Холиварофорум

Анон

Re: Сериал Великолепный век

По некоторым слухам — подарок Ибрагима-паши 

Аыыыы... Как развидеть некий подтекст?  Вот что он хотел сказать огурцеобразной шипованной шапочкой?   

Анон

Re: Сериал Великолепный век

у Сулеймана это была специальная корона для походов на Европу

Это которая боевая бейсболка с ушками? Или другая?

Анон

Re: Сериал Великолепный век

Крч, я заценил чтения шедевра, считаю, что следует фрагменты перенести сюда для истории  
Великолепный век Сулеймана и Хюррем-султан, автор Паркер П. Дж.
Саммари: все ебутся со всеми, слэш, фемслэш, инцест, евнухи, то самое порно с жезлами, возбуждением нисхуя и убеганием Ибрагима в ночь глухую. Для понимания сюжета: ичоглан Дауд - это местный Лука, который приехал во дворец спасать Хюррем
За избранные моменты спасибо анонам из этого треда.

▼Секс султана Сулеймана с Ибрагимом на пляже⬍

Ибрагим перевернул Сулеймана на спину и, тяжело взгромоздившись на него, прижал руки друга к телу. Султан охотно отвечал на поцелуи, возбуждаясь от прикосновения к своему лицу гладко выбритого подбородка Ибрагима. Тот раздвинул ему губы языком; Сулейман зажмурился от удовольствия.

— Неужели мои ласки и правда такие грубые, господин?

— Нет, нет, мой милый друг. Ты даешь мне то, чего мне недостает, в чем я так нуждаюсь.

Ибрагим привстал и, снова пытливо заглянув султану в глаза, поцеловал его в губы. Сулейман блаженно вздохнул, заметив, как радость озарила лицо его друга. Ибрагим осторожно согнул ноги султана в коленях и с силой вошел в него.

Некоторое время на пляже слышался лишь хруст гравия и стоны двух мужчин, поглощенных друг другом. Оба все сильнее воспламенялись. Ибрагим пришел в неистовство, утверждая свое превосходство над самым могущественным человеком на земле. Вокруг них плескались волны Мраморного моря. По телу Ибрагима прошла дрожь; он выгнул спину и громко застонал. Его стон эхом отразился от тела лежащего под ним Сулеймана. Султан ненадолго впал в забытье, когда соки их жизни соединились друг с другом и с водами моря, соединяющего Европу и Азию.

Наконец, устав, они легли рядом и подставили лица солнцу, светившему с ярко-голубого неба. У них над головами проплывали пухлые белые облака.

▼Сулейман с Ибрагимом, а затем с ичогланом⬍

Сулейман и Ибрагим пересели с дивана на подушки, лежащие на полу, и взяли в рот мундштуки слоновой кости. Их окружило облачко густого ароматного дыма. Хотя Давуд стоял вдалеке, даже у него закружилась голова от сладкого дурмана...

Стоя молча и неподвижно, он наблюдал, как двое лежащих на подушках мужчин теснее придвинулись друг к другу и сплелись в объятиях, как Сулейман прижался щекой к щеке Ибрагима. Неожиданно для себя Давуд сильно возбудился. Губы его дрогнули, и он непроизвольно провел по ним языком. Великий визирь распахнул свой кафтан и откинул полу кафтана Сулеймана; теперь оба оказались частично обнажены. Он медленно скользнул вниз, целуя грудь и живот друга, его рука и губы двигались к плоти между ногами Сулеймана.

Вытаращив глаза от изумления, Давуд смотрел, как Ибрагим нежно ласкает губами увеличившийся жезл друга, как берет его в рот… Кровь прилила к низу его живота; смутившись, он одернул на себе расшитую золотом рубаху.

Ибрагим как будто заметил его возбуждение и жестом приказал ему присоединиться к ним, но ичоглан был как в тумане. Его охватило смущение. Показалось, что и сам шатер, и все, что в нем происходит, — плод галлюцинации, его воображения.

Он сделал шаг вперед; его качнуло. Голова закружилась. От страха и желания он задрожал всем телом. Руки у него затряслись. Аромат наргиле продолжал наполнять его легкие, голова стала легкой, он вдруг страшно развеселился.

Давуд снова нерешительно шагнул вперед. Все кружилось у него перед глазами. В животе заурчало. Вдруг внутри все сжалось, и он изверг содержимое пустого желудка на красивый ковер. В ужасе зажав рот ладонью, он бросился вон из шатра. Он успел заметить, как побагровело от ярости лицо великого визиря, когда султан оттолкнул его и высвободился из его влажной и нежной хватки.

Давуд быстро пробежал мимо личной охраны, вниз, по травянистому склону. Спотыкаясь, он добрался до рощи и там неуклюже согнулся пополам. Его снова вывернуло наизнанку. Крупная дрожь сотрясала его тело. Вдруг к нему прикоснулась чья-то теплая рука. Давуд смущенно обернулся — голова кружилась по-прежнему. Он увидел султана. Тот последовал за ним, явно озабоченный его состоянием.

Сулейман мягко погладил Давуда по спине и животу, а тот продолжал извергать остатки желчи. Сладковатый запах гашиша лишь усиливал рвоту. Наконец, совершенно обессилев, он рухнул на землю. Сулейман нагнулся и подложил руку ему под голову, чтобы Давуд не ударился. Оба легли в высокую траву.

Забывшись, Давуд положил голову на грудь своему господину.

Сулейман нежно гладил бритые голову и щеки, заботливо прижимая к себе ослабшее тело.

▼Сулейман с Ибрагимом и ичогланом одновременно⬍

Несмотря на дневную жару, Сулейман спал укутанный в меха. Шкуры закрывали нижнюю половину его тела; однако торс был обнажен. Султан что-то пробормотал во сне и, повернувшись на бок, обнял Ибрагима, крепко спавшего рядом. Продолжая заваривать чай, Давуд позволил себе посмотреть на двух голых мужчин. Сулейман крепко прижался к своему другу и уткнулся носом в его длинные черные волосы на затылке. Он обвил рукой торс Ибрагима и, не просыпаясь, провел ладонью по густой поросли волос на груди великого визиря. Ибрагим сонно вздохнул, бессознательно сбрасывая с ног жаркий мех. Ичоглан заметил, что оба любовника возбуждены. Он смотрел, не отворачиваясь. Ибрагим, ниже ростом, чем Сулейман, отличался крепким сложением греческого воина. Почти все его мускулистое смуглое тело было покрыто густой порослью черных волос. Сулейман, напротив, был белокожим и гладким, хотя и он был великолепно сложен. И длина его мужского достоинства соответствовала высокому росту. Детородный орган Ибрагима, как и все его тело, был коротковатым и толстым; видимо, толщина с лихвой искупала недостаточную длину.

Ичоглан разлил чай в два кубка и подошел к спящим. Молча опустился на колени сбоку от султана...

Сулейман откатился от Ибрагима, положил голову на колени Давуда и обвил рукой его талию. Однако он по-прежнему не просыпался. Ичоглан погладил господина по голове и пытливо следил, как Сулейман медленно открывает глаза и смотрит на него. Он улыбнулся, но по-прежнему лежал головой на коленях Давуда и прижимался к нему.

— Доброе утро, Давуд, — сказал он наконец, зевая и дотрагиваясь до тугой плоти между своих ног. Когда он отпустил свой жезл, тот мягко ударил его по животу.

Давуд продолжал гладить длинные густые волосы султана, распутывая сбившиеся кудрявые пряди. Сулейман сонно и довольно улыбнулся, заметив, что плоть ичоглана все крепче прижимается к его щеке. Небольшая щетина на подбородке Сулеймана колола нежную кожу сквозь тонкую материю. Давуд увидел красиво изогнутые губы и нежный овал лица, и сердце у него забилось чаще. Его смущение постепенно проходило. Он понимал, что его влечет к султану. Он робко опустил лицо навстречу черным глазам. Губы жаждали дотронуться до других губ... Сулейман приоткрыл глаза и приподнял голову. Давуд почувствовал на своем лице его жаркое дыхание.

Ибрагим лениво зевнул и потянулся.

Давуд отпрянул, и Сулейман скатился с его коленей в мягкие подушки, а Ибрагим сел на мех. Он продолжал зевать и тереть лицо. Остановившись с руками, поднятыми вверх, он вопросительно посмотрел на Давуда и Сулеймана.

Сулейман первым нарушил молчание:

— Пора просыпаться, друг мой.

Давуд поднял два кубка с чаем. Сулейман принял свой кубок с благодарностью, Ибрагим метнул на ичоглана подозрительный взгляд. Давуд присел у догорающего костра. Ибрагим одним глотком выпил чай, а кубок швырнул Давуду, который легко поймал его. Затем великий визирь лег и прильнул к Сулейману, который продолжал пить свой чай мелкими глотками. Давуд молча наблюдал, как Ибрагим прильнул к султану и обхватил руками свой возбужденный жезл. Извиваясь, он ласкал сам себя. Вскоре шатер наполнили его хриплые стоны. Остальные продолжали молча наблюдать за ним. Сулейман поставил пустой кубок на поднос и провел пальцами по спине друга. Великий визирь продолжал доставлять себе удовольствие.

— Брат мой, похоже, ты уже немало потрудился во время наших ночных утех, — ласково прошептал Сулейман. — Оставь, впереди у нас длинный день, и тебе понадобятся все твои силы.

Не обращая на его слова никакого внимания, Ибрагим смочил пальцы слюной и снова приступил к бесплодным попыткам удовлетворить себя. Поняв, что ничего не получится, он злобно зарычал, покосившись на Давуда, вскочил и выбежал из шатра в утренний сумрак, накинув на голое тело кафтан.

▼Хюррем и Хатидже в хамаме⬍

Наступил двенадцатый день Рамадана. Хатидже и Хюррем нежились в хамаме.
— У меня в животе урчит от голода, — негромко призналась Хатидже, поглаживая живот.
Хюррем улыбнулась и, поглаживая свой растущий живот, ласково проговорила:
— Милая, скоро стемнеет, и я лично накормлю тебя сладостями, которые ты так любишь.
Хатидже ласково усмехнулась; в гулком помещении ее смех отразился от стен и сводчатого потолка. У них над головами сверкал и переливался огромный светильник из разноцветного стекла и драгоценных камней; подвешенный на цепях, он слегка покачивался в удушающей жаре. Хатидже осторожно села на скользкую мраморную плиту и подвинулась так, чтобы прикасаться к Хюррем. Провела руками по натянувшейся коже, под которой рос еще один ребенок Сулеймана; ее пальцы задержались на том месте, которое служит предметом вожделения всех мужчин. Затем, наклонившись, она поцеловала свою любимицу в щеку.
— Однажды ты спросила меня, не страдаю ли я от одиночества, — негромко произнесла она, любуясь мраморными скульптурами вокруг фонтана и рассеянно гладя пальцем белую кожу сидящей рядом с ней фаворитки.
Хюррем пытливо заглянула в глаза Хатидже и нежно погладила черные кудри, касающиеся ее груди. Глаза Хатидже были такие же черные и задумчивые, как у Сулеймана, но в них светились любовь и обожание, которые не до конца способны понять мужчины. Она полюбовалась полными, чувственными губами Хатидже, ее пышной и упругой грудью — она сохранила хорошую форму, несмотря на то что родила нескольких детей. Ближе придвинувшись к Хатидже, она провела руками по ее спине и талии. Пальцы Хатидже скользнули по ноге Хюррем туда, где позволительно было находиться лишь султану. Но она ласкала Хюррем с нежностью, не доступной ни одному мужчине. Они хихикали и перешептывались, не переставая нежно ласкать друг друга.
День в хамаме тянулся медленно. Светильник, украшенный драгоценными камнями, поблескивал в дымке, освещая тени ярким светом, переливающимся даже в самых мелких изумрудах и рубинах, окружающих их. Затем мерцание перешло в сияние, способное затмить даже Тень Бога на Земле, очутись он вблизи этих лучей.
Голова Хюррем лежала на коленях Хатидже, она ласкала губами ее нежную грудь. Зажмурившись от удовольствия, Хатидже гладила Хюррем по огненно-рыжим волосам.
Вдруг Хюррем спросила:
— Что имел в виду Сулейман позавчера, когда говорил о любви друг к другу настоящих мужчин?
— Милая, Сулейман давно любит Ибрагима… как мы с тобой сейчас любим друг друга.
Хюррем не слишком удивилась, и все же ей стало неприятно.
— Хюррем, нет никакого сомнения в том, что Сулейман любит тебя всем сердцем. Но он по-своему, так, как может любить только мужчина, любит и Ибрагима. Они прожили вместе почти всю жизнь. Тебе никогда не приходило в голову задуматься, почему Ибрагим занимает во дворце покои рядом с нашим господином?
О такой странности Хюррем на самом деле ни разу не задумывалась.
— Но что делает мужчина с мужчиной?
Хатидже игриво провела пальцем по губам Хюррем.
— Сладкая моя, то же самое, что и женщина с женщиной… Кто, кроме женщины, может лучше знать, что больше всего способно доставить удовольствие другой женщине, так же точно и у мужчин. Их соединяет прочное чувство, основанное на взаимном уважении… Они вместе видели смерть и победу, знали печаль и радость, видели такое, что нам с тобой и не снилось. И нам следует радоваться их любви; благодаря ей мы можем быть уверены, что наши мужчины искренни по отношению к самим себе и к нам.
— Наши мужчины? — удивилась Хюррем.
Хатидже покраснела, и Хюррем вдруг догадалась: ее подруга любит Ибрагима.
— Какой он? — с улыбкой спросила она.
— Ах, милая, он напоминает бога, спустившегося с высочайших вершин горы Олимп и очутившегося в нашей империи. Кожа у него смуглая, глаза черные, он воплощение мужественности. Красивые черные волосы доходят до плеч, а лицо по красоте способно затмить и ангела.
Хюррем заметила, что лицо Хатидже засияло — такого она никогда раньше не видела.
Две женщины затихли; они думали о своей любви к самым могущественным мужчинам на земле… и друг к другу.

▼Хюррем впервые встречает евнуха⬍

Хатидже рассмеялась:
— Дорогая, не стесняйся Гиацинта. Он у нас милый и кроткий как ягненок.
— Но мужчине неприлично смотреть на…
Хатидже снова хихикнула:
— Он не мужчина, моя милая!
Она бесцеремонно похлопала Гиацинта по паху. Великан выпрямился в полный рост, выпятив широкую грудь и широко улыбаясь. Александра догадалась, что великан любит и уважает стоящую перед ними молодую женщину.
Ничего не понимая, она опустила глаза. Просторные шаровары под кафтаном мавра слегка залоснились от пота. Тонкая ткань липла к мускулистым бедрам. Там, куда указала Хатидже, просвечивали черная кожа и лобковые волосы — а больше ничего. Александра с трудом справилась со смущением и отвращением. Во рту снова появился привкус желчи; ей показалось, что ее сейчас вырвет. Гиацинт как будто почувствовал ее состояние и, поклонившись двум красавицам, покинул их.
Хатидже повела Александру назад, в раздевалку. Усадив ее на низкую, выложенную изразцами скамью, она поднесла к ее губам кубок со сладким, душистым шербетом. Несколько девушек подошли поздороваться, но Хатидже жестом велела оставить их одних.
Александра вопросительно подняла брови. Она по-прежнему ничего не понимала.
— Здесь так принято, дорогая. Гиацинт и все остальные мужчины-мавры, которые охраняют нас, — евнухи. Они никогда не держали в руках свою плоть, никогда их меч не вторгался в сладкие женские чертоги. Они непорочны и нежны. Их не портят плотские мысли, свойственные обычным мужчинам, сохранившим свое достоинство. Скоро ты поймешь, что евнухи — единственные мужчины в нашем мире, которым можно по-настоящему доверять.
Александра еще немного подумала о Гиацинте, а затем отогнала прочь мысли о нем. К такому она пока не могла привыкнуть.
— Постепенно ты привыкнешь, дорогая, и поймешь, что по-другому и быть не может.

▼Евнух и ичоглан 1⬍

Старый евнух осторожно дотронулся ладонью до паха юноши. Давуд решил, что сам главный ага, оскопленный в нежном возрасте, скорее всего, не сохранил воспоминаний о том, чего он лишился.
— Учти, белым евнухам удаляют не только яички, но и все детородные органы. — Обеими руками он крепче ухватил плоть Давуда сквозь штаны.
Давуд упрямо стоял на месте, глядя в морщинистое лицо главного белого евнуха. Он не отрываясь смотрел на старика, когда тот взял его руку и провел ею по переду собственного кафтана. Ладонь и пальцы Давуда коснулись плоского паха, который никогда не знал притока крови и плотского возбуждения. Кроме поросли коротких волос, там не было больше ничего.
— Мальчик мой, хорошенько подумай о том, чего ты просишь, и впусти Аллаха в свою душу, дабы он помог тебе принять благороднейшее из решений. С восходом солнца я буду ждать тебя здесь. Если твое решение останется неизменным, я с радостью приму тебя в наши ряды.
Давуд еще какое-то время вглядывался в старое лицо, а затем, убрав руку от кафтана аги, вышел.

▼Евнух и ичоглан 2⬍

Давуд набрал полную грудь воздуха. Все его тело напряглось. С его губ сорвался стон, который эхом пронесся по колонному залу и изгибам купола. Когда его пронзила острая боль, он зажмурился…
— Прекрати! — закричал главный ага, подставляя свою ладонь лезвию кинжала.
Давуда сотрясала дрожь; лихорадочная тревога пульсировала в груди. Он издал тоскливый крик и, извиваясь, соскользнул с покрытой его потом мраморной плиты… Главный ага подхватил его, не дав упасть на пол, и прижал к себе юношу, охваченного горем.
Давуд рыдал и никак не мог остановиться; ага продолжал прижимать его к груди и нежно утешать. Давуд еще долго плакал. Наконец, его рыдания сменились тихими, жалобными всхлипами.
Еще долго после того, как служитель вышел из зала, главный ага продолжал обнимать и утешать Давуда. Факелы почти догорели…
Когда погас последний факел и они вдвоем остались почти в полной темноте, ага прижался губами к уху Давуда и прошептал:
— Ты истинно верующий, мальчик мой, и доказал свою несгибаемую преданность нашей империи и нашему султану. Твоя воля сильна; внутренняя сила проявляется не только в твоей стати, но и в том, на что ты готов был пойти.
Давуд молча положил голову на грудь аги; от слез он по-прежнему не мог ничего видеть ясно.
— Клянусь Мухаммедом, тебя не оскопят ни сегодня, ни в другой день. Ты настоящий мужчина, который исполнит свое предназначение и послужит Тени Бога на Земле.
Давуд ничего не понял. Он был совершенно опустошен и лишь жадно вслушивался в шепот главного аги.
— Мальчик мой, я направляю тебя в корпус ичогланов — телохранителей султана. Ты войдешь в число приближенных султана Сулеймана и его домочадцев. Твое желание исполнится: ты будешь служить величайшему правителю на земле, но служить как мужчина.
Крепко обхватив Давуда за ноги и плечи, главный ага легко, несмотря на преклонный возраст, поднял ослабшего юношу с плиты и вынес из зала.
— Пойдем, мальчик мой! Прежде чем ты будешь готов предстать перед султаном, тебе придется многому научиться.

▼Евнух и ичоглан 3⬍

Главный белый евнух пришел осмотреть его раны. Он провел руками по телу Давуда, по-отцовски сочувствуя ему.
— Мальчик мой, через несколько дней ты поправишься, — сказал он, нежно сжав левую ногу Давуда.
Прикованный к дивану ичоглан поморщился, но с трудом улыбнулся.
Захватив рукой ступню Давуда, ага стал нежно гладить бурые волоски, выросшие над крепкими ногтями.
— Я лично подниму тебя на ту гору, даже если это будет моим последним делом в жизни, — прошептал он, многозначительно подмигнув.
Так и произошло. Через несколько дней Давуд снова сидел на крепком жеребце и мчался по лесу и по долине. Рядом с ним скакал главный ага. Полы его кафтана развевались на ветру.
Оба всадника одновременно добрались до крутого подъема и вонзили пятки в бока своих коней, подгоняя тех к вершине. Ага обогнал его, но, когда склон стал почти вертикальным, лошадь старого евнуха оступилась. Давуд закричал и пришпорил своего жеребца, обгоняя агу. Его собственный конь с трудом сохранял равновесие. У Давуда болело все тело, болело нестерпимо, но он держался — конь под ним проскакал последние несколько шагов.
Выбравшись на вершину, он схватил пику с привязанным к ней красным флагом и, прежде чем спускаться, сделал круг почета.
На вершину выбрался главный ага.
— Молодец, мой ичоглан! — крикнул ага, подъезжая к Давуду и хлопая того по спине.
Они поскакали назад; Давуд продолжал размахивать флагом и радостно кричать. Они подъехали к воротам Стамбула в прекрасном настроении.
Скача по извилистым улицам рядом с главным агой, Давуд ощущал неслыханную гордость. Он радостно вскидывал голову, когда стамбульцы глазели на них и спешили убраться с их пути.
Проехав мимо Айя-Софии и войдя в Первый двор Топкапы, ага приблизил своего коня к коню Давуда и сказал:
— Ты, мой юный Давуд, доказал, что ты очень хороший ичоглан. Твои прекрасные познания в арабском, турецком и фарси изумляют даже самых старых евнухов, которые преподают в Эндеруне. Тебе осталось сдать всего один экзамен, и можно считать, что Третья ода окончена.
Давуд вопросительно посмотрел на агу. Их кони остановились перед Воротами приветствий, разделяющими Первый и Второй дворы.
— Ты рассказывал, что в прежней жизни был каменщиком в городе Львове…
Давуд сидел молча и следил за взглядом аги, направленным на старинные ворота.
— Наш господин, султан Сулейман, был очарован архитектурой Белграда с его парящими колокольнями. Он хочет, чтобы ворота перестроили в таком же стиле. Кто-то должен руководить стройкой. Я предложил тебя.
— Спасибо, господин ага. Буду очень рад применить свои знания для такого важного дела.
Ага улыбнулся и, вонзив пятки в бока жеребца, галопом проскакал в еще существующие ворота. Он обернулся, когда Давуд спешился, и крикнул:
— Добро пожаловать к твоему призванию, молодой мастер Давуд-Каменщик!
«Давуд-Каменщик», — повторил про себя молодой ичоглан, глядя на величественное сооружение, которое ему предстояло снести, а затем собственноручно перестроить для Тени Бога на Земле.

▼Сулеймаша приосанивается на фоне хранцуза⬍

Эмиссар французского двора вошел в палату для аудиенций султана Сулеймана Первого. Он не уставал удивляться окружающей его роскоши и преисполнился благоговейным восторгом при мысли о том, что можно превзойти пышность французских дворцов, из которых его сюда прислали. Он медленно зашагал вперед, склонив голову и заложив руки за спину, но ему все же удавалось смотреть сквозь нависшие волосы на султана.
Сам Сулейман являл собой великолепное зрелище. На голове у него красовался высокий ослепительно-белый тюрбан, украшенный множеством жемчужин, доставленных с Востока. Широкий кафтан черного шелка, струясь, падал на ступени возвышения, на котором он сидел. Сам кафтан был так густо украшен бриллиантами, в которых отражался черный шелк, что он переливался всеми оттенками черного. Трижды упав ниц на мраморный пол в знак почтения, француз подполз к возвышению и поцеловал рукав Сулеймана. Прикосновение бриллианта к губам и идущий от султана явственный запах мужской плоти едва не заставили его забыть то, что он собирался попросить у сидящего перед ним человека. Он медленно отполз назад, на место в середине зала, и неуклюже поднялся на ноги.

Сулейман откинулся на подушки, изучая стоящего перед ним человека. Хотя эмиссару подарили кафтан, чтобы он явился на аудиенцию одетый подобающим образом, он отделал рукава оборками и кружевами и то и дело подносил к носу надушенный платок, который сжимал в вялой и тонкой, почти женской руке. Он шагал, как гусь; на голове у него красовался густо напудренный парик. Эмиссар был надушен до отвращения, но Сулейман поморщился, уловив отвратительный запах немытого тела.
«Какая мерзость! — думал он. — Эти жители Запада не понимают, как важно сохранять тело в чистоте. Они понятия не имеют о том, что такое чистоплотность. На его лице столько пудры, что кожа не дышит. Он задыхается — как вся его цивилизация и религия. Ему нужно хорошенько пропотеть и отмыться в нашем хамаме; тогда у него пройдет и та отвратительная сыпь, которую он, как ему кажется, надежно скрывает под слоем грима».
Эмиссар стоял на месте, очевидно не смея шевельнуться и не зная, можно ли ему вообще говорить. Сулейман держал сложенные руки у подбородка и продолжал разглядывать француза. Он наслаждался неловкостью эмиссара и его стеснением. Он улыбнулся, когда заметил, как по густо напудренному лицу течет пот. Султан снова улыбнулся, заметив, как непроизвольно дергается левая нога француза. Наконец он обернулся к великому визирю Ферхату-паше и, вздохнув, дал знак начинать переговоры.
Ферхат шагнул вперед и жестом велел эмиссару говорить.
— Мой господин султан Сулейман, Тень Бога на Земле, меня прислал к тебе король Франции Франциск Первый.
«Он даже говорит врастяжку, как женщина», — подумал Сулейман.
— Мой господин, король Франции протягивает руку дружбы Блистательной Порте и Сулейману Кануни, который крепко держит власть в своих руках.
Сулейман пытливо наклонился вперед. Эмиссар заметил этот жест и быстро обежал глазами зал. На аудиенции присутствовали человек сорок придворных и с полсотни телохранителей султана. Телохранители выставили вперед пики и сабли, готовые предотвратить любое покушение на своего владыку, любую попытку причинить султану неудовольствие или вред.
Эмиссар снова заговорил, причем от страха голос его стал выше едва ли не на октаву:
— Господин, Франция и Османская империя находятся на крайних точках континента, раздираемого Габсбургами, которые угрожают нам. Они покровительствуют Лайошу Второму, королю Венгрии и Чехии, поэтому он также осмелел. Наши злейшие враги укрепили свой союз, женив Лайоша на сестре короля Карла.
Сулейман вскочил с места и воскликнул:
— Их брак ненастоящий и никогда не будет настоящим!
Француз зашатался и встревоженно попятился. Все телохранители Сулеймана сделали шаг вперед. В солнечном свете, проникающем сквозь отверстия, блеснули сабли.
Сулейман продолжал:
— Глупый мальчишка Лайош напрасно надеется, что его мелкая, дряблая плоть способна объединить две нахальных семьи. Неужели он не понимает, что Карл собственным мечом разрубит их союз в тот же миг, как Габсбурги одержат верх на континенте?
— Д-да… это так, господин, и все же Лайош шлет в помощь Карлу свои войска. Он может отправить их либо на запад, в земли Лилии, либо на восток, в земли Полумесяца.
— Молчать! — в гневе закричал Сулейман.
Эмиссар упал на колени и заскулил от страха; лицо его почти сливалось с мраморным полом.
— Габсбурги и этот мальчишка никогда не раздвинут свои границы на восток. Полумесяц покраснеет от их крови, о чем им прекрасно известно! Сейчас мои войска вторглись в их земли и освобождают захваченные ими народы из-под ига Габсбургов!
В гневе Сулейман расхаживал по возвышению туда-сюда.
— Да… да, господин, — хныкал эмиссар. Из носа у него потекло на мраморный пол.
Сулейман посмотрел на распростертого у его ног человека и после недолгого молчания еще больше напугал эмиссара, сказав:
— Передай своему королю, что союз между Лилией и Полумесяцем еще возможен. Но не забудь сказать ему вот что: если он попытается мешать мне каким бы то ни было способом, наш западный поход не ограничится берегами Рейна…
В зале воцарилось молчание.
Французский эмиссар не смел встать. Он прижался носом к полу и как можно скорее пополз к выходу.
Сулейман наблюдал за ним, а затем с улыбкой повернулся к великому визирю.
— Тень Бога, то, что он сказал, — правда, — негромко заметил Ферхат-паша. — Много крови льется на севере, но там льется не только кровь венгров и Габсбургов.
— Знаю, мой великий визирь. Наш союз с Францией избавит Европу от непримиримых противоречий, раздирающих ее изнутри. И позволит теперешнему западному Возрождению расцвести во всей полноте и непогрешимой славе.
Ферхат-паша поклонился законодателю, молча наблюдая, как султан Сулейман встает и покидает зал.

▼Тройничка не получилось⬍

К ним плавно вошла Хатидже; она опустилась на колени перед двумя мужчинами. Женщина была закутана в несколько слоев мерцающей материи; нижнюю часть ее лица закрывали вуали красного, зеленого и золотого цвета. Когда вошедшие следом молодые девушки заиграли на лютнях, Хатидже встала и закружилась в танце.
Ибрагим отпустил Сулеймана и, затаив дыхание, стал следить за танцующей перед ними женщиной.
— Во имя Аллаха, я не встречал женщины красивее ее, — сказал он, жадно провожая Хатидже взглядом.
Ибрагим ласкал мундштук губами; каждое ее движение завораживало его. Он покосился на Сулеймана, но тут же обернулся к красавице.
Сулейман с изумлением следил за другом, заметив растущую выпуклость у него под кафтаном.
— Ее глаза завораживают, — прошептал Ибрагим, опуская руку и гладя свое растущее достоинство. — В них глубина, которую я до сих пор видел только в твоих глазах, мой любимый Сулейман.
Сулейман лукаво подмигнул Хатидже, когда та, кружась, проплыла мимо. Она хихикнула и, словно поддразнивая, провела рукой по выпуклости на шароварах Ибрагима. Затем она выплыла из беседки.
— У меня дыхание остановилось, господин, — еле слышно прошептал Ибрагим.
Он продолжал ласкать себя сквозь шелк кафтана, а затем, обернувшись, попытался вызвать такое же возбуждение у друга. Он явно удивился, не найдя отклика у Сулеймана.
— Она тебя не возбудила? Во имя Аллаха, она красивее и изящнее самого красивого и величественного тополя!
— Это моя сестра, Хатидже.
Ибрагим смущенно убрал руку.
— Прости меня, господин. Я не знал…
Сулейман отпил вина, а затем снова засунул в рот мундштук кальяна и расслабленно откинулся на подушки. Выпуская дым изо рта и ноздрей, он наконец прошептал:
— Хатидже в самом деле очень красива. Она также выразила желание узнать тебя так же хорошо, как знаю тебя я. Когда ты вернешься с победой, Ибрагим, она будет твоей, а ты будешь… нашим, — добавил он, печально улыбаясь.
Ибрагим смотрел туда, где скрылась сестра Сулеймана.
— Хатидже… — произнес он наконец, как будто до сих пор видел перед глазами вихрь ее танца. Затем он обернулся к Сулейману и прильнул губами к его губам. — Спасибо, господин. Остров Родос в самом деле скоро окажется под нашей мантией. Ничто не помешает мне получить приз, который ты так великодушно предложил, — ее прикосновение будет означать для меня столько же, сколько и возможность служить тебе, став великим визирем.
Оба откровенно, с любовью, улыбались друг другу. Затем, снова затянувшись, они расхохотались. Их смех эхом отражался от стен беседки и на тропинках дворцового парка.

▼Инцеста подвезли⬍

Сулейман лежал среди роскошных подушек на своем диване; его обнаженное тело сплелось с телом Хюррем. Она крепко спала, прижавшись к нему. Он слушал ее тихое дыхание, любуясь изгибами ее плеч и груди. Тихонько коснулся пальцем соска и, проведя линию вниз, пощекотал ей пупок. Подавшись вперед, он поцеловал Хюррем в плечо и поднялся с дивана.
Не одеваясь, он вышел в свой личный двор, чтобы посмотреть на тюльпаны и послушать, как журчит вода в фонтанах. Наконец он сел на край фонтана спиной к воде. Нежась на утреннем солнце, он краем глаза заметил движение на верхней галерее.
Валиде-султан сначала посмотрела сквозь перила, а затем легко спустилась к сыну по деревянной лестнице.
Сулейман, не обращая на нее внимания, продолжал нежиться на солнце, которое проникало сквозь густую листву больших буков, растущих во дворе.
— Доброе утро, матушка, — сказал он, заметив, как близко она подсела к нему на край фонтана.
— Сулейман, неужели ты до сих пор не простил меня?
Он поднес ее руку к губам:
— Что ты, мама… для этого мы с тобой слишком хорошо друг друга знаем.
Положив руку ему на плечо, валиде-султан сказала:
— Да, ты прав.
Хотя Сулейман и не поворачивался к ней, он знал, что мать ласкает взглядом его нагое тело, которое он и не подумал прикрыть. Он лениво нежился на солнце, и его смуглая кожа лоснилась в утренних ласковых лучах.
— Ты достиг зрелости, и я вижу, что ты явно превзошел мужской статью своего отца. Наверное, ты пошел не в своего отца, а в моего.
— Не сомневаюсь, твой отец жил гораздо привольнее, чем я. Он, крымский хан, был свободен, как ветер, дувший ему в спину, и скакал куда хотел по обширным степям.
— Да, свобода у него была. Зато ты, сын мой, несешь свободу народам Европы и Азии.
Сулейман сел у ног Хафсы и закрыл глаза. Она провела руками по его гладкому плечу и замурлыкала его любимую песню. Не открывая глаз, он глубоко вздохнул, вспоминая беззаботное детство, когда ничто не имело для него значения, кроме материнской любви.
— Вчера я получил известия от Ибрагима, — негромко произнес он спустя какое-то время.
Хафса делано удивилась и спросила:
— Как его дела? Удается ли ему побеждать пиратов и тех, кто называет себя иоаннитами?
— Он неплохо справляется; остров Родос осажден нашим превосходящим противника флотом. Многие пираты пытались бежать, но их галеонам не сравниться с нашими. Их либо уничтожили в бою, либо захватили в плен.
— Значит, Ибрагим пока оправдывает оказанное ему доверие?
— Матушка, у меня еще ни разу не было повода усомниться в нем. Ибрагим верен мне во времена войны и мира и многое сделает для упрочения власти Алой мантии.
Сулейман поднялся с земли и сел рядом с валиде-султан. Она положила руку ему на бедро и погладила шрам — память о диком кабане в Эдирне.
— Твоя рана неплохо затянулась.
— Да, — ответил он, накрывая ее руку своей, чтобы мать перестала гладить его по внутренней стороне бедра.
— Ты тяготишься моей… материнской нежностью, Сулейман?
Сулейман снова закрыл глаза и выпустил ее руку. Хафса провела пальцами по шраму, а затем взъерошила растущие выше волосы; когда же драгоценные камни на ее кольцах коснулись его детородного органа, он снова оттолкнул ее руку.
— Не надо, мама! Было время, когда я ничего так не желал, как твоей ласки или твоих сладких поцелуев, но то время прошло. Твои заигрывания с самого детства смущают меня и не дают понять, чего же я хочу на самом деле.
— Да, тебе больше по душе грубые ласки мужлана-грека… Хотя сейчас всеми твоими помыслами владеет та, кто спит на твоем диване! — гневно вскричала валиде-султан.
Сдержавшись, Сулейман мягко провел большим пальцем по губам Хафсы.
— Мама, я всегда буду любить тебя, но, как ты сама верно подметила, мою любовь способна насытить только Хасеки Хюррем. Не потому ли ты сама преподнесла ее мне в подарок?
Смягчившись, Хафса тихо сказала:
— Да, Сулейман, но ее власть распространилась дальше подушек твоего ложа — что я вовсе не имела в виду.
Сулейман просиял и нежно обнял мать.
— Она в самом деле обладает властью, с которой приходится считаться, но подозреваю, всем своим уловкам она научилась у тебя.
Хафса улыбнулась в ответ:
— Да, мы с ней в самом деле проводили много дней и вечеров за серьезными разговорами.
— Значит, как я и подозревал, мои ласки и наслаждение ее женственностью в самом деле дополняют мою любовь к тебе.
Хафса снова просветлела и взъерошила черные кудри сына. Она с затаенной радостью смотрела, как он встает и уходит, возвращается в свои покои, к женщине, спящей на его диване. С радостью любовалась она его крепкой спиной и мужественными ягодицами. Она смотрела Сулейману вслед, пока тот не скрылся из виду.
— Люби его хорошенько, моя сладкая Хюррем, — негромко произнесла Хафса. — Люби его ради нас обеих… Знаю, ты на это способна.

▼Похоже, у них, действительно, кроме кафтанов одежды нет⬍

Давуд подал Сулейману богато вышитый кафтан и помог султану продеть руки в рукава. Затем он опустился перед господином на колени, чтобы расправить складки. Он видел обнаженное тело султана. Когда Давуд запахнул полы и завязал на поясе султана алый кушак, Сулейман нагнулся и нежно провел рукой по бритой голове своего ичоглана. Давуд, сгорая от желания, разгладил складки спереди.
Сулейман продолжал задумчиво и пытливо смотреть на руки Давуда, которые нежно гладили шелковые нити, едва прикрывавшие его благородное мужское достоинство.

Анон

Re: Сериал Великолепный век

Еще один

▼секс Сулеймана с Ибрагимом в походном шатре⬍

Когда на небо высыпали звезды и полумесяц осветил лесистую долину своим мягким светом, Сулейман вернулся в свой шатер, попросив Ибрагима последовать за ним. Ему не терпелось обсудить победу.

Когда Ибрагим вошел, Сулейман уже лежал на груде подушек.

— Иди, брат мой, посиди рядом со мной.

Ибрагим шагал по коврам. Прежде чем сесть у ног султана, он взял флягу с вином и два кубка.

— Господин мой, мы очень искусно провели последнюю кампанию, — заметил он, отпивая большой глоток терпкого красного вина.

Ибрагим собирался сказать что-то еще, но Сулейман приложил пальцы к его губам и потянулся к руке друга. Ибрагим подсел поближе, а затем, улыбаясь, лег рядом с Сулейманом. Их губы встретились. В шатре тускло мерцали факелы; Ибрагим встал и сбросил с себя кафтан, обнажив крепкое мускулистое тело и смуглую кожу. Его грудь и ноги сплошь покрывали черные курчавые волосы. Сулейман также приподнялся, развязал пояс кафтана и, подавшись вперед, ткнулся лицом в густую поросль между ног Ибрагима и принялся нежно ласкать языком его мощный жезл. Ибрагим осторожно прилег рядом с другом и в свою очередь занялся отвердевшим достоинством Сулеймана.

Двое мужчин еще долго наслаждались обществом друг друга. Поцелуи перемежались тихими, взволнованными разговорами. Они ласкали мускулистую плоть, вдыхая пряный мускусный запах.

Анон

Re: Сериал Великолепный век

Анончики, а кто помнит, в какой серии Сулик назначил Ибрагима самым-самым и напиздел защитил указом даже от самого себя?

Анон

Re: Сериал Великолепный век

в какой серии Сулик назначил Ибрагима самым-самым

вроде в 12)

кстати, на википедии есть список эпизодов с кратким содержанием. там, конечно, не все сцены описаны, но вдруг кому пригодится)

Анон

Re: Сериал Великолепный век

вроде в 12

Не, тогда он его визирем сделал, потом назначил главнокомандующим, а потом вообще назначил буквально вторым после себя, кто может сам все решать, и заодно запретил в том числе и себе забирать у Ибрагима жизнь)

Анон

Re: Сериал Великолепный век

Аноны, кто-нибудь выдохнул так же как я, когда вселенская страдалица Хатидже отмучилась?

Анон

Re: Сериал Великолепный век

А куда делся сын Хатидже?

Анон

Re: Сериал Великолепный век

А куда делся сын Хатидже?

Возможно стал каким-нибудь беем

Анон

Re: Сериал Великолепный век

Мне почему-то помнится, что он тоже погиб

Анон

Re: Сериал Великолепный век

Аноны, кто-нибудь выдохнул так же как я, когда вселенская страдалица Хатидже отмучилась

Да, конечно. Так заебала, ппц. Это её истеричное страдание на публику, с поводом и без повода, полное дно. Душная баба.

Анон

Re: Сериал Великолепный век

Эх, мне так нравилась Хатидже, пока ее не понесло в степь "знайте свое место у параши, я тут самая-самая, я династия, как вы смеете, сраные рабы" :с

Анон

Re: Сериал Великолепный век

Эх, мне так нравилась Хатидже, пока ее не понесло в степь "знайте свое место у параши, я тут самая-самая, я династия, как вы смеете, сраные рабы" :с

Дочку в ту же степь понесло

Анон

Re: Сериал Великолепный век

Да ладно, Ибрагим об нее как только ноги не вытирал, и по факту рабыней была она.

Анон

Re: Сериал Великолепный век

знайте свое место у параши, я тут самая-самая, я династия, как вы смеете, сраные рабы

Самая мякотка была, когда она это мужу заявила. В самый его больной и свербящий комплекс, прям с размаху. Ебала жаба гадюку, я прям поржала от души.

Анон

Re: Сериал Великолепный век

Обидно за Нигяр. Такая рассудительная была, и вроде неглупая, и так кукуху снесло. 

Анон

Re: Сериал Великолепный век

Да ладно, Ибрагим об нее как только ноги не вытирал

Справедливости ради, начала она первой

Анон

Re: Сериал Великолепный век

Она ему сказала одну фразу в ссоре, за которую он потом изгадил ей жизнь.

Анон

Re: Сериал Великолепный век

Она ему сказала одну фразу в ссоре, за которую он потом изгадил ей жизнь

Ну, это была не просто какая-то фраза) К тому же, я не говорил, что Ибрагим невинная лапушка.

Анон

Re: Сериал Великолепный век

Интересно, кстати, а умри Хюррем вскоре после Ибрагима, Хатидже бы успокоилась и стала жить дальше? Или новый объект ненависти бы нашла?

Анон

Re: Сериал Великолепный век

Но ведь Хатидже не называла его рабом. Она сказала "твой долг служить династии", и даже за это потом попросила прощения.

Анон

Re: Сериал Великолепный век

Аноны, кто-нибудь выдохнул так же как я, когда вселенская страдалица Хатидже отмучилась?

мне было очень жаль Хатидже в первой половине сериала, она была милой, в дворцовых игрищах долго сохраняла нейтралитет и отпиздюлить могла не только зарвавшуюся Хюррем, но и зарвавшуюся Махидевран. и пиздеца ей навалило нисхуя, и кукушечка слабая и красиво отъезжала.
но потом, когда она решила, что лучше жить с мужем, который о нее ноги вытирает и даже извиниться не может за ребенка на стороне, чтобы Хюррем насолить, а после его смерти вообще переобулась так, будто он святой был и с ним она знала только счастье (лол) - это просто  и весь 3 сезона она только делала хуйню и истерила, истерила и делала хуйню, пока все вокруг нее плясали. дети? похуй на детей, я не буду о них вспоминать месяцами, мне очень надо подгадить Хюррем! но заменять им отца не смейте, их отец ведь так охуенно о них заботился, они должны помнить только его  к концу у меня не осталось к ней даже сочувствия. но выдохнул с облегчением, да.

Интересно, кстати, а умри Хюррем вскоре после Ибрагима, Хатидже бы успокоилась и стала жить дальше?

нет, она же Сулейману тоже мстила.

Обидно за Нигяр. Такая рассудительная была, и вроде неглупая, и так кукуху снесло. 

Нигяр вообще топ-1 разочарований развития характера. у нее интеллекта, хитрости и ловкости было столько, что хватило бы на всех сестер Сулеймана вместе взятых, а может быть даже и на Хюррем заодно. и так тупо все всрать. похищение дочери стало просто апогеем тупости. ты же умная женщина, ты не могла заранее все спланировать? и после всех унижений и страданий снова стать шестеркой Хатидже, потому что Ибрагим нас связал? тот Ибрагим, который дочь твою тебе не отдавал? она говорила, мол, я ни за кого, я за себя, но ведь это было не так.

Анон

Re: Сериал Великолепный век

Нигяр, наверное, моя главная боль в сериале, она ведь такой охуенной была до этого внезапного дебильного краша в Ибрагима И, сука, ладно бы он еще хотя бы вежлив с ней был, еще можно было бы эту влюбленность понять — молодой, симпатичный, талантливый, положение позволяет творить хуйню, а он берет и ведет себя, как с человеком. Но ведь нет же! Он ее гнобил, угрожал, пиздил! Что там у большинства женщин за стокгольмский синдром
Лучше бы, вот честно, стала еще одной влюбленной в Сулеймана и детей ему родила, на Нигяр-султан я бы с удовольствием взглянул, она могла бы себя проявить)

Анон

Re: Сериал Великолепный век

Он ее гнобил, угрожал, пиздил!

ну так ее особенно и проперло после того, как он ее первый раз в стену вбил, ей аж фантазии глючиться начали  меня этот кинк даже забавил, но ровно до того момента, как он вышиб Нигяр абсолютно всё самоуважение и чувство самосохранения

Отредактировано (2022-04-05 19:41:14)