"Карпатия" была переполнена, перегружена. Не осталось ни единого свободного уголка, люди вповалку лежали на полу столовой третьего класса, многие так и ютились на палубе. Никто не мог представить, откуда взялся внушительных размеров серый кот, не столько раскормленный, сколько мускулистый, с крепкими лапами и круглой большой головой. Первые минуты после своего появления он метался по палубе, оглашая весь корабль криками абсолютной паники, покуда один из матросов не схватил его за шкирку и не замахнулся. Кот сразу смолк, прижав уши и дрожа всем телом.
— Дяденька, отпустите его, — попросила девочка лет семи. Кот немного отвлек ее, до того она тревожно наблюдала за своей матерью, совершенно погруженной в прострацию.
— Ну держи, если справишься, — матрос опустил кота в протянутые руки. Тот, правда, мягко выскользнул на палубу и даже не позволил себя погладить, но посмотрел на девочку какими-то слишком понимающими, будто и человеческими глазами.
— Он с вами давно плавает? — спросила девочка.
— Да впервые его увидел. Неужто кто из ваших протащил?
Матрос подумал, что надо бы написать объявление. К счастью для кота, тут же и забыл.
* * *
Когда схлынула первая, лишающая разума паника — спасибо матросу и девочке — он забился в темный угол и там попытался осознать, что же случилось с ним. Он ясно помнил, как заставлял женщин садиться в шлюпки, как шел попрощаться с капитаном... За ним последовала, кажется, какая-то черная тень, и вот в двух шагах от мостика она преградила ему путь.
— Вы ведь конструктор этого корабля?
Он увидел перед собой женщину средних лет, в черном наряде, отделанном кружевом. Бледное лицо — но это ночью все были бледны — и пронзительно-синие глаза, каких он не видел ни у кого даже из коренных ирландцев.
— Да. Кто вы? Подите скорее, может, вы еще успеете сесть в шлюпку...
Она вцепилась в отвороты его пиджака, пристально посмотрела ему в глаза — так, что события последних лет калейдоскопом замелькали перед глазами. Он понимал, что они безнадежно теряют время, но почему-то стоял в оцепенении.
— Значит, вот как все было...
Когда женщина отпустила его, он схватился за голову: такой болью она налилась, что ее будто бы потянуло вниз. А женщина вдруг направила на него нечто вроде прутика и что-то прошептала. Не успев разобрать, что именно, он вдруг упал. Последним, что он услышал, был полный ненависти шепот:
— Человеческий облик вам ни к чему. У вас его не будет, пока все не исправите.
И вот, видимо, корабль затонул, и жертв не могло не быть меньше, чем половина всех, кто там находился. А он выжил — возможно, благодаря той странной и страшной женщине. Но где она и кем он теперь стал?
Он был мал — кажется, это первое, что он понял; привыкший созерцать с высоты своего роста чужие макушки, он недоумевал, почему приходится задирать голову, чтобы увидеть что-то, кроме чужих ног. Да и зрение неуловимо изменилось, цвета были не такими, как нужно, хотя поле зрения стало будто бы шире, и вблизи он видел хуже, чем вдаль. Низкое, гибкое и легкое тело обзавелось чем-то явно лишним сзади и опиралось на четыре конечности... Кошачьи лапы — понял он, опустив взгляд. Тут и началась его совершенно неуместная, постыдная, недостойная истерика. Если бы тот матрос отхлестал его мокрой тряпкой, он бы сказал, что полностью это заслужил. Нужно держать себя в руках, даже если прошлый день ты встречал человеком, а нынешний — уже зверем. Безумие, как такое возможно? Как можно, будучи инженером, поверить в магию, даже если ее применили к тебе?
"Да тут во что угодно поверишь. Если корабль, на который возлагали такие надежды, позорно тонет в первом же рейсе от столкновения, которое мало кто почувствовал..."
Нынешний день многие не встретили вовсе. В том числе по его вине. "Но как это можно исправить, как? Чего от меня требуют?" И что он может сделать — такой, как сейчас? "Если, будучи человеком, одним из главных на верфи, не смог ничего..." Да и хотел ли?
Конечно, хотел! Конечно, он никому не желал зла. И когда от него, сразу после ухода Карлайла, инспектор Министерства торговли потребовал повысить переборки, он просто побоялся вносить изменения в проект более более опытного конструктора. Тем более, повышение переборок потребовало бы других конструктивных изменений, а это значит — многие месяцы, на которые пришлось бы отложить строительство, со всеми вытекающими последствиями. "Но неужели то, что сейчас случилось, лучше?" Можно твердить, что никто не мог этого представить, все полагали, что размеры корабля послужат ему лучшей защитой... Жалкое оправдание. Да и чем можно оправдаться, когда погибли люди?
А ведь ему бы пришлось оправдываться, если бы... он остался человеком. Он не имел бы права подвести дядю, Исмея, своих коллег. Но тогда его родные, его милая Нелли — не горевали бы. Пусть стыдились бы его, но наверное, это не так больно, как потерять. А что с ними теперь будет? Как они это перенесут? Oн обязан вернуть себе прежний облик, чтобы возвратиться к родным, утешить их... И не оставлять свою малышку Эльбу — сейчас он скучал по ней, как никогда. "Это я еще могу. Но многие другие..."
На "Карпатии" как будто весь воздух был пропитан слезами. У него в десятки раз обострилось обоняние, и теперь сводила с ума невозможная смесь запахов: бульон и кофе, лак и деготь, рыба и крысы, духи и пот — и соль, морская и та, что в слезах. Ее было больше всего.
Oн уткнулся носом в лапы: в конце концов, если бы кто-то и увидел его слабость сейчас, то не узнал бы его и не осудил. Лежать на палубе было, как ни странно, не так уж жестко и холодно — наверное, из-за шерсти, покрывавшей его тело. "А если я снова стану человеком... Oкажусь обнаженным?" Oн позволил бы себе горькую усмешку, если бы мог. В самом деле, учитывая все, что случилось, это была бы наименьшая из проблем. Лишь несколько постыдных минут.
И тут он невольно поднял голову: в нос ударил новый запах, показавшийся — наверное, потому что у него несколько изменилось восприятие — крайне неприятным. Это тоже были духи, но необычные, каких он никогда не встречал ни у одной из знакомых. Кроме... Ему показалось, что духи пахнут солью и смертью. А потом, подняв глаза, он увидел ее.
* * *
Гонория Дамблдор только что отошла от очередной женщины, трясшейся в ознобе. Капелька перечного зелья — от простуды — в кофе, неплохо бы еще Сон-без-сновидений, но она забыла его захватить, когда после предупреждения стюарда кинулась собираться, набивая карманы флакончиками. Самое нужное всегда теряешь.
Горя вокруг было слишком много, и Гонория запрещала себе даже пытаться заглянуть в мысли кого-то из этих несчастных — а ее, сильного легиллимента, очень тянуло это сделать. Довольно того, что она повидал ночью... Пальцы так и сжимали палочку в кармане.
Гонория только удивлялась себе: как это она догадалась так опрометчиво поступить прошлой ночью? Положим, в нейтральных водах не действуют ни британские, ни американские законы, в то числе магические, да и рискованные заклинания Гонория всегда дополнительными палочками, купленными там, где имен не спрашивают. Но какой смысл был в ее поступке? По сути, человеку, который возмутил ее до глубины души, она спасла жизнь. Под чарами невидимости она легко пронесла кота в шлюпку, а после исхитрилась подняться с ним на "Карпатию". И вот теперь благодаря ей этот негодяй с воистину мохнатым сердцем... жив.
"Может, это в память о другом таком же". Гонория усмехнулась сама себе. Эти двое были не единственными, кому облик зверя подходил больше. Взять хоть историю, вынудившую ее подняться на борт "Титаника". Oбычное дело, как сказали бы многие, и все же злость берет. Да, ее племянник Аберфорт и его девица по молодости набедокурили, но Гонория знала Аберфорта: он женился бы, если бы ему только позволили. Нет, надо отсылать беременную девчонку, толкать к гибели, а потом и ее малыша отправлять за тридевять земель! Хотя, как слышала Гонория, сестра несчастной девушки забрала ребенка по своей воле. Не ужилась с родителями, но племянника оставить не могла. А Гонория, занятая работой в Министерстве магии, только недавно обо всем узнала.
Теперь надо взять себя в руки. Гонория отправилась в Америку, чтобы разыскать внучатого племянника и понять, каким образом семья Дамблдоров смогла бы принимать участие в его судьбе. Их и так немного осталось на свете: несчастных Персиваля, Кендру и Ариану будто бы преследовал злой рок. И то была еще одна причина, из-за которой Гонория считала необходимым отыскать племянника поскорее: как и Ариана, он мог оказаться обскуром. А значит — не контролировать магию, быть опасным для окружающих. "Хотя с самоконтролем тебе самой не мешало бы поработать", — усмехнулась про себя Гонория и тут же заметила серого кота с как будто человеческими глазами.
Она слышала его мысли так, будто он кричал их ей в уши. Он требовал ответа. Ну что ж, отчего бы им и не поговорить. Гонория взяла его на руки — мохнатое кошачье тело напряглось, но он был слишком джентльменом, чтобы царапнуть даму. Встала с ним у стены, наложила заглушающие.
— Хотите, конечно, знать, почему я это сделала? - она почесала его за ушком, забавляясь смущением. — Знаете, у нас, в нашем племени...
— В вашем племени? - кажется, он понял принцип их разговора. — Кто вы?
— Вам это знать не обязательно, достаточно того, что мы можем больше вас. Так вот, у нас есть сказка про черствого человека, чье сердце обросло шерстью. Мне кажется, справедливо, когда сущность человека всем очевидна, правда? Ведь вы и сейчас всего лишь хотите, чтобы я вас расколдовала. Думаете только о себе.
— Я думаю о своих родных.
— Вы хотите к ним вернуться, потому что вам без них плохо. Но ведь другим людям тоже плохо, и напомнить, почему? Только вот к ним уже никто никогда не вернется.
— Я не могу это исправить, — кажется, он вправду сожалел. — Я очень хотел бы, всей душой, но не могу. Если бы я снова стал человеком, я мог бы предотвратить такое в будущем... Я клянусь сделать все, что в моих силах!
— А почему я должна вам верить? Я видела ваши мысли, ваше сердце. Нет, знаете ли, вам будет полезно побыть таким, какой вы сейчас.
— Вы действительно не можете мне верить. Но если вы считаете меня эгоистом, то сами подумайте: я хотя бы из эгоизма на все готов, чтобы снова стать человеком.
Гонория щелкнула языком.
— Из эгоизма стать человеком, боюсь, не вышло еще ни у кого. Но попробуйте. Не буду мешать.
Вручив кота проходившей мимо стюардессе, она отправилась дальше помогать товарищам по несчастью.
* * *
— Ты моя прелесть! Какой большой! Какие лапы! А глазки! Красавец! Откуда ты взялся, м-м?
Он не знал, куда деться от смущения. Молодая стюардесса — кажется, с "Карпатии", на "Титанике" он таких не помнил — прижимала его к груди и беззастенчиво — хотя чего ей стесняться? — чесала ему бока, живот, подбородок, уши. И что самое ужасное, ему... Слишком это нравилось. Он прикрылся хвостом, но невольно чувствовал, как тело расслабляется, как хочется продолжать лежать на этой груди, теплой и мягкой, совсем как у Нелли, и... Черт возьми, мурлыкать!
"А дальше что? Буду охотиться на крыс? Доедать рыбьи кости? Вылизываться, простите за выражение?" Этого еще не хватало! И так, если он вернется, будет страшно стыдно перед Нелли: он ведь почти изменил ей, хоть и не по своей воле — не царапать же эту милую девушку. Он должен был покончить с нынешним положением, и чем скорее, тем лучше. Дождавшись, пока стюардесса его отпустит, он снова принялся принюхиваться — уже сознательно. Если в его положении есть преимущества, нужно их использовать. Он сейчас слышал и обонял во много раз больше, чем в человеческом облике. А значит, нужно было искать тех, о ком он не мог спросить и кого не мог увидеть, по запаху или звуку голосов. Найти же ему нужно было Исмея — если только тот выжил.
Для начала нужно было найти, где разместили первый класс. Он не сомневался, что их не станут смешивать с прочими пассажирами, устроят с наибольшим комфортом. Значит, его путь лежал в каюты первого или второго класса — какие тут были.
...На "Карпатии", видимо, был только второй класс. Благодаря суете в коридорах его не заметили, иначе бы наверняка прогнали, но беда в том, что с такой какофонией звуков и запахов даже при обострившихся слухе и обонянии он терялся. Тем более... Он вдруг забыл, что у Исмея был за одеколон. Оставалось только обходить все каюты подряд и потихоньку заглядывать.
В одной каюте на него чуть не наступили, в двух прикрикнули, еще в одной пнули. На него ругались, звали стюардов. Его вот-вот могли выдворить, пришлось бы все начинать сначала. Но другого выхода не было. А приходилось еще и отстраняться от плача, горького плача, застывших, раскачивающихся людей, детей с пустыми взглядами. От того, что этого не исправить — никогда.
Пару раз он все же не выдержал. У его нового облика, в конце концов, были свои преимущества, он мог позволить себе быть ласковее, чем обычно. Он потерся об ноги паре хныкавших малышей и терпел, пока они, лепеча, дергали его за уши, хвост и усы; потом ткнулся в руку обессилевшей от слез пожилой женщине. но она - и тут его точно окатило ледяной водой - даже головы не повернула. Ей было уже все равно.
— Вы посмотрите, какая тут живность водится! — звонкий голос Маргарет Браун он сразу узнал; уж кто-кто, а она осталась собой: энергичная, бесцеремонная и бесконечно добрая. — Видать, много крыс на этой посудине, а? Ишь какой вымахал!
Ее спутница вымученно кивнула. Миссис Браун, разумеется, взяла его на руки.
— А глаза-то будто и человеческие... Слушайте, вот ни дать ни взять покойный мистер Эндрюс, честное слово.
Он сам не знал, как относиться к тому, что его узнали.
— Да может, ему так и лучше... Вот мистер-то Исмей выжил, а рад ли? Говорят, так из каюты доктора и не выходит.
"Да благословит вас Господь, миссис Браун, и избавит от встреч со странными мстительными женщинами". Каюту доктора, вероятно, можно было бы найти по запаху лекарств. Но стоило ли ее искать сразу? Как он сможет объяснить с Исмеем, оставаясь... животным?
Решение пришло быстро, но исполнить его тоже представлялось делом нелегким. Ему нужны были карандаш и бумага, но он не знал, есть ли на этом корабле библиотека, а если есть, где она расположена. Единственным выходом было поискать нужные ему предметы все там же — в каютах. "А это непросто будет сделать, мне ведь теперь не видно, что лежит на столах. Правда..." Ему вспомнилось, как кошка Нелли, бывало, заходила к нему в кабинет и запрыгивала на стол. "Получается, я сейчас тоже так могу?"
...Ощущение прыжка оказалось упоительным — полная власть над телом, новые возможности, неожиданная сила, полет. Его новое тело явно не страдало ни от варикоза, ни от начинающегося ревматизма. Он будто мигом понял, каково расстояние от пола до столешницы и с какой силой требуется толкнуться лапами, а хвост, оказалось, отлично помогал балансировать. Уж способность так прыгать он бы точно себе оставил, даже снова став человеком. Правда, приятные ощущения скоро вытеснил страх: кажется, он за всю жизнь не получал столько ударов. И если легкие шлепки еще можно было терпеть, то когда чья-то ладонь попадала по середине хребта, пинал в бок тяжелый ботинок или его, схватив за шкирку, с размаху швыряли на пол, это было определенно неприятно. Он приземлялся всегда на лапы, но все же удар о твердую поверхность отдавался во всем теле.
В одной каюте, правда, к нему отнеслись иначе, хотя и тоже не поняли.
— Да он голодный! — всплеснула руками женщина. — Что, переловил всех крыс, да?
— Мама, можно, я дам ему каши? — откликнулась девочка с тарелкой — видимо, ее дочь. Мать кивнула, и девочка схватила — о чудо! — лист бумаги, положила на него ложку овсянки, устроила лист в углу каюты и подтащила его туда.
Это был шанс, но овсянку так или иначе пришлось бы съесть, причем с пола, без ложки. Да, он ничего не ел со вчерашнего дня, но запах овсянки казался почему-то особенно отвратительным. А главное, чувство того, насколько унизительна ситуация, снова пронзила острым стыдом.
Настолько острым, что не осталось сил смутиться своим дальнейшим действиям: доев, он схватил лист за один из углов и потащил в коридор. В голове стучала одна мысль: только бы не отобрали. Но женщина и девочка, посмеявшись, не стали его догонять.
Он спрятал лист под ковром в коридоре и отправился на поиски карандаша.
Тут ему снова повезло не сразу: он, подражая кошке Нелли, сталкивал карандаши на пол, но они падали с негромким, однако явным стуком, привлекали внимание, и их отбирали. Наконец он догадался следующий карандаш взять в зубы. Пассажиры в каюте возились еще над одним, лежавшим на койке, и — спасибо подушечкам на лапах — он смог провернуть все бесшумно. Предстояло самое сложное.
Если бы он, будучи человеком, увидел кота, который, зажав в зубах карандаш, водит им по бумаге, то определенно решил бы, что сошел с ума. В таком состоянии люди способны на что угодно. Поэтому он решил забиться в какой-нибудь укромный уголок, благо, успел их заметить немало. Конечно, кот, бегущий по коридору с карандашом и бумагой, так и так выглядел безумно. Хорошо, что всем было не до него. На палубе третьего класса, забившись под лавку, он принялся писать...
* * *
Закончил он уже ночью. При всей нынешней гибкости позвоночника долго держать шею настолько вывернутой было невыносимо, да к тому же у себя под носом он почти ничего не видел. Но кажется, он смог изложить основное: нужны переборки до водонепроницаемой палубы — пусть посмотрят его переписку с Арчером, проверяющим из Министерства торговли; если они не могут позволить себе наилучшие материалы, то надо подумать об укреплении конструкции, перераспределении нагрузки — тогда в стальных листах будет меньшее напряжение; шлюпки — Карлайл был прав, мест в них должно хватать на всех... Дописав, он обессиленно рухнул на пол. Пустой желудок просто выл, особенно яростно хотелось мяса. Одновременно очень тянуло в сон, но спать было нельзя, пока не доставит записку Исмею.
Хорошо зная директора "Уайт Стар Лайн", он понимал, насколько тот должен быть потрясен случившимся. Слова Маргарет Браун подтверждали его предположения. Записка, принесенная котом или невесть откуда взявшаяся в каюте, только сильнее его напугает. Может, для начала попробовать еще раз поговорить с той ужасной женщиной? Но она выразилась достаточно ясно: он должен все исправить, оставаясь таким, как теперь. Наверное, сейчас он совершит самый жестокий, подлый и эгоистичный поступок в своей жизни. Но он не мог оставаться зверем. Он должен был вернуться к тем, кого любил, и искупить вину так, как ее искупают люди.
Он почему-то думал, что кошки отлично видят в темноте. Оказалось, им все-таки нужен хоть какой-то свет, чтобы двигаться. Рядом с тусклыми лампами в коридорах он еще что-то различал, но в неосвещенных участках мог ориентироваться исключительно через осязание. Подушечки на его лапах были очень чувствительны, а усы, как оказалось, будто бы улавливали малейшие колебания воздуха. Так он шел, сжимая в зубах записку, почти вслепую, только чувствую мир вокруг и принюхиваясь.
Каюту судового врача — спаслись ли врачи с "Титаника"? — он действительно нашел по запаху. Толкнул дверь головой — было открыто. Он бесшумно прокрался внутрь.
Исмей разметался на кровати, тревожно что-то бормоча; он как будто был в забытьи, которое не принесло бы облегчения. Его лицо судорожно подергивалось. Вот он взмахнул во сне рукой..
— Садитесь! Вы тоже женщина, садитесь! И вы... Есть еще женщины?
У Исмея заплетался язык, как, наверное, всегда бывает у тех, кто бредит. Кто знает, в рассудке ли он проснется завтра. И не изменит ли ему разум из-за записки, невесть откуда взявшейся.
Эндрюс покинул каюту, подождал, пока не восстановится обоняние после вони от лекарств, и отправился принюхиваться: не уловит ли запах знакомых духов...
* * *
Гонория проснулась с рассветом. Oна с детства была такая: любопытство смешало ей спать. А Гонория предчувствовала, что сегодняшний день может принести кое-что интересное. И точно, едва она оделась, в каюту вошел ее давнишний знакомец, неся в зубах листок бумаги. Положил лист перед ней и выразительно посмотрел. Гонория привычно нырнула в его мысли.
— Это меры по улучшению безопасности. Но сам, в таком виде, подать их директору компании я не могу. Ему сейчас очень тяжело, и хорошо, если эту записку он просто сочтет за дурную шутку. Прошу, верните мне прежний облик. Только так я смогу влиять на ход событий.
Да, глупо было надеяться, будто ее шутка способна исправить закоренелого эгоиста. Люди слишком изобретательны, когда добиваются лучшего для себя. Что же — действительно расколдовать его, чтобы он почувствовал, что победил?
С другой стороны, у самой Гонории сердце было не мохнатое. Oна отлично понимала, что навсегда оставлять в облике животного того, кто привык считать себя человеком — слишком жестоко. И тут ей пришел в голову третий вариант, благодаря которому она также могла обезопасить себя. Направив на кота запасную палочку — о, сколько надежды отразилось в его глазах! — она прошептала:
— Усни...
* * *
На следующее утро после того, как "Карпатия" прибыла в Нью-Йорк, в одном из кварталов неподалеку от причала обнаружили обнаженного мужчину лет сорока. Никто не понимал, каким чудом он пережил холодную ночь, а сам он ровно ничего о себе не помнил. Его расспрашивали, как его зовут, откуда он, что с ним случилось — тщетно. К тому его сложно было и опознать: лицо было почему-то безобразно раздуто, точно его ужалило разом множество пчел. Мужчину поместили в психиатрическую лечебницу.
Oт запасной палочки Гонории Дамблдор к тому времени остался пепел, развеянный по ветру вместе с пеплом одежды конструктора "Титаника". Все-таки чары сна, невидимости, отмена трансфигурации в животное, жалящее заклинание, заклятия подчинения и полного забвения — чрезвычайно подозрительный набор. А еще она понимала, что для нее крайне нежелательно, чтобы его опознали по лицу или вещам: возникли бы естественные вопросы, где он был все это время.
O своем внучатом племяннике Гонория, однако, узнала самые печальные вести. Вместе со своей теткой по матери он числился погибшим в кораблекрушении, случившемся одиннадцать лет назад. Корабль волшебников попал в шторм и затонул. Такое случается, волшебники тоже не всесильны. Но Гонория решила, когда вернется, на всякий случай покопаться в этом деле. Не замешано ли и здесь чье-нибудь мохнатое сердце.
какориджем не могу разобраться
Легко говорить "надо было сделать вот так", когда все уже произошло. 
сами придумали, и сами потом и бякнулись на неоправданные ожидания. Типично!
Точно жаль?