До появления в его жизни детей синьор Итан Торкио совершенно спокойно относится к сверхурочным часам, дополнительным занятиям и сторонним проектам, которые съедают все свободное время и выходные. Он не считает себя трудоголиком, просто думает, что значимость отдыха и развлечений сильно переоценена.
После того, как его время полностью переходит во власть Виктории и Томаса, Итан понимает, что скучает и по тихим выходным, и по переработкам, и просто по моментам, когда он предоставлен сам себе. Теперь это непозволительная роскошь.
Синьор Торкио догадывается, что утро его субботы начнется с детей, и предполагает, что будут громкие крики, но слез он не ожидает точно. Сон слетает с него в ту самую секунду, когда к нему в комнату вваливаются ревущие в два голоса дети. Итан молча распахивает руки, приглашая Вик и Томаса в объятия. Часы показывают половину десятого, и это удивительно – так долго в выходные он не спал уже очень, очень давно.
- Что случилось? Все целы?
Физически дети совершенно в порядке, они умыты, причесаны и даже не в пижамах, и это заставляет синьора Торкио вспомнить о няне, вчерашнем великолепном вечере и его ужасном окончании. Но дети сейчас куда важнее, чем самобичевания. Так что Итан выбрасывает все лишние мысли из головы и сосредотачивает свое внимание, пытаясь разобрать хоть что-то сквозь всхлипы.
- Виктория, милая, я не смогу помочь, если не буду знать, в чем дело. Ну, ты же сильная девочка, успокойся и расскажи мне все.
Синьор Торкио чуть-чуть паникует, потому что это не его тон и не его слова – он научился этому у их няни и не уверен, что сработает – но Вик последний раз шмыгает носом, выворачивается из объятий и сердито смотрит на брата.
- Из-за одного идиота Дамиано к нам больше не вернется.
Итан ждет, что Вик ткнет пальцем в него самого, но она указывает на Томаса. Тот всхлипывает еще громче и вместо того, чтобы кинуться в драку с сестрой только кивает, соглашаясь с ее словами.
- Нельзя так говорить, Виктория! А у Дамиано просто выходной. Он вернется в понедельник утром.
Хотя синьор Торкио и говорит спокойным, размеренным тоном, он и сам не уверен в своих словах. Он не знает, что натворил Томас, но знает, что, если няня больше не вернется в их дом, то в вина за это полностью лежит на нем, а не на ком-то из детей.
- Нет! Не вернется! Томи порвал его любимые бусы! Из жемчуга!
- Я случаааайноооо.
У Итана голова идет кругом. Он просит Викторию спуститься на кухню, чтобы достать из холодильника молоко и поискать что-нибудь вкусное и вредное для завтрака. Отводит Томаса в ванную, где умывает его прохладной водой до тех пор, пока тот окончательно не успокаивается. И только после этого он осмеливается заглянуть в гостевую комнату, которая сейчас принадлежит Дамиано. Впервые с момента его появления в доме. Он ждет какого-то хаоса, кучи одежды и аксессуаров, обуви и косметики. Но комната удивительно скучная и пустая. О том, что здесь бывает Дамиано, говорят только рассыпанные по полу жемчужины. Итан понимает, почему дети решили, что няня в доме больше не появится, но с причиной они ошибаются - виной тому точно не порванные бусы.
Синьор Торкио прислушивается, чтобы убедиться в отсутствии криков и скандалов на кухне и опускается на пол. Бусины скользкие и слишком мелкие для его крупных мозолистых пальцев, но он упрямо их ловит, пока не собирает все. Для чистоты совести он даже двигает тумбочку и кровать, заглядывает во все углы и под мебель, чтобы не упустить ни одной жемчужины. Собирает их Итан в идеально чистую пепельницу, стоящую на подоконнике, и зачем-то пересчитывает. Бусин оказывается семьдесят семь. Пусть синьор Торкио и не большой специалист в украшениях, но замок очевидно выглядит сломанным, а жемчуг старинным. В чужих чувствах он еще меньший специалист, но Дамиано это ожерелье носил, не снимая, так что явно им дорожит. Возможно, собранные бусины хоть чуть-чуть примирят его с проступком Томаса. И идиотским поведением синьора Торкио.
Гостевая находится недалеко от секретной комнаты Итана, и не думать о вчерашнем вечере больше не получается совсем. Итан перебирает пальцами гладкие бусины и тяжело вздыхает.
У синьора Торкио крайне мало секретов, но те, которые есть, он тщательно оберегает. Один из них – так и не убранная барабанная установка, которая стоит без дела в небольшой комнатке со звукоизоляцией. Когда-то Итан проводил там все свое время, стирая в кровь пальцы о барабанные палочки, играл так много и усердно, что мышцы рук гудели почти непрестанно. Он мнил себя рок-звездой и волосы даже отращивал именно для этого – чтобы эффектно трясти гривой, выбивая весь дух из ударных.
Синьор Торкио понимает, что разумней всего было бы отдать комнату детям для игры на их обожаемых гитарах – так было бы куда тише и спокойней, да и их страсть к музыке не выглядит чем-то мимолетным. Но Итан малодушничает, хранит бесполезный инструмент, словно это погребенный камень его мечтаний и прошлых желаний.
Вчера, опьяненный теплым домашним вечером с детьми, близостью и вниманием Дамиано и вином, синьор Торкио дал слабину. Он долго рассматривал себя в зеркале, пока не понял, что нельзя просто так смыть с себя всю эту вызывающую красоту, снять с себя чужой чокер, переодеться в скучную пижаму и лечь спать. Конечно, ни о каком ночном клубе или чем-то подобном и речи не шло, но Итан знал, чем хочет заняться. Дети давно спали, Дамиано, вероятно, уже ушел к себе или в принципе ушел – впереди у него два дня выходных. Так что синьор Торкио, развязно подмигнув незнакомцу в зеркале, отправился в свою секретную комнату.
Итан заметил Дамиано слишком поздно. Когда лицо уже было мокрое – от потекшей косметики, слез и пота, а пальцы тряслись крупной дрожью. Когда игра захватила его настолько, что ни о каких сдержанности и самоконтроле и речи быть не могло. Когда он снова разрешил себе окунуться в мечты о сцене и музыке, о группе, с которой можно завоевать весь мир.
Дамиано смотрел так, будто видит его насквозь: все его притворство и игру в порядочность, все его темные стороны, полные тщеславия и гордыни. И в эту секунду синьор Торкио почувствовал себя совершенно голым под этим понимающим тяжелым взглядом. И слабым. И глупым. И бесполезным. Он почувствовал себя человеком, который предал себя однажды, бросив единственное занятие, делающее его счастливым.
Синьор Торкио гордится своим умением сохранять хладнокровие в любых, ну, практически любых ситуациях. Но вчера он не смог сдержаться. Он забыл о вежливости и о том, как сильно помогает ему няня с детьми. Он мог думать только о том, как больно вдруг оказаться вот таким уязвимым перед другим человеком. И единственное, что Итан мог тогда делать, это защищаться.
- Вам сюда нельзя. Выйдите. – Слова, вылетающие из пересохшего горла, были грубыми и злыми. Но на Дамиано они не произвели никакого эффекта.
Он все смотрел, смотрел, смотрел. Смотрел совершенно черными глазами, шумно выдыхая воздух, и не собирался никуда не уходить.
- Ты чертов гений. И сидишь в этой свой конторке, которая… Уж извини, понятия не имею, чем ты там занимаешься. И при этом…
- Это вас не касается. И не думаю, что готов терпеть фамильярность. Не надо мне тыкать.
Дамиано неверяще покачал головой, зло рассмеялся и отбросил волосы со лба нервным жестом.
- Ты должен играть. Ты же… - Он всплеснул руками, словно ему не хватало слов. – Это же твоя жизнь, Итан.
Горло перехватило от накатывающей истерики, и синьор Торкио с такой силой стиснул палочку в руках, что она треснула. Это помогло, чтобы выдавить из себя по-настоящему злые слова, за которые сейчас он себя проклинает.
- Вынужден напомнить, что я вас нанял няней для своих детей, а не для себя.
Несмотря на все усилия синьора Торкио, атмосфера в доме угнетающая. Томас отказывается даже от шоколадной пасты и танцевального марафона под золотые хиты итальянского эстрады, а Виктория не хочет красить ногти черным лаком, который подарил ей Дамаино. Да и сам Итан чувствует себя препаршиво. Он все прокручивает в голове слои несправедливые слова и сравнивает, каким живым стал дом за последнее время, и каким мертвым он кажется сейчас.
Когда синьор Торкио в который раз за день натыкается взглядом на пепельницу, полную жемчуга, решение приходит в голову. Он дает детям команду быть готовыми через пятнадцать минут, и они собираются за десять без единого возражения.
Прежде чем найти работающую в субботу после обеда мастерскую, они объезжают десять закрытых. Только протягивая мастеру пепельницу с жемчужинами, Итан понимает, что было бы куда удобнее и умней пересыпать их во что-то, более подходящее и надежное. Но надеждам починить ожерелье Дамиано до утра понедельника в любом случае не суждено сбыться. Мастерская закрывается через двадцать минут и будет закрыта все выходные, сменного подходящего замка у них нет, и они очень сожалеют, но помочь не могут.
Внимательно слушавшая все это время Виктория, дергает Итана за рукав и вопросительно смотрит, словно спрашивая разрешения. И он кивает, даже толком не зная, на что соглашается.
К громкой, показательной истерике Вик, через две секунды присоединяется и Томас. Синьор Торкио, который не является поклонником таких явных манипуляций, в данном случае даже не пытается успокоить своих детей. Он только разводит руками, объясняя, что для них это очень, очень важно. Из мастерской они выходят без отремонтированного ожерелья, но с адресом магазина, где точно можно купить нужную застежку, с новой нитью, на которую можно нанизать жемчужины, и со списком сайтов, где можно посмотреть туториалы и мастер-классы.
Подходящая застежка действительно находится. Синьор Торкио не слишком любит подобные места, где нет кондиционеров, ценников и четкой сортировки продающихся вещей, но не может не признать, что в них есть определенное очарование. Он может представить здесь Дамиано, перебирающего часами украшения с историй и странную одежду. От этой мысли снова становится грустно. Итан так настойчиво цепляется за необходимость починить ожерелье, что на все остальное у него просто не хватает сил. Поэтому он не знает, как будет извиняться и будет ли у него вообще такая возможность. И как он сможет объяснить, почему так себя повел. И нужны ли Дамиано его объяснения. И не слишком ли уже поздно.
Когда продавец, очень худой и очень пожилой синьор с выцветшими, почти прозрачными глазами, окликает Итана, они уже на выходе из магазина. Синьор Торкио просит детей подождать, и, конечно, возвращается к кассе – он все еще хорошо воспитан. Чего он совсем не ожидает, так это протянутого пожилым синьором жемчужного браслета.
- Вот, возьмите, юноша. Это особая вещица для особого человека. Подойдет в комплект к тому ожерелью, что вы хотите починить.
Синьор Торкио все еще мало что знает об украшениях. И еще меньше он знает о Дамиано. Но браслет выглядит потрясающе подходящим. Он изящный, элегантный и слегка игривый. Браслет выглядит как что-то, что может привести Дамиано в восторг. И да, определение «особый» подходит им обоим.
По мнению синьора Торкио покупать настолько личные подарки человеку, с которым нужно поддерживать строго деловые отношения, крайне безответственно и глупо. Совершенно недопустимо. Это создаст дополнительные трудности в любом случае – и в том, если Дамиано примет подарок, и в том, если отвергнет. Но Итан только на секунду представляет, как жемчужная нитка обхватит крепкое, но изящное запястье, как чудесно она будет контрастировать с нарочито небрежными татуировками, и согласно кивает продавцу.
У синьора Торкио есть в запасе не слишком много времени, несколько вполне сносных видео на ютубе, семьдесят семь жемчужных бусин и потрясающие дети. Они смотрят на Итана с гордостью и безусловной верой, не ссорятся все выходные и подбадривают всеми возможными способами: Виктория рисует плакат, а Томас танцует особый зажигательный танец каждые два часа. Синьору Торкио хочется верить, что этого достаточно, чтобы Дамиано к ним вернулся.