Худшая ночь для побега, но другой у него может и не быть, нужно сейчас. Коварная луна бесстыдно заливала светом весь внутренний двор, заглядывала в галерею, идущую вдоль него – но там все же можно попытаться найти темные углы. А вот на стенах Габ будет, как на ладони, как вот этот парень в клетке. Он мрачно уставился на истлевший, расклеванный птицами туп своего предшественника, у которого сбежать не вышло. И как только стражникам вонища от него не мешает? Или они привыкли, что тут постоянно висит на цепях не один, так другой, в назидание таким, как Габриэль? Только вот на него это не действовало: какая разница, если тут ему все равно не жить? Так же подвесят, если останется. А так – у него есть маленький, зыбкий, но все же шанс выбраться. И он его использует. Невзирая на нахалку-луну, которая будто насмехается над ним оттуда, сверху.
Жить хотелось до вытья. В школе магического следствия несладко, особенно таким как Габриэль, которые попались сюда из подследственных. Хотя Габриэль не помнил что он там в детстве натворил, память благословенно скрыла от него детали. Скорее напугал всего кого-то пожаром, из него часто в детстве сыпались искры. Вряд ли при этом кто-то погиб, ему бы поминали.
Жить хотелось даже тут, где он терпел дисциплину, суровые наказания, необоснованные придирки сволочных преподавателей. А вот умирать в клетке, висящей на самом солнцепеке, от голода и жажды не хотел, потому сейчас собирался сбежать.
Жить хотелось, и потому Габ сливал свой резерв светящимся паразитам. Грибы-медузы, в клетку с которыми он сунул руки, немедля подлетели и облепили его щупальцами, высасывая весь эфир досуха, подчистую. Напившиеся паразиты отпадали, светясь ярко, как и сволочная луна и к Габриэлю тут же присасывались следующие, резерва у него было много. В животе противно тянуло от голода, с ужина прошло много времени, да и какой там был ужин, пустая перловая каша, а после истощения резерва всегда хочется жрать, чтобы восстановиться хотя бы немного, черпнув не от источника, а от своих собственных сил. Но Габриэлю не надо восстанавливаться, иначе не пройдет мимо скорпикорна.
Этих тварей, стражей школы, здесь было четыре: по числу сторон света и входов, по этим сторона расположенных. Идеальные охранники для места, в котором держат наделенных магическими способностями. Не как в тюрьме, ну что вы! Никто никогда не назовет этого места тюрьмой. Только пансионом. В который помещают детей, потому, что так будет лучше им же самим. И выйти наружу можно только в сутане следователя или вперед ногами. А для обеспечения этого результата – скорпикорны. Существа, которые питаются эфиром, чуют его в воздухе, как хищные рыбы – кровь в воде. И кидаются на всякого, у кого есть хоть капля резерва. Поэтому Габ высушился до конца, до последней капли, и только после этого, крадучись в зыбких тенях, принялся осторожно двигаться к выходу. «Сухой» он будет незаметным, скорпикорн не учует его, не проснется – и в этом его шанс на спасение.
Он крался, стараясь держаться подальше от переполненных эфиром грибов, парящих над внутренним двором, «старших» братьев тех, из клетки. Содержащих основной резерв школы, переполненных до отказа, так что с грибницы стекали на брусчатку отливающие радужным в лунном свете капли, образуя маленькие эфирные лужицы. Стоит нечаянно ступить в такую или тронуть щупальце – тело Габриэля само выпьет желанный эфир, и тогда все пропало. Придется возвращаться и начинать заново. А чем дольше он здесь остается, тем больше шансов, что его поймают. Ночью во дворе не должно быть никого. Ночью ученикам запрещено выходить из келий. В принципе. Это не тюрьма, это просто пансион с очень строгими правилами. Будь они прокляты.
Наверное, именно поэтому отсюда так сложно уйти. Это же не тюрьма. В тюрьме сразу понятно кто охранник, а кто заключенный, а тут есть и дети других следователей, к которым относятся мягче, и они могут на тебя настучать из особой принципиальности, есть такие же как ты, которые могут настучать, чтобы смягчили наказание им, есть преподаватели, для которых школа следователей и впрямь не тюрьма, а уважаемое заведение, но порядки немного слишком строги, а есть те, которые охранники больше, чем учителя, ни на ком не написано друг он или предатель и все ходят в страхе, потому что висит очередной труп в клетке на стене, и кто сказал, что не ты следующий? Что тебя не обвинят в применении запретной магии или нарушении правил?
Ровно этот страх и поставил Габриэля в то незавидное положение, в котором он теперь оказался. Когда все обстоит так, ты не отказываешься выполнять мелкие поручения тех, кто старше и выше. Никогда. Просто потому, что это чревато плохими последствиями. И тебе, в конце концов, не сложно – передать то, отнести это, хранить в своем сундуке сверток, пока его не заберут. Только потом оказывается, что выполнять просьбы, не спрашивая, чревато тоже – потому что когда твоих старших товарищей могут прихватить за контрабанду зелий и снадобий за стены школы, ты окажешься крайним. И никогда никому не докажешь, что даже не знал, что было в свертке. И будешь болтаться в клетке.
Габриэль шел, как во сне, завороженный ритмом теней и пятен света, чередующихся, когда колонны вдоль террасы сменялись арками между ними, и даже приглушенные звуки шагов не сразу вырвали его из этого задумчивого погружения. Но, услышав их, он немедля вжался в стену – и юркнул в щель между стеной и мраморной статуей, изображающей лорда-следователя, воздевшего руку в обвиняющем жесте. Он съежился там, не шевелясь, стараясь даже не дышать. Будь у него хоть капля магии, так легко было бы раствориться в тенях, сделаться незаметным, это Габ умел лучше всего, был первым, лучшим крадущимся среди своих погодок. Но то с магией, а то – без капли ее. Он ощущал себя голым, беззащитным, невооруженным, беспомощным. Загнанным в угол мышонком. Шаги приближались.