Холиварофорум

Анон

Re: Толкин fest [творчество]

Анон, ты офигенный, я улыбался во весь рот, пока читал.
Отдельное спасибо за Майтимо-лингвиста и за Феанора после седьмой чашки (вот тут я уже в голос заржал).
Ко Бессмертный был внезапен и прекрасен, теперь хочу о нём побольше! "Жалкий профессионал" - это максимально точная характеристика, имхо, Саурон действительно... это, разве что научный азарт по части пыток может испытать, а Моргот да, великолепный любитель...
Ну и Финрод, да. Эльф как он есть.

Анон

Re: Толкин fest [творчество]

Может им Шарки потерять в какой-нибудь канаве для начала? А то с таким спутником удачи не жди, ударит в спину, как Горлум, в любой момент, когда сочтёт удобным.
Волки хорошие, только дикие. Им надо попробовать с эльфом вместе попеть, они же его практически в стаю приняли. Да и Финрод их тоже: дети, дикие, незлонамеренные — куда их теперь девать! Не Морготу же возвращать. Придётся петь и воспитывать.
Жги дальше, анон

Анон

Re: Толкин fest [творчество]

Может им Шарки потерять в какой-нибудь канаве для начала?

Низя, он Беоринг, тоись лицо подотчётное! надо и его перевоспитывать...
Я вот сегодня постараюсь его точку зрения озвучить, она у него есть. И прямая зрения, и вектор зрения, он вообще мудёр... кажется себе, бедолага.

Придётся петь и воспитывать.

Так и есть, анон, так и есть. И этим и займутся.
Они хорошие, волки, просто их никто не учил быть хорошими, а учили быть плохими. Но Финрод справится!

Анон-автор, созерцая карту, осознал, что они проходят краюшком мимо Гондолина и с трудом подавил искушение их туда ненадолго засунуть. Дортонион, впрочем, тоже интересно. И искушение ещё живо, может, после Дортониона...
Вообще конечно легко было фанонить "откочевали куда-то на восток" - по карте судя, кочевать туда им должно было быть довольно затруднительно.

Анон

Re: Толкин fest [творчество]

Я вот сегодня постараюсь его точку зрения озвучить, она у него есть. И прямая зрения, и вектор зрения, он вообще мудёр... кажется себе, бедолага.

Ждем, анон! 

Анон

Re: Толкин fest [творчество]

Тут нимношк религиозное получилось, извините.

▼3. Костиан⬍

Костиан, сын Костатты, очень гордился своим происхождением. Происхождением в общем и целом — папаша-то его был обычный лесоруб, и мамаша недалеко ушла, бортничала. Но племя — племя у него было лучшее из возможных. Даже эльфы это признавали — говорили, что Беоринги ближе всего к ним. Почти так же хороши, то есть.

Костиану этого было, конечно, недостаточно.

Что толку быть сыном лесоруба, освоившим тенгварскую грамоту и книги об устройстве Вселенной? Что толку говорить с теми, кто видел мир до прихода Солнца? Только страдать от собственного несовершенства. Нет, по-настоящему мудрый человек — а Костиан был весьма мудр даже в юности, бабка не даст соврать — не станет подбирать крохи за другими. Он будет расширять горизонты!

Оставалось найти то, в чём эльфы уступали людям — а лучше, в чём они вовсе не разбирались.

И он нашёл.

И какова была награда за труды? Стать нянькой у прихвостня Чёрного и терпеть его презрительное «Эй, Шарки». По крайней мере, отец этого волчонка всегда называл Костиана по имени, со всем уважением. Даже когда пытал — сразу видно хорошее воспитание, нолдор, те вроде у того же бога учились...

— Ном, и всё-таки, почему нельзя их просто притравить? Они даже мучаться не будут!

Это была большая жертва с его стороны — отказаться от подобающей мести за унижения и таскание в вонючей слюнявой пасти! Но ради Нома любой Беоринг поступится своими мелочными интересами. Ном всегда был больше богом, чем те, о ком он рассказывал. Те сидели за морем и ничего не делали — а Ном откликался на любую мольбу, приходил, помогал. Учил добру, охранял от зла. Увлекался иногда, конечно — но Костиан был не в обиде.

По слухам, так и Беора Старого он... как богу положено, и Баран с Беленом несли в себе божью кровь — как подобает истинным вождям, а не всяким там Златоглавым.

Выяснить бы, раз случай представился, да врождённая деликатность не давала.

— Ты у них в плену, они тебя мучают. Зачем ты их защищаешь?

Ном промолчал. Видно, и ему было нелегко объяснить, зачем так странно себя вести.

— Нет, ты ответь! Ты наш бог, ты должен знать ответ! — его разбирало.

Он предложил богу выход, а бог кобенится! Куда это годится?

— Но я не знаю, — клятая эта эльфийская кротость! — Я только знаю, что если так сделаю — не смогу больше петь. А если не смогу петь, то и жить смысла не будет. Они дети, Ко Бессмертный из народа Беора. Как можно убить детей и пойти своей дорогой?

— Хороши дети. Такой ребёночек сожрал твоих спутников и не подавился!

— И я убил его, потому что должен был спасти друга. Но кого я спасаю от этих четверых, Ко Бессмертный?

— А свобода как же?

— Да какая же это свобода?

Боги. Всё у них не как у людей!

Костиан только сплюнул сердито.

Вечером опять было пение.

Ном пел, волки пытались подтянуть, уши вяли. Волчонок пялился в пустоту, словно там было, на что смотреть, и рисовал палочкой по земле какие-то узоры. Нет, не узоры — буквы северной речи, проклятое письмо, от которого люди сходят с ума и начинают верить, что Чёрный их любит, а боги — ненавидят. На Костиана, в силу его мудрости и преклонного возраста, оно не действовало.

Ну, и разговоры. Конечно, разговоры — бессмысленные, как всё безумное.

— А что, по-вашему, бывает после смерти? — спрашивал Ном. — Вот мы вернёмся в Аман, хузды — те верят, что попадут в чертоги Аулэ и будут там работать над основой Обновлённого Мира, а волки?

А волки отвечали наперебой — кто про возвращение на Север и новые тела, а кто — про тёплый бок вселенской мамки, которая когда-то родила Волчонка и теперь ждёт всех его детей. Наивные, дикарские воззрения.

— А что такое Обновлённый Мир? — Волчонок, конечно, не мог не задавать дурацких вопросов.

То про свободу, то про Обновлённый Мир... философы, даже эльфийские, веками копья ломают — а ему подай ответ, и прямо сейчас!

— Ну, ты ведь согласен, что всё на свете немножко неправильно? Как будто можно было бы и лучше? Так вот, однажды... — понёс Ном своё любимое.

И только Костиан заметил, что раны-то его не заживают.

Тело не гнило, нет, и душу не отторгало — воля Волчонка была сильна, куда сильнее, чем воля человечишки из народа Беора. Но дело её не сильно отличалось: так же вот он сам поднимал покойников на кладбищах, чтобы они ему служили, покуда не испортились.

Ном был, конечно, куда более совершенным продуктом. Но может быть, иррациональное нежелание атаковать хозяина вот этим и объяснялось?

* * *

А Волчонок слушал про Обновлённый Мир, где каждый голос будет услышан.

— А мама? — спросил он. — Мама там будет? Шарки говорит, у зверей нет души.

Эльф посмотрел на него своими наивными глазами и спросил в ответ:

— Скажи, если бы ты мог — разве ты бы не спел о ней и для неё?

— И он, и мы! — как всегда, поперёд батьки ответил Быстрый. — У нас много песен про Мать! Хочешь послушать?

Эльф кивнул.

А потом — потом он вплёл свой голос в их хор, и Волчонок почувствовал, как снова он совсем малыш, и мама рядом, и лижет ему загривок горячим языком. И там, рядом с мамой — кто-то больше, горячее, такой же любящий. Которому он почему-то тоже родной, и мамка родная, и даже отец, хоть он и прихвостень врага всех эльфов.

Мне очень нужен совет, что делать дальше - потому что у меня примерно есть идеи на ещё две-четыре главы (про Дортонион и если никто не против, про Гондолин), но дальше я как-то теряюсь и нахожу себя уже с орками в середине второй эпохи, Гиль-Галадом в конце и дальше вообще в третьей.
Короче, нужны идеи для путешествия к востоку...

Анон

Re: Толкин fest [творчество]

Мне очень нужен совет, что делать дальше - потому что у меня примерно есть идеи на ещё две-четыре главы (про Дортонион и если никто не против, про Гондолин), но дальше я как-то теряюсь и нахожу себя уже с орками в середине второй эпохи, Гиль-Галадом в конце и дальше вообще в третьей.

Строить город? Пытаться внедрить среди орков гуманизм? Организация орочьего общества?

Анон

Re: Толкин fest [творчество]

Волчонок, психолингвистика и немного Ульмо. В следующей главе его будет больше, простите...

▼4. Волчонок⬍

Новая песня была слишком хорошей для Волчонка. Мамка любила его потому, что он — её детёныш; матери всегда любят своих щенков. Иначе щенки не смогут вырасти — так устроен мир, в нём нет ничего лишнего, ничего, существующего без простой понятной цели.

Так говорил отец; он хотел, чтобы Волчонок знал такие вещи и не обманывался.

Любить просто так, просто за то, что ты есть и кому-то дорог... это было неправильно и оттого не очень представимо.

— Твоя песня понравилась бы Рауко, — сказал он, подумав ещё немного.

— Рауко?

Волчонок хотел ответить «отец драконов», но понял, что это совсем ничего не объяснит. Драконы в массе своей были злые, грубые гадины, любители поиздеваться над теми, кого они считали слабее себя — и глупее себя. Разговаривать с ними было противно, как валяться в луже поноса.

Рауко был совсем другим.

Да, он был умнее и старше, но никогда не... Волчонок поморщился.

Ему не хватало слов.

— Рауко был твой друг? — осторожно спросил эльф.

Mellon. Эльфийское слово, означающее... что-то вроде союзника? Боевого товарища?

— Объясни, — потребовал он.

Рауко когда-то сказал ему: «Слова должны быть точными. Лучше спросить, если не понял».

Эльф моргнул единственным глазом — второй прятался за ровными чёрными стежками.

— Друг — это... это самый близкий, родной человек, даже если у вас разная кровь. Брат твоей души, — объяснил он.

— Брат души... — повторил Волчонок, примеривая. — А отец души бывает?

— Конечно. Или сын души, — подумав, добавил эльф. — Друзья ведь бывают старше и умнее нас. Или моложе. Главное — что они как родные, но мы сами выбрали их и полюбили их. И они нас.

— Да, тогда Рауко — мой друг!

— Расскажешь про него?

— Он был большой, — просто ответил Волчонок. — Больше меня, больше тебя. Больше большого зала в замке на острове. У него была тёплая чешуя и глаз, который сиял в темноте. Он говорил со мной и учил меня запретным вещам. Его больше нет.

Куцый услужливо добавил:

— Говорили, что до того, как стать Рауко, он был орлом, и даже Хозяин не смог выбить у него из головы дурацкие мыслишки. Птицы вообще тупенькие, не понимают правил этого мира, не то что мы, да, отец?

Волчонок со всей силы его треснул — никто не смел обзывать друга тупым.

— Но вообще он прав, птицы придурочные, — заметил он, подумав. — Отец с воронами сколько мучался, пока Шарки его не научил, как мертвечину приручать.

— А почему Рауко понравилась бы моя песня? — спросил эльф.

Какое ему дело?.. Хотя отец ведь говорил, что мастера любят похвалу. А он — мастер песен.

— Он любил такое всякое, неправильное. Про fairie, — Волчонок хмыкнул. — Он говорил, это значит "свобода", но такая, другая, чем то, что я имел в виду. И про nil — это любовь, но тоже другая. Бессмысленная — как у того, из твоей песни.

— Nil — это то, что здесь называют mel, — улыбнулся эльф. — Как в mellon, "тот, кого любят". Разве ты не любил Рауко?

Волчонок поморщился:

— Ты как дракон. Ловишь в ловушку из слов. Мне это не нравится, прекрати!

— Прости, — странно, он эльф был искренен. — Просто хотелось спросить, почему она бессмысленная.

— Она ни для чего не нужна. Мать любит щенят, чтобы они выросли. Это стремление размножиться и оставить свою кровь на земле. Пахарь любит поле, чтобы оно его кормило. В мире ничего не должно быть просто так, без выгоды, — снисходительно повторил он слова отца.

— Совсем ничего?

— Отец так говорит, а он знает мир.

Эльф кивнул, как будто и соглашаясь — и не соглашаясь одновременно.

— Ты в это не веришь, — нахмурился Волчонок.

— Не верю. Солнце светит, ничего не прося взамен. Дождь питает землю, реки текут, люди и эльфы говорят друг с другом и открывают друг другу сердца. Рауко учил тебя, а ты слушал его. Твои дети идут за тобой, хотя это и опасно, — перечислил он.

— Твоё слово против слова отца, — пожал плечами Волчонок. — А ты ему проиграл.

— А зачем верить на слово? Надо решать самому. Смотреть на факты и решать, — ответно пожал плечами эльф.

Странная идея — решать самому.

Но чем-то приятная.

* * *

«Слишком много философских споров для одного долгого дня», — устало подумал Инголдо.

Поднялся с трудом и, неровной походкой, опираясь на камни, спустился к реке. Хотелось смочить усталые ноги и просто послушать ропот струй.

Почувствовать воду.

Последнее время он плохо чувствовал примерно всё: воздух в лёгких, землю под пятой, самого себя. Всё было как будто за лёгкой пеленой, совсем тонкой, но непроницаемой. Даже звёзды светили в полсилы, даже цветы пахли словно понарошку...

У воды на сером камне сидел ребёнок. Белые, чуть золотистые кудри. Серое платье. Тонкая белоснежная кожа. И глаза — глаза, которые не спутать ни с чем: синие, зелёные, с рыжими отблесками в глубине.

— Владыка, — склонился Инголдо и чуть не упал, поскользнувшись.

Владыка Ульмо волной подкатился ближе, подхватил сильными руками — теперь зрелый муж, больше похожий на одного из эдайн: с окладистой рыжей бородой и в серой кольчуге.

— И тебе привет, Анольдо! — как всегда, владыка звал его на телерийский манер. — Побеседуем?

Анон

Re: Толкин fest [творчество]

И очень странно-всратое и глючное, на основании "Неоконченных преданий" с тамошними детьми валар. Ака "кто такой Рауко и что с ним было потом", примерно. Манвэ, Ниэнна, экзистенциальный кризис по-валарски. Я честно предупреждал про выгул очень странных фанонов, есличо.

▼Отступление 1: Там, далеко (Рауко)⬍

Серебряная трава не гнулась под ногами идущего по ивовой аллее мужчины. Он не отбрасывал тени, а звук его шагов походил на шорох ветра. Сам он был высок — даже для эльфа — чрезвычайно худ и словно бы немолод; волосы его, цвета старого золота, длинной почти до пят, развевались вокруг, словно невесомые. Но удивительнее всего было его лицо — почти некрасивое, с носом, похожим на клюв хищной птицы, с глубоко запавшими огромными глазами цвета небесной синевы.

Король Мира пришёл в Лориэн.

Женщина рядом с ним удивляла разве что обыденностью своей внешности. Просто одетая — в скромное, но добротное платье из серой ткани, вышитой серебряными узорами, серый плащ потемнее и серые туфли чуть светлее, с тёмно-серыми, словно побитыми сединой, волосами, забранными в низкий пучок и заколотыми перламутровой шпилькой. Но глаза... глаза её заметны были не сразу, и всё же оторваться от них было невозможно — как и угадать их цвет. Одному они казались карими, другой клялся, что они зелены, как трава, третий описывал два чёрных провала — каждый видел в глазах валиэ Ниэнны то, что искал.

— Мне странно, что я вижу здесь тебя, и никогда — её, — негромко сказала она, продолжая беседу.

Хотя никто не видел её торопящейся, она без труда поспевала за широким, резким шагом Манвэ.

— Кто будет светить, если она позволит себе скорбеть? — грустно ответил он. — Варда живёт долгом, ты знаешь. Эльдар зовут меня королём, но она куда больше taro, чем я. Я уж скорее подхожу на роль tari, которая разбирается с повседневными заботами, пока её супруг занят делами государственной важности.

— И всё же, именно ты беседуешь с Единым, — напомнила Ниэнна. — Хотя и это больше похоже на тех tari, которые нам известны. Впрочем, так ли это важно, пока вы слушаете и слышите друг друга? Но скажи ей: нельзя запрещать себе скорбь. Невыплаканные слёзы разрушают душу, как кислота разъедает ткань, дорогой брат.

— Ей так проще. Пока она трудится, она верит — и боится отчаяться, если позволит себе отвлечься. Поговори с ней ты, сестрица? Может быть, сможешь прогнать этот страх.

— Поговорю, — кивнула та.

На поляне, под сенью плакучих ив, среди белых звёздочек цветов лежал юноша. Контуры его тела были размыты, смазаны; черты его лица — неразличимы, волосы и руки сливались с травой, а тело было словно намечено небрежной рукой и оставлено недорисованным.

Манвэ медленно опустился на траву рядом с ним, потянулся взять за руку. Его ладонь прошла сквозь неё, как сквозь желе, и он отдёрнул её, словно обжегшись.

— Мы хотели познать радость эрухини, радость иметь детей... — сказал он тихо.

— А пришлось узнать ту истину, что для эрухини радость всегда идёт об руку со скорбью, — Ниэнна погладила его по голове. — Но разве радости не было?

— Была. И всё же... почему он? Почему не Оромэ, охотник и бродяга? Не воин Телимехтар, не Несса, беспокойная, вся в своего отца?

— И это тоже — чувства, знакомые многим эрухини, братец. «Почему моё дитя, моё невинное и чистое дитя, почему не кто-то другой, сильнее или сердитее», — не этот ли стон снова и снова доносится из смертных земель? И другой: «Почему я, чем я виновен перед Отцом Отцов, за что мне эта боль».

— Ты знаешь ответ, Ниэнна, мудрейшая из нас?

— Никто не знает. Наш брат принёс в мир боль, и эта боль не разбирает жертв — вот и всё, что тут можно сказать.

— И всё же, ты за него просила.

— А ты его простил.

Манвэ устало прикрыл глаза. Когда валар решили попробовать любить друг друга, как эрухини — узнать, что такое дни детей... тогда всё было так весело и так легко! И как прекрасны были их дети, рождённые любовью и дружбой, соприкосновением сердец! Сколько нового, дотоле неведомого дали они миру!

Музыка дождя, азарт погони, веселье танца, отвага, презирающая все препятствия...

...и Фионвэ, Илвэран, их драгоценный, единственный, прекрасный сын.

Дитя света и воздуха, воплотивший не могущество и ярость, но красоту и лёгкость своих родителей, повисший между небом и землёй семицветным изогнутым мостом. Весёлый и беспечный, совсем не схожий ни со строгим Эонвэ, ни со страстной Асэ, ни с невозмутимой Ильмарэ — ни с кем из духов, кто по своей природе был ближе других к Манвэ и Варде.

Единый сказал: потому что дети не похожи на братьев и сестёр.

Дети — это другое.

И добавил: «Теперь вы знаете. Но порой цена за знания бывает высока». Он никогда не осуждал их, Отец Отцов. Только предупреждал: за этот выбор придётся заплатить.

— Скажи, Ниэнна... как думаешь, Единый... он тоже?

Всё-таки не зря люди и эльфы зовутся «эрухини». Не зря Отец Отцов зовёт айнур своими детьми. И самый мир, его творение — разве не ещё одно дитя?

— Конечно, — просто ответила та. — Поэтому есть я.

Любовь, скорбь и надежда.

— Я не верю, что брат смог окончательно его убить, — сказал Манвэ решительно.

— Конечно, — кивнула Ниэнна. То ли «конечно, не веришь», то ли «конечно, не смог».

— Если мой Фионвэ сумел добраться до дома, сможет и ожить. Однажды, со временем.

Если он сумел не сломаться после того, что брат с ним сделал. Сохранить себя даже во тьме.

Его прекрасный, сильный, любимый сын...

— Конечно, — снова повторила Ниэнна.

Любовь, скорбь и надежда.

Всё, что остаётся родителям — по ту и эту сторону Морей Разлук.

Отредактировано (2023-08-04 07:10:07)

Анон

Re: Толкин fest [творчество]

Любовь, скорбь и надежда.

Всё, что остаётся родителям — по ту и эту сторону Морей Разлук.

Анон, я неиронично прослезился.
Хороший фанон и очень грустный.

Отредактировано (2023-08-04 10:28:34)

Анон

Re: Толкин fest [творчество]

Анон, спасибо! Прочел три части сразу. Валар у тебя отличные, мне очень зашли! Рауко 
Шарки, простите, Костиан - такой прикольный беоринг, некроматия некромантией, а Ном - это Ном. Ты вообще здорово выстраиваешь вот эти картинки в головах, которые снаружи глянуть - бред бредом, а изнутри такие убедительные.
Тревожно, что Финрод не восстанавливается. Но закономерно... Ох, Ульмо сейчас наведет порядок.

Анон

Re: Толкин fest [творчество]

Тревожно, что Финрод не восстанавливается.

Ему надо принять, что он всё-таки живой. А это не сразу получается.

И спасибо за комменты огромное! Я дико боюсь писать по любимому фандому, и в целом в себе как авторе сильно не уверен, поэтому каждый коммент - как манна небесная.

Отредактировано (2023-08-04 17:37:36)

Анон

Re: Толкин fest [творчество]

поэтому каждый коммент - как манна небесная.

Держи еще один. Все круто! И пиши дальше. У тебя небанально получается -  и очень интересно, что будет дальше 

Анон

Re: Толкин fest [творчество]

И спасибо за комменты огромное! Я дико боюсь писать по любимому фандому, и в целом в себе как авторе сильно не уверен, поэтому каждый коммент - как манна небесная.

Анон, пиши!  У тебя получается отличная, добрая и необычная история!

Анон

Re: Толкин fest [творчество]

Психотерапия от Ульмо к вашим услугам.
Я тут заюзал фанон, что Финрод, Тургон и Куруфин - одного года рождения и потому когда-то крепко дружили втроём и прозвали друг друга "Минно", "Таттэ" и "Нелле" - первый, второй и третий, по старшинству.
Адарин - это телерийская форма Атаринкэ, потому что Ульмо патриот теларей.

В следующей главе, думаю, прибудем в Дортонион. Я, конечно, эпично проебал всю хронологию, но будем считать, что волки скачут быстро... а мне ведь ещё и с Лейтиан всё это укладывать для пары грядущих отступлений. Ну да хусим, как-нибудь справлюсь.

▼5. Финрод⬍

Владыка помог Инголдо сесть, сам сел напротив. Упёр руки в колени очень человеческим жестом, опустил голову — эдайн говорили: «набычил». Непростой, непростой ждал их разговор... и всё равно: здесь, сейчас, в этой далёкой земле — даже самый непростой разговор с владыкой казался глотком чистой воды.

— Что я должен сделать? — спросил он.

Потому что зачем ещё владыке приходить, если не просить чего-то?

Но Ульмо только улыбнулся, как он умел, и потрепал Инголдо по щеке.

— Не торопись, Анольдо. Вечно ты куда-то спешишь... — он добродушно усмехнулся, становясь на миг похожим на что-то совсем уж странное: как будто на дерево и человека одновременно. — Потом поговорим о долге и о делах. Сначала о тебе.

— Обо мне?

— О ком ещё? Нет, я могу поведать об Оссэ и о его забавах, как сложно отнимать у него моряков теперь, когда он искренне считает себя вправе творить с ними, что хочет — всё равно Намо потом всё залатает и починит... но едва ли тебя волнуют заботы стихий и их труды, — сказал Ульмо.

Как в былые дни, когда он часто приходил на пляжи у Альквалонде играть с детьми телери и болтать с ними, как добрый дед со внуками: о том, о сём, о вещах, малопонятных эльфам и даже о раздорах среди великих и малых стихий.

— Я... — начал он — и замолчал, потому что в горле застрял комок.

Он и не думал, что о себе вдруг будет так сложно говорить.

Владыка погладил его по волосам. Обернулся вдруг женщиной, похожей немного на маму, обнял, прижал к груди — прохладной, как струи Сириона. Слёзы, непрошенные, потекли сами собой. «Что ж, тоже — вода, вот и стремятся к владыке вод», — шутливо-грустно подумал Инголдо.

— Тебе хотелось бы остаться мёртвым, — не спросил, сказал владыка сочувственно. — Уйти к Намо, в покой. На волю.

Инголдо кивнул.

— Я знаю, трусость. Но... если я живой, то надо идти за Береном. Я клялся ему помочь, я должен... но нету сил, — беспомощно закончил он.

Владыка не стал его бранить, только покрепче обнял. Как будто Инголдо не в подлости признался.

— Клятва такая штука, — сочувственно сказал он. — Сначала кажется, что укрепит и придаст сил, а потом — ломает. Поэтому Отец Отцов их и не любит. Сами себя ими связываем, сами мучаемся потом... не надо, нехорошо.

— А как же честь? Верность слову?

— Честь? Пустое это, Анольдо. Верность слову нужна тогда, когда от слова есть польза, а не вред. Какая польза твоему другу, что ты себя изводишь? У него своя дорога, и та, кто с ним идёт — сильнее и здоровее, чем ты. А ты нужнее совсем не там, верно?

Инголдо отвёл глаза.

— Нет ничего дурного в том, чтобы хотеть другим добра, Анольдо! — сердито нахмурил брови Ульмо. — Уж тебе ли не знать! И не хотеть уходить, потому что ты привязался к этим детям — не плохо, это хорошо, это значит, что твоё сердце по-прежнему живое, не ледяное! Да, ты мог бы преодолеть волю майронова сына и уйти к Намо. Но ты не уходишь ради него — и правильно!

Инголдо тихо, тоскливо всхлипнул. От самого себя и жалкости себя было противно, и всё же...

— Курво сказал тогда: «Как быстро ты забываешь старых друзей ради новых, Минно». Я бросил его ради Берена, и чувствовал, что прав. Но теперь бросаю Берена ради Волчонка — и что же дальше? Так и бегать, за новыми друзьями от старых?

И снова владыка не выбранил его, только провёл прохладной ладонью-волной по волосам.

— Анольдо, никто не может всегда выбирать только между совсем верным и полностью неверным, между врагом и другом. Даже мы, стихии. Иногда приходится из двух неверных выбирать менее вредное, или из двух верных — то, что больше по сердцу. Иногда приходится выбирать между друзьями.

— Таттэ... Курво, он злился, но он ведь и правда мой друг! А друзья вправе рассчитывать на помощь, поддержку... просто клятва, я ведь тоже дал клятву, и Берену я был нужнее! Берен без меня... Берен теперь вот без меня, — устало закончил он.

За такое изложение мыслей Румил бы его оставил без обеда. И был бы прав.

— Ты был нужнее Берену, Анольдо. И ты помог ему — без тебя бы он не пережил плен у Майрона. Ты не бросил Адарина: он бросил тебя, предпочтя свою гордыню и клятву вашей дружбе. И Берена ты не бросаешь — разве можешь ты сейчас идти ему на помощь? Можешь ему помочь?

— Нет, — признал Инголдо.

— О том и речь. Берен справится и без тебя — с ним та, кто куда сильнее, поверь мне.

— Это... так в замысле? — с надеждой спросил он.

— Анольдо! Замысел — не книга и не хроника, где всё расписано! — укорил его владыка. — Мы же об этом говорили. Нет, просто я знаю Лутиэн, дочь Эльве и Мелиан. На свете нет того, что эта девушка не одолеет ради любимого, поверь мне! Ну, вот ты и задышал. Хорошо. Не дело вам, эльфам, быть не живыми, не мёртвыми. А теперь можно и о делах...

— Значит, дела всё-таки есть?

— И первое из них — помочь тебе ожить, Анольдо, сын Эарвен, — серьёзно ответил владыка. — Но есть и другие. Нет во мне покоя из-за твоего друга...

* * *

Костиан недоумённо воззрился на раны Нома. Ещё вчера ведь не было ни малейших изменений — а сегодня вот, и сукровица сочится, и вроде как даже края начали тянуться друг к другу! Странные дела творятся!

Но с другой стороны, это ведь Ном, не кто-то иной.

Если кому и можно восстать из мёртвых, сбросив с себя заклятья и одолев чужую волю — то это Ному. Теперь, пожалуй, есть смысл снова обсудить вопрос про яд... хотя, конечно, придётся отложить исполнение всех планов на потом. Без ездовых волков отсюда выбираться, с больным-то Номом... нет уж, ищите дурака.

Придётся тащиться в Дортонион, смотреть на разорение родной земли — а там уж добрым словом и хитрым манёвром уговорить мальчишку пройти подальше, к границе земли владыки Майдроса. Уж он-то, верно, не бросит Нома, как-никак, а родич.

Костиан придвинулся к огню поближе, зябко запахнул шерстяную кофту. В камышах шуршало, словно шептали голоса погибших в этих гиблых местах — хотя ему ли, знатоку посмертного, не видеть, что призраков тут нет, одна лишь память да сожаления.

«Эх, добрый Намо, не обижай моего Костира», — подумал он печально.

Сам он перед хозяином всех мёртвых был, конечно, не без вины — скольким покойникам он не дал покоя — но Костир-то...

Отредактировано (2023-08-05 05:12:20)

Анон

Re: Толкин fest [творчество]

Спасибо, анон! Финрод такой Финрод здесь, обожаю его!   Ульмо-Протей - классный ход, в самом деле, почему водному богу не менять форму по пять раз за разговор, если это нужно? А с Костианом что-то интересное наметилось. Кто-то умер у него... Сын? 

Анон

Re: Толкин fest [творчество]

Кто-то умер у него... Сын? 

Да, сын. Там как раз топи Сереха рядом, вот он и вспомнил.
Там дальше будет - у него так или иначе от рук Саурона вся семья погибла, жена и три сына.
Беоринги. Некромант ты там, не некромант - Саурону похуй, ему сказали взять Дортонион - он взял...

почему водному богу не менять форму по пять раз за разговор, если это нужно

Мне просто всегда казалось, что он ведь вода, он должен быть... более изменчив, что ли, чем остальные, с более пластичным обликом.

Анон

Re: Толкин fest [творчество]

Беоринги. Некромант ты там, не некромант - Саурону похуй, ему сказали взять Дортонион - он взял...

Мне нравится, что Костиан у тебя не зло
Просто ошибся и ушел не по той дороге, но ты все равно даешь ему шанс вернуться и все исправить 

Анон

Re: Толкин fest [творчество]

Костиан у тебя не зло

Мне в этом плане близка позиция Профессора: что никто не был "злом" изначально и никто не бывает полностью "злом", потому что полностью зло - это пустота, ноль, отсутствие всего. Моргот максимально приблизился, но даже у него есть что-то немного человечное, иначе бы он просто... ну, исчез?
Тем более - обычный человек, не стихия. Человек может творить пиздец, но человеческое-то никуда не денется, а это значит, что из пиздеца есть путь назад.

Анон

Re: Толкин fest [творчество]

Да, Костиан клевый.

Анон

Re: Толкин fest [творчество]

Анон, клёвый накур, нестандартный подход!
Но хочется немного позанудствовать, прости. Я из лучших побуждений, не обижайся на занудного анона и можешь меня проигнорить, мне Ок.

▼Скрытый текст⬍

Во-первых, вот здесь "Не дело вам, эльфам, быть не живыми, не мёртвыми" поправь на "ни живыми, ни мёртвыми".
А второе, зачем Ульмо придумывает новое имя Финроду (я еще понимаю, для Курво), когда у него есть своё родное телерийское имя Финдарато. Да, это телерийское имя. (квенийское - Артафиндэ). Вносит лишнюю путаницу.

Анон

Re: Толкин fest [творчество]

"Не дело вам, эльфам, быть не живыми, не мёртвыми" поправь на "ни живыми, ни мёртвыми".

Нет, извини, у меня правильно:) С "ни" - это получается "вам нельзя быть ни тем, ни этим", а мне нужен смысл "нельзя быть тем и этим одновременно".

А второе, зачем Ульмо придумывает новое имя Финроду

Он технически не придумывает, Анольдо - это Инголдо, только на телерине. Про Финдарато я знаю
В каноне, Шибболете емнип, сказано, что друзья и семья звали Финрода материнским именем - мне хотелось показать, что и Ульмо как минимум себя включает в число друзей. Так что он не придумывает новые имена, просто произносит имена на определённый манер (но он вообще говорит на телерине, просто по понятным причинам передать это русским текстом немного затруднительно; в беловой версии наверное ремарку вставлю пояснительную, типа, "владыка как всегда говорил по-телерийски").

Фуф, извини за ответное занудство, просто языковые закидоны - моя слабость.

Отредактировано (2023-08-05 12:35:58)

Анон

Re: Толкин fest [творчество]

Фуф, извини за ответное занудство, просто языковые закидоны - моя слабость.

Спасибо, что разъяснил! (моё занудство довольно))).

Анон

Re: Толкин fest [творчество]

Я правда люблю профессорские (и не только!) языки, имена и игры с ними (и жду-не дождусь возможности включить шутку про Пенголод, Анголод и Панголод, да)

Анон

Re: Толкин fest [творчество]

Ладно.
Я чуть не ебанулся, если честно, над этой главой.

Трое в Ангбанде, не считая собаки.

День, в котором в коридорах звучит хула, в тронном зале - колыбельная, а Мелькор видит сны.

▼Скрытый текст⬍

Они дошли. Они сумели - добрались через смерть, через отравленные больные земли Тол-Сириона, через мертвую равнину бывшего Ард-Галена, где среди черной, как уголь, и ломкой, как стекло, земли высился курган. Там не было ни воды, ни тени, и сам воздух обратился в отравленную пыль. Равнина выпила из них все силы, и эльфы спотыкались, а Лутиэн Берен и вовсе вез на спине. И все-таки они дошли.
Впереди были ворота Ангбанда - звериная пасть с железными зубами. Когда-то совсем мальчиком Берен слышал от старой Андрет страшную сказку о зверях Востока - той земле, откуда бежали его предки. Мол, есть там жуткие черви длиной в сотни шагов, что грызут норы в скалах и прячутся там. И стоит путнику или беспечному зверю подойти ближе, приняв нору за пещеру, распахивают пасть и одним броском пожирают несчастного заживо. Тогда казалось, что это одна из тех баек, которой в Долгой Дороге пугали детей, чтоб не отходили от взрослых далеко. Но сейчас впору было поверить: вот-вот распахнется чудовищный зев и поглотит их, как мошек.
И ворота и правда распахнулись, но Ангбанд не спешил. На мост вышел волколак. Он был огромен - если волк Саурона мог ударом лапы сломать лошади хребет, то этот одним небрежным взмахом перебить спину ему - и при том уродлив. Мышцы бугрились, будто им было тесно под шкурой, шкура была мала, и от того тело выглядело не ладным и не крепким - несоразмерным и даже кривым, глаза были слишком малы, а клыки не помещались в пасть. И во взгляде горели почти разумная злоба и бесконечный голод.
Волк зарычал, и к своему ужасу Берен понял его - страж ворот спрашивал, кто идет, и насмехался над незваными гостями. Берен прижал было уши, оскалил клыки, готовясь драться, услышал, как потянулись к оружию эльфы...
Но тут Лутиэн соскользнула с его спины и встала во весь рост. Чужая шкура соскользнула к ее ногам, и Соловушка снова стала - свет. На этот раз свет далеких, спокойных звёзд летней ночью, беспечной и ясной.
- Спи, - просто сказала она и шагнула к волку, - ты ведь Кархарот, да? Спи, Кархарот, и пусть тебе снится свобода, которую ты не знаешь. Спи, и во сне ты будешь снова щенок, знающий только вкус молока. Забудь про голод и мрак. Спи.
И ее чары сработали - волколак качнулся, а следом и вовсе лег. Горящие глаза его закрылись, тяжёлое, полное муки дыхание выровнялось, и он уснул. Безмятежно, как молочный щенок в материнском логове.
- Я не знаю, сколько простоят чары, - сказала Лутиэн, - надо идти.
И они пошли, отбросив чужие обличья. Внутри Ангбанд был лабиринтом, в котором ни время, ни расстояние не имели значения. Коридоры свивались, как клубки змей, раздваивались, растраивались и смыкались в кольца. Факелы не горели - чадили, и давали только удушливый дым, и следующего поворота и то не было видно. Темнота шла за ними по пятам, глушила голоса, прятала следы, и казалось - они идут внутри утробы. Крепость была живой - извращённой, невозможной жизнью, причинявшей только муки и построенной на чужой боли и смерти. Как омела-паразит, она могла существовать, только пока тянула силы из тысячи пленников в своих недрах. Даже Берен, привыкший дышать злым воздухом Дортониона, ощущал это, а каково было прочим - лучше и не думать.
- Он знает, что мы здесь, - вдруг сказала Лютиэн, и ее слова поглотила темнота, - он ждет. Ждет новые игрушки.
Тьма стала ближе, и в полной тишине вдруг заскользили еле слышные звуки. Стоны, звон металла, хрипы... Как на грани сна и яви. И тогда Куруфин заговорил:
- Берен, скажи, правда, что Дом Беора всегда выходил в бой с песней? Финрод рассказывал. Не помнишь слов, а то тут очень тихо.
- Что? - Берен растерялся, но понял. - Да, боевая похвальба, мы... Дай вспомнить.
Он завел было песню, сбился раз, другой, но его поддержал Куруфин, и Келегорм - на два голоса, и Лутиэн со звонким смешком подхватила напев. До гимнов и стихов эльдар ему было далеко, это была разудалая хвала, которую легко орать в десяток глоток. В ней даже мелодии не было и слова частенько подбирались на ходу, кого вспомнил, того хулю. Но в ней было лихое безбашенное веселье, и победы, и храбрость, и память о тех, кто не склонился перед владыкой этой крепости, и темнота испугалась. Она шарахнулась прочь от звонких злых слов, затихла в углах, бессильная, и стало легче.
А потом перед ними развернулся тронный зал. Он был огромен - там можно было бы крепость разместить - и до краев полон мрака. Колонны, как ребра, держали невидимый в высоте потолок, и вокруг них клубился все тот же дым от факелов. Резьба на темном камне светилась красным и от того походила на воспалённые раны, не способные зажить, или плющ, который пьет соки из дерева, где вырос. Рваные, почерневшие от копоти знамена колыхались, как крылья огромных летунов, готовых броситься на добычу и разорвать ее. Орды рабов Мелькора толпились среди этих коллон - тролли, орки, странные существа, изуродованные до неузнаваемости, волки и крысы. А впереди, под охраной балрогов, высился трон из костей и железа. Моргот, он же Мелькор, он же враг всего сущего, и в короне его пылали болезненно, точно кричали, Сильмариллы.
Он казался сам сделанным из того же камня, что и крепость - черного и еще больше почерневшего от копоти, сложенного без порядка и науки. Лицо - горные гряды, покореженные обвалом, и раны на нем - трещины, сочащиеся кровью, как лавой. Чуждый этому миру, отравляющий все, к чему прикоснется, и ненавидящий больше, чем чужую свободу, только себя самого.
Мелькор заговорил, и даже балроги сгорбились от страха, а Лутиэн со спутниками и вовсе бросило на колени:
- Что же я вижу? Вы пришли сюда незваными, в чужой личине. Разве так подобает являться принцам нолдор, вассалам нолдор и принцессе Дориата?
Взгляд его, тяжёлый и жадный, остановился на Лутиэн, и Берену стало дурно. Столько ненависти было в этом взгляде, столько зависти к тому, что она вольна и свободна, и какой-то детской жажды сломать. Изуродовать, испортить, загадить - так злые дети ломают чужие игрушки и бьют сверстников не от того, что это весело, но от бессильной зависти к чужой радости и жажде испортить то, что не их. Творить он не желал и не мог, и от того, погрязший в собственной злобе, мог только калечить. Чтоб всем было плохо, хуже, чем ему.
- Да, - ответила Лутиэн и с усилием выпрямилась, - здравствуй, Мелькор, и прости, что пришли мы к тебе тайно. Не было иной дороги.
- И обратно дороги не будет, - Мелькор в ответ засмеялся, и в такт его смеху задрожали колонны, - наивная птичка Лутиэн! Добровольно ты пришла разделить судьбу тех, кто попал в плен - так сполна ей насладишься! Говорят, у тебя голос, которому равных нет - хорошая вещь для моей сокровищницы! Славной будете вы забавой!
- Ты хотел услышать мой голос? - Лутиэн шагнула к трону, и ближе, и ещё ближе. - Тогда позволь мне спеть, Владыка Севера. Лишь для тебя.
Мелькор, наслаждаясь своей игрой в милосердие, кивнул, и тогда Лутиэн запела.
Она пела не голосом - всей своей сутью, как пела ее мать в Великом Хоре, на заре мира. Пела каждым движением руки, каждым шагом, даже взглядом, кружась перед троном. Серый ее плащ мерцал во мраке клубом тумана, глаза сияли, а голос летел к потолку. Он был пением птиц, звоном ручья, он был плеском волн и ароматом цветов, и весенней травой, рвущейся ввысь на проталине, и лаской матери, и смехом влюбленных... Лутиэн пела о мире, юном, свежем и полном счастья. Мире невозможном, как сказка, и несбыточном. Мире, где родным не бросают в лицо слова, которые режут больнее клинка и в один миг превращают дружбу в пыль. Мире, где нет гордыни, которая слепит зрячих и ссорит любящих. Мире, где детей не учат сражаться, едва им исполнится семь весен, и дети не рыдают над могилами отцов, а матери не хоронят сыновей. Мире, где каждый волен творить, и творения его полны жизни и радости, и созидание - невыразимое счастье, от которого ты не тратишь силы, но их прибавляешь. Мире, где в глазах младшего брата, некогда по-ветреному беспечного - только безмерная радость, а не тоскливая ледяная боль и вина. О мечте, несбыточной, никогда не случившейся, но от того лишь более чудесной.

Последний отзвук песни смолк, и Берен вдруг понял, что может стоять. И что вокруг - тишина. Спали волки, и орки, и даже балроги у трона, убаюканные чудесными образами. Спал и Мелькор, опустив голову. И лицо его, лишившееся гримасы боли и злобы, было почти красиво.

Отредактировано (2023-08-05 14:43:16)

Анон

Re: Толкин fest [творчество]

Мол, есть там жуткие черви длиной в сотни шагов, что грызут норы в скалах и прячутся там.

Were-worms! Вы ли это!

Мире, где родным не бросают в лицо слова, которые режут больнее клинка и в один миг превращают дружбу в пыль. Мире, где нет гордыни, которая слепит зрячих и ссорит любящих. Мире, где детей не учат сражаться, едва им исполнится семь весен, и дети не рыдают над могилами отцов, а матери не хоронят сыновей. Мире, где каждый волен творить, и творения его полны жизни и радости, и созидание - невыразимое счастье, от которого ты не тратишь силы, но их прибавляешь. Мире, где в глазах младшего брата, некогда по-ветреному беспечного - только безмерная радость, а не тоскливая ледяная боль и вина. О мечте, несбыточной, никогда не случившейся, но от того лишь более чудесной.

Анон, ты охуенен. Ты не рояль, ты органище.
*переживает и перечитывает*
собрат по перу