Пошел вон отсюда! - раздался за дверью сердитый голос слуги. - Нечего
туг околачиваться! Знаем мы вас - сейчас что-нибудь стащишь!
Хосе явно срывал на ком-то зло за провал своего кандидата. Тихий
дрожащий голос быстро произнес что-то в ответ, Рене уловил только слово
"переводчик".
- Еще чего! - возмущенно закричал Хосе. - Посмотрел бы ты, как он
только что вытолкал взашей приличного, хорошо одетого человека. Станет он с
таким оборванцем разговаривать, как же!
Рене поднял занавес и выглянул наружу.
- В чем дело, Хосе? Еще один?
- Пугало, господин, настоящее пугало! Я знаю, что вы с таким не
захотите разговаривать.
- Не твое дело рассуждать. Где он?
- Я его прогнал, господин. Я думал...
- Ну так в другой раз не думай, а делай, как тебе говорят. Немедленно
верни его.
Вспомнив, что совсем недавно отругал Хосе за то, что тот не желал
думать, Рене опустил занавеску и сел.
"Боже мой, - подумал он. - Я становлюсь похожим на беднягу Дюпре. Так
разговаривать со слугой, который не смеет ответить мне тем же!.."
Занавеска бесшумно поднялась и опустилась. Обернувшись и увидев
стоящего в дверях человека, Рене от неожиданности чуть не привскочил. Это
действительно было пугало.
Хосе, пожалуй, можно было простить - во всем Эквадоре, наверно, не
нашлось бы более жалкого человеческого отребья. Бедняга дошел до того
состояния, когда само несчастье внушает скорее гадливость, чем сочувствие.
Рене посмотрел на грязное тряпье, на босые израненные ноги, затем перевел
взгляд на изуродованную левую руку, на обнаженное плечо, такое исхудалое,
что сквозь кожу отчетливо проступали кости, на горевшие голодным, волчьим
блеском глаза под спутанными космами черных волос. Метис, конечно; однако
этот бронзовый оттенок кожи скорее походил на загар, чем на естественный
цвет. Но как мог европеец оказаться в таком отчаянном положении?
"Что довело его до этого?" - подумал Рене и с пробудившимся интересом
всмотрелся в лицо незнакомца. Оно выражало только одно - голод. Пожав
плечами, Рене стал задавать обычные вопросы.
- Вы предлагаете свои услуги в качестве переводчика? До сих пор человек
молчал. Он все еще стоял у двери, держась за занавес и учащенно дыша. Теперь
он ответил шепотом:
- Да.
- Какие языки вы знаете?
- Французский, испанский, английский, кечуа, гуарани и... некоторые
другие.
Рене улыбнулся. Он уже привык выслушивать громкие заверения; при
проверке обычно обнаруживалось, что дальше ломаного испанского и скверного
кечуа дело не шло.
- Вы когда-нибудь раньше исполняли обязанности переводчика?
- Постоянно - нет, но мне нередко приходилось переводить. У меня
получалось неплохо.
Испанским он несомненно владел лучше большинства метисов, и его голос
звучал необыкновенно мягко. Незнакомец говорил тихо и неуверенно, без
присущей метисам крикливой интонации. Рене не стал проверять, как он знает
французский, и разговор продолжался на испанском языке.
- Какие у вас рекомендации?
- Никаких.
- Как? Неужели никто не может за вас поручиться?
- Меня здесь никто не знает. Я не здешний. Я пришел с юга.
- Но откуда вы пришли сейчас? Из Кито?
- Нет, из Ибарры.
- Как же вы сюда добрались?
- Через горы, по пешеходной тропе на Гуаллабамба. Я услышал, что вам
нужен...
- Из Ибарры! С такими ногами! Но до Ибарры шестьдесят миль!
- Я... когда я пустился в путь, ноги у меня были здоровы, это я об
камни. Река как раз разлилась... Рене окинул его недоверчивым взглядом.
- В такую погоду вы перешли горы? Один?
- Я боялся опоздать. Ноги заживут - это все пустяки. Я обычно хромаю
гораздо меньше, чем сейчас, сударь. Я не буду отставать.
С этими словами человек порывисто сделал несколько шагов вперед, отойдя
наконец от двери. Что бы он ни говорил, сейчас он хромал так сильно, что ему
пришлось опереться рукой о стол. Рене уже заметил покрытую шрамами левую
руку, на которой не хватало двух пальцев. Сейчас он взглянул на правую,
здоровую, ожидая увидеть на ногтях голубоватые лупки, изобличающие метиса.
"Да он же белый!" - поразился Рене.
Загар на руке был почти кофейного цвета, однако, ногти неопровержимо
доказывали, что в жилах этого человека нет ни капли туземной крови.
"И такая изящная рука, - с недоумением думал Рене.
Он чем-то не похож на настоящего бродягу. Может быть, его довело до
этого пьянство? А если нет, есть смысл его испытать".
Рене еще раз всмотрелся в незнакомца, и его поразило нечеловеческое
напряжение в темных глазах, оно вызывало у него ощущение неловкости,
раздражало своей неуместностью. Почему он так смотрит? Что с ним случилось?
Нет, ничего не выйдет; разве можно связываться с человеком, у которого такое
лицо? Того и гляди, перережет ночью кому-нибудь горло или уйдет потихоньку в
лес и повесится. Брр!
- К сожалению, - сказал Рене, - вряд ли вы нам подойдете. Нам нужен...
несколько иной человек.
Ни один из отвергнутых Рене "переводчиков" не ушел без крика и споров,
без попытки его разжалобить. Этот же шагнул вперед, с глубоким отчаянием
заглянул Рене в глаза и, не говоря ни слова, повернулся к выходу.
- Подождите! - воскликнул Рене. Худые плечи человека дрогнули, он
остановился и, медленно повернувшись, застыл, опустив голову.
- Я не приму окончательного решения, не поговорив с начальником
экспедиции, - продолжал Рене. - Особенно на это не рассчитывайте - я не
думаю, чтобы вы нам подошли, но можете все-таки подождать его.
Рене охватило нелепое и мучительное чувство стыда, как будто он сделал
что-то отвратительное, как будто он подло ударил существо, неспособное
защитить себя.
"Черт бы его побрал, - думал он. - Ну что я могу поделать? Брать его
просто глупо - он обязательно заболеет, и нам придется с ним возиться. Он,
наверно, и ворует. Да к тому же у него, кажется, чахотка".
Человек вдруг поднял глаза. Они были не черные, как сначала показалось
Рене, а синие, цвета морской воды.
- Если... если вы не можете взять меня переводчиком, сударь, может быть
у вас найдется какая-нибудь другая работа? Я могу...
- Никакой другой работы нет. Мы все делаем сами, а тяжелую работу
выполняют индейцы.
Человек поднес руку к горлу. Дыхание его опять участилось.
- Например... носильщиком?
- Носильщиком? - в крайнем изумлении выговорил Рене. Белый человек,
явно больной, хромой, с израненными ногами и изуродованной рукой, просит,
чтобы его наняли переносить тяжести наравне с туземцами!
- Мне... мне приходилось этим заниматься, сударь; я умею ладить с
индейцами. И я г-гораздо сильнее, чем кажусь, з-значительно сильнее...
Он начал заикаться.
"Да он же попросту умирает с голоду, - с состраданием подумал Рене. -
Бедняга, плохо же ему, верно, пришлось".
- Вот вернется начальник, тогда посмотрим, - сказал он. - А сейчас...
вы ведь, наверно, голодны? Слуги как раз собираются обедать. Я распоряжусь,
чтобы вас тоже накормили. Они там, под большим...
Рене запнулся на полуслове, увидев даже через коричневый загар, как
побелело лицо незнакомца.
- Спасибо, не беспокойтесь, я только что пообедал, - торопливо
проговорил тот на чистейшем французском языке с едва заметным иностранным
акцентом; так мог говорить только образованный человек, Рене вскочил на
ноги.
- Но вы... вы же человек нашего круга!
- Какое вам до этого дело?
Когда впоследствии Рене вспоминал эту сцену, эти яростно брошенные ему
в лицо слова, он не сомневался, что в то мгновение ему грозила опасность
получить удар ножом или быть задушенным. Но тогда он ничего не понял и лишь
беспомощно глядел на незнакомца.
Наконец тот нарушил молчание, сказав очень тихим, но ясным и твердым
голосом:
- Простите, пожалуйста. Я пойду.
Рене схватил его за руку.
- Нет, нет! Постойте! Разве вы не видите, что произошла ошибка! Знаете
что - пообедайте со мной!
Не успел Рене произнести эти простые слова, как почувствовал, что они
были восприняты как отмена смертной казни. Человек круто повернулся,
изумленно посмотрел на него, потом тихонько рассмеялся.
- Благодарю вас, я очень признателен; но я...- он замолк и взглянул на
свои лохмотья, - только как же я в таком виде?..
У него вдруг задрожала нижняя губа, и он показался Рене совсем юным и
беззащитным.
- Ну, это легко устроить, - сказал Рене, хватаясь за возможность
прекратить этот невыносимый разговор. - Эй! Хосе!
В дверях появился Хосе, радостно оскалившийся в предвкушении скандала.
- Этот джентльмен хочет принять ванну, - с чувством огромного
облегчения сказал ему Рене.
- Как? - Хосе разинул рот и с изумлением переводил взгляд с одного на
другого.
- Немедленно приготовь в моей комнате теплую ванну, - невозмутимо
продолжал Рене, - принеси чистые полотенца и нагрей побольше воды. После
этого подашь нам обед.
Он открыл дверь в свою комнату.
- Сюда, пожалуйста. Я сейчас достану мыло и... Да, вам ведь нужно будет
во что-нибудь переодеться.
Встав на колени перед раскрытым чемоданом, он продолжал, не поднимая
глаз:
- Боюсь, что мои вещи будут вам немного велики - ну да как-нибудь
устроитесь: Куда это носки задевались? Вот рубашка, и... Ну, кажется, все. Я
подожду вас в соседней комнате.
Он встал, оставив ключ в чемодане. А в голове стучало:
"Какой же я болван! Какой непроходимый идиот! Он, конечно, украдет все,
что попадется под руку. И поделом мне, дураку! Но что же мне оставалось
делать?"
В дверях Рене обернулся со словами:
- Если вам что-нибудь понадобится, позовите Хосе, - но, увидев, что
незнакомец, дрожа всем телом, прислонился к столу, чтобы не упасть,
вернулся, взял его за локоть и усадил на стул.
- Вам надо чего-нибудь выпить, - сказал он, наливая коньяку из
охотничьей фляжки. Человек отстранил стакан.
- Не надо, ударит в голову. Я... слишком долго... - Он выпрямился и
откинул со лба волосы: - Ничего, сейчас пройдет. Пожалуйста, не
беспокойтесь.
Дожидаясь его в соседней комнате, Рене злился на собственную глупость.
Навязать себе на голову больного, умирающего с голоду авантюриста, возможно
преступника, явного проходимца, привыкшего, по его собственному признанию,
якшаться с туземцами, - и все только потому, что у того вкрадчивый голос и
красивые глаза. Безумие!
Наконец появился незнакомец, преображенный почти до неузнаваемости. Он
вообще был ниже и тоньше Рене, и к тому же крайне изможден, и теперь, в
висевшей на нем мешком одежде, казался еще более юным и хрупким, чем был на
самом деле, - почти совсем мальчиком. Неумело подстриженные и зачесанные
назад волосы открывали замечательной красоты лоб и глаза. Когда он, хромая,
подошел к столу, Рене снова поразило, какой у него был невероятно больной
вид, и ему вдруг пришло в голову, что, может быть, вопрос о том, как
поступить с незнакомцем, вскоре разрешится сам собой - он попросту умрет.
Однако, кроме изнуренного вида и крайней истощенности, у него не было ничего
общего с оборванцем, который вошел в эту комнату час назад.
Он извинился перед своим хозяином за то, что заставил его так долго
ждать, и поддержал начатый Рене разговор о посторонних предметах. Казалось,
он стремился укрыться в светской беседе. Он говорил по-французски не совсем
бегло, видимо слегка его подзабыв, употреблял много латинизмов, вдобавок
очень сильно заикался, - и тем не менее тембр его голоса придавал
неизъяснимое достоинство его запинающейся речи. Несколько книжные обороты
указывали на обширное знакомство с классиками: можно было подумать, что он
вырос на Паскале и Боссюэ.
- Но вы же совсем ничего не едите, - воскликнул Рене. Его гость с
гримасой отвращения отодвинул тарелку.
- Простите. После длительной голодовки трудно много есть.
Рене внимательно посмотрел на него:
- Значит, вы в полном смысле слова умирали с голоду?
- Да, но не очень долго - всего три дня. Вначале у меня было с собой
немного хлеба.
- Что бы вы стали делать, если бы не застали нас здесь? Ответа не
последовало. Рене почувствовал, что совершил грубую бестактность, и
торопливо продолжал:
- Но ведь ночевать в горах невероятно тяжело. Синие глаза внезапно
потемнели.
- К этому привыкаешь - вот и все. Самое неприятное... что ты один.
- Но как же спать в горах, в таком холоде и сырости?
- Спать там не приходилось.
Рене встал из-за стола.
- Тогда, быть может, вы приляжете до возвращения начальника? Вы,
наверно, страшно устали. Хосе вам постелит.
К вечеру, когда охотники вернулись домой, незнакомец вполне оправился и
на вопросы Дюпре отвечал уверенно и спокойно - он проспал до самой темноты
и, проснувшись, еще немного поел.
Полковник приехал с охоты в прескверном настроении: Лортиг оказался
лучшим, чем он, стрелком и вдобавок хвастался этим всю обратную дорогу. К
тому же опять зарядил дождь, и все вымокли и устали. Надев очки, полковник
посмотрел на незнакомца, как судья на осужденного преступника.
- Господин Мартель сообщил мне, что вы прибыли из Ибарры, господин...
- Риварес.
— Риварес? Это, кажется, испанское имя?
- Я родился в Аргентине.
- И... оказались в Эквадоре совсем один и в таком отчаянном положении?
- Я участвовал в боях...
- Против диктатора Розаса?
- Да. Я был ранен, как видите, искалечен. Меня схватили. Потом мне
удалось бежать на торговом судне в Лиму. Там я надеялся разыскать своего
друга и побыть у него, пока мне не удастся дать знать родным. Я уехал без
гроша в кармане, за мной гнались по пятам. Приехав в Лиму, я узнал, что мой
друг только что отплыл в Европу.
- Когда это было?
- Месяцев девять тому назад. Я кое-как перебивался в Лиме, дожидаясь
ответа из Буэнос-Айреса от родных, которым мне удалось послать письмо с
просьбой немедленно выслать денег. С обратным пароходом я получил ответ.
Старый слуга писал мне, что по приказанию Розаса наш дом сожгли, а всех моих
родных убили. Тогда я перебрался в Эквадор в надежде получить работу на
серебряных рудниках. В Ибарре я услышал, что вам нужен переводчик, и
отправился сюда предложить свои услуги.
- Откуда вы знаете местные наречия, если вы сами с юга?
- Я научился говорить на них уже после того, как поселился в Эквадоре.
Языки всегда давались мне легко.
- А откуда вы знаете французский?
- Я воспитывался в коллеже французских иезуитов.
- Вы верите этому вздору? - прошептал Штегер на ухо Рене.
Они сидели рядом, слушая, как полковник расспрашивает незнакомца. Рене
нахмурился и не ответил. В глубине души он был убежден, что весь рассказ -
выдумка от начала до конца. Его злило, что незнакомец лжет и что Штегер об
этом догадался, а больше всего то, что он, Рене, злится. Какое ему до этого
дело?
- Наверно, было очень трудно перейти через горы сейчас, когда все реки
вздулись от дождей? - с недоверием продолжал допрашивать Дюпре. - Сколько же
времени занял у вас переход?
- Четыре дня.
Рене досадливо передернул плечом. Черт бы его побрал! Уж если лжешь,
так по крайней мере помни, что говоришь. За обедом он сказал "три".
Веки незнакомца едва заметно дрогнули, и Рене понял, что его жест был
замечен. Риварес тихим голосом поправился:
- Впрочем нет, не четыре, а три.
Допрос тянулся томительно долго. Проверяя, не лжет ли незнакомец, Дюпре
расставлял нехитрые ловушки, которых тот благополучно избегал, отвечая тихим
неуверенным голосом, с тревогой во взгляде.
-Благодарю вас, господин Риварес, - наконец сказал Дюпре. - Попрошу вас
подождать немного в соседней комнате. Я вас скоро позову и сообщу свое
решение.
Риварес вышел, глядя прямо перед собой. Проходя мимо Рене, он бросил на
него быстрый взгляд, но Рене внимательно рассматривал свои башмаки.
- Итак, господа, - обратился к ним Дюпре, - я хотел бы знать, какое
впечатление произвел на вас этот человек. Поскольку он белый и, по-видимому,
получил кое-какое образование, совершенно очевидно, что он должен будет есть
и спать вместе с нами. Поэтому, хотя окончательное решение остается,
разумеется, за мной, я хотел бы по возможности принять во внимание мнение
всех здесь присутствующих. У вас есть какие-нибудь соображения?
Некоторое время все молчали. Штегер и Гийоме переглянулись, Рене все
еще смотрел на свои башмаки. Наконец Лортиг, небрежно облокотившийся на стол
и ковырявший во рту зубочисткой, заметил, зевая:
- По моему мнению, полковник, этот субъект явный обманщик и к тому же
нахал. В жизни не слыхал более беззастенчивого вранья.
- Вопрос решен, - шепнул Штегер Рене, толкая его локтем. - Что бы ни
сказал сегодня Лортиг, старик сделает наоборот. Они грызлись всю дорогу. Нам
лучше высказаться в пользу этого молодца, а то старик будет коситься на нас
целую неделю.
- Вы говорите весьма категорически, господин Лортиг,- ледяным тоном
сказал Дюпре. - Могу я узнать, какие у вас данные это утверждать?
Лортиг снова принялся ковырять в зубах.
- Я и не притворяюсь, что знаю толк в разных там данных, полковник. Я
спортсмен, а не сыщик. Но обманщика от честного человека отличить могу.
Дюпре, не отвечая, с достоинством от него отвернулся, и обратился к
Штегеру:
- А каково ваше мнение, господин Штегер? Во взоре Штегера светилась
неподкупная немецкая честность.
- Я, конечно, не могу навязывать вам своего мнения, полковник, но со
своей стороны я не понимаю, почему у господина Лортига сложилось такое
скверное мнение об этом человеке. Мне его рассказ показался вполне
правдоподобным.
- Говорит он гладко, я этого не отрицаю, - презрительно бросил Лортиг.
Словно не расслышав его слов, Дюпре продолжал:
- Так вы хотели бы, чтобы мы его наняли?
- Да, сударь, если вы сочтете это возможным. Лично я сочувствую его
злоключениям. Мне кажется, что любая жертва этого чудовища Розаса имеет
право на нашу помощь, тем более что Розас является также и врагом Франции.
- Вы совершенно правы. Господин Гийоме? Бельгиец осклабился. Он был
готов поддержать любой вариант, лишь бы оттянуть тот страшный день, когда
ему вновь придется, рискуя жизнью, тащиться .по горам.
- Я склонен согласиться с господином Лортигом. Мне кажется опасным
брать человека без рекомендаций. По-моему, нам следует остаться здесь еще на
несколько дней и подыскать кого-нибудь более подходящего.
Полковник обратился к Рене:
- У вас, господин Мартель, была возможность приглядеться к нему
поближе. Его можно в какой-то мере считать вашим протеже. Полагаю, что вы
согласны с господином Штегером?
С минуту Рене мучительно колебался. Нужно же было так случиться, чтобы
его голос оказался решающим. Ему хотелось только одного - никогда больше не
видеть этого человека. Он почти надеялся, что его отвергнут единогласно. Но
сейчас высказаться против было бы все равно, что вынести смертный приговор.
- Мне кажется, - заговорил он наконец, - что у нас нет выбора. Конечно,
лучше было бы найти человека с рекомендациями, но одни такой от нас уже
сбежал. Мы отправляемся в опасные места, и не всякий с нами пойдет. Каков бы
ни был этот человек, он по крайней мере готов идти куда угодно. Весьма
возможно, что он проходимец, но мы ведь не собираемся вступать с ним в
тесные дружеские отношения, а лишь мириться с его присутствием, поскольку мы
нуждаемся в его услугах. Что же касается предложения подождать еще, то мы
уже и так пробыли здесь четыре дня и пока никого не нашли. Еще немного, и
реки в горах так разольются, что вьючные животные ни за что не смогут
благополучно спуститься с Папаллакты. Вода прибывает с каждым днем. Я
считаю, что, если он знает свое дело, имеет смысл его взять.
Позвали Ривареса. На его напряженном лице сквозь загар проступала
страшная бледность.
- Господин Риварес, - начал полковник, - вы несомненно понимаете, что
взять человека без всяких рекомендаций - серьезный шаг...
- Да, - ответил едва слышно Риварес; на лбу у него выступили капельки
пота.
- С другой стороны, - продолжал Дюпре, - из чувства гуманности и как
француз я не хочу отказать в помощи белому человеку, оказавшемуся в таком
тяжелом положении. Я попробую взять вас, при условии, конечно, что ваше
знакомство с местными наречиями окажется удовлетворительным. Предупреждаю
вас, однако, что я делаю это с большими сомнениями и главным образом по
рекомендации господина Мартеля.
- Полковник...- начал Рене.
- Разве я вас неправильно понял? - спросил Дюпре, устремив на него
суровый взор.
Рене все стало ясно. Если дело примет плохой оборот, виноват будет он;
если же все обойдется благополучно, заслуга будет принадлежать полковнику.
Кровь бросилась ему в лицо, и он закусил губу.
- Я только сказал, - возразил он, - что...- и запнулся на полуслове,
встретившись взглядом с Риваресом.
Какую-то секунду они молча смотрели друг другу в глаза.
- ...я, конечно, за то, чтобы взять господина Ривареса, - торопливо
закончил Рене и опять стал разглядывать свои башмаки.
- Вот именно, - подтвердил Дюпре и продолжал: - Вы, разумеется, не
будете являться членом экспедиции, а лишь служащим по найму, и в случае
несоответствия нашим требованиям за нами остается право уволить вас без
всякой компенсации в первом же безопасном месте. Вы должны быть готовы
беспрекословно исполнять приказания и делить с нами неизбежные трудности и
опасности путешествия. Считаю своим долгом предупредить вас, что они будут
весьма значительны.
- Опасности меня не пугают.
- В таком случае мы позовем сейчас носильщиков и послушаем, как вы
говорите на местных диалектах.
Проверка оказалась успешной, и был составлен контракт. Незнакомец
дрожащей рукой вывел свою подпись - "Феликс Риварес". Подавая бумаги Дюпре,
он густо покраснел, отвернулся и проговорил, сильно заикаясь:
- А... к-как будет с экипировкой? У меня н-ничего нет, эту одежду мне
одолжил господин Мартель.
Дюпре ответил своим обычным снисходительным тоном:
- Вы, разумеется, получите снаряжение, приобретенное для вашего
предшественника, в том числе мула и ружье. Но я не возражаю против затраты
умеренной суммы на вашу экипировку. Завтра господин Мартель поедет в Кито
сделать кое-какие дополнительные покупки, - отправляйтесь с ним и купите под
его наблюдением себе гардероб.
- Простите, полковник, - сказал Рене, - но мне бы хотелось, чтобы
кто-нибудь заменил меня завтра. Я совсем не умею торговаться, да к тому же
был очень занят все эти дни и не успел восстановить записи, которые погибли
вместе с тем мулом.
- Мне очень жаль, господин Мартель, но с записями придется подождать,
пока выдастся свободное время. Завтра всем найдется дело - это наш последний
день, послезавтра утром мы выступаем. И я убежден, что вы вполне справитесь.
От вас только требуется проследить за тем, чтобы господин Риварес, делая
покупки, соблюдал строжайшую экономию.
Риварес не поднял глаз. Выражение его лица вызвало у Рене приступ
глухого гнева: надо совсем не иметь самолюбия, чтобы с такой покорностью
выслушивать подобные замечания!
***
Рене смотрел на тонкий профиль склонившегося над семенами Ривареса, не
понимая, как может Штегер принимать безвозмездно услуги чужого ему человека,
который к тому же устал гораздо больше, чем он сам. Лортиг, однако, взглянул
на дело по-иному. Посмотрев, как быстро работают пальцы Ривареса, он
заметил:
— Ловко у вас это получается, господин Риварес. Вы не смогли бы
насадить моих сороконожек, у которых вечно обламываются ноги? Разумеется, -
продолжал он таким тоном, что Рене захотелось дать ему пощечину, - я не
собираюсь злоупотреблять вашим временем, но если вы хотите немного
подработать...
Риварес поднял на него синие глаза, сверкнувшие стальным блеском, и
сказал с напускной веселостью:
- Но ведь д-даже маленькая сороконожка, господин Лортиг, иной раз
делится с ближним, не требуя за это платы, хотя у нее нет ничего, кроме
н-нескольких лишних ножек. Если вы принесете свою коллекцию, я посмотрю, что
с ними можно сделать.
Рене встретился взглядом с Маршаном и, густо покраснев, отвернулся.
Лортиг зевнул:
- Как хотите, дело ваше.
Вскоре и другие члены экспедиции стали то и дело находить поручения для
всегда готового услужить Ривареса.
- Совестно злоупотреблять вашей любезностью, но у вас так хорошо все
получается, - говорили они; и хотя полковник отнюдь не давал переводчику
бездельничать, Риварес всегда ухитрялся сделать кроме своей работы еще и
чужую. Через месяц-другой в экспедиции почти не осталось человека - за
исключением Маршана и Рене, - который не воспользовался бы явным стремлением
Ривареса угодить, и постепенно он завоевал всеобщее расположение. Даже
молодые офицеры, вначале громогласно негодовавшие на полковника за то, что
он навязал им общество "низкопробного авантюриста", вскоре примирились с
присутствием веселого и остроумного спутника, который безропотно позволял
себе эксплуатировать и ни при каких обстоятельствах не терял, хорошего
настроения. Тем не менее его непроницаемые, никогда не улыбавшиеся глаза
по-прежнему смотрели с затравленной настороженностью и мучительным, пугающим
напряжением.
Он старался стать незаменимым и никогда не упускал случая оказать
услугу то одному, то другому, игнорируя знаки пренебрежения и мелкие обиды с
видом человека, слишком занятого делом, чтобы обращать внимание на пустяки.
В то же время он замечал маленькие недостатки и слабости каждого и
приспосабливался к ним. Но, несмотря на всю покладистость Ривареса, в нем
было что-то, не позволявшее даже Штегеру заходить слишком далеко,
удерживавшее даже Лортига от повторения его ошибки.
С Рене он держался подчеркнуто учтиво, избегая дальнейших попыток к
сближению: по всей видимости, он не хотел, чтобы его еще раз оттолкнули.
Рене же был с ним по-прежнему натянуто холоден и все чаще напоминал себе,
что до переводчика ему нет никакого дела.
- Мартель, - обратился к нему однажды вечером Лортиг, когда они все
сидели у костра, - полковник сказал, что мы остановимся здесь дня на два,
чтобы дать носильщикам передохнуть. Мы собираемся завтра съездить в гости к
миссионерам. Сколько можно питаться жареными обезьянами и тушеными
попугаями! Брр, мне вчера чуть дурно не сделалось, когда эти дикари рвали на
куски живую обезьяну. По крайней мере, у снятых отцов хоть пообедаем
по-христиански. Доктор не хочет с нами ехать - говорит, у него много работы.
- У меня тоже, - сказал Рене. - Нужно заняться картой и рассортировать
и подписать образцы пород. Я останусь с доктором.
- Почему вы не попросите заняться образцами Ривареса? У него это
великолепно получается.
- С какой стати он будет делать за меня мою работу? Это не входит в его
обязанности.
- Но в его обязанности входит выполнение разных мелких поручений.
- Ему можно позавидовать, - вставил Маршан, посасывая свою неизменную
черную трубку.
- В его контракте об этом, помнится, ничего не сказано, - сухо заметил
Рене.
- Какой там контракт! Когда человека берут чуть ли не из милости...
- Какие мы все добренькие, - проворчал Маршан. - Раздаем работу направо
и налево и ничего за это не берем.
- А вот и он! - воскликнул Штегер. - Господин Риварес!
Проходивший мимо Риварес вздрогнул и остановился. Когда он обернулся,
лицо его улыбалось.
"Каждый раз, когда он слышит свое имя, он, наверно, ожидает удара", -
вдруг подумал Рене.
Прежде чем Рене успел остановить Лортига, тот обратился к Риваресу:
- Мы тут пытаемся уговорить господина Мартеля поехать завтра вместе с
нами, а он говорит, что ему надо разбирать образцы пород. Я его уверял, что
вы наверняка поможете ему с ними разобраться как-нибудь в другой раз; вы
всегда так любезны.
Переводчик медленно повернул голову и молча посмотрел на Рене. Тот
поспешно ответил на его немой вопрос:
- Господин Лортиг ошибается. С какой стати вам затруднять себя? Вы
слишком любезны - мы скоро совсем разучимся делать свою собственную работу.
- Я так и думал, что вы пожелаете сделать это сами, - ответил Риварес и
обернулся к Маршану. - Вы, наверно, тоже остаетесь, доктор?
Маршан кивнул, не вынимая изо рта трубки.
- Да, и полковник тоже. Нас жареная обезьяна вполне устраивает, она по
крайней мере не болтает без умолку.
Ночью Рене долго не мог заснуть и, по обыкновению, думал о переводчике.
"Может быть, я все-таки к нему несправедлив? Если бы у него
действительно были задние мысли, то он стал бы льстить и угождать мне, так
как он знает, что при желании я могу его погубить, или Маршану, потому что
Маршан вьет из полковника веревки. Но ведь он этого не делает..."
И вдруг вся кровь бросилась ему в голову.
"Какой же я болван! Так ведь это и есть его способ льстить нам,
показывая, что мы единственные, кого он уважает. Заставляет нас плясать под
свою дудку, как и всех остальных, только по-другому. Если ты осел, он манит
тебя пучком сена, если собака - костью".
Это открытие так поразило Рене, что он даже привстал. Ночь была ясная,
и в лунном свете лица спящих казались призрачно-бледными. Риварес, лежавший
рядом с ним, ровно дышал.
"Черт бы побрал этого наглеца! -подумал Рене. - Как он догадался?"
Он стал всматриваться в неподвижный профиль.
"Сколько он уже знает про всех нас? Наверно, порядочно. А мне о нем
ничего не известно, хоть я и знаю, кем он был. Но одно ясно: только
невероятное страдание могло оставить у рта такую складку. Днем она исчезает.
Хотел бы я знать..."
Рене лег и повернулся к Риваресу спиной.
"Опять я о нем думаю! Какое мне дело до него и его секретов? По всей
вероятности, они не делают ему чести".
На следующий день, серьезно поразмыслив, Рене решил, что пора положить
конец этим глупостям. Последние дни он вел себя в высшей степени нелепо;
'можно подумать, что в свободное время, которого у него и так мало, ему
нечем заняться, кроме как без толку ломать голову над делами совершенно
постороннего человека. Вопрос о том, что такое Риварес - беспринципный
интриган или нет, должен волновать самого Ривареса и его друзей, если они у
него есть; ему же, Рене, случайному знакомому, которого лишь каприз судьбы
свел с Риваресом, нет до этого никакого дела. Просто он усвоил себе скверную
привычку постоянно раздумывать над этим; надо раз и навсегда выбросить из
головы подобные мысли.
Рене так строго следил за собой, что почти целую неделю удерживался от
размышлений о Риваресе. Но как-то на привале, во время послеобеденного
отдыха, Гийоме, развалившийся в гамаке с сигарой во рту, принялся, по
обыкновению, рассказывать скабрезные анекдоты. На сей раз они не имели
успеха - день был невыносимо жаркий, и все устали. "Щенки", правда, вяло
хихикали, но полковник зевал и проклинал москитов, и даже Лортиг не
ухмылялся. Рене, нахлобучив сомбреро на глаза, тщетно пытался не слушать
противный голос и уснуть. Маршан с ворчаньем перевернулся на другой бок.
- Все это, конечно, прелестно, молодые люди, но шли бы вы лучше болтать
на воздух. Нам с полковником хочется спокойно переварить свой обед, а
Мартелю вы надоели до смерти.
- Еще бы, - сказал неугомонный Бертильон. - Мартель у нас человек
семейный, навеки связавший свою судьбу с необыкновенно ревнивой особой -
теодолитом!
Тут даже Маршан рассмеялся: Рене со своим теодолитом был законной
мишенью для шуток. Несколько дней тому назад он, рискуя жизнью, кинулся из
пироги в кишевшую аллигаторами реку, чтобы спасти теодолит, сброшенный в
воду одним из мулов, - к счастью инструмент был в водонепроницаемом футляре.
Когда полузахлебнувшегося Рене вытащили из воды, он торжествующе держался за
веревку, пропущенную через ручки футляра.
Бертильон, неплохо рисовавший карикатуры, схватил альбом и стал
набрасывать сценку под названием "Миледи разгневана". Негодующе воздев к
небесам зрительную трубу, законная супруга, мадам Теодолит, окруженная
чадами - юными секстантами и магнитными компасами, - обвиняла в неверности
кроткого и забитого Рене, поддавшегося чарам красавицы дождемера.
Рене от всей души присоединился к общему веселью. Сон как рукой сняло,
все стали рассматривать рисунок и предлагать свои дополнения. Гийоме
немедленно отпустил непристойность, и Рене, с отвращением отвернувшись,
снова улегся в гамак. У Гийоме была не голова, а выгребная яма: ни одна
мысль не могла пройти через нее, не пропитавшись нечистыми испарениями.
- Как хотите, а я буду спать, - сказал Рене. Но сонливость тут же с
него слетела: он услышал бархатистый голос Ривареса:
- А как же т-та смешная история, господин Гийоме? Вы ее т-так и не
досказали.
Рене широко раскрыл глаза: Риваресу нравятся анекдоты Гийоме!..
Польщенный Гийоме начал сначала, и на этот раз почти все смеялись, но
Риварес не слушал. Он, потупившись, сидел немного в стороне; на его лице
было то же выражение, что и тогда ночью, только исполненное еще большего
трагизма. Линия рта была не просто скорбной - она выражала безмерную боль.
Рене глядел на него из-под сомбреро.
"Если ложь причиняет ему такие страдания, зачем он лжет?" - подумал
Рене и тут же яростно одернул себя.
То же самое повторилось на следующий день и на следующий. Но все было
напрасно - он не мог ни преодолеть своей неприязни к Риваресу, ни забыть о
его существовании. Он непрерывно думал о Риваресе и ненавидел его за это.
Какая нелепость! Да мало ли о ком неприятно думать и о ком попросту не
думаешь. За примером не надо далеко ходить: Гийоме - весьма
непривлекательная личность, и, однако, на него можно не обращать внимания,
так же как на москитов или метисов. Бедняга Дюпре иногда действует на нервы
своими придирками и напыщенностью, однако, стоит пройти минутному
раздражению, и полковник забыт. Но когда в палатку входит Риварес, он словно
заполняет ее всю, хотя просто сидит в углу и глядит в пол, не открывая рта.
Это наваждение преследовало Рене днем и ночью, и у него начал портиться
характер. Ему стало все труднее сдерживать вспышки раздражения против
Лортига и Штегера, делать скидку на возраст Дюпре и молодость Бертильона.
"Это все от климата, - уверял он себя, - и от бессонницы".
Он стал очень плохо спать, главным образом из-за того, что в одной
палатке с ним спал Риварес. Каждую ночь, ложась спать, Рене решительно
закрывал глаза и поворачивался спиной к опостылевшей фигуре, и каждую ночь
он осторожно переворачивался на другой бок и, снедаемый жгучим любопытством,
всматривался через накомарник в лицо, которое изучил уже до мельчайших
подробностей, - сменилась ли маска искусственной веселости истинным
выражением неизбывного страдания?
Как-то на рассвете, когда все еще спали, Рене наблюдал за лицом
Ривареса из-под полуприкрытых век, спрашивая себя в тысячный раз: "Отчего,
отчего на нем такая скорбь?" Вдруг он заметил, что ресницы Ривареса
дрогнули, и на лице немедленно появилась привычная маска бодрого
безразличия. Рене понял, что за ним тоже наблюдают. После этого случая оба
часами лежали без сна, притворяясь спящими, но ловя каждый вздох соседа.
Рене все чаще охватывал странный ужас. Он спасался от него, разжигая в
себе ненависть к Риваресу. Все в переводчике вызывало у Рене бессмысленную и
яростную злобу: запинающаяся речь, кошачьи движения, полнейшая неподвижность
лица ночью и молниеносная смена выражений днем. "Это не человек, а какой-то
оборотень, - говорил себе Рене. - Он появляется неожиданно, подкравшись
бесшумно, как индеец; его глаза меняют цвет, как волны моря, и когда они
темнеют, то кажется, что в них потушили свет".
За последнее время Маршан стал более резок и угрюм, чем обычно. С
самого отъезда из Франции он не прикасался к вину: но вот пришел день,
когда, войдя в палатку, Рене увидел раскрасневшегося Маршана, который, глядя
в пространство остекленевшими глазами, рассказывал какой-то вздор Лортигу и
Гийоме. Риварес сидел в углу и насаживал бабочек на булавки. Рене
остановился в дверях как вкопанный. Он боялся вмешаться и в то же время
знал, с каким жгучим стыдом Маршан будет вспоминать завтра слова, которые
уже нельзя будет вернуть.
- Но откуда вы все это знаете, доктор? - спросил Лортиг. - Разве
генерал был вашим другом?
- Пациентом, мой мальчик. Его много лет мучила печень, от этого у него
и характер был скверный. А стоило мне посадить его на диету - и он сразу
начинал ладить с военным министерством. Хотя нельзя сказать, чтоб он очень
любил овсяную кашу и физические упражнения, - всегда скрипел, как ржавые
ворота, когда я ему их прописывал. Но зато потом говорил спасибо.
- Если бы вы почаще сажали его на диету, он, быть может, меньше
ссорился бы с женой!
- Да, кстати, - вставил Гийоме, - вы, наверно, знаете всю подноготную
этой истории. Вы ведь и ее тоже лечили? У нее на самом деле было что-то с
этим немецким атташе?
- Доктор...- начал Рене, быстро шагнув вперед, но Риварес его опередил:
- Доктор, вы не знаете, почему индейцы считают встречу с этой бабочкой
дурной приметой?
Они заговорили одновременно и обменялись понимающим взглядом. Гийоме
сердито обернулся к переводчику.
- Ну кому интересно, что думают какие-то грязные дикари?
- Мне, - сказал Рене. - Именно эти бабочки приносят несчастье, господин
Риварес?
- Да. А знаете, как любопытно они ее называют, - "та, что открывает
секреты".
Маршан встал и поднес дрожащую руку к губам.
- В самом деле? - проговорил он. - Действительно любопытно...
Он испуганно переводил взгляд с Лортига на Гийоме.
- Простите, я не помешал? - спросил Рене. - Я хотел узнать, не сможете
ли вы объяснить мне значение рисунков на корзинах для рыбы. Вы говорили, что
они связаны с каким-то обрядом.
- Да, да, разумеется, - торопливо ответил Маршан. - Это очень
интересно. Да, да... старею я... старею...
Без дальнейших разговоров Рене увел его с собой и почти два часа
разговаривал с ним о туземных орудиях и обрядовых рисунках. Сначала у
Маршана заплетался язык, но вскоре доктор пришел в себя и к концу разговора
совершенно протрезвел.
- Спасибо, Мартель, - вдруг сказал он, когда они возвращались в
палатку. - Вы с Риваресом славные ребята. Он запнулся и добавил сдавленным,
дрожащим голосом:
- Подло ведь... выдавать чужие секреты! Заразная болезнь... между
прочим.
Рене нагнулся за цветком. Когда он выпрямился, доктора около него уже
не было.
