В разгневанной на жизнь Атлантике корабль угодил в шторм.
На чью жизнь? Этих червепидоров? Определенно, я бы тоже разгневался, блядь.
Айсберги появились на пути угрозой, выплыли призрачными силуэтами — изломанные тела античных богов, руины затонувшей в одиночестве Атлантиды, — и маяки зашлись истерикой сигнальных огней.
Зверь не хотел умирать, зверь хотел выломать прутья своей клетки — искрошил в мозаику мраморные кости и алым куполом разлетелся сквозь стену дождя, отбросив шторм назад.
Мне даже немного стыдно, но я сперва решил, что это какая-то всрато-метафора, если честно. Но нет: корабль реально попал в шторм, там реально были айсберги, и Чуя реально ебнул по ним силой гравитации. Хотя, возможно, он настолько всрат и бесполезен, что даже это за него сделал Арахабаки, который все ещё сидит внутри.
Колени разбились о палубу, и бизань-мачта сломалась с оглушительным хрустом.
Нахуй скк, вот мой новый отп: колени/палуба, можно сказать, гудшип!
Прощальные поцелуи Атлантики закрались под сомкнутые веки, и все невидимые звёзды лопнули мыльными пузырями.
Так, окей, Атлантика сделала Чуе eyelick, понятно, но вот невидимые звёзды, лопнувшие мыльными пузырями - это вообще пиздец полный, надо сказать.
Дазай выдернул его из-под падающей мачты в последнюю секунду — об этом Чуя узнал позже.
Ну зачем ты это сделал, Дазай, вечно блядь нужно припереться и все испортить!
Дальше Чуя типа валяется в бреду, конечно, страдательно и пафосно, а как иначе, но у меня тоже начинается лихорадка от этого текста, так что опустим и перейдём к сюжету.
Книжные полки впились острыми углами в полуослепшие от боли глаза и зарябили цветными полосами.
Ну. Тому, что у нас здесь за сюжет.
Библиотека была самым светлым, тихим и спокойным местом на корабле — во избежание мятых страниц, порванных корешков и синяков от упавших на макушку фолиантов. В каждой стране Дазай с маниакальным рвением собирал книги, и в итоге их стало так много, что корабль под весом интеллектуальной пищи опустился почти на фут ниже ватерлинии.
Так, окей, вас на корабле двое, ничего не механизировано, и даже если предположить, что часть работы выполняет сам корабль в силу своей разумности... Кто блядь ухаживает за этой коллекцией книг? Как вообще можно вместить в библиотеку такой вес, если учесть, что раньше упоминалось, что вообще-то корабль рассчитан на ≈50 людей, а это, даже если не считать побочные расходы типа багажа и запаса провианта, пиздец вместимость? Нет, возможно, библиотека забита до потолка, но тогда в нее едва ли можно просто зайти, не говоря уже о свете, чистоте и етц.
В погожие дни с высоким чистым небом, когда море дремало в нежных объятиях штиля, он наугад выуживал какую-нибудь книгу с полки и читал вслух, а Чуя заслушивался его живым голосом и бессовестно пропускал все строки мимо ушей.
Пиздец, конечно, веселое времяпровождение, я даже не знаю, кому из них было интереснее.
Короче, Чуя приходит в себя, Дазай волнуется за него (нет, правда), они немного пиздят о всякой хуйне, и:
Чуя сложился карточным домиком, который любезно вспыхнул от единственной искры, сжался в комок, отчего широкая рубашка соскользнула, оголив плечо.
Я даже не знаю, от чего мне захорошело стремительнее - от этих охуительных сравнений или от того, что Ликёр на полном серьёзе считает, что это может вызвать хоть какие-нибудь эмоции кроме истерического хохота.
Дальше они сосутся, а нас накрывает рассуждением о том, что если бы Чуя и Дазай встретились в другом мире, где всехорошо, то могли бы и никогда не сойтись; это очень хорошо показывает, что вообще Ликёр думает об этом пейринге. Для него основа динамики скк заключается в том, что они оба - слабые, страдающие люди, вцепившиеся друг в друга просто потому, что не нашлось ничего получше... И, ну, ЭТО ВИДНО.
— Он ведь говорил с тобой? — с надрывом спросил Чуя.
Бля буду, там реально написано "с надрывом"!
В другой вселенной в его голове нет убийцы, который ежедневно отпаивает навязчивыми мыслями о смерти, шепчет оскорбления всему сущему и питает животную ярость к пленившему его бренному телу.
Ну слушай, Чуя, это все очень хорошо, но вот подумай: у вас одно тело на двоих, а ты в него ебешься, разбиваешь колени отчаянием палубы и употребляешь. Тут кто угодно был бы в ярости, а учитывая, что Арахабаки умеет перехватывать контроль над телом, но все ещё не выбросил никого из вас за борт - да он святой вообще!
Дазай в недоумении округлил глаза, но его с головой выдал мелькнувший миражом страх.
Неясно лишь: перед ним или за него.
Знаете, я начинаю жалеть, что не открыл в самом начале бутылочку водки. Если бы я пил каждый раз, когда Ликёр упоминает, что Дазай чего-то боится, то сейчас, наверное, уже бы даже не бомбил на этот пиздец.
Короче, дальше они говорят о, так сказать, третьем участнике их отношений. Оказывается, что в момент, когда Чуя был в отключке, в его теле нормально проснулся Арахабаки, чёт там неясно поугрожал Дазаю и заснул обратно. Зачем это? Да я не ебу.
Дальше Дазай кусает Чую за ухо, и, видимо, повреждает тот последний нервный узел, который там за мозг:
— Зубы свои собачьи при себе держи!
— А язык?
— Пойдём на палубе танцевать?
Да, нам должна чудиться романтика в этой шизофазии.
— Совсем дурной? Тебя от слабости ноги не держат, куда тебе танцевать?
— На палубу, сказал же.
— Там моросит ещё!
— Не нуди, старик! — воскликнул Чуя и с феноменальным рвением вскочил на ноги, как вдруг ойкнул. — Нелепо, если на самом деле ты младше меня.
Этот ванильный пиздец я оставляю здесь лишь для того, чтобы ещё раз восхититься уровнем отсылочек: да, в каноне Дазай в самом деле младше, чуть меньше, чем на пару месяцев. Зачем это здесь? Ну вы поняли.
К сожалению, на этом ничего не кончилось, и наши червепидоры все же добрались до Великобритании.
радуга сверкнула молнией в тумане Альбиона,
распустилась последними линиями на карте
и перекинулась каменными мостами между
катастрофой и миром.
РАДУГА МОЛНИЕЙ В ТУМАНЕ
Простите, был взволнован, но КАКОГО ХУЯ.
Корабль достиг берегов Великобритании в год, когда в Европе началась первая пандемия холеры.
Короче, дальше автор заботливо крошит в море немного экспозиции, мы узнаём, что, особняк Дазая - небольшое двухэтажное имение, абсолютно обычное, а рядом там ещё площадь, мостовая и колокольня. А, ну и внезапный оос:
На широком крыльце, где в первый же раз он с успехом и фанфарами поскользнулся, возле опоры кованых перил стояла мраморная кадка с цветами, за которыми Дазай ухаживал лично. Чуя прислонялся лбом к оконному стеклу и со спокойной улыбкой наблюдал, как аристократ воркует с тугими бутонами — безнадёжно и очаровательно влюблён в цветы, надо же.
Я вообще не ебу, откуда это взялось, но мой мозг ломается просто от попыток представить Дазая, воркующего с цветами и Чую, умиленно глядящего на это через окно, потому что это пиздец сюрреалистично, неважно, опираемся мы на изначальный канон или на условия, заданные в рамках этой ау.
Чуя стекленел взглядом, глядя на жадное пламя, которое обращало дерево в золу, и вспоминал, как в скованном льдом заливе полыхал его корабль.
Вы понимаете, да? Этот мудак уничтожил единственного вменяемого и приятного персонажа во всей пописе!
Зачарованный смертью — зрелище привычное и отравляющее — Чуя наблюдал, как огонь буква за буквой уничтожал имя «Химера», и гибель, от которой он спасался, спустя страницы времени настигла его добровольно.
Корабль он поджёг собственными руками.
НУ ТЫ И УЕБОК
Но, опуская вопрос, нахуя делать корабль разумным и через несколько глав заставлять героя убивать его, обратимся к другому.
Изначально конфликт Чуи заключается в том, что он пиздец как хочет в море, но сначала все идёт очень плохо, потом он ломается и оседает на острове, не пытаясь дотянуться до этой своей мечты. Приход в его жизнь Дазая, по идее, меняет все: Чуя вновь находит в себе силы бороться, буквально метафорически раскалывает ту каменную глыбу тяжести бытия, которая мешает ему плавать, и наконец выходит в открытое море. Дальше он некоторое весело (насколько это возможно для такого страдальца ебаной) путешествует, выполняя свое желание, которые пронес с собой через всю жизнь... И это заканчивается вот так?
Можно было бы предположить, что это классическое осознание "ничего не надо, был бы любимый рядом", которое принесло в его пустую голову путешествие вместе с Дазаем, но вот что говорит нам следующий абзац:
Стоял на пирсе, по щиколотку в снегу, вдыхал саднящую горечь и испытывал странное удовлетворение — на его глазах заканчивалась история, которая из-за него же и началась.
Финальным признанием впитывал в себя туманный горизонт, пока треск не утих, а в огромной полынье не остались лишь пустота и боль.
Иными словами, на самом деле Чуя был недоволен тем, чем занимался, но и сейчас не нашёл ничего хорошего... И в этом, на самом деле, главная проблема любого фичка Ликёра. Неважно, насколько меняются внешние обстоятельства, герой ничему не учится, никак не меняет свое убеждения, цели, взгляды на жизнь, не растет и не деградирует. Он просто начинает страдать в самом начале и лениво перетекает в этом страдании с одной вехи истории на другую.
Дальнейший текст это подтверждает:
Я в порядке, мне тихо и спокойно, — солгал бы Чуя, хотя первые дни это действительно казалось правдой.
Голос зверя в голове стих, перестал терзать горло рычанием, будто ему — кому-то из них двоих — перебили шею и теперь пристально следили за потухающим светом в омутах глаз.
Но когда свет гаснет, мир не исчезает, а лишь погружается в стылую одинокую темноту.
<Здесь было много тупых и плохих описаний, как Чуя словил депрессивный эпизод, но даже депрессия веселее, чем тексты Ликёра, когда он фокусируется на страданиях, так что нахуй>
Короче, Чуя не знает, чего хочет, и теперь это не просто читается между строк, но и официально подтверждено автором. Так и живём.
Потом нам кидает вперёд на шесть лет, и мы узнаём:
- Чуя болеет холерой, несколько назад пытался самоубиться, хлебнув яда, но настолько тупой, что не смог отмерить достаточно;
- Дазай - знаменитый изготовитель ядов (не спрашивайте), его приглашают на светские балы, где тупые девки на нем виснут, как внутренняя мизогиния автора на тексте;
- (самого Чую на балы не приглашают, но он откуда-то знает про тупых девок, вероятно, сердце-вещун подсказало);
- но Дазай верен Чуе, даже когда тот истерит, отказывается лечиться, срывается в абсолютно тупой и беспросветный пафос, рыдает и все остальные штуки, к которым мы уже привыкли за время всей этой хуйни.
Итак, Дазай даёт Чуе выпить лекарство, и они идут в спальню.
В спальне прохладно и темно.
Дазай отменно бранится, ударяясь щиколоткой о приоткрытую дверь, шипит и агрессивно толкает Чую спиной на кровать.
Короче, они целуются, причем описывается это так, будто это уже ебля:
[Дазай]Хватает за скулы, давит пальцем на подбородок, отточенным движением распахивая чужой рот, и сразу скользит глубоко. Чуя тихо стонет и прогибается в спине из-за настойчивых движений языка, елозит на простынях, пока Дазай с наслаждением контролирует и распаляется.
— Хороший мальчик, — хрипло выдыхает в приоткрытый рот.
Толкает ближе к изголовью, и Чуя покорно отползает на подушки, путаясь ногами в скользкой ткани покрывала, рвано дышит и просит ещё.
— Ещё? — короткое движение губ.
В таком же духе проходит несколько абзацев, потом они переходят к ебле:
Входить глубже, прижиматься теснее, целовать жарче — и смерть отворачивается, стыдливо закрывая лицо. Чуе проникающая боль нравится, ибо отвлекает, уводит прочь из-под секиры палача, сковывает льдом отравленное море, и до звёзд во тьме так хорошо-спокойно-пусто.
Никто не объяснит, конечно, почему у Ликёра абсолютно любой половой контакт походит на секс в измененном состоянии... Да и не только секс, на самом деле, вообще все выглядит как фокал алкоголика, которого по пьяни пробивает на сентиментальность, посреди бесконечного запоя.
У него в груди пулевые отверстия, вонзённый по рукоять клинок и тысячи осколочных после взрыва, но с Дазаем раны затягиваются и прекращают болеть, потому что лекарство — он, а вовсе не приторность за стеклянными стенками.
На самом деле, это очень смешно, что с этим долбоебом даже не потрахаться нормально: ты его ебешь, а он лежит типа красивый такой и рассуждает о том, как красиво страдает и как все вокруг нужны только для того, чтобы оттенять это страдание. Довольно эгоистично!
— Завтра поедем в очень красивое место, — лепечет он Чуе в макушку.
— Куда?
— Туда, где всё начинается и всё заканчивается.
"На кладбище", подумали вы, но нет.
Они ещё немного болтают о близящемся Рождестве и наконец засыпают, а нас изящно перебрасывают в следущий вечер:
Их встречает башня с огненным сердцем.
Маяк на застуженном побережье — чуждое и удивительное для пирата, потому что на забытых Богом островах не горят спасительные огни, и вместо маяков ставят кресты.
Я так понимаю, в мире Ликёра маяки ставят только для некоторых кораблей, и, походу, только в Англии - Чуя годами не видел ни одного из них, а вот сейчас приплыл, да, и все хорошо.
Итак, они ложатся на лёд, смотрят в небо, думают о том, что зима аномально холодная, снег похож на пепел и бла-бла-бла.
Дазай касается пальцами его румяной щеки, мокрой из-за растаявших снежинок, и запрокидывает голову.
— Скоро маяк зажгут.
Да, вы правильно поняли, они приехали посмотреть, как зажгут какой-то маяк где-то посреди ебаного нихуя. Достойное времяпровождение, даже веселее, чем то чтение книжек вслух, да.
Побережье сквозит пустотой на десятки миль вокруг, будто весь мир вымер, и они остались вдвоём — даже смотритель маяка какой-то мифический, и огонь вспыхивает в окошках благодаря капле метеоритного дождя.
Но, кстати, несмотря на это, смотритель там как раз определенно есть, и я представляю, с каким ебалом он смотрит на этих ебанутых... И мне становится немного легче.
Скк ещё немного сосутся, и тут!
Волосы спутанные, тёмные. Почти вишнёвого цвета.
Шляпу он больше не носит.
Давайте, спросите у меня кто-нибудь, почему, и я ничего вам не отвечу. Странно, что ещё бинты Дазая не размотались, ага, потому что ну а чо зачем.
Грохот извержения отзывается в вечной глухоте — некоторые раны не затянутся никогда, и никогда не утихнет эхо.
Здесь нам ещё раз напоминают, что Чуя оглох на одно ухо, и...
Лунные поцелуи матово скользят по коже, когда Дазай подскакивает, потому что на маяке мельтешит долгожданная искра, и машет всем бриллиантовым звёздам сразу — они тоже заключили свои сделки с вечностью.
И ВСЕ. Вот ради этого они приехали сюда, потратив на это больше тысячи слов, и мне просто нечего сказать. Алло, ребят, вы дохуя времени путешествовали по всему миру! Какого хуя маяк - это ох ебать божечки охуеть какое зрелище?
Луч света северным сиянием разливается по выстуженному горизонту — от начала до самого конца, и тянет не то разреветься, не то рассмеяться на хриплом выдохе, пока грудь заполняет горячая морская пена. Топлёным молоком оседает на рёбрах, клокочет горячими словами, что вечность назад были под запретом:
— Я люблю тебя, Дазай.
Горячая морская пена, ага. Оседает топленым молоком. Едем дальше, здесь не на что смотреть.
И на короткое украденное мгновение эхо стихает.
Дазай хватается за сердце, стонет и утирает воображаемые слёзы, но затем улыбается — мягко-мягко, как умеет только он.
НЕ УМЕЕТ! НЕТ, ОН СЕРЬЕЗНО НЕ УМЕЕТ!
Будто яркий арктический свет льётся не с маяка, а из его глаз.
— Я тоже люблю тебя.
...ой, да идите нахуй.
На этом сюжет все, скк поднимаются и идут домой, а мы переходим к самой, блядь, лучшей части всей этой хуйни.
Эпилогу.
Но перед тем, как начать, я кратко опишу ситуацию:
Когда-то давно Дазай и Чуя встретились, причем очень мельком и в сложной ситуации, но это встреча наложила отпечаток на их судьбы. Чуя съебал на другой край света, но не нашёл спокойствия, а Дазай так впечатлился, что поехал его искать и провел в поисках восемь лет. Таким образом, можно заключить, что главный конфликт персонажей в том, что они максимально разные и всратые, поэтому не могут нормально поговорить и не ебать друг другу мозги - но вот, взаимное признание состоялось, теперь самое время довести до конца внутренние конфликты персонажей - поиск цели, смысла жизни. В принципе, учитывая, что это пейринговый фичок, будет удовлетворителен (не в рамках оригинальных характеров, а для внутренней логики) даже финал, где они просто вместе, счастливы и забили на остальных, наконец вырвавшись из круга вечных страданий из-за изолированности от мира.
Но это, конечно, был бы не Ликёр.
8 — letter
22 сентября, 1830 год.
С твоей смерти прошло восемь лет.
Вот оно, блядь, развитие персонажей. Вот оно, логическое завершение конфликта. Вот оно, писательское мастерство.
Меня приглашают в Лондон, но я не хочу покидать наш дом, к тому же, там сейчас слякотно и отвратительно туманно, а у нас — солнце. До столицы почти четыре сотни миль, но, представляешь, пять лет назад открыли первую в мире железную дорогу! Стоктон — Дарлингтон, двадцать шесть миль. А ровно неделю назад, пятнадцатого числа, запустили магистраль Ливерпуль — Манчестер, по которой локомотивы пышут густым угольным дымом. Пока я стоял на платформе, моё бежевое пальто стало чёрным.
Знаете, я просто надеюсь, что бежевое пальто, ставшее черным - не намёк на канонную смену цвета одежды при переходе на светлую сторону.
Однажды ты сказал, что я не буду по тебе горевать.
«Ты не станешь пропадать от звука моего имени, лить слёзы и сидеть, прислонившись спиной к могильной плите — не по мне», — так ты сказал.
Сам по себе образ, как можно догадаться, снят не с потолка - в каноне Дазай действительно дремал на могиле своего друга, да, вот только...
В Ликероверсе герои живут в вакууме, у них нет ни врагов, ни друзей, шляпа Чуи - просто шляпа (ну или приемным отцом Дазая, не упоминавшимся по имени, на самом деле был совсем не Мори. Подождите. Мне надо обдумать этот пиздец), он никогда не общался со своими канонный знакомыми - и, конечно же, Дазай просто никогда не был знаком с Одой Сакуноскэ, потому что здесь у него не было никаких друзей, только Чуя и его страдания. И да, если бы Дазай ходил с кем-нибудь в бар, мы бы об этом прекрасно знали, потому что это такой жирный повод для страданий, что Ликёр просто не смог бы удержаться.
Но без этого образ "спать на могиле" выглядит ещё более инородным, потому что для нормальных людей это не нормальное состояние тоски, это сильнейшее проявление горя - и в таком разрезе предъявы Чуи выглядят как "уууу, сука, небось, после моей смерти сможешь оправиться и жить нормально, да, да, да?!"
Така любовь.
Я до сих пор не понимаю, где ошибся. Какая оплошность пробудила в тебе эту мысль?
Тогда я не набрался смелости убедить тебя в обратном. Сейчас под моей спиной гладкий холодный камень.
Окей, это уникальная Вселенная, реально, даже в самых ужасных фичках я не видел, чтоб стрелочка психологического абьюза повернулась, но вот, смотрите, она да!
Я пытался забыться в алкоголе и наркотиках. Знакомился с девушками лишь затем, чтобы уговорить их умереть вместе со мной. Одна безумно согласилась, переплела свои пальцы с моими, и мы бросились в море. Я выжил, она — нет. И мне не стыдно. Не перед ней.
А вот это отсылка на реального писателя и его интересный жизненный путь - и тоже, конечно, абсолютно неуместная.
Когда я пригласил лекаря, ты сбежал, вынудив вести поиски до рассвета. Мной овладела такая злость, потому что я ни черта не понял, — я вёл себя как мой отец, точь-в-точь. Под маской заботы пытался запереть тебя в стенах особняка, показывал лекарям.
А ты хотел лишь покоя.
Иными словами, оказавшись в ситуации, которую уже видел с другой стороны, Дазай вовсе не пересматривает свои взгляды на поведение отца (тот, напоминаю, мешал сыну убиваться о неподходящие для его состояния здоровья условия и всеми силами старался если не найти лечение, то приостановить течение болезни), нет! Он все ещё считает, что забивать на своих близких, отказываясь от лечения - это морально верное действие, а вот стараться помочь больному - ужасный эгоизм и насилие. И ПРАВДА.
Один раз ты попросил убить тебя — один выстрел, смерть из моих рук. Но я не смог, накричал, обругал, потому что хотел уберечь себя от мучений. Вместо этого я обрёк на них тебя.
А самому, блядь, религия не позволяет? Что вообще за хуйня: просить любимого человека тебя пристрелить, зная, что ему с этим жить? Я бы сказал, что это рептилоидный эгоизм, но я сомневаюсь, что даже рептилоиды настолько мудаки.
Ты любил меня нерушимо. Твоя главная мечта, граничащая со скулящим безумием, сбылась: ты любил меня до самой смерти.
Ах, вот как это теперь называется!
Мы не понимали друг друга, расходились, остывали с клубами едкого дыма. Тебе не стоило просить прощения за тот случай, нам необходимо было расстаться на время — пускай выдержали порознь всего неделю. В конце концов, мы смеялись над собственной глупостью, когда без сговора столкнулись на крыльце. Я тоже невыносимо по тебе скучал.
А вот этот абзац нам показывает, что и любовный конфликт, достигнув кульминации и пойдя на спад, тем не менее, так и остался в этом состоянии - до самой смерти.
Дальше Дазай ещё некоторое время бессмысленно страдает, длинно и цветисто, но безо всяких выдающихся деталей, и потому я перейду сразу а делу:
Но жалеть мне не о чем.
Чернила иссякают, кончик пера заламывается, а у меня с собой нет ножа. Смеркается.
Я порядком задержался, но уже скоро уйду. С первыми звёздами. Ты прочтёшь строки моего письма по их блеску? Ведь капитаны кораблей умеют читать карты звёздного неба.
Иными словами, все, что нам дали в предыдущих главах, вся эта история поиска, сближения, развития отношений, страданий, блядь - заканчивается тем, что Чуя умирает от болезни, а Дазай, скосплеив напоследок ленивца, которому потребовалось восемь лет, чтобы начать действовать, совершает самоубийство.
И это все.
Если вселенная по наивности дарит вторые шансы, то я найду тебя вновь.
Неважно, сколько лет сгорит порознь, ведь рядом с тобой один день — хаотичное тысячелетие.
Я люблю тебя, Накахара Чуя.
И ты меня тоже.
Навеки твой,
Осаму Дазай.
В принципе, автор выдерживает свою идею до конца - эта история началась посреди ебаного нигде и никак, в нем же продолжилась, и теперь закончилась вот этим пиздецом, который и финалом назвать нельзя.
Здесь нет ни логики, ни внутренней морали; конец нельзя назвать вполне счастливым или несчастным: с одной стороны, Чуя очевидно не нашёл того, что искал, и смерть для него успокоение, хотя это и осталось за кадром, с другой - Дазай стродает, хотя и не сразу это осознал... Но он здесь вообще не слишком умный, простим.
Ни одно из действий персонажей, совершенных ранее, не привело ни к каким важным последствиям: Чуя все равно умер, Дазай так и остался одиноким, и если бы они оба кончились на несколько лет раньше, это ничего не изменило бы.
Если бы мне пришлось кратко описывать происходящее, я бы сказал, что это история про двух тупых инфантильных мудаков, которые отчего-то решили, что подростковые минутные страдашки определяют их жизнь, и потратили друг на друга все время, что могли бы... жить.
На самом деле, мне даже нечем завершить эти читения - настолько бессмысленное, рассыпающееся в руках и несвязное писево невозможно внятно проанализировать, потому я просто скажу то, чего все мы здесь ждём с прошлого года:
Спасибо, что без пасхалочек на ИП обошлось.
. Читец этих эль вулкано, с главами на английском, вот честно, я не понимаю, как ты формулируешь и переводишь))) я реально бессильно смотрю в принесенные отрывки и просто.вообще.нихуя не понимаю. Абырабыр фракталывалг. Ты классный 
кухня-хрущевка в твоем переводе на человеческий с ликерного просто выжгла вечное панно на моем деревянном, как кухонная щербатая доска, сердце. 
пока хозяин не сменится, кораблик и не поймет. 
