Я тебя потерял. И это было бы, может, не так горько и обидно, случись это год или два назад. То есть в моей сегодняшней жизни, в эту самую эпоху, когда я родился последний раз. Надеюсь, что последний. Я существую уже вторую жизнь подряд в своем осознанном, мучительном одиночестве. Если честно, то я бы с превеликим удовольствием отправился в небытие, а не на дно бутылки, как сегодня. Тем более, это «сегодня» растянулось на долгие недели и месяцы. Мне почти тридцать. И моя бесполезность в этом приторном, наполненном выхлопными газами мире настолько очевидна, что я даже не пытаюсь ничего поменять в нем.
Ничего нового. Глубокая рана в душе героя, который топит горе алкоголем. Слабый зачин, пока не вызывающий интереса для прочтения.
Почти тридцать - гвозди в крышку гроба и медленно везти гроб в сторону кладбища, герой повидал всё, его удивить уже ничем нельзя, он тёртый калач с рваной раной на сердце, теребимой воспоминаниями.
Где ты, моя Эвридика? Может, ты от начала до конца придумана мною, как и все мои предыдущие жизни? Как жаль, что я не помню твоего имени. Да и есть ли оно? Оказываясь между мирами, между очередными перерождениями, мы теряем всё свое прошлое: имена, оболочку, память... Шагни через границу и... Все. Тебя больше нет. Но это не навсегда, ведь потом ты рождаешься заново.
Говночтец воспомнил сотенку просмотреных фильмов и вторую сотенку просмотренных сериалов на эту тему, до книг даже добираться не стал, всё не ново, на месте автора заявки я бы уже плевался утренним кофейком и писал в отзывах нелестное для Крамера.
Вторую жизнь подряд я хожу по улицам, заглядывая в глаза прохожим, принюхиваюсь. Я ищу тебя... И я понимаю, что ты не здесь. Чего ты ждешь, милая? Почему не родишься?
Я не допиваю бутылку с виски и в ярости кидаю ее, наотмашь. Она ударяется о стену и разбивается вдребезги, а я сижу, развалившись на стуле, и улыбаюсь. Всегда так улыбаюсь, когда хочется орать. Я не раз проходил это.
Скучно. Скучно. Скучно.
…Не могу забыть твою смерть. И с мазохистским удовольствием воскрешаю картину, как тебя вытаскивают из горящего дома. Ты тут, прямо передо мной, но не дышишь. Ты задохнулась от дыма. Я смотрел как безумный и улыбался, как улыбаюсь сейчас. Твое имя хочет сорваться с моих губ, но я его не помню. Ни звука, ни единой гласной. Фиалка... Вот и всё, что я вспомнил. Но это не ты, это мое безумие. В каком веке это было? Позапрошлом. И тебя похоронили на старом московском кладбище. Твоя тонкая фигурка, помню, затерялась в гробу среди цветов. Фиалок. Твои огромные, карие глаза под синеватыми веками, волнистые волосы и вся фигура... Ты не смогла вдохнуть, и узенькие плечики сжались, руки расцарапали шею и маленькую грудь... Я хотел тебя тогда коснуться и не мог, я знал, что там тебя больше нет. Там — это в твоем красивом, нежном теле.
Тяжелейшая трагедия подкосила героя, смерть стройной нимфы с маленькой грудью. Крамер, если бы на её месте была бы пышнобёдрая заводная бабёнка андроид, вроде мамаши Рональда Уизли, то текст читался бы бодрее.
Проклятое начало прошлого века! Я знал, что мы больше не встретимся. Но я не имел права соскочить с этой дорожки раньше положенного срока. Прости, что не приходил к тебе на кладбище. Я не видел в этом смысла. Тебя там не было. Тебя не было нигде. Ни в одном уголке этого чертового мира!
Я умер через двадцать лет. И нам разрешили снова встретиться. Это дается очень редко, исключительный шанс. Но мы заслужили. Даже после смерти мы не смогли забыть друг друга. Вы скажете, а что тут необычного? Есть необычное... Дело в том, что смерть — это торжество одного человека, праздник перехода в другой мир, где гостям нет места. Да их и не зовут, потому что, умерев, душа думает только о себе, о своем следующем перерождении или инициации, забывая про всех. А вот мы не забыли.
Чтец посмотрел на потрёпанный томик Алигьери, толщиной с половину бедра чтеца, укоризненно покачал головой. Чтец всё-таки надеется что заезженной песни из "Божественной комедии" не будет.
Просто я не догадался спросить, в какое из перерождений мы встретимся...
А чего так, герой?
И я родился второй раз, через пару лет после смерти. Слишком быстро. Незадолго до начала Второй Мировой войны. Воспоминания об этом времени, как обрывки черно-белых, вязких кошмаров до сих пор в редкие минуты меня преследуют. Иногда мне кажется, что эти четыре года обрели фигуру демона, который является мне на кухню напомнить о себе, навестить. И, когда я слишком перепью, он стоит, опершись о косяк, и пустыми глазами на меня смотрит. Он равнодушен ко мне. Это дух войны, и будто мой давний знакомый. Так смотрит война, так смотрят палачи и убийцы. Но я быстро стряхиваю с себя этот образ. И снова погружаюсь в воспоминания о своей прошлой жизни, в которой так и не нашел тебя. Когда мне исполнилось сорок, и я осознал, что ты еще так и не появилась на свет, я шагнул с балкона восьмого этажа.
Не углубляясь в колесо сансары, чтец уже понял что его ждёт в данной работе. Страдания, смерть, превозмогание, страдания, и скорее всего встреча пары через десяток реинкарнаций.
Я прервал жизнь, чтобы скорее начать всё заново, с тобой...
Логично, конечно же, в следующей жизни герои непременно встретятся и их будет ждать очередной похоронный марш.
Оказаться на том свете, а потом вернуться обратно. Рыскать, вынюхивать, это ли невозможно? И если я тебя встречу, буду просить, умолять, чтобы ты вернулась. Чтобы нашла себе тело и родилась как можно быстрее. Тогда между нами будет разница всего тридцать лет. Много, но не смертельно. Только бы найти тебя.
Страданиями душа облагораживается. Но пока перед нами образ безвольного слабака не способного достойно вынести хотя бы одну жизнь, не говоря уже о множестве. Чтец позволил себе растечься мыслью по древу и пофилософствовать на тему: а если бы мне дали кучу жизней, то я бы? Чтец жил бы себе спокойно, создавал семью, растил детей и надеялся бы помереть в глубокой старости, ни хрена не превозмогая и наслаждаясь. В следующей жизни всё равно встретит любимую, даже если она будет чахоточной барышней, исследующей египетские пирамиды в пробковом шлеме и помершей от неведомой древней заразы, пробудившейся при раскопках.
Уже четыре года я практиковал выход в астрал, но мои путешествия между мирами ни к чему не приводили. Я не мог ориентироваться, будучи живым человеком. Моя душа не имела той чувствительности, к которой я привык, когда находился между смертью и рождением. Я был слеп. И куда меня только не заносило!
Чтец посмотрел на потрепанные томики Блаватской. Тяжело вздохнул, налил в кофе коньяку.
До сих пор, стоит мне вспомнить об этом, как в голове возникает сумбур, каша, и я ничего не могу воспроизвести точно. Словно давно забытый фильм. Но обрывки, лоскуты воспоминаний заставляют меня съежиться и сегодня. Я помню, что, кажется, выскочил на улицу, шарахаясь от мужчин в черной форме и не сводя глаз с полыхающих изб, где были заперты люди. Они пытались выбраться из окон, но меткие выстрели отрезали пути к спасению. И от криков жертв этой бойни я потом просыпался сотни раз. И там, в огненных кошмарах, я помнил каждое лицо, обезображенное адской болью. Я пытался спасти кого-нибудь и не смог, сбитый прикладом и прижатый солдатским сапогом с металлической набойкой к пыльному крыльцу.
Чтец понял что автор пытается объять необъятное впихнув массу человеческих трагедий за почти все исторические эпохи в миди. Тревожное чувство охватило чтеца. Для такого размаха не то что места маловато, а опыта. Чтец попыхтел немного, остужая кофе и решил, что автору надо было взять максимум две эпохи и уже через них показать страдания человечества и маленькую трагедию двух любящих друг друга людей, но чтец не писатель, чтец говночтец.
В тот день я проснулся, с ужасом думая о том, что меня обманули, и моя возлюбленная осталась где-то там, откуда нет возврата на землю. И эта мысль заставила меня сжаться. Я поклялся, что найду ее, где бы она ни была. И отвоюю.
Мы это где-то читали? Да! Мы это где-то смотрели? Да!
Всё было во мне. Прошлое, настоящее и, главное, будущее, которое я намерен был исправить, несмотря ни на что. Я чувствовал, знал наверняка, что скоро всё станет иначе. Как? Либо встреча с ней... Либо смерть. Третьего пути не существовало. Но я очень желал, чтобы случилось именно первое. И я решил, что добьюсь своего.
Герой превозмогает. Чтец начинает подозревать, что это кинк всех авторов фикбука.
Читал, слушал спокойную музыку и подолгу прогуливался по аллеям, рассеяно разглядывая окружающих. В наушниках звучал Вивальди и Бетховен. Это успокаивало, и мои мысли были далеки от мирской суеты, я думал о небе, о других мирах, о смерти и далеком острове мертвых, где, как я думал, томится моя возлюбленная.
Лучше бы Вагнера послушал и выбрал пистолет, чтобы застрелиться.
А тут... Я взмыл в воздух, миры замелькали передо мной, они пестрели, как быстро пролистанная книга с разноцветными картинками. Их было миллиарды, и я мог разглядеть и осознать каждый из них. Но мне нужен был только один...
Вдруг моя интуиция взвыла, и я замер, чувствуя, как падаю. Кажется, я оказался там, где нужно. Остров, окруженный энергией, будто морем. Беда этого места - отсюда нельзя вырваться тем же путем, как и попал. Каждый раз нужно искать новый выход.
Но меня это ни капли не волновало. Потому что живым нет места среди мертвых. И ты - чужеродный предмет, который рано или поздно всё равно выкинут.
Чтец на логику не рассчитывал, но если послушать Бетховена, то, видимо, можно воспарить над мирами. У чтеца это никогда не получалось.
Туманно. Я стоял на самой границе и знал по опыту, что стоит пройти всего несколько шагов, как воздух станет прозрачнее. Мне начинало нравиться на этом острове. Тихо. Впереди расстилалось поле, ярко-зеленое, на котором никогда не высыхает роса. Вечное утро. Я знал, что это чистилище, где не так уж и хорошо, но вроде и неплохо. Можно стерпеть, вот только скучно. Хотя, кому как. Уставшим от жизни и страданий, такие места - лучший отдых. Тут можно блуждать веками, помня всё, что произошло с тобой при жизни.
Я двинулся в глубь, рассеянно рассматривая пейзажи. Иногда мне на пути попадались редкие березы, и они смотрелись тут почему-то особенно печально, как на погосте. Возможно, виной этому была необыкновенная тишина, и, кажется, крикни... И не услышишь эха.
Берёзки сильно смутили чтеца. Клёны или дубы выглядели бы более внушительно, но автор хотел показать нам хрупкость и красоту туманного мира. Нет? Ладно, примем берёзки в чистилище как намёк на русский дух и не будем придираться, автор старался.
Что они праздновали? Я знал. Революцию. Власть народа. Победу над царским режимом. Они не ведали, что прошло уже много десятков лет, что жизнь несколько раз поменялась в оставленном ими мире, что их тела истлели в земле, а кресты над могилами давным-давно сгнили. Они не знали всего этого, да и не хотели, наверно, знать.
Покачав головой, я отправился дальше. Я помнил, что пришел, чтобы забрать тебя. И если ты тут, в чистилище, я дал себе обет, что найду, поговорю с тобой, чего бы мне это ни стоило.
И снова поля. Я шел сквозь них, ища хоть кого-то. Между тем туман окончательно рассеивался, пуская солнце, роса высыхала, да и сама трава из сочно-зеленой превращалась в желтую, пожухлую.
Чтец подпёр головушку ручкой и тоскливо вздохнул. Ничего нового.
Мои размышления прервала девушка. Это был первый человек, который вышел из сарая после прозвучавшего там выстрела.
Я рассеяно оглядел ее стройную фигурку, одетую в длинное, узкое платье. Оно было соткано из тонкого шелка, расшитого французскими кружевами. На голове - небольшая шляпка, с цветами и перьями. Темно-каштановые волосы сложены в прическу. Барышне на вид было не больше восемнадцати... Красивая, идеальная для того времени.
Очень не хватает простой русской бабы, которая защищала бы своих детей от смерти, это добавило бы трагизма и переживаний. Хрупкие барышни чтецу поднадоели со времён Тургенева и Чехова.
А потом эти воздушные, утонченные барышни отправлялись на панель или погибали. Сколько я видел красивых, холеных тел, изрешеченных пулями. В этих модных, шелковых платьях, пропитанных кровью.
Крамер, поверь чтецу, обычная тётка, измученная вопросами выживания, бьющаяся на смерть с эсесовцами или револЬюционерами вызовет больше впечатлений, чем томные девицы в шёлковом нижнем белье.
- Жюли! Ты жива! Жюли!
Я смотрел, как спустя десятилетия мать и дочь снова встретились. Они бежали навстречу друг другу, счастливые.
И в ту секунду, когда они заключили друг друга в объятия, они забыли, что находятся в мире мертвых, что это чистилище.
Прошло несколько минут, и я уже услышал обычную для них ругань. "Тоже мне, рай" - промелькнуло у меня в голове, но я тут же осекся. Это был не рай...
Скучно. Скучно. Предсказуемо. Шаблонно. Стандартно. Прямолинейно. Ожидаемо. Тоскливо. Уныло. Интрига последней фразы не спасает вообще никак.
В шаге от меня, держа в опущенной руке маузер, стоял палач в потертой солдатской шинели.
Когда-то очень давно, почти во времена Брежнева, чтец зачитал чей-то труд на тему вызывания привыкания у читателей. Если сто раз повторить сцену в разных вариациях, то на сто первый она не будет вызывать уже никаких эмоций. Если вспомнит чтец автора, то напишет Крамеру.
Убийца поднял руку. Мелькнуло дуло черного маузера, и я почувствовал, как падаю в яму. Выстрела я не услышал.
Смотрим туда где "Скучно. Скучно. Предсказуемо. Шаблонно. Стандартно. Прямолинейно. Ожидаемо. Тоскливо. Уныло".
Дальше была смерть. И она мне понравилась. Я попал в самый настоящий рай, испытав удовольствие, которое никогда не заканчивается. Уже позже, пытаясь анализировать свои ощущения, я сравнивал свое состояние с нирваной, когда время, пространство и личность навсегда стираются. Внутри меня и снаружи образовалась пустота. Я растворился в ней, соединившись с миллионами других душ. Капля за каплей, мы, лишенные жизни, потерявшие телесную оболочку, тонкими ручейками стекались в океан энергии. И, думается мне, по такой же капле, будто дождик, падали с неба на землю, чтобы родиться заново. Но уже другими.
Я больше не был отдельной каплей, я стал океаном, слился с ним. Но во мне не было жалости или сожаления. Я всё забыл. Все свои прошлые жизни, себя, свою погибшую возлюбленную... И вот удивительно... Мне не было жаль своих потерянных воспоминаний, я даже не помнил, что они были... И мне нравилось это чувство.
Времени не было. Вечность... Сколько я провел там?
Вдруг застывшая заводь энергии наполнилась рябью, как если бы туда кинули камушек. И будто круги по воде, по ней прокатился голос: "Час превратится в вечность".
Меня как ударило током. Я открыл глаза, снова оказавшись в своей комнате, живой. Я повернул голову к окну, за которым, на ярко-синем небе неспешно плыли молочные облака. Первой моей мыслью было сожаление, что я вернулся, что мне снова придется перебираться от рождения к смерти, сквозь серые, лишенные радости дни...
Чтец долго топтался на этом месте и пытался понять, за что бедного героя выкинули из нирваны и почему. Незаконченное дело? Так он уже попал в рай. Или и оттуда выпинывают у другие жизни? Какая-то спайсовая смесь христианства и буддизма, но будем считать что я просто придираюсь и логика есть, просто её пока не видно.
— Кристина! - имя само вырвалось из моих уст. Я вспомнил... Я ее вспомнил. Кудри цвета воронова крыла, тонкая фигурка, миниатюрные ручки и ножки. — Кристина!
Девушка остановилась и подняла голову. Конечно, это была она. Эвридика. Я выдержал, я дождался. Мне подумалось, что, скорее всего Кристина не помнит своих предыдущих воплощений, но она не сводила с меня темно-карих, бархатных глаз, будто пытаясь вспомнить, кто я.
— Подожди! Не уходи! Кристина! Я сейчас спущусь!
Чтец действительно считает, что сейчас герою надо было трагично попасть под колёса трамвая, тогда накал страстей был бы оправдан предыдущим текстом, но нет.
Мир снова обретал краски.