Глава начинается с того, что наш глав-Кэл, не удовлетворенный окончанием разговора с подозрительным Не-Ивановым, выходит на шлюпочную палубу из курительного салона с намерением продолжить.
Что само по себе нонсенс, потому что салон для вечерних сборов джентльменов располагался на палубе А (т.е. этажом ниже). Но уж откуда выходит – оттуда и ладно.
И немедленно проявляет чудеса ночного видения.
Доусон стоял, опершись на леера, Кэл видел в темноте его трогательные, хрупкие лопатки, торчащие под грязно-коричневой рубашкой.
Кэл со шлюпочной палубы видит среди ночи хрупкие лопатки претендента в орангутаны, который, напомню, находится на кормовой надстройке – это около сорока-пятидесяти метров, ночью.
Но хоть «леера» автор выучил, двигаемся из беспросветности.
Дальше опять странные взаимоотношения с тканью:
Ткань, прижатая подтяжками к спине, топорщилась от сильного ветра так прижата или топорщилась? Или у Доусона тоже пластиковая рубашка?, лопатки зябко ходили взад-вперед Сорок метров. Ночь. Со зрением Кэла не на орангутанов бы охотиться, а на перепелок., и Кэлу хотелось предложить юноше пальто, а лучше подойти и самому накинуть тяжелую ткань на плечи, прижать к себе и держать парня до тех пор, пока он не согреется. Он поймал себя на том, что в этой фантазии даже нет ничего сексуального, только… забота? Странное слово.
В свете буквально свеженького окончания предыдущей главы с мыслями Кэла о том, как он желает сделать парня магнатом и немедленно его оприходовать своей лункой за всего-навсего сто баксов, очень, очень логично и характерно.
Он зашагал вперед, еще не зная, как объяснит своё приближение, и как оправдается потом, если кто-то заметит их вместе.
Несгибаемый стоик-победитель целлулоидных воротничков, мечтатель о маньяках-потрошителях для своей нареченной, миллионер-плейбой-мизантроп вдруг надумал ломаться, как барышня?
Прочитав про себя какую-то успокоительную мантру, Кэл Хокли, воротивший нос от всего, что не магнат или жеребец, набрасывает пальто на плечи охуевшего Не-Иванова.
— Ты бы не разбрасывался вещами, Доусон, у тебя их, должно быть, не так уж много.
Тут же обругал сам себя: могло быть что-то хуже как повод для знакомства, чем эта фраза?
Могло – «Сто баксов». Т.е. автор заставляет смущаться от какой-то херни героя, который только что ничтоже сумняшеся готов был купить час-другой с приглянувшимся экспонатом, неважно, продается тот или нет.
Дальше Кэл, видимо, страдающий провалами в памяти, спрашивает:
Хокли, стараясь казаться не слишком заинтересованным, спросил:
— А как… как зовут тебя? — поспешно добавил: — Я ведь должен знать, кого приглашаю к нам на обед.
Он же только что его назвал, попросив не разбрасываться вещами???
Далее подкат, по нелепости оставляющий позади даже самых крупных орангутанов:
— Ты… мы… я тут подумал… это изъясняется дерзкорезкий Кэл Хокли в пластиковых доспехах!
Господи, ему казалось, это будет гораздо проще: так же, как было сотни раз до этого. «Ты и я. В каюте. Плачу сотню» фигасе у нас Кэледон наплавался… — он так хорошо знал эти слова, что обычно они отлетали от зубов, и даже самые неприступные мальчики таяли от одного только упоминания суммы.
Но не теперь. Не с Джеком.
— Я тут подумал, — продолжал мяться Кэл, как подросток. — Может, захочешь погулять завтра на палубе? С утра, перед обедом. опять грубое незнание реалий, ну ты хоть погугли, во сколько dinner обычно Ну, чтобы лучше познакомиться…
От верибельности хочется просто плакать. Завернуться в ковровое покрытие обеденного салона и плакать в него. Речь даже не о соответствии канону, забудем. Хотя бы предыдущей главе.
Однако (спойлер!) разительные перемены этим не исчерпываются! Продолжим же.
«Перед обедом», с точки зрения автора, это десять часов утра.
— Хорошо, да? — уточнил Кэл, нервничая. Джек опять кивнул. — Тогда увидимся здесь часов… в десять? Тебе будет удобно?
Джек посмеялся:
— Ну, даже не знаю, постараюсь найти время в своём графике…
Кэл кивнул, восприняв этот ответ всерьёз. Запоздало догадался, что Доусон пошутил — ну да, да, какие дела у пассажира третьего класса, кроме пьянства, — и неестественно рассмеялся, но момент был упущен — нужно было раньше. Обоим стало неловко.
Бог мой, это тот самый Кэледон Хокли, который немедленно взыграл лункой от подката с жеребцом Геральдом в прошлой главе??? Откуда взялась эта школота на выпасе?
Антифон блеянья продолжается, пока, наконец, оба страдальца не договариваются:
— Тогда до завтра, — проговорил Кэл, окидывая прощальным взглядом юношу. — Ты… не стой тут… так долго. Холодно.
— До завтра, Кэл, —улыбнулся Джек.
Уходя, Хокли не мог понять: что он только что сказал? И зачем? Он же хотел… он хотел предложить совсем другое. И как они завтра будут гулять по палубе посреди бела дня у всех на виду?
Новая ипостась — Кэл Мятущийся.
И всё-таки он чувствовал странный прилив радости от того, что этот разговор случился, и от того… Да, от того, что Джек Доусон не отказал ему в прогулке. Странная, конечно, причина для радости — должно быть, женитьба сводит его с ума.
Уровень логичности приблизительно как у перьев на шляпе Розы, символизирующие неотвратимость всего, что происходит.
Далее в повествование входит Спайсер Лавджой. Входит колоритно, поскольку из прошлой главы мы уже знаем, что это Человек-Паук разлива «Титаника»: у него больше двух пар ног. На сей раз немногословный камердинер-телохранитель переквалифицировался в управдомы личные психологи.
Но от Спайсера Лавджоя, бывшего детектива Пинкертона, трудно было что-либо утаить. Представленный к Кэлу орфография авторская в качестве телохранителя, он не только успешно справлялся со своими обязанностями — не то чтобы кто-то всерьёз пытался убить Хокли-младшего, но это ведь только потому, что кольт Лавджоя усмирял горячность отцовских конкурентов, ась? Это птица, самолет или наш мастер по спецэффектам опять нюхал клей? — но и замечал то, что Кэл старался скрыть от глаз посторонних. И речь даже не о связи с Лоури, Барри и другими мужчинами — не так трудно заметить их уединенность речевые ошибки даже выделять влом, но эта - милая в спальне, — но и о внутренней жизни Кэла.
Дружба с обитателями внутренностей Кэла Хокли вынуждает камердинера идти на крайние меры:
Лавджой будто бы чувствовал его усталость от Розы, его бесконечную борьбу с собой, его растерянность, когда нужно вести себя решительно, а он не мог — не знал как, как не знают иностранных языков или правил незнакомой игры. И Спайсер, словно желая защитить Кэла даже от позорной участи мужеложца, вдруг осыпал его подсказками.
Верибельность зашкалила все стремительные домкраты.
Лавджой является посреди грез, садов и фонтанов мятущегося Кэла и дает советы. Вернее, намекает, что леди расстроена. Автор никаким образом нам не раскрывает, что именно произошло на корме «Титаника», были ли то настоящие домогательства или Роза все же решила распроститься с любителем пластиковой одежды Кэлом? Кто его знает. Кэл выяснять не намерен, читатель остается в неведении.
Поэтому о причинах расстройства «юной леди» мы имеем только самые смутные представления. Быть может, семейная сцена, устроенная Кэлом Не-Иванову и в самом деле прервала некие предосудительные для юной дамы шалости, а вовсе не пошлое и банальное самоубийство. Однако, видимо, степень расстройства чувств так велика, что прозорливый камердинер рекомендует придарить Розе что-нибудь блестящее. Ну девочки же любят такие вещи.
На этом месте рецензент в очередной раз умиляется брызжущей через все края неприкрытой ненависти к Розе, которая ну ничего дурного Кэлу пока что не сделала.
И да, служащий скромной должности советует своему нанимателю подарить своей навязанной невесте ожерелье, стоившее баснословных денег.
Роза страдает от автора не в одиночестве.
— Думаю, если вы окажете сегодня вечером внимание Розе, о котором она расскажет своей матушке, вы несколько успокоите бдительность миссис Дьюит-Букейтер.
— А что, Рут чем-то обеспокоена? — заинтересовался Кэл.
— У Молли Браун, с которой миссис Дьюит-Букейтер проводит время, кажется, слишком длинный язык.
Кэл усмехнулся, пряча за деланным спокойствием тревожное предчувствие: всё-таки эта толстуха Браун знает о них. Пожалуй, Кэл не так уж и хорош во вранье, но ожерелье Людовика XVI, выкупленное отцом у английского коллекционера, способно лгать лучше него.
Толстуха Браун! О, господи, автор, ты не стоишь подошвы на обуви этой дамы…
Разумеется, миллиардер-плейбой-лункоеб слушается многоногого штатного психолога и идет дарить ожерелье Розе. Напомню, что не далее, как в прошлой главе, Кэл мечтал, чтобы неизвестный маньяк убил ее, выбросил за борт, а он, Кэл, мог бы доживать свои дни веселым почти-вдовцом. Потрясающая работа с характерами.
По написанному еще до рождения автора сценарию, Кэл с коробкой и блестящей штучкой прибывает в расположение Розы. Ничего примечательного и отличающегося от фильма не происходит, кроме точки зрения на происходящее самого Кэла.
Он чувствовал холод её рук на своей ладони, и, пересиливая сопротивление в себе, проговорил:
— Как напоминание о моей любви к тебе.
Тут рецензент отступит от главы и упомянет, что такого гомофобного и человеконенавистнического текста еще не читывал, нуок, давненько не встречал.
ГлавГерой – двуличная сволочь, но на этой фразе сияние лицемерия ослепило.
Он взял ожерелье в руки и, хлопнув крышкой футляра, отложил его в сторону. Обойдя Розу, остановился напротив зеркала и, наклонившись к невесте, примерил ожерелье на её шее. Посмотрев на их отражение, он на мгновение смягчился: юная, бледнолицая, пахнущая розами Аткинсона, кажется, она и вправду была хороша собой мерзавец! А как же ягодицы Лоури?. Он смотрелся рядом с ней порядочным мерзавцем, нуворишем — хотя никогда бы не позволил никому так о себе сказать. Но вдруг подумал.
Здесь рецензент выражает сомнения, что автор знает значение слова «нувориш».
Вся сцена с дарением бриллианта идет по сценарию фильма.
— Он великолепен, — наконец проговорила Роза.
— Королевский бриллиант, — покивал Кэл. — Мы король и королева, Роза.
Бледнолицые вождь и вождесса, ага.
Роза, повернув голову, посмотрела ему в глаза. Эти секунды молчания в унисон, обычно так много значащие для будущих супругов, не имели для него никакого значения — мыслями он уже был в завтрашнем дне, на грядущей прогулке с парнишкой из третьего класса.
Доусон. Доусон…
Он бесконечно повторял про себя его фамилию.
И это всё, о чём бы он хотел рассказать будущей супруге.
— Открой мне свое сердце, Роза, — проговорил он.
«И тогда, может быть, я открою тебе своё».
Верибельность завернулась в домкрат и рыдает стремительным ковриком.