-33-
Стив с Духом несутся к Аркаше, но мы-то знаем, что уже поздно. Обнаруживают сначала высохший Аркашин труп, причем, Аркаша и тут умудрился выпендриться.
Тонкая струйка полузасохшей крови сочилась из развороченной правой глазницы. Должно быть, Аркадий, собрав последние силы, достал из кармана нож и воткнул его себе в глаз. Дух видел этот нож в комнате у Аркадия – длинный и тонкий кинжал с десятидюймовым клиновидным лезвием и рукоятью, украшенной камнями. Аркадий по-прежнему сжимал в руках рукоять ножа. Драгоценные камни поблескивали между пальцами, похожими на сухие лучинки.
Дух сочувствует. Много, видать, Аркаша трахался с близнецами, прежде чем они его сожрали. Ну да фиг с ним. Они идут к Энн и находят ее всю в кровище и почему-то с упырятским эмбриончиком в руках.
В руках у Энн – в пузыре из свернувшейся крови, похожем на разбухший желатин, – Дух разглядел бледное тельце размером с фасолину: точечка глаза, пузырек черепа в переплетении вен, крошечные пальчики, как щюпальца актинии. Он отвернулся.
Щюпальца актинии весело машут, передавая превед корректору.
Стив психует и хочет всехубить - бегает, орет, разносит магаз, пинает Аркашин труп и так далее. Дух заворачивает в носовой платок эмбриошу и кладет в карман (на память, вероятно?), потом пытается как-то притормозить Стива, пока на вопли и грохот менты не приехали.
Наконец Стив спросил:
– Ты правда считаешь, что я не виноват?
– Да, блин. Я, правда, считаю.
– И что даже Аркадий не виноват? Ты считаешь, она умерла не из-за яда, который он приготовил?
– Она бы в любом случае умерла, Стив. Аркадий же предупреждал, что ей нельзя делать аборт. И что ребенок ее убьет. Мы ни в чем не виноваты. Ей уже ничто не могло бы помочь.
Стив приходит к выводу, что кто-то все-таки виноват и очевидно это вампиры. Поэтому надо им отомстить.
Как мы помним, вампиры все же взяли Крисси на слабо, тот хряпнул шартреза (сам не зная, нахуя), и теперь ему так же плохо как и остальным. Ну а что, блевать надо дружно вместе! Вот так свяжешься с дебилами и тоже начинаешь стремительно тупеть.
Он уже дважды бегал в ванную. Он был слишком брезглив и разборчив, чтобы блевать прямо в комнате, как остальные, хотя теперь ему было значительно хуже, чем всем остальным, разве что за исключением Никто.
Он проклинал себя. Идиот, придурок… поддался на фокусы Зиллаха, пытаясь завоевать их любовь. Все равно ты не станешь таким, как они, – никогда. Они молодые, и сильные, и совершенно безбашенные. Для них кровь – это просто еще один способ получить свою пьяную радость. А ты старый, для тебя кровь – это сама жизнь.
Но когда он пил шартрез, у него было странное чувство, что он пьет глаза – зеленые глаза Зиллаха. Зиллах заставил его выпить половину бутылки. Молоха с Твигом подстрекали его в перерывах между приступами тошноты. Никто лежал на кровати, обливаясь холодным потом.
Тяжело быть Кристианом, ох тяжело.
Стив с Духом прихватывают ножик Аркаши и идут искать вампиров. Обошлось даже без телепатии, поскольку вписываются они все в том же баре Кристиана, который найти несложно. Дух не в восторге от этой затеи и надеется, что никого не окажется дома, но тут им можно сказать повезло.
В комнате воняло несвежей кровью и блевотиной. Стива самого чуть не стошнило от этого запаха. Все пиво, выпитое за вечер, вполне недвусмысленно грозило опять показаться ему на глаза. Но его все-таки не стошнило.
Стив сначала режет Кристиана, который подвернулся под руку случайно, все же там темно, а от него тоже бухлом воняет. Ну и ладно, вампиром больше, вампиром меньше.
Рот переполнился кровью, и он слизал ее с губ. Густой, темный, знакомый вкус… теперь он останется с ним навсегда. Это – его существо. Сквозь яркую пленку, что плескалась перед глазами, Кристиан разглядел лицо, склонившееся над ним: прозрачные длинные волосы – как водопад, в широко распахнутых бледных глазах – потрясение.
Погружаясь в зеленые воды смерти, Кристиан думал: Триста восемьдесят три года. И он был красивым… таким, каким и должен был быть. Очень красивым.
Дух, как обычно, всех жалеет и думает, что так поступать нехорошо! Но молчит, тоже как всегда.
У Духа было столько слов, уже готовых пролиться в тишину. Убийца, – хотелось ему сказать. – Мой лучший друг, мой единственный брат. Самый близкий мне человек. Однажды я видел, как ты свернул с дороги в кювет, чтобы не сбить бродячего пса. И как же так получилось, что ты хладнокровно вонзаешь нож с сердце спящего человека… ну, ладно, пусть не человека… Но все равно, как же ты можешь его убивать, глядя ему в глаза?!
Но тут очухивается Зиллах и прыгает на Стива, размахивая бритвой. Духу пришлось его замочить (бедняга!) Никто все это время наблюдает за происходящим.
И Зиллах встретился взглядом с Никто, когда нож Духа вонзился ему в висок.
В глазах Зиллаха не было ни любви, ни печали. Только боль, и упрек, и слепая ярость. Зиллах даже не думал, что так может быть. Он часто рисковал и часто – по-глупому, но ему ни разу не приходило в голову, что он может умереть. Это ты виноват, – говорил взгляд Зиллаха Никто. – Это все из-за тебя. И это должно было случиться с тобой. Не со мной.
Глаза Зиллаха блеснули зеленым огнем и погасли. Теперь они были мертвы, как перегоревшие лампочки. Но последний взгляд этих глаз отпечатался в сознании Никто, буквально вплавился ему в мозг и закалил его так, как его не закаляло ничто другое – мгновенно и верно.
Ну, то есть, Никто у нас теперь будет вместо альфача в этой шайке. У него и так задатки были, а теперь еще и конкурентов нет. Молока с Твигом в отрубе и вообще ничего не видят. Никто говорит Стиву с Духом, что ващет мог бы их сейчас замочить за Зиллаха с Крисси, ну или натравить Молоку с Твигом (хотя еще неизвестно, кто кого). Но они ж его любимые музыканты, так что все ок, ребята, и проваливайте пока остальные не проснулись.
Никто перевел взгляд на тело Зиллаха, распростертое на полу. Ручейки крови растекались по трещинам между паркетинами в том месте, где лежала голова Зиллаха. Он подумал о том, что эти красивые сильные руки никогда больше его не обнимут, что он никогда больше не поцелует эти сочные губы.
Странно, что он не думает о гипноглазах. Короче жалко Зиллаха, хотя и не очень.
И все же… отец по-своему его любил. Любил любовью, замешенной на декадансе и самолюбовании. Но даже такая любовь хоть чего-то, да стоит. Никто сам удивлялся тому, насколько он сейчас спокоен. Он не заметил, что плачет.
Теперь его жизнь принадлежала только ему самому. Когда он уедет отсюда, он будет думать про Стива и Духа. Ему нужно будет знать, что они где-то есть, что они живы. Он не хотел, чтобы все так получилось. Не хотел, чтобы умер ребенок Энн. Его братик или сестренка. Если бы этот ребенок выжил, Никто бы о нем позаботился. Он бы забрал его себе и держал бы на коленях, чтобы маленький мог смотреть в окна фургончика и сосать из бутылочки кровь и вино.
Мимими! А вино-то младенцу нахуя? Чтоб вырос еще большим придурком, чем предки?
Никто решил не спрашивать о ребенке. Если не спрашивать, то можно всегда себя уговорить, что ребенок жив. Что он где-то растет, в совершенно чужой семье, как рос сам Никто. Что когда-нибудь, на каком-то глухом проселке, они встретят ребенка Зиллаха – брата или сестру Никто, – который с надеждой поднимет палец, чтобы застопить их фургон, и тогда…
Романтика! Ну, в общем, спроваживает Стива с Духом, а с утра остальным объясняет что ну вот так уж получилось.
– Зиллах должен был их убить, – упрямо твердил Твиг.
– Он пытался. – Никто и сам понимал, как холодно и бездушно прозвучали его слова. Но он понимал и другое: надо дать Молохе с Твигом почувствовать его силу сейчас, в первые минуты, чтобы потом у них уже не возникало вопросов, кто главный.
– Я все сделал так, как хотел, – сказал он, и никто не нашелся, чем ему возразить.
Вампиры жрут, потому что чего ж добру зря пропадать? Немного гурятины.
Они все знали, что делать со своими мертвыми. В теле Кристиана осталось совсем мало крови. Нож пронзил его сердце насквозь, и почти вся кровь вытекла на постель. Они слизали что смогли с его лица, рук и груди. Они обсосали края раны. Влажно всхлипнув, Молоха вжался лицом в рану. Он достал языком до развороченного сердца Кристиана и сказал, что оно горькое.
Они бережно переложили Зиллаха на кровать и разрезали ему живот от грудины до лобка его же собственной бритвой с перламутровой рукояткой. Внутри были бледные органы странной формы. Они достали все внутренности и любовно разложили их на постели. Потом – по очереди – они дочиста вылизали Зиллаха изнутри.
Никте немножко тоскливо, что приходится так быстро сваливать из Нового Орлеана, но ничего, еще вернемся.
Никто оставил свой черный плащ в комнате у Кристиана – накрыл им тела, как саваном. Вместо плаща он надел куртку Зиллаха с ярко-красной шелковой подкладкой. Подтеки свежей крови были как знак отличия. И он носил эти знаки с гордостью, хотя от запаха этой крови сжималось сердце.
Вот она, преемственность поколений упырей.