С самого начала автор как будто начинает заигрывать с ожиданиями читателя:
То, чем они занимаются, очень странно. Легасов уверен, что, если бы их кто-то увидел, то вызвал бы «скорую» из психбольницы, но он старается не думать о том, как это выглядит со стороны. В конце концов, они оба делают это, им обоим хорошо, и никто из них никогда не расскажет об этом никому.
Щербина старается не думать о том, чем они занимаются наедине. Он не привык копаться в себе, но ему всё же кажется, что их занятия абсолютно невинны, что-то вроде игры. Они не заходят далеко и не зайдут. Щербина даже ни разу не почувствовал возбуждения, и он был уверен, что и Легасов не чувствовал ничего такого. Им просто хорошо, разве это преступление?
Чувствует, чувствуете? Вы-то думаете, что тут обычная гомоебля, ан-нет, до нее еще не скоро.
- Мне бы хотелось… Мне нравится, когда стучат по столу или по… по чему-нибудь деревянному. Ещё нравится, как вода шумит и как льётся. И ещё чтобы шёпот… вместе с этим. Но можно просто по дереву стучать. Достаточно… Этого будет достаточно.
- Боже мой, ты так это скрывал, Валера. Ладно, ложись. Не будем терять время.
Короче, они занимаются чем-то, что в десятых годах 21 века будет называться АСМР-ом (откуда и название фика). Причем занимаются довольно странно.
Щербине стоило времени, чтобы выяснить, что Валерию подойдёт. В один вечер Борис подставил к кровати стул и постучал по нему. Хватило одного взгляда Легасова, чтобы понять: именно эти звуки приносят ему удовольствие. С тех пор всё наладилось.
Больше интересно, в какой именно момент они решили, что тащатся от рандомных бытовых звуков. И поделились друг с другом этим, безусловно, очень важным для дела знанием.
Стул звучал и правда чудесно. Щербина специально оставлял ногти подлиннее, потому что заметил, как Легасову нравится, когда он постукивает по деревянной спинке именно ногтями. Валерий никогда не закрывал глаза, смотрел на пальцы Щербины и слушал невероятно успокаивающий и расслабляющий звук.
От мысли о том, как при этом выглядели ногти Щербины, мне становится нехорошо. 
Борис решает, что Валерий постоянно доводил его до полного расслабления своими действиями, а сам получал незаслуженно мало, поэтому необходимо исправить это досадное упущение.
Он хорошо подготовился. Всё продумал. Продумал вплоть до фраз, которые будет говорить, нашёл всё, что может понадобиться. Постукивания по стулу, конечно, хороши, но это будет вишенкой на торте. Щербина решил попробовать и другие звуки. Борис любил эксперименты, а Валерий, как ни странно, из раза в раз просил его постучать по стулу и отказывался от всего незнакомого. Может, просто не хотел, чтобы на него тратили время. Как всегда: вначале другие, потом – он.
Ну или ему действительно нравилось именно постукивание? В конце концов, не зря вы так долго искали, по чему поскрести.
Борис крадет из тонометр и приступает к реализации хитрого плана. Казалось бы, с тонометром в качестве, э-э-э, асмр-игрушки можно придумать много интересных штук, но автор нас ещё удивит.
Они обедали в гостинице. Легасов нервничал – после обеда ему нужно было говорить с Хомюк, которая буквально прохода ему не давала с тех пор, как поняла причину взрыва реактора. Она требовала, чтобы Легасов всё рассказал в Вене и на суде, чтобы уже сейчас написал статью, хотя бы в местную газету, чтобы обсуждал с ней практически любой свой шаг.
Хомюк этом фике выступает как инфернальное зло и сучка-разлучница. Легасов же, выглядящий размазней, не может послать её нахуй, а только постоянно рефлексирует на тему своей хуевости и ненужности.
Маленькое отступление от чтеца: Легасов здесь (и в некоторых других фиках) страдает тем, что я бы назвал “проблемой Ремуса Люпина” - когда мы берем мягкого, в чем-то нерешительного и сомневающегося персонажа и делаем его ноющей пассивной уточкой.
- Я давно спросить хотел, - сказал Борис, - ты помнишь свой первый раз?
- Мне кажется, что я всегда знал, что у меня такое есть. Просто никогда я не делал намеренно это. Ни для кого. И для меня никто не делал. Я и поделиться этим боялся с кем-то. Думал, что со мной что-то не так, что меня не поймут.
Борис кивнул. Он хотел выяснить, отчего в первый раз Валерий почувствовал это, но не вышло. Что же, Щербина всё равно уже всё приготовил.
Ей-богу, то, что они говорят о своих "первых разах" только сейчас, заставляет меня представлять, как они в первый раз реагировали на реакции друг друга. "О, мой коллега начинает стонать, когда я шуршу бумагами? Ничего необычного, просто продолжу, ему же нравится!" или даже “О, звук смыва унитаза, о-о-о”
Разговор с Хомюк был, как всегда, тяжёлый. Она заставляла его чувствовать вину, ответственность и позор. Она рассказывала ему о невинных людях, о нерождённых и умерших детях, несчастных женщинах и мужчинах, потерявших семьи, детей, об оставшихся без хозяев животных. Сегодня Легасов почувствовал себя особенно плохо.
И виновата в этом, конечно, Хомюк, которая рассказывает о том, что происходит, а не личное осознание Легасовым окружающего пиздеца.
Легасов ещё немного рефлексирует на тему того, как ему хочется лечь и умереть, но надо же доставить удовольствие Борису, а затем идет к нему в номер. Снова их игра “Не хочу тебя утруждать” vs “Давай, приключение на 15 минут”
Борис мягко потянул его руку, укладывая ладонью вверх к себе на колено. Легасов посмотрел вопросительно.
- Ты можешь просто лежать и получать удовольствие? – спросил Щербина.
- Это не нужно, Борис. Достаточно стула. У него приятный звук, и я…
- Тебя часто вот так… - Борис замолчал, потому что не знал, как назвать то, что он собирался сделать с его рукой.
Сказать слово «ласкать» он не мог, ведь удовольствие, которое они получали друг от друга, никак не было связано с телом, с возбуждением, с сексом. Это было другое. Они даже друг к другу не прикасались никогда. Это был первый раз, когда Борис решил дотронуться до него.
Есть прекрасное русское слово "трогать", Борис, дарю тебе его. И даже запинаться не надо, когда его произносишь.
Дальше начинается сцена, которая вызывает у меня легкую тошноту. Вообще, все эти и так "sweet talk" постоянно находятся на грани с какой-то мелодраматической сентиментальностью, и автор эту грань перешел:
- Тише, тише, - сказал Борис шёпотом. – Я просто смотрю… вот так… Вот как хорошо.
Он поглаживал большим пальцем запястье, нащупывал круглую едва выступающую косточку.
- Валерочка, я просто смотрю. Какая у тебя кожа светленькая тут. Тебе, наверное, загорать нельзя – сразу кожа покраснеет. Ничего страшного… Ничего. Ложись так, как тебе удобно. Закрывай глаза. Можно очки снять.
Легасов потянулся было рукой, но Щербина остановил его. Он поймал его руку и уложил её обратно. Валерий посмотрел на него.
- Сейчас, сейчас, сниму. Только попробую кое-что
Легасов (которого здесь мне сложно называть этим именем, потому что ООС во все поля) говорит, что прикосновения - это запрещенный прием, но сомэц тут отнюдь не он.
Он не знал собственное тело, никто не помогал ему исследовать себя, никто не разбудил его чувства. Правда, Валерий был уверен, что знает себя хорошо. Собственное тело таило свои загадки.
Автор, определись, пожалуйста, знает ли он свое тело или оно таило загадки. Почему все твои персонажи так непоследовательны?
Когда Борис зашуршал липучкой тонометра, тут же гладя его по плечу манжетой аппарата, Легасов вдруг почувствовал, как приятные мурашки побежали вдоль позвоночника, охватывая постепенно всё тело. Борис, ещё немного повозившись с тонометром, постучал по стулу, и это стало последней каплей. Валерий застонал. Это было настоящее физическое удовольствие. Борис увидел, как поджались пальцы у него на ногах, как он приоткрыл рот, вдыхая воздух. Собственного стона Валерий не услышал. И к лучшему. Борису казалось, что, если бы услышал – стеснялся бы этого до конца своей жизни. Валерий уснул.
И… всё? Ради этого ты украл тонометр? А как же, я не знаю, кинк на заботу, на давление в руке? С тем же успехом можно было бы и противогаз использовать.
Последовательность мыслей тут такая, будто автор сам себе тонометром постукивал, а потом записывал ощущения. Оттого и косяки с фокалом: автор не успел записать все свои эмоции со всех сторон, забил, заснул, перешел к новой сцене.
Далее нам рассказывают о событиях уже после ликвидации - первая попытка самоубийства Валерия. В дело вновь вступает сучка-Хомюк:
Борис тогда не думал, что всё будет так серьёзно, но он знал: его уговорила Хомюк. Щербина был в ярости. Ему хотелось убить Хомюк, а потом взять Легасова и отлупить ремнём, как отлупил своего сына однажды за то, что он ударил девочку. Женщин бить нельзя. Женщин нужно любить, защищать и восхищаться ими. Теперь Щербина так не думал, и хотел, чтобы и Легасов так не думал.
Казалось бы, мы только что видели человека, который искренне хотел и доставил удовольствие другому человеку, но сомэц не может быть просто любящим и понимающим. В каждом сомце непременно таится коварный огурессор.
Борис представлял, как рвёт на нём рубашку, снимает ремень с его брюк и этим же ремнём бьёт его по груди, по рукам, бьёт до крови, и заставляет повторять: «Я больше не буду». Да, именно эту детскую фразу. Ему хочется, чтобы Легасов заплакал от боли и унижения, и он выдумывает новые способы. Такие жестокие, что даже дыхание захватывает, и Борис чувствует что-то… Что-то, чему нет названия. Какое-то странное удовлетворение оттого, что Легасову больно.
Внезапный переход к садизму ошарашивает. Откуда такая агрессия? Что произошло с Щербиной, хотевшим, чтобы Легасов расслаблялся и получал удовольствие, и почему на его место пришел какой-то уебок?
Ответ находится в следующем абзаце:
Щербина не мог понять, откуда у него взялась эта злость на учёного. Ведь они там, в Чернобыле, были довольно близки. Настолько близки, что расслаблялись, не боялись рассказывать друг другу, чего им хочется. Теперь казалось, что всё это было давно и с кем-то другим. Злость была оттого, что, не будь Легасов таким принципиальным, они и сейчас могли бы дарить друг другу это удовольствие, пусть хоть раз в месяц. Борису ни с кем больше не было так хорошо, как с ним. Он воспринимал то, что делал Легасов сейчас со своей жизнью, как предательство.
Я правильно понимаю, что предательством, по мнению Щербины, является не ублажение себя, Щербины, любимого, а написание научных статей и записок по поводу безопасности ядерных реакторов? Отличный герой, очень положительный.
Щербина входит. В палате сидит Хомюк. [...] Во взгляде Хомюк нет ни сострадания, ни страха. Она ждёт, когда Валерий проснётся, чтобы сказать ему, что он не справился и что теперь он должен придумать безотказный способ уйти из жизни и этим доказать и показать, насколько серьёзна Чернобыльская катастрофа.
Хомюк точно не ведет какую-нибудь группу смерти или, не знаю, не руководит сектой? Ничем другим такую силу убеждения у обычной советской ученой я объяснить не могу.
- Довела? - спросил Щербина, положив купленные фрукты на тумбочку. - Теперь добить пришла?
- Вы ничего не понимаете, - шёпотом ответила Хомюк, - только так можно заставить их исправить…
- Заставь сама, а его не трогай.
Хомюк усмехнулась.
- Если я покончу с собой, ничего не изменится.
- Изменится, - ответил Щербина. – Для него всё изменится, если ты просто уедешь в Белоруссию. Хотя бы на полгода.
- Я не уеду. Я буду с ним до конца.
- До конца? К которому сама его и подведёшь?
ООС, к слову, у автора не стоит. Видимо, в его понимании желание покончить с собой у Легасова возникло сугубо под влиянием капающей на мозги Ульяны, а не из-за травли и стремительно ухудшающегося здоровья.
Щербина прогоняет Хомюк из палаты, признаваясь в своих чувствах к больному. Ещё немного блевотных описаний:
Глядя на его пальцы, Борис думал только о том, как будет дотрагиваться до каждого суставчика, как будет обводить луночки на ногтях, если только Валере будет это приятно
Блэт, ты его отпиздить хотел сцену назад. До кровавых соплей и прочего. Где последовательность в твоих действиях, человек, которого автор назвал Щербиной?
Легасова выписывают из больницы, и Щербина радостно вписывается к нему пожить. Немного об их быте.
Щербина целыми днями смотрел телевизор или читал, и только перед сном, очень редко, Валерий говорил ему: «Хочешь посмотреть бумаги?» Борису нравилось, когда Валерий выполнял его желания, и как он это делал. Лучше него никого на свете не было, но с каждым днём Легасову становилось хуже. Нет, он ничем не болел, он только немного постарел, но он становился грустнее, задумчивее, тревожнее.
Рабочие обязанности? Важные встречи, переговоры? Нет, конечно, мы будем сидеть в четырех стенах и делать ебанное нихуя. Отдельно доставляет фраза “ничем не болел”. Как изящно автор обходит стороной тему лучевой болезни.
Наконец, Щербина решает вывести Легасова на важный разговор. Весь их диалог ужасно скучен и уныл, потому что показать нормальную мотивацию автор не в состоянии.
- Ты правда не хочешь жить?
Легасов опустил голову.
- Я бесполезен, Борис. И умереть, покончить с собой - это единственное, что я могу сделать полезного.
Щербина заглянул ему в глаза, пытаясь понять, действительно ли он так думает.
- Я учёный, и у меня есть обязанности. Сейчас я не могу проводить исследования, на мои лекции никто не ходит. Я больше не эксперт в своей области. Никто не позовёт меня никуда, никто не попросит моего совета. Если я бесполезен в науке, я должен сделать то, что будет полезно для будущего. Чтобы люди жили… А я должен умереть.
Сериальный Легасов: меня подвергли остракизму, мой организм разрушается, а государство прячет голову в песок и не хочет признавать своих ошибок, сваливая всё на меня. Я больше не вижу выхода из этой ситуации.
Легасов в фичке: Хомюк сказала, я должен умереть (((( я бесполезен ((( меня никто не любит ((((
Щербина потянулся к нему, обнял, и Легасов дался, хотя до этого не хотел вообще никаких прикосновений.
- Валера, - Борис прижал его к себе, губами ткнулся ему в шею около уха. – Я не смогу без тебя.
- Потому я и прошу тебя уйти. Тебе же легче будет потом.
- Мне не будет легче. Дело не только в том, чем мы занимаемся.
Легасов молчал. Он ведь на самом деле очень любил прикосновения, особенно прикосновения Бориса.
- В чём тогда?
- Не понимаешь? – Борис, сжимая его плечи, отстранился, чтобы посмотреть ему в глаза. – Я хочу тебя.
Ебля исцеляющая, ахахаха, наканецта. НК должна быть счастлива: не перевелось ещё титанов мысли, считающих, что любоффка может все исправить.
Борис переместил одну ладонь на его поясницу, выждал немного и начал осторожно покачивать его. Валерий положил голову ему на плечо.
- Ты слишком красивый для меня, - сказал Легасов, - слишком надёжный… Жаль, что мы так поздно встретились.
- Знал бы, какой ты для меня красивый, Валера. Какой ты хороший... Мне не важно, что там у тебя получится или не получится. Это далеко не самое главное в жизни.
В отрыве от контекста эта сцена выглядит даже хорошо. Но потом я вспоминаю, что мы сейчас читаем, и пробиваю голову фейспалмом.
Как писала ему Хомюк, жил он по ошибке. По своей же ошибке, и Валерий просто не знал, как укоротить время. Он должен был дожить до весны, до очередной годовщины, и тогда сделать это. Хомюк просила только совершить самоубийство безотказным способом, чтобы его не успели спасти. Она также просила его не слушать Бориса, который постарается отговорить, а если не получится – заставит подчиниться.
Автор настолько явно ненавидит Ульяну, что мне даже неловко. Алло, это не твоя врагинька, разбивающая отпшечку, хватит делать из неё императора Палпатина!
Пижамные штаны Валерия задрались, открывая щиколотки. Он подцепил пальцами один носок и быстро снял его. Нога у Легасова и правда была холодная. Борис взял стопу в ладони, согревая в своих руках. У Валерия на большом пальце была родинка. Щербина улыбнулся, дотронулся до неё, раздвинув жестковатые маленькие волоски. Он чувствовал, как сердце заходится нежностью, и не мог поверить, что когда-то мечтал сделать Валерию больно.
«Только бы он жил, - подумал Щербина, наклоняясь и целуя выпирающую косточку около большого пальца, а потом и сам палец, - хоть какой, только бы живой».
Борис уснул у его ног, так и не надев на него носок.
Ну да, разумеется, как только виктимная няша попадает в руки своего хозяина возлюбленного, тот снова становится тих и внимателен. Покрикивать, правда, не перестает.
Далее Щербина встречается с Чарковым, который в этом фике выступает как мудроженщина:
- Неужели вы ничем не можете удержать его? Вы такой красивый мужчина. У него вряд ли был кто-то до вас.
- Были другие. Я не уверен, что то, что я чувствую, взаимно.
- Это взаимно, товарищ Щербина. А вот насчёт других… Я бы на вашем месте был с ним очень осторожен, когда будет первый раз. Знаете, он из тех людей, кому надо говорить комплименты каждый день и каждую минуту. Его надо убедить в том, что он может нравиться.
Но ведь… Легасов сам говорил, что Щербина у него первый… Я окончательно запутался.
- Легасову нужна физическая близость. Вы понимаете, о чём я?
Щербина почувствовал, как краснеют щёки, и кивнул.
- Так вот идите домой, и сделайте с ним это. Сделайте так, чтобы эти минуты стали лучшими в его жизни, чтобы он захотел ещё. И если это не удержит его с вами, то его не удержит ничего. Я постараюсь немного помочь вам. Идите, Борис.
Борис идет в магазин за печенюхами, параллельно размышляя о том, какой он шерстяной волчара, как он хорош и что ему все давали, а он никому не отказывал. Дома у Легасова был обыск - забрали диван и раскладушку. Я понимаю, что за внешним фасадом это легко забывается, но по сюжету одному из них за пятьдесят, а другому - за семьдесят. Спать на твердом полезно, конечно, но не на полу же!
Впрочем, дальше по сюжету окажется, что кровать все-таки оставили.
- Куда я от тебя – такого – уйду?
- Какого – такого?
- Недоласканного.
Валерий вздрогнул и ещё теснее прижался, под шарфом нащупал ряд пуговиц на рубашке и расстегнул несколько – сунул холодную руку, прижал к груди ладонь. Щербина посмотрел на него. Он даже зажмурился – так боялся, что не разрешат, посмеются.
От этого описания чтец слегка сгорел и улетел на Луну, поэтому читаем дальше.
Щербина целует Легасова, горячая энца вроде как началась
- Научи меня, - попросил он.
- Вот чёрт. Валера…
- Научи. Мне нужно. Научи.
Борис протянул к нему дрожащие пальцы, погладил по щеке и сказал:
- Ты можешь прекратить, как только захочешь. Ты можешь вообще это не делать.
Валерий прикусил его большой палец и посмотрел вопросительно.
- Зубами нельзя, - предупредил Борис, - только губы и язык. Вначале сверху.
Он почувствовал, как язык Валерия обводит по кругу ноготь и скользит по подушечке пальца.
- А теперь снизу…
Он лизнул сустав и снова вопросительно посмотрел.
- Нужно вот так делать. Только глубоко не бери.
То ли опытного, то ли нет Легасова Щербина учит правильно брать в рот. Догадаться самому, что лучше на члене зубы не использовать, ему, видимо, в этом фике не дано.
Но самый последовательный герой этого текста снова в деле:
Валерий быстро понял, что нужно делать. Борис запрокинул голову, перестал сдерживать вздохи, иногда посматривал на Легасова. Будь на месте Валерия кто-то другой, Борису бы не понравились эти неумелые ласки, но вопреки всему было приятно. Стоны срывались сами собой.
Тебе Чарков сказал заняться с ним сексом. Ты сам хочешь заняться с ним сексом. И даже Легасов хочет заняться с тобой сексом. Что, блядь, неуместного в ласках? Что это не брутальная мужицкая ебля?
Валерий посмотрел на свои штаны и отодвинулся.
- Ты куда? – спросил Щербина. – Иди ко мне. Что случилось?
Легасов хотел ещё отодвинуться, но Борис нашёл в себе силы сесть, посмотрел вниз. Валерий покраснел и отвернулся.
- Ничего страшного, - сказал Щербина, - со мной тоже бывает. Иди ко мне.
Да уж конечно, дожив до пятидесяти лет, Легасов не в курсе, что такое непроизвольное семяизвержение.
Внезапно выясняется, что всё у Легасова от того, что его не любил никто, а тут пришел Щербина и наконец-то начал латать израненное и истосковавшееся по любви сердце.
Борис погладил его по голым плечам, согревая.
- Она довела тебя до самоубийства. Помнишь себя в больнице? Помнишь, как тебе руки искололи, когда вены искали? Синяки потом были. Помнишь, как тебе катетер в кисть ставили? Как вену прокололи?
- Это незначительная боль.
- Да, незначительная. Особенно в сравнении с той, что я почувствую, когда вернусь с твоих похорон в пустую квартиру и буду раздавать твои вещи, и кошка будет бегать по комнатам и искать тебя.
Напоминает старый мем про “Только рожая, женщина может примерно понять, какие муки испытывает мужчина с температурой 37.2”, где в роли рожавшей женщины будет покончивший с собой Легасов, а в роли мужика - стрОдающий Щербина
После уговоров из разряда “Давай ты не будешь умирать, а будешь жить со мной, и наплевать на судьбы мира”, они отправляются пить чай с конфетами. Натурально:
Они посидели так ещё немного, и Борис предложил попить чай. Валерий согласился.
Теперь они спят в одной кровати. Правда, Легасов постоянно отодвигается к краю, что заканчивается немного предсказуемо - в одну из ночей он падает. Решив компенсировать откат к младенческим навыкам у своего возлюбленного, Борис стратегически передвигает кровать к стене.
На спине у него вечно не проходили какие-то противные прыщики – они ничем не мешали лично ему, но вряд ли понравились бы кому-то. Однажды, стоя под душем, Валерий с удивлением отметил, что они прошли. Кожа на спине стала гладкая и чистая. Он не поверил собственным ощущениям и попытался посмотреть в зеркало. Валерий столько лет вёл борьбу с ними, а они прошли за две недели только оттого, что Щербина ласкал его спину и целовал, через майку, правда. Другого объяснения их исчезновения у него не было.
Исцеляющая сила любви, ну. Борису бы запатентовать этот метод, вмиг бы озолотился.
Описание самого секса мы не дождемся, он будет показан нам только с точки зрения Легасова:
Вчера они занимались сексом, и это был лучший секс в его жизни, и Борису тоже было хорошо. Он всё время держал Валерия за руку, и делал всё так медленно, так нежно, что, казалось, это длилось целую вечность. Но это была приятная вечность. Вечность длиной всего в полчаса, но никто из них этого не почувствовал. Борис долго ласкал его после оргазма, смотрел на его расслабленное счастливое лицо и сам улыбался.
Само по себе это описание снова не худшее (а кому-то вполне заходит в кинки), но учитывая контекст… учитывая персонажей… Зачем?
Бтв, про асмр уже все забыли. Щербина возвращается, и оказывается, что он умудрился подраться с Хомюк. Следует мини-сцена ревности: “назови меня так, как ты назвал её в письмах” - “это не то, что ты думаешь, я её никогда не любил, это шифр”.
Щербина вывернулся из его рук, чтобы посмотреть ему в глаза.
- Ты не уйдёшь от меня, Валерий?
Легасов увидел боль в глубине его светлых глаз. Боль и страх, и надежду, и любовь. Борис боялся того же, чего боялся он: потерять любимого человека, проснуться одному в квартире, не дождаться его возвращения…
- Я не уйду, Борис. Ни весной, ни в какую годовщину, я не уйду. Обещаю, - Легасов взял его холодные руки в свои, - обещаю тебе и себе.
И-и-и на этом всё! Щербина просто отпиздил Хомюк, чтобы она не приближалась к его любимке, любимка почувствовал себя любимым и значимым, а значит, фиг с ним с миром и ядерными реакторами, давайте дальше пить чай, смотреть телевизор и постоянно друг друга трогать!
Какая же феерическая ебанина
плодовитый автор!
А Щербина король логики, отлупил сына за то что ударил девочку, но сам подрался с Хомюк. 
