Царь Эреха, выплевывая соленую воду, цеплялся за обломки тростника — всё, что осталось от его судна. Всех людей Гиздубара погубила ярость Ямма, владыки моря, поднявшего бурю, когда они уже возвращались в Сеннаар с Дильмуна. Его терзала мысль о том, что его спутники, верные товарищи, уже погибли — и всё из-за его мечты о бессмертии. Не стоит ли ему прекратить цепляться за жизнь, которой всё равно осталось лишь несколько мгновений?
Но неужели прежде он желал невозможного? Всем известно, что лилим, белые демоны, хотя их и можно убить, бессмертны и не стареют. А между тем, в остальном они очень похожи на людей, пусть даже выше и сильнее. По крайней мере, большинства людей — в самом Гиздубаре было не меньше четырех локтей роста, и силой и умом он не был обделён, так что легко мог помериться силой с любым врагом, как подобает герою. Чем же он хуже лилим?
Много веков назад предки царя, желтокожие и узкоглазые, пришли в Сеннаар из затонувшей земли далеко на северо-западе, погибшей в распре богов — распре, в которой их народ выбрал не ту сторону и проиграл. Их было мало, но каждый был опытным воином и владел стальным оружием, делать которое местные смуглые люди, пусть и более многочисленные, ещё не научились. Никто не смог остановить новых хозяев Сеннаара... но кое-кто сумел ускользнуть до их прихода. Говорили, что Оанн, владыка вод, предупредил сеннаарцев о надвигающемся нашествии — и те, кто поверили ему, построили множество лодок, чтобы уплыть куда-то за море, в край, отделенный от большой суши и потому недоступный завоевателям — ведь захватчики страшно боялись моря. Похоже, не зря боялись.
Но Гиздубар не вспоминал своих благоразумных и осторожных предков — а жадно внимал рассказам про Дильмун, райский остров по ту сторону моря. Ещё до прихода его народа жители Сеннаара говорили, что, наверное, именно там обитает Оанн, мудрый и добрый, порой приходивший наставлять людей. Нет в этой блаженной земле ни хищников, ни болезней, ни голода, ни старости, ни смерти. Быть может, еда и вода острова даруют ему бессмертие? Или же Гиздубару удастся доказать Оанну, что он достоин вечной жизни. Всем ведь известно, что Оанн благосклонен к людскому роду и никогда не оставлял его милостью.
Конечно, до простого смертного бог едва ли снизойдёт — но разве он, Гиздубар, простой смертный, а не царь и великий герой? Не он ли обнес родной Эрех неприступными стенами и заставил склониться владык других городов, украсил прежние храмы богов и воздвиг новые, возвел там в жрецы мудрейших из смертных, поставив их хранить и приумножать знания? Не он ли неизменно выходил победителем из дальних походов в дикие горы и леса?
Гиздубар построил корабль, не имевший себе равных во всем Сеннааре. Его тростниковый остов был больше самой большой рыбы, обмазку для него варили из жидкой земляной смолы половину луны, борт выгладили как шкуру дельфина, и он легко скользил по морской глади, будто не встречая препятствий. Корабль вмещал дюжину человек с запасом еды на полгода, но царь взял с собой лишь семерых самых надежных, испытанных в прежних походах.
Гадатели указали нужный день для отплытия — и, в самом деле, ветер был не сильным, но попутным, и паруса быстро донесли их до Дильмуна. Те царские спутники, которым ещё не случалось бывать в море, страдали от качки, сдерживая тошноту — но Гиздубар, хотя тоже впервые пустился в плавание, был рожден под утренней звездой, благоприятствующей морякам, и соленый морской воздух лишь ещё пуще взбодрил его, словно глоток вина.
Дильмун и в самом деле оказался благодатным местом. Больше всего остров напоминал царю и его спутникам огромный сад — повсюду росли финиковые пальмы и бесчисленные фруктовые деревья, дарившие густую тень и приятную прохладу; царь Эреха даже пожалел, что отплыл сюда ранней весной, когда он и его люди не могли отведать здешних плодов. По всему острову били ключи с пресной водой, так что жажду гости утолили сполна. Даже воздух здесь с каждым вдохом придавал сил, даруя бодрость днём и крепкий сон ночью.
Здешние жители поначалу побаивались пришельцев, но заметив, что людей Гиздубара немного, вышли им навстречу. Среди островитян нашлась пара рыбаков из Сеннаара, заброшенных сюда буйством Ямма и нашедших здесь приют; они уже знали местный язык и охотно выступили толмачами. Народ Дильмуна не знал ни войн, ни болезней — это были сильные и здоровые люди. Но внимательный Гиздубар быстро понял, что ни вечной молодостью, ни бессмертием они не обладают — были среди них и глубокие старики, а спустя несколько дней царь даже видел, как дильмунцы хоронят одного из соплеменников. Он спросил, сколько лет было покойному, и оказалось, что тот даже до ста не дожил.
Словом, на жилище богов, при всех своих достоинствах, остров определённо не походил — да и, по словам местных, Оанн здесь никогда не жил, а только привел их сюда когда-то. Гиздубар со своими людьми отправились охотиться в островную саванну, изобиловавшую зверьем, но сколько бы подношений богу вод они не приносили, тот не торопился откликнуться — а местные стали упрашивать царя перестать попусту изводить их дичь. Но царь не сдавался — даже если он не нашел бессмертия здесь, он ещё попытает удачу. Он даже говорил об этом с Сидури, здешней старейшиной — немолодой, но всё ещё красивой, пусть и слегка располневшей после многих родов, женщиной, широкобедрой и полногрудой:
— Не прими мои слова за хулу, владыка, но мне кажется странной твоя затея — сказала она, — Зачем ты ищешь бессмертия? Разве ты знаешь на свете хоть одного бессмертного человека? Всё, что дано нам, людям — провести эту жизнь, радуя себя и других. Неужто у тебя нет крепкого пива и вина, изысканных яств, красивых нарядов? Танцы, песни и музыка — вот что радует душу человека, а не напрасные мечты о том, чтобы жить без конца.
— Я могу даровать эти наслаждения нижайшему из людей,— ответил Гиздубар, — Но я не простой смертный, и мне нужно что-то выше этих простых удовольствий. Люди живут так много веков — неужели не возвышу свое имя чем-то большим?
Царь уплывал с Дильмуна, загрузив на корабль пресной воды и жемчуга — в водах вокруг острова он водился в изобилии, и островитяне, искусные ныряльщики, охотно выменивали его у воинов Гиздубара за изделия из железа или даже дарили им его просто так.
«Хорошее место, — подумал Гиздубар, — Но их сонное блаженство не по мне».
Наверное, им тогда снова следовало прибегнуть к гаданиям, потому что на этот раз Намтар, господин судеб, явно не благоприятствовал царю и его людям. Ямм, хозяин морей, обратился против них, разбушевавшись, когда они уже далеко отошли от берега Дильмуна и возвратиться на гостеприимный остров стало невозможно. Корабль весь сотрясался, тростник ломался, в надежной обшивке появились дыры и просочилась вода. Выжил один лишь Гиздубар — и хотя он пережил бурю, теперь, похоже, его жизнь близилась к концу.
Вдруг он увидел на горизонте пурпурную точку, и изо всех сил ухватился за связку тростника — ему удалось подтянуться и вылезти наверх. Уже можно было разглядеть на горизонте белый корабль под алыми парусами, который шел прямо на него — корабль, изготовленный не из тростников, как в Сеннааре, а из дерева, и не имевший вёсел, приводимый в движение одним лишь ветром, раздувающим паруса; нос корабля был сделан в голове лебедя.
Гиздубар невольно залюбовался кораблем, и лишь в последний момент вспомнил, что надо кричать и звать на помощь — иначе его могут попросту не заметить. По счастью, теперь он явно попался на глаза экипажу, и какой-то высокорослый человек уже спустил на воду лодку. Царь с усилием отцепился от спасшей его связки тростника и из последних сил поплыл к лодке и, молясь о том, чтобы не перевернуть её, вскарабкался на борт.
Лодку, едва ли не играючи, подняли на борт двое мужчин. Один из них принадлежал к лилим — темноволосый, но белокожий, как и большинство представителей этого племени. Другой был человеком, но ростом превосходил любого, кого Гиздубар знал (кроме, разве что, самого царя — впервые он встречал человека, на которого мог бы смотреть не сверху вниз), безбородый и со светлыми волосами. Облик его разительно отличался от внешности людей Дильмуна и Сеннаара, бородатых, смуглокожих и кареглазых (хотя некоторые из них, как Гиздубар, до сих пор рождались ещё и с раскосыми глазами, унаследованными от пришедших с севера предков) — высокий, с глазами цвета неба и волосами цвета соломы.
Гиздубар старался припомнить, где же он слышал рассказы про подобного человека, и наконец ему на ум пришла страшилка, которой пугали непослушных детей — про ужасного убийцу с топором, спускавшегося с гор; он убивал всех их соплеменников, поражал их своим огромным топором так же умело, как опытный дровосек валит деревья. Убийца происходил из народа соломенноголовых, служившего лилим, и был воспитан белыми демонами.
Говорили, что когда-то этот убийца был рабом их предков в затонувших землях севера, но, сильный и непокорный, сбежал и стал мстить бывшим хозяевам. Поймать его так и не сумели, и даже когда он исчез, шептались, что он восстал из мертвых или его призрак возвращается, чтобы убивать людей из народа своих гонителей страхом. Но одно дело — знать эту байку, а совсем другое — узреть во плоти того, кем тебя пугали твои няньки.
— Лесоруб! — вырвалось у него. И тут же он осознал, что Лесорубу, наверное, сотни, а то и тысячи лет, если вспомнить, сколько прошло времени с тех древних времен, когда он жил. Естественный страх перед лилим и их приспешниками постепенно уступил любопытству и даже надежде. Неужели ему наконец-то встретился бессмертный человек? Он должен узнать правду. Если же они решат его убить — что же, он дорого продаст свою жизнь.
Лицо соломенноголового помрачнело. И тут Гиздубар как будто слышал — и понимал — голос, но воспринимал его не слухом, а непосредственно разумом; уста его собеседника не разомкнулись, и слова, которые он слышал, не были речью на языке Сеннаара.
— Мы не причиним тебе зла, если ты не причинишь вреда нам.
Гиздубар кивнул, надеясь, что Лесоруб поймёт этот жест.
— Мы можем отвезти тебя в родные края, — к Гиздубару обратился — тоже мысленно, без слов — белый демон, сопровождавший соломенноголового, — Где они?
— В конце залива, где он дальше всего вдаётся в сушу, — к собственному удивлению, Гиздубар, приложив некоторые усилия, смог ответить ему мыслью, не речью, — Мы возвращались туда, но ярость Яма погубила наш корабль. Неужели вы его не боитесь?
Глаза белого демона гневно вспыхнули, и он сказал:
— Тот, кого ты зовешь Яммом, больше никогда не посмеет причинить нам зло, — похоже, с богом моря у него были свои давние счеты, — Владыка вод хранит нас от него.
«Владыка вод, Оанн! — осенило царя, — Не знак ли это, что мой поиск не безнадежен?».
Тут к ним подошло ещё трое лилим — двое мужчин и одна женщина. Их глаза ярко сияли — царь понял, что перед ним огнеглазые с дальнего запада, о которых мудрецы говорили, что они самые сильные и яростные среди лилим. Особенно сильное впечатление на него произвела женщина. Она отличалась не только красотой, присущей всем лилим, но ещё и была почти столь же высокой, как и Лесоруб, статной и стройной, как воин — а её золотые волосы сверкали как солнце. Редкостная красавица, даже среди лилим таких не сыскать — но наверняка смертельно опасна. Демоница подошла к соломенноголовому и ласково положила ему руку на плечо. Чутьё подсказало Гиздубару, что они с ним — муж и жена.
«Он женат на одной из лилим!» - сказать, что царь был потрясен, значило не сказать ничего. Гиздубар прежде не поверил бы, что кто-то из лилим связал свою судьбу с человеком.
— Вот чистая и сухая одежда взамен твоей. Одевайся, а потом мы тебя накормим, — обратилась она к нему, и один из сопровождавших её лилим, подойдя к нему, протянул царю полотенце и одеяния. Одежда лилим была для него непривычной — вместо туник или набедренников их мужчины носили странное одеяние, облегающее обе ноги по отдельности. Но оно оказалось вполне удобным в ношении — и сделанным из льна тонкой работы, совсем непохожей на выделанную овечью шерсть, из которой изготовляли свою одежду сеннаарцы. В Сеннааре даже сейчас, когда времена былой дикости остались в прошлом, одежды из льна являлись уделом царей и ж рецов, и даже они надевали их по праздникам.
Вообще эти лилим, как и их человеческий спутник, явно любили хорошо приодеться — рубахи мужчин были сделаны из цветной ткани и расшиты узорами из золотого и серебряного шитья, а пояса украшены таким же шитьём и драгоценными камнями. Супруга Лесоруба носила тунику небесно-голубого цвета, расшитую серебряными лебедями; воротник её одеяния был покрыт сверкающим бело-розовым жемчугом.
— Я Туор, сын Хуора, — представился наконец Лесоруб. Затем он представил остальных — его спутника звали Воронвэ, а лилим, сопровождавших его жену — Арминас и Гельмир. Последней он назвал имя своей супруги, Идриль, обменявшись с ней нежными взглядами.
Гиздубар пошел вслед за Туором, Воронвэ и Идриль в пристройку, находившуюся прямо на палубе корабле. Внутри оказалась довольно обширная комната с прочно закрепленными на стенах ложами и столом, искусно вырезанным из мореного дуба, покрытого лаком. А из окон пристройки открывался вид на море, по которому странствовал корабль.
— Отличная работа! — воскликнул, не сдержав восхищения, царь, глядя на стол. Он и сам владел резьбой по дереву, и потому смог оценить изделие по достоинству.
— Наша работа. Как, впрочем, и остальной корабль — мы сами строили корпус и вышили паруса, — без хвастовства, но и без ложной скромности ответил Туор при помощи мысленной речи, — Твои предки прозвали меня Лесорубом, но, как видишь, я не только деревья валить умею. Впрочем, благодарить за это надо «белых демонов», — он хмыкнул, произнеся это название, которое ему самому явно было не по нраву, — это они наставляли меня в мастерстве. Но довольно пока обо мне. Лучше скажи мне — как ты сам оказался так далеко в море? Я всегда считал, что твое племя не слишком жалует его.
— Я думал, что найду за морем землю, дарующую бессмертие, — ответил Гиздубар, — Я ошибался на счет свойств той земли, но вот я встретил тебя — и если ты тот самый Лесоруб, то тебе полторы тысячи лет, не меньше — а то и больше, — он даже слегка преуменьшал — по его расчетам выходило, что, возможно, его собеседник прожил больше тысячи восемьсот лет, — Скажи, как ты обрел бессмертие — и есть ли надежда на него для других людей?
Туор снова помрачнел — как тогда, когда царь в первый раз назвал его Лесорубом. Но, как показалось ему, теперь он был не рассержен, как прежде, а опечален.
— Да, я и правда бессмертен, — не стал отрицать он, — Но бессмертен лишь по милости богов и Того, кто выше них. Это долгая история. Пока подкрепи силы, а я расскажу тебе её.
Туор, достав три золотых кубка, украшенных изображениями васильков, налил Гиздубару вина из меха, а Идриль протянула ему тонкую лепешку орехового цвета. Чтобы показать гостю, что ему ничего не грозит, Туор и себе налил вина из того же меха и отломил кусочек от хлебца. На вкус лепешка оказалась вкусной, почти медовой, и очень питательной. Гиздубар почувствовал, как усталость отступает — и приготовился слушать рассказ Туора:
— Некогда по воле Ульмо — твой народ зовет его Оанном — я и Идриль отправились за море на запад молить о помощи богов, прогневавшихся на людей и эльдар, — царь понял, что речь идет о лилим, — Просить избавить всех нас от властелина Железного Ада. Твой народ воевал за него, однако поверь мне — победи он, и вам бы тоже не поздоровилось.
Гиздубар вспомнил рассказы мудрецов об ужасном Асаге, хозяине преисподней, обитавшем в глубоких пещерах железных гор, служить которому пришлось его предкам. Его неисчислимое войско состояло из людоедов, великанов и огромных змеев, порожденных каменными недрами подземелий, а его оружием были губительное пламя, убивающий холод и страшные болезни. Предки Гиздубара не любили его, однако пошли к нему на службу — ведь казалось, что никто не сравнится с ним в силе и не может его победить.
Но из заморья явился Ниниб-воитель, сын Бэла, царя богов, с войском огнеглазых лилим и громовым мечом — и Асагу пришел конец, а земли севера, где он правил, ушли под воду. Людям же, служившим прежнему господину, пришлось бежать, спасаясь от мести богов, прогневавшихся на человеческий род. В Сеннааре местные жители не знали о поражении Асага, и когда Оанн предупредил их о грядущем нашествии предков Гиздубара — почитатели Асага отвергли его предупреждение и были завоеваны переселенцами.
— Увы, мы с нашими товарищами угодили в ловушку на одном из волшебных островов, преграждавших путь в царство богов, — продолжал рассказ Туор, — Но мой сын и моя сноха смогли сделать то, чего не сделали мы, и убедили богов пойти войной на Железный Ад. По просьбе Ульмо боги освободили нас с Идриль из колдовского плена и предложили нам награду — за деяния нашей семьи. Я выбрал право поселиться за морем с эльдар и разделить их бессмертие, чтобы никогда не расставаться с ними — потому что я вырос среди них, научился у них всему, что знал, и самые дорогие мне создания принадлежали к их роду.
Боги согласились, и лишь самый суровый из богов, хозяин чертогов усопших, господин судеб, поставил мне условие, без которого я не мог бы обрести бессмертие. Мне пришлось дать слово, что никогда не вернусь к людям, которых оставил ради эльдар — любимая и друзья были мне дороже. Тоска по смертным землям не оставляет меня, поэтому порой я плаваю вдоль их берегов, покидая остров, на котором я ныне живу с эльдар — но даже сойти к людям на берег я не имею права, ведь это было бы нарушением запрета. И о том, как живут мои родичи и потомки, я могу узнать лишь из рассказов тех эльдар, что к ним плавают.
«Удивительная судьба, — подумал царь, — Даже не знаю теперь, хотел бы я её. Уж больно суровы боги оказались к Лесорубу. Недаром все мудрецы говорят, что Намтар, господин мертвецов, плетущий сети судьбы, ни к кому на свете не знает жалости».
О Намтаре, правителе загробного царства, сказители пели, что он, дескать, живет в мрачных чертогах из гагата и базальта, затянутых темным туманом, и единственный свет в них исходит от очага, полного гнилушек. Так оно или нет — кто знает, но вряд ли жизнь в его доме бесплотным духом, лишившимся всего, что имел раньше, хоть кому-то в радость. Именно это безотрадное жилище ждёт после смерти всех людей. Ждёт оно и его, Гиздубара — пока лилим и их спутник будут наслаждаться жизнью в бессмертных землях.
— Но ты же спас меня! — не удержался царь, — А я — человек.
— Мы не могли смотреть на то, как один из Детей Единого гибнет в волнах, — встрял в их разговор Воронвэ, — Я встретил Туора после того, как Оссэ — или Ямм, как ты его называешь — едва не погубил меня в море, и я потерял всех своих спутников.
— Да, — подхватил Туор, — Я добился у богов разрешения спасать людей, если вижу, что они страдают от буйства моря. Потому мы и помогли тебе — как помогли бы любому.
— Вижу, боги жестоко посмеялись надо мной, — только и сказал Гиздубар, — Дважды они поманили меня надеждой на бессмертие — и оба раза эта надежда оказалась ложной. И даже с тобой, их избранником, они обошлись столь жестоко, не дав тебе даже увидеть потомков.
— Порой я думаю, жестокостью или милосердием было решение владыки судеб, — лицо Туора снова стало печально, — Да, я счастлив с эльдар, и, предоставь мне боги выбирать сейчас — выбор мой бы не изменился, потому что выбирал я любимую и друзей. Но иногда мне кажется, что даже если бы не мое обещание владыке судеб, я предпочел бы не видеть, как мои потомки стареют и умирают один за другим — а я, такой же человек, живу...
Идриль при этих словах мужа вздрогнула, и по её щеке скатилась одинокая слеза. Но царя это всё совершенно не тронуло. Легко двум бессмертным, пусть даже познавшим в этой жизни многие горести, убеждать смертного в том, что их удел, дескать, тоже тягостен!
— Но знаешь, — продолжал тем временем Туор, — Есть у меня и повод для радости. Когда я посещаю смертные земли, я вижу, что теперь не только эльдар, мои учителя, но и люди научились строить города. Пусть они и по-прежнему смертны, им теперь ведомо многое.
Лицо Гиздубара впервые за время разговора просияло:
— О да! Я и сам созвал в Эрех, мой город, мастеров со всего нашего края, чтобы обнести его прочными стенами и украсить его, сделав прекраснейшим в Сеннааре, и сам учился у них.
— Это напоминает мне мою жизнь в Городе Поющих Камней, где я встретил Идриль, — ответил его собеседник, — Искуснейшие из эльдар учили меня там — кузнечному и жестяному делу, класть кирпичи и тесать камень, плотничать и столярничать.
— Увы, моя страна — сплошные болота, и камень у нас — роскошь, как и добротное дерево, — сказал царь, — Мы довольствуемся глиной. Говорят, это Оанн когда-то подсказал первым насельникам Сеннаара, как строить из неё, а прежде они обитали в тростниковых хижинах.
Тут заговорила уже Идриль, которая раньше внимательно следила за беседой своего мужа с Гиздубаром, но до поры не вмешивалась в неё, предпочитая слушать:
— Как же вы живёте? — недоуменно спросила она, — Ведь глина — очень непрочный материал, и здания из неё всё время приходится подновлять — или строить заново!
— Мы укрепляем кирпичи из неё мелко нарубленными тростниками и соломой. Вдобавок наши мастера научились делать кирпичи из обожжённой глины, а чтобы защитить их от воды и сырости, мы скрепляем их смесью из земляной смолы, — похвастался Гиздубар, — Но не думайте, что мы — дикари, не умеющие работать с камнем и деревом. Повозки, стулья, столы, ложа, двери мы делаем из дерева, а из камня — статуи и основания для зданий.
Он лишь не стал открывать собеседникам — царь, много за свою жизнь повидавший, хорошо знал, как утаивать то, что надо скрыть, и держал свой разум закрытым настолько, насколько это было ему надо — что этими зданиями были храмы богов. Лилим, как и положено демонам, не любили храмы, особенно — храмы светлого Шамаша, наместника богов.
Это и неудивительно — ведь Шамаш когда-то уговорил Ниниба, ниспровергшего Асага, сжалиться над людским родом и не истреблять их до конца, за что боги, восхищенные состраданием и добротой Шамаша, поставили его над Срединным Миром.
Шамаш склонил сердца богов от лилим к людям, и теперь они изрекли через него свою волю — Срединный Мир достанется людям, которым Шамаш помогал наставлениями во всём, что касалось нужд их тел, а лилим за их бесчисленные провинности перед богами надлежит изгнать прочь. Отродий Асага же он истреблял — или заставлял покориться своей власти и больше не вредить людям. Он был столь силен, что подчинил себе даже огнедышащую гору в горной стране на севере — и, не ведая страха, поселился в крепости у её подножья. Шамаш помог Гиздубару во многих его замыслах, за что царь исправно приносил ему жертвы.
Но Гиздубар, как ни в чем не бывало, продолжал мысленную беседу с Туором и Идриль. Они ещё много выспрашивали у него о его стране — Туор о том, как же сеннаарцы строят корабли из тростника за неимением древесины и о том, как они используют для письма глиняные таблички вместо выделанной кожи, в отличие от других народов, а Идриль — про то, как они прокладывают каналы и строят плотины и дамбы, чтобы снабжать свою землю водой и бороться с паводками. Чувствовалось, что эта женщина прежде была у лилим царицей или кем-то вроде того, и привыкла вникать во все вопросы. Сами же Туор и Идриль рассказывали про прекрасный Город Поющих Камней — семивратный город, уничтоженный отродьями Асага, город, что был несравненно прекраснее даже его Эреха. Другим лилим, наверное, он не стал бы так много рассказывать о жизни в Сеннааре, да и этим он так до конца и не доверился... но, тем не менее, не мог удержаться от сочувствия Лесорубу и его спутникам. Наверное, потому, что тот казался похожим неуловимо похожим на самого царя Эреха.
«Всё же, моя жизнь прошла не напрасно, — подумал про себя Гиздубар, беседуя с ними, — Да, я не обрёл бессмертия, но разве не я построил больше, чем все цари Сеннаара, жившие до меня? Не ли я даровал Сеннаару невиданное прежде изобилие, прорыв бесчисленные каналы? Я снискал покровительство самого Шамаша и водворил порядок в стране, я покорил горные леса и уничтожил Ховавеша, лесного великана. Даже если я умру, память обо мне не изгладится, пока жив мой народ — и в чертогах Намтара я хотя бы встречу всех тех друзей и соратников, которых потерял во всех своих походах, включая и этот».
— Вот уже и берег показался, — прервал их Воронвэ через какое-то время, выглянув в окно, — Увы, пришла пора прощаться. Мы посадим тебя в лодку — уж грести-то ты точно умеешь, а буря миновала. Как доплывёшь — оттолкни лодку от берега, и она сама вернется к нам.
Распрощавшись с Туором и Идриль, царь последовал наставлениям Воронвэ — и, к его удивлению, когда он добрался до побережья и оттолкнул лодку, та словно сама помчалась по волнам к кораблю Лесоруба. Всё же лилим были удивительно изощрены в колдовстве!
Когда Гиздубар наконец-то вернулся в родной Эрех, в городе оплакали ушедших с ним — сам царь рыдал, по старинному обычаю раздирая одежду и повергаясь наземь, царапая лицо и грудь. Но его тоска сменилась радостью, когда он понял, что посещение благословенного Дильмуна не было напрасным, пусть и не дало ему бессмертия. Прежде он мнил, что бездетен, но теперь одна из его наложниц забеременела — и в положенный срок родила здорового, крепкого сына, которому гадатели напророчили всё, что полагается в таких случаях — крепость тела, силу ума, долгую жизнь и благоприятное правление. Вскоре после праздника к нему явился посол от светоносного Шамаша, его божественного покровителя.
Все дружно говорили, что посол — человек необыкновенный, и когда его привели к Гиздубару, царь едва не ахнул. Это, несомненно, был человек из рода Туора — рослый, светловолосый и голубоглазый (сколь же могущественен Шамаш, если ему служат даже некоторые из соплеменников Лесоруба!). И всё же чем-то он не походил на своего предка — наверное, выражением лица, гордым и надменным, пусть даже красивым и вполне дружелюбным. Он попросил у Гиздубара аудиенции наедине — и тот согласился, хотя кое-кто из придворных убеждал царя в том, что чужак выглядит подозрительно, может быть не тем, за кого себя выдаёт и покуситься на царскую особу. Но царь только посмеялся, спросив, считают ли они его трусом или слабаком — и приказал привести высокого гостя к себе.
— Тот, кого ты зовешь Шамашем, князь-наместник Срединного Мира, шлет тебе свой привет и слово благодарности за умиротворение Сеннаара и сокрушение Ховавеша, его врага, — обратился к нему посол, и взор Гиздубара почему-то остановился на перстень гостя, украшенный гелиотропом, — Шамаш печется о людях, но даже ему не по силам одному пасти весь человеческий род. Потому он решил собрать вокруг себя девятерых — лучших из лучших, избранных — которые будут вести и наставлять людей, овладев волшебными силами. Столь великий царь, как ты, достоин обрести вечную жизнь и тайное знание — то, что он уже даровал мне. Прими это волшебное кольцо, — посол протянул царю другое кольцо, украшенное серебряным опалом, — и смерть не коснётся тебя, а сам ты будешь властен творить чары — подобно белым демонам, духам и богам. Шамаш делает это предложение единожды — если ты откажешься, он вручит дар другому.
Гиздубар задумался. Ещё недавно, до путешествия на Дильмун и обратно, это предложение показалось бы ему весьма соблазнительным, исполнением его собственных устремлений. Однако потом он вспомнил Лесоруба — и дар, полученный им от богов, но содержавший в себе подвох. Правда, народ Сеннаара видел от Шамаша немало добра, так что царю не хотелось верить, что бог таит камень за пазухой, и всё же... неужели он переживёт всех своих подданных, своего сына и даже его потомков? Будет ли ему в радость такая жизнь?
— Это великая честь для меня, но я вряд ли её достоин, — отрезал царь, — Я всего лишь человек, не один из богов — бессмертие и колдовские силы окажутся не по плечу для меня. Я царь этих краёв, и мне этого довольно. Даже смертным я могу заботиться о своём народе.
— Я тоже человек, — возразил ему под посол, — И всё это оказалось мне по плечу. Конечно, я из более высокого рода, чем твой — но ты сам, как я могу судить, не обделён ни силой, ни волей, ни умом, иначе как бы ты смог, пусть и с помощью Шамаша, столько совершить? Поэтому твоё кольцо покорится тебе не хуже, чем моё — мне, Шамаш даёт слово.
— Быть может, ты и прав. Но я уже пережил вернейших своих друзей, и не хочу пережить остальной свой род и народ, — тяжёлым голосом ответил Гиздубар, понимая, что его гость не лжёт, — Милость Шамаша — великая честь для меня, и я благодарен ему — но я вынужден отклонить его дар. Надеюсь, он не прогневается на меня, его верного почитателя.
— Не прогневается, но будет печалиться о тебе, — в голосе посла звучало искреннее сожаление, — Поверь, ты и представить не можешь, чего лишаешься. Прощай.
— Я велел приготовить для тебя лучшие покои и угощения, — решил сгладить свой отказ царь, — Ты проделал долгий путь, если пришёл сюда от самой твердыни Шамаша — отдохни с дороги. Если хочешь, мои танцовщицы и певицы развлекут тебя.
— Увы, нет. У меня много дел, и мне надо спешить.
Посол удалился. Гиздубар долго глядел ему вслед, чувствуя невольное сожаление, которое чем дальше, тем больше сменялось пониманием того, что, несмотря ни на что, он был прав.
