Холиварофорум

Анон

Re: Толкин fest [творчество]

Немного в сторону, потому что как можно ходить по землям Беорингов и не вспомнить Аэгнора и Андрет?..

▼17. Финрод⬍

Конечно, враги не могли оставить дом Андрет неизгаженным. Это было бы против их природы — такой аккуратный домик, такой крепкий засов на двери, как пройти мимо и не сорвать, не изукрасить пол бранью и непристойными рисунками, не осквернить священные сосуды. Инголдо не был ни удивлён, ни даже разгневан. Он нашёл метлу и смёл глиняные осколки в совок, выкинул их в компостную яму во дворе. Поставил на место чудом уцелевшую посуду. Нашёл мыло и щётку, набрал воды и принялся оттирать пол.

Зачем?

Наверное, чтобы не оставить Врагу даже такой маленькой победы, как грязь и погань на месте хорошего дома. Если Пастыри справятся, если он справится, в Дортонион ещё вернутся жители. Люди или эльфы — не так важно, дома нужны всем. Приветливые дома, помнящие прошлых хозяев, но готовые принять новых. Чисто прибранные и полные добра: зерна в хранилище, вина в подвале, одежды в сундуках, посуды в кухонном шкафу.

С могилами во дворе — а куда без них? Белерианд весь полон могил, именных и безымянных, отмеченных и нет, человеческих и эльфийских. В каждой семье — по убитому, даже в тихом Нарготронде или мирном Дориате.

Ох, Андрет, Андрет!..

Она лежала в Бретиле, спала мирным сном праведницы под высоким курганом. Пережила долгую дорогу, помогла освоиться на новом месте — и ушла, спокойная и гордая, как всегда. Красивая в своей старости, как была красива в юности. Её одели в свадебный наряд — красное платье, блестящие височные кольца, вышитый белый платок. Незамужних женщин принято было так хоронить, он знал — но не мог не думать о брате, с которым Андрет теперь свидится только после конца времён.

Были бы они счастливы вместе? Порывистый, переменчивый Аэгнор и несгибаемая властная Андрет? Но ведь такой — женщиной-лезвием, женщиной-кремнем — она стала, когда он покинул её. Одиночество и обида сковали из неё горький клинок, закалили его болью и усталостью, омыли слезами и потом. Не уйди тогда брат — кем бы она стала?

И невольно Инголдо начал привычно бранить самого себя. Что не подобрал верных слов, что слишком был занят собственным свежим ещё горем и попытками оправдать брата, что не заметил ничего вовремя и не смог вмешаться потом... Сейчас он стал мудрее. Он бы не пересказывал ей завиральные идеи брата, нет. Он бы вспомнил Балана и говорил его словами. О том, что эльфы вечно смотрят даже не в завтрашний — в послезавтрашний день, и не умеют жить сегодня. Балан частенько бранил за это самого Инголдо — «Хватит среди сегодняшней радости плакать о завтрашней беде, как премудрая дева».

Ох уж эта дева! Сколько раз Балан поминал её, и всё к месту, как ни стыдно вспомнить.

Он рассказал её Аэгнору, вернувшись на Севера — добрую сказку Беорингов о премудрой деве и её не менее премудром семействе, и о том, какая печальная оказия случилась в нём накануне свадьбы.

Только было уже поздно.

Андрет носила своё горе, как царский венец, и не пожелала его снять. А брат не смог её убедить, что любит не девочку у вод Аэлуин, а женщину, в которую та выросла — со всей горечью, гордостью и сединой.

И даже Врага не обвинить — всё сами, всё сами...

Может, поэтому и придётся Единому лично спускаться в созданный им мир и говорить со своими детьми. Без его помощи попытки исправить мироздание оборачивались другой сказочкой Беорингов — о том, как звери чинили хижину. Крышу залатали — стена обрушилась, стену поставили — пол провалился. И ведь старались же, от всей души старались. Но видно, самим справиться не судьба.

«И то, наверняка, не поймём половину и ещё половину переврём потом».

Инголдо вышел во двор, потянул за цепь, наклоняя над колодцем журавль. Ворот, который использовали люди Мараха, здесь встречался редко — больше огромные деревянные «журавли», птицы на одной ноге, что склоняются испить воды и снова поднимают головы к небу. Удобная конструкция, и образ красивый.

— Ты печален.

Он вздрогнул. У колодца, откуда ни возьмись, стояла яблоня. Нет, не яблоня — женщина Пастырей с зелёными глазами и мягкой улыбкой. Удивительные всё же создания! Такие неторопливые — и такие быстрые, такие громкие — и такие бесшумные. Дети Йаванны, плоть от плоти её лесов...

— Печален, — согласился он.

— Это печаль той, что здесь жила. Я помню её. Я часто приходила стоять в её огороде, и она даже не замечала, что раньше меня там не было.

— Для тебя, наверное, вся её жизнь была одним кратким мигом, Древесная.

— Для моего мужа, — поправила та. — Он сродни дикому лесу, что никуда не торопится и ни о чём не задумывается. Что ему люди, что ему эльфы? Они приходят и уходят, а деревья остаются. Я же больше сродни садам. Садовые деревья живут не меньше лесных, но они помнят руки людей, которые их сажали, прививали, заботились о них.

— Беоринги любили свои сады, — печально улыбнулся Инголдо. — Яблони и вишни, и рябина с чёрными ягодами. Весной всё тонуло в белой пене цветов.

— Мне было одиноко, пока они не пришли. Эльфы не сажают деревья, только разговаривают с ними.

«Ваниар сажают», — хотел он сказать, но ваниар остались за морем.

— К югу от Химлада жили синдар, которые разводили сады и сажали пшеницу, — припомнил он.

— Жили, — эхом ответила та. — Мои люди тоже... жили.

Он вернулся в дом — протирать отчищенный пол свежей водой. Женщина-яблоня осталась снаружи.

— Люди упрямы, они не уходят навсегда, — с надеждой сказал он.

— Если мы очистим эту землю, они придут снова? Хорошо бы. Хорошо, что вы будете здесь до весны.

— С нами не так одиноко?

— Вы живые, — то ли согласилась, то ли дополнила она.

От неспешной печальной беседы их отвлёк радостный топот лап. Волчонок научился бегать на четырёх ногах и теперь пользовался этим при любой возможности. Хотя какой волчонок — здоровенный волчара, вдвое крупнее того... Инголдо поёжился. Того, которого не хотелось вспоминать.

— Эй, эльф! Смотри, что у меня есть, — похвастался он, уже в людском облике.

На макушке у него сидела серая птичка. Знакомая — такие вечно окружали того синда, как же его... имя всё время ускользало, а ведь бедняга пошёл за ним на смерть, нехорошо... Гваэвен, лорд Одуванчиков! Да, это точно была одна из его птиц.

— Я хотел спросить тебя, эльф. У тебя имя-то есть?

Анон

Re: Толкин fest [творчество]

Анон, спасибо за новую главу!

Анон

Re: Толкин fest [творчество]

На макушке у него сидела серая птичка. Знакомая — такие вечно окружали того синда, как же его... имя всё время ускользало, а ведь бедняга пошёл за ним на смерть, нехорошо... Гваэвен, лорд Одуванчиков! Да, это точно была одна из его птиц.

И тут до меня дошло, откуда и почему птичка 

Анон

Re: Толкин fest [творчество]

Глава про валар такая пронзительная! Понравился твой Намо - такой канонный, и Манвэ, и Варда - тоже. Прям сочувствуешь им всем.

Анон

Re: Толкин fest [творчество]

Немного в сторону, потому что как можно ходить по землям Беорингов и не вспомнить Аэгнора и Андрет?..

Действительно.

Дорогой автор, какая здесь прекрасная Андрет, ооо.

Анон

Re: Толкин fest [творчество]

Глава короткая, но важная. Наверное.

Трое в Ангбанде, не считая собаки.

День, в котором возвращается Хуан, Куруфин смотрит с высоты, а Лутиэн видит сон.

▼Скрытый текст⬍

К ним и впрямь прилетели орлы - две тени скользнули по земле, и орды Моргота отпрянули в страхе. Орлы спускались кругами, ниже и ниже, и стало ясно, насколько они велики. Куруфин вспомнил, как Финдэкано рассказывал - каждое крыло размером с парус, каждый коготь с меч длиной, и перья с локоть. Тогда думалось, что кузен преувеличивает. Мало ли что могло померещиться ему, измотанному тяжелейшей дорогой, да ещё и в момент отчаяния.... Теперь стало ясно - нет, честен был. Еще как бы и не преуменьшил.
Орлы опустились на землю, почти легли, и Куруфин невольно попятился. Это был не страх, как перед драконами Моргота, нет, но все же рядом с этими существами, могучими, способными без труда унести в когтях быка, неуловимо чем-то напоминающими о сиянии Таникветиля он чувствовал себя небольшим и слабым. И не верил, честно говоря, что птицы Манвэ не побрезгуют взять на спину сыновей Феанаро.
Сомнения его разрешил сам орёл. Повернул голову, уставился желтым глазом, и Куруфин потрясенно услышал сердитый и насмешливый голос:
- Долго вы двое собрались мяться? Забирайся, и брату скажи, чтоб не заставлял меня ждать. Или хотите силой с войском Врага помериться?
Мериться силой со всеми тварями Моргота Куруфин не рвался, и дважды его уговаривать не пришлось - залез сам, помог забраться смертному, который еле держался, оглянулся, убеждаясь, что брат и Лутиэн забрались...
А потом был полет, и снизу, с земли, донёсся разноголосый злой вой, теперь бессильный, и перед Куруфином распахнулось небо. Он чудовищно устал, и жив еще был ужас Ангбанда, но в лицо ударил ветер, выбил это из головы, захлестнул... Это было все равно, что нырнуть в ледяную горную реку, только внизу были не камни дна, а знакомые земли. Отсюда, с холодной невозможной высоты, они казались картой - но где найти такого умельца, чтоб в сотни цветов расписал бумагу и ничего не забыл? Бессильно скалились Железные Горы, вился Сирион, блестя на солнце, темнели пашни Дор-Ломина, где уже убрали хлеб... Весь Белерианд, за который они сражались, лежал перед его взором - оплаченный кровью, омытый слезами, и все равно прекрасный.
- Оно стоило. Оно того стоило, - тихо сказал за его спиной Берен, и Куруфин мысленно согласился.
Орлы спустились в Бретиле, недалеко от переправы, дали всадникам слезть и распрощались. Лутиэн попыталась их отблагодарить, но говоривший с Куруфином лишь крылом махнул:
- Не меня благодарите, а пса Хуана, он просил нас. Вы не первые, кого мое племя уносит от вражьих клинков, и не последние. Нам пора, а вам доброй добычи!
А потом силы оставили их - всех разом, и Лутиэн едва-едва сумела затворить Берену рану, пока тот не истек кровью, а Келегорм - отыскать выворотень, где можно было укрыться. Они забились туда, все четверо, как щенки, прижались друг к другу и уснули. Куруфин успел было подумать о страже, но глаза сами собой закрылись. Только успел ощутить, как сверху наваливается что-то мохнатое и теплое.

Лутиэн снился сон. Она стояла на берегу реки, и вдали, среди поникшей травы, зеленел курган. Березы вокруг сыпали золотой листвой, светило солнце и день был хрустально ясен и свеж. И вдоль берега к Лутиэн шла женщина из народа Беора с цветами в руках. Она давно распрощалась с юностью, и в тяжёлых, цвета каштановой скорлупы косах появились первые седые пряди, а на лице - морщины. Но годы у нее не отняли ни стати, ни умения идти легко, как дева синдар, ни ясности взгляда. Одета женщина была в платье из светлой шерсти, по подолу и рукавам которого бежали узоры вышивки. Берен как-то рассказывал, что они значат. Медведь, упрощённый до нескольких линий - сила и бесстрашие, плющ - упорство и стойкость вопреки всему. А на груди женщины раскинуло лучи восходящее солнце. Для эдайн, которые шли к нему много поколений, спасаясь от зла, солнце означало мудрость, волю к свету и надежду. Косы, переброшенные на грудь, были увиты шнурками, а те - украшены тяжёлыми резными бусинами на концах. Лутиэн узнала эти подвески - одну из них Берен носил на груди и берег наравне с кольцом. Женщина подошла ближе - ее шаги не сминали траву - и Лутиэн склонила голову:
- Здравствуй, госпожа Эмельдир.
- Здравствуй, госпожа Лутиэн, - откликнулась та, - позволишь ли?
Оказалось, что в руках у нее не просто травы, но венок из ржаных колосьев, хмеля и поздних цветов - звездчатки, тысячелистника и вереска. Лутиэн склонилась ниже,  Эмельдир бережно опустила ей на волосы венок и добавила:
- Какая же ты красивая, - и поцеловала в лоб с материнской нежностью, будто свою дочь.
От этого Лутиэн и проснулась. Все еще спали, Хуан прижал теплым телом, и выбраться было никак. Берен спал рядом, но сон этот был тревожным - адан то и дело вздрагивал и стонал беззвучно. И стоило Лутиэн дотронуться до раны, проверяя, не началась ли горячка, вовсе вскинулся с ужасом в глазах.
- Тише, - шёпотом, пока всех не разбудил, сказала ему Лутиэн, - я здесь. Мы выбрались.
Берен в ответ обнял ее, и Лутиэн ощутила, что адана бьет крупная, судорожная дрожь:
- Выбрались. Я видел, он...
- Он меня не тронул, - Лутиэн погладила спутанные волосы, - он вожделел меня, но не тронул. Мы выбрались. Спи, я с тобой. Я люблю тебя.
- Я люблю тебя,- шепнул Берен, прижал ее к себе и уснул, даже чары не понадобились. Лутиэн устроила голову ему на груди, прислушалась к стуку сердца и сама заснула раньше, чем то сделало два удара.

Спал Куруфин без снов, и проснулся от того, что лицо ему щекотало что-то. Это что-то оказалось шерстью Хуана - чудесный пес лег на них сверху, то ли согревая, то ли охраняя, и прикрыл собой. Мордой и передними лапами на хозяина, телом на смертного с Лутиэн, а Куруфину достались задние лапы и хвост. Вышло, надо сказать, тепло, и выбираться наружу не хотелось. Но нужно было - найти чистой воды, напиться и умыться, добыть что-нибудь поесть, хоть поздних орехов поискать. Нолдо был страшно голоден - когда они последний раз нормально ели? Когда они вообще ели последний раз?
Куруфин сел, пальцами расчесал волосы, собрал их в хвост и поднялся. Прочие ещё спали - Келегорм обнял пса за шею и уткнулся в мех лицом, Берен и Лутиэн прильнули друг к другу, ее голова у него на груди, его руки на ее спине. Сильмарилл лежал у них в головах, как в гнезде, завернутый в волшебный плащ. Куруфин дотронулся до края ткани и тряхнул головой. Если вчера правильно запомнил, река должна быть к северу...
У самой воды его догнал Хуан. Врезался с разгону в спину, запрыгал вокруг, стуча хвостом и метя облизать лицо. Не нужно было уметь разговаривать с животными, чтобы понять - все это время пес терзался от тревоги и неведения, а теперь счастлив был, что все вернулись, и готов был на радостях из шкуры выскочить.
- Тише, тише, с ног собьешь! - засмеялся Куруфин и обеими руками встрепал шерсть. - Я тоже рад, правда! Ну тише, хватит, а где Турко?
- Здесь я, - окликнул его Келегорм от тропинки. Он стоял, привалившись боком к березе, и вид имел усталый и растерянный, - ты чего поднялся?
- Хочу поискать еды, - честно ответил Куруфин, - надо бы поесть, всем нам. А...
- Спят, - Келегорм понял его, - Хуан говорит, тут безопасно. Рядом селение людей Халет, сюда орки не сунутся. Здесь можно отдохнуть.
- Нужно отдохнуть, - согласился Куруфин, - я сам сейчас бы не рискнул даже с теленком подраться, Берен ранен, а Лутиэн вряд ли встанет на ноги скоро. Ты чего встал? Вон, белый, как берёза и стоишь с опорой.
Келегорм дернул ртом и отвернулся. Он всегда так делал, когда не желал показывать, что нехорошо - душе или телу. И никогда не умел это скрыть.
- Не спится мне, - коротко ответил, сел прямо на землю и стал выпутывать из шерсти подбежавшего Хуана колючки. Куруфин настаивать не стал. Напился из реки - холодная вода показалась удивительно вкусной - умылся и стащил наконец опротивевший орочий доспех. И только тогда Келегорм заговорил:
- Там, в крепости Врага... Я чуть не позволил этому волку сожрать смертного... То есть Берена. Мне померещилось, что это хорошая идея.
Куруфин замер с наплечником в руках. Развернулся, шагнул к брату и сел напротив, заглянул в глаза и признался:
- Я чуть не позволил Саурону схватить Инголдо. Мне померещилось, что это хорошая идея.
Келегорм в ответ уставился с недоверием, превратившимся в облегчение и понимание:
- Но не позволил же?
- Нет, - Куруфин качнул головой и поймал себя на странном чувстве облегчения. Признаться было непросто, но в груди как путы лопнули.

Отредактировано (2023-08-22 10:06:25)

Анон

Re: Толкин fest [творчество]

Канон издали греет героям мозги... Эх, канон наш печальный.

Анон

Re: Толкин fest [творчество]

Сильная тема и хорошо, что братья поговорили о своих искушениях - и о том, что они их сумели преодолеть.

Анон

Re: Толкин fest [творчество]

Анон с валар, очень здорово. Особенно с Вардой пронзительно грустно.

Анон

Re: Толкин fest [творчество]

Волчонок и Финрод размышляют о судьбе и свободе, и Волчонок строит ПЛАНЫ.

▼18. Волчонок⬍

Эльф перечислял и перечислял свои имена — это от мамы, это от папы, это от гномов под землёй, это от кузенов в Аглоне — и они никак не заканчивались, и Волчонок уже пожалел, что спросил. Он просто подумал, что даже у Шарки есть имя — «Шарки» — а эльф просто эльф и это немного неправильно.

— А сам-то ты как себя зовёшь? — не выдержал он. — Должно же быть у тебя твоё собственное имя, а не чьё-то там!

Растерялся, задумался. Как будто не очевидный вопрос задали, а что-то философское из области жизни и смерти.

— Я люблю материнское имя больше других, — ответил он. — И мне нравится имя «Ном». Оно короткое и удобное, и его подарил мне дорогой сердцу человек.

— Ном... ом-ном-ном... нет, так я тебя звать не стану. Будешь Нолдо, хотя на нолдора ты похож, как собака на кошку.

— Моё материнское имя значит «Один из нолдор, нолдо», — тихо фыркнул эльф. — В честь отца. Я подозреваю, смысл в том, что хотя мы и не похожи на них внешне, но всё равно одни из них. По характеру, по крови. По судьбе.

— А ты веришь в судьбу?

— В неё сложно не верить, если её встречал. Его, — поправился эльф и поёжился, хотя в доме было тепло, а на нём была хорошая шуба.

— Страшный, что ли?

— Страшный, — кивнул эльф и продолжил в своём обычном духе: — Но не в этом дело, страшного на свете много. Ты тоже кому-нибудь страшный, да и я, если на то пошло. Но мы с тобой не можем делать слова реальностью. А он — может. И никто, даже сами валар, не могут ничего ему противопоставить. Потому что он — судьба.

— А как же бороться с судьбой?

— Это всё равно, что бороться с течением времени. Или с силой тяжести, что влечёт предметы вниз, — эльф развёл руками. — Можно выпрыгнуть из окна с криком «Пропади ты пропадом!», но она всё равно выиграет. Так и судьба.

— А кто-нибудь пробовал вообще? Или вы все решили, что бесполезно, и покорно сложили лапы, подставив глотку?

— Мы пробуем, хотя и бесполезно, — ответил эльф. — То, что я здесь, с тобой, пытаюсь что-то делать... судьба гласит: «Во зло обратится всё, что начиналось добром, через предательство и страх перед ним». Так погибнет мой Нарготронд — но я хочу верить, что Дортонион всё равно оживёт. Что мы сможем преодолеть злое и посеять доброе!

— Так погибнет твой город — и ты не пытаешься бежать, чтобы его спасти? — изумился Волчонок.

— Посмотри на меня и скажи, далеко ли я убегу.

— Положим. Но скоро твои раны затянутся и ты станешь здоров. Тогда что?

— Тогда меня удержит дело, которое ты начал. Освобождение Дортониона.

— А если он будет свободен?

Эльф опустил глаза. Вздохнул, глубоко и тяжело.

— Я знаю, что Нарготронд погибнет, но я люблю его, — сказал он тихо. — Когда я буду здоров, когда Дортонион будет здоров... следи за мной в сотню глаз, Волчонок, и всё равно не уследишь, потому что я должен вернуться к своему народу.

— Который предал тебя, купившись на речи твоих сумасбродных родичей? Отец так говорил.

— Твоему отцу лучше бы молчать, за умного сойдёт, — огрызнулся эльф.

Волчонок захохотал. Таким Нолдо нравился ему больше — сердитым, дерзким и колючим, не смиренным и покорным судьбе. Он не помнил, чтобы эта Злая Сила приходила тогда на войну, но был уверен: и она не всесильна. Никто не всесилен, кроме Хозяина — и даже про него Можжевеловый утверждает иначе.

А если никто не всесилен, то всякого можно победить.

Из этого прямо получалось — эльф называл такое логикой — что можно победить отца. Не отпихнуть его заклятье чуть-чуть, на несколько шагов, на пару домов — а снять раз и навсегда. Он даже в общем-то видел, как это можно было бы сделать.

Но ему не хватало мастерства.

Малявка шевельнулась, переступила лапками по голове. Что-то её тревожило. Должно быть, мертвяки — отец их развёл огромные стаи. Птицы, звери, летучие мыши, все улучшенные в новом северном духе — железные клыки, когти из золота, крылья из фольги и прочие излишества.

Волчонок такое не одобрял: зачем, если обычный хорошо откормленный и тренированный волк легко заборет всю эту металлическую роскошь?

И останется живым — а излишества прикручивали только мёртвым.

— Отец, ты опять задумался и чуть в дерево не вписался. Тебе надо меньше думать!

Быстрый всегда был редкостным хамлом.

— О вас думаю, дураках. О том, как нам жить дальше.

— И как?

— Думаю: освобожу эту землю от отца — и отдам вам.

— Нам троим? Великовата будет.

— Не троим. Всем вам. Будет земля для faire волков, для моих детей. Научимся жить в домах, топить печи, копать землю. Станем настоящим народом.

— А копать и топить зачем? Не лучше просто охотиться?

Волчонок и об этом думал.

— Охотиться хорошо, но ни один народ не живёт только охотой. Они все строят, копают... делают что-то, понимаешь? Не только берут, они отдают. Как тот дровосек, который рубил одни деревья, но сажал другие. Это как-то помогает им сохранять fairie, понимаешь?

— Неа.

— На то и дитя, вырастешь — поймёшь.

Сам Волчонок тоже не понимал природу этого механизма, но признаваться в таком детям не собирался.

За время, оставшееся до весны, Волчонок намеревался научиться петь по-настоящему. Тогда можно будет попробовать схлестнуться с отцовым колдовством — и посмотреть, как эльф будет сбегать.

Обещало быть интересным.

Анон

Re: Толкин fest [творчество]

Анон с Ангбандом, орлы прекрасны как рассвет! 

▼не могу удержаться от того, чтобы не процитировать особо зашедший фрагмент))⬍

Весь Белерианд, за который они сражались, лежал перед его взором - оплаченный кровью, омытый слезами, и все равно прекрасный.
- Оно стоило. Оно того стоило, - тихо сказал за его спиной Берен, и Куруфин мысленно согласился.

И вот это вот прям в самое сердце! 
И Лютиэн с Береном у вас так хороши, что просто любуешься ими.

И за фиксит КиК душевное спасибо, мне так понравился этот маленький катарсис для обоих в конце главы!

Люблю ваш фик, потому что вы замечательно пишите, и ещё потому, что он просто как бальзам на сердце!)

Анон

Re: Толкин fest [творчество]

Сильная тема и хорошо, что братья поговорили о своих искушениях - и о том, что они их сумели преодолеть.

И за фиксит КиК душевное спасибо, мне так понравился этот маленький катарсис для обоих в конце главы!

Я всегда хотел их пофиксить, потому что ну блин, ну зачем, ну что это??? Ну как так-то, ну вот что это было???

И Лютиэн с Береном у вас так хороши, что просто любуешься ими.

Спасибо, анон! 

Отредактировано (2023-08-22 10:08:30)

Анон

Re: Толкин fest [творчество]

ну блин, ну зачем, ну что это??? Ну как так-то, ну вот что это было???

Ой анон, как я тебя понимаю! Ведь всё ж могло быть иначе, если бы не сраный Мандос и его проклятье.

Анон

Re: Толкин fest [творчество]

Ой анон, как я тебя понимаю! Ведь всё ж могло быть иначе, если бы не сраный Мандос и его проклятье

Не согласен, они всё-таки, кроме проклятья, сами себе Буратины, но давай не сраться? 

Анон

Re: Толкин fest [творчество]

Не согласен, они всё-таки, кроме проклятья, сами себе Буратины, но давай не сраться? 

Да никто не планирует сраться и не отрицает того, что они сами себе Буратины.
Просто я (не лавер ПД) считаю, что там таки проклятье Мандоса им слегка надавило на психику, направляя в определенную сторону.

Анон

Re: Толкин fest [творчество]

Просто я (не лавер ПД) считаю, что там таки проклятье Мандоса им слегка надавило на психику, направляя в определенную сторону.

Вот тут не могу не согласиться! Ощущение, что им будто рубильники дёргали на "сотворить хуйню". Или хотя бы на "набесоебить"

Анон

Re: Толкин fest [творчество]

Ощущение, что им будто рубильники дёргали на "сотворить хуйню". Или хотя бы на "набесоебить"

Ну а в проклятье же чо? Правильно, что всё хорошее обернется к худу из-за предательства близких и страха предательства.
Вот Нарготронду и прилетело(((

Анон

Re: Толкин fest [творчество]

А сюда можно только по Сильму писать? Или по Хоббиту и ВК тоже?

Анон

Re: Толкин fest [творчество]

Или по Хоббиту и ВК тоже?

А что мешает-то?)
Это тоже наш канон

Анон

Re: Толкин fest [творчество]

Скажу ужасную вещь. Даже по кинону можно. И если хочется, то и по сериалу, но за реакцию не отвечаю.

Анон

Re: Толкин fest [творчество]

И если хочется, то и по сериалу, но за реакцию не отвечаю.

На этой ФБ вон по сериалу большинству комментировавших зашло)

Анон

Re: Толкин fest [творчество]

Зима проходит, приходит весна, Костиан вспоминает старые людские обычаи. Ненимэ - февраль, сулимэ - март; пишу со строчной, потому что в русском месяцы пишутся со строчной.

▼19. Костиан⬍

Зима без снега — что девица без сисек: вроде и существует, но непонятно, зачем.

Так Костиан считал в юности, так продолжал считать теперь. И за последние месяцы снега в Дортонионе не выпало и на половину пальца. Пастухи заставляли землю родить, как весной и летом, а где власти пастухов не было — там царил Вражий Прихвостень, его мёртвое войско и мёртвый мир.

— У нас на Северах снега тоже не было. Хозяин его не любит, — вздохнул Быстрый.

— А чего его любить, Хозяину-то. Падает с неба, а сам — вода, — хмыкнула волчица.

— Хозяин не любит, а я люблю. В нём бегать весело, — гнул волк свою линию. — Когда он по самую грудь, и идёшь сквозь него, а он рыхлый такой, эххх...

— Не трави душу, — волчица встала, потянулась. — Пошли лучше, там могилы не копаны.

Стоял месяц ветров, суран. Хороший месяц, ворота зимы: она уходит, весна приходит. Девчонки начинают рядиться в пёстрые юбки, мамки пекут птиц из теста, с глазами-орешками. Все бегают, поют заклички, чтобы птицы вернулись и солнце стало ярче. Чучело Врага на костёр сажают, чтобы сгорел совсем и забрал с собой холод и голод...

— Сулимэ(1), — задумчиво сказал Ном. — Знаешь, Бессмертный, на Югах если зима тянется до этого месяца — её зовут злой и ужасной. Там холода проходят уже в середине ненимэ(2), и всё начинает цвести. А я полюбил зиму здесь, в Белерианде.

— Вот как, — любезно кивнул Костиан.

— Да. За морем её совсем не бывает. А жаль! Снег такой белый, такой холодный! Красивый и вкусный, как мороженое. И тёплый, как мягкое покрывало. Он бережёт поля, и земля отдыхает — это так правильно. И сосульки! Я такую красоту видал только в пещерах, но там они каменные, не прозрачные.

Вот хоть и бог он, а эльф. Как есть эльф.

Верно сказано: эти бессмертные — что малые дети. Всему дивятся, всему радуются. Палец покажи — и в нём найдут высокий смысл и потаённую эстетику.

— В суран снега хорошая примета, — подумав, ответил он. — Значит, лето тёплое будет, плодородное. Хотя у нас тут весь год навыворот, и снегов ждать неоткуда.

— А я бы ждал.

— Зачем, Ном?

— Даже не знаю, как тебе объяснить, Бессмертный. Свойство такое у меня есть, ждать знаков. Вот если пойдёт снег — значит, не бесполезны наши труды, значит, не зря Волчонок надрывается, пытаясь научиться всему за считанные месяцы. Значит, отстоим Дортонион у Врага. Понимаешь?

— Снег как благословение богов, что ли? Но ты сам бог, Ном.

— Прекращай это, Бессмертный. Боги... бог один, он этот мир создал. Валар — за морем. А я — просто эльф, которого научили петь и не научили, как жить, когда песни не помогают. Давай лучше испечём птичек? Мы, конечно, с тобой не женщины, но у нас из женщин — одна Карнаухая... а впрочем, это идея.

Только Ном, в его божественной простоте, мог додуматься пристроить волчицу месить тесто. Лапами. Большими мохнатыми лапами.

Данар, которая даже став княгиней считала кухню своей вотчиной и не доверяла готовку служанкам, была бы в ярости.

Но что поделать, таков божий закон: тесто должны месить женщины. Это ещё с тех времён — рассказывала бабка, а она была Мудрая — когда мужчины только охотились, а женщины только искали всякое съестное. И каждый готовил то, что принёс: мужчины — мясо, женщины — зерно и фрукты. Так и повелось, что мужчинам не положено прикасаться к хлебным делам, а женщинам — к мясным.

Потом уже оказалось, у эльфов такие же законы. Должно быть, и они когда-то жили просто и дико, не зная ни сохи, ни коровы.

Думать такое было немного странно — всё же эльфы, высшие существа, собеседники богов... но Костиан с детства не доверял низкопоклонству перед чужими народами. Ном есть Ном, он приходит и помогает, его есть смысл почитать, если не слушать — несёт он иногда редкую чушь. А остальные? Пришли на всё готовое из Блаженной Земли, заявили себя царями и радуются. Ничем не лучше простого человека, только что живут дольше. Такое было его мнение, и он его твёрдо держался.

Лепила волчица ещё забавнее, чем месила. Бранилась по-северному, но старалась.

— Если это ради снегопада и птиц, то я даже хвост отморозить готова, — сказала она. — Муж и малой, оба снега хотят. Да и я тоже не прочь, он хороший, добрый. Кружится, ловишь его пастью — весело!

Птички получались так себе, на жаворонков категорически не похожими. Скорее, на особо кривых уродливых ворон. Но и ворона, как известно — дочка Хозяина Ветров, Птичьего Бога. Он вообще не сильно заморачивался вопросами красоты, этот бог — видал Костиан китоглава, и большого козодоя видал. Так сразу не решишь, не то Птичий Бог был пьян, не то у него какие-то совсем нелюдские идеи, что этому миру нужно, а что — нет.

А уж как козодой орёт...

Странно, что Мудрые не выдумали сказочку, что козодоем Птичий Бог своего мятежного брата пугал. Костиан бы поверил.

Румяные, свежие стояли сдобные птички на окне. Стыли — горячее тесто есть вредно, так говорила бабка.

А за окном... за окном, одна за другой, лёгкие, невесомые — падали снежинки.

Запрокинув голову, распахнув глаза, подставив ладони стоял Волчонок, завороженный новым чудом.

Волки замерли, ожидая, когда повалит как следует, чтобы бегать и беситься — в этом волки от собак не отличались.

— Твоя взяла, Ном, — признал Костиан.

Тот только склонил стриженую голову, принимая капитуляцию.

Анон

Re: Толкин fest [творчество]

У анона с Волчонком два вопроса:
1. Как думаете, оставить Костиана в Дортонионе (и подобрать в третьей арке, после Нирнаэт) или брать с собой в Гондолин?
2. Я замечаю за собой, что тащу в текст очень много своих личных религиозных метаний и всякого такого. Оно не мешается?

Анон

Re: Толкин fest [творчество]

2. Я замечаю за собой, что тащу в текст очень много своих личных религиозных метаний и всякого такого. Оно не мешается?

Не мешает, анон. И вообще, твой же текст)

Анон

Re: Толкин fest [творчество]

И вообще, твой же текст)

Мой, вот и хочу делать его лучше)) Проповедничество имхо текст убивает, даже если оно неосознанное.
Но тут такая тема, что местами без обсуждения "проклятых вопросов" никуда.
С другой стороны, готовых ответов у меня на них нет, получаются одни вопросы, хех.