Холиварофорум

Анон

Re: Ведьмакотред

Емнип та самая сцена с Мистле в оригинале подробнее.

Простите, анон не переводчик.

▼Скрытый текст⬍

Мистле была тёплая, пахла смолой и дымом. Её рука была меньше руки Кайлея, нежнее, мягче. Приятнее. Но прикосновение напрягло Цири снова, снова сковало всё тело робостью и отвращением, сжало челюсти и сдавило горло. Мистле прижалась к ней, прильнула оберегающе и шептала успокаивающе, но в то же время её маленькая ладонь неустанно ползла как тёплая улитка, спокойная, уверенная, решительная, знающая дорогу и цель. Цири почувствовала, как железные щипцы отвращения и страха раскрываются, ослабляют хватку, почувствовала, как выскальзывает из их объятий и падает вниз, вниз, глубоко, ещё глубже, в тёплое и мокрое болотце покорности и бессильной податливости.Отвратительно и унизительно приятной податливости. Она застонала глухо, отчаянно. Дыхание Мистле обжигало шею, бархатные влажные губы щекотали плечо, ключицу, медленно передвинулись ниже. Цири опять застонала.

Анон

Re: Ведьмакотред

Простите, анон не переводчик.

Спасибо за перевод)
Штош, я бы сказал - дабкон, но не нонкон, отвращения она не чувствовала, скорее растерялась.

Анон

Re: Ведьмакотред

Отвращение она чувствовала. И по описанию секс вполне мог быть и проникающим.

Анон

Re: Ведьмакотред

Нет, у нее при первом прикосновении - отвращение и страх, после Кайлея, а дальше она воспринимает Мистле как неопасную и приятную, отвращения и страха уже нет. Конечно сомнительное согласие, но не отрицание.

Анон

Re: Ведьмакотред

Ну то есть "отвратительно и унизительно приятная податливость" и отчетливое ощущение, что падаешь на дно, причем все ниже — это не про отвращение? 

Анон

Re: Ведьмакотред

Тело ее передавало ТМ 

Анон

Re: Ведьмакотред

Единственная героиня, которая в первой книге показана больше, чем в дальнейших - Калантэ.

Еще Нэннеке. Она появляется и дальше, но тоже немного, а шикарная же женщина.

Анон

Re: Ведьмакотред

Тело ее передавало ТМ 

А поутру она еще пыталась от этого всего отмыться.

Анон

Re: Ведьмакотред

Там как-то криво написано: сначала она испытывала страх и отвращение, потом перестала их испытывать, потом снова стало отвратительно. Лучше бы эта сцена и в оригинале была урезана как в нашем издании. И так ежу понятно, что дабкон, но без таких неумелых метаний отвратительно-не отвратительно через строчку.

Отредактировано (2022-05-08 13:39:07)

Анон

Re: Ведьмакотред

Анона до сих пор от ветки Крыс корежит, да и вообще от того, что с определенного момента в истории Цири стало как-то слишком много дабконов. Все эти "смирись, бахни наркоты и раздвинь ноги", неважно, идет ли речь о Мистле или о короле эльфов. Да и Хотспорн тоже начал ее раздевать без спроса, ибо надо же потрахаться перед смертью! Понятно, что оно не подается как хорошее и правильное, но все равно этого чересчур много. А Галахада подали как утешительный приз и уже, понятное дело, ничего с ним толком не показали.

Анон

Re: Ведьмакотред

Мне было лет тринадцать, когда я впервые прочитала ветку Крыс мое би-пробуждение, ахах, и тогда мне очень нравилось и вообще, хотя сейчас понимаю, что это было ни хрена не здорОво, но мне кажется, оно никогда таким и не подавалось, там буквально прямым текстом говорилось, что они все - отбитые дети чудовищной войны.
Так что думаю как этакий подростковый максимализм + желание быть нитаким, возведенное в какую-то совсем уж ебанутую точку из-за жестокости вокруг - отличный пример и неплохо описанный.
И мне их до сих пор жалко.

Анон

Re: Ведьмакотред

там буквально прямым текстом говорилось, что они все - отбитые дети чудовищной войны.

Плюсую, меня очень тронуло короткое описание прошлого каждого из них, там сплошное "Иди и смотри", и заканчивались эти шесть историй словами: таковы дети Часа Презрения. Мне тоже было их жалко (хотя и не желал бы встретиться с такими).
И потом, они делились награбленным с жителями голодающих деревень, робингуды недоделанные, поэтому их защищали и не выдавали, как никакую другую из банд.

Отредактировано (2022-05-08 22:04:48)

Анон

Re: Ведьмакотред

А в одном прохождении написано, что если в первой игре с Трисс не спать

Впервые такое слышу, анон -_-  наврали тебе

▼Скрытый текст⬍

При первом появлении кровати можно с неё серёжку налутать, чтобы потом Трисс отдать

Анон

Re: Ведьмакотред

А в одном прохождении написано, что если в первой игре с Трисс не спать

Впервые такое слышу, анон -_-  наврали тебе

▼Скрытый текст⬍

При первом появлении кровати можно с неё серёжку налутать, чтобы потом Трисс отдать

Во, даже ссылку нашёл.
https://gamesisart.ru/guide/Witcher_3_P … html#Act_6

(Если в первой или во второй части "Ведьмака" у нас был роман с Трисс, то прибыв в Каэр Морхен, Йеннифер выбросит из окна кровать Геральта, и будет вести себя более агрессивно)

Но во второй части по умолчанию у Геральта с Трисс роман в самом начале, они в одной палатке просыпаются, блин, ничего не поделать! 
Но при чем тут тогда кровать в Каэр Морхене, если в первой части не было ничего!
Эх, походу таки обман, автор прохождения меня наебал. 

Анон

Re: Ведьмакотред

Начал писать на наш фест маленький микродрабблик, а там уже пафосный миник выходит. 

Анон

Re: Ведьмакотред

Начал писать на наш фест маленький микродрабблик, а там уже пафосный миник выходит. 

Хорошего фика должно быть много вноси как закончишь, анонче)

Отредактировано (2022-05-10 18:11:49)

Анон

Re: Ведьмакотред

Мне выпало "соулмейт - скорость - мастурбация" в списках из этого поста: https://holywarsoo.net/viewtopic.php?pi … #p10143721.
Соулмейт - да, скорость - номинально, мастурбация - тоже номинально, но я смог!

Пре/постслэш, Ламберт и ОМП (упоминается Геральт/Йеннифер), R - NC-17 за не самые детальные, но описания расчлененки, смерть персонажа, упоминание мастурбации, пафос и стекло местами

▼примерно 1200 слов⬍

Процесс удаления метки Предназначения оказался для Ламберта настолько чудовищным, что боль — будто пламя, порожденное сильнейшей магичкой — выжгла абсолютно все воспоминания об остальных Испытаниях.

Он не мог восстановить в памяти ни единой трансмутации, зато прекрасно помнил, как орал, как бился и сопротивлялся, да так сильно, что с мясом выдрал несколько кожаных ремней из своей "кровати", пока с него огнем и травами сводили метку.

Его, малолетнего сопляка, едва могли удержать на месте трое взрослых ведьмаков.

Ревела кипящая кровь, трещали кости, рвалась кожа.

В ушах Ламберта до сих пор звенели слова Весемира:

— Достаточно! Мы стерли достаточно!

После этого боль резко отступила, и за это милосердие Ламберт был ему благодарен.

Только за это.

***

Серая заплясала, застригла ушами, забеспокоилась, но Ламберт и без ее предупреждений уже знал, что впереди их что-то ждало. В тени ли редкого леса у тракта, на самом ли тракте — но ждало.

Ламберт привычно успокоил кобылку Знаком и спрыгнул на землю.

Разбойники? Не исключено, по тракту довольно часто ездили купцы, пусть и не шибко богатые. Гули? Вполне, после последней короткой, но крайне кровопролитной стычки местных баронов их расплодилось здесь как собак.

Что-то еще?.. Вполне вероятно. Ламберт был готов встретить здесь даже экимму или фледера, сколько бы Геральт не рассказывал, что в северных широтах они не водились.

Он взял из седельной сумки несколько зелий, что могли пригодиться против любых чудовищ, и сунул за пояс пропитанный ядом эндриаги дротик — лучшее средство от людей.

За поворотом Ламберта встретила перевернутая набок повозка. Провиант из мешка рассыпался, разлетелся по всей дороге. Чьи-то лапы здорово истоптали спелые яблоки, вдавили в пыль и грязь хлеб, книги и одеяло.

Чуть поодаль лежал труп мужчины. На вид он был совсем уже старик — угораздило же прожить так долго, чтобы подохнуть от лап чудовищ, а не в своей постели в окружении внуков и внучек. Опознать его теперь было невозможно: все, что выше нижней челюсти, отсутствовало, остались только язык, ряд зубов и дырка гортани.

По характерным срезам на кромке можно было предположить, что голову сорвали чьи-то когти в несколько жестоких ударов. Судя по количеству крови именно это его и убило, хотя на теле даже без детального осмотра можно было приметить другие раны поверх старых шрамов.

В его руке был зажат меч со сломанным лезвием и треснувшей гардой. На лезвии пузырилась кровь. Старый вояка. Возможно, бывший наемник.

"Сильно бил, особенно учитывая возраст, — подумал Ламберт. — Не мог не знать, что умрет, но сражался до последнего. Почему?"

Взгляд зацепился за чужую метку Предназначения. Она была заляпана все, чем только можно, разодрана вдоль и поперек рваными ранами, хотя рисунок все еще можно было рассмотреть, если постараться.

Но ему такой возможности не дали.

Медальон дернулся. Ламберт в одно движение выхватил серебряный меч, развернулся в пируэте, не забыв оттолкнуться ногами, и не прогадал; расстояния оказалось достаточно, чтобы альгуль полоснул своими острыми когтями воздух.

***

В детстве и юности метка Предназначения казалась ему глупостью. Он верил: не обязательно было иметь одинаковые следы на коже, чтобы любить друг друга, а те, кого слепая судьба все же сводила с помощью своих отметин, не всегда жили долго и счастливо.

Ламберт помнил, что у матери и отца были одни и те же метки, но это не мешало отцу беспробудно пить и избивать что свою "предназначенную мирозданием", что сына.

Но время шло и, чем больше его утекало сквозь битвы и раны, зимовки и ночевки, тем больше Ламберта тяготило вечное одиночество, пустота, которую не могли заполнить ни походы в бордель, ни многочисленные интрижки.

От его собственной метки Предназначения не осталось ничего, кроме маленького завитка, похожего на лозу винограда, подарок от жалостливого Весемира. Временами Ламберт разглядывал этот несчастный завиток, пытаясь вспомнить целую картинку, но ему это никогда не удавалось. Не ему одному — ни один ведьмак из тех, кого он спрашивал об этом, не мог вспомнить свою метку.

Ламберт топил свое одиночество в похоти. Бордели, интрижки, романы, и чем больше, тем лучше, а во время зимовок в Каэр Морхене он любил запираться у себя в комнате и рассматривать эротические гравюры, что купил в Венгерберге в книжной лавке — разумеется, из-под полы, — на которых люди и эльфы предавались плотским утехам в самых разнообразных позициях.

Особенно часто Ламберт использовал те гравюры, на которых были запечатлены любовники, сведенные Предназначением, чтобы на короткие несколько минут представить себя на их месте. Не в объятиях проститутки, очень благодарного за спасение молодого купца или особенно отчаянного суккуба, а подле того или той, на чьем предплечье была точно такая же завитушка, как у него самого.

После такой дрочки, чувственной и чудовищной одновременно, ему становилось особенно отвратительно, Ламберт тонул в жалости к себе, в мыслях о собственном утраченном Предназначении.

И только после этого ему удавалось ненадолго забыться.

***

На Ламберта напали два альгуля. Немудрено, что старик не смог от них отбиться, Ламберт еще помнил рассказы Эскеля о том, что один из юных ведьмаков из их с Геральтом "набора" скончался примерно при таких же обстоятельствах.

Но на шкурах этих двоих кое-где проглядывали следы от ударов стальным мечом, несколько шипов были серьезно повреждены, а еще они были явно сыты; там, откуда они напали, можно было рассмотреть кровавые следы на деревьях и траве, должно быть, они утащили туда лошадь.

Итак, альгули были сыты и одновременно ослаблены — и это сильно упростило Ламберту задачу.

Игни в глаза, размашистый удар снизу вверх, чтобы разрубить тело острием меча от грудины до темечка, потом быстрый, но неуклюжий жесткий уворот — за такую небрежность другие ведьмаки его бы на смех подняли, — из-за которого пришлось подставить для неизбежного удара укрепленную пластину на бедре. Пластина выдержала, вот только на ней теперь навсегда останутся отметины.

В отместку Ламберт рубанул по лапе, чисто отрубив по верхнему суставу, бросил промеж глаз маленький кинжал, больше чтобы отвлечь, все-таки не серебро, а так, обычная махакамская сталь...

Альгуль заревел, но рев этот прервался на полузвуке: Ламберт вонзил меч ему в горло, потянул меч обратно на себя под немного другим углом.

Почти обезглавил.

Победа далась ему даже слишком легко, так легко, что, отрубив головы альгулям — в ближайшей деревне за них могли дать пару-другую звонких монет, а если поторговаться, то даже чуть больше, — Ламберт вернулся к телу, хотя обычно никогда так не делал.

Что-то в этом странном старике не давало ему покоя.

Он снова взялся рассматривать его метку Предназначения, смочив тряпицу в ближайшей луже. Дурацкая черная роза в обрамлении из виноградной лозы, таких Ламберт никогда в своей жизни не видел, даже подумал, что это такая наколка, но цвета были слишком яркими.

Ламберт снова прошелся по метке, счищая остатки запекшейся крови.

Маленький завиток виноградной лозы.

— Нет, — зашептал Ламберт. — Нет, нет, нет... Я же... Этого не может...

Труп потихоньку начинал коченеть, равнодушный ко всему.

***

— Они уничтожали наши метки не потому, что хотели, чтобы мы всю жизнь были одинокими, — Эскель печально улыбнулся и полушутливо взъерошил Ламберту волосы. — А потому, что скорость нашей жизни отличается от простых людей: мы умираем либо слишком рано, либо слишком поздно. Многим из нас навсегда будет двенадцать, а некоторые доживут до шестидесяти, чтобы выглядеть на твои двадцать пять. Геральту вон скоро исполнится девяносто пять.

Приводить в пример Геральта было бесчестно — его-то Предназначение оказалось спрятано в "магичке без Презназначения", этой невозможной Йеннифер, — да и Ламберт сам был с Эскелем не согласен, поэтому спорил рьяно и долго, спорил каждую зимовку, каждую их встречу.

И только теперь, глядя на тело своего Предназначения, на Гардика из Понт Ваниса, которому Ламберт не мог даже посмотреть на прощанье в лицо, он осознал, насколько чудовищно прав был Эскель.

Ламберту оставалось только сожалеть о том, что Весемир не выжег с его предплечья и тот треклятый завиток тоже.

Отредактировано (2022-05-10 21:40:40)

Анон

Re: Ведьмакотред

Мне выпало "соулмейт - скорость - мастурбация" в списках из этого поста: https://holywarsoo.net/viewtopic.php?pi … #p10143721.
Соулмейт - да, скорость - номинально, мастурбация - тоже номинально, но я смог!

Пре/постслэш, Ламберт и ОМП (упоминается Геральт/Йеннифер), R - NC-17 за не самые детальные, но описания расчлененки, смерть персонажа, упоминание мастурбации, пафос и стекло местами

▼примерно 1200 слов⬍

Процесс удаления метки Предназначения оказался для Ламберта настолько чудовищным, что боль — будто пламя, порожденное сильнейшей магичкой — выжгла абсолютно все воспоминания об остальных Испытаниях.

Он не мог восстановить в памяти ни единой трансмутации, зато прекрасно помнил, как орал, как бился и сопротивлялся, да так сильно, что с мясом выдрал несколько кожаных ремней из своей "кровати", пока с него огнем и травами сводили метку.

Его, малолетнего сопляка, едва могли удержать на месте трое взрослых ведьмаков.

Ревела кипящая кровь, трещали кости, рвалась кожа.

В ушах Ламберта до сих пор звенели слова Весемира:

— Достаточно! Мы стерли достаточно!

После этого боль резко отступила, и за это милосердие Ламберт был ему благодарен.

Только за это.

***

Серая заплясала, застригла ушами, забеспокоилась, но Ламберт и без ее предупреждений уже знал, что впереди их что-то ждало. В тени ли редкого леса у тракта, на самом ли тракте — но ждало.

Ламберт привычно успокоил кобылку Знаком и спрыгнул на землю.

Разбойники? Не исключено, по тракту довольно часто ездили купцы, пусть и не шибко богатые. Гули? Вполне, после последней короткой, но крайне кровопролитной стычки местных баронов их расплодилось здесь как собак.

Что-то еще?.. Вполне вероятно. Ламберт был готов встретить здесь даже экимму или фледера, сколько бы Геральт не рассказывал, что в северных широтах они не водились.

Он взял из седельной сумки несколько зелий, что могли пригодиться против любых чудовищ, и сунул за пояс пропитанный ядом эндриаги дротик — лучшее средство от людей.

За поворотом Ламберта встретила перевернутая набок повозка. Провиант из мешка рассыпался, разлетелся по всей дороге. Чьи-то лапы здорово истоптали спелые яблоки, вдавили в пыль и грязь хлеб, книги и одеяло.

Чуть поодаль лежал труп мужчины. На вид он был совсем уже старик — угораздило же прожить так долго, чтобы подохнуть от лап чудовищ, а не в своей постели в окружении внуков и внучек. Опознать его теперь было невозможно: все, что выше нижней челюсти, отсутствовало, остались только язык, ряд зубов и дырка гортани.

По характерным срезам на кромке можно было предположить, что голову сорвали чьи-то когти в несколько жестоких ударов. Судя по количеству крови именно это его и убило, хотя на теле даже без детального осмотра можно было приметить другие раны поверх старых шрамов.

В его руке был зажат меч со сломанным лезвием и треснувшей гардой. На лезвии пузырилась кровь. Старый вояка. Возможно, бывший наемник.

"Сильно бил, особенно учитывая возраст, — подумал Ламберт. — Не мог не знать, что умрет, но сражался до последнего. Почему?"

Взгляд зацепился за чужую метку Предназначения. Она была заляпана все, чем только можно, разодрана вдоль и поперек рваными ранами, хотя рисунок все еще можно было рассмотреть, если постараться.

Но ему такой возможности не дали.

Медальон дернулся. Ламберт в одно движение выхватил серебряный меч, развернулся в пируэте, не забыв оттолкнуться ногами, и не прогадал; расстояния оказалось достаточно, чтобы альгуль полоснул своими острыми когтями воздух.

***

В детстве и юности метка Предназначения казалась ему глупостью. Он верил: не обязательно было иметь одинаковые следы на коже, чтобы любить друг друга, а те, кого слепая судьба все же сводила с помощью своих отметин, не всегда жили долго и счастливо.

Ламберт помнил, что у матери и отца были одни и те же метки, но это не мешало отцу беспробудно пить и избивать что свою "предназначенную мирозданием", что сына.

Но время шло и, чем больше его утекало сквозь битвы и раны, зимовки и ночевки, тем больше Ламберта тяготило вечное одиночество, пустота, которую не могли заполнить ни походы в бордель, ни многочисленные интрижки.

От его собственной метки Предназначения не осталось ничего, кроме маленького завитка, похожего на лозу винограда, подарок от жалостливого Весемира. Временами Ламберт разглядывал этот несчастный завиток, пытаясь вспомнить целую картинку, но ему это никогда не удавалось. Не ему одному — ни один ведьмак из тех, кого он спрашивал об этом, не мог вспомнить свою метку.

Ламберт топил свое одиночество в похоти. Бордели, интрижки, романы, и чем больше, тем лучше, а во время зимовок в Каэр Морхене он любил запираться у себя в комнате и рассматривать эротические гравюры, что купил в Венгерберге в книжной лавке — разумеется, из-под полы, — на которых люди и эльфы предавались плотским утехам в самых разнообразных позициях.

Особенно часто Ламберт использовал те гравюры, на которых были запечатлены любовники, сведенные Предназначением, чтобы на короткие несколько минут представить себя на их месте. Не в объятиях проститутки, очень благодарного за спасение молодого купца или особенно отчаянного суккуба, а подле того или той, на чьем предплечье была точно такая же завитушка, как у него самого.

После такой дрочки, чувственной и чудовищной одновременно, ему становилось особенно отвратительно, Ламберт тонул в жалости к себе, в мыслях о собственном утраченном Предназначении.

И только после этого ему удавалось ненадолго забыться.

***

На Ламберта напали два альгуля. Немудрено, что старик не смог от них отбиться, Ламберт еще помнил рассказы Эскеля о том, что один из юных ведьмаков из их с Геральтом "набора" скончался примерно при таких же обстоятельствах.

Но на шкурах этих двоих кое-где проглядывали следы от ударов стальным мечом, несколько шипов были серьезно повреждены, а еще они были явно сыты; там, откуда они напали, можно было рассмотреть кровавые следы на деревьях и траве, должно быть, они утащили туда лошадь.

Итак, альгули были сыты и одновременно ослаблены — и это сильно упростило Ламберту задачу.

Игни в глаза, размашистый удар снизу вверх, чтобы разрубить тело острием меча от грудины до темечка, потом быстрый, но неуклюжий жесткий уворот — за такую небрежность другие ведьмаки его бы на смех подняли, — из-за которого пришлось подставить для неизбежного удара укрепленную пластину на бедре. Пластина выдержала, вот только на ней теперь навсегда останутся отметины.

В отместку Ламберт рубанул по лапе, чисто отрубив по верхнему суставу, бросил промеж глаз маленький кинжал, больше чтобы отвлечь, все-таки не серебро, а так, обычная махакамская сталь...

Альгуль заревел, но рев этот прервался на полузвуке: Ламберт вонзил меч ему в горло, потянул меч обратно на себя под немного другим углом.

Почти обезглавил.

Победа далась ему даже слишком легко, так легко, что, отрубив головы альгулям — в ближайшей деревне за них могли дать пару-другую звонких монет, а если поторговаться, то даже чуть больше, — Ламберт вернулся к телу, хотя обычно никогда так не делал.

Что-то в этом странном старике не давало ему покоя.

Он снова взялся рассматривать его метку Предназначения, смочив тряпицу в ближайшей луже. Дурацкая черная роза в обрамлении из виноградной лозы, таких Ламберт никогда в своей жизни не видел, даже подумал, что это такая наколка, но цвета были слишком яркими.

Ламберт снова прошелся по метке, счищая остатки запекшейся крови.

Маленький завиток виноградной лозы.

— Нет, — зашептал Ламберт. — Нет, нет, нет... Я же... Этого не может...

Труп потихоньку начинал коченеть, равнодушный ко всему.

***

— Они уничтожали наши метки не потому, что хотели, чтобы мы всю жизнь были одинокими, — Эскель печально улыбнулся и полушутливо взъерошил Ламберту волосы. — А потому, что скорость нашей жизни отличается от простых людей: мы умираем либо слишком рано, либо слишком поздно. Многим из нас навсегда будет двенадцать, а некоторые доживут до шестидесяти, чтобы выглядеть на твои двадцать пять. Геральту вон скоро исполнится девяносто пять.

Приводить в пример Геральта было бесчестно — его-то Предназначение оказалось спрятано в "магичке без Презназначения", этой невозможной Йеннифер, — да и Ламберт сам был с Эскелем не согласен, поэтому спорил рьяно и долго, спорил каждую зимовку, каждую их встречу.

И только теперь, глядя на тело своего Предназначения, на Гардика из Понт Ваниса, которому Ламберт не мог даже посмотреть на прощанье в лицо, он осознал, насколько чудовищно прав был Эскель.

Ламберту оставалось только сожалеть о том, что Весемир не выжег с его предплечья и тот треклятый завиток тоже.

Охуенное, анончик! Я прям приятно удивлен, что кто-то это поддержал

Отредактировано (2022-05-11 01:51:11)

Анон

Re: Ведьмакотред

Охуенное, анончик!

Спасибо! Мне еще выпало кое-что интересное про трон, грех будет еще и пвп не написать)))

Анон

Re: Ведьмакотред

Продолжая тему, мне выпало "дорожная история - доспехи - бондаж". Дорожная история вроде вышла, доспехи постольку-поскольку, бондаж странный, но вроде получился)

Гет, Лето/Ведьма с Рысьей Скалы, пейринг странный, но я уже по нему как-то писал и тут захотелось снова, конкретное время событий непонятно, но допустим, до бунта на Таннеде, читается самостоятельно отлично, рейтинг пожалуй R за недетальный секс, много рефлексии и бытовухи, примерно 2к слов

▼Скрытый текст⬍

— Дурнем был, дурнем и помрешь, — Тривия была беспощадна; недовольно кривила полные чувственные губы и смотрела так, что у Лето что-то внутри недобро покалывало. Точно как тогда, под Вызимой, когда он выполнял заказ на беса, убившего сына одного местного князька. Тогда он попался глупо, зачарованный бесовым оком, и пришлось изрядно потрудиться, чтобы не сдохнуть бесславно без оплаты и убить-таки чудище. И к чему он все это вспомнил? Да потому что точь-в-точь походил тот смертельный гипноз беса на колючие, недовольные взгляды лесной ведьмы. Еще чуть-чуть, и проклянет.

— Как ты, однако, обо мне волнуешься, — Лето знал, что ходит по тонкой грани, но не удержался и хмыкнул, поддразнивая. От неосторожного движения заныла сломанная левая рука и Лето поморщился. Той боли, какая обычно бывала с ним при неудачной работе, слава богам, не было. Какой бы сукой не была Тривия — а сукой она была первостатейной, каких поискать, в этом он убедился, живя с ней вот уже второй месяц — но даже в ее странном, ведьмовском понимании мира оставалось место некоторому гуманизму. Она срастила сломанные кости: то, на что даже у ведьмака ушло бы не меньше месяца, у нее вышло быстро, за несколько часов; но после этого она была злой, уставшей и недовольной — недовольной от потраченных зря сил и недовольной вдвойне от того, что именно ей пришлось обустраиваться для ночлега. Пусть и срощенная, но все еще нуждавшаяся в покое хотя бы сутки рука была надежно забинтована и помочь в розжиге костра и приготовлении ужина не могла. Хорошо, хотя бы обошлось с едой — повинуясь слову хозяйки, пумы Тривии, две здоровенные твари, сопровождавшие их от избушки, принесли кролика и жить стало немного веселее.

— Ты меня избаловал, ведьмак, — с перепачканными в крови и потрохах руками Тривия выглядела удивительно уместно и гармонично; тупая, ноющая боль, которой страдал Лето, очевидно, удовлетворяла ее мелочное чувство недовольства. Не то, чтобы в произошедшем была чья-то вина: а вернее, в произошедшем они молча винили друг друга. Тривия — в том, что ведьмак оказался не настолько ловок, как похвалялся и, обороняясь от стаи баргестов, умудрился неудачно упасть с руин дворца Термес прямо на левую руку; Лето — в том, что Тривии вообще пришло в голову тащиться черт знает куда, в леса Кароберты.

Стояла поздняя осень. Деревья постепенно осыпались золотом и багрянцем и висели в воздухе прозрачные невесомые паутинки. Наливалось глубокой осенней синевой низкое небо. Бабье лето, привольное и теплое, держалось крепко за землю, не пускало к себе во двор тонкие корочки льда на бочках с водой и грело последними солнечными лучами засыпающие травы. Виноград карабкался по шпалере, свешивал вниз сочные индиговые, в черноту уходящие грозди, пожелтевшими листьями укрывался от грядущей зимы. Пумы Тривии, здоровенные твари с янтарными глазами, лениво щурились на солнце и урча, порыкивали лениво друг на друга, били мохнатыми хвостами. Лето, как и договаривались с их хозяйкой, исправно заколачивал щели в стенах избушки, истреблял монстров в охоте на ингредиенты, прореживал ряды окрестных разбойничьих ганз и вообще вел себя настолько покладисто, что даже сам диву давался. Тривия, она же Ведьма с Рысьей Скалы, она же хозяйка расплодившегося у избушки кошачьего рода, сделкой тоже была довольна, с домом своим позволяла делать все, что угодно и на качество ингредиентов не жаловалась. Однако иногда ей попадала вожжа под ведьмовской хвост. Что-то такое скрывалось в недрах разрушенного эльфского дворца Термес, что заставило ее, отшельницу и затворницу, подняться с насиженного места и устремиться на юго-восток Туссента — не доверяя эту миссию даже своему любовнику.

И вот они здесь, после неудачной попытки обследовать руины на поверхности.

— Что бы там ни было внутри, — несмотря на спеленатую руку, Лето предпочел заняться делом: рукой здоровой оттирал грязь с доспеха. — Оно нам совсем не радо.

Кроличий суп медленно варился в котелке. Тривия надменно пожала плечами.

— Да кто бы его спрашивал. Завтра поищем вход с другой стороны. Правая твоя рука, надеюсь, еще на что-то способна, ведьмак?

В надвигающемся холодном сумраке человеческий глаз с трудом бы разглядел что-то, но Лето понадеялся, что уж выражение скепсиса он взглядом передать смог.

— Обижаешь.

Лукавил, конечно. Нехорошо это, соваться в подземелья с примотанной к телу левой. И даже не в праворукости дело. Баланс был ни к черту, да и привычней было управлять сразу двумя "клыками", как обучали давным-давно в школе. Но Тривия свое дело знала, авось, заживет все к утру. Заклинания Тривии не были похожи ни на что, с чем Лето сталкивался бы раньше: ни на ледяной холод чародейских заклинаний на Старшей Речи, ни на бормотание полоумных ведунов и друидов. Магия, казалось, была частью тела Тривии, как ее нога или рука, вросла в кости и жилы и не нуждалась в лишних движениях. Она говорила что-то — конечно, говорила — но ее тихий, нараспев голос скорее напоминал уговоры норовистого скакуна, чем беспощадную чеканность заклинаний выкормышей Бан Арда или Аретузы. Отголоски этих тихих уговоров, покалывающих тоненькими иголочками руку и пахнущих молниями, Лето чувствовал на себе до сих пор. И был уверен, что она — тоже. Как будто он помеченный ею ходил.

Через искорки костра Лето видел ее взгляд — тяжелый, темный, внимательный — и от этого взгляда все внутри откликалось заинтересованно, обдавало теплом. Тривия всегда была честна, и с ним, и с собой. Знала, чего хотела, а что хотела, брала себе. После сегодняшнего чаровства она вся потратилась на лечение его левой руки, а потраченное она обычно возвращала одним способом. Суккуба, подумал Лето и вернул ей ответный внимательный взгляд. Как есть суккуба. Если он сейчас согласится — завтра будет усталым и сонным, а с его бесполезной левой рукой это и без того затея неудачная. Но Тривия смотрела прямо, не отводя глаз, и Лето смотрел на нее в ответ. Смотрел в темные, обведенные черным углем глаза — отсветы пламени сверкали в них опасными хищными искрами, и было в этом что-то настолько дикое, что Лето почувствовал, как по загривку бегут мурашки. Не суккуба, летавица. Из тех, что по реданским поверьям звездами с неба падают и любят до смерти. Но не смотреть Лето не мог, а потому смотрел. На то, как отсветы костра раскрашивают гриву волос в бронзовый, как изгибается прихотливо уголок чувственного порочного рта. На морщинки в уголках глаз, которые Тривию совершенно не портили, на обережные клыки и бусы на шее. На то, как на ее коленях расслабленно лежал и щекотал мягкой кисточкой хвост верной спутницы-пумы. Тривия молчала, одним только взглядом задавая вопрос. Лето отложил ведьмачий доспех в сторону, давая ответ, и Тривия встала, переступая через своих кошек, и обошла противосолонь костра.

— От моей левой ничего не жди, — предупредил ее Лето, поднимая лицо навстречу ее прикосновению и взгляду. Тривия хмыкнула и накрыла пальцами переломанное ухо.

— Мне и твоя правая ни к чему будет.

— Вот как.

— Мхм, — Тривия хищно потянула носом воздух у шеи, как дикая кошка. От нее пахло дорогой и молниями; дымом от костра и кровью кролика, которого она разделывала безжалостно для их ужина. Ничего в ней не было от изысканного лоска чародеек в батистовых трусиках, улитых нардом, корицей и сандалом, и это было хорошо. Тривия села верхом на колени и Лето дернул щекой, ощутив новую вспышку тупой ноющей боли в левой руке. Ничего. Такое потерпеть было можно. А вот терпеть жаркую тяжесть красивой женщины, добровольно усевшейся верхом, чтобы объездить, как норовистого жеребца-двухлетку — нет, такое терпеть было нельзя.

Тривия потянулась куда-то в сторону и достала бинты. Лето посмотрел на них с вопросом.

— Правую руку, ведьмак, — вот такой, растрепанной, уверенной и снисходительно-надменной, Тривия была чудо как хороша. Лето мог многое сказать по этому поводу — что обездвиживать ведьмака посреди ночи в глухом лесу плохая идея; что бинты стоило бы пожалеть, а не тратить на сомнительные игры. Но Тривия смотрела в ожидании и Лето подчинился, скрещивая руки на груди. Левую не хотелось тревожить — она все еще неприятно ныла,и Тривия, казалось, поняла это: обвязывая крестом через плечо правую руку, с левой она была неожиданно осторожна. Затем она толкнула Лето в грудь и тот подчинился, опустился спиной на твердую, тянущую осенним холодком землю, видя над собой только поредевшие кроны деревьев и дальние звездные отблески. Тривия поерзала верхом на его бедрах, вздохнула глухо и тяжело, выгнулась, накрыла ладонями живот через ткань рубахи, как кошка, прильнула ближе, жалея и не касаясь его больной левой руки. Бинты держали крепко. Недостаточно крепко, чтобы нельзя было из них вырваться, но Лето и не хотел. В такие ловушки он всегда шел добровольно, а Тривия… А ну как принесет она меня в жертву прям у этих руин, подумалось веселое, и Лето хмыкнул, поддаваясь теплому клубку желания, который расплетался в его животе подобно клубку умелой вязальщицы. Становилось теплее — не только от жара костра, на котором томился суп, но и от того, как в полумраке блестели глаза Тривии, как она плавно покачивалась верхом, потираясь через грубую ткань одежды. Со спеленутыми руками было непривычно. Хотелось податься вперед, накрыть ладонями белоснежную грудь с темными сосками, приласкать, опустить ладони ниже, на талию, на покатые бедра… Хотелось — но не получалось, и это было странно. Завораживающе. Ни одна веревка не удержала бы Лето из Гулеты, захоти он выбраться, но самодельные бинты держали крепко, не давали пошевелиться всей верхней половине тела. А может, он сам не хотел выбираться.

Зачем, когда — так?

Спина мерзла, поддаваясь осеннему холодку, который шел от стылой земли. А вот спереди — напротив, все было жарко; жарко от тяжести женского тела, жарко от того, как наливалось силой там, внизу, где их бедра соприкасались друг с другом, жарко от того, как сильные ладони давили на живот, забирались под рубаху, гладили там, на границе пояса — и Лето жмурился, инстинктивно пытался пошевелить руками, пошевелиться всем телом — но Тривия не позволяла ему и это было правильно. Почти никто из тех, с кем Лето проводил ночи на Пути, не смог бы сравниться с ним в размерах и силе, подчинить его себе вряд ли удалось бы и опытному в подавлении разума магу. Кандалы и веревки не пробуждали хороших воспоминаний — тут скорее приходил на ум лабораторный стол, к которому приковывали будущих змеенышей в процессе мутаций. Но с бинтами было не так. Бинты были запахом ошибки, да; необходимостью зализывать раны, слабостью, иногда поражением. Но одновременно бинты были запахом жизни и везения; ты ухватил удачу за хвост и ты выжил, и не просто выжил — попал в руки того, кто сможет завязать эти узлы и сменить повязки. А пока ты жив — значит, ничего не потеряно.

Лето точно был жив и его тело откликалось жизнью в ответ на прикосновения Тривии.

— Мой рот все еще при мне, — предложил он. Тривия усмехнулась в полумраке и причесала пальцами свою бронзовую гриву.

— Какой ты честный, ведьмак.

— Так смотря для кого.

— Хорошо, — Тривия смеялась — насмешливым взглядом, понимающей усмешкой в уголке рта. —  Но позже.

Позже. Лето отзеркалил ее усмешку и согнул ноги в коленях, чтобы ей было удобнее сидеть верхом. Тривия расслабленно откинулась назад, запрокинула голову к ночному небу и на фоне костра ее силуэт казался охваченным пламенем. Красивое зрелище. Лето любил красивые вещи, будучи сам тем еще троллеподобным громилой. Да, вот так было хорошо — в тихом лесу глубокой осенней ночью, с красивой женщиной, оседлавшей его точно коня, в окружении ее магии и ее покровительства. Пумы лениво зевали по ту сторону костра, широко раскрывая зубастые пасти и их янтарные глаза смотрели сквозь искры без интереса, скучающе. В котелке на костре варился кроличий суп  Лето потянул носом воздух:

— Скоро будет готово.

— Успеем, — Тривия пожала плечами и руки ее наконец опустились куда надо, на завязки штанов, и Лето дернул бедрами ей навстречу, помогая раздевать себя. Тривия привстала, задрала подол платья и Лето выдохнул тяжело, когда горячий тяжелый член прижался к ее мягким обнаженным бедрам. Она была возбуждена — ее запах щекотал обоняние и от этого запаха хотелось дернуться, прижать к себе ближе; но не выходило — бинты; а она все также, откинувшись спиной на колени, смотрела в ночное осеннее небо, укрытое кронами деревьев, двигалась плавно, размеренно, потираясь и дразня. Она хотела, чтобы ее просили? Нет, не хотела — маленькая, но такая сильная рука скользнула ниже, обхватила его естество кольцом, направляя в себя, и Лето зажмурился до цветных кругов перед глазами, пережидая вспышку острого удовольствия.

— Не шевелись, — сказала Тривия и Лето подчинился; ее низкий грудной голос всегда нравился ему и особенно — в такие минуты, как сейчас, когда она дышала часто и поверхностно, будто ей не хватало воздуха, и в голосе ее проскальзывала хрипотца. Зачем с ней спорить, когда можно подчиниться? Лето не шевелился, усилием воли подчиняя себе тело, удерживая себя от попытки толкнуться вверх, а Тривия объезжала его в размеренном, удобном ей ритме, и в такт плавным движениям ее бедер внутри Лето нарастала теплая приливная волна.

Да. Все так. Именно так и нужно было и даже тупая ноющая боль срощенных костей в левой руке отошла куда-то назад, став несущественной. Было хорошо ни о чем не думать и лишь принимать то, что хотела с ним сделать эта опасная, жестокая женщина, предложившая ему кров на зиму. Даже сунуться вместе с ней в недра эльфских руин, пропитанных кровью и смертью. За то, как покалывало руку иголочками магии, за то, как тяжело и часто дышала Тривия, до боли сжимаясь вокруг члена, за сонное ворчание пум, за потрескивание костра и за то, как в какой-то момент теплая волна накрыла с головой и выбросила его на берег, оставив после себя тягучее томное удовольствие — что ж, Лето готов был платить за это.

Зимовка обещала быть долгой и полной небольших радостей.

Анон

Re: Ведьмакотред

"соулмейт - скорость - мастурбация"

Ебать я сгорел и проникся, спасибо 

Анон

Re: Ведьмакотред

Я плохой ведьмаковед и помнить не помню, кто эта ведьма, но анон  Восхитительно просто

Анон

Re: Ведьмакотред

Я плохой ведьмаковед и помнить не помню, кто эта ведьма, но анон  Восхитительно просто

Спасибо, анон) Ведьма - это вот эта дамочка из одного квеста в Туссенте: https://vedmak.fandom.com/wiki/%D0%92%D … 1%80%D1%8B
Горяча как тысяча солнц, поэтому я уже один раз писал про нее и Лето (в конце концов, не одному же Геральту с чародейками трахаться), а это получился такой вбоквел

Анон

Re: Ведьмакотред

О божжж я вспомнил. Она и правда охуенно выглядит 

Анон

Re: Ведьмакотред

Ебать я сгорел и проникся, спасибо

Спасибо!  Я тоже неожиданно для себя сгорел, но я люблю страдающего Ламберта всегда)