Холиварофорум

Анон

Re: Толкин fest [творчество]

А почему одна? Что за несправедливость. Они в две головы все придумали, обе и надо выдавать. Хотя никто не просил, конечно.

Ээээ... вообще-то Маэдрос это про феерический план КиК убить Финрода и собрать союз всех свободных народов.
Голова имеется в виду именно финродова.
Я не знаю, как тут можно было увидеть не критику охуительных планов КиК, а планы самого Маэдроса.
О_о

Анон

Re: Толкин fest [творчество]

Всем понравиться невозможно, но я вот кусок с Майтимо прочитал несколько раз. Диссонанса не возникло - Лосгар Лосгаром, а столкнуться с таким каждый раз как в первый, если ты хороший эльф (а он да). И радостно, что мой фанон с Майтимо-ламбенголмо пошёл в народ, и здесь он очень рефлексирующий, чего мне местами недодают в фиках, так что спасибо, анон!
Часть с Тьелпе тоже очень классная, да и весь фик в целом, просто не всегда есть время комментировать, но ты продолжай) Опять же - всем угодить невозможно, особенно на такую скользкую тему, как феаноринги.

Анон

Re: Толкин fest [творчество]

а столкнуться с таким каждый раз как в первый, если ты хороший эльф (а он да)

Теперь понятно, почему он рекордсмен по братоубийству. Он просто обнулялся. В итоге каждый раз как первый. Извините, но очень смешно

Анон

Re: Толкин fest [творчество]

И радостно, что мой фанон с Майтимо-ламбенголмо пошёл в народ

Просто я сам нимношк ламбенголмо, и уцепился за возможность ввести любимые задрочки в текст. Он и "Майдрос" себя зовёт вместо "Маэдрос" потому, что первая форма технически более правильная))

не всегда есть время комментировать, но ты продолжай)

Спасибо, главное хоть иногда пару слов киньте - мне правда тяжко без фидбэка, я начинаю загоняться, что делаю не так.
Особенно если приходится задеть вот такие больные темы.
Дальше, слава богу, ничего подобного не предвидится - даже Нирнаэт будет через гондолинцев.

Анон

Re: Толкин fest [творчество]

Я не знаю, как тут можно было увидеть не критику охуительных планов КиК, а планы самого Маэдроса.

Но двое анонов почему-то увидели. Так построен текст - сразу после этого говорится про Тьелкормо, и тоже с упором на светлые волосы. Нет, на планы планы Маэдроса это не похоже, а скорее непрошенная мысль, и очень перекликается с тем, что много раз обсуждали в толкинотреде, потому и выстрелило. В целом - это всё издержки буквального переложения и попыток реалистичного обоснуя сюжета Лейтиан. Имхо - оно работает только в оригинальном формате)

Анон

Re: Толкин fest [творчество]

Я не увидела тут планов Маэдроса, я увидела его охуение от планов братьев и их готовности убить кузена.

Анон

Re: Толкин fest [творчество]

попыток реалистичного обоснуя

Сидит автор, глючит, пишет, опираясь на индийскую чудо-траву и другие удивительные вещи, а его в реализме обвиняют...

Хотя справедливости ради, индийская чудо-трава у меня больше в ветке Манвэ колосится.
Тут только у Костиана откуда-то натуральное бхакти вылезло.

Анон

Re: Толкин fest [творчество]

Просто я сам нимношк ламбенголмо

(Маэдрос один из двух моих любимок, а глубину прописания любимки сложно сделать, когда ты историк, а он, скажем, астрофизик)).

Хотя справедливости ради, индийская чудо-трава у меня больше в ветке Манвэ колосится.
Тут только у Костиана откуда-то натуральное бхакти вылезло.

А раскрой под катом, что именно из Индии принёс?) А то я хоть и ламбенголмо на полставки, но франковед, а интересно!

Анон

Re: Толкин fest [творчество]

А раскрой под катом, что именно из Индии принёс?

▼Скрытый текст⬍

Ну вот Костиан и его отношение к Ному как к живому богу - это абсолютно такое классическое отношение бхакты. Когда бог не воспринимается чем-то оторванным от мира, трансцендентным, а наоборот, максимально к тебе близок и ты испытываешь к нему практически семейственную любовь. Но к богу можно относиться как к ребёнку, как к другу, но он остаётся божеством со всеми вытекающими, вы стоите не на равных позициях и он заведомо бесконечно правее и мудрее. Такое "дурак ты у меня, Господи", и при этом за ним следуешь без сомнений.

И валар я пишу во многом опираясь на то, как индусы изображают своих богов, сочетая человечность и сверх-человечность. И сама тема того, что они не просто кто-то, не назначенцы, не партийный аппарат - они стихии мира, наделённые разумом и совестью - мне её проще понимать через образы всё тех же индуистских божеств, которые как раз очень рептилоидно иные иногда, но при этом вполне понятные.

А ещё Манвэ - канонично Шива, лол. В плане, в замысле Эру он должен был завершать то, что начинает Моргот - в плане, класть конец. Моргот был созидателем, духом порядка и света. А Манвэ - его братом-тенью, воплощением хаоса и по логике - разрушения, которое необходимо для творения нового. И когда я пытался прикидывать, как вот такому хаосу в роли наоборот упорядочивающего короля Арды, Шива очень пришёл на помощь.
Манвэ скажем прямо даже разделяет его хобби: сидит на вершине горы, пырит мироздание и иногда создаёт музыку. Только наркотой не балуется))

Анон

Re: Толкин fest [творчество]

А почему одна? Что за несправедливость. Они в две головы все придумали, обе и надо выдавать. Хотя никто не просил, конечно.

Ээээ... вообще-то Маэдрос это про феерический план КиК убить Финрода и собрать союз всех свободных народов.
Голова имеется в виду именно финродова.
Я не знаю, как тут можно было увидеть не критику охуительных планов КиК, а планы самого Маэдроса.
О_о

Голова Келегорм - это в основном треде было когда-то. Перепуталось, видимо. Я дранон, читаю по мере выкладки и в этом месте прям споткнулась и затупила, потому что неоткуда ей было в таком контексте в вашем фике взяться))

Анон

Re: Толкин fest [творчество]

Теперь я залез на чужую территорию и привез стекла и философии.

День, в котором смеются и плачут, Лутиэн смотрит на вышивки, а Берен вспоминает о прошлом

▼Скрытый текст⬍

Это утро для Лутиэн началось непривычно поздно — уже успело и солнце встать, и утренний холод смениться неверным осенним теплом, а она только проснулась и выбралась из их убежища. Должно быть, вчера устала и истратила слишком много сил, вот и пропала во владениях Ирмо едва ли не до полудня.
- Очнулась, Соловушка? - окликнул ее Берен от разведенного костра. Он был бледен, но держался лучше вчерашнего и вроде б даже сидел прямо, не пытаясь завалиться. Только незаметно опирался на бок Хуана. - Келегорм с Куруфином ушли еды поискать. Как ты? Пить хочешь?
- Хочу, - согласилась Лютиэн, забрала у Берена свой же бурдючок и сделала несколько жадных глотков, - ты сам в порядке?
- Сказал бы, что да, но ты обидишься, что вру, - Берен покачал головой, - плечо болит и потерял много крови, но помереть не тороплюсь.
- Помереть он собрался, - Лутиэн погрозила ему пальцем, - никаких смертей до свадьбы! Смотри, от меня и там не скроешься!
- И пытаться не буду, - Берен обнял ее здоровой рукой, поцеловал под ухом, - надо же успеть побыть счастливым хоть немного?
Вернулись нолдор с флягой и свертком из ткани, и Келегорм почему-то встревоженно заговорил:
- Нам удалось набрать орехов и немного чилима. Я бы сходил на охоту, но за нами кто-то следит. Он шел от реки, но я не смог его разглядеть и даже засек с трудом. Вряд ли это орк, но...
- Я не орк, - от тропы раздался вполне человеческий голос, говоривший на синдарине с незнакомым акцентом.  Берен вскинулся, и Хуан поднял голову, но остался лежать. Меж вязов показался юноша. Невысокий даже по человеческим меркам, одетый в плащ из множества цветных лоскутов, с лицом, расписанным серым, блекло-желтым и коричневым, он был и сейчас-то с трудом видим на фоне осеннего леса.
- Я Халор, сын Дирхана из дома Халет, - представился незнакомец, - это земли рода халадинов. Эльфы тут редкие.
Он оглядел всех - потрёпанных, Лутиэн (похоже, выглядела она дурнее, чем ей самой казалось), и Берена, у которого под курткой видно было разорванную рубаху и бинты. Покачал головой и продолжил:
- С вами женщина. И раненый. Назовите себя, и я провожу вас. Вам помощь нужна.
Келегорм отчего-то нахмурился, но Куруфин остановил его жестом и заговорил сам:
- Благодарю тебя, Халор из дома Халет. Нам действительно нужна помощь, и мы не замышляем зла против тебя или твоего народа, клянусь своим клинком. Я Куруфин, сын Феанаро, со мной мой брат Келегорм, Лутиэн, дочь Тингола, принцесса Дориата, и Берен, сын Барахира из дома Беора.
Стоило прозвучать именам, как вся серьезность с халадина слетела, и стало ясно, что он еще очень молод. Халор распахнул пораженно глаза, открыл рот и смотрел на собравшихся у костра так, будто перед ним сам Оромн явился.
- Куруфин... И Берен! Тот самый Берен из Дортониона?! О тебе говорили. Здесь много говорили, ты много воевал!
- Я надеюсь, говорили хорошее, и не на поминальном пиру, - Берен заметно смутился и попытался это спрятать за ворчанием, - веди нас, Халор сын Дирхана. Я все готов отдать за горячую воду и горячую еду.

Хало повел их едва заметной меж деревьев тропой, умело скрытой то в ложбине, то кустами (не сразу понятно стало, что густой терн посажен нарочно, чтоб спрятать дорогу от чужих глаз), и все смотрел то на смертного, то на нолдор, пока Келегорм не выдержал:
- Если уж хочешь спросить, спрашивай, а не смотри, как лань. Что так интересно?
- А... - Халор смутился и глаза отвел, - Карантир, сын Феанаро, вам не брат? Говорили, он знал Халет.
- Что? - Келегорм запнулся, а следом вспомнил. Женщина из эдайн, Халет, о которой брат всегда говорил с уважением. И сначала - с восхищением, а потом с сожалением и даже тоской, особенно когда хмелел. Мол, жаль, что гордячка невозможная, но хоть замуж зови, и бесстрашная, и орков резала, и гордая, и косы до пояса...
- Знал, - честно ответил Келегорм, - до сих пор помнит и говорит о ней. Мол, такой раньше не видел. И жалел, что она ушла и увела своих людей. Говорил, что счёл бы за честь подарить ей землю.
Халор довольно кивнул, явно польщенный, и поделился:
- У нас рассказывают. Карантир, - чужое имя он выговаривал очень старательно, - был поражен волей Халет. Но та не хотела быть вассалом.
- Карантир об этом, кажется, до сих пор в печали, - добавил Келегорм, - особенно как выпьет.

Они были совсем близко к деревне, Лутиэн уже могла впереди разглядеть просвет между деревьев и столбы дыма, когда Берен вдруг замер, глядя на вешку на стволе вяза, метнулся к ней и бережно, как привет из дома, погладил кончиками пальцев.
- Что с тобой? - окликнула его Лутиэн. - Берен, ты в порядке?
Берен повернулся к ней. Глаза у него странно блестели, а когда он заговорил, голос дрожал:
- Это наша вешка. Мы так в Дортонионе тропы метили. Орк не прочтет, а кому надо, тот поймет. И тут.... И она... Откуда?!
- Научили, - пояснил Халор, - люди Беора. Оказалось удобно. Они будут рады тебе. Пойдем.
- Да что ж ты сразу не сказал! - не удержался Берен, погладил вешку ласково, как любимого зверя, и зашагал следом за всеми. Лутиэн положила ему руку на плечо и ощутила, как то напряжено.
- Боишься? - тихо спросила она. - Ты много лет не видел никого из своего народа. Это должно быть страшно. Но они точно будут рады. Я бы была.
Берен глянул в ответ с благодарностью и улыбнулся, накрыв ее ладонь своей, но не ответил. Он молчал и тогда, когда все вышли к частоколу, окружённому рвом, и когда в ответ на имена за этим частоколом зашумели, и когда вошли...
И только когда из-за ближайшего дома выбежала женщина - молодая, а косы полуседые - и бросилась ему на шею, смеясь и плача, Берен не удержал возгласа:
- Хириль! Хириль, ты жива!
Он обнял Хириль, закружил, а та все не могла успокоить и смех, и слезы, и то причитала, то радовалась на талиске:
- Берен, ты вернулся! Я верила, все говорили, что невозможно, а я верила, что ты живой! Посмотри, ты седой совсем, что они с тобой сделали! Но вернулся. Я так ждала, так верила! Ты ведь останешься? Ты теперь останешься?
Лутиэн отошла, не желая мешать встрече, а Келегорм спросил как-то ревниво:
- Кто ты, госпожа Хириль? Имя у тебя не здешнее, и выговор тоже.
- Это сестра моя, - ответил за нее Берен, - Хириль Легконогая, лучшая бегунья и плясунья во всем Ладросе. Хириль, это лорд Куруфин, лорд Келегорм и Хуан, мои друзья. А это Лутиэн, дочь Тингола, принцесса Дориата и моя невеста. Уже практически жена. Я им жизнью обязан. Особенно - Лутиэн.
Хириль разжала объятия и поклонилась эльфам:
- Лорд Куруфин, лорд Келегорм. Благодарю вас за жизнь моего брата и счастлива приветствовать вас, - а потом шагнула к Лутиэн и взяла ее руки в свои, - госпожа Лутиэн, по нашему обычаю жена брата - как родная сестра. Позволишь считать тебя сестрой?
- Конечно, госпожа Хириль, - кивнула Лутиэн и обняла мягко, как давнюю подругу, - буду счастлива.
Хириль улыбнулась в ответ - у них с братом одна улыбка была на двоих, светлая сквозь старую боль, как трава на пожарище - и тоже в ответ обняла Лутиэн:
- Прошу вас быть гостями в моем доме. Вам бы отдохнуть с дороги и подлечить раны. Я попрошу затопить баню, накормлю вас, выспитесь хоть в постелях... А завтра устроим пир. Если желаете.
- Желаем, - ответил ей Берен, - веди.
Дом, где жила Хириль, оказался не просто избушкой, но добротной избой на каменном подклете, слишком большим для одной женщины. Высокое крыльцо, украшенное вырезанными кошками, низкая дверь. Внутри сначала сени, где не было бардака - только утварь, уложенная на полки или развешанная по стенам, и бочка, из которой пахло квашеной капустой, и две двери. Хириль повела всех направо, в неожиданно большую и светлую комнату. Одну стену почти всю занимал бок печи, чисто выбеленный, а в двух других прорубили окна. Большие и светлые,  карниз украшен резьбой, а на карнизе вышитые занавески. На полу - тканый коврик для тепла, такие же между окнами, для тепла, у стены сундук, украшенный птицами, и даже рушник, над столом висящий, вышит в три цвета. И посреди широкий стол, с двумя лавками, а на столе - осенние цветы в глиняной вазе.
- Сейчас, сейчас, - Хириль убрала цветы, достала из сундука скатерть и расстелила ее на столе - одним привычным взмахом - садитесь. Я с утра пекла, печь еще не остыла.
Лутиэн смотрела во все глаза - она никогда раньше не видела людского быта и теперь удивлялась всему. Одно дело, слушать рассказы, другое - сидеть в светлице (так звалась эта комната, она помнила) и разглядывать вживую. Беоринги не меньше эльфов любили украшать быт, но делали это совсем иначе. Синдар стремились подражать природе, нолдор - превзойти, а люди... Люди улавливали главное, превращали его в символ и воплощали в рукоделии. Медведи на задних лапах, вытканные на стенных ковриках, на первый взгляд казались простыми. Всего лишь несколько линий, да два цвета, красный и синий по белому. Но простота эта была обманчива - мастерица сумела в эти несколько линий передать саму суть медведя. Обманчивую неповоротливость, мощь и почти человеческую внимательность, и превратить ветви сосны и шишки вокруг в узор. Вроде и упрощённый, и при том узнаваемый - ни с елью, ни с можжевельником не спутаешь.
Лутиэн обвела пальцем птицу, вышитую на скатерти - в той легко было узнать пёструю синичку. В убранство было вложено немало труда, но неужели все это беглецы принесли с собой? Берен говорил, деревни жгли, и удалось спасти немногое, да и идти проще налегке...
- Скажи, Хириль, - не удержала Лутиэн любопытства, - вы принесли это с собой из Ладроса или уже здесь шили?
- Здесь, конечно, - невесело качнула головой Хириль, - нам удалось унести немного, и спасали самое ценное. Не будешь же рушник на себе тащить! А потом устроились... И жили, как в сарае. Ни занавески, ни коврика под ноги подстелить. Нельзя ж так, да и руки занять надо.
Позвольте, я пойду обед соберу?
- Я помогу, - спешно отозвался Берен и замахал рукой, когда Куруфин поднялся помочь.
Он и сестра скрылись за дверью, на которой был вырезан узор из тех же сосновых ветвей, а Лутиэн попыталась представить. Едва оправившись от потерь и перехода, не зная, увидит ли брата и отца, оплакав погибших... Эта женщина расшивала скатерть птицами. Просто от того, что нельзя же жить как в сарае, без скатерти.

В горнице, где готовили, было темно, пахло дымом и печёным хлебом, и стояли на полках горшки. Все было как дома - большая печь, стол, добела выскобленный, маленькие окошки и в углу шкапчик для парадной посуды, которую только по праздникам и достают. Можно было бы представить, что он дома, в Дортонионе, и помогает сестре накрыть на стол, пока родители не вернулись, но у Хириль в волосах теперь пополам было темного золота и белого, и смотрела она не по-девичьи горько. Хириль снова всхлипнула, обняла Берена и уткнулась лицо ему в плечо:
- Мы здесь... Столько лет. Я все эти годы верила, что ты жив. Даже когда мама умерла. Я ее обмывала, и одевала... Берен, ты знаешь, что мама умерла?
- Знаю, сестренка, - Берен неловко погладил ее по волосам, - я был на ее кургане. Там звездчатка цветет.
- Был, - Хириль вздохнула, и в этом вздохе померещился укор, почему, мол, не нашел меня, - а отец, прочие... Кто остался?
- Нет, - Берен помотал головой, и сам ощутил, как вскипают слезы на глазах. Думал, что все выплакал, но нет, еще остались, еще живо горе, - я остался последний.
- Их убили? - шепотом спросила Хириль, и Берен понял, что не сможет рассказать об этом. Просто не найдет сил рассказать, как встретил призрак Горлима, как вернулся к растерзанным телам, над которыми надругались, вымещая злость на мертвецах. Как хоронил их в мёрзлой земле. Нет, никогда не расскажет. Пусть остальные помнят их героями, бросившими вызов Врагу, ставшими ночным кошмаром его слуг... Даже Горлима.
- Они погибли как герои, и забрали с собой множество вражьих выкормышей, - ответил Берен, - назвать детей их именами будет честью. Расскажи менестрелям, пусть сложат песни и споют им славу, они заслужили, все до единого.
"Доброй вам долгой дороги, сыны Дортониона. Доброй дороги тебе, Горлим, ты прощен".

Отредактировано (2023-09-02 22:55:29)

Анон

Re: Толкин fest [творчество]

- Они погибли как герои, и забрали с собой множество вражьих выкормышей, - ответил Берен, - назвать детей их именами будет честью. Расскажи менестрелям, пусть сложат песни и споют им славу, они заслужили, все до единого.
"Доброй вам долгой дороги, сыны Дортониона. Доброй дороги тебе, Горлим, ты прощен".

 

Только этсамое, анон, наверное Лутиэн во владениях Ирмо блуждала, а то Намо не по снам, а по покойника.

Анон

Re: Толкин fest [творчество]

Лутиэн во владениях Ирмо блуждала

офигеть я молодец, конечно.
Спасибо, анон, поправил, к Намо ей пока рановато

Отредактировано (2023-09-02 22:56:31)

Анон

Re: Толкин fest [творчество]

А не Гондолин ли это? Хоба! Гондолин!
Костиан - мой любимый пов для плохого настроения: всегда найдёт, на что побурчать)) а у вас, коллеги-авторы, есть любимые повы?

▼25. Костиан⬍

Когда Костиан был маленький, он думал, что все эльфы выглядят красиво и прилично, как государь Эгнор. С тех пор он стал старше, жизнь его помотала... но к эльфу-нищему он всё равно готов не был. Тем более не был готов узнать, что это сын кого-то из Аглонских князей. Бывших князей, теперь-то там стоял гарнизон Врага.

Целились в Химринг, поганцы, да государя Майдроса просто так не взять, он однажды у них побывал в гостях и больше не собирался, это все знали.

— Нищие просят подаяния, — несколько занудно заметил Ном. — А племянник просто отшельничает. У вас же были отшельники, нет?

— Они себя так не запускали.

Ном фыркнул, покачал головой:

— Слышал, племянник? Не выходит из тебя приличного отшельника.

— А ещё ты тиной воняешь, — радостно сообщил младший волк.

— Дядя, я больше не считаю Берена самым странным твоим другом, — эльф вздохнул, пытаясь расчесать волосы пятернёй. Получилось скорее взъерошить.

— А что в нём странного? Он Беоринг, Ном — бог Беорингов, — пожал плечами Костиан. — Это ты из Аглона родом, а там все на голову стукнутые, каждая коза знает.

— Это ещё с чего?! — обиделся эльф.

— С рождения, не иначе.

— Ну знаешь! А у нас говорят — Беорингов в детстве с сосны скидывают и прямо на голову, на голову!

Ном покатился со смеху.

Чем ниже по течению они плыли, тем жарче становилось солнце и тем зеленее были берега. Из жухлого прошлогоднего тростника пробивались свежие побеги, в нос бил резкий запах пойменных цветов, орали птицы. Орков, напротив, становилось всё меньше: видно, они пока опасались возвращаться в разрушенный замок, над которым ещё висела тень государыни Лутиэн.

Заночевав в развалинах, они вышли было к берегу — и увидели, что лодки больше нет.

Только на берегу, где недавно ещё было пусто, красовался крепкий зелёный камыш — нежданный гость из Дортониона.

Видать, госпожа водяница решила, что дальше надо пешком.

— Интересно, владыка знал, что мост ещё стоит? — задумчиво хмыкнул Ном. — Тут дальше брод будет, у него свернём к востоку — и через пару дней, думаю, на месте будем. Только сначала надо замаскироваться.

— Так вы же эльфы, от кого вам прятаться? — дёрнула рваным ухом волчица.

— Так и не о нас речь. О вас. Вид у вас, друзья мои... — Ном развёл руками, — не самый подходящий для прогулок по Тайному Пути. Могут сначала выстрелить, а только потом спросить, зачем пришли.

— И кем ты нас хочешь перекинуть, колдун? — ощерился Куцый.

— Псами, конечно.

— А ты не охренел, часом? — спросил младший волк.

— Я полагал, — возможно, наивно, — что жить вам всё-таки хочется и нравится, — развёл Ном руками. — Но на нет, как говорят у людей, и суда нет.

— Хамишь, — уважительно хмыкнула волчица. — Ладно, колдуй. Но чтобы потом эти свои чары снял!

Дорога — русло давным-давно иссохшей реки — то вела ввысь, то резко рушилась вниз, и Костиан успел сбить себе ноги в кровь и устать до боли под ложечкой, когда наконец объявили привал. Волки наотрез отказывались везти кого бы то ни было: мелко мстили за собачье обличье, не иначе.

И вот, стоило развести костёр — а это дело небыстрое на горном-то ветру — и пристроить на костёр прихваченный из поместья котелок — как послышалось... нет, не послышалось, точно было слышно цокот копыт. Причём не так, чтоб мелких козьих, нет — хороших лошадиных копыт. Псы — то есть, волки — навострили уши, заворочались. Должно быть, тоже дивились, какая такая сумасшедшая лошадь забралась туда, где ногу легко сломит сам Враг.

Но вместо лошади к ним вышел, прыгая с камня на камень, высокий черноволосый эльф в чёрной кирасе и ярко-красном плаще.

Каждый его шаг отзывался эхом, а из его слов Костиан, как ни старался, не понял ничего.

Это был точно не синдарин и не та квенья, которую он учил.

— Я Финарато, друг короля Турукано, — а вот Ном отвечал на знакомой, понятной квенье. — А это мои добрые спутники.

Куцый не-волк кашлянул. Ну да, с добротой — это Ном погорячился.

— А меня зовут Можжевеловый, — медленно проговаривая слова, прибавил Пастух. — Моему другу плохо, мне сказали, ему помогут в городе.

Эльф подумал, кивнул, произнёс ещё что-то непонятное и сел у костра, как будто его кто приглашал.

Дальше дорога пошла опять крениться вниз, а потом упёрлась в большую каменюку — которая, как оказалось, отодвигалась в сторонку и открывала проход.

Не диво, что в Браголлах войска государя Тургона никто не видал: по такой дорожке идти можно только гуськом, войско так не выведешь. Ну или будешь выводить чуть не цельный месяц — пока все вышли, битвы давно отгреметь успеют.

За каменюкой обнаружился тоннель, и цокот воображаемых копыт стал совсем уж невыносимым, такое тут было эхо. Тем более, что шли все молча: проводник их пытался было болтать, и преживо, но кроме Нома, никто его не понимал. Костиан всё пытался отгадать, откуда такой звук; вспомнил даже старые байки — про лесных духов, у которых ноги от козы, про духов трав с телом лошади... потом только заметил — по блеску в синеватом свете феанорова фонаря — что сапоги у их проводника не простые, а из чернёного железа. Вот и звякали, значит, как копыта.

Глупо, конечно, зато хоть чем-то разум занял. Тишина давила на душу не хуже темноты.

Тоннель всё тянулся, изредка утыкаясь в ворота — по-эльфийски красивые, но совершенно не радующие глаз. У ворот проводник кричал непонятный пароль, слышал отзыв, нажимал незаметный рычаг, створки распахивались... и так раз за разом, семь раз. Наконец, позади осталась странная изгородь из железных кольев — без ворот, здесь сами колья и расступались по слову проводника, открывая проход — и впереди стало видно далёкий свет.

— Я тоже устал уже, — шепнул Костиану Куцый. — Вольно же им строить, даже у Хозяина проход короче!

— Ну, проход вашего Хозяина я не исследовал, но уж полагаю, покороче будет, — мрачно пошутил Костиан в ответ и поймал укоризненный взгляд Нома.

Как будто солёные шутки — это что-то дурное и здесь им не место!

А потом они наконец вышли, и он понял: не место.

От края до края горизонта расстилалась залитая закатным солнцем долина: бледно-зелёная юная трава вдали переходила в тёмную зелень хвойного леса, отчёркнутую блестящей рыжей полосой реки. А прямо впереди, на высоком холме, стоял и сиял алым, золотым и розовым чудесный город, какие бывают только в сказках и на витражах эльфийских дворцов.

И от самой высокой башне, от шпиля, словно звезда отражался луч солнца.

— Ондолинде, — с гордостью сказал проводник.

Анон

Re: Толкин fest [творчество]

вас, коллеги-авторы, есть любимые повы?

Не знаю, похоже, Келегорм.

▼минута авторской неуверенности и нытья⬍

А ещё мне кажется, что у меня Берен слишком сияет и вообще эдайн. То есть я его люблю, и он у меня стабильно в голове охуительно сияющий, но не перебор ли в тексте? Очень не хочется скатиться в "мой пиздатый любимка на фоне греческого хора картонок", тем более когда впереди раскрытие беорингов >_<

Автор Троих в Ангбанде

Анон

Re: Толкин fest [творчество]

А ещё мне кажется, что у меня Берен слишком сияет и вообще эдайн.

Не, они умеренно сияют. И это круто, потому что сияющих эдайн в фандоме категорически недодают, и это моя боль как человекофаната.
Но тут я предвзят, конечно.
Жду не дождусь, когда смогу нимношк посиять мелкими Хуором и Хурином *_*

А почему Кэлегорм любимый пов? Просто Костян... он с одной стороны эдайн и это возможность впихнуть всякие культурные факты, с другой очень весело писать его бурчание на всех и вся, а с третьей - он поэтичный, но его поэтичность не страшно писать, в отличие от Финрода, где сука эльф и свои стихи ему неловко вкладывать.

Альзо, пять минут боли: когда узнал, что так нравящееся растение называется Керрия или Пасхальная Роза и оба, сука, названия неупотребимы в тексте по Толкину

Анон

Re: Толкин fest [творчество]

А почему Кэлегорм любимый пов

Он с одной стороны эльф и мыслит совершенно иными категориями, чем люди, и интересно показывать контраст мировоззрений, с другой стороны - до сих пор местами подросток, и более непосредственный и эээ... менее интриган, чем Куруфин. А еще у него художественные драматические метания между любовью, Клятвой и искушением.
А ещё Лютиэн писать люблю, но это сука сложно, потому что сложно писать одновременно силу, женственность и нездешнесть, и не скатиться ни в блаженную дурочку, ни в диснеевскую принцессу, ни в Сьюху. И со всратыми метафорами не переборщить. Потому что я люблю всратые метафоры, а в пове полумайя их натолкать сам Эру велел

Анон

Re: Толкин fest [творчество]

Чутка попустило меня нарывами, такшт несу свежий кусок.
Волчонок и глюки))

▼26. Бен-Адар (Волчонок)⬍

Бен-Адар.

Ему нравилось новое имя, такое красивое в своей простоте. Другие пусть зовут себя красивыми титулами, а он будет просто тем, у кого нет отца — потому что ни отца, ни хозяина ему больше не надо.

Ему нравилась темнота вокруг. Она звучала. Стены — а у темноты были стены — переливались оттенками цветов и эхом от музыки, которую он вызвал к жизни. Под ногами постепенно скапливалась серая пыль — нет, не серая. Mith. Цвет эльфийского плаща, цвет пыли под ногами, цвет чешуек на шее у Рауко. Цвет шерсти мамы-волчицы.

Если подумать, в языке эльфов вообще было много удивительных цветов, которые Волчо... Бен-Адар никогда раньше не видел — или видел, но не осознавал. Например, золото-но-не золото laure. Или ezel — цвет залитого солнцем луга. Или...

Он заметил, что стоит подумать о новом слове — как стены менялись, в них прорастали новые цвета, сливаясь в тонкую радужную плёнку. «Как масло на воде, только красиво», — подумал он.

И вглядываясь в переливы цвета, понял ещё другое: что здесь ничего не было, кроме эха его собственной песни.

Это было некстати. Его песня не была безупречна. В ней хватало уродливых мотивов и неверных нот — куда без них, если всю жизнь он пел с отцовского голоса?

— Я не боюсь своих ошибок, — громко сказал он в темноту. — Я просто не хочу оставаться с ними навсегда.

И немедленно понял, как глупо это звучит. Как будто только здесь ошибки будут всегда рядом, а в жизни как-то иначе и они просто исчезают со временем, а не преследуют последствиями.

Чувствовать себя дураком было неприятно, и он решительно ускорил шаг, надеясь, что где-нибудь по дороге найдётся что-нибудь, что отвлечёт от неприятных мыслей.

Иди на огонь, если хочешь куда-то прийти

Это не было его мыслью, не было чьими-то словами. Просто знание, которое пришло вдруг, непрошенным, и от которого было никуда не деться. «Иди на огонь», — как в старой песне, и совсем как в ней, никакого огня было не видно.

Но в таких местах, как здесь, ничего не даётся просто так. Если на огонь надо идти — значит, где-то он есть. Просто Бен-Адар что-то делает не так. Не так смотрит, не так идёт, не так ищет. В сказках Шарки герои разгадывали загадки; чем он хуже?

Он споткнулся, споткнулся снова и полетел куда-то вперёд и вниз, выставив все четыре лапы вперёд, чтобы не расшибиться. Сам не заметил, как из человека стал волком — такая незадача, позорище просто! Облик надо держать, раз уж принял — так говорил отец. Хотя он же теперь Бен-Адар, значит, отцовские слова ему не важны? Сложно!

— Какой ты кроха! — рассмеялись где-то далеко вверху.

Он поднялся на ноги — теперь на ноги — всё по уму, две, не четыре. Вокруг была белая — oyo — равнина, с пятью белыми пиками по краям, с четырьмя глубокими расселинами между пиков, изрезанная оврагами и вздыбившаяся холмами. Над белыми пиками сияли золотые вершины, и золотыми были полосы у их основания — словно кольца.

Кольца!

В ужасе — или в восторге, он сам не был уверен — Бен-Адар поднял голову и увидел лицо того, на чьей ладони он лежал. Он никогда его таким не видел — и всё же узнал мгновенно: и эти многоцветные глаза, и серую дымку покрывала, и волосы-солнечные лучи, и улыбку...

— Рауко!

— Давно меня так не звали, — ответили сверху и снова раздался смех, похожий на грохот лавины. — А ты ничуть не вырос, Волчонок!

— Я теперь Бен-Адар! — крикнул он немного сердито. — И я взрослый! У меня много детей!

— Вот как... а что ты здесь делаешь?

— Я спел песню, устал и голос велел мне спать. Наверное, я сплю? — предположил он.

— Это едва ли, — ответил Рауко. — Здесь никто не спит. Здесь ждут и бодрствуют.

— А чего здесь ждут?

— Сложно сказать, малыш! У каждого своё ожидание. Мне вот недостаёт сил вернуться — и недостаёт решимости идти дальше.

— А почему?

— Потому что если идти дальше, то идти до конца, малыш, и уходить навсегда. А отец каждый день плачет и зовёт меня, — слеза скатилась по его щеке и Бен-Адар еле успел увернуться и не вымокнуть весь целиком. И всё равно брызгами его окатило — словно телега рядом по глубокой луже проехалась.

— Тогда возьми мои, — просто сказал он.

— Но...

— Никаких «но», Рауко! У тебя есть тот, кому не всё равно — он плачет, ты сам сказал. И ты плачешь. А если я уйду навсегда — что плохого в этом будет? Никто не огорчится.

— Зря ты так думаешь, малыш, — Рауко покачал головой.

— Зря или нет, но я хочу отдать тебе свои силы — и отдам, потому что теперь я делаю только то, что хочу. У меня больше нет хозяина! — гордо вскинул голову Бен-Адар.

Рауко хотел протестовать — это было видно по его лицу, по нахмуренным бровям. Но видно, понял, как бесполезно сейчас спорить. А может, услышал отцовские слёзы и, как говорил Шарки, усовестился?..

Но ладони под ногами не стало, и сил тоже не стало, и куда-то ввысь унёсся с радостным кличем ястреб — а Бен-Адар опять полетел вниз, вниз, вниз...

...и снова упал в подставленные ладони.

— Я долго тебя искала, Волчонок, — сказала незнакомая девушка.

Эльф. Только у них бывают такие волосы — laure, то самое laure о котором он недавно думал.

— Кто ты? — спросил он растерянно.

— Искра, — ответила она.

Или это было имя? Itarille. Но нет, все эльфийские имена, какие он знал, были куда более... громкими. Чего-нибудь там вождь, сияющее что-нибудь, на худой конец — какие-нибудь необычные волосы. С другой стороны, Инголдо звали просто Инголдо...

— Я Бен-Адар, а не волчонок, — сказал он. — Зачем ты меня искала, Искра?

— Чтобы проводить, конечно. Идём!

И она стряхнула его с ладони на дорогу — не серую, а золотистую, ведущую к резным воротам из слоновой кости.

Анон

Re: Толкин fest [творчество]

С возвращением, анон!
Фионвэ вернулся, ура!

Анон

Re: Толкин fest [творчество]

Фионвэ вернулся, ура!

Ну не мог же Волчонок приёмного папу бросить тупеть в одиночестве!

Анон

Re: Толкин fest [творчество]

Глава с баней, которая называется "у меня закончился приход от экстремальных обстоятельств и началась фаза отрицания"

▼27. Финрод⬍

Инголдо потянулся и откинул голову на край бассейна. Настоящая ванна — с горячей водой, в которой можно посидеть и расслабиться, над которой поднимается белый пар, от которой пахнет чистотой и уютом... счастье особого рода: то, которое заставляет очень ярко прочувствовать всю усталость, накопившуюся в теле. Как ноют плечи, как закаменело основание шеи, как тяжело спине оставаться прямой.

Коварное такое счастье. Аракано вон когда-то пришлось запретить ходить мыться в одиночку — он как садился в воду, так и засыпал. Слишком уж загонял себя в играх доброго Тулкаса, у Артанис была та же беда. Хорошо, всякий раз кто-нибудь успевал вовремя зайти и не дать потонуть...

«Потому, — где-то в памяти хмыкнул Балан, — что кому суждено погибнуть от меча, тому вода не страшна».

Мысли, мысли, стоит отпустить их на свободу, как они находят что-нибудь печальное и кружат над ним, как вороны над трупом! А на воде, как три лодочки, качались три декоративных фонарика.

И ведь казалось бы — что печального в гибели Аракано?

Боль? Но боль мимолётна, если сильна, и не сильна, если продолжительна. Разлука? Но разве разлука с ним чем-то больше разлуки с оставшимися на Том Берегу? Нет, по логике вещей, смерть эльфа не должна причинять другим эльфам боли.

Но причиняет.

Вопреки знанию о дальнейшей судьбе умершего, вопреки знанию о неизбежной новой встрече. Вопреки тому, что Аракано повезло куда больше, чем многим выжившим. Так ли плохо отправиться в тишину вечного чертога на пике юности, славы и победы, и не узнать огня Браголлах и позора отступления?

Инголдо зачерпнул воды из бассейна и с силой вытер ладонями лицо, стирая эти неправильные мысли. Этак можно было докатиться до логики героев человеческих легенд, которые принимали яд, чтобы не увидеть поражения и скончаться прежде, чем корона скатится с их головы.

Но вопрос, проклятый вопрос, оставался без ответа.

Почему смерть эльфа ранит других эльфов?..

Дело было, конечно, не только в Аракано. Здесь, в Гондолине, жила дочь одного из десяти его покойников — Лаурайвэ. Её мать гостила у родни в Барад-Эйтель, когда случилась Браголлах. Теперь она лишилась отца.

И вот казалось бы, в чём для неё разница? Когда Лаурайвэ отправил её сюда, подальше от опасности, они оба знали, что расстаются очень надолго. Что она едва ли получит дозволение покинуть тайный город, а он совершенно не собирается его посещать.

Но Вильварин не плакала, расставаясь с отцом в тот раз — и плакала, узнав о его смерти.

Некрасиво плакала, по-людски, утирая слёзы и нос толстыми светлыми косами.

Дети этой земли не видели Квартала Покойников в Тирионе, где селились погибшие в Долгом Походе. Они не встречали телери с золотой серьгой в ухе в знак первого попадания к Мандосу, не слышали их хвастливых речей о героической смерти в неравном бою с капризным Оссэ. Для них смерть была смертью — как для людей: близкие уходили навсегда, неведомо куда и против своей воли.

И людское слово wered быстро нашло дорогу в синдарин, превратившись в страшное по своей противоестественности слово "сирота": эльф без родителей.

Балан говорил — Инголдо тоже, по его мнению, сирота. «На Том Берегу у тебя родители, или на Том Свете — это ведь не так важно, когда ты без них на всю жизнь».

Вильварин плакала — нет, ревела — а вокруг звенели фонтаны памяти Эленвэ, и горел вдали вечный огонь на кургане дяди Ноло, и на могиле Арэдель разворачивали первые листочки её любимые яблони. Город, который шёпотом называли «белым трауром Турукано», словно создан был для обдумывания этого странного парадокса — скорби эльфов по умершим эльфам...

— Миннэ. Прекрати думать немедленно!

Инголдо обернулся, улыбнулся дорогому другу. Тот на улыбку не купился — наоборот, сделал суровое лицо и укоризненно наставил на него палец:

— Я же вижу, что ты опять думаешь! Сколько раз тебе говорили, что это вредное занятие?

— Много, — кротко согласился Инголдо.

Турукано широким шагом подошёл к бассейну, плюхнулся в воду, расселся поудобнее. Места немедленно стало очень мало, пришлось поджать ноги и подвинуться.

— Ты что, под себя одного эту ванную строил?

— А ты как думаешь, Миннэ? Это королевская ванная в моём дворце. С кем я её буду делить?

— С друзьями?

— Друзья и потесниться могут, на то и друзья.

Разговор, который повторялся всякий раз в каждый приезд Инголдо в Гондолин. Почти традиция.

Вода поднялась под самый нос, и один из фонариков подплыл совсем близко. Красивый, с мягким золотистым светом внутри вместо холодного голубого пламени. Уютный.

— Знаешь, Нэлле... я так устал, — тихо сказал он.

— Жить? — просто спросил друг.

Он всегда понимал без лишних слов, даже вообще без слов. Хороший друг, Нэлле. Самый лучший.

Теперь — единственный.

— Ничего, — Нэлле потянулся, хлопнул его по плечу.

По воде пошла волна и злосчастный фонарик всё-таки опрокинулся. Но не перестал светить, даже перевернувшись.

— Ничего, — согласился Инголдо.

Если Нэлле — здесь, в городе своего траура, среди могил и смертей, может улыбаться и жить, то ничего не должно мешать Инголдо держаться и дальше. Ещё бы понять, что именно мешает именно сейчас!

— Когда не стало Ириссэ(1), — задумчиво сказал Нэлле, — я словно... нет, не проснулся, я и до того не спал... просто ушло то, что отделяло меня от мира. Помнишь, ты говорил — прозрачная стена из резинового сока? Её не стало.

Инголдо кивнул, понимая, что друг хочет донести что-то важное.

— Я понял, что терять — придётся. Что потери неизбежны, как от них ни прячься. Надо не закрываться от всего, боясь привязаться ненароком — наоборот, надо любить то, что ещё живо. Пока оно живо. Защищать то, что можно защитить. Потому что мы бессильны перед судьбой, она отнимет всё, что хочет отнять, понимаешь?..

— В этом есть что-то от мужества отчаяния, Нэлле, — осторожно заметил Инголдо.

Совсем, совсем не то, что ему было нужно. Ему и своего хватало.

— Может быть. Но это помогает жить дальше. А я вижу, ты пытаешься строить собственную стену, вот и спешу сказать, что от неё не будет никакого толку. Лучше расскажи, брат — кого ты потерял?

Анон

Re: Толкин fest [творчество]

Какие они у вас замечательные всё-таки! 
И таки да, объятья здесь вообще-то без надобности, а вот это вот и понимание без слов, и откровенный разговор, и ободряющий жест!..

По воде пошла волна и злосчастный фонарик всё-таки опрокинулся. Но не перестал светить, даже перевернувшись.

А вот, кстати, такая символичная и красивая деталь!

Понравилось, как вы отметили различное отношение к смерти, безмятежный Валинор их к этому точно никак не готовил.

И да, про вырезанную историю Лаурайвэ тоже интересно!

Анон

Re: Толкин fest [творчество]

И да, про вырезанную историю Лаурайвэ тоже интересно!

▼Скрытый текст⬍

В общем, Лаурайвэ (Золотая птица) - это брат Эленвэ, и тоже ваниар, как и она. Пошёл в исход потому, что сестра пошла, племянница пошла, двоюродный брат (Глорфи) пошёл - не бросать же! Родители причём отпустили, потому что "присмотришь за этими бестолковыми".
После смерти сестры заметил, что Тургон нимношк видеть его не может и деликатно отполз в сторону Финрода, с которым хорошо душевно затусил. А у озера Митрим случилась с ним любовь - всё по унылой классике, встретил синдарскую девицу и пропал. Девицу звали Норвен и она была местами суровый грампи-котик, чем мгновенно завоевала сердце валинорского лошка Лаурайвэ, он же отныне Глорэв (никросиво!). Вместе они породили донечку Вильварин, которую мама звала вовсе даже Фумелла (мак) - редкую красавицу, одну из "трёх цветов Тол Сириона" (остальные два - Мириль (роза) и Эделлос (просто "эльфийский цветок"), жены Ородрета и Ангрода соответственно). И жили они спокойно и безмятежно настолько, насколько это возможно в условиях Осады.
Лаурайвэ постепенно стал командиром лесной стражи Тол Сириона - сидел там потому, что жена не хотела в глубокий тыл, а хотела периодически наезжать к родне, задружился с Ангродом, который Тол Сирионом командовал, вообще хорошо всё было...
А потом случился Браголлах.
А Норвен как раз была тогда в Барад-Эйтель у родни.
В общем, Лаурайвэ как узнал - ещё до подхода Саурона схватил дочку в охапку и отвёз к началу Тайного Пути, благо, это от Тол Сириона совсем рядом. Потому что лучше никогда её не увидеть, чем потерять. (Тут у меня кстати косяк, Финрод их расставание видеть никак не мог, но будем считать, рассказали.)
Дальше он с Финродом пошёл провожать Эмельдир, вместе отошли в Нарготронд.
С Финродом кстати пошёл не потому, что терять больше нечего, он не такой чувак, нет. Просто вот как с Исходом, нельзя же бросать одного, потеряется и натворит фигни!

Анон

Re: Толкин fest [творчество]

Лаурайвэ (Золотая птица

Больше не буду верить своему словарю. У меня Лаурайвэ - это жена Куруфина, и переводится имя как "Золотое кружево"     

Анон

Re: Толкин fest [творчество]

У меня Лаурайвэ - это жена Куруфина, и переводится имя как "Золотое кружево" 

А это коварное коварство эльфийского языка, анон.
"Айвэ" - птица.
А вот "райвэ" - как раз кружево.
Так что у жены Куруфина по идее должно быть двойное "р" - Лауррайвэ - а словарь не врёт.