Холиварофорум

Анон

Re: Толкин fest [творчество]

Were-worms! Вы ли это!

Да, это они!

Анон, ты охуенен. Ты не рояль, ты органище.
*переживает и перечитывает*
собрат по перу

Спасибо, анон. Я знал, о чем должна петь Лютиэн, но облечь в слова не мог.

Отредактировано (2023-08-05 13:51:22)

Анон

Re: Толкин fest [творчество]

Я знал, о чем должна петь Лютиэн, но облечь в слова не мог.

Ты смог. Прям вот... смог. В самое сердце.

Анон

Re: Толкин fest [творчество]

Немного аданского фольклора, Беорингского ангста и мои (не очень успешные) попытки в аллитеративную поэзию Беорингов.
Rede nadillo - "любимый, дорогой наследник" на талиске. Слово rede - это канон, а nadillo - попытка в реконструкцию талиски исходя из того, что она вроде как микс языка авари и готского, потому что словарь талиски есть, но его никто не видел.

▼6. Костиан⬍

Безрадостное это было зрелище и неуютное — осеннее болото. И огоньки эти, бледные такие, неверные, ... был бы Костиан суеверен, выглядывал бы сейчас среди них своего сына.

Но нет, он знал, что души не остаются здесь, среди живых. Они уходят к Намо, который решает — кому подняться на "Морниэ" под чёрным парусом и плыть за грани мира, а кому вечно страдать в его владениях.

И снова: «Костира, Костаира, Костирена, Данар — добрый Намо, не осуди!».

Костиан сам, конечно, не пошёл тогда на битву. Не потому, что струсил — он был вовсе не трус, хотя и не безрассудный храбрец. Не потому, что стар и слаб — тогда-то здоровье ещё было, до встречи с вражьей допросной. Просто его никто не звал.

Государь Эгнор его поставил вне закона и объявил врагом людей и эльфов — так чего он будет ради такого государя идти на смерть? Нет уж, дудки. Костиан остался дома, с женой и младшими детьми, и почитал себя весьма разумным.

Вот только взрослым детям родительская разумность не в указ — и Костир покинул Дортонион с войсками, да так и не вернулся. Ни живым, ни даже телом — лежало оно тут где-то, в холодных топях, огнём холодным не обогрето, водой холодной навек объято. Навеки сгинул rede nadillo(1), сложил за Нома русую голову...

Совсем стемнело. Костиан пошевелил длинной палкой догорающий костёр, подбросил хворосту. Плотнее завернулся в длинную кофту, подтянул ноги к груди, устраиваясь спать на влажной — всё здесь было отвратительно сырым — подстилке.

— Эй, Шарки! — окликнул его волчонок.

Только проснулся человек — и тут же это «Эй, Шарки». Ничего: не так долго осталось маяться, вот только найти способ его уговорить идти дальше на Восток — и можно будет избавиться от всех бед сразу. И от волков, и от ранних побудок, и от дурацких вопросов, и от отсутствия всякого уважения к старому человеку и практически князю Беорингов.

— Да, молодой господин?

— Шарки, скажи-ка, что ты думаешь: бывает бессмысленная любовь? Да не пялься так на меня! Эльф говорит, бывает. Отец сказал, что не бывает. По-хорошему, отцу лучше знать, он этот мир творил, а эльф недавно родился. Но хочется составить своё мнение — а дети говорят, для этого стоит спросить кого-то третьего. Так что ты считаешь?

Какая длинная, сложная мысль — по меркам Волчонка, конечно.

И вот что тут ответить? С одной стороны, по совести, надо бы поддержать Нома. С другой — в бескорыстную любовь (которую, по дурости, Волчонок звал «бессмысленной») Костиан не сильно верил. Каждый ищет свою выгоду, известное дело, и в любви тоже — кто-то утешения, кто-то поддержки, кто-то детей и внуков...

— Чтобы сказать, что я думаю, молодой господин, мне надо подумать, — вывернулся он.

— Ну, думай. Но не затягивай!

Ном всё шёл на поправку, с каждым днём и чуть ли даже не часом. Хорошо: Ном сильный воин, лучше ему быть здоровым. Да и просто — лучше, чтобы Ном был здоров. И так, по всему судя, шрамы у него останутся: жалко божественной красоты, а уж божьего здоровья — тем более.

— Скоро Дортонион, — сказал он, преувеличенно-бодро. — А там и дальше можно будет, если Вана нам улыбнётся.

— Скоро, — ответил Ном тихо, невесело, и вдруг перешёл на талиску, заговорил нараспев: — Сосны и ели Дортониона, песок и почва, трава и камень берегли бдительно Беорова внука, Барахирова сына, Берена Смелого: рука его клык, и клинок — коготь... удивительный он человек, Берен! Если бы мой дом разорил враг, осквернил мою родную землю, сделал её невыносимой, изуродовал — смог бы я, как он, оставаться до последнего и не сдаваться? Сражаться за память о доме?..

— Ты же Ном, — недоумённо ответил Костиан. — Конечно, смог бы.

— А я вот не уверен, мой добрый Ко Бессмертный. Это какую надо любовь иметь, чтобы — вопреки всему, вопреки самому себе, так держаться! Такой у меня нету.

— А у него, значит, есть?

У сына Барахира, который вот в этих топях положил Костира и чуть не сложил свою голову, чтобы Нома из них вытащить. Который умер, сражаясь за всё тот же родимый дом... за дом, на пороге которого — кровь Костаира и Костирена, кровь Данар, отказавшейся уходить за Эмельдир, чтобы умереть княгиней, а не служанкой.

— У него, значит, есть, — повторил он за самим собой.

«А у меня?» — невольно пришёл вопрос.

Смог бы он — как барахиров сын, сражаться за мёртвый дом, за мёртвую жену и мёртвых сыновей? Возможности судьба не предоставила, его схватили живым ещё до того, как порубили мальчишек и пошли за Данар, Прихвостню была нужна его наука.

Но если бы вдруг не схватили?

Повернул бы он своих послушных мертвецов против войска Прихвостня, стоял бы до последнего? Или сдался бы — на жизнь в плену или на смерть, не важно?

— Ох, Ном, боже наш Ном! Любишь ты душу перетряхнуть добрым людям! — тоскливо сказал он.

— Прости, пожалуйста, — ответил тот. — Честно, я не люблю. Просто так получается.

Не любит он... что за бог у них, не бог, а недоразумение!

* * *

Волчонку нравилась идея о составлении своего собственного мнения из множества чужих, в этом было что-то от той свободы, о которой любил говорить Рауко. Не нравилось ему то, что оказывается, мнения могут противоречить тому, что он считал верным.

Но если верить Карнаухой — а она была умнее многих — если большинство согласно в чём-то, но большинство обычно бывает право. А если собрать все голоса — Рауко, отца, волков, эльфа и Шарки — то отец оставался в меньшинстве.

А если отец ошибался — или соврал, такое тоже могло быть — в одном, то значит, мог и в другом. Волчонку это совсем не нравилось — так могло получиться, что отец ни в чём не прав, и что тогда?

Слушаться эльфа?

Нет уж. Отец ушёл, его замок закончился, а значит — Волчонок теперь Хозяин самому себе. Сам всё решает и никого не слушает. Только собирает чужие мнения, чтобы сделать разумный вывод.

Эта мысль ему понравилась и он решил пока на ней остановиться.

Отредактировано (2023-08-05 23:20:03)

Анон

Re: Толкин fest [творчество]

Волчонок, который пытается думать самостоятельно - это совершенно милота. Он удивительно не злой, хоть и вырос под дланью Саурона, и сильно, кажется, умнее, чем тому Саурону хотелось бы.
А Костиана даже жаль. Он и ни своим, ни чужим оказался не нужен по собственной глупости, и дорого за то заплатил

Анон

Re: Толкин fest [творчество]

Он удивительно не злой, хоть и вырос под дланью Саурона

Тут очень много повлияло то, что его полюбил Рауко и додал нормального родительства. У Волчонка нет для этого слов в словаре и в целом понятий в голове тоже нет, но ощущение и опыт родительской любви - он никуда не делся. Поэтому у сауроновой жестокости был хороший противовес.

сильно, кажется, умнее, чем тому Саурону хотелось бы

О да. Саурон хотел такого... могущественного идиота. Частично он этого добился, своей силы Волчонок не знает и не чувствует (а она есть), но с идиотом не задалось. Хотя, конечно, затормозить развитие вышло - парнишка как минимум ровесник Лутиэн, если не старше, но по сути всё ещё ребёнок.

Анон

Re: Толкин fest [творчество]

Анон, спасибо. Костиан  А Финрод, у которого "просто так получается" - совершенно прекрасен!

Анон

Re: Толкин fest [творчество]

Беоринги вообще сплошное . Хотя чоужтам, всем Эдайн досталось. Просто этих как-то особенно жаль - вот был народ со своим языком, особенно прочными связями с эльфами, с культурой, которую даже нолдор уважали... а тут рраз - и всё, пиривет. После Браголлах их как народа вообще не осталось, язык фактически умер, только беженцы в среде других племён выжили, но походу растворились

Анон

Re: Толкин fest [творчество]

Просто этих как-то особенно жаль - вот был народ со своим языком, особенно прочными связями с эльфами, с культурой, которую даже нолдор уважали... а тут рраз - и всё, пиривет

Да(( А ведь у них и свой язык был, и наверняка свои предания и фольклор, и они свою уникальность долго хранили, а потом раз - и ничего не осталось.

Анон

Re: Толкин fest [творчество]

Итак, фик про Дориат и Гавани, а также про то, что самое страшное - когда никто не мудак и все хотели как лучше, но в итоге получается гора трупов.
Внезапно живой Маблунг (который ещё проживёт и прострадает довольно долго).

▼Тень Мерет Адэртад⬍

Дориат, 506/507.
И всё же они были бесконечно беспечны.
Горечь и досада прорывались сквозь дым, крики, лязг металла. Маблунг бил, не глядя — да и не разглядеть было в полумраке лиц, не узнать имён. Кровь квенди стекала по его мечу, алая, не чёрная орочья, и от этого его мутило, но он продолжал идти.
Быть может, стоило самому возглавить отступление сквозь секретные ходы, по тайным тропам, но он остался. Рядом с королём, которому поклялся служить.
Сколь ни юн был Диор Элухиль, однако же мудр. Сколько было у них времени — столько потратили на оборону, да только не от орков, как мыслилось в первые месяцы. От орков, быть может, и отбились бы.
И в тронном зале, где тысячи лет восседал Элу Тингол, а рядом с ним стояла всегда супруга его, мудрая Мелиан — в том зале бесконечно юный внук короля, и сам король, бледный и спокойный, отрывисто приказал:
— Найди моих детей, Маблунг.
Некогда было спорить — «Да, государь»,  — только спросить:
— Государыня Нимлот?
Та обернулась — вся словно из серебра:
— Я останусь с Диором, Маблунг. Разными путями нам суждено уйти, но у порога — там мы будем вместе.
Менегрот пропах кровью и дымом. Тонкие фрески стирались за мгновения, словно смытые волной, пламя лизало колонны, а по полу текли струи алых ручьёв. Нолдор окружили тронный зал, приходилось прорываться да надеяться, что туда, к покоям, они ещё не успели, что няньки успели увести мальчиков, унести малышку Эльвинг, так похожую на княжну Лютиэн, когда та была младенцем на руках своего отца.
Зряшная надежда — тела тут и там. Ни единого детского — всё же не орки, но и живых детей тоже ни следа — только деревянный меч Элуреда брошен прямо в лужу крови.
«Найди моих детей, Маблунг».
Быть может, надежды и не было, не место ей в разорённом многажды, осквернённом смертями дворце. Надежды не было — остался приказ его короля, и Маблунг отправился дальше, залами, переходами.
Кольнуло застарелой уже, но пронзительной тоской — Белег куда лучше сгодился бы здесь, нашёл след, хоть самый мелкий. Белег проскользнул бы там, где Маблунг прорубался. Белег… Белег бы просто был, а теперь — не было, как руки, как песни, как звёздного света. Словно весь мир потускнел, выцвел. Белега больше нет.
«Быть может, мы встретимся, и встретимся сегодня»,  — промелькнула горькая мысль. Некогда было обращаться к памяти, некогда скорбеть. Потом будет время оплакать — и тех, кто погиб нынче, и тех, по ком болело ещё сердце.
Маблунг шёл почти наобум, не надеясь на успех осматривал коридоры. Пру раз пришлось отбиваться, но было почти пустынно — здесь давно никто не жил, с первого разорения. Дориатрим жались к осиротевшему Менегроту, словно птенцы в зимнюю пору, но их осталось мало, слишком мало, чтобы сейчас победить — и гномы, и отряды орков после падения Завесы потрудились. Сегодня Менегрот опустеет навеки — великолепный и, казалось, вечный, словно престолы валар за далёким морем.
Где они ошиблись?
Быть может, стоило отдать треклятый Камень сыновьям Феанора. Быть может, стоило лучше охранять короля Элу, когда гномы взъярились. Быть может, королю не стоило и вовсе требовать Камень, когда перед ним предстал Берен, сын Барахира, не страшившийся уже ничего в этом мире, кроме утраты своей Тинувиэль.
Так можно было бы размышлять до Второй Музыки — пустое. Всё сложилось так и уже не сложится иначе. И оставались только тёмные коридоры Менегрота, редкие стычки и ржавый запах крови пополам с ледяным ветром сквозняков, что будут здесь скоро властвовать безраздельно.
Сначала Маблунг подумал — впереди факел, потом усомнился — слишком белый свет. У короля Элу в сокровищнице было несколько ламп Феанора, но даже они, кажется, сияли не столь ярко — как ярчайшая из звёзд.
Маблунг чуть замедлил шаг. Если Камень у своих — нечего наскакивать на них из-за угла. Если же у нолдор — тем более следует приготовиться.
Он дошёл уже до поворота, из-за которого пробивался свет, изготовился выглянуть — и услышал голос, хриплый, искажённый и… ласковый, и от этой мягкости ему впервые за всю эту безумную ночь сделалось страшно.
— Прошу тебя, отдай мне Камень. Ну? Он тяжёлый, об ожерелье ты можешь порезаться.
И сквозь сотни лет он узнал этот голос, будто перед глазами развернулся во всю ширь многоцветный гобелен.
Кто поверил бы в нынешнюю ночь в день Мерет Адэртад? Тогда звучала музыка, лилось многоголосье, каждый улыбался каждому — будь ты хоть нолдо, хоть синда, хоть пришелец из далёких краёв. И посреди — Верховный король Финголфин, и с ним — старшие сын и племенники.
Давно уже мёртв Финрод Фелагунд, погас в во вражьих подземельях, точно солнечный луч во мраке. Мёртв Фингон Отважный, наследник Финголфина, и тело смешано с грязью и пеплом. Мёртв и сам Финголфин, в отчаяньи бросивший вызов самому Врагу. И среди тех четверых, великих князей нолдор — лишь один остался в живых.
Маблунг шагнул в проём, в лучи белого света.
Малютка Эльвинг, сидя на полу, обеими ладонями сжимала тяжёлое — как только унесла? — ожерелье, и камень в нём сиял первозданным светом. Свет словно потоком омывал весь зал — и высокую фигуру, что протянула к малышке единственную руку, отбросив меч.
Черепки разбитой вазы — кто знал, сколько сотен лет она стояла тут, с какой любовью некогда созидалась? — хрустнули под сапогом. Маэдрос Феанарион вздрогнул и выпрямился. Доспех его был залит кровью, брызги её и грязь покрывали лицо, бледную кожу и мелкие веснушки. Рыжие волосы — шлема на нём не было — горели тёмным пламенем. И глаза — страшные, сияющие больным, искажённым светом и глубинным, въевшимся в нутро отчаянием.
Мгновение застыло.
Сделай хоть шаг вперёд — не успеет. У Феанариона нет меча, но Эльвинг, малютка Эльвинг — вот она, и тянуться не надо. Замерла, даже не плачет — дети ведь плачут от страха? Маблунг не знал, не суждено было ему узнать собственных, а чужих — вокруг слишком много дел…
Время стояло на месте. Грохот боя доносился лишь смутным гулом — а они так и стояли, замерев.
И Феанарион первым сделал шаг назад — шаткий, неверный. Ещё один. И ещё.
Эльвинг словно отмерла — прямо сидя начала отползать под страшным взглядом, неотрывно вцепившимся в Камень.
— Не стой, Маблунг,  — хриплый, каркающий голос. — Забери девочку, пусть даже и с Сильмариллом.
Маблунг горько усмехнулся:
— Не за ним ли вы сюда пришли? Не ради ли этого проклятого Камня вы убиваете нас?
Феанарион с трудом посмотрел ему в глаза.
— Мы убиваем лишь тех, кто встаёт у нас на пути с оружием в руках. Не детей. Пусть лучше нас поглотит Вечная Тьма, если мы опустимся и до этого.
Тем временем Маблунг медленно шёл вперёд, шаг за шагом.
— Зачем вы вообще пришли? Что вам в этом Камне?
Лицо напротив стало жёстким.
— Мы поклялись — я и мои братья. Поклялись вернуть их и хранить от любого, кто посягнёт. А теперь, когда Моргот разбил нас наголову…
— Преследовать нас стало много проще,  — горько усмехнулся Маблунг, отчего-то не испытывая злости. Только усталость.
Ещё шаг.
— Я хотел… думал… — тихо ответил Маэдрос,  — быть может, это подарит надежду. Мне, моим братьям, всем, кто за нами последовал… Дрянная это оказалась надежда,  — смешок у него вышел сухим, не радостным и не грустным. Мёртвым.
Эльвинг была совсем рядом, почти у ног Маблунга. А у ног Маэдроса — его меч. Кто успел бы первым? На сколько мгновений хватит странного помрачения Феанариона?
Маблунг медленно начал наклоняться, следя краем глаза. Действовал так, как привык с диким зверем, затравленным псами. Главное — не торопиться. Медленно.
— Можно было попытаться вновь. Король Диор не его дед, ради борьбы с Врагом он согласился бы действовать вместе.
Эльвинг прижалась к его ногам, по-прежнему не издавая ни звука — даже, кажется, не дыша. Ещё немного…
Тихий, скрипящий смех, больше походящий на рыдание — такое, когда слёз уже нет.
— Те, кто последовал за мной — мертвы. Плохим бы он был королём, если бы согласился.
Малышка Эльвинг была лёгкой. Когда Маблунг поднял её на руки — тихо, беззвучно прижалась, не выпуская ожерелье из побелевших ладоней.
Свет не слепил и не жёг. Обволакивал, точно покрывалом, ласковым и тёплым.
— Уходи, Маблунг,  — тихо сказал Маэдрос. Вдали послышались голоса. — Уходи.
И был путь по извилистым коридорам, и маленькое тёплое тело в руках — удержать, не выпустить, укрыть. Нолдор шли по пятам — голоса раздавались окрест, времени было — чуть.
«Прости, государь. Я спас только младшую».
И только вынырнув из потаенного хода глубоко в лесу, где снег укрывал пушистым одеялом следы бежавших дориатрим, Маблунг позволил себе остановиться, вдохнуть полной грудью морозный воздух, пьянящий после дыма, крови и духоты подземелий.
Эльвинг тихонько завозилась на груди, подняла большие, испуганные глаза. Она и прежде говорила мало, но теперь молчала вовсе.
И, чтобы хоть чем-то развеять мёртвую тишину зимнего леса, он сам сказал вслух, отстранённо отметив, как охрип его голос.
— Пойдём, маленькая княжна. Надо догнать остальных.

Анон

Re: Толкин fest [творчество]

Итак, фик про Дориат и Гавани, а также про то, что самое страшное - когда никто не мудак и все хотели как лучше, но в итоге получается гора трупов.

Офигенное какое! И тут я подумал, что для Маблунга Белег погиб совсем недавно - и что он ведь даже не знает, как.
Неоткуда ему знать.
Только - погиб.
А если знает, то тем страшнее...

И иллюстрация к "Маэдрос нарушает клятву" (Maedhros forswore his Oath) из хроники прям... идеальная.

Отредактировано (2023-08-07 03:07:15)

Анон

Re: Толкин fest [творчество]

А у меня тут материальная культура Беорингов и теологические споры. Красная накидка - это глюк. Я знаю, что в каноне цвет Манвэ - синий, но глюку не прикажешь. Faire Thuaron - Вольное Дыхание.

▼7. Волчонок⬍

В заброшенном доме всё было, как при хозяевах — хотя нет. Они едва ли кидались стульями и бросали одежду посреди комнаты, Шарки не говорил, что у Беорингов так принято.

Интересно жили люди, непривычно. В окнах вместо стекол была тонкая плёнка, на карнизах внутри висели куски вышитой ткани, на полу — тоже ткани, плетённые из тонких нитей, пёстрые, с бахромой. На постелях — покрывала, на стенах — тоже куски ткани прибиты. Шарки сказал — чтобы не дуло из щелей. Стол, стулья, ложки — всё деревянное, лакированное, расписанное в три краски простыми узорами. Беоринги вообще узоры и краски явно любили.

Никакой, словом, отцовской тёмной эстетики — да и пёс бы с ней. Всё равно Волчонок не очень понимал, что это значит. Что-то, связанное с любовью Хозяина везде навтыкать шипов, заклёпок, острых углов и рож пострашнее.

Одежда у Беорингов была подстать жилью: не пёстрая, но и не блёклая. Шерстяная, но не жаркая и не колючая. Вышитая, но простенько. Хорошая одежда, и Волчонок с радостью сбросил опостылевшее уже тряпьё и подобрал себе штаны и рубаху по размеру. Чистые, сухие, хотя и не свежие — всё-таки сколько лет тут лежали — они радовали тело прикосновением. Блаженство, что тут скажешь!

Грязь, бардак — Волчонок их на дух не переносил, а вот захватить больше одной перемены одежды в дорогу не додумался. Стирать же было попросту негде: последние недели они шли сначала по болоту, потом по пустошам, потом опять по болоту. Наказание пошло на пользу, и когда эльф припомнил, что человек той огненной женщины ему рассказывал, мол, в Дортонионе пить ничего нельзя и всё отравлено — Волчонок немедленно приказал набрать побольше воды впрок.

Тратить её на мытьё, правда, было нельзя, так что он взял тряпки, какие наименее жалко, и хорошенько ими вытерся. И Шарки с эльфом приказал так же сделать, а то они замарались ещё хлеще. Особенно эльф, весь вымазанный тем, что текло из его ран.

Закончив с наведением порядка на себе, он прибрался в доме и сел вычёсывать детей.

Воздух был сухой и противный на вкус. Как пепла глотнуть — аж вспомнился замок Хозяина, такой же неживой. Хотелось как-то отвлечься, перестать замечать мёртвый сад снаружи — ровную чёрную землю, чёрные деревья с чёрной сухой листвой, сухую жёсткую траву, похожую на иглы мёртвого ежа, яблоки, кажущиеся спелыми и рассыпающиеся от прикосновения в мерзкую чесучую пыль. Мёртвый мир снаружи, где ничего не росло, ничего не жило и всё застыло, и от всего веяло болью и отчаянием. Волчонок не мог их не слышать — жалобы травы, деревьев, воды, которой запретили течь и меняться.

Зачем отец всё это натворил?

Разве не лучше было бы поселить здесь волков и орков, в этих красивых крепких домах?

Загадят, конечно, быстро — но если хорошенько взгреть достаточно раз, научатся вести себя аккуратно. И не таких учивали. Как там пел Одноухий? «У Глаурунга нету талии, он не умеет танцевать — а мы его по морде лавкою, и кочергой, и за добавкою, потом столом и снова лавкою — и научили танцевать!».

Эх, Одноухий! Как он умел петь, заслушаешься — то звал небесный цветок, то бранил его, то вызов кидал...

— Эй, эльф! Давно хотел тебя спросить. Почему ты один поёшь?

От Быстрого пахло немытой шерстью. Хороший запах. Волчонок вдохнул полной грудью и продолжил вычёсывать — больно уж много детишки набрали всего по дороге. Эльф хлопнул глазами, как всегда, не понимая простого вопроса.

— Я имею в виду, — разъяснил Волчонок, — ваши кричать кричали, а вот чтобы петь вещи в тюрьме, это ты первый. Один что ли умеешь?

Даже те, кого сожрал Сильный, не пели. Только этот. Пел не как против отца, всякое невероятное. Нет; тюремные его песни пахли сосной, елью, дымом из очага, тёплым молоком — хорошие песни. Вопрос был важный: чем дальше, тем больше эльф наглел, чуя свою нужность. Надо было выяснить, нельзя ли его заменить кем-нибудь покладистым, пока не поздно.

Огорчился, кажется. Наверное, те сожранные были друзья.

— Нет, я не один такой, — медленно, словно через силу, ответил эльф. — Там, за Морем, многие умеют петь. Их учил сам Сулимо.

Волчонок швырнулся в наглеца рассчёской:

— Не бранись мне тут! И отдай обратно. Зачем поминаешь всякую дрянь?

— Дрянь?

— Душителя, — радостно встрял Быстрый. Любил он встревать в чужие разговоры, благо, эльф уже понимал нормальную речь. — Он как-то играл с Хозяином в кости и выиграл у него весь воздух. Затянул небо дымом, чтоб никто его собственность не крал, ядовитые туманы повесил. Но Хозяин его перехитрил: сказал, что если взять и отдать — это, вестимо, не кража. А известное дело, где вдох, там и выдох!

— Понабрался у орков, — фыркнул Волчонок, пнул сына в бок беззлобно. — В кости с Хозяином, это надо же... будет ещё Хозяин до всяких снисходить! Но Душитель жуткий. Он идёт, а воздух вокруг — как огонь, и обжигает всё нутро, и дышать невозможно. Страшный враг, его поминать нельзя! Вдруг услышит!

Он хорошо помнил — как воздух налился светом и резал глаза, как падали рядом дети, совсем малыши, а этот просто шёл, лёгкой такой походкой, не в доспехе — в красной накидке на плечах, прозрачной, тонкой, вышитой золотыми нитями. Волчонок тогда эту накидку разглядел так, что на всю жизнь запомнил: сотни, тысячи птиц, тончайшие золотые контуры по тончайшей ткани. Если бы она не слетела с плеч Душителя, не накрыла Волчонка с детьми — не пережить бы им гибель Утумно.

А так — повезло.

Он бы её себе оставил на память, да только её потом ветром унесло.

— И всё же, именно он научил петь моих учителей. Faire Thuaron, Друг Птиц, Сокол Света, — дерзким тоном ответил эльф. — Не говори о том, чего не знаешь.

— Я не знаю?! — вспылил Волчонок, вскочил на ноги. — Это ты, рожа грызеная, не знаешь! А я его видел!

Изумление ещё больше исказило и без того уродливое лицо эльфа. Потом он тихо, словно самому себе, заметил:

— И остался жив.

— Потому что на моей стороне была сила, — «И удача». — Был бы я слабее, закончился бы прямо там.

— И твой отец остался жив, потому что силён? — по-драконьи вкрадчиво спросил эльф.

Треснуть бы его, да ещё кончится — и кто тогда петь будет?

— Хочешь сказать, что он меня, как та огненная женщина — помиловал? Но я ему никакой крепости не сдавал, знаешь ли!

— Так и он — не Лутиэн из Дориата, и ты — не Вонючка Жестокий. Зачем ему убивать детей?

— Ну спросил! — заржал гиеной Быстрый. — Детей врага, их надо первым делом прибить. Чтоб он стал слабее и не вырастил новых воинов. Закон войны, ну!

— У нас другие законы.

— Ну и тупо, — ответил тот.

«Зачем ему убивать детей». Спросит тоже. Или это — как с fairie, как с бессмысленной любовью? Отец и Хозяин опять оказались неправы?

Но эльф проиграл отцу.

А отец проиграл женщине, униженно молил её о милости и сбежал впереди собственного визга.

Эльф хоть о милости никого не молил, и вообще Сильного ушатал. Как, кстати?

— Слушай, — сменив тон на мирный, спросил он, — а как ты смог Сильного загрызть? Дохлый же был. Я знаю.

Эльф посмотрел в упор и ответил просто:

— Помогли.

— Кто?

— А не знаю. Астальдо, Сулимо... я их всех просил: «На один рывок, пожалуйста, друг же», — он как-то странно, хрипло рассмеялся, скривил порванный рот в улыбке. — И вот, получилось.

— Что ж они, твои Сулимо с Астальдо, — он выговорил бранные слова со всем удовольствием, — тем двенадцати помочь не пожелали?

— Не знаю, — всё так же просто ответил тот. — Узнаю, непременно тебе скажу.

— Дерзишь.

— Нет, правда скажу. Меня это самого грызёт. Почему одни умирают, а другие — нет? Почему мне послали сил, а им — только смерть? Почему они не помогли моему дяде, когда тот пошёл на Врага? Знаешь, иногда спать не получается от всех этих вопросов! Ну, и от боли немного... — он снова хрипло рассмеялся.

— И что?

— И ничего. Приходится верить, что где-то есть объяснение. Иначе, понимаешь, твой хозяин окажется прав, мир — бессмысленная, дрянная штука, в которой только бесконечный круговорот своих и чужих ошибок и страданий. И надо не жить, надеяться и бороться, а искать способ разрушить душу так, чтобы умереть насовсем и всё это прекратить. Но ты — вот ты — разве хочешь насовсем умирать?

Волчонок только выругался — самыми плохими выученными от орков словами.

Анон

Re: Толкин fest [творчество]

Анон с фиком про Дориат, спасибо!  Очень грустно, и всех жалко.

Анон

Re: Толкин fest [творчество]

Волчонок хорош)) Правда, дитя: "Этот Финрод наглеет, несите следующего")) А там только Волчонок умеет перекидываться в человека, или его дети тоже? А ответы на вопросы про валар тоже очень хочется узнать...

Анон

Re: Толкин fest [творчество]

Грязь, бардак — Волчонок их на дух не переносил, а вот захватить больше одной перемены одежды в дорогу не додумался

Я не знаю, почему меня так радуют эти мелкие детали. И чистоплотность Волчонка, и песня Одноухого, и забота о своих...
И то, что Волчонку плохо в Дортонионе, и не понимает, зачем это - еще один штрих

Отредактировано (2023-08-07 07:16:37)

Анон

Re: Толкин fest [творчество]

И чистоплотность Волчонка

Ну так всё-таки по своей природе он дух порядка, в папу
Не знаю, кстати, вышло ли показать, но Таур-ну-Фуин мне представляется именно образцом искажённой идеи порядка, такого... застывшего. Анти-жизни.

А там только Волчонок умеет перекидываться в человека, или его дети тоже?

Волчонок даже перекидываться не умеет, у него один облик - людской. А варги, поскольку это всё-таки канон, тоже не перекидываются. Я в основном треде уже ныл, в каноне вообще неясно, что они такое, потому что Толкин warg и wolf использует совершенно взаимозаменяемо!

А ответы на вопросы про валар тоже очень хочется узнать...

И мне хочется, да неоткуда. На самом деле тут Финрод дал тот единственный ответ, который автор когда-то для себя сформулировал: что объяснить это непротиворечиво и не стрёмно не получается, но если непротиворечивого, не стрёмного объяснения нет - то всё настолько плохо, что надо верить в обратное. А Финрод у нас специалист по эстель

Отредактировано (2023-08-07 07:42:32)

Анон

Re: Толкин fest [творчество]

Не знаю, кстати, вышло ли показать, но Таур-ну-Фуин мне представляется именно образцом искажённой идеи порядка, такого... застывшего. Анти-жизни.

Получилось, анон! И я твой фанон полностью разделяю, Саурон со своим порядком максимально перестарался, и вообще излишне увлекся порядком и в результате позабыл, что жизнь-то постоянно движется и меняется.
Автор Троих в Ангбанде

Анон

Re: Толкин fest [творчество]

излишне увлекся порядком и в результате позабыл, что жизнь-то постоянно движется и меняется

И свободу надо давать хоть какую-то, а не пытаться всё вокруг превратить в марионеток, да.
Вообще Дортонион страшно сложно писать именно потому, что надо показать пиздец, но не скатить всё в обстрадашку, эх.
Зато, проспойлерю, тут будут энты.
И они добьют остатки темнушной веры Волчонка, лол.

Анон

Re: Толкин fest [творчество]

И мне хочется, да неоткуда. На самом деле тут Финрод дал тот единственный ответ, который автор когда-то для себя сформулировал: что объяснить это непротиворечиво и не стрёмно не получается, но если непротиворечивого, не стрёмного объяснения нет - то всё настолько плохо, что надо верить в обратное. А Финрод у нас специалист по эстель

Ах-ха, у меня такой же ответ, а я всё надеюсь найти что-то более существенное))

Анон

Re: Толкин fest [творчество]

А вообще хотел спросить, Финрод не слишком сияющий выходит?
Он, конечно, в известной мере святой, но страшно переборщить и скатиться в мармеладе

Анон

Re: Толкин fest [творчество]

А вообще хотел спросить, Финрод не слишком сияющий выходит

Нормально, анон))

Анон

Re: Толкин fest [творчество]

Офигенное какое! И тут я подумал, что для Маблунга Белег погиб совсем недавно - и что он ведь даже не знает, как.
Неоткуда ему знать.
Только - погиб.
А если знает, то тем страшнее...

Спасибо, анончик!
Я думал, что знает Т_Т Но у меня они, если честно, один из двух слэшных ОТП Легендариума, поэтому да, у Маблунга буквально дырка в фэа на месте Белега. И он эскапирует в долг перед королём и королевством, а дальше будет в долг перед Эльвинг и остатками дориатрим.
А второе ОТП - руссингон, и вот у Маэдроса его, хм, механизмы преодоления, куда более нездоровые, скажем так.
(Вообще я только по ходу написания понял этот момент - что они параллелятся в своей потере. Я не стал подчёркивать именно пейринги, оставив их в тексте как вакууме на откуп читателю - была ли там дружба или что-то большее, но у себя в голове держу именно пейринги).

И иллюстрация к "Маэдрос нарушает клятву" (Maedhros forswore his Oath) из хроники прям... идеальная.

Напомни, а откуда это? я канон помню в основном по треду

Анон с фиком про Дориат, спасибо!   Очень грустно, и всех жалко.

И это только начало, не переключайтесь...
Автор дориатофичка

А вообще хотел спросить, Финрод не слишком сияющий выходит?

Нет, ни разу, совершенно живой (хоть и полумёртвый) эльф)
И, чтоб два раза не вставать, отдельное спасибо за материальную и не очень культуру беорингов, обожаю такое, а додают не так уж часто)

Отредактировано (2023-08-07 16:54:46)

Анон

Re: Толкин fest [творчество]

И это только начало, не переключайтесь...

      
А я что-то подумал, что это конец, и уже расстроился, что не узнаю, как там дальше! Очень волнуюсь за Маблунга, хотя это, наверное, смешно.

Анон

Re: Толкин fest [творчество]

Напомни, а откуда это?

По-моему, это была "Повесть лет" - одна из росписей событий по годам. Точнее можешь в аналитике про Гавани посмотреть, я хроники нещадно путаю. И вот там после Дориата такая вот странная запись. Forswear можно перевести по-разному (аналитик вот "отрекается" переводит), но наиболее приемлемое с клятвой - это "нарушить". ("Отрекаться" оно обозначает с дурными привычками, зависимостями и такое вот, типа, forswore drinking/smoking/cheating; хотя, конечно, Клятва как дурная зависимость... это по-своему печальный факт канона.)

Я не стал подчёркивать именно пейринги, оставив их в тексте как вакууме на откуп читателю - была ли там дружба или что-то большее, но у себя в голове держу именно пейринги

Оченно понимаю. Мало того, что твои ОТП разделяю, так я именно так хочу подать Садовник/Водопроводчик и Финрод/Беор Старый. Хотя над вторым немного поржал устами Костиана

Анон

Re: Толкин fest [творчество]

Кто одолжил для одного из Двенадцати имя Гиль-Галада, тот я. Да, у меня есть фанон про каждого из них. Нет, он тут не только для красоты. Тут правда есть сюжет, честное слово! Нэлле - кличка Тургона среди Куруфина и Финрода, времён совместной дружбы.

▼8. Финрод⬍

Наставница Элеммирэ говаривала: «Тяжелые сны приходят к тому, кто ложится спать с тяжёлым сердцем». Ваниарская поговорка о том, что у всего есть свои последствия казалась молодому Инголдо странной, и однажды он не удержался, спросил:

— Но зачем тогда ложиться? Не проще подождать, пока на сердце не полегчает?

Наставница посмотрела на него, как будто он снова спел то розовое и с прозрачными крыльями вместо бабочки. Потом вдруг улыбнулась, светло и радостно, и ответила:

— Хорошо, что ты не понимаешь, зачем, дитя Блаженной Земли. Там, откуда мы пришли, нельзя было не спать. Тот, кто не выспался, шагает медленнее, его рука неверна, его глаза невнимательны. Тяжёлые сны или лёгкие — а надо было ложиться спать, чтобы набираться сил и не вводить в опасность ни себя, ни своих друзей.

Вот и пришли времена, когда приходится самому следовать этому правилу, и что бы там на сердце не лежало, а устраивать голову на какой ни есть подушке, закрывать глаза и заставлять себя уснуть. Потому что утром снова в путь, а он и так ранен.

Но снился, на удивление, не мёртвый Ангрод с упрямо сжатыми губами, не то, что осталось от Аэгнора и даже не усталая мама у окна своей светлицы. Снился ему носатый сенешаль Аглона Финэллах. Не как в последние дни, когда волосы у него повыдрали, а зубы повыбили — красивый и целый, с гордо сияющей на груди восьмиконечной звездой. Инголдо почти не знал его; в походе тот как прибился к Эдрахилю, так они и каркали на своём, на сенешальском, между собою. Только и поговорили, что в самом начале — и в самом конце.

— Не думай, что я их бросаю, — с порога заявил ему тогда Финэллах. — Я отправляюсь с вами, потому что вы идёте за Камнем.

— И что?

— Ты слышал, что они говорили про клятву? Я думал, она... — он пощёлкал пальцами в воздухе, словно подзывая слова, — означает готовность сражаться, а не готовность в самом деле убить любого, кто встанет на их пути. Как верный друг, я не могу такого позволить. Сегодня они грозятся воевать с тобой, а завтра? Вдруг Камень достанется лорду Маэдросу и он не отдаст его по первой просьбе? У гномов такое случалось, что братья убивали друг друга за особо ценные сокровища. Это называется "Усобица".

— Мы, всё же, не гномы, — напомнил Инголдо. — Зачем так дурно думать о них? Они ведь просто не хотели допустить даже...

— Мы не так от них отличаемся, Артафиндэ. Если нас рассердить, запугать, запутать — мы не хуже гномов можем начать творить страшные вещи. Просто пока нам везло. Нет, способ выбраться из ловушки только один: Камень не должен принадлежать никому. Покажем его Лесному Чу... королю Эльве, и выбросим вон. Повесим на высокое дерево, бросим в Сирион, отправимся на побережье и отдадим морским волнам — неважно. Пока он никому не принадлежит, никто не сможет сослаться ни на какие клятвы. И мир не будет нарушен. Но сначала надо его добыть, конечно.

Занятный он был эльф, этот сенешаль. Уже умирая, рассказывал им с Береном байки про гномов. Даже пробовал спеть, отчаянно шепелявя из-за недостатка зубов, одну из баллад про усобицу Огнебородов. А теперь сидел — красивый, нарядный, с множеством пёстрых лент в чёрных волосах — и смотрел на Инголдо внимательным долгим взглядом.

И вдруг сменился Баланом — не старым, совсем молодым. Устроившимся на мостках над Сирионом, опустив ноги в воду и запрокинув голову навстречу Солнцу — яркому, такому яркому, что выбелило и мостки, и Сирион, и даже русую баланову голову. И столько в этой яркости было радости, что захотелось пошутить, и Инголдо, подкравшись, столкнул Балана в воду — и полетел вместе с ним сам от умелой подсечки. Выпрямился, сердитый и мокрый — а Балан напротив улыбался и фыркал, как большая лошадь, и вдруг наклонился к нему и сказал — серьёзно, строго:

— Ничего не закончится. Всё будет.

Всё. И Балан, и Берен, и мальчики в белой пене водопада, и юноша с игрушечным корабликом, и темноволосые близнецы, обнявшиеся, как в последний раз, и воин с зелёным камнем у ворота — и свет в ладонях дяди Феанаро, столько света, что хватит на всех.

— Ничего не закончится, nadilar. Всё будет, — повторил Балан.

Тут Инголдо проснулся, морщась от боли, потому что дурная затея — плакать с таким израненым лицом, только хуже солью разъест. Разбудили его, впрочем, не слёзы, а крепкий пинок Волчонка. В окно бил свет — слишком ровный, слишком белый. Всё вообще здесь было как-то слишком, как будто спето неумелым учеником, гнавшимся за внешней формой и наотрез забывшим о содержании. О том, что живое должно быть живым, хотя бы иллюзией живого.

Настоящую-то жизнь ни одному эльфу было не под силу спеть.

— Что-то ты радостный, — сказал Волчонок после обычной своей побудки. — Вчера был грустный.

— Всё будет, — передал ему добрую весть Инголдо. — Ничего не закончится, понимаешь? Ничего не зря.

— Лихорадит, похоже, — сочувственно сказала Карнаухая и осторожно лизнула его в лоб. — Хотя нет, не горит вроде...

— Если его лихорадит, лучше ещё сутки тут посидим, молодой господин, — поспешил посоветовать Костиан. — С больным по пустошам идти опасно. Вдруг слуги вашего отца притянутся на слабую добычу?

— А то он до этого сильный был, — усомнился Куцый.

— Остаёмся, — Волчонок как черту подвёл. — Нам спешить всё равно некуда.

Костиан — сменивший старую кофту на новую, такой же крупной вязки и такую же тёмную — заставил Инголдо проглотить какой-то порошок и запить отвратительной дрянью, которую Беоринги звали душой вина, а особо поэтичные эльфы — огненной водой. Таттэ как-то сказал, что годилась эта гадость только для протирки инструментов, особенно стеклянных, и был почти прав: ещё ей неплохо было промывать раны. Жгло неимоверно, зато если повторять почаще, то никакого воспаления и заживало легче.

Волки косились подозрительно, а Карнаухая и вовсе заставила полдня лежать и не шевелиться. По её словам, это хорошо помогало волчатам. Ещё одно чудо северной медицины, значит — наравне с целебной слюной и костяной иглой. Хотя та могла принадлежать и медицине Беорингов, он не был уверен.

По крайней мере, потом его отпустили и позволили заняться разбором кладовки. Между делом Инголдо нашёл хороший топор и привесил его на пояс — ходить безоружным в месте, которое называют Лесом Ужаса он был не согласный.

Волчонок было взъярился, но объяснение принял.

И всё это время он думал. О своём сне, о вчерашнем разговоре, о владыке Ульмо и его просьбе:

«Я боюсь, что он слишком привяжется к своему городу. Что предпочтёт погибнуть с ним, а не жить без него. Но если он выберет смерть — то выберет её и за других тоже, Анольдо.».

Берен до последнего оставался здесь, в этом ненастоящем мире, где цветы не имеют запаха, а звёзды похожи на аккуратные белые точки, круглые и безжизненные. Где воду нельзя пить, еду нельзя есть, а дышать воздухом можно только постольку поскольку. Оставался, потому что любил.

Так ли любит свой город Нэлле(1)?

А если так, то что тогда делать?

И как вообще попасть в Гондолин отсюда, как сбежать от вонючкина сына и его волков — не убивать же их, в самом-то деле!

— Научи меня! — резкий голос Волчонка вырвал его из размышлений над мешком пшеницы.

Не испортившейся, не побитой гнилью, просто ненастоящей, как всё здесь.

— Чему? — спросил он.

— Петь. Рауко говорил, волки — певцы от природы. Значит, я могу научиться. Значит, ты меня научишь.

Анон

Re: Толкин fest [творчество]

Анон, спасибо. Сон Финрода - в самое сердце!