярок до чиновников), но до определенного момента это все терпимо. Почему терпимо? Потому что мальчик еще не вырос.

Потом закономерно у героя развивается внутренний конфликт. Он наполовину в мире бабушки, в сиреневом Париже грез, он не может найти общий язык с псоглавцами одноклассниками и предпочитает проводить время в библиотеке, выискивая в книгах истории и анекдоты про все французское. Только с еще одним изгоем класса, второгодником, он ладит и ходит вместе рыбачить.

Как разрешается этот конфликт? Гг решает, что одобрение псоглавцев ему важнее (при этом не переставая считать их одноклеточными), бросает своего второгодника, бабушку, и начинает травить похабные байки аля френч одноклассникам. Где-то на фоне у героя умирают оба родителя, что оставляет на нем примерно никакой отпечаток, появляется на две страницы тетка матери и ее сожитель, которые нужны, только чтобы выучить героя пить водку и мешать ее гвоздем, и которые потом так же бесследно исчезают, как родители и сестра (да, прикиньте, сестра просто пропадает из книги), и со страниц начинает рваться дикая хуйня про то, что такое чувствовать себя русским (достойно лучших волчьих цитат).

Где-то здесь еще вставлена история бабушки, как ее занесло вообще в Россию из Франции и что она пережила. Не отрицаю, идея была неплохая - показать все ужасы ХХ века на примере одной жизни. Но получилась сплошная ханьянагихара с отпиливанием ножек, разве что кинк автора, который не смог остановиться вовремя, заключался не в обмазывании страданиями, а в их превозмогании с высоко поднятой головой. Поэтому бабуля пережила холод Сибири, нищету, маму-морфинистку, голод, оторванные конечности в госпиталях времен Первой мировой, путешествие через всю Россию после революции, обглоданные каннибалами тела детей и взрослых в Поволжье, унижения от властей, невозможность уехать домой и увезти туда маму, обвинения в шпионаже, тяжелый труд батрачки, смерть матери, изнасилование, двое родов, арест мужа, эвакуацию, снова оторванные конечности (только уже в госпитале во время Второй мировой), три ложные похоронки, вернувшегося в итоге, но помершего через год мужа. Уф, ну вроде все.
И как бы я понимаю, что наверняка были настоящие люди, которые могли пережить многое из перечисленного. Думать про кого-то “ого, ровесник века” интересно только со стороны, вряд ли людям во время войн и всего остального дерьма было так уж весело. Но Макину надо было где-то все-таки притормозить.
Особенно вотэтовсе ^^ раздражает в связке с тем, как Гг описывает бабушку. После всего пиздеца в жизни она прекрасно выглядит, держится как истинная парижанка и в ней сохранилась какая-то легкость и мечтательность. Ну блин, серьезно? После недоеденных людей и насилия (ее еще кстати и чуть не убили, повезло, что осечка случилась) она такая встала, отряхнулась и пошла. Пф.

И последняя часть книги - как герой уехал в свой сиреневый Париж, обнаружил, что в Париже реальном никому он особо не нужен (чувствуется эмигрантская обида автора, после всех красивостей она очень прозаично торчит из текста, когда он пассивно-агрессивно утверждает, что ему норм жить в мультикультуральном районе, где говорят на каком угодно, только не на французском, со всякими понаехами, норм, слышите, норм, но конечно он то заслужил местечко получше, но все равно норм), страдал, писал книгу и мечтал забрать бабушку к себе. А потом через каких-то новых русских (нельзя же не вставить их в текст и не отхуесосить их и родину? а что там по русской душе?) узнал, что бабуля год как умерла. Конец.
А не, вру, не конец, бабуля передала внуку манускрипт, из которого оказалось, что он ей не родной: бабушка еще успела и в гулаге поработать медсестрой, раззнакомиться там с заключенной и после ее смерти забрать на воспитание сына этой женщины. Бадумтс.

В общем. Милый мечтательный мальчик вырос в зацикленного на себе неприятного мужика, которому мир должен по поводу его исключительности. Попытки в Пруста не удались, потому что главный герой Макина, в отличие от Марселя-героя книги Марселя-писателя, растерял всю способность к саморефлексии.

И что по современной оптике? Когда Гг вырос, все женщины кроме бабушки (которая Мадонна и поэтому он дрочил на нее духовно) превратились в ходячий суповой набор: если пить каждый раз, когда упоминаются груди, ноги, лодыжки и, главное, КРУП (сука, круп, каждый раз глаз дергался; это, возможно, к переводчикам вопросы, но если в оригинале зад, не сильно спасает дело), можно легко накидаться к концу книги.
Самое омерзительное - это описание первого секса Гг. Он отвел пьяную школьницу на баржу (да, он сам школьник и они оба несовершеннолетние, но это никак не спасет текст), переспал с ней, после секса ему сразу стало неприятненько от этой девушки, да она еще, сучка такая, не поняла его заход на поговорить про высокие чуйства, обозвала ненормальным и ушла. И все стенания главного героя - о том, как опошлилась эта девушка. Т.к. текст пишет типа уже взрослый мужчина - это же воспоминания - особенно отвратительно это читать.

Я не отрицаю, что были в книге отдельные удачные моменты, но все вместе это полное meh. Автор послесловия сетует (пассивно-агрессивно об этом сокрушается в лучшем духе своего кумира), что вот ультра-популярного во Франции Макина не переводят и не знают на родине. Я полистал еще интервью Макина, где он говорит про войну, и знаете, хуй с ним, что не переводят. Вот французам он так нравится, пусть они его у себя любят и держат - как автора и человека. Меня лично он по обоим пунктам дичайше разочаровал.

(Потом я напишу хорошее про хорошие книги, надо было вылить бомбеж первее))

Анон · 2024-04-03 18:39:44

Спасибо, анон, начиналось и правда мило, но душнота и неприятное полезло из автора довольно быстро.

Анон пишет:

После всего пиздеца в жизни она прекрасно выглядит, держится как истинная парижанка и в ней сохранилась какая-то легкость и мечтательность. Ну блин, серьезно? После недоеденных людей и насилия (ее еще кстати и чуть не убили, повезло, что осечка случилась) она такая встала, отряхнулась и пошла.

Для меня бы это скорее было в минус для человека, что увиденные кошмары сделали его не сострадательным, например, а лёгким и мечтательным. И красивым, ага, очень важное уточнение в таком контексте. Такое ощущение, что автор рос исключительно на мультиках Диснея старой школы, где красота и доброта всегда шли за руку.

Анон · 2024-04-04 13:21:11

Анон пишет:

Для меня бы это скорее было в минус для человека, что увиденные кошмары сделали его не сострадательным, например, а лёгким и мечтательным. И красивым, ага, очень важное уточнение в таком контексте. Такое ощущение, что автор рос исключительно на мультиках Диснея старой школы, где красота и доброта всегда шли за руку.

Тут сложно, потому что с другой стороны бабушка вроде и сострадательная (очень нежно обращается с женщиной, у которой покупает молоко, дает ей отдохнуть после таскания бидонов - морально и физически; того же местного алкаша держит не за жупел, а за человека, поэтому он только с ней уважительно разговаривает). Но тут, мне кажется, автор не смог соблюсти баланс и превратил героиню бабушки в кадавра, пережал с символичностью образа. Поэтому в реального человека это все не склеивается. Даже с поправкой на то, что мы все видим через призму главного героя, который романтизирует свою ба.

Про красоту согласен на сто процентов. Тут типичное “мадонна-блудница” въехало в текст. Только бабушка ангел чистой красоты (физической и моральной), а остальные бабы с крупами и вообще нужны для одного. Ле фу.

Анон · 2024-04-28 13:11:40

"I liked you better when you were barbarous," the woman said. "Of all men the drunkard is the foulest. The thief when he is not stealing is like another. The extortioner does no practise in the home. The murderer when he is at home can wash his hands. But the drunkard stinks and vomits in his own bed and dissolves his organs in alcohol."

For Whom the Bell Tolls, Ernest Hemingway

Анон · 2024-05-05 14:13:56

Стивен Кинг, “Сияние”

Пропустил в свое время все главные романы Кинга, теперь вот раз в несколько лет заполняю пробелы.

О чем книга: семья в разладе приезжает в плохое место, из стен начинают лезть глюки и происходит шота плохое.

Началась книга немного топорной экспозицией, че за отель и откуда плохая слава, я прямо удивился, как в лоб, но дальше все пошло весело и гораздо, гораздо лучше. Я думаю, про сюжет нет смысла ничего говорить, все или фильм смотрели, или уже читали, или видели мемасы с Николсоном. Побуду капитаном очевидность: как всегда у Кинга, потусторонняя фигня и все плохое, что лезет из отеля, на самом деле лезет из человека, и история поэтому не про призраков фурриёбов, а про то, как хрупко в человеках человеческое.

Джек в начале рассуждает про это, наткнувшись на осиное гнездо: можно ли винить работника, который носится по крыше, обезумев от атакующих ос, в том, что он нерационален и поддался эмоциям? И если он наебнулся с крыши, виноват ли он в этом? А если вся жизнь это ебучее осиное гнездо, в которое ты сунул руку? Джек потом добавляет, что метафора слабовато для книги, но для жизни пойдет. Вся проблема в том, что конкретно для жизни Джека она не работает.

▼дальше со спойлерами к книге и к фильму Кубрика⬍

Я не уверен, что хочу говорить на тему зависимости - болезнь или выбор, и как это переплетено и сложно разъединимо. У каждого свое мнение, сколько раз я читал на родной холиварочке довольно радикальные мнения из разных лагерей. Я почти всегда прикладываю персонажей к себе и думаю, что могу понять слабость Джека. Если считать отель большой метафорой алкоголизма, подавленного гнева и нелеченных детских травм, то, например, Джек, который вроде как принимает решение не пить и некоторое время держится, но потом отлетает кукухой, очень мне по-человечески понятен. Есть ли у меня всегда силы придерживаться своих решений о том, что с завтрашнего дня я стану лучшей версией себя, буду выполнять полезную рутину и постигну дзен? Нет конечно. Единственная разница между мной и героем “Сияния” в том, что мои проебы вредят только мне самому.

Но вот что я могу объяснить себе, но не принять - это манера Джека винить мир в своих проблемах. Да, детство Джека было полное говно (но как, например, и детство его жены, но она вот не бегает по этажам с клюшкой для роке и не пытается уебать мужа и сына), но все остальные решения он принимал сам. Я бы не назвал написание талантливых рассказов, веселые студенческие вечеринки и преподавание в хорошей школе - засовыванием руки в гнездо. В жизни Джека нет ничего, что во взрослом возрасте объективно упало на его плечи без его выбора, нет ужасных вещей типа болезней, войн, нищеты, которые вынуждали бы его радикально переламывать себя. Все его осиное гнездо - слишком много пива и застойное болото школы, в которой он работает. Его осиное гнездо - его голова. Но он всегда винит мир, а не себя.

Если убрать явные моменты сверхъестественного, как, например, атакующие кусты (хех), то в романе почти все можно списать на психоз и белку. У Кинга, естественно, не было цели написать это именно так, он мастер ужасов и гордится этим, но мне нравится, что книгу, прищурившись, можно прочитать без потустороннего.
Но вообще неважно, как читать эту книгу, она в любом разрезе хороша.

Поэтому я не могу немного не похуесосить фильм Кубрика (именно как адаптацию или размышление на тему). Сразу скажу - я не фанат хорроров и не целевая аудитория, поэтому мое бабкино ворчание в основном обусловлено тем, что я посмотрел типичный ужастик (оч круто снятый, но типичный) и воняю про то, что он, ну, типичный.

В общем, в чем для меня проблема фильма. Иронично, что Кубрик, сильно уменьшив количество потустороннего, сделал фильм не более психологичным, чем книга, а гораздо более плоским и жанровым. Конечно, у него ограничен хронометраж, но получается, что, убрав все линии, кроме основной, он подрезал самую суть романа.

Я всегда примерно представлял, что происходит в “Сиянии”, но никогда не задумывался над названием. Сияние и сияние, мало ли. Объяснение есть и в книге, и в фильме в самом начале. Сияние - это то, как Холлоуэй вслед за своей ба называет сверхъестественный дар, который есть и у него, и у Дэнни. В книге это конечно же читается прямо и как метафора. Прямая как шпала интерпретация - Дэнни читает мысли, чувствует всякие штуки, это его сила и его “сияние”. В переносном смысле - скорее всего это метафора внутреннего света, маркер хорошего человека. В романе Холлоран на пути назад к отелю встречает нескольких сияющих людей и все они как на подбор добрые и ответственные люди, которые стараются ему помочь, хотя в принципе не обязаны.
И Холлоран говорил, что у всех матерей есть немного сияния. В книге это тоже хорошо передано, Кинг показал, что, хотя Вэнди живет под гнетом своего прошлого и родительского наследия в виде тараканом в голове и плохого отношения в детстве, сама она ради сына старается быть лучше и готова на все. В каком-то смысле линии Джека и Вэнди идут в параллели в книге, он, например, попрекает ее тем, что она становится похожа на свою мать, и это ее главный кошмар (до того как Джек уехал кукухой). Но по факту она с этим справляется. А вот Джек как раз нет, и это именно он превращается в своего отца и в чудовище. Вэнди пытается быть хорошим человеком = сияние.

В фильме прямое объяснение тоже есть, и наверное с некоторой натяжкой можно прикрутить и эту метафору (Холлоран ведь побежал спасать Дэнни и Вэнди).

Но тут я уткнулся в три проблемы. Первая, поменьше - Холлоран в фильме просто плот девайс, который все еще хороший человек, но по сути нужен только чтобы у Дэнни и Вэнди был снегомобиль. Как только он свою функцию выполнил, то его тут грохнули, ну и все. Нет линии с хорошими людьми, нет эпилога, где показано важное - как они втроем, выжившие, потихоньку приходят в себя и Холлоран все еще с Дэнни и Вэнди, помогает им. Без этой сюжетной ветки Холлоран стал просто персонажем-функцией, и вся continuity линии про сияние провисла.

Вторая, большая - Дэнни. В книге он активно участвует в событиях. Он субъект действия и своей жизни (насколько это возможно для маленького мальчика). Дэнни беспокоится за родителей, и хотя он ужасно боится отеля и того, что он подсадил в отца, Дэнни находит силы встретиться лицом к лицу с воплощенным ужасом этого места. Он просто супер в книге.
В фильме Дэнни это объект. Он нужен как будто только для того, чтобы позвать Холлорана, ну и чтобы Вэнди сильнее переживала и пыталась его спасти. Зачем мальчик отелю, зачем у него этот дар - да черт его знает. При чем тут сияние до основной линии, где поехавший мужик гоняется с топором за своей семьей - да черт его знает-2.
Мальчик-актер сделал свой максимум, это была очень мощная игра. Но его роль - это просто изображать чемоданчик без ручки. Ну вот в конце он в лабиринте придумал, как спрятаться, молодец, но на этом все.

Третья, очень большая - Вэнди Кубрика сильно поменялась за лето. Он пытается показывать ее как милую, умную и заботливую (и актриса ужасно обаятельная), но по факту она просто та самая вопящая женщина из ужастиков. Спору нет, кричит она мощно и отчаяние изображает на 100 из 10 (печально, что Кубрик счел нужным доставать это из нее такими херовыми способами). Но больше ничего от книжной Вэнди у нее нет.

И вот так в фильме сама концепция сияния и что оно значит развалилась.

Ну и концовка, да. По фильму выглядит так, будто Джек поймал сердечный приступ, потому что физкультура (размахивание топором и беготня по холоду) после годов сидячей работы не сочлась с ним. В книге все красиво завершилось. И последний приступ горящего отеля (когда он пытался захватить разум Холлорана), и сам взрыв в конце концов - это было эффектно. Добро победило, хотя и какой ценой. Даже у Джека и Дэнни был определенного рода closure.

Но фильм круто снят, тут не поспоришь. Зловещие кадры отеля (сплошные liminal spaces и пространства, которые ведут вникуда) - это вин. Очень много всего в синематографии это вин. Сцена с утопленницей и Джеком тоже хороша - она изящно заменяет всю ветку с тем, как Джек постепенно попал под очарование Оверлука. Сначала это красивая девица, а потом разлагающееся нечто, но он уже на крючке.

Резюмирую банально: мое имхо, что книга лучше. Фильм может дать эстетическое удовольствие, и если нравятся ужастики, то тоже будет норм. Книга может дать все сорта удовольствия, от крипоты до психологизма.

Анон · 2024-05-05 15:13:55

Оооо, разбор "Сияния", обожаю. С не меньшим удовольствием потом читала "Доктор Сон" про повзрослевшего Дэнни.)) Там уже побольше про Сияние, где его юзают уже отнюдь не самые положительные персонажи. Тоже очень крутая, но там всё меньше призраков и самые главные отморозки и угроза это люди. Как обычно.
И там значительная арка про анонимных алкоголиков, да

Анон · 2024-05-20 00:01:12

Анон пишет:

Оооо, разбор "Сияния", обожаю. С не меньшим удовольствием потом читала "Доктор Сон" про повзрослевшего Дэнни.)) Там уже побольше про Сияние, где его юзают уже отнюдь не самые положительные персонажи. Тоже очень крутая, но там всё меньше призраков и самые главные отморозки и угроза это люди. Как обычно.
И там значительная арка про анонимных алкоголиков, да

Хоба, не знал, что у "Сияния" есть сиквел. Спасибо за наводку, анон, когда будет настроение почитать еще Кинга, возьму "Доктор Сон". Звучит интересно.
Хехе, вот так Кинг взял и развалил мою стройную теорию о том, что сияние - это про хороших людей.

Анон · 2024-05-20 00:04:55

Speak, Memory, Vladimir Nabokov

When addressing me, a small boy, he used the plural of the second person — not in the stiff way servants did, and not as my mother would do in moments of intense tenderness, when my temperature had gone up or I had lost a tiny train-passenger (as if the singular were too thin to bear the load of her love) <…>

▼Скрытый текст⬍

***

As if feeling that in a few years the tangible part of her world would perish, she <Nabokov’s mother> cultivated an extraordinary consciousness of the various time marks distributed throughout our country place. She cherished her own past with the same retrospective fervor that I now do her image and my past. This, in a way, I inherited an exquisite simulacrum — the beauty of intangible property, unreal estate — and this proved a splendid training for the endurance of later losses.

***

As if often happened at the end of a rainy day, the sun might cast a lurid gleam just before setting, and there, on the damp round table, her mushrooms would lie, very colorful, some bearing traces of extraneous vegetation — a grass blade sticking to a viscid fawn cap, or moss still clothing the bulbous base of a dark-stippled stem. And a tiny looper caterpillar would be there, too, measuring, like a child’s finger and thumb, the rim of the table, and every now and then stretching upward to grope, in vain, for the shrub from which it had been dislodged.

***

A sense of security, of well-being, of summer warmth pervades my memory. That robust reality makes a ghost of the present. The mirror brims with brightness; a bumblebee has entered the room and bumps against the ceiling. Everything is as it should be, nothing will ever change, nobody will ever die.

***

Another part of the ritual was to ascend with closed eyes. “Step, step, step,” came my mother’s voice as she led me up — and sure enough, the surface of the next tread would receive the blind child’s confident foot; all one had to do was lift it a little higher than usual, so as to avoid stubbing one’s toe against the riser. This slow, somewhat somnambulistic ascension in self-engendered darkness held obvious delights. The keenest of them was not knowing when the last step would come. At the top of the stairs, one’s foot would be automatically lifted to the deceptive call of “Step,” and then, with a momentary sense of exquisite panic, with a wild contraction of muscles, would sink into the phantasm of a step, padded, as it were, with the infinitely elastic stuff of its own nonexistence.

***

I was not quite six, but that year abroad, a year of difficult decisions and liberal hopes, had exposed a small Russian boy to grown-up conversations. He could not help being affected in some way of his own by a mother’s nostalgia and a father’s patriotism. In result, that particular return to Russia, my first conscious return, seems to me now, sixty years later, a rehearsal — not of the grand homecoming that will never take place, but of its constant dream in my long years of exile.

***

But the most constant source of enchantment during those reading came from the harlequin pattern of colored panes inset in a whitewashed framework on either side of the veranda. The garden when viewed through these magic glasses grew strangely still and aloof. If one looked through blue glass, the sand turned to cinders while inky trees swam in a tropical sky. The yellow created an amber world infused with an extra strong brew of sunshine. The red made the foliage drip ruby dark upon a pink footpath. The green soaked greenery in a greener green. And when, after such richness, one turned to a small square of normal, savorless glass, with its lone mosquito or lame daddy longlegs, it was like taking a draught of water when one is not thirsty, and one saw a matter-of-fact white bench under familiar trees. But of all the windows this is the pane through which in later years parched nostalgia longed to look.

***

On a summer morning, in the legendary Russia of my boyhood, my first glance upon awakening was for the chink between the white inner shutters. If it disclosed a watery pallor, one had better not open them at all, and so be spared the sight of a sullen day sitting for its picture in a puddle. How resentfully one would deduce, from a line of dull light, the leaden sky, the sodden sand, the gruel-like mess of broken brown blossoms under the lilacs — and that flat, fallow leaf (the first casualty of the season) pasted upon a wet garden bench!
But if the chink was a long glint of dewy brilliancy, then I made haste to have the window yield its treasure. with one blow, the room would be cleft into light and shade. The foliage of birches moving in the sun had the translucent green tone of grapes, and in contrast to this there was the dark velvet of fir trees against a blue of extraordinary intensity, the like of which I rediscovered only many years later, in the montane zone of Colorado.

***

And the highest enjoyment of timelessness — in a landscape selected at random — is when I stand among rare butterflies and their food plants. This is ecstasy, and behind the ecstasy is something else, which is hard to explain. It is like a momentary vacuum into which rushes all that I love. A sense of oneness with sun and stone. A thrill of gratitude to whom it may concern — to the contrapuntal genius of human fate or to tender ghosts humoring a lucky mortal.

***

<…> but I could not look at my father. And then it happened; my heart welled in me like that wave on which the Buyniy rose when her captain brought her alongside the burning Suvorov, and I had no handkerchief, and ten years were to pass before a certain night in 1922, at a public lecture in Berlin, when my father shielded the lecturer (his old friend Milyukov) from the bullets of two Russian Fascists and, while vigorously knocking down one of the assassins, was fatally shot by the other. But no shadow was cast by that future event upon the bright stairs of our St. Petersburg house; the large, cool hand resting on my head did not quaver, and several lines of play in a difficult chess composition were not blended yet on the board.

***

A moment later my first poem began. What touched it off? I think I know. Without any wind blowing, the sheer weight of a raindrop, shining in parasitic luxury on a cordate leaf, caused its tip to dip, and what looked like a globule of quicksilver performed a sudden glissando down the center vein, and then, having shed its bright load, the relieved leaf unbent. Tip, leaf, dip, relief — the instant it all took to happen seemed to me not so much a fraction of time as a fissure in it, a missed heartbeat, which was refunded at once by a patter of rhymes: I say “patter” intentionally, for when a gust of wind did come, the trees would briskly start to drip all together in as crude an imitation of the recent downpour as the stanza I was already muttering resembled the shock of wonder I had experienced when for a moment heart and leaf had been one.

***

Vivian Bloodmark, a philosophical friend of mine, in later years, used to day that while the scientist sees everything that happens in one point of space, the poet feels everything that happens in one point of time.

***

In those years, that marvelous mess of constellations, nebulae, interstellar gaps and all the rest of the awesome show provoked in me an indescribable sense of nausea, of utter panic, as if I were hanging from earth upside down on the brink of infinite space, with terrestrial gravity still holding me by the heels but about to release me any moment.

***

Tamara, Russia, the wildwood grading into old gardens, my northern birches and firs, the sight of my mother getting down on her hands and knees to kiss the earth every time we came back to the country from town for the summer, et la montagne et le grand chêne — these are things that fate one day bundled up pell-mell and tossed into the sea, completely severing me from my boyhood. I wonder, however, whether there is really much to be said for anesthetic destinies, for, let us say, a smooth, safe, small-town continuity of time, with its primitive absence of perspective, when, at fifty, one is still dwelling in the clapboard house of one’s childhood, so that every time one cleans the attic one comes across
the same pile of old brown schoolbooks, still together among later accumulations of dead objects, and where, on summery Sunday mornings, one’s wife stops on the sidewalk to endure for a minute or two that terrible, garrulous, dyed, church-bound McGee woman, who, way back in 1915, used to be pretty, naughty Margaret Ann of the mint-flavored mouth and nimble fingers.

***

And I thought of all that I had missed in my country, of the things I would not have omitted to note and treasure, had I suspected before that my life was to veer in such a violent way.

***

Now and then, shed by a blossoming tree, a petal would come down, down, down, and with the odd feeling of seeing something neither worshipper nor casual spectator ought to see, one would manage to glimpse its reflection which swiftly — more swiftly than the petal fell — rose to meet it; and, for the fraction of a second, one feared that the trick would not work, that the blessed oil would not catch fire, that the reflection might miss and the petal float away alone, but every time the delicate union did take place, with the magic precision of a poet’s word meeting halfway his, or a reader’s, recollection.

***

When that slow-motion, silent explosion of love takes place in me, unfolding its melting fringes and overwhelming me with the sense of something much vaster, much more enduring and powerful that the accumulation of matter or energy in any imaginable cosmos, then my mind cannot but pinch itself to see if it is really awake. I have to make a rapid inventory of the universe, just as a man in a dream tries to condone the absurdity of his position by making sure he is dreaming. I have to have all space and all time participate in my emotion, in my mortal love, so that the edge of its mortality is taken off, thus helping me to fight the utter degradation, ridicule, and horror of having developed an infinity of sensation and thought within a finite existence.

Анон · 2024-05-31 23:31:23

Speak, Memory

О чем книга: сборник воспоминаний Набокова

Самое сложное в том, чтобы писать о Набокове - это то, что набор букв у него и у меня один и тот же, но только он этими буквами делает что-то невообразимо прекрасное, как капли росы на паутинках, а я эти же буквы могу только в словья складывать и во фразы пихать, как круглое в квадратное. Но других букв и словьев у меня для вас нет, попробую как смогу.

Когда-то давно я читал “Лолиту” в авторском переводе, нихуя не понял, кроме того, что кросива (фраза "Почти все одуванчики уже превратились из солнц в луны" почему-то намертво застряла в голове, прошло двадцать лет, а я все помню ее). Ну, как я говорил раньше в контексте “Идиота”, меня в пиздючестве чужие страдания мало трогали, история Настасьи Филипповны не задела, история Долорес тоже. К счастью, вокруг не было никого, кто рассказывал бы мне, что у Гумберта така любовь (бррр) к Лолите, а сам я не клюнул на его попытки выставить себя безвинным зайчиком.

В общем, можно считать, что к Speak Memory я подходил чистеньким, без никакого опыта с Набоковым раньше. Я видел, что примерно весь книжный телеграм и ютьюб обожает его книги, но мало ли кто что любит, думал я.

Сначала оказалось, что Набоков это сложно, потому что там, где у многих других авторов водичка, у Набокова нефть - густо, вязко, БОГАТО. Я прямо притормаживал на первых главах, потому что сложно было войти в текст. Потом оказалось, что Набоков это охуенно. Я вытащил с десяток цитат, но на самом деле всю книгу можно цитировать, это очень красиво. Я тут, конечно, выступаю капитаном очевидность, все и так это знают.
К слову, я обычно туговат на такие приемы, но аллитерации Набокова невозможно пропустить. Как он перекатывает b-b-b в описании дождя или s-s-s в шепоте ветра и листьев, это что-то невообразимое.

Но яхонтовый стиль и выверенность слов это только полдела. Вторая половина, от которой я останавливался, чтобы поорать в книгу от восторга, это то, как Набоков выстраивает сцены, как говорит не говоря прямо. То есть он может целый абзац описывать, как капля падает с листа, или как летний пруд бурлит жизнью и цветет, но он может и красноречиво молчать о том, что важно. Например, одна из самых мощных глав в книге - воспоминания об отце. Я не знал, что отец Набокова был убит в эмиграции при попытке покушения на Милюкова. А еще был эпизод в жизни отца, когда он чуть не вызвал одного журналиста на дуэль, и юный Набоков весь день ужасно переживал из-за этого. Я выше процитировал финальный абзац этой главы, положу тут еще раз, чтобы не искать среди остальных цитат - Набоков возвращается домой, видит, что отец в порядке, дуэли не было, и вот:

<…> but I could not look at my father. And then it happened; my heart welled in me like that wave on which the Buyniy rose when her captain brought her alongside the burning Suvorov, and I had no handkerchief, and ten years were to pass before a certain night in 1922, at a public lecture in Berlin, when my father shielded the lecturer (his old friend Milyukov) from the bullets of two Russian Fascists and, while vigorously knocking down one of the assassins, was fatally shot by the other. But no shadow was cast by that future event upon the bright stairs of our St. Petersburg house; the large, cool hand resting on my head did not quaver, and several lines of play in a difficult chess composition were not blended yet on the board.

Все понятно, все вроде бы несложно, но как это пронзительно и как это круто сделано.
Точно так же он с умолчаниями пишет о своей маме в эмиграции: тут упомянет, что у нее на полке стоял рисунок супружеской могилы, там - что после смерти мужа она носила оба кольца, его и ее, и они были связаны черной лентой, т.к. кольцо мужа было великовато. Вкинет один абзац про эмигрантскую таксу, наследницу чеховских собак, и так опишет ее прогулки по Праге, что сразу представляется и хозяйка собаки - одинокая, не очень веселая женщина. А как он пишет про своего сына, сколько в его словах сдержанной силы безусловной любви, и сколько грусти в описании сцены, где маленький Дима катается на машинке, а из открытых окон и дверей Берлина гремит выступление Гитлера. Одной этой детали - маленький мальчик на фоне перелома эпохи - достаточно, чтобы подчеркнуть так много тревог о будущем, о том, в какой мир Набоковы привели этого ребенка, не говоря ни слова прямо.

Я где-то видел мнение, что беззаботные годы Набокова в дореволюционных имениях стали основой для всех последующих испытаний. У него действительно оказался очень удачный характер, чтобы сквозь года не озлобиться, не стушеваться, не отчаяться, а брать и жить, писать на двух языках. Конечно, ему еще и очень повезло - он с семьей успел уехать из Берлина, а потом из Франции накануне войны. Я не буду рассуждать о привилегиях, о том, что в целом у него была не самое ужасное положение среди всех эмигрантов. Человеку настолько тяжело, насколько ему тяжело, и мне кажется, что счастливое детство действительно помогло Набокову перенести все потрясения. И к детству он очень много возвращается в книге, описывая имение как рай на земле, где люди неизменно добры, сама земля дает силы, воздух подернут золотистой дымкой. Но без пошлости - я это не могу передать своими словьями, лучше один раз увидеть это в оригинале.

[Правда, мне как крестьянскому потомку по линии всех предков иногда хотелось взяться за вилы, когда я читал о каких-нибудь невыносимых страданиях аристократии, хаха.]

Эмигрантские главы, конечно, гораздо взвешеннее, грустнее и реалистичнее. Это и понятно, детство и юность закончились, началась суровая реальность, сопряженная с болью, страхом, расставаниями и смертями. Набоков не был бы Набоковым, если бы не попинал походя немцев и французов, которые слились для него в общий серый фон. Но в целом даже эмигрантские главы дают небольшую надежду. Да, в страну, которую Набоков оставил молодым человеком, ему не довелось вернуться, но он смог создать себе жизнь под чужим солнцем, что меня как эмигранта лично обнадеживает. Кроме того, даже жизнь на две страны, одну реальную здесь и сейчас, и вторую - призрачную, в которую можно вернуться только мысленно (дважды недоступная, потому что страна детства умирает с окончанием детства, и потому что политически этой страны уже нет), не разрушила Набокова. Это тоже меня обнадеживает.

Так как я не умею заканчивать тексты, вместо концовки добавлю еще, что я решил читать эти мемуары на английском, потому что мне хотелось увидеть именно слова Набокова, а “Другие берега” это все-таки не его собственный перевод. Кроме того, я еще прочитал, что Speak Memory - это дополненный вариант Other Shores, у которого не было перевода? Поэтому я решил, что английский так английский. Теперь очень хочу прочесть и какую-нибудь из книг Набокова, написанную изначально на русском. К счастью, выбор большой, вухуху.

Холиварофорум

Объявление

#101 2023-11-06 15:10:01

Re: [книги][YC] Анон в поисках кита

#102 2023-11-08 10:14:35

Re: [книги][YC] Анон в поисках кита

#103 2023-11-08 10:16:25

Re: [книги][YC] Анон в поисках кита

#104 2023-11-10 03:01:40

Re: [книги][YC] Анон в поисках кита

#105 2023-11-10 06:30:59

Re: [книги][YC] Анон в поисках кита

#106 2023-11-14 17:59:23

Re: [книги][YC] Анон в поисках кита

#107 2023-11-14 18:01:36

Re: [книги][YC] Анон в поисках кита

#108 2023-11-29 00:18:34

Re: [книги][YC] Анон в поисках кита

#109 2023-11-29 03:27:05

Re: [книги][YC] Анон в поисках кита

#110 2024-01-20 17:07:30

Re: [книги][YC] Анон в поисках кита

#111 2024-01-20 17:10:20

Re: [книги][YC] Анон в поисках кита

#112 2024-01-20 17:21:21

Re: [книги][YC] Анон в поисках кита

#113 2024-02-20 23:46:54

Re: [книги][YC] Анон в поисках кита

#114 2024-04-01 12:09:12

Re: [книги][YC] Анон в поисках кита

#115 2024-04-01 15:51:47

Re: [книги][YC] Анон в поисках кита

#116 2024-04-02 23:07:39

Re: [книги][YC] Анон в поисках кита

#117 2024-04-02 23:16:18

Re: [книги][YC] Анон в поисках кита

#118 2024-04-03 18:39:44

Re: [книги][YC] Анон в поисках кита

#119 2024-04-04 13:21:11

Re: [книги][YC] Анон в поисках кита

#120 2024-04-28 13:11:40

Re: [книги][YC] Анон в поисках кита

#121 2024-05-05 14:13:56

Re: [книги][YC] Анон в поисках кита

#122 2024-05-05 15:13:55

Re: [книги][YC] Анон в поисках кита

#123 2024-05-20 00:01:12

Re: [книги][YC] Анон в поисках кита

#124 2024-05-20 00:04:55

Re: [книги][YC] Анон в поисках кита

#125 2024-05-31 23:31:23

Re: [книги][YC] Анон в поисках кита

Подвал форума