Он шел, спокойно переступая через рельсы, — темный силуэт на фоне закатной пылающей полосы. То ли манекенщик из модного журнала, снявший дежурную улыбку и забывший нацепить вместо нее хоть какое-то выражение на лицо, то ли облегченная модель Терминатора на рост 178. Цумэ подумал, что Эней даже не подозревает, насколько кинематографично иногда выглядит, а скажи ему — не поймет. Эта сцена — с длинными тенями, алеющим светом, заросшими травой старыми подъездными путями и человеком в длинном плаще так и просилась в фильм в стиле Тарковского. Впрочем, у контактера тоже, видимо, был талант на эффектные явления.
У огня, на каком-то перевернутом ящике сидел страшно сутулый человек лет сорока — или все-таки моложе — в подряпанной кожаной куртке, рыжей водолазке и неопределенного цвета джинсах. Волосы цвета соли с перцем. Короткая «шкиперская» бородка. Человек сосредоточенно размешивал что-то в котелке. Котелок в картину не лез. Он был медный, новенький, сиял, как и положено медному котелку, и надежно висел на очень основательно выглядящей треноге тусклого металла. Запах от котелка шел травяной, острый. А вот человек во все стороны распространял полное благодушие.
— Эней, я на месте, — прошептал в ларингофон Цумэ. — Этого я не чувствую. Осьминог, а не человек. Жаба холоднокровная.
— Варк?
— Не понимаю. Он не фонит. Осторожней.
— Понял. Готовность два.
Эней, стараясь побольше шуметь, подошел и встал прямо перед контактером. Тот еще раз помешал содержимое котелка и поднял голову. Похож контактер был на лемура. Длиннорукий, согнутый, уютный, с большими грустными глазами. Только вот у лемуров не бывает таких мозолей, не валяются у них в дуплах и гнездах и не стоят прислоненными к ящикам длинные железки с почему-то обклеенной переводными картинками гардой и наборной рукоятью из цветного пластика, и не носят они на левом ухе стандартную «ракушку» СБ. А если носят, то это уже гетевские лемуры. И служат они известно кому.
— Добрый вечер, господин Савин, — у лемура был мягкий, хрипловатый баритон. Ненавязчивый, располагающий. Под стать виду. — Я — Андрей Кессель, майор, оперативный отдел, аппарат советника Волкова. Присаживайтесь, пожалуйста. Зодиак будет минут через двадцать. А я пока выдам вам вводную, ну и чаю, когда он заварится.
Эней молча сел на вросший в землю бетонный обломок.
…Там делалось тайное дело, царил чрезвычайный режим, там что-то гремело, гудело, послушное планам чужим, в осенней томительной хмари катился и лязгал металл, и запах цемента и гари над мокрой платформой витал. Но ярче других ощущений был явственный, родственный зов огромных пустых помещений, пакгаузов, складов, цехов — и утлый уют неуюта, служебной каморки уют, где спят, если будет минута, и чай обжигающий пьют…
Он не собирался пить чай с этим потрепанным лемуром. Он ждал объяснений.
— Насколько я понимаю, вы явились сюда по просьбе господина… Дубровского. Его дела обстоят несколько хуже, чем кажется. — В голосе лемура не было ни сочувствия, ни издевки. — Вашими друзьями не занялись всерьез только по одной причине. Ильинский, начальник местной СБ, крутит тур вальса с Омском о самоопределении вплоть до отделения. Ему не нужно никакое расследование. Даже успешное. Потому что любое системное расследование имеет шанс налететь на его собственные упражнения. Поэтому дело о «подземке» фактически отправили на запасные пути. Но прекратить его он тоже не может. Ваших людей продолжают допрашивать. И если кто-то сломается раньше, чем произойдет переворот, Ильинскому придется демонстрировать активность. Ему потребуется успех. А если кто-то запоет после переворота — то вас возьмет в оборот уже СБ Сибири. С сибирскими законами о коллективной ответственности.
«Эней, он не русский. Родной — скорее всего Новая Англия, — прошелестел за ухом голос Антона. — Портрет я взял, ищу».
Это был интересный кусок. У сети не было казачков, засланных в СБ, — слишком опасно и слишком хорош был отбор в «кадры». Кое-что можно было вычислить, но чуть ли не впервые Эней получал информацию непосредственно. И, похоже, верную.
В любом случае через четыре… нет, уже через три часа боевые группы и прикрытие закончат «большие маневры». Несколько десятков людей сменят имена, документы и растворятся в толпе. Жаль только екатеринбургской «вертушки», но ее уже не сохранить.
— Я понимаю, — продолжал Кессель, — что эвакуацию вы уже провели. Но они пустят частый бредень. Кого-то возьмут. Кто-то заговорит. В любом случае, они поймут, как вы работаете — а это очень много. До сих пор, вас защищала анонимность. Но когда нам стало ясно, что господин… Дубровский существует, мы нашли его за двое суток. В чужом городе. На практически враждебной территории.
Он вдруг сделал паузу — прислушался — и сказал:
— Зодиак сейчас идет через пути. Скажите вашему патеру, чтобы пропустил его.
И, наверное, даже не успел удивиться, потому что ему пришлось перекатиться вбок, чтобы суметь вовремя уйти от мгновенного росчерка клинка, нацеленного снести ему голову. Движения руки, выхватывающей из-под полы плаща катану-«затоичи», Кессель не увидел и уклонился только по звуку. Второй замах он встретил уже шпагой, лежа — на обе руки, с силой вытолкнув ее плашмя навстречу, и одновременно ударив Энея ногой. Эней отлетел на три шага, мягко пришел в стойку и снова атаковал, безупречным рубящим в голову. Клинки шпаги и катаны столкнулись ребро в ребро с глухим лязгом и искрами — это неправда, что они звенят, металл ударяется о металл не столь мелодично. Владелец старинной шпаги намного превосходил противника силой и был выше ростом, и владелец катаны опять отступил на пару шагов. Он атаковал, раз за разом отлетая прочь, и каждый раз на клинке шпаги оставалась глубокая зарубка — старая сталь не шла ни в какое сравнение с современной. Сила Кесселя здесь играла против него.
После третьей зарубки — она пришлась близко к гарде и была очень глубокой — Кессель сменил тактику. Но Эней, к его удивлению, отбил выпад, потом другой — потом пошел в атаку, и этот рубящий удар, опять в голову, опять с безупречной точностью, едва не достиг цели. Едва — это потому что Кесселя сшибли наземь, хорошенько подцепив под колено. Сверху обрушилось килограмм восемьдесят живой массы. Катана свистнула мимо и остановилась.
С Энеем произошла странная штука — противник его улетел куда-то в сторону и чьи-то совершенно посторонние, сложенные чашечкой руки поймали «затоичи» чуть ниже того места, где кончалась рукоять, поверх рук самого Энея, останавливая, гася удар. Он подался назад, всаживая неизвестному локоть в живот — и промахнулся, потерял равновесие, но все-таки сумел устоять на ногах и высвободиться из захвата.
Такого с ним еще не случалось. Чтобы кто-то мог перехватить его в разгар боя… такого еще не было.
Цумэ, убедившись, что еще одного удара не будет, выпустил Кесселя и одним плавным движением перетек в сторону, держа в поле зрения и мгновенно поднявшегося особиста, и новоприбывшего.
Новоприбывший, бизнесмен в светлом костюме, (как, как он прошел мимо Кена? а так и прошел, знакомый же) отряхнул руки, поправил очки. Судя по выражению лица, окружающая действительность вызывала у него крайнее омерзение.
— Восемь тысяч мышей и полевок, — сказал он, — Примерно столько вы только что распугали. И мне пришлось объясняться со стрелочником. Зачем все это было нужно?
Контактер внимательно осматривал лезвие шпаги.
— Интересная информация, — сказал он, — Оказывается, они действительно чувствуют священников.
Господин референт, которому совершенно нечего было делать посреди Екатеринбурга, прикрыл глаза.
— Святая вода в промышленных масштабах. Нельзя умным людям шутить в этом мире. Ну чай хоть цел? Господин Савин, это я писал господину Винтеру, но меня задержали в управлении.
— В промышленных масштабах не выйдет, господин референт, — хмыкнул Цумэ. — Благодать не ставится на поток.
Эней отступил на шаг, встав между бизнесменом и Цумэ. Видимого оружия при господине референте не было, кевларовый жилет его мелкокалиберная стрелялка не пробьет. Но у Цумэ бронежилета нет, а у «Синсэна» нет времени ждать, пока раненый Цумэ отоспится…
— Он не варк, — сказал в наушнике Цумэ.
Эней опустил катану. Пока они разговаривали и дрались, солнце успело окончательно сесть, настали уральские сумерки, когда видно все еще четко, но воздух кажется синим прозрачным стеклом и постепенно темнеет до ночной черноты.
— Приношу вам извинения, господин Кессель, — сказал Эней.
— Ничего страшного, — сказал Кессель. — Вы мне дали больше. А чай практически уже. Стрелков приглашать будем? Предупреждаю, кружки у меня только четыре.
Бизнесмен тем временем подтащил к костру еще два ящика, вытащил из кармана носовой платок, постелил, сел.
— Господин Савин, если это вас так беспокоит, я могу снять пиджак. И кстати, про девочку Нину. Если в «Лунный свет» еще поступит такой заказ, вы лучше сразу мне позвоните. Потому что именно на эту мерзость у меня карт-бланш. На территории европейской России, естественно
Левой рукой Эней просигналил Цумэ занять позицию. Тот бесшумно отступил в сторону и растворился в тени разросшейся сирени у стены домика. Катана нырнула в ножны, скрытые под плащом. Ее хозяин вернулся к костерку и снова сел на бетонный обломок.
— Слушаю вас, господа.
Голос у него был совершенно ровный, как будто это не он только что рубился в полную силу.
«Эндрю Кессель, — прошелестел в наушнике радостный голос. — Математик, ЭмАйТи, Fields Prize 2126 вместе с Карлтоном и Деверо. Числится в списках погибших при Нью-Йоркском инциденте. Жена и дочь шести лет числятся в умерших. По базе-два — часть нью-йоркцев была инициирована. Троих видели потом. Один опознан как варк. Ни фига себе, а?»
«Ни фига — слабо сказано», — подумал Эней. Сыр выходил подозрительно большим и вкусным. Нет, от того Эндрю Кесселя, который брал нью-йоркскую Цитадель, скорее всего, мало что осталось. Он даже в бою был никакой. Серый, размазанный силуэт без малейшей искры. Еще один отрезанный от чувств интеллект, еще один человек-машина.
Перед ним сидели две больших серых крысы, которые явно говорили правду, но которым нельзя было доверять. Причем именно потому, что они говорили правду.
— Для начала, — сказал Габриэлян, — точки над всеми одинокими буквами алфавита. У вас параллельная сеть. Вы работаете с христианами. Серия «Тенчу» — ваших рук дело. Предполагаю, персонально ваших, господин Савин — раз уж вы тогда в Москве просились на ринг. Вы создаете целевую массовую организацию. У вас до сих пор не было втычек — в основном потому что власти предержащие просто-напросто не знали о вашем существовании. Вы хотите бороться с существующим строем системно — но имеете очень приблизительное представление о его внутреннем устройстве. Старших вы — полагаю на каких-то достаточно серьезных основаниях, с удовольствием с ними познакомлюсь — считаете демонами, нас — вы разделяете в этой области взгляды покойного Саневича — предателями человеческой расы, представляющими едва ли не большую опасность нежели сами старшие. Сейчас вы смотрите на меня и думаете «крыса». Я точно излагаю?
Эней пожал плечами.
— В правильной транскрипции — «Тэнтю». А по-вашему они кто, господин Габриэлян?
— Традиционной — не значит правильной. Это, кстати, много к чему относится. А старших я полагаю хищниками. Такое случается, когда вид заходит за некий предел, а естественные ограничители не срабатывают. Я также полагаю, что при инициации к нам подсаживается не симбионт и не паразит, а наездник. Разумный или квазиразумный. Второе вероятнее — чисто интеллектуальные способности после инициации не растут. Старшие не умнее нас. Они знают и помнят больше, с возрастом учатся думать быстрее, но качественного скачка нет, даже простого сложения не происходит. Это одна из причин, по которой они инициируют так много людей из интеллектуальной элиты.
Кессель тем временем снял котелок с огня, достал из-за ящика что-то больше всего похожее на металлический тубус высотой сантиметров 30 и шириной сантиметров в 10, быстро и аккуратно перелил туда содержимое котелка. Потом снял с тубуса фильтр, свернул и положил в специально приготовленный пакет. Требования экологии в СБ, видимо, блюли свято. Откуда вынырнули три небольших металлических кружки, Эней так и не понял. Но вот угляди он их раньше, первая встреча обошлась бы без рубки — не родился еще тот варк, который стал бы пить из кубачинского серебра.
— Нет. Не хищники. Не ограничитель вида. Наездник — бес. Нами уже сто лет управляет нечисть. Пасет нас, как стадо. По-умному пасет, но это скоро кончится. Варки ведут отрицательный отбор. И даже если бы от них пользы было больше, чем вреда — с ними надо кончать. Мертвецы должны лежать в своих могилах, а не жрать живых, — Эней остановился и посмотрел вверх. Ничего там не было, кроме уже черного неба и Млечного пути. — Это была преамбула, сейчас будет амбула. Чего вы хотели от нас, господин Габриэлян? Я вас внимательно слушаю.
— Мертвецы, — сказал Кессель, протягивая ему кружку с дымящейся жидкостью, ни запахом, ни видом не напоминавшей чай, — совершенно никому ничего не должны. Поверьте мне на слово. А про отрицательный отбор вы, конечно, правы.
Эней принял кружку, кивком поблагодарил и поставил рядом с собой на щербатый бетон.
— Ключевые слова — «а не жрать живых». А уж где им лежать и лежать ли — их дело.
Смотрел он мимо контактеров, на слегка подсвеченные путевыми огнями рельсы.
Габриэлян сидел, грея руки о свою кружку.
— Я хочу от вас, чтобы вы вынули своих из тюрьмы СБ. С шумом, с грохотом, без потерь. Я хочу, чтобы расследование показало, что налет осуществили те же самые люди, что расписывались «Небесной справедливостью». Вернее, я хочу, чтобы господина Ильинского отправили на Луну за служебное несоответствие. И чтобы его преемник точно знал, что безопаснее отпилить себе голову серебряной пилой, чем договариваться с Омском. Я так же не то чтобы хочу, но предпочту, чтобы ваша организация осталась нерасшифрованной и чтобы двое очень умных и опытных старших за Уралом решили, что операция была проведена через «прикормленное» подполье, — он отпил чаю. — Вашей сети не больше трех лет. Особо распространиться вы не успели. Вам нужно время. И информация. А мне еще довольно долго нужна будет возможность снимать головы чужими руками. Если хотите, назначайте цену размена сами. С учетом того, что я тоже не могу производить благодать в промышленных масштабах.
— Вы вообще ее производить не можете, — усмехнулся Эней. — Ни ординарную, ни освящающую. Почему именно «Тэнтю»?
«Молодец», — услышал он в наушнике. — «Ты только что им сказал, что ты католик. Какого черта, спрашивается в задачке?»
— Марка, — ответил Габриэлян. — Вас считают осколочной группой. И очень плотно и упорно ищут. Там, где отметились вы, просто не увидят организованного подполья. А Ильинскому не простят, что он вас упустил.
— Зачем вам это, господин Габриэлян? Лично вам, Вадиму Габриэляну? И лично вам, Эндрю Кесселю? И вашему стрелку? Не сотрудникам аппарата московского гауляйтера, а лично?
Забытая кружка исходила паром рядом у него под рукой, другой рукой он подпер голову.
— По двум причинам, которые касаются вас. В настоящий момент мы работаем на Волкова. Не на Москву, не на СБ, не на старших и даже не на господина советника. А лично на Волкова Аркадия Петровича. Его интересы со временем наверняка войдут в противоречие с вашими, но сейчас такого противоречия нет. Это раз. Что делается за Уралом и на Дальнем Востоке, вы знаете. Вы говорили об отрицательном отборе — это отрицательный отбор в квадрате. А в Аахене нет единства и многие не прочь поэкспериментировать. Я полагаю, что через несколько лет совет Европейской России будет готов на любые, подчеркиваю, любые меры, чтобы не стать частью этого эксперимента. Если, конечно, совет не согнут в дугу раньше. Поверьте, людям подвида rattus famulus тоже не улыбается оказаться в сибирской ситуации.
«Эней, игра стоит свеч, — сказал Антон в наушнике. — Они рискуют, причем от себя лично. А нас они не сдали».
— Поэтому вы взяли на себя разгром «Морены»? — Эней наконец-то отпил из уже остывшей кружки. Жидкость как раз была того градуса, который он предпочитал — уже не обжигающая, но еще горячая. Это был безумно крепкий чай, горький и пряный на вкус — с лимоном, мятой, имбирем и еще чем-то ароматным. — Я распишусь на лбу у господина Ильинского. Но мы с вами останемся врагами.
…А дальше — провалы, пролеты, разъезды, пути, фонари, ночные пространства, пустоты, и пустоши, и пустыри, гремящих мостов коромысла, размазанных окон тире — все это исполнено смысла и занято в тайной игре. И он в предрассветном ознобе не мог не почувствовать вдруг в своей одинокой хрущобе, которую сдал ему друг, за темной тревогой, что бродит по городу, через дворы, — покоя, который исходит от этой неясной игры…
— У меня нет врагов, — сказал Габриэлян. — И уж простите, менять эту ситуацию из-за вас я не собираюсь. Но взаимных обязательств — кроме особо оговоренных — между нами нет, не было и не будет. Поверьте, вы мне — как представитель своего подвида — неприятны не меньше, чем я вам. И примерно по тем же причинам. Да, а что касается «Морены», — Габриэлян улыбнулся, ему нравился чай, ему нравился разговор, ему очень нравился Эней, только совершенно непонятно было как именно он ему нравился. Эней при виде этой улыбки посочувствовал Пятачку — при таких-то слонопотамах никакие бармаглоты уже не нужны. — …То одно зрелище человека, работающего в паре со старшим, стоило того, чтобы вас не выдавать. Ну и то, что файлы остались на месте, я оценил тоже.
— Какие файлы? — спросил Эней. Можно было поклясться, что о файлах он слышит первый раз. — Почему вы называете их «старшими»?
«Потому что они сами так себя называют, — напомнил Цумэ. — А у этих — привычка.»
— Потому, — сказал Габриэлян, — что оппонентам, особенно оппонентам сильнее себя, не дают презрительных кличек. Это непродуктивно. Их самоназвание меня вполне устраивает. Тем более, что оно достаточно точно их описывает. Да, и, не поймите меня превратно. Это мое мнение даже угодило в мое личное дело.
Кессель фыркнул.
— Его личное дело читать даже интереснее, чем мое. И в отличие от моего, оно лежит в относительно открытом доступе. Еще чаю?
— Нет, спасибо.
Эней бы не отказался заглянуть в свое дело. Что такое дело есть, он не сомневался. Эта странная пара интересовала его все больше и больше. Аахен, Нью-Йорк… В свое время Ростбиф и Райнер пытались узнать хоть что-то — но добыли лишь жалкие крохи.
— И с чего вы взяли, что я работаю в паре с… со старшим? — последнее слово Эней выделил неожиданно знакомой обоим его собеседникам интонацией.
— Это уже за пределами аванса, — сказал Кессель. — Тем более, что чаю вы больше не хотите. Вы не стерли записи камер бара. А ваш партнер там ходил, говорил, расплачивался. И он не пошел в зал, хотя оттуда в левое крыло входить удобнее. Так что даже не встреться мы с ним сегодня, мы бы не сомневались в его… видовой принадлежности. Вам нужно что-то делать с его пластикой — рано или поздно он на ней сгорит.
— Я о другом, — Эней впервые улыбнулся за время разговора. — За совет — спасибо. Но варков в моей группе нет. А теперь к делу. То есть к операции.
— Господин Искренников, — тихо позвал Габриэлян, — подойдите сюда на минуточку, пожалуйста.
Тишина. Эней поднес левую руку к горлу — к ларингофону, и отстучал короткую серию — пять или шесть щелчков. Игорь возник рядом с костерком — и совсем не с той стороны, откуда можно было ждать. Габриэлян протянул Игорю стандартный лепесток флеш-памяти.
— Вас не затруднит переправить это к вашему аналитику — пусть пока посмотрит?
Игорь взял флешку и также молча исчез. Эта непроницаемая парочка у костра совершенно ему не нравилась — а еще больше не понравилось то, что Габриэлян обратился к нему через голову Энея.
Господин референт отцепил от пояса планшетку, раскрыл, протянул Энею.
— Это план следственного блока М. Блок человеческий. Секции для старших в противоположном крыле, что вообще-то хорошо, там куда более серьезная система безопасности. Вас интересуют вот эти камеры. Кратчайший маршрут от тамбура выделен красным. Желтый — запасной. Меньше шансов кого-то встретить, но там ремонт и могут не пройти носилки.
— Носилки?
Вопрос Эней задал скорее для проформы — все-таки с момента первого ареста прошло уже пятьдесят два часа, и он только хотел уточнить, к чему готовиться.
«Семь человек, — сказал Кен. — два минивэна и джип у нас есть».
— На месте вам понадобится фельдшер, а лучше врач. Госпитальное оборудование в точке доставки.
— Вы их видели?
— Я читал выписки из следственного дела и знаю процедуру. Вы их кодировали от сывороток и гипноза. Остается стандартный коктейль — боль, бессонница, сенсорная депривация, — на лице господина референта появилось почему-то почти мечтательное выражение. — Ничего опасного — калечить их никто не захочет, расследование идет обычным производством, да и следственную группу все время тасуют. Но на своих ногах они не уйдут.
Световое перо ткнулось в маленькую иконку.
— Вот здесь, внутренние коды доступа на эту ночь и на следующую.
— Как вы обеспечите себе алиби?
— А мне их неоткуда знать. Более того, в теории, коды на послезавтра не может знать никто — их генерируют за несколько часов до того как. А на практике машину не перенастраивали со времен Тамерлана и она предсказуема до 28 знака. Господина Ильинского стоило бы вывести погулять хотя бы за тот кабак, что он развел у себя в управлении, — если бы кто-то вздумал судить по интонациям Габриэляна, то решил бы, что некомпетентность Ильинского в глазах референта является куда более серьезным проступком, нежели предательство, убийство и употребление людей в пищу. В некотором роде, так оно и было. — Но это — уже внутри. Теперь о том, как попасть в тамбур. Раз в сутки, ночью, в екатеринбургское СБ прибывает курьер из Москвы. За данными. Копии всех обновлений, сделанных в банках данных СБ региона, идут ему. Это, кстати, одна из причин, по которой господин Ильинский, при всем желании, не может прекратить следствие вовсе. Курьеров на регион — человек 200. Начальник ночной смены «предбанника» — опытный офицер, 18 лет службы — их почти всех знает в лицо.
— Но вышло так, — вступил Кессель, — что сегодня, как раз после вашего звонка, с ним случилась беда. Он ждет пересадку сердца. А пока ждет, носит регулятор. И что-то с этим регулятором вышло не так. Так что начальник смены лежит в больнице с последствиями индуцированной тахикардии — и пролежит там до самой операции. Своей, не вашей.
— Курьера нужно перехватить по дороге, — это был даже не дуэт. И не синхронное плавание. Разве дельфины занимаются синхронным плаванием? — Лучше всего в промзоне. Есть две точки, мимо которых он проехать не может. Перехватить и вынуть чип. Его зашивают под левой ключицей. Это вопрос времени — изъятый из ткани, чип распадается в течение получаса. На всякий случай. Мой коллега Кессель — оперативник. Его чип очень похож на курьерский. Но все же отличается. Это крайний вариант, потому что в этом случае бой начнется еще до того, как вы пройдете тамбур, и времени на эвакуацию останется совсем немного. Сегодня курьер прилетает рейсом в 2.45. Завтрашний — трехчасовым.
«Сегодня, — включился Антон. — У нас еще четыре часа на подготовку. Сигнал на Другие Действия уже дал. Снимаем группу Цезаря с „маневров“. Там уже немного осталось, заметают следы».
— Понятно, — сказал Эней. — Это все? Сколько человек будет с курьером? Какая машина? Оружие? Сигналы тревоги?
— C курьером двое. Из центрального аппарата. Не местные. Машина обычная. То есть обычная рабочая — слегка усилен двигатель, защита от легкого стрелкового, но не более того. Страховка от недоразумений. На курьеров СБ до сих пор нападали только по ошибке. Есть система слежения, она идет через спутники. Так что местонахождение автомобиля идет в центральную аппаратную местного СБ. Почему и промзона — там крольчатник и плохо работает связь. Методов сигнализации я не знаю — не работал с курьерами прямо. Но стандартное правило в таких случаях — «проще потом дать отбой». На каждый чих они дергаться не станут, но, скажем, если на крышу движущейся машины вдруг приземлится голубь, они вызовут подмогу.
«А если я — то не успеют, — почти пропел Цумэ. — Мы там проезжали — есть пара подходящих мест».
— Курьер вооружен? Его пропустят с оружием внутрь?
— Именно. Курьер вооружен. Его охрана тоже. И разоружать их местные власти не имеют права ни при каких обстоятельствах. Откуда все сложности с чипом.
— Это все? — спросил Эней.
— У нас — все.
— Мы идем сегодня, — Эней посмотрел на часы и встал. — Вы составите нам компанию? Данные — это хорошо, а вот иметь в группе людей, которые к штурму готовились — еще лучше.
— Я, скорее всего, буду занят, — Габриэлян выглядел довольным. — А вот Андрей Робертович свободен. Впрочем, это ему решать.
— Схожу, — лемур пожал плечами. — Где и когда мы встречаемся, господин Савин?
— В промзоне, — ответил Эней. — Курьера мы будем брать на выходе из аэропорта. Вы поищите там место, где можно будет выбросить трупы, и просто проголосуйте. Мы вас подберем. Да, и спасибо за чай. Было очень вкусно.
Три бесшумных шага от костра, поворот за будку стрелочника — и Савина нет, как и не было — только пустая кружка поблескивает влажным донцем, да светлеют свежие зарубки на клинке, который Суслик снова принялся вертеть в руках.
Вот где истинный дроч на упырей.
Отчего ж непонятно. Как раз понятно: Эней ему нравился так же, как Чигиринская Антрекоту в начале их отношений. Как прикольный острый инструмент, с которым можно играть — в обоих смыслах этой фразы. Ещё бы Габриэлян при этом не улыбался, как бармаглот 