Холиварофорум

Анон

Re: Толкин fest [творчество]

Ну собственно, финал дортонионской арки и новое имя для главного героя. Надеюсь, удалось вытянуть, очень важная это глава, переломная в его судьбе.

▼20. Волчонок⬍

— Снег идёт, — сказал Волчонок тихо. — Я слышал о нём. Никогда не видел.

— Он молод, совсем как мы, — так же тихо ответил ему Можжевеловый. — Ещё недавно его не было. Ни весны, ни лета, ни зимы и ни осени. Ничего, сплошное межсезонье. А теперь он есть, и посмотри — как он красив!

— Нолдо говорит, это знак, что пришло время действовать.

— С тех пор, как взошло Солнце, у всего есть своё время: у роста и цветения, у сна и отдыха. Почему не быть времени действовать?

— Почему на Северах не бывает снега, друг? Там всегда холодно.

— Он слишком хороший для Хозяина Севера, я думаю. Его свили Ненимо и Сулимо(1), соткали из нитей своих песен, пустили по вольному ветру. Это как узоры на окнах. Ты видел их? Уверен, там их не бывало.

— Не бывало. Шарки рассказывал мне, что их рисует Амилло, — припомнил он. — Зимний близнец Лирилло, поющего песню воды. Амилло нем и не может петь, как его брат, поэтому он рисует. Я не верил.

— Я такого не слышал и не видал, но всё может быть. В людских историях часто прячется старая правда, которую даже мы, стражи леса, давно забыли.

— Мне нравилась эта сказка. Амилло был больной, но брат не бросил его умирать. Немых волчат положено было кончать, пока они маленькие и не слишком много едят.

Волчонок посмотрел в серое небо — по-другому, не гнетуще серое, словно облитое серебристым светом. Снежинки танцевали на ветру, собираясь в пушистые хлопья, ложились на землю, на траву, на крышу дурацкого дворца Шарки. Путались в шерсти детей, медленно тая и превращаясь в мелкие капли воды. Можжевеловый терпеливо ждал, продолжит он или нет — терпения древесным было не занимать.

— Я больше не хочу быть хозяином, друг.

— А кем хочешь?

— Пока не знаю! Но не хозяином. Хозяин должен подходить ко всему по-хозяйски, а значит — не давать никому никакой fairie. А я хочу её для своих детей, понимаешь?

— Хозяин забивает больную скотину, пока та не испортила здоровую и не подъела его запасы, — согласился Можжевеловый.

Он умел понимать. Волчонку это нравилось.

— Знаешь, что у меня будет? У меня будет земля, где fairie будет для всех. Не только для детей. Эльфы, люди, хоть подгорные гномы — кто угодно, пусть приходят и живут, если они готовы принять мои правила и не мешать другим быть faire. Не отнимать ни у кого ничего.

— А мы?

— И вы тоже! Я же говорю — все! Если... если даже Злые Силы вздумают явиться на мою землю, я им скажу: «Хорошо, вы пришли. Вы можете остаться, но должны быть faire и не искать ни над кем власти». Так я хочу.

— Но земля будет твоя?

— Конечно. Кто-то должен быть за неё в ответе. Кто-то должен встать на защиту, если придётся.

— Если они будут свободны, они все встанут, — убеждённо сказал Можжевеловый.

Малявка закопошилась, царапая лапками кожу головы. Волчонок протянул руку, погладил её по спинке, как новорожденного щенка. Под рукой часто-часто билось птичье сердце. Душитель создал это сердце, ветер и снег — почему он Душитель? Почему не Хозяин, который хочет остановить всё, что ещё бьётся, заморозить весь мир и растоптать его в пыль под ногами? «Почему не отец, который забрал воздух и жизнь у целого края, задушил самое время, сделал воду стоячей и свет — тусклым?»

— Нолдо говорит, любой может сделать любой выбор, надо только захотеть, — медленно начал он, сжимая руку в кулак. — Отец говорит, что выбор лежит в крови, что я всегда буду сыном Тар-Майрона. Но отец говорит, что прав тот, кто силён. Знаешь что, друг?

— Что?

— Если я справлюсь, если я смогу освободить этот край... я не буду больше его сыном. Не буду Волчонком. Буду... кем-то другим. Ещё не знаю кем, кем-то новым, тем, кого я и сам плохо представляю. Потому что я — только сын Тар-Майрона. Но это как цепь, которую надо порвать, даже если это невозможно. Нолдо порвал такую, чем я хуже?

Можжевеловый посмотрел на Волчонка своими серьёзными, невозможно зелёными глазами и ответил:

— Я буду рядом.

Ничего больше ему и не было нужно. Друг рядом, Малявка в волосах — и белый снег. Белый, как чистый лист.

Он распахнул руки, широко-широко, и запел.

Отец стоял напротив него, свитый из своих мелодий — высокий и страшный, как чёрная башня, с крыльями от горизонта до горизонта, и в тени этих крыльев было нечем дышать. Всё выше и выше он вырастал, всё шире и шире распахивал крылья, всё больше и больше они поглощали — куда там маленькой песне глупого Волчонка!

Но если Нолдо мог не испугаться петь против отца — то и Волчонок не должен оступать.

Не должен умолкать.

На горле смыкались стальные когти тысяч летучих мышей, шум их крыльев заглушал неверную мелодию.

Волчонок подался назад — и почувствовал твёрдую руку Можжевелового. Малявка негодующе пищала у него на голове. Где-то звучали голоса детей, вплетаясь в мелодию. Хрипел Шарки, и даже Нолдо что-то пел — или говорил?

И за этой всей сумятицей звуков он вдруг услышал совсем другую песню. Такой он не слышал никогда в жизни — она была больше песен Нолдо, больше самого Волчонка, больше, кажется, целого мира. Голоса пели не о чём-то — они пели деревья и воду, траву и цветы, небо и землю. Множились, перекликались, сталкивались и отдавались, и Волчонок на целый миг стал частью этого хора, на целый миг смог спеть с ними в лад, добавить свой маленький голос к их великим.

Дыхание закончилось и навалилась темнота.

И только голоса пели, пели, пели — могучие, как зимняя буря, сметая чёрную башню и её хозяина.

— Спи, дитя без отца, onwe ben-adar, — произнёс ласковый голос, и он уснул, шепча своё новое имя.

Анон

Re: Толкин fest [творчество]

Надеюсь, удалось вытянуть, очень важная это глава, переломная в его судьбе.

Он смог! Он справился! 

Анон

Re: Толкин fest [творчество]

Или по Хоббиту и ВК тоже?

Конечно, можно. Пиши, анон!   *тихо радуется, что тред ожил*

Анон

Re: Толкин fest [творчество]

Вот интересно, как бы пошла история в Нарготронде, если бы Куруфин погиб в Браголлах и с Келегормом остался бы только Келебримбор. Как повлияло бы на характер и действия Келегорма не только потеря владений, но и смерть брата. Единственными неизменными  точками я вижу только противодействие в добыче сильмарилла и любовь к Лютиэн. Я не говорю, что все зло от Куруфина, но одно дело коварствовать вдвоем, другое - в одного. Да еще с племянником на месте брата.

Галя!!!

Анон

Re: Толкин fest [творчество]

Я немного залез на соседскую делянку, но нельзя рассказать историю про Первую Эпоху и не коснуться одного из важнейших событий.
Испытания - это развитие темы обращения Ульмо. Первое - союз Маэдроса, второе - шанс Тургона на союз Тургона. Первое эпично просрали Тингол и Ородрет, ну и в целом куча народу, постаравшаяся, чтобы всё максимально всрать. Второе просрал лично Тургон.
На этой ноте надолго попрощаемся с Манвэ, который наконец-то смог что-то сделать.

▼ Там, далеко (Лэйтиан)⬍

Хозяин грёз и блаженного Лориэна, Ирмо, нечасто облачался в плоть. Он предпочитал являться серебристым туманом, стаей ночных бабочек, причудливым цветком... может, и к лучшему: плотские его облики были далеки от сходства с детьми Эру, и некоторые эльфы постарше до сих пор в кошмарах видели то нечто с бабочкой вместо лица и лианами вместо рук, что Ирмо счёл отличным вариантом для появления на празднике середины лета.

Но сейчас облик его был непривычно прост. Обычный юноша, с лёгкими серебристыми кудряшками, острым носиком и большими серыми глазами. Главное не вглядываться, тогда не будет заметно, что глаза эти будто подёрнуты радужной дымкой и постоянно меняют оттенок.

Он был здесь не ради себя и своих причуд — ради брата.

Намо сидел у его ног, спрятав лицо ему в колени, и плакал. Сброшенная хрустальная корона, разбитая, лежала на траве. Серая ткань одежд давно промокла, но Ирмо это не смущало: он только молча гладил брата по голове, дожидаясь, когда слёзы схлынут достаточно, чтобы тот мог заговорить. Сколько лет прошло с тех пор, как Намо плакал или смеялся? С тех пор, как братья беседовали по душам? Даже валар сложно сосчитать — последний раз это было и вовсе до того, как время появилось как идея, в далёких теперь Чертогах Единого. Тогда Намо был молод, его сущность ещё не исказилась и братья часто играли вместе, развлекая сестру, или говорили о своих возлюбленных и трудностях дел сердечных...

— Им плохо, Ирмо, — наконец вытолкнул Намо слова из горла. — Им всем так плохо, так больно, Ирмо! Каждый день, каждый час, каждому из них. Я знал это, но я не знал...

Владыка мёртвых не знал ни жалости, ни сострадания — до тех пор, пока не пришла эльфийская дева и не научила его. Песня Лутиэн ранила бессмертное сердце, застила глаза слезами и теперь Намо не мог остановиться, не мог продышаться от того груза боли, который несли живые и приносили в его чертоги.

— Как жить с этой болью, брат?

— Жить, — эхом ответил брат. — Они ведь живут. И мы должны.

— Как они с этим живут?! Как ты с этим живёшь?

— Они — по-разному. А я... если пытаться облегчить эту боль, хоть немного — самому становится легче.

— Облегчить! Я должен их судить, Ирмо! Судить за то, что они творят, за тех, кого они обрекли на гибель, на страдания. Судить беспристрастно, без снисхождения.

— Кому должен? — ласково спросил тот, осторожно гладя брата по голове.

— Отцу?

— Разве он судит? Разве ему это нужно? Мне всегда казалось, нет. Он учит нас, и порой мы огорчаем его, и подчас наши ошибки приводят к дурным последствиям, которые нам приходится принять, но он не карает нас. Как можно судить того, кого любишь?

— А как можно обречь любимого на гибель? А мы обречены, Ирмо!

— Не может он позволить нам вот так исчезнуть. Мы его дети, не меньше, чем младшие народы.

— Ирмо, это не справедливо. Справедливость требует кары. Подумай, сколько горя принесли наши ошибки — разве мы не заслужили самое суровое наказание?

— Разве? Это очень уж похоже на месть. Ты поступил плохо — на тебе, мерзавец, ещё больше плохого! Нет, мне кажется, судья должен стараться исправить зло, а не натворить ещё больше. Иногда исправить зло можно, только устранив его источник. Но это ведь редко. Чаще достаточно времени и правильных слов. Младшие не совсем дураки, просто они менее зоркие, чем мы. Не так хорошо видят, где добро и где худо.

*

В кругу Маханаксар братьев ждать не стали. Не потому, что не уважали, нет. Просто творившийся фарс не нравился никому из собравшихся, и дожидаться ещё двоих ради полного состава участников дурной комедии никто не желал. Комедии — потому что по уму надо признать весьма смешным то, как владыки стихий вынуждены чинно сидеть и притворяться, что разбирают дело, над которым не властны. Дурной — потому что дело было в самом деле важным и страшным, и никто не остался к нему равнодушен — и то, что никто из собравшихся ничем не мог ему помочь, грызло им душу.

— Чего ты желаешь, Берен? — скороговоркой сквозь зубы выговорил Манвэ.

На лбу у него раскинул медные крылья орёл-корона, одежда сияла драгоценностями, в руке был сапфировый жезл. Король Арды, последний судия. Ветер от края до края небес, собранный в точке, посаженный на трон, чтобы менять судьбы мира. Но двое в центре круга видели только усталого человека, давно оставившего юность позади и замершего на пороге старости.

— Быть с Лутиэн, — ответил человек, как отвечал сотни раз до того.

Тулкас горько хохотнул: мол, а вы чего ждали? Гром откликнулся недобрым предзнаменованием.

— А я желаю быть с Береном, — добавила стоявшая рядом эльфийка.

Занятная, забавная они были пара. Невзрачный, коренастый мужчина, без одной руки, зрелых по счёту людей лет — и вечно юная дева, прекрасная, как Варда на заре времён. Такое же белое лицо, такие же чёрные волосы... только обрезанные почти под корень, и белые ноженьки Варды никогда не бывали исколоты и изранены долгой ходьбой по мертвым дорогам. Стояли рядом, прямые и непреклонные — она за его спиной, положив подбородок ему на макушку, обняв, словно боится отпустить. И в глазах у обоих — любовь и ярость боя: все им враги, все готовы разорвать их невозможную близость, всякому нужно быть готовым ответить ударом на удар. Ни капли страха — до страха ли, когда решается судьба?

— Это невозможно, мы вам уже объясняли, — мягко сказала Варда. — Вы созданы разными, это не в нашей власти.

— Значит, зовите того, кто выше вас, — спокойно сказал Берен. — Мы попросим его.

Он видел их, стихии мира, кости и кровь земли. Как до того видел Врага — и боялся, ох как он боялся Врага. А сейчас страха не осталось, ушёл, закопали его в дориатском лесу вместе с подранным волчьими клыками телом. Только упрямство — и Лутиэн за спиной, от которой нельзя отказаться. И если ради этого надо позвать самого Творца — он позовёт.

— Ты вообще знаешь, о чём говоришь, смертный? — ужаснулся Аулэ.

— Нет, — охотно признал тот. — Но я знаю, что если вы не можете дать нам быть вместе, то он может.

*

«Ты ведь мой наместник, сын. Плох тот наместник, что по каждому делу бегает спрашивать короля».

Наместник, который ошибался слишком часто. Наместник, который привёл свой народ к гибели, который ничем не может помочь тем, кому сдуру пообещал защиту и заботу. Хорош наместник!

«И тем не менее, ты всё ещё здесь, и я не лишал тебя твоих обязанностей. Решай, сын мой. Только тебе решать».

— Но он просит тебя!

«А я прошу тебя. Давай же, Манвэ. Вынеси свой приговор — и я приму его, как примет созданный мною мир».

— А может, ну, он просто здесь останется? — тем временем предлагала Вана. — Сделаем ему что-нибудь вроде тела, ну как-нибудь... будут вроде как вместе?

— И жить ей до скончания дней с привидением? Жена, да ты жестока!

— Ну, всё лучше, чем разлука!

— Так это всё равно просто отложит вопрос до скончания века, — рассудительно заметил Аулэ. — А они просят его решить.

Манвэ поднялся с трона. Поднял жезл, указывая, что сейчас изречёт свой приговор. То, что станет аксаном для эльдар и законом для мироздания.

— Берен и Лутиэн, — сказал он. — Вы хотите жить вместе и никогда не разлучаться?

Кивнули.

— Тогда вот мой ответ: вы вернётесь в мир живых, смертными. И по истечении срока — уйдёте путём людей, вместе. Ибо люди остаются вместе и за гранью мира, а об эльфах нам не дано знать. И пусть будет известно, что каждый, кто полюбит дитя другого народа и того пожелает, сможет разделить их удел.

Жезл опустился.

Мир принял новый закон.

*

Молчали валар, изумлённые дерзостью Старшего. Молчали Берен и Лутиэн, изумлённые, что их невозможная борьба завершилась победой. Молчало само мироздание, порванное на части и срощенное заново волей Создателя по желанию его старшего сына.

И это молчание рассёк возглас:

— Радуйтесь!

Намо стоял у входа в круг, высокий и страшный, и волосы его развевал ветер времени. Лориэнская пыль на его лиловых одеждах серебрилась звёздной дорогой, а в глазах горел синий огонь вечности. Он пришёл не свидетелем и не советником — он пришёл изречь своё слово. Пророчество или приговор — для Намо это всегда было одно и то же.

Но никогда раньше он не просил радоваться.

Никогда раньше на голове у него не красовался венок из одуванчиков вместо короны.

Никогда раньше не было такого, чтобы он улыбался — чуть-чуть, самыми углами губ, слишком захваченный вдохновением, чтобы смеяться в голос.

Вайре вскрикнула, не зная, верить ли своей надежде, и Ниэнна сжала её руку в своей: верить.

— Радуйтесь, — повторил Намо. — Потому что все будут прощены. Всё будет прощено. И рознь в Тирионе, и кровь в Лебяжьей Гавани. И то, чего ещё не совершено, тоже будет прощено, и все пути будут открыты. Дважды Отец испытает изгнанников — но даже если они не справятся и настанет ночь, темнейшая из всех, в этой ночи взойдёт звезда. Она приведёт надежду с запада на восток — и однажды приведёт с востока на запад, к надежде.

Он широко распахнул руки, словно тщась обнять мироздание, дрожавшее под его ладонями.

Замерла Лутиэн, подарившая судьбе сердце. Замер Берен, не позволивший смерти себя забрать. Замерла Вселенная, терзаясь ожиданием. И только Манвэ улыбался спокойно и расслабленно, словно тяжкая ноша упала с его плечей.

— Страшным будет падение Гондолина — но светла будет Звезда Надежды. Братья мои, сёстры, — Намо обернулся к валар и наконец позволил себе улыбнуться, широко и счастливо, — ждите Эарендила!

Отредактировано (2023-08-26 00:41:16)

Анон

Re: Толкин fest [творчество]

Стоят рядом, прямые и непреклонные — она за его спиной, положив подбородок ему на макушку, обняв, словно боится отпустить

Кажется, я заражаю людей своими фанонами 
Спасибо, анон, очень хорошая глава и очень светлая. И Намо наконец научился надежде

Отредактировано (2023-08-25 08:29:01)

Анон

Re: Толкин fest [творчество]

Кажется, я заражаю людей своими фанонами 

Заражаешь, анон, оно такое МИЛОЕ, что я не мог не.

Анон

Re: Толкин fest [творчество]

Был месяц юн и зелен луг,
Высок и длинен хмель,
Когда прекрасна и горька,
Так упоительно легка,
Под флейты стон и сердца стук
Плясала Тинувьель.

А Берен шёл из тени зла
И вдруг увидел: меж ветвей
Мелькает вышитый рукав,
Босая ножка среди трав...
Он прянул; дева замерла -
И он воскликнул: "Соловей!".

Так эта сказка началась
В далёкий лунный день.
С тех пор как символы любви
Славны по миру соловьи -
Как славны Берена дела
И танцы Лутиэн.

Анон

Re: Толкин fest [творчество]

Поздравим Можжевелового с присоединением к зоопарку!

▼21. Костиан⬍

Сначала был вой, пронзительный и неприятно резавший слух. А потом вдруг — музыка, какой Костиан в жизни не слышал. Будто и флейта, и арфа, и ещё голоса, людские и не очень — всё сразу, одновременно, и невероятно красиво — аж слёзы на глаза навернулись.

А потом настала тишина и Волчонок пошатнулся и осел на руки своему приятелю-Пастуху.

Волки переглянулись.

Кинулись к своему предводителю, подняли тревожный лай.

Тот остался равнодушен.

«Неужто сдох?»

Пастух принёс беспамятного Волчонка, положил на крыльцо.

Тот был бледен и тих, но глаза у него не закатывались, оставались закрытыми, а грудь поднималась и опускалась — значит, живой. Печально, конечно — было бы очень удачно, если бы парнишка откинулся. За эту зиму он успел сделать немало хорошего, самое время совершить последний добрый поступок и убраться с дороги Нома и Костиана навсегда.

Но нет, держался пока.

Дышал.

— Шарки, скажи, что с ним! — потребовала волчица.

Почему чуть что — так сразу «Шарки»? Как будто он специалист по непонятным болезням непонятных вражьих детей. Он мог только сказать, что на вид Волчонок был полностью здоров, не ранен и никаких признаков хвори не обнаруживал. Просто спал и не просыпался ни на лай своих детей, ни на пинки и тычки Костиана, ни на осторожное — по меркам Пастухов — похлопывание по щекам.

— Оставьте его в покое, он просто устал, — раздался голос Нома.

— Просто? — усомнился Куцый.

— Хорошо, не просто. Очень сильно устал. Не телом, душой — вложил её всю в свою песню, а себе хоть немного оставить забыл.

— Глупо, — буркнула волчица. — О себе надо думать.

— Надо, — согласился Ном. — Но он думал о том, как прогнать тень. И прогнал.

Значит, вот что это было, та музыка. И правда ведь, в кои веки пахло вокруг не гнилью, а весной: снегом и талой водой. Костиан и забыл, когда последний раз дышал таким свежим воздухом. Вражий сын — и прогнал вражью тень: странное дело, кто бы подумал.

— Значит, он умрёт? — с надеждой спросил он.

— Если ему не помочь, — ответил Ном и посмотрел на Костиана с мягкой укоризной, словно читая его мысли и не одобряя их.

А может и впрямь читая. Он бог, ему и не такое доступно.

— И кто ему поможет? Ты? — волчица шагнула вперёд, и Костиан с лёгким ужасом осознал, какая же она большая.

И недобрая. Враждебная всякому, кто не готов вот прямо сейчас кинуться на помощь её отцу.

— Нет, — мотнул головой Ном. — Я умею лечить людские болезни и вправлять вывихи, но это... здесь нужен настоящий целитель. Где только его взять...

— Где хочешь, — хмуро сказал второй волк, не Куцый. — Но возьми.

— Может быть, у государя Майдроса? — ловко ввернул Костиан.

Там всех троих волков живо отправят на тот свет, не дожидаясь объяснений, да и отца их с ними.

— Нет, не там, — Ном явно не понял намёка. — Среди подданных моих кузенов... не было принято особенно интересоваться делами души. Если бы Волчонок был ранен, тогда я не думал бы дважды, им подвластны самые страшные ранения, но он-то не ранен. Он просто устал душой, у него нет сил жить дальше — тело живёт, а душа угасает... душу лечить сложно, это целое искусство, — он явно говорил сам с собой, рассуждал вслух, пока искал где-то в глубинах памяти ответ.

— Сложно, искусство, что угодно. Нам нужен наш отец! — рявкнула волчица.

Костиан шагнул вперёд, встал между ней и своим богом. Однажды тот уже умер, хватит с него.

— Пока тело живо, он сможет вернуться, — продолжал рассуждать Ном, словно не ему угрожали эти гигантские жёлтые клыки. — Значит, и времени у нас хватает, вопрос не во времени... — хлопнул в ладоши, улыбнулся радостно. — Мы пойдём в Гондолин!

И оглядел всех, словно это было ответом на все вопросы и что-то им всем говорило.

— Эльф, а что такое Гондолин? — вежливо осведомился Куцый.

И надо сказать, Костиан присоединялся к вопросу всей душой.

— Город, — просто ответил Ном. — Там, — он махнул в сторону Юго-Западных Гор.

— За Анахом? — ужаснулся Пастух. — Какие там города, там даже орки не живут?

— Нет, не за Анахом... долго объяснять.

Он поднялся на ноги, отряхнул подол, решительно поправил пояс.

— Надо придумать, как мы повезём Волчонка. Путь неблизкий, несколько недель по самой меньшей мере, а уж по весенней распутице... так что собираться надо быстро.

— Я его понесу, — тихо сказал Пастух. — Предупрежу родителей и понесу. Мы устаём не быстро, а ходим быстро — от волков не отстану.

Анон

Re: Толкин fest [творчество]

О, энт тоже идет в Гондолин. Круто!

Анон

Re: Толкин fest [творчество]

Финрод размышляет о дружбе, детстве и дорогах, а ещё встречает Ульмо
Напомню, в этот момент он ещё не в курсе планов его убить, он знает только про госпереворот

▼22. Финрод⬍

Когда Инголдо был маленьким, вопросы лечения людей и эльфов его ничуть не волновали. Он конечно часто себе что-нибудь ломал... или растягивал... или вывихивал — словом, он часто падал, и на него тоже часто что-нибудь падало. Без этого при его любви где-нибудь шариться и копать себе норы было никак.

А копать он любил. И ах, какие норы у него выходили! Нэлле(1) аж прозвал его бешеным барсуком. Уважительно так — в конце концов, качественная нора для детских игр совершенно незаменима. В ней можно прятать сокровища, хранить еду для важных экспедиций. Можно, наконец, прятаться и проводить очень тайные собрания трёх друзей.

В ту пору их всегда было трое: он, Таттэ и Нэлле. И немного Турко(2): Нэлле обожал брата, а значит, им тоже приходилось. Но они были не против: Турко был замечательный, всегда с охапкой охотничьих баек, всегда готовый подлечить пораненое или поломанное, красивый, взрослый... взрослый!

Инголдо невольно усмехнулся: вот уж последнее слово, которым он назвал бы кузена сейчас. Тот наоборот словно так и не вырос из того возраста, в котором дитё выучивает заветные слова «моё» и «дай» — а если и вырос, то не дальше возраста «а теперь я буду король, а вы мои верные». А вроде ведь и был же, у себя в Аглоне, должен знать, что это за морока...

Впрочем, с ним был Нэлле, а Нэлле можно было доверить хоть нору, хоть королевство — вернёт в лучшем виде. Инголдо на миг представил, как вернётся в Нарготронд и они вместе будут смеяться над всем случившимся — после того, как хорошенько поспорят или даже подерутся, конечно.

Нэлле обязан понять, что Берен должен найти Сильмарилл, что это нужно и правильно. А когда он поймёт — объяснит брату, как всегда. Так уж сложилось: каждый доносил важные вещи до своих братьев. Только Инголдо — больше некому.

Даже сестра, и та непонятно где.

Они хотели спешить, но спешить не выходило — без колдовства Вонючки ранняя весна решительно загадила дороги, сделав непроходимыми даже те места, что в прошлый раз они пробежали легче лёгкого. А ведь впереди было ещё болото — вот где придётся завязнуть во всех смыслах слова!

Зато молодой Пастырь радовался каждому росточку. Он назвался Можжевеловым; сказал, это имя дал ему Волчонок и оно ему теперь дорого. Друга своего он нёс с такой нежностью, с какой не всякая мать носит на руках своё дитя — и это заслуживало восхищения, потому что шли они по непролазной грязи, где даже древесное племя могло поломать все корни, пытаясь нащупать твёрдую почву.

Хорошо, что рек, речушек и ручьёв — теперь свободных, живых и говорливых — в Дортонионе хватало. Инголдо и так выглядел не лучшим образом из-за перекошенного, изрытого шрамами лица, быть ещё и в грязи по самые брови ему совсем не хотелось.

На берегу одного из ручьёв он его и увидел — владыку Ульмо. По-весеннему нарядного, в множестве слоёв прозрачного шёлка, в ожерелье из ярких кораллов. Вокруг талии его плавали пёстрые рыбки, ничуть не замечая, что они не в родном море, а на вольном воздухе.

Инголдо склонился в поклоне, но владыка его даже не заметил, весь погружённый в созерцание бегущей воды.

«Он здесь не для меня», — со стыдом осознал Инголдо и вспомнил, что перед ним не просто ручеёк. Здесь брала начало Ривиль — одна из великих рек, питающих Сирион. Сирион, которому отдал своё сердце и свои силы владыка вод — и который теперь стал чище и свободнее.

И всё же...

— Владыка! — окликнул он.

— Анольдо? — обернулся тот по-совиному, одной головой. — Что-то не торопишься ты в Гондолин, я посмотрю, — в голосе владыки была ясно слышна укоризна.

— Прости. Но я наконец-то туда иду! Только... владыка, с нами юноша, сын Воню... Тар-Майрона, — истинное имя Жестокого он произнёс без всякого удовольствия. — Он истощил свои силы, оживляя этот край. Скажи, не мог бы ты исцелить его?

— А почему ты не попросишь об этом Итариль?

— До неё надо ещё дойти, а мы завязли напрочь, — развёл руками Инголдо.

— Завязли? Этому горю легко помочь. Заодно подберёте кой-кого, он тоже вот завяз, бедолага.

Ульмо повёл руками, и сухой тростник по берегам ручья поднялся вверх, сцепляясь друг с другом, собираясь в плотный ковёр, сворачиваясь в лёгкую ладью.

— Но владыка, с нами...

— Анольдо, — и снова ласковый укор в голосе, — это моя лодка. Неужели ты думаешь, что она кого-то не выдержит?

«Нет — но ужасно сложно будет убедить в этом остальных», — подумал Инголдо и, поклонившись, пошёл.

Уговаривать и убеждать — и ни в коем случае не поминать владыку, чтобы не напугать и без того запуганных волков.

Анон

Re: Толкин fest [творчество]

Воспоминания о детстве улыбнули прям) Но немного больно стало за Финрода.

Хорошо быть одним из валар, захотел, вот тебе и лодка из подручных средств. Такая красивая картинка!

Отредактировано (2023-08-27 21:05:36)

Анон

Re: Толкин fest [творчество]

Воспоминания о детстве улыбнули прям)

Ну у них реально ж должно было быть счастливое детство. До срача и этого всего, с приключениями и большим сравнительно безопасным Валинором...

Анон

Re: Толкин fest [творчество]

Маленькие трагикомедии на пути в болото.

▼23. Костиан⬍

Сложно расти в Дортонионе и ничего не понимать в лодках. Рек, речек, речушек — всего этого здесь хватало, и все они были для Беорингов удобнее, чем обычные дороги, вечно разбитые тележными колёсами да конскими копытами. Костиан мог не любить лодки — но он в них разбирался.

Впрочем, и разбираться не надо было, чтобы понять: это тростниковое нечто плыть не должно. Ну, может быть, если очень постараться, оно бы унесло одного человека. Двух, если это маленькие дети или хрупкие женщины. Но никак не дерево, трёх волков, немаленького Нома и Костиана впридачу!

— Не поплывёт, — решительно сказала волчица, потрогав это нечто лапой.

— Плавает ваш Раугдан в... проруби, — сердито ответил Ном, и Костиан невольно задумался, где же военачальник Моргота должен был плавать на самом деле. — А эта красавица пойдёт, и пойдёт хорошо. Садитесь уже!

И пожалуй, следовало бы послушать свою годами накопленную мудрость и воздержаться... но тут он кое-что заметил. Даже не он — игла. Эльфийского серебра иголка, воткнутая в воротник, которая была ему дороже жизни — или, в некотором роде, дорога как жизнь.

И она нагрелась.

А это значило — рядом что-то, по природе своей противное смерти. И кажется, он даже знал, что — или, вернее, кто. С лодочкой это вязалось, и не зря же недавно ему мерещилось, будто у ручья девка стоит, с длинными рыжими волосами?

О водяницах — добрых речных духах — Беоринги рассказывали друг другу веками. Ещё в незапамятные времена, когда о богах знали плохо, а о Творце и вовсе позабыли, и прозябали в ничтожестве по ту сторону гор, люди дружили с водяницами и слышали от них снова и снова: «Всякая река стремится к морю».

И однажды вождь Ферда решил, что его народ должен быть как река и тоже идти к морю. Но его жена, Халда, сказала: «Нет, муж мой. В этой земле у нас есть пища под ногами и кров над головой — а что будет в пути?» — и осталась в родных лесах, а с ней остались многие другие, убоявшиеся долгой дороги. Их назвали по её имени — халадинами.

Теперь, впрочем, и они добрели до моря.

Видно, не такая сытная была там, за горами, пища, да и кров не так надежён.

Догадка Костиана подтвердилась, стоило им всё-таки забраться в чудо-лодку. Всем хватило места: Ном встал у руля, Пастух со своей ношей — в самой серединке, вокруг легли волки, ну а старый колдун уселся поудобнее на носу. И хоть из весёл был один руль, поплыли они сразу — и быстро, так быстро, как даже княжеские ладьи с парой десятков гребцов не плавали!

Совсем скоро Ривиль перестал быть жалким ручьём и побежал в полную силу, торопясь навстречу отцу-Сириону, чтобы вместе с ним разлиться и затихнуть в топях Сереха. И каким другим был он теперь! Жухлая прошлогодняя трава полнилась жизнью: неуверенно квакали проснувшиеся жабы, зудели первые комары, роилась мелкая мошка. Птицы, прилетевшие с сытой зимовки по Галиону, довольно крякали и покрикивали, заново обживаясь дома. Шустрые, лёгкие скользили под водой рыбы, тянули свои лапы к свету водоросли.

Всё то, что забрал Вражий Прихвостень, вернулось — и вернулось словно бы сторицей.

Потому что мальчишка спел свою песню.

И теперь дрых на руках у деревянного друга, а Костиан, как последняя скотина, продолжал желать ему скорой смерти.

Ном осудил бы его за такие мысли. И осуждал, неоднократно. Но Костиан хотел своему богу — и себе заодно — только блага. Зачем брести в неведомые гондолины, когда есть Дортонион, свободный и живой? Скоро туда вернутся люди, поклонятся Ному и может быть примут Костиана собой править — других-то князей у них не осталось. С государыней Эмельдир ушли одни бабы, а княжич Берен... этот ушёл туда, откуда возврата нет никому.

Как ни прекрасен и волен был Ривиль, а зло не дремало. Стоило встать на ночь отдыхать — как из ниоткуда выскочил орочий патруль. С десяток морд и волки в придачу: два здоровенных чёрных зверя.

— Гляньте-ка, ваша родня пришла, папашу навестить, — хмыкнул Костиан.

Пошутил, конечно. Он вечно начинал шутковать, когда беда близко. Но игла была холодна, а костяной посох грел руки. Бояться не стоило.

— Смейся, Шарки, а меру знай, — оскалился Куцый. — А то можешь как я, потерять что нужное... эй, залётные! Что надо?

— Вам что надо, что вы тут бродите? — оскалился Куцему в ответ один из "залётных". — Мы по хозяйскому делу!

— И какие у Хозяина дела, в этих-то краях?

— Да тут видали одного огнеглазого. Гадит по мелочи, как у них водится. То прирежет кого, то в болоте утопит. Непорядок. А вы с чем?

— А мы с отцом. Коли шкура дорога — идите своей дорогой, а на нашу не ступайте.

— Хозяин вашего отца велел прихватить, если попадётся, — заметил самый крупный орк. — Он у вас делов наворотил. Так что это вы валите, а его нам отдайте.

— Не с тобой говорят, шкура лысая, — хмуро ответил Куцый. — Братцы, не нарывайтесь, а? Отец огорчится, что мы глотки друг другу дерём.

Ужас был в том, что Костиан ничего не заметил. Вот вообще ничего.

Только когда стрела упала, подбитая одним из двух топоров Нома, понял: один из орков решил досрочно прекратить переговоры.

Нома рисовали обычно с арфой. Такой из себя благостный — закачаешься. А Костиан, умел бы — нарисовал бы вот таким. Кровавый топор в руке, одежда в беспорядке, лицо в чёрных пятнах от орочьей кровищи — а сам утешает волчицу. Один из этих, чёрных, когда-то был её щенком.

Сам ведь бросился на мать, тварь такая.

И от отца отрёкся, хотел его Врагу сдать.

А она, дура, плачет...

Анон

Re: Толкин fest [творчество]

Нома рисовали обычно с арфой. Такой из себя благостный — закачаешься. А Костиан, умел бы — нарисовал бы вот таким. Кровавый топор в руке, одежда в беспорядке, лицо в чёрных пятнах от орочьей кровищи — а сам утешает волчицу.

 

Волчица прямо ножом по сердцу(

Анон

Re: Толкин fest [творчество]

Осторожно: Келебримбор и обсуждение инцидента с КиК. Я старался его обойти, но нарратив оказался сильнее меня.
Если вдруг выглядит хейтом или башингом, скажите - я постараюсь исправить!

▼24. Финрод⬍

Инголдо зачерпнул воды, умыл лицо. Шрамов ему хватило за глаза, чёрные разводы были совершенно лишними. Мимолётно задумался — почему у орков кровь чёрная, если у эльфов и людей, из которых они вроде бы сделаны, она красная. Не пришёл ни к какому выводу и принялся оттирать топоры.

Большинство его сородичей предпочитало мечи, но Инголдо так и не заинтересовался ими в Валиноре. Оружие ради оружия казалось ему нелепостью, дурацкой модой, которая пройдёт так же, как и пришла — внезапно. Лук или рогатина для охоты, острога для рыбалки — они были полезны, но меч... с мечом можно было только напасть на себе подобного, а зачем такое в мирном Амане? Наивность непростительная, но понятная.

И именно из-за неё первое своё убийство он совершил топором. Защищая свой корабль — свою Лебёдушку, построенную под чутким дедовым руководством, сущую красавицу, способную так легко лететь над водой. Память о том бою до сих пор сидела в нём, как заноза: о неверном свете фонарей, о прерванной работе, о схваченном топоре и свалке на палубе, и крови, на которой поскальзывались ноги...

Он хотел выдернуть эту занозу. Вернуть себе другую Альквалондэ — жемчужный песок, шорох морских волн, выбрасывающих на берег то ракушки, то обкатанные водой драгоценные камни. Золотистые огни фонарей вдали и дед в короне, стоящий на причале, высокий и одинокий, как маяк. Но дед вечно ждал свои корабли и своего брата, а ни корабли, ни брат никогда не вернутся с Того Берега, и заноза никуда не желала деваться.

— Ты невесел, Ном. Поговори с нами, развей тоску.

Его тоска была слишком стара, чтобы просто так развеиваться, но он с усилием улыбнулся:

— Просто задумался, о Бессмертный.

— О чём?

— О себе, о жизни, о жестокости Врага... мало ли о чём может думать эльф, когда чистит оружие? Карнаухая ещё не вернулась?

Волчица сказала, что ей надо кого-нибудь порвать и съесть и ушла охотиться.

— Нет пока. Гуляет. Жалеешь её, Ном?

— Жалею? Пожалуй. Но больше гневаюсь — на Врага и то, каким он сделал наш мир, в котором мать должна убивать своих детей, чтобы выжить.

— А толку-то. Всё равно ни мир не изменить, ни его не одолеть, — мрачно вздохнул старик.

— Можно пытаться. Вдруг что-нибудь получится?

В прошлый раз до топей Сереха они шли почти два месяца. Милостью владыки — справились за три дня. Болото по весне цвело множеством пёстрых цветов, обманывая неискушённый взгляд, маня ступить на воображаемый луг и провалиться в цепкую тьму. Хорошая метафора; думать о ней и развивать её Инголдо совершенно не хотелось — слишком легко мысли возвращались на привычную дорожку вины, усталости и тоски по дому, которого больше нет.

Нет больше деда Финвэ с его уютными семейными застольями, где дяди Феанаро и Нолофинвэ с кислыми лицами обнимались и мирились, чтобы утешить любящего отца — и в самом деле надолго забывали вражду, увлечённые каждый своим важным делом. Опустел Тирион, славный город на холме, и колокола Валмара больше ничему не радуются...

Пение тетивы и свист стрелы вырвали его из раздумий.

«Кое-кого забрать»...

Владыка как всегда недоговаривал. Например, забыл упомянуть, что этот кто-то весьма агрессивен и не совсем в своём уме.

И если племянник не узнал Инголдо в компании волков и пастыря деревьев, то Инголдо тоже не сразу узнал племянника. Некогда щеголеватый мастер был одет в обрывки прежнего богатого платья, кое-как сшитые со шкурами. Золотая гривна на шее была почти не видна, браслеты куда-то делмсь, нечёсанные волосы висели грязными патлами... для полноты абсурдной картины недоставало только грязной спутанной бороды.

— Что ты с собой сделал и зачем?

Почти час племянник ревел ему в плечо, отказываясь отпускать и называя наваждением Врага. Потом отпустил и проводил к своей хижине — надо сказать, весьма неплохо поставленной, рука мастера его не подвела. Они развели костёр и уселись — рядом, конечно, рядом. Поодаль, стараясь лишний раз не попадаться на глаза, крутились волки, Костиан и Можжевеловый.

— Я... — племянник устало смотрел в огонь. — Я что-то с собой сделал? — наконец уточнил он.

— Ты выглядишь почти хуже меня, — прямо сказал Инголдо.

Племянник взъерошил пальцами чёлку, хмыкнул.

— Я... не думал о внешнем виде, если честно. Знаешь... вообще не помню, думал ли о чём-нибудь с тех пор, как покинул Нарготронд.

«Заметно», — подумал Инголдо.

— Хотелось искупить, смыть позор... — скороговоркой начал тот.

— Какой?

— Ну как же! Отец и дядя Турко, они хотели... хотели тебя... — он запнулся, хмыкнул невесело. — Они хотели убить тебя, дядя. Подстеречь в лесу и убить. Они знали, где ты — и не желали тебя спасать. Ты не знал, наверное? Да и откуда тебе узнать. Потом пришли вести о твоей смерти, и король Артаресто словно очнулся. Устроил суд, изгнал их обоих... — племянник снова запустил пальцы в грязную чёлку. — Я хотел исправить всё. Догнать Лутиэн, помочь ей и её человеку. Вернуть Камень. С Камнем... с Камнем отец меня услышал бы, понимаешь?

— А так не слышал?

От нежданных новостей во рту было кисло и солоно, но говорить — даже думать — о них не хотелось совсем. Потом. Всё потом: и Гавань, и Нэлле, и короля Артаресто. Иначе можно утонуть в мыслях. Нужно найти что-то простое. Например вот, семейные нелады. Очень простое и понятное, вечное, как сам дом Финвэ.

— Не слышал. Он слушал дядю Турко, — грустно ответил Тельперинквар. — А дядя Турко хотел корону, чтобы получить Лутиэн. А отцу втемяшилось, что если получить корону Нарготронда и Лутиэн — можно будет собрать под свою руку все свободные народы и победить Врага... я говорил, они не пойдут. Ни народы, ни Лутиэн. Никто не любит захватчиков. Но отец... отец хотел надеяться.

— Зачем Турко Лутиэн? — снова нашёл самое простое, безопасное и понятное Инголдо.

— Он влюбился. Или решил, что влюбился, я так и не понял. Но он кажется искренне верил, что если подождать немного, она согласится идти за него замуж, — племянник покачал головой. — Я говорил, что она любит другого! Он не слышал. Они оба совершенно разучились слушать!..

— И в итоге ты...

— Решил помочь Лутиэн и её человеку, да. Я шёл по их следам до самого Анфауглита, и немного дальше, но... — Тельперинквар снова горько усмехнулся, — я струсил, дядя. Мне стало страшно и я вернулся с полдороги. Эта мёртвая пустыня, пышущая жаром... мне вспомнилась ночь Браголлах и то, как напали на наш Аглон. Битва за битвой, на горизонте багровый огонь и чёрный дым, темно как после гибели Дерев, и никакой надежды — но тогда рядом был отец, а теперь его нет. И не будет, я не вернусь к нему!

— Не можешь простить?

— Нет. Я... просто если я вернусь, то признаю, что он был прав. А он не был. Но и в Нарготронд я вернуться не могу — как-то совестно, так красиво уходил, такие обещания обещал... вот и сижу здесь, на болоте. Хоть какую-то пользу приношу.

— Охотишься на тёмных?

— Ну да.

— Это не польза. Польза — это что-то делать, создавать, ты же мастер, Тельпе! Убить пару орков в ночи — это иллюзия пользы. Мы идём в Гондолин. Идём с нами.

— Мы?

— Я, волки, их отец, один добрый Беоринг и наш друг из рода пастырей деревьев, — перечислил Инголдо. Прозвучало достаточно бредово.

— И вы все идёте в Гондолин.

— Да.

Племянник неожиданно фыркнул, прямо по-детски.

— Я хочу это видеть. Волки, их отец, человек и пастырь деревьев в тайном городе! И мёртвый Финдарато... — он покачал головой. — Да, я хочу это видеть!

И только когда ноги оторвались от земли, потому что Турукано, дорогой он Таттэ, не любил наклоняться и предпочитал подхватывать того, кого обнимает, на высоту себя — Инголдо наконец ощутил, что заноза из мыслей перестала его мучать.

Анон

Re: Толкин fest [творчество]

Если вдруг выглядит хейтом или башингом

По-моему, нет, но я могу быть и необъективна, потому что лично я никаких благородных мотивов в поступках КиК в Нарготронде не вижу, а только неблагодарно-эгоистичные и корыстные.

Келебримбор такой трогательно юный и переживающий  Он мне у вас нравится таким живым и неидеальным. И больно за него! И за Финрода тоже, но до чего же он у вас чудесный! И эти детали про топор и про занозу Алквалондэ такие вхарактельные и цепляющие.
Вообще питаю отдельную симпатию к такому типу персонажей, чья сила мягкая и сострадательная, а не ослепляюще-яркая и подавляющая.

У Турукано милая очень привычка обниматься! Очень утешительно, что Финроду есть к кому придти после всего вынесеного. 

Отредактировано (2023-09-01 02:51:28)

Анон

Re: Толкин fest [творчество]

Айвенор - "пламенная птица". Руско - "лис".
Маэдрос-ламбенголмо принадлежит не мне, но я им активно пользуюсь, больно уж хороший фанон.
Это всё ещё Волчонок, просто очередное отступление.
Надеюсь, мои Феанорычи ничьих чувств не оскорбили.

▼Здесь, близко (Братья)⬍

Когда не хотелось думать и чувствовать, Майдрос начинал разбирать слова. Состав, этимология. Морфологические свойства. Постепенно каждое из них распадалось на части — на аффиксы и корни, окончания и соединительные гласные — и теряло смысл, и так же теряли смысл и понятия, терзающие разум.

Предательство. Пере-дательство. Пере-дать, суффикс деятеля тель, суффикс действия ств, окончание среднего рода... передать — кому и что?

«Врагу себя».

Легко, непринуждённо, из лучших побуждений — как же, всеэльфийский союз всех свободных народов, новая Осада, а там может и новая Славная Битва... велика ли цена за великую победу — одна белобрысая голова?

Усталый, он уронил голову на руки, сгорбился. Отец бы сейчас подошёл, обнял, сказал: «Маленький, опять пытаешься стать ещё меньше?» — он всё звал его Маленьким, даже когда Майдрос стал на голову выше и порядком шире в плечах.

«Маленький, смотри, какой белобрысый у тебя брат! Не хуже папиных ваньяр!». «Маленький, ты глянь — знает, к чему тянуться! Жаль, тяжеловат пока молоток для твоего брата». «Маленький, ты старший, вот и присмотри за ними — мне некогда».

Теперь уже совсем некогда — сложно присматривать за кем-то из Чертогов Мандоса.

Отца они бы послушали. Поныли, конечно — особенно Атаринке — но послушали. Потому что отец. Друзья когда-то упоминали споры и ссоры с родителями, а Майдрос искренне недоумевал: как так можно-то, взять и поспорить, хуже того — не послушаться! Абсурд какой-то, бессмыслица. Родители затем и нужны, чтобы их слушаться.

Но не братья, увы.

Брату можно прямо сказать — «Ты тут сидишь и покрываешься плесенью, пока мы стараемся что-то делать».

— Вы вообще понимаете...

— Нет, Майтимо, я не понимаю, с чего ты так заводишься. Курво всё рассчитал, мы очень обдуманно действовали.

— К сожалению, не всё. Реакция Артаресто оказалась неучтённым аспектом.

Айвенор, оруженосец, молча принёс чашку с квениласом, поставил на стол и собрался молча уйти, но Майдрос остановил его.

— Погоди. Мне поговорить надо.

— Конечно, — кивнул тот.

Замер, склонил голову набок — в самом деле по-птичьи(1). Чудной он был эльф. Пришёл к отцу и сказал, что хочет с ним ради того, чтобы повидаться с братьями — и это в разгар мятежа, когда всё кипело и все отчаянно спорили о законности Исхода. Старики, впрочем, все чудные — хотя у Айвенора бороды, как у деда, не было. Зато он был такой же рыжий — и это Майдросу очень нравилась.

— Ты говорил, у тебя на Том Берегу оставались братья, верно?

— На этом, — поправил тот. Его педантичность Майдросу тоже была по душе.

— А почему ты их не искал?

— Сам не знаю. Просто вдруг осознал, что это ничего не изменит.

— Расскажи про них?

— Их двое. Рингасар — он постарше — и Руско. Рингасар... он всегда хотел справедливости. Ещё он любил числа, цифры, любил всё считать, измерять, составлять сметы. Если надо было узнать, сколько душ вмещает чертог или сколько припасов требуется на поход — он всегда помогал, и очень радовался. Но справедливость любил больше, искал её. Не нашёл и разуверился во всём, — Айвенор горько усмехнулся.

— Поэтому и не пошёл в Валинор?

— А?.. А, ну да... так вот, Рингасар — он разуверился во всём, да. Кроме себя. «Я, — говорит, — буду последней справедливостью». А Руско... Руско просто было скучно, мне кажется. Всё хотелось приключений. Оружие ему нравилось. Возможность сражаться и побеждать. В Амане, там не с кем сражаться, видишь ли, мой лорд.

— Он тоже рыжий, Руско(2)?

— Нет, он чёрно-бурый, — улыбнулся Айвенор. — Самый красивый из нас, в любом обличье. И знал это, что характерно — вечно то встанет так, чтобы смотреться повыгоднее, то сядет поизящнее. Он умел лечить...

— Ты тоже умеешь, — почему-то немного ревниво заметил Майдрос.

Оруженосец был одним из тех, кто вытаскивал его — тогда. Вздыхал ещё, что давно без практики, что никогда не видел такого ужаса. Потому, собственно, и пошёл в оруженосцы, несмотря на почтенный возраст: чтобы никого не убивать, но приносить пользу. Убивать целителям нельзя — даже охотиться лишний раз не стоит.

— Не так хорошо. У меня это больше... интерес. А у него талант, целитель — это его сущность. Просто он предпочёл её предать и стать воином.

Опять это слово! Майдрос начинал его ненавидеть. Братья предали Артафиндэ, люди предали Майдроса... или не предали? Или по праву ушли, сочтя его пособником своих обидчиков, пособником неслучившихся убийц их князя? Уму хотелось считать это предательством, но совесть отказывалась соглашаться.

— И значит, ты понял, что не сможешь на них повлиять? И что?

— И всё, — пожал плечами Айвенор. — Нашёл, чем быть полезным и продолжил жить.

— Звучит так просто...

— Да и вообще не особенно сложно, мой лорд. Ты справишься.

— Как думаешь, они поймут? Когда-нибудь, как-нибудь? Или так и продолжат в том же духе?

— Понять может каждый. А дальше... дальше каждый выбирает сам.

Ну да, понять — не означает принять и поменяться. Можно всё понимать, но делать по-своему.

Закатное солнце било в окно, рисуя за плечами оруженосца два огненных крыла.

— Но ты-то не уйдёшь, Айвенор? — почему-то спросил Майдрос.

Он ожидал формального ответа, но оруженосец всерьёз задумался. Уставился вдаль, словно высматривая что-то.

Наконец ответил:

— Тебе решать, мой лорд. Смогу остаться — не уйду.

Анон

Re: Толкин fest [творчество]

лично я никаких благородных мотивов в поступках КиК в Нарготронде не вижу, а только неблагодарно-эгоистичные и корыстные

Вот аналогично, увы.

Келебримбор такой трогательно юный и переживающий

Мне всегда казалось, он довольно молод по эльфийским меркам, и в Исход уходил совсем пацаном лет пятидесяти. Иначе наверняка был бы уже женат, как папа.

Очень утешительно, что Финроду есть к кому придти после всего вынесенного.

Да, Тургон чувак тёплый и уютный, с ним хорошо отогреваться и приходить в себя. И обнимашкается он мило.

Анон

Re: Толкин fest [творчество]

Если вдруг выглядит хейтом или башингом, скажите - я постараюсь исправить!

Анончик, я вижу, ты нормально реагируешь на замечания, это редкость. Хочу сказать по другому куску. Под кат по желанию.

▼Скрытый текст⬍

Очень белоплащевый Маэдрос у тебя вышел. Предательство случилось еще в Лосгаре, при его не-участии, но тем не менее вряд ли он с себя вину снимал. А сейчас он выглядит, как будто слова такого не знал и понятия не имел, как же так можно. Все это он уже проходил. Так что приосанивание странно.

Анон

Re: Толкин fest [творчество]

Хм, вообще ты прав. Но мне всегда казалось, что этот эпизод он у себя внутри... закрыл, что ли?
Короче, не ходит он туда мыслями, в период между началом всего и пленом.
Такой эффект травмы. Ни хорошего, ни плохого, вообще туда мыслями не лазить, потому что сразу уткнёшься в результат, а результат - для Маэдроса лично, не всех эльфов - Ангбанд.
Но это реально надо прям прописать, словами по экрану - спасибо, займусь, покручу в голове.

И да, замечания я воспринимаю очень положительно - я хочу этот текст сделать хорошим, а не погладить себя по голове.
Просто правленная версия лежит на ффми и фигбуке, а сюда я выкладываю по мере написания.

Анон

Re: Толкин fest [творчество]

- я хочу этот текст сделать хорошим, а не погладить себя по голове

Это очень круто!    Пусть у тебя получится.

Анон

Re: Толкин fest [творчество]

Надеюсь, мои Феанорычи ничьих чувств не оскорбили.

Чьих-то оскорбят непременно, но это не твои читатели. Я всё собиралась прочесть, начало в своё время очень зацепило, и тут ты скинул в тред свой вопрос, и я решила полюбопытствовать и наткнулась на это: "велика ли цена за великую победу — одна белобрысая голова?", и читать теперь точно не буду, но и критиковать/комментировать не хочу. Это твой выбор, твой фанон - твоё личное дело. Ты не можешь никого не задеть, но главное, что у тебя есть твои благодарные читатели - рассчитывай на них, всем не угодишь)

Отредактировано (2023-09-01 20:58:14)

Анон

Re: Толкин fest [творчество]

Я всё собиралась прочесть, начало в своё время очень зацепило, и тут ты скинул в тред свой вопрос, и я решила полюбопытствовать и наткнулась на это: "велика ли цена за великую победу — одна белобрысая голова?", и читать теперь точно не буду

Я так и не понял, что ты имеешь в виду, но очевидно тебе обидели Феанорингов? Прям даже интересно, чем.

Анон

Re: Толкин fest [творчество]

велика ли цена за великую победу — одна белобрысая голова

А почему одна? Что за несправедливость. Они в две головы все придумали, обе и надо выдавать. Хотя никто не просил, конечно.