Друзья, мне откровенно надоели ваши сплетни, домыслы и инсинуации. Мне отвратительны вы сами и те формы, которые принимает ваша «жажда справедливости». Мне отвратительно, что меня обвиняют в смерти подростка, которому я, наоборот, десятки раз спасал жизнь. Я познакомился с Ваней Матреничевым, когда ему было десять лет (хотя сначала он сказал мне, что ему одиннадцать). Он написал мне – «здравствуйте, вы писатель? Мне тоже одиннадцать, как персонажу вашей книги». Он довольно быстро стал рассказывать мне о проблемах в школе и дома. Ванин отец-алкоголик ежедневно избивал своего сына, пока тот жил с ним в одной квартире. Он нигде не работал и жил на пособие, которое получал, как отец-одиночка, а также на те деньги, которые Ваня зарабатывал, занимаясь продажей наркотиков и выполняя другие поручения для более взрослых преступников в своем районе. Причём продажей наркотиков Ваня занимался еще в восемь лет, когда была жива его мать. Его родители жили на те деньги, которые приносил Ваня, и на те, которые Ване давала его взрослая сестра Алена, которая с ними не жила и занималась проституцией.
Еще когда Ваня учился в начальной школе, его учительница сообщила о ситуации в этой семье в комиссию по делам несовершеннолетних. Представители комиссии несколько раз приходили с проверками, но _никаких мер в итоге не предприняли_. Перед приходом комиссии Ваня каждый раз гладил для своего отца рубашки и убирался в квартире, чтобы тот выглядел более благополучным, и этого оказалось достаточно, чтобы никто не стал вмешиваться в эту ситуацию. На момент нашего знакомства Ваниной матери уже не было в живых, она покончила с собой. Ванина мать была сумасшедшей женщиной, которая неоднократно пыталась заставить сына покончить с собой, принуждала его резать себе руки и требовала, чтобы он сбросился с балкона. Она шантажировала его своим самоубийством, добиваясь, чтобы он все время был при ней, и убила себя просто потому, что он пошёл во двор погулять с ребятами вместо того, чтобы остаться с ней. Ванины учителя и школьные психологи отреагировали на самоубийство его матери тем, что организовали групповую травлю за то, что он «довёл свою мать», и продолжали эту травлю много лет – собственно, вплоть до смерти Вани.
Я наладил контакт с Аленой, старшей сестрой Вани, и попытался убедить её обратиться к юристам и сообщить о преступлениях Ваниного отца, который не только избивал Ваню, но и регулярно его калечил – Ваня постоянно получал переломы и сотрясения. Во время одного из таких нападений Ваня несколько раз ударил отца утюгом и написал мне «кажется, я его убил». Причем, чтобы вы понимали – с самого начала и до самого конца этой истории я не знал ни адрес Вани, ни имени его родителей, ни фамилии Алены, ни номер его школы. Всю эту информацию и Ваня, и Алёна тщательно скрывали, боясь, что я могу самостоятельно принять какие-нибудь меры. Я даже настоящую фамилию Вани – Матреничев – узнал совершенно случайно, года полтора я знал его только под ником «Вани Иванова». В конце концов, после очередного избиения, Алена забрала Ваню от отца и привезла его к своей подруге Наташе, которая на тот момент преподавала биологию в какой-то из московских школ. Эта Наташа оказалась алкоголичкой, которая постоянно била (по её словам, «наказывала») собственного сына, Макса, который был ровесником Вани. Пока Алёна жила с ними в одной квартире, Наташа вела себя относительно спокойно, но, как только Алёна отправлялась в очередной загул (а это происходило постоянно), Наташа оставалась полновластной хозяйкой квартиры, где находились два ребенка, и измывалась над ними обоими. Позднее она забрала к себе из деревни еще одного мальчика, своего дальнего родственника, которого тоже звали Макс, и который был старше Вани на два года. Сначала этот старший Макс получал побои наравне с младшими мальчиками, потом начал помогать Наташе бить и мучить Ваню.
Садистские наклонности Наташи постоянно обострялись. Она ежедневно пила, слышала голоса и видела на потолке чертей, и её трижды за последний год госпитализировали в состоянии острого психоза. Тем не менее, ни врачи-психиатры, ни полицейские, которые много раз приходили по вызову в квартиру Наташи, _ни разу не задались вопросом_, кем приходятся хозяйке квартиры находящиеся в доме дети, подвергаются ли они опасности, и кто будет за ними присматривать, пока Наташа будет находиться в больнице.
Пока у меня были надежды на то, что Алёна сможет как-то позаботиться о Ване, я убеждал её забрать Ваню и съехать от Наташи. Мы с Соней даже предложили ей все наши деньги, чтобы оплатить дешевую съемную квартиру, но Алёна отказалась, потому что в её планы не входило жить вместе с Ваней и постоянно нести за него какую-то ответственность, ей было проще, чтобы он оставался у Наташи, а она могла бы постоянно уходить по ночам, чтобы заниматься проституцией, и в любой момент пропадать на две или на три недели.
В какой-то момент мы с Аленой даже договорились, что она попытается купить у его отца разрешение на выезд за границу и привезёт мальчика во Францию – мы много консультировались с юристами и правозащитниками, работающими с беженцами, и они подтвердили, что Ваня мог бы просить защиты у французского государства, как ребенок, чьи интересы не защищало российское государство (бездействие комиссии по делам несовершеннолетних, полиции и т.д.). Но этот план сорвался, потому что Ванин отец отказался подписать разрешение на выезд в обмен на предложенные ему 70 тысяч рублей. Он категорически не хотел, чтобы в жизни Вани происходило что-нибудь хорошее. Он постоянно писал ему смс, обвиняя в смерти матери, или, шантажируя самоубийством или тем, что «пойдет и сдаст его в интернат», заставлял его приезжать к себе и избивал. В результате Ваня оставался у Наташи, Алёна приезжала туда только изредка, а Наташа (сначала сама, а потом с помощью старшего Макса) постоянно избивала и пытала Ваню – обваривала его кипятком, жгла ему руки и лицо на плите, связывала ему руки и надевала на голову пакет и резала ему пальцы ножом.
Сам Ваня многократно был госпитализирован, в том числе со следами побоев, ожогов и обморожений (когда засыпал на улице), но никто из врачей в больницах, где он находился, не предпринял никаких мер, чтобы установить, с кем он живёт и кто нанёс ему все эти повреждения. Несколько раз его подбирали ночью на улице, но – повторяю – разбираться в этом деле никто не пытался. Каждый раз было достаточно появления в больнице какого-нибудь взрослого, который назывался Ваниным родителем (такими взрослыми, как правило, были какие-то знакомые Алёны). В тот единственный раз, когда вопросы все-таки возникли, и Ваню даже хотели задержать до выяснения обстоятельств, он просто сбежал из больницы, прихватив чужую куртку и ботинки. И никто не стал вызывать полицию или разыскивать сбежавшего избитого ребенка, найденного накануне ночью замерзающим на улице.
Психическое состояние Ваниной старшей сестры, Алены, постоянно ухудшалось из-за занятий проституцией, депрессии, расстройства пищевого поведения и, может быть, развития того же самого психического заболевания, которым страдала их с Ваней мать. Сначала она просто била Ваню и винила его во всех своих проблемах, потом начала, как раньше их отец, писать ему сообщения с обвинениями в смерти матери, а после – отправлять порнографические фильмы про инцест и насилие над детьми. Я прекратил общение с Аленой после того, как она подделала нашу переписку, чтобы убедить Ваню, что я посоветовал ей его побить. Она неоднократно пыталась покончить с собой, а также несколько раз инсценировала собственное самоубийство. Кроме того, она систематически пыталась заставить Ваню покончить с собой, несколько раз пыталась его убить и дважды похищала его собаку, требуя, чтобы он убил себя. Однажды она прислала Ване фотографию его «мертвой» собаки, которую она якобы убила из-за его отказа сброситься с балкона. У Алёны были (вероятно, и сейчас есть) ключи от квартиры Наташи, в результате чего она в любой момент заявлялась в квартиру, одна или с каким-нибудь мужчиной, и избивала Ваню.
Я неоднократно настаивал на том, чтобы Ваня сообщил об этих преступлениях, но он отказывался это делать и угрожал немедленно покончить с собой в том случае, если я попытаюсь рассказать об этом сам. Учитывая то, что он постоянно совершал серьёзные попытки суицида, а также его регулярные самоповреждения (в том числе исключительно опасные, вроде того, чтобы сжечь себе руку на плите), я вынужден был принимать всерьёз эти угрозы. Один раз, после того, как Наташа нашла себе сожителя, и они вместе пытались изнасиловать Ваню бутылкой, я все-таки убедил Ваню рассказать о том, что происходит, родителям своей подруги, Насти, потому что из всех взрослых эти люди больше всего общались с Ваней, приглашали его в гости и на праздники, регулярно брали с собой в кафе. Ваня пошёл к ним домой и попытался объяснить им ситуацию. Они ему поверили – во всяком случае, начали говорить о социальных службах и об интернате. Тогда Ваня сбежал из их дома, укусив за руку Настиного папу, когда тот пытался его удержать. После этого все, включая Настиных родителей, предпочли сделать вид, что этого разговора не было. В другой раз у меня в руках по случайности оказался мобильный номер Ваниной знакомой, Светы – взрослой женщины, у которой были свои дети старше Вани. Я позвонил ей и рассказал о нападениях на Ваню. Но в результате эта Света просто наорала на него, что он «подставляет» её и её семью.
На протяжении двух с половиной лет я был свидетелем преступлений и насилия, о которых невозможно было рассказать открыто, и неоднократно предотвращал как попытки убийства со стороны Ваниного отца или Наташи, у которой он жил после отца, так и многочисленные попытки самоубийства, когда Ваня принимал огромное количество снотворного, или убегал ночью и ложился спать в сугробе, или свешивался на одной руке с балкона одиннадцатого этажа.
Я старался убедить Ваню, что ему нельзя оставаться у Наташи и нужно пойти в интернат. Он многократно обещал, что пойдет в интернат, если Наташа нападет на него еще раз – но, когда это случалось, всякий раз отказывался от своего обещания.
Я делал все, что мог. Собственно, я считаю, что я сделал больше, чем было возможно. За время нашего общения Ваня перестал торговать наркотиками и полностью прекратил общение с дурной компанией, которая втянула его в наркоторговлю. Он перестал воровать, поджигать все подряд и втягивать других детей в смертельно опасные игры вроде висения на краешке балкона, катания на лифте внутри шахты, перебегания рельсов перед идущим поездом и так далее. Кроме того, он перестал называть всех женщин шлюхами (чтобы вы лучше представляли себе ситуацию, скажу, что в первый год нашего общения был такой момент, когда он двое суток подряд устраивал скандалы и угрожал мне самоубийством, требуя, чтобы я согласился с тем, что «многие бабы – бл*ди»). Несмотря на все это, в Ване было много совершенно замечательных качеств – он был исключительно умен, решителен, отважен и нередко с риском для собственной жизни заступался за других людей. Я сильно его полюбил и долгое время делал все возможное и невозможное, чтобы ему помочь. Но наши с Ваней представления о том, в чем должна заключаться эта помощь, мягко говоря, не совпадали. Я считал, что ему нужно любой ценой уйти от Наташи, где его жизнь и здоровье постоянно подвергаются опасности, и максимально дистанцироваться от таких неадекватных людей, как его сумасшедшая сестра или его отец. Но Ваня думал – и все время говорил об этом мне – что все его страдания вызваны не тем, что с ним происходит дома у Наташи, в школе или во дворе, а тем, что я не уделяю ему достаточно внимания.
В последние месяцы перед его смертью эти бредовые идеи обострилось до такой степени, что он категорически отказывался обсуждать свои реальные проблемы, а все наши многочасовые разговоры по телефону посвящал исключительно упрекам и претензиям в мой адрес. Причём нельзя сказать, что в это время не происходило ничего важного. Ване чуть не пришлось ампутировать палец – он рассказал о нагноении, только когда оно уже задело сухожилие, и я в последнюю минуту убедил его пойти в травмпункт, а вскоре после этого его госпитализировали в больницу с флегмонозным аппендицитом, потому что он игнорировал любые мои вопросы о своём самочувствии, а хотел только обсуждать свои обиды и претензии. Все чаще получалось так, что я не мог ничем помочь, поскольку узнавал о существующих проблемах, когда становилось уже слишком поздно. Несмотря на то, что через два с половиной года такой жизни я чувствовал себя морально обескровленным и полностью растерзанным и, честно говоря, испытывал физическую тошноту от всей этой неадекватной ситуации, я прилагал все силы, чтобы быть спокойным и держать себя в руках. Но Ваня, к сожалению, всегда воспринимал спокойный тон как доказательство, что мне на него наплевать – поэтому он злился и пытался вывести меня из равновесия, выкрикивая в трубку матерные слова или же заявляя, что он завтра обворует магазин и изобьет какую-нибудь девочку во дворе. Его обычная позиция в таких случаях была «я вам не позволю быть ко мне равнодушным, если я не могу сделать так, чтобы вы меня любили, я вас заставлю себя ненавидеть!». Это не метафора; это цитата.
В период с август по октябрь Ваня совершил по меньшей мере три серьёзных попытки самоубийства (например, он сбежал ночью из квартиры и, пытаясь утопиться, переплыл Москва-реку, а потом пытался выброситься из окна в больнице). При этом он то требовал, чтобы я «никогда больше ему не писал», то звонил, «чтобы в последний раз услышать мой голос», и заявлял мне, что он только что убил свою собаку и сейчас убьет себя. Он отказывался признавать, что ему нужна психиатрическая помощь, говорил про каждую свою попытку суицида, что это «просто срыв», и в каждом таком «срыве» обвинял меня. То же самое он делал и в беседах с другими людьми, будь то какие-то случайные люди в сети, знакомые в реальной жизни, или же психолог и психиатр, к которым я с большим трудом убедил его обратиться. Я думаю, что ему было неудобно говорить о своей семье, о том, как с ним обращались в детстве, о том, как его ежедневно травят во дворе и в школе – потому что это было связано со слухами о самоубийстве его матери и о том, что его сестра занимается проституцией, а ему не хотелось это обсуждать. И еще меньше ему хотелось говорить об условиях, в которых он живёт, о поведении своих учителей, которые инициировали и подогревали травлю в школе, или о том насилии, которому он подвергался у Наташи (потому что тогда его отправили бы в интернат). Обсуждать наши взаимоотношения и объяснять свои неадекватные поступки реакцией на мое «непонимание» было удобнее всего. Если верить Ване, за несколько дней до своей смерти он был у психиатра и рассказал ему о своих попытках суицида, но я не уверен в том, что это правда. Ситуация была настолько серьезная, что требовала госпитализации, а врач, по Ваниному утверждению, просто выписал ему рецепт на какие-то транквилизаторы.
Я отказался продолжать подобное общение, потому что я не видел никакой возможности что-нибудь сделать для человека, который _больше года_ напрямую обвинял меня в своих попытках суицида, наотрез отказывался решать реальные проблемы вместо того, чтобы выяснять со мной отношения, и шантажировал меня, если я просто отказывался обсуждать какой-нибудь вопрос и предлагал поговорить о чем-нибудь другом. Несмотря на мои неоднократные попытки объяснить ему, что так поступать недопустимо, Ване ничего не стоило купить у другого пользователя на ФБ мои закрытые посты, он обманом получал у других людей мою переписку с ними, читал мои сообщения Алёне каждый раз, когда ему в руки попадал её телефон, и другими способами пытался меня контролировать, а когда я сказал, что я взрослый человек, и что мне нужно личное пространство, поэтому я очень прошу его поддерживать со мной связь только через ВК, но оставить мне мой ФБ, он много суток подряд отказывался говорить о чем-нибудь другом, шантажировал меня суицидом и требовал, чтобы я пересмотрел это решение.
Людей, которые были близки к самоубийце, постоянно обвиняют в том, что они якобы вели себя неправильно или же просто сделали для человека «недостаточно». Во-первых, возлагать ответственность за суицид на человека, который «не уделил достаточно внимания», «не спас» и «не остановил» - в принципе извращение. Но в данном случае проблема вообще не в этом. На протяжении этих двух с половиной лет я десятки раз спасал Ванину жизнь, но я не Господь Бог. Прежде всего, я не могу в одиночку (и к тому же – находясь во Франции) 24\7 замещать полицию, комиссию по делам несовершеннолетних, врачей, учителей и все социальные службы, которые не выполняли свои обязанности даже тогда, когда не замечать эту ситуацию было невозможно (вызовы полиции в дом к Наташе, госпитализации Вани, школа, где все знали про проблемы в Ваниной семье и т.д.). А во-вторых – и это, может быть, даже важнее, – людей можно спасти от чего угодно, только не от них самих.
Ване неоднократно предлагали перейти в другую школу, где его бы не травили, и где бы никто не знал историю его семьи – но он отказался, потому что понимал, что тогда он потеряет контроль над ситуацией и может оказаться в интернате.
Моя мама приглашала его уехать от Наташи и пожить в нашей квартире – но он отказался в самую последнюю минуту, когда мама уже спрашивала, когда встречать его с электрички.
Ваня несколько недель упрашивал меня согласиться снять ему квартиру, и уговорил на этот безумный план Елену Гудкову, которая, по Ваниному замыслу, должна была снять эту квартиру на свое имя. Видя, что в этом готов принять участие какой-то другой взрослый человек, который живёт в Москве, я согласился – исключительно из-за того, что понимал, что в доме у Наташи Ваню могут покалечить или вообще убить в любой момент. Но Ваня, который до этого буквально изнасиловал меня, убеждая согласиться на этот сомнительный план со съемом квартиры, в самую последнюю минуту заявил, что ему ничего не нужно, закатил истерику и убежал с температурой в ночь, потому что я был занят и _не согласился почитать ему вслух_. Кстати сказать, Елена тогда вызвала полицию и сообщила им, что мальчик убежал из дома с целью совершить самоубийство. Но никто из полицейских даже не подумал разобраться в этой ситуации или принять какие-нибудь меры.
Елена Альшанская предлагала Ване какое-то время пожить в интернате, обещая, что потом найдёт ему опекунов – но он перестал с ней общаться и не захотел беседовать с психологом, которого она ему нашла, заявив мне, что «как-нибудь перетерпит до 18 лет».
Незадолго до собственной смерти Ваня вроде согласился с тем, что поживет у Елены Гудковой – но через два дня сбежал оттуда к Наташе, чтобы оттуда звонить мне и говорить о суициде. Я не могу реагировать на суицид так остро, как это делают люди, которые сталкиваются с этим впервые, потому что, по факту, я пережил ОГРОМНОЕ КОЛИЧЕСТВО Ваниных суицидов – каждый раз, когда он убегал из дома со словами, что убьет себя, и пропадал со связи, я воспринимал это, как реальный суицид.
Мне совершенно не в чем себя упрекнуть. Ваня требовал ничего не говорить и не писать о нем и его положении и угрожал самоубийством. Я не мог в одиночку изменить тот факт, что Ваня жил в совершенно неадекватных условиях и в совершенно неадекватном государстве, где такая ситуация не только возможна, но, насколько я успел понять, совершенно заурядна. И я не мог спасать Ваню от самоубийства после того, как превратился в его воображении в главный источник его боли и его проблем. Я считаю чудом уже то, что мне удавалось спасать ему жизнь на протяжении двух с половиной лет. Учитывая его окружение, семью и образ жизни, Ваня должен был погибнуть значительно раньше. Я уверен, что никто из тех, кому сейчас хватает глупости судить об этой ситуации со стороны, не продержался бы на моем месте не то, что два с половиной года, а даже одной недели.
