1.
Сквозь неясное бормотание телевизора отчетливо слышится щелчок дверного замка. Ваня нехотя поднимается, отметив, что движение уже отработано на уровне рефлексов. Ключ делает четвертый поворот в личинке, стальные ригели выдвигаются до упора, а между его комнатой и прихожей всего семнадцать секунд ходьбы.
Сегодня Ваня на кухне, потому он не торопится. Может позволить себе потянуться и повести затекшими плечами.
Забавно. Встречать Охру на пороге не было в правилах, но Ваня знает, что Охре это нравится. Потому Ваня молча подпирает стену, пока Охра скидывает свои ботинки, получает привычный «вижу, ты в порядке» взгляд, показывает средний палец и идет в гостиную.
— Я тоже по тебе скучал, — просто отвечает Охра, хотя его почти не слышно через плотную ткань шарфа и толстые стены.
Ване не нужно его слышать. Охра так говорит каждый день, и за три месяца его голос — приглушенный, хриплый, с издевательской насмешкой, — прочно поселился в голове Вани. Иногда Ваня с ним даже спорит, чем вызывает подозрительные и испуганные взгляды домработницы. Плевать.
Охра доволен, Ваня доволен, что он доволен, ведь именно для этого все и затевалось, не так ли? Именно для этого Охра нарочно долго возится с ключами, хотя мог бы быстро и незаметно пройти сквозь навороченную систему охраны.
Сегодня Охра доволен. В ожидании ужина он сидит рядом с Ваней на огромном и чересчур жестком диване, уткнувшись носом в телефон, и рассеянно водит пальцами по ваниному бедру. Ваня безразлично смотрит в окно, где за намытым до скрипа стеклом облетает желтая листва, где пока еще щебечут птицы. Он давно научился отключаться от этих на редкость уютных, как поминки, вечерних посиделок. Минут сорок, максимум час тупого молчания, затем Охра уйдет работать, а Ваня сможет вернуться к своим делам.
Посмотреть в окно, например. Или послушать новости про самого лучшего мэра в мире. Перечитать в шестой раз те несчастные несколько книг, что в беспорядке валяются у него на полке. Подумать о бессмысленности жизни. Постоять с ножом в руках, уговорить себя не совершать ошибок (все равно не сможет, и страшно представить, что сделает Охра после покушения). Мысленно растоптать себя за неуместную слабость. Поспать. Поотжиматься. Сбегать в туалет, потому что от бесконечного чая постоянно хочется ссать.
О да. У него просто впечатляющий выбор для интересного времяпрепровождения. Пожалуй, он остановится на любимом. Ведь нет ничего увлекательнее, чем смотреть единственный государственный канал и разговаривать с телевизором, правда?
Пальцы на его колене сжимаются, едва он пытается встать. Ваня морщится.
— Ты куда?
— Помогу на стол накрыть. Заебался сидеть.
Охре становится весело. Он отрывается от сообщения и смешливо щурится. Из-за шрамов рот изгибается отвратительным уродливым зигзагом, но Ваня будто не замечает. Можно сказать, привык, но это будет ложью. Они оба знают, с самой первой их встречи.
— Что? — угрожающе спросил тогда Охра. Явно ждал, что Ваня отведет взгляд.
Ваня завороженно смотрел на испещренную рубцами кожу, изучающе провел пальцем по одному, заставив Охру сглотнуть. Этот шрам был тонким, начинался под ухом и уходил вниз по щеке. Не сложившаяся улыбка Гуимплена, будто рука автора дрогнула и в последний момент сорвалась к подбородку.
— Красиво, — ответил Ваня.
Любая красота приедается, становится чем-то обыденным, потому Ваня молча ждет дальнейшей реакции. Охра задумчиво рассматривает его, наклонив голову набок, пока телефон не вибрирует в его ладони, привлекая к себе внимание. Ваня тихо выдыхает, свободный от утомительной неопределенности, и, возможно, слишком спешно покидает тихое семейное гнездышко.
— Отмени ужин.
Пока Ваня тупит, развернувшись на пороге гостиной, Охра строит планы на вечер. Планы включают в себя Ресторатора, который через полчаса должен быть у мэра, а через час — у Охры, и самого Мэрона, как его любил называть Славка.
Не время думать про Славу.
— У тебя же еще осталось? — буднично спрашивает Охра, убирая телефон в карман, и Ваня заторможенно кивает. — Отлично. У меня мало времени.
Ваня хочет сказать, что гора осталось слишком мало, чтобы у него встал, но он хорошо знает Охру. Непонятно только, что именно тут срезонировало. После не свершившейся революции они почти не трахаются, и каждый раз желание Охры для Вани сродни ебаному откровению.
Игла легко входит в вену, на коже выступают капли пота. Никакого жара, лишь легкое, подзуживающее тепло растекается вместе с кровью. Даже зрачки почти не расширены.
Когда Охра трахает его, вжимая в кровать, Ваня закрывает глаза. Он усиленно старается представить их прошлый секс, вспомнить фантомное ощущение жажды, искусственной похоти, но тщетно. С каждым толчком внутри разрастается зияющая пустота. Ваня на автомате повторяет то, что под наркотой легко срывалось с языка, радуясь, что Охре сейчас абсолютно плевать.
Охра крепко держит его за запястья, не давая уползти, отстраниться. Слишком мало гора и слишком много ощущений. В мыслях Слава, словно обдолбанный пророк, читает так и не вышедший релиз, который написал незадолго до, и Ваня сдается. Он кричит, слепо глядя в полоток, у него тактильный передоз, его трясет, а Охра медленно и до отвращения нежно проводит руками по его бокам. Когда Охра сжимает кулак на его члене, Ваня больше не сдерживается. Охра только смеется, слушая, как он имел режим, мэра и Горгород, и самого Охру, и весь этот гребаный фарс.
и я тебя трахаю, и ты меня трахаешь,
выйти нельзя из пахоты
Дрожа от вымученного оргазма, Ваня сворачивается в позу эмбриона. Охра даже не настаивает, чтобы он смотрел. Но Ваня смотрит, смотрит сквозь влажную пелену и подступающую головную боль. Позже, застегнув ширинку, Охра присаживается рядом и ласково треплет Ваню по щеке, измазанной его же спермой, а затем проводит пальцем по пересохшим губам. Ваня послушно открывает рот, сосет два, три пальца, сглатывая солоноватую слюну.
Охра любит, когда Ваня кончает.
— Больше не скучно? — интересуется Охра, а затем, когда Ваня устало мотает головой, усмехается и мягко целует его мокрый висок.
Услышав, как захлопнулась дверь, Ваня жмурится и заходится судорожным кашлем. Ступая дрожащими ногами по холодному полу, он едва успевает дойти до ванной, как его выворачивает наизнанку.
маховик времени, прими эти тяготы,
таблетки, ягоды, все по спирали,
и я стремлюсь к сингулярности
— Иди нахуй, Слава, — вяло огрызается Ваня, снова сгибаясь над туалетом.
На этот Слава в голове затыкается, становится бледно-серым, словно старая выцветшая фотография, и у Вани в запасе есть пара часов, чтобы выблевать все воспоминания.
2.
Полдень. Время новостей, где в прямом эфире мэр выступит с ежемесячным отчетом. Ваня наливает себе кофе и удобней устраивается на полу, обложившись подушками. После революции Мэрон держит людей в курсе событий, обещая восстановление зданий, наведение порядка, денежные компенсации и прочие молочные реки и кисельные берега. Сегодня, например, он объявит о заморозке строительства футбольного стадиона. Часть государственных денег будет перенаправлена на проектирование нового жилого квартала. Ваня слышал, как Мирон Янович лично одобрил эту идею Охры.
Мэр выглядит уставшим, словно не спит сутками, визажисты даже не замазали иссиня-черные круги под впавшими глазами.
— В первую очередь жилье получат семьи погибших. Те, кто умерли, защищая своих близких, родственников и друзей, нас с вами — обычных граждан, не нарушавших закон, не позволивших запудрить себе мозги дешевой агитацией.
— Охуенно, — комментирует Ваня, выбивая сигарету из пачки. — Эти трусливые твари еще и бесплатную хату поимеют. В самом центре столицы. Именно за это мы и сражались.
В горле першит, но Ваня упрямо затягивается, еще и еще, лишь бы перебить горькое послевкусие реальности. За плечом мэра стоит Охра и внимательно наблюдает за толпой. Ваня не понимает, как можно надеть галстук под шейный платок, да и вообще выглядеть как придурок с показа мод какого-нибудь Жан-Поль Пидорье, особенно когда вся народная конференция — дело твоих рук. И он не про банальную организацию (этим давно занимаются ребята Ресторатора) и не про безопасность мэра и других политиков. Ваня лучше всех знает, что именно главный монстр всего Горгорода придумал речь Мирона, продвинул нужные решения, оспорил то, что ему показалось менее важным. Это Охра торчал ночами за бумагами, пока Мирон сладко спал в своей резиденции и видел цветастые сны о своем царстве. Это Охру замазали консилером по самые гланды, не оставив ни намека на всю его работу.
«Народ должен чувствовать, что ты страдаешь вместе с ним», — пояснил Охра, отдавая последние распоряжения. Исчерпывающее объяснение текущей ситуации в столице.
— А кто тогда с тобой, Охра? — задумчиво произносит Ваня, допивая остывший кофе.
Охра на экране кажется безмятежным, а когда люди предсказуемо ликуют, он победно улыбается краешками губ. Рот Охры совершенно другой: непривычно ровный, без намека на рубцы и обветренную шероховатость, и Ване это кажется неправильным и сюрреалистичным. Ему вообще дико видеть Охру в телевизоре, ведь до революции он никак не отсвечивал: ни на собраниях, ни в прессе. Тем не менее, Охру знали все: дети боялись его, как огня, бунтующие подростки закупались плотными шарфами и толстовками, взрослые просто предпочитали с ним не пересекаться ни при каких условиях.
— Хипстеры теперь все твои, — Ваня салютует пустой кружкой экрану.
Когда камера показывает Замая, Ваня уходит на кухню. Он так долго моет кружку и пепельницу, что кожа на руках сморщивается и начинает ныть. Вода не успокаивает, курить не хочется, и Ваня тупо стоит напротив раковины, бессмысленно глядя на покрасневшие от холода руки.
Слава редко ошибался в людях.
Охра сказал, что так и было задумано, но Ваня до сих пор сомневается, врал ли ему Замай, когда отправлял всех в укрытие. Когда мирная демонстрация с кричалками и протестами сорвалась в беспорядочный погром, когда кто-то открыл огонь по полиции, когда Славка, лезший впереди всех, чтобы угомонить заведенную подстрекательством толпу, получил булыжник в затылок.
Ваня постоянно прокручивает в голове этот день: Славка в любимой красной кофте дергает его за плечо, кричит, что сейчас разберется, ведь он же голос оппозиции, черт побери. Его макушка мелькает среди поднятых рук и транспарантов, и Ваня, матерясь, протискивается за ним, потому что поздно что-то менять. Эту толпу уже не угомонить, она разогрета до предела, и бомба рванет в любую секунду. Мэр (а, скорее, Охра) дал им полчаса.
— У вас осталось пятнадцать минут, чтобы разойтись, дальше мы применим силу, — монотонно зачитывает в мегафон начальник полиции.
Его никто не слушает. Ваня мечется среди людского моря, шипит, получив пару раз локтем под ребра и по голове, но не может догнать Славку. Как в замедленной съемке, тот все дальше и дальше, он продвигается к центру, и лишь иногда до Вани доносится раздраженное «Да блядь, прекратите все, мы здесь не за этим!» и отчаянное «Замай!».
— У вас осталось десять минут, чтобы разойтись, дальше мы применим силу.
Полиция поднимает щиты, они готовы наступать, они ждут удобного момента и получают его, когда раздается первый выстрел. Толпа замирает, и в секундной тишине Ваня видит, как Славка в немом ужасе вскидывает руки.
Сопутствующий ущерб во имя святого Мэрона.
Охра сказал, что стреляли по приказу Замая.
Быть рупором оппозиции просто, когда ты вдалеке и твои тексты рассчитаны и выверены точнее, чем рецепты в аптеке, до последней запятой. Когда ты стоишь среди тех, кого сам же раскачивал своими злободневными агитлистовками и едкими роликами на личном youtube-канале, все становится гораздо сложнее. Люди видят в тебе не просто Гнойного — они видят лидера, сами же обожествляют образ, и любой твой жест принимают за руководство к действию. Они не задаются вопросами, они, как роботы, точно также поднимают руки и бегут вперед. На заграждения. На дубинки полиции. На дула пистолетов. Они кидаются всем, что не приколочено: мусором, бутылками с водой, палками от транспарантов, камнями из-под ног.
Замай сам находит его в толпе. Ваня пытается пробиться к лежащему без сознания Славке, но Замай орет, чтобы он шел в укрытие, чтобы увел за собой всех, кого удастся. Замай говорит, что Славу уже забрали, что его вынесли в первую очередь из этого ада, и Ваня верит ему. Потому что это Замай, черт возьми, их брат, двигатель оппозиции, свой среди мироновских крыс, человек, знакомством с которым Слава так гордится. Как Замай говорит, так Славка и делает. Они все делают.
Охра не прячет правду, какой бы уродливой она ни была. Охра отвечает практически на все вопросы все тем же ровным голосом, и порой Ване кажется, что он врет. Как Славка, который мог нести всякую чепуху серьезным тоном и наоборот. А еще Ваня точно уверен, что Охра расскажет про укрытие.
Ваня не может. Он не хочет знать правду. Ему хватает того, что он сам видел: в укрытии их ждали. Его перехватили еще на подходе, на соседней улице, остальных повязали ближе к логову. Он пытался вырваться, помочь, но бороться, будучи скрученным в четыре руки, сложно.
«Зачищаем».
Он не помнит грохота выстрелов, не помнит криков. Лишь это короткое, убийственно спокойное «зачищаем» из рации.
Ваня часто видит Славу в кошмарах. Тот сидит в разрушенной, выгоревшей до черноты квартире, его красная толстовка светится тлеющими углями. Славка грустно улыбается, как будто хочет сказать, что они все проебали, но вместо этого лишь подбрасывает на ладони увесистый кусок кирпича, пока возникающая из темноты толпа не пожирает его, их убежище и самого Ваню.