Холиварофорум

Анон

Re: Толкин fest [творчество]

Не спасает, никогда не спасает попытка торговаться со злом

Горлим не даст соврать((( Саурон в этом плане прям идеальный пример.

Анон

Re: Толкин fest [творчество]

Скажи, анон-автор, ты тоже фанонишь беорингов, опираясь на славянские народы, да? 
Мне очень нравятся главы про Дортонион,они очень печальные, но все равно додают мне про эдайн.

Анон

Re: Толкин fest [творчество]

Скажи, анон-автор, ты тоже фанонишь беорингов, опираясь на славянские народы, да?

Есть грех они хорошо сочетаются с русским деревянным зодчеством, например, образ жизни тоже подходящий, эти все деревушки да хутора посреди большого бора. Хотя вот поэзию я им выдал древнеанглийскую аллитеративную, шоб не сразу спалили
Дом Хадора - кмк хорошо можно срисовывать со скандинавов с германцами и любимыми Толкином готами пополам.
А халадины мне вообще какими-то сев-ам индейцами представляются: выборные вожди, племенные союзы при очень слабом расслоении общества, значимая роль женщин - с ирокезской конфедерации можно многое срисовать, ну и красиво опять же.

Я эдайн очень люблю просто мне почти в любой истории люди интереснее всего, а тут они реально прям интересные

Анон

Re: Толкин fest [творчество]

Я эдайн очень люблю просто  мне почти в любой истории люди интереснее всего, а тут они реально прям интересные

Я их тоже люблю, а беорингов и Берена особенно, и жаль, что Толкин не успел или не хотел написать про них побольше((
Но я смешиваю у себя в голове славян с норманами и викингами - тоже значимая роль женщин, возможность даже вести за собой и командовать

Анон

Re: Толкин fest [творчество]

Но я смешиваю у себя в голове славян с норманами и викингами - тоже значимая роль женщин, возможность даже вести за собой и командовать

Да, кстати. А вот Мудрые, женщины-хранительницы фольклора - это вполне наше. По деревням не случайно сказительницы в основном, а не сказители были.
Вообще кмк Толкин располагает следовать своему примеру и не срисовывать культуру 1:1, а смешивать - вот как у него роханцы и гунны, и англосаксы, и немного даны, и в чём-то вообще кабы не испанцы, а на выходе - нечто вполне живое и органичное.

беорингов и Берена особенно, и жаль, что Толкин не успел или не хотел написать про них побольше

У него любимцы - дом Хадора, увы. А мне Беоринги как-то ближе (потому и додаю им всякого русского, наверное). Но у нас всё равно есть Берен, есть Беор Старый и есть страшная женщина Морвен.

Анон

Re: Толкин fest [творчество]

Но у нас всё равно есть Берен, есть Беор Старый и есть страшная женщина Морвен.

И Эмельдир, которая сумела провести детей и женщин через горы и вывести в Бретиль 

Анон

Re: Толкин fest [творчество]

И Эмельдир, которая сумела провести детей и женщин через горы и вывести в Бретиль 

Причем одно из двух: или через перевал с многозначительным названием Анах и многострадальный Нан Дунгортеб, или мимо осаждённого Тол-Сириона. Даже не знаю, что круче.
Хотя фаноню второе и тогда перемещения Финрода после Браголлах становятся чуть менее всратыми и телепортационными: был на переднем крае, из топей Сереха отступил в Тол-Сирион, оставил крепость на племяшку, пока провожал Эмельдир до Бретиля (она явно приоритетная цель для орков). Вернуться не успел, как раз подоспели Саурон, закончивший в Дортонионе, и КиК на подмогу Ородрету.
Кхм, сорян, это уже основной тред

Анон

Re: Толкин fest [творчество]

Вообще если подумать, Риан, которая от Митримских Гор дошла до Кургана Слёз аж в центре Анфауглита - тоже некисло.
Вот все - халадины, халадины... а самые железные бабы у нас, у Беорингов!
И даже Ниэнор далеко не только плачем запомнилась.

Отредактировано (2023-08-16 08:24:56)

Анон

Re: Толкин fest [творчество]

крепость на племяшку, пока провожал Эмельдир до Бретиля (она явно приоритетная цель для орков).

Теперь и это будет мой фанон, едва ли б Финрод, если б мог помочь, бросил бы жену Барахира без помощи

Анон

Re: Толкин fest [творчество]

едва ли б Финрод, если б мог помочь, бросил бы жену Барахира без помощи

И то, что осталось от Беорингов. Всё-таки его народ.
А если выбирать между крепостью и беженцами - беженцы в охране нуждаются сильнее, крепость оборонять и небольшими силами можно. Опять же, повторюсь, это придаёт логичности на мой вкус.
И Финрод не в тылу отсиживается, а исполняет прямые обязанности короля, помогает своему народу дойти до нового места и на нём устроиться.

И о хорошем - Берен получил бы хоть какие-то добрые вести из первых рук. Что мама живая, что Финрод её навещает (наверняка ж навещал своих людей, если раньше навещал), что какая-то часть племени благополучно свалила в Дор-Ломин... интересно, кстати, что бабка Андрет, походу, померла уже в Бретиле!

Анон

Re: Толкин fest [творчество]

Спасибо, анон с Дориатом, сделал горько и больно. Ушел дышать.

Анон

Re: Толкин fest [творчество]

Если хочешь, можешь иногда приходить читать, тут валарская ветка ещё будет

Спасибо! Буду заглядывать тебя читать.

Анон

Re: Толкин fest [творчество]

Похоронные обычаи Беорингов, грусть-тоска и первая песня Волчонка.

▼14. Финрод⬍

В камне герб Балана выглядел совсем иначе, чем в витражной эмали, для которой был когда-то придуман. Строже, грубее. Человечнее. Инголдо провёл рукой по надгробию, улыбнулся:

— Вот и встретились снова, nadilar. А я уж думал, никогда к вам не вернусь...

Курган молчал, и молчали его соседи. Чары Пастырей сделали их снова зелёными — только местами виднелись чёрные пятна травы-проволоки, словно ожоги или проплешины. Тянулись к бледному солнцу бледные альфирины — syneganna, «всегда-помни». Их клали в колыбель первенцу, из них плели венки невестам, их сажали на могилах: смерть как вечная спутница жизни. Удивительно поэтично и глубоко, как все обычаи людей — и удивительно печально.

Там, внизу, под травой, дёрном и землёй, прятался деревянный сруб и в нём — белые кости Балана, завёрнутые в княжескую одежду. Череп увенчан замечательной шапкой с меховой опушкой, какую Инголдо сам не отказался бы носить. Ноги положены в сапоги с вышитой бисером подмёткой, берцовые кости продеты в штанины из мягкой кожи. Пальцы перемешаны с кольцами из золота и серебра, принесёнными из-за гор.

Инголдо, помнится, недоумевал: неужто не жалко, отдавать такие сокровища трупу? Зачем ему всё это? Он ушёл, он где-то далеко, с Единым, осталась только оболочка, вываренные кости — потому что Балан просил отвезти его тело в дом его племени и захоронить там, а как иначе везти?

— Тело есть дом души, — сказала ему Мерит, мудрая женщина племени. — Мы не можем собрать в дорогу душу и позаботиться, чтобы она предстала перед Творцом как подобает великому вождю, но можем собрать тело и надеяться, что всё передастся душе. Понимаешь, Ном?

Поэтому тело клали стоя: перед Единым сидеть не полагалось. Но поставить стоймя скелет, груду костей — не такая простая задача. Решили разложить, будто он идёт куда-то. Так с тех пор и повелось — уже саму Мерит хоронили на боку, не стоя. Так она и лежала здесь, рядом с Баланом, под камнем с удивительной, кружевной почти, резьбой, где чешуйчатые змеи сплелись с пугливыми оленями, напоминая об имени покойной и о её мудрости.

— Люди странные, — решительно сказал Волчонок.

Его голос разрушил печальное созерцание, заставил Инголдо вернуться в здесь-и-сейчас из того далёкого времени, в грубые звуки северной речи — из мягкой талиски.

— Потому что хоронят мертвецов, а не едят их?

— Ладно бы просто закапывали! Ты видел, что Шарки творил с трупом своей жены?

— Нет, но догадываюсь. Он обрезал косы под корень, положил их ей в руку, одел её в лучшее платье и украсил всеми драгоценностями, какие у него не украли?

— А ещё он обнимал труп и целовал его в губы. Это же труп! Как ему не противно?

— Люди видят вещи иначе, чем мы. Для нас труп — пустая оболочка, о которой нет смысла заботиться. Для них — память о дорогой душе, её слепок. Целуя труп, они пытаются последний раз поцеловать ушедших любимых, так же, как они собирают трупы в дорогу, в которую отправляются души... это странно, но логично.

— Опять память!

— Эльфы помешаны на памяти, разве ты не знал, сын Жестокого?

Волчонок сердито топнул ногой, но спорить не стал.

Сел в траву, сорвал альфирин, втянул носом слабый сухой аромат, задумался о чём-то своём. Потом сказал рассудительно:

— А может, так и правильно. Не вот этот бардак с наряжанием и украшанием, нет, но сама идея. Что вот, есть место, куда можно ходить горевать. Как думаешь, они слышат живых — те, кто лежит под землёй?

— Люди верят, что да.

— А ты?

— А я не знаю, — честно ответил Инголдо. — Иногда мне тоже хочется верить. Но тогда они должны слышать нас везде, не только на могиле, разве нет?

Волчонок пожал плечами. Думал о ком-то — может быть, о своём друге Рауко?

— Здесь твои mellin(1) лежат, да? — спросил он.

— Большинство, — кивнул Инголдо. — Вон там, у голубой ели, там могила Мудрой Атьи, так она меня на дух не переносила. Звала огнеглазой тварью и как-то раз выплеснула на меня ведро помоев, а я был весь в раздумьях и не увернулся, — он фыркнул.

— Но ты и её любил, верно? Это как дети. Они разные, и могут хотеть тебя сожрать, но ты их любишь всё равно. Хотел бы я такое место, чтоб говорить с моими мёртвыми детьми!

В такие моменты Волчонок казался взрослым. Отступали капризность, неуступчивость, любопытство, водопад вопросов обо всём и ни о чём. Оставалась тоска, которую могли взрастить только века одиночества и потерь. Перед каждой ордой орков шли полчища волков — но только сейчас Инголдо задумался: скольких из них этот мальчик видел совсем малышами? Держал на руках, учил чему-нибудь... говорить, наверное, учил? Провожал, зная, что провожает на верную гибель.

— Одна мудрая женщина мне говорила, что любое кладбище — место для разговора с мертвецами, не важно, кто там похоронен, — осторожно сказал он.

— Да? Но толку-то. Волки не уходят за людьми, нет?

— Эльфы тоже. Но я пришёл сюда говорить с теми, кто умер — и знаю, что меня услышали. Попробовать стоит, я считаю.

— Горе делает слабым.

— Если его не выплеснуть — да. Но если позволить себе печалиться, печаль станет твоей силой. Те, кого ты потерял, поддержат тебя.

— А тебя поддерживают?

Финэллах, Камандир, Эдрахиль, Нэтьяро... казалось ему — или он правда слышал их далёкие голоса, чувствовал их руки на своём плече?

Чувствовал, что он прощён за страшную ошибку и они не сердятся, что он возится с отцом их убийцы?

— Да, — ответил он.

Он поднялся, из вежливости решив оставить Волчонка одного, пошёл назад к деревянному «дворцу» — большому дому в лучшем случае, даже по меркам Беорингов.

И уже на краю долины — услышал вой, леденящий душу, тоскливый волчий вой.

Любовь и боль, отчаяние и надежда, усталость и упрямство...

Волчонок сложил свою первую настоящую песню.

Анон

Re: Толкин fest [творчество]

Они разные, и могут хотеть тебя сожрать, но ты их любишь всё равно. Хотел бы я такое место, чтоб говорить с моими мёртвыми детьми!

только сейчас Инголдо задумался: скольких из них этот мальчик видел совсем малышами? Держал на руках, учил чему-нибудь... говорить, наверное, учил? Провожал, зная, что провожает на верную гибель.

Волчонок сложил свою первую настоящую песню

Спасибо, анон. В самое сердце, прям больно 
Бедный Волчонок.

Анон

Re: Толкин fest [творчество]

Бедный Волчонок.

*задумчиво смотрит на свои Нирнаэт-намётки* это ещё не бедный...

Анон

Re: Толкин fest [творчество]

Люди видят вещи иначе, чем мы. Для нас труп — пустая оболочка, о которой нет смысла заботиться. Для них — память о дорогой душе, её слепок. Целуя труп, они пытаются последний раз поцеловать ушедших любимых, так же, как они собирают трупы в дорогу, в которую отправляются души... это странно, но логично.

Хотел бы я такое место, чтоб говорить с моими мёртвыми детьми!

Чувствовал, что он прощён за страшную ошибку и они не сердятся, что он возится с отцом их убийцы?

Спасибо!

Задумчивый Финрод в помоях разбавляет)

Анон

Re: Толкин fest [творчество]

Немного позитива среди пиздеца, ака сердитый Костиан не любит никого.

▼15. Костиан⬍

— И чего ты тоскуешь? — недоумевала волчица. — Это ж искони так заведено: дети помирают, родители остаются делать новых детей.

Костиан трясся у неё на спине. Рядом с обычной неторопливостью вышагивал Пастух — показывал дорогу к соседнему селу, где оставалось много недоступных деревянным гигантам покойников. Такая вот генеральная уборка: объезжай округу да выволакивай трупы, чтобы волки с Пастухами могли их закопать.

— Я не тоскую, — сухо ответил он.

Шея сзади противно мёрзла, намекая, что всё-таки не стоило так вот в порыве горя резать княжеские косы, от которых столько пользы и никакого вреда. Данар от этого не горячее, а ему вот холодно теперь, придётся шарф искать. Только где ж его найдёшь, когда всё перебуробили вражьи оглоеды! И почему в тайниках он попрятал золото да камушки, а не хорошую тёплую одежду и вина бочонок-другой?..

— Ну, хорошо тогда.

— И с чего ты вообще взяла, что дети должны помирать прежде? Зачем их делать, если они помрут? Дети должны о родителях в старости заботиться и род продолжать! — Костиану очень хотелось с кем-нибудь поругаться.

— Зачем заботиться? Родители сами сильные. А если слабые, так их Хозяин прибьёт.

— Ваш Хозяин...

— Твой тоже. Сам ему клялся, я слышала.

— Как клялся, так и отрёкся! — быстро сказал он, скосив глаза: не услышал ли Пастух? Не понял ли? — А Хозяин ваш всё равно найдёт повод. И чего вы ему служите...

— А кому ещё?

Ругаться с ней было положительно неинтересно: очень уж она сухо на всё отвечала. Это злило, и тряска тоже злила, и холодный ветер на загривке. Вот бы вместо волчицы ему любимое кресло на сорока руках, сиди себе спокойно, пока оно с места на место перебирается, стуча костяшками...

Он выволок труп с чердака — молодую девку, в самом, что называется, соку. Она пряталась за тюками с зимней одеждой — которые Костиан охотно распотрошил, выпустив на волю аромат лаванды и лаврового листа. От моли, которой, как и всего остального живого, в Дортонионе больше не было. Кроме как в пастушьих владениях — там он и медведя замечал, не то, что моль.

Распотрошил тюки, а шарфов там не было — только бабьи платки. С узорами, с выдумкой, — видно, настоящая мастерица в доме жила. Подумал, обмотал один из платков вокруг шеи. Подумаешь, нелепо — главное, что тепло.

Осталось только стащить труп вниз по лестнице и сдать гробокопателям, сокрушаясь про себя, что служанка из девки вышла бы просто загляденье, а Ном — бог, конечно, божественный, но злой и вредный, не дающий учёному человеку поставить науку на службу товарищам по несчастью.

Внизу, рядом с волчицей, ждал Волчонок, и вид у него был — ну явно не одному Костиану сегодня хотелось с кем-нибудь поругаться. «Вот же, не было печали...»

На голове у Волчонка сидела маленькая серая птичка — Костиан только сейчас её заметил. Было в ней что-то, что ему не нравилось — но сегодня ему весь мир был какой-то не тот, и он решил не задумываться.

— Молодой господин! — изобразил он на лице верноподданную радость.

— И что ты мне всё зад лизать пытаешься, будто там сладкие сливки? По имени зови!

Ну точно ссоры ищет.

— Отец, давай мы его уже загрызём? — встряла волчица. Она как раз оттягала девку до ямы и забрасывала землёй.

— Кого?

— Да эльфа твоего! Ты как с ним поговоришь за эту вашу философию, так всякий раз бесишься.

— А вам что за дело, бешусь я или нет?

— Так жалко же смотреть, отец! Давай загрызём?

Костиан тронул заветный свёрток в кармане. Страха он не чувствовал: знал, что сумеет уговорить тупых зверей отложить задуманное, а там уж как-нибудь с помощью Пастухов можно и до лорда Майдроса.

— Себя загрызи, если зубы чешутся, а эльфа моего не трожь! — рявкнул Волчонок. — Жалко им меня... я тут думу важную думаю, а вы меня жалеть вздумали, дурачьё! Эй, Шарки! Скажи-ка, что ты знаешь про Злые Силы?

Это северные дикари так добрых богов звали. Потому что если Враг — добро, то боги — ясное дело, добром быть не могут.

— Они там живут, — он махнул рукой куда-то в сторону запада. — В бессмертной земле, и сами бессмертные. Ном говорит, что добрые и о нас заботятся, только их заботы никто не видел. Как по мне... — но продолжать мысль он не стал, вспомнив, что Ном наверное был бы не доволен такой его ересью.

— Ном — это мой эльф? Его так зовут?

— Мы зовём, да. Он наш добрый бог, — пояснил Костиан.

— Как Злые Силы?

— Лучше. Они там сидят, а он здесь. Помогает, чудеса творит. Позовёшь — приходит.

— Полезный, — кивнул Волчонок. — Ладно, бывай. Пойду в лесу поохочусь.

Он махнул рукой, указывая — и Костиан нахмурился. Там, где раньше была пахотная земля, теперь стояла роща — высокие, не вчера посаженные деревья с крепкими стволами и широко раскинувшимися ветвями. И от рощи этой несло — здесь он ошибиться не мог — смертью.

Вражьи дела...

Анон

Re: Толкин fest [творчество]

Волчонок постигает, чем Саурон с Морготом отличаются от валар и находит друга, поздравим Волчонка!

▼16. Волчонок⬍

Малявка прилетела к нему, когда он закончил петь.

Нет, не так.

Он закончил петь, обнаружил себя на своих четверых — и побежал, потому что оставаться стоять и обдумывать песню и голоса детей, которые подпевали, поддакивали, спорили — оставаться стоять и обдумывать всё это просто не было никаких сил. Побежал — не разбирая дороги, быстрее, быстрее, пока лапы не подкосились и он не свалился в чёрную траву.

И вот когда он лежал, высунув язык и тяжело дыша, он увидел малявку. Серую птичку с глазами-бусинками и рыжим клювом, такую же усталую и измотанную. Он протянул руку и посадил её себе на голову — и удивился, как легко лапа стала рукой.

Теперь она восседала у него на голове и вертелась туда-сюда. Подцепляла пряди волос, пытаясь устроить себе гнездо. Волчонок не возражал, малявка его забавляла.

Так вдвоём они навестили Шарки. Повеселились, глядя, как тот пытается тягать довольно крупный женский труп. Получили внезапное предложение убить эльфа, послушали про Злые Силы...

— Раньше этого леса тут не было, молодой го... Волчонок! — с низкопоклонством Шарки прощаться явно не собирался.

— А что было?

— Ничего, земля под пахоту. А теперь вот лес. Неправильный он!

Правильный или нет, это был лес, а в лесу водилась дичь, а дичь можно потом сожрать. Опять же, хорошая погоня ему сейчас была очень нужна. Сбросить налипшую, как паутина, тоску, выбросить мысли, которые бродят и бродят в голове, не давая покоя. Плохие мысли, негодные: сплошное «а что, если».

Если отец был не прав, если вообще всё не так, если злое — не злое, а детям было вовсе не обязательно заканчиваться, если идея стать Хозяином и править не так и хороша, потому что быть Хозяином вообще не хорошо, никак не выходит, чтобы хорошо...

Лес и правда был какой-то неправильный: душный, будто не зима на дворе, а жаркое лето. Воздух еле-еле цедился и был тяжёлым, таким тяжёлым, что малявку прямо вжимало ему в макушку. И деревья эти, тронутые серой гнилью... вдруг одно дерево зашевелилось, и он отскочил, ощерился.

— Не бойся, — сказало дерево и он узнал голос Можжевелового. — Я тебя не обижу, добрый волк.

Ну вот. Раньше тосковал, что не может вернуться в четвероногое обличье и бежать вместе с детьми — а теперь возвращается в него, чуть что не так.

— Я не добрый волк, я Волчонок! — немного сердито сказал он. — Ты что тут делаешь, дерево?

— Грущу, — ответил Можжевеловый.

— Нашёл занятие! Хотя я вот тоже грустил недавно, — укорил он сам себя за непоследовательность. — Мне мой эльф показал, как услышать тех, кто закончился.

— Закончился? — пастушонок помычал немного по-своему, потом снова заговорил словами: — Да, я тоже говорю с теми, кто... закончился.

— Здесь? Это потому, что здесь паршиво и дышать нечем?

— Потому что это они, — тихо ответил Можжевеловый. — Они жили, они ходили, но больше не могут. Они... закончились. Потому что по замыслу Врага никто не должен здесь ни жить, ни ходить. Тем более не должен мешать его замыслам.

Волчонок вздрогнул всем телом. Малявка у него на макушке пискнула сердито: едва не свалилась.

— То есть, это вообще не лес? Это трупы деревьев?

— Трупы onodrim, — согласился Можжевеловый. — Трупы моих сородичей. Поэтому мы растим траву среди зимы и нарушаем сон вещей. Мы торопимся, — он печально поник ветвями. — Торопимся. Можем и не успеть.

С ним было странно разговаривать. Можжевеловый не был из его детей. Не был из его хозяев. Не принадлежал ему, как эльф или Шарки. Но он говорил легко и искренне, и Волчонку тоже хотелось отвечать так же легко.

— А я слышал голоса своих детей. Они не хотели умирать, — он не любил это слово, но другого здесь никак не вставало. — Они хотели играть со мной, бежать, пока лапы несут. Переругиваться с Луной и рожать детей, которые тоже не будут... умирать.

— Никто не хочет умирать, нет? — спросил Можжевеловый.

— Наверное. Но мы-то существуем для этого. Кроме тех, кто на развод — делать новых детей.

— Так нехорошо. Детей нельзя делать для смерти, это... — глухой рокот, сердитый грохот, звук, как от порванной струны. — Это вражеское.

— Ну так нас кто создал!

— Он никого не создал, — совсем как эльф, возразил Можжевеловый. — Он не умеет. Он только ворует чужое. У тебя был отец — значит, ты родился, верно?

— У меня и мать была. Волчица. Добрая уж там или злая, не знаю. И детей волчицы рожали, уже от меня. Но мой отец — Тар-Майрон, слуга Хозяина. Кому ещё я могу служить?

— Никому? — предложил Можжевеловый. — Зачем надо служить кому-то? Можно просто жить.

Fairie. Это опять она: непонятная, неправильная свобода, которая просто есть.

Не свобода творить, что захочется и с кем захочется, а какая-то такая, другая. Которая внутри и ты просто живёшь без хозяев, слушая своё сердце.

Как серая малявка, например.

— Скажи, а птицы, они служат Душителю? Ну, как его там... Сулимо, Faire Thuaron и всё такое?

Можжевеловый задумался. Потом помотал головой и запел — видно, словами ответить не выходило. Чистое небо, холодный воздух, протянутая рука, женщина-дерево с водой в горстях, искалеченная земля, снова воздух, ветер, крылья, слёзы...

— Ничего не ясно, давай словами!

— Я не знаю, как словами! — сердито громыхнул Можжевеловый. — У нас есть дело, и у птиц есть дело. И это дело тех, кто нас сотворил. Но никто не приказывал нам оставаться здесь и пытаться исправить злое, никто не заставляет птиц... не знаю, если честно, чем они заняты, они птицы. Летают, наверное? Это наше решение, наша воля, так у нас сердце лежит, понимаешь?

Малявка снова пискнула, и на Волчонка обрушилось понимание.

Всё, что было — и случки, и клетки, и отбраковка — всё это было для того, чтобы у волков тоже лежало сердце так, как этого хочет Хозяин. Чтобы они не хотели ругаться с Луной или охотиться в полях и лесах, а хотели только жрать, рвать и умирать. Потому что если птица может хотеть летать, а дерево — пасти деревья, то почему волк не хочет жрать и рвать кого скажут и заканчиваться по приказу, а хочет жить, вылизывать детёнышей и бежать вперёд, пока лапы не устанут.

Вот только что делать с этим пониманием, он пока не знал.

Зато знал другое.

— Можжевеловый, ты же мне друг, верно?

Если с кем-то говоришь, и он не раб, не дитя и не родитель — то это и есть друг, разве нет?

Анон

Re: Толкин fest [творчество]

Как же я проникся твоим Костианом, анон    Вроде и зловредный, местами гад тот ещё, но копнуть глубже - та же сцена с женой - пиздец что такое Т_Т Вообще в нём охуенно прописаны противоречия и вот эта каша в голове из света и тьмы.
А эволюция Волчонка классная! И то, как он постигает значение обычных понятий - дружбы, любви... И энты шикарные, короче, продолжай! 

Анон

Re: Толкин fest [творчество]

Спасибо тебе,анон, что продолжаешь.

Анон

Re: Толкин fest [творчество]

Энты просто обалденные. Мне додали   

Анон

Re: Толкин fest [творчество]

Общение с энтом явно пошло Волчонку на пользу, столько открытий сразу! Очень понравилось, как вы постепенно подводите его к переосмыслению и осознанию. Я вообще люблю читать о переоценке ценностей, спасибо за такой чудесный фик!

Анон

Re: Толкин fest [творчество]

Энты просто обалденные. Мне додали

Ура! Я обожаю энтов, они такие... такие! Хорошо, что удалось это передать.

Вообще в нём охуенно прописаны противоречия и вот эта каша в голове из света и тьмы.

Спасибо!

Анон

Re: Толкин fest [творчество]

Возвращаемся к валар, потому что Манвэ тоже персонаж этой истории и тоже проходит свой путь навстречу человечности, как и Волчонок. В следующей валарской части (ещё через 4 главы) будет Лэйтиан.
Статут Тургона - это личный фанон автора, что Тургон таки даже из-за моря доебал валар и вытребовал Статут по гомобракам, лол.

▼Там, далеко (Предгрозовое)⬍

Когда-то — совсем недавно — прислужницей Варды была Ильмарэ. Тогда чертоги на Таникветиль полнились гулом голосов и звоном кубков, и всем хватало что мирувора, что внимания хозяев.

Теперь здесь было тихо. Изредка пролетала птица, или торопливо проходил эльф-посыльный — но редко, редко, и эхо под высокими потолками спало непотревоженным.

Хозяйка Таникветиль проводила дни на самой вершине. Стройная и недвижимая, она стояла на краю последнего обрыва и смотрела на восток. Навстречу ей поднимались ладьи Луны и Солнца, навстречу ей летел яростный ветер смертных земель, неся вести о смертях и сражениях — а она стояла и смотрела.

Слушала.

Когда-то — совсем недавно — её часто звали. Звали на пир и звали просто так, звали, испугавшись теней и того, что таилось в тенях. И она приходила. Садилась за стол, шла рядом, посылала свой свет рассеять темноту и своих слуг — уничтожить зло.

Теперь её не звал почти никто. Сколько она ни вслушивалась — там, в смертных землях, почти никто не хотел её помощи. Почти никто не просил её помочь. Её народ, для которого она создала свои звёзды, для которого отдавала свой свет снова и снова, забыл её.

Но она всё равно стояла на последнем обрыве, слушая восточный ветер и надеясь услышать зов, услышать A Varda Tintalle и откликнуться на него всем существом...

— И она танцевала, помнишь, брат?

Намо был столь же равнодушен, сколь и прежде. Он и стоял-то здесь всё ещё только потому, что ему было нужно подтверждение Старшего, его печать на приговоре. Приговоре, который Старший выносить не желал, и тянул время пустой болтовнёй.

— Я помню, мы бродили по лесу — молодому, только выросшему из следов Йаванны, и набрели на поляну, полную цветущих одуванчиков. Золото, от края до края — и тёмно-красная рамка из еловых стволов, и зелёная синева ветвей. Я замер, любуясь — а она прыгнула в самый центр и закружилась, одетая только телом, и её белая кожа сверкала из-под покрывала волос, и звёзды перемигивались в её волосах... мы все были так молоды в те дни, брат, молоды и полны надежд, ты помнишь?

Намо пожал плечами.

Ему казалось, что он не был молод никогда. Что он был сотворён уставшим и старым, и таким же уставшим и старым уйдёт в ничто, оставив свою усталость миру.

— Надежду изобрёл Мэлько, чтобы измучить души недостижимым, — твёрдо сказал он.

— Не может такого быть! — Манвэ сердито нахмурился, и в небе собрались тучи.

— Разве надежда не приносит одну лишь боль? Разве она не обречена разбиться о суровую реальность? Разве ты сейчас не питаешь надежду, что наша участь не решена и где-то есть прощение за наши ошибки? Что на твои вопросы будут даны ответы и всё будет однажды хорошо?

Последний раз Отец ответил Манвэ не так давно — и это было по делу, по Статуту Тургона. Всё остальное?

«Жди, и увидишь». «Вы сами решите, как всё будет». «Подожди, всему свой срок».

— Я доверяю Отцу, — ответил он сквозь зубы, через силу.

Доверие было изрядно расшатано — ответами без ответа, собственной виной, беспомощностью перед мятежным братом и перед Судьбой, которая сейчас пыталась заставить его вынести приговор тем, в ком он не видел вины, а Намо — видел только её. Мир Намо был простым и ясным, только жить в нём Манвэ совсем не хотелось. Он верил, что оступившегося нужно подхватить и помочь встать на ноги, а не подтолкнуть и позволить разбиться насмерть. Намо считал, что помощь только мешает воздаянию и каждый должен вкусить плоды своих ошибок в полной мере, без снисхождения.

— Ты доверяешь своим мечтам об Отце, — холодно сказал Намо. — Своим идеям, своим надеждам. Ты забыл его законы.

— Я следую закону.

— Но при этом мешаешь мне карать преступников? Не слишком похоже на правду, Старший. Ты начинаешь забывать, что только наместник Того, Кто больше тебя. Сам поглощённый грехами и ошибками, пытаешься защитить таких же грешников. В надежде, что кто-то защитит тебя?

— Закон не может быть всем, Намо.

— А что же может?

— Эльфы и люди могут прощать друг друга, могут переступить через обиды, даже самые страшные. Почему не мы? Почему не Отец?

— Теперь ты пытаешься натянуть на Него слабости Его детей? И всё ради того, чтобы освободить нескольких проклятых от заслуженной ими участи?

— В твоих глазах все, кто ушёл за Феанаро — сами навлекли на себя смерть и заслуживают вечного заточения.

— Ты это говоришь тк, как будто бы я не прав.

Нити цеплялись за нити, сновал челнок — вперёд, назад, вперёд, назад.

Вайре отпустила его, уронила руки вдоль тела.

Челнок продолжил сновать, уже без её помощи. История ткалась, расплываясь перед глазами — Вайре плакала.

Она устала.

Она спустилась в мир за прекраснейшим из айнур, даже когда он изменился, исказился от песни Мэлько. Она осталась с ним, даже когда он построил себе чертоги, больше похожие на темницу. Даже когда он стал похож на камень своих чертогов. Даже несмотря на то, что он никогда не любил её, она оставалась рядом, верная памяти о том прекрасном юноше её весны.

Но она устала.

— Отец, забери меня! — сквозь слёзы взмолилась Вайре. — Забери меня отсюда или дай Намо сердце, которое у него отнял проклятый Моргот! Дай Намо сердце, Отец!

И словно в ответ на её отчаянную мольбу тишину и мрак чертогов пронзила песня, острая и невыносимая, как свет.

Анон

Re: Толкин fest [творчество]

Ух, анон, ты делаешь больно. Ты оживляешь Валар и даёшь им свой путь, и это черт возьми больно.