18.05.8575 г. от С.М.
Таронт, графство С.
Дорогой дневник!
Буду обращаться к тебе так в надежде, что мы станем друзьями. А мы ими, полагаю, станем, потому что ты будешь терпеливо меня слушать — отец Б. говорит, что бумага всё стерпит.
Отец Б. — наш приходской священник. У него нет семьи, потому что он священник и, наверное, поэтому он разрешил мне жить в его доме, когда Бог забрал маму. Это было два года назад, мне тогда было всего 11. Именно отец Б. и научил меня как следует писать — он это называет каллиграфией. Мне она даётся очень легко, как будто я всегда умела это делать, только ненадолго забыла, как.
Сейчас я уже не живу с отцом Б. — меня взяли конюхом на конюшни графа С., и я живу в коттедже вместе с другими слугами. В большой комнате нас всего шестеро, у меня есть своя кровать и сундук для вещей, только вещей почти нет.
Зато у меня есть друзья, а друзья — это гораздо лучше, чем много вещей.
Самый большой друг — серый Ветерок. Он мерин и ему лет восемнадцать или двадцать, не знаю точно — он не умеет считать, а старший конюх умеет немногим лучше. У господина графа большие конюшни, но Ветерок живёт не в них, а на хозяйственном дворе, где въезд на кухню. Помощники повара запрягают его в телегу, когда едут утром на рынок, а ещё он возит на кухню уголь. Телега очень тяжёлая, и Ветерку тяжело тащить её в гору, но он старается.
Вчера он не смог втащить телегу во двор, и помощник повара накричал на него и побил чересседельником. Я пыталась объяснить ему, что Ветерок не виноват: нужно просто грузить не полную телегу, а только половину, и тогда он будет работать так же хорошо, как всегда. Но помощник повара не захотел меня слушать и велел убираться.
Я слышала, как старший конюх ругался на Ветерка и говорил, что его давно пора отправить к мяснику, жаль только, что мяса почти нет — кожа и кости. Я боюсь, что он попросит у экономки разрешения его зарезать. Пёс видел, как он разговаривал с кем-то, от кого пахло мясницкой лавкой.
Пёс — это ещё один мой друг. Он огромный, почти как пони, с длинной шерстью и, если его помыть, наверное, будет белым. Но никто никогда его не мыл, потому что Пёс родился и вырос дворовой собакой. Он живёт на хозяйственном дворе и охраняет его, а когда ему надоедает, бродит по округе.
Когда мы встретились, у него не было имени, и я спросила, какое он хотел бы. Но ему не понравились никакие имена, поэтому я назвала его Пёс. Сколько лет псу, я не знаю, и он тоже — он не умеет считать.
У меня есть ещё один друг — кошка, её зовут М. Она чёрная, с гладкой шерстью и пушистым хвостом, а на носу у неё белая полоса. С ней можно поговорить о многих интересных вещах, она знает и понимает гораздо больше, чем Пёс или Ветерок, но я редко её вижу. Она приходит и уходит когда хочет, сама по себе.
А теперь, дорогой дневник, начинается самое интересное.
Вчера после вечерней службы я подошла к отцу Б., чтобы попросить совета, как помочь Ветерку.
— Наши судьбы в руках Его, — сказал он мне.
Тогда я спросила:
— А Он может спасти Ветерка, если я буду за него молиться? Он ведь Спаситель.
— Он в первую очередь Спаситель наших душ, а не тел, — ответил отец Б. — Ты могла бы молиться о спасении души обречённого, но у животного нет бессмертной души. Души животных смертны и умирают вместе с телом.
— Значит, если Ветерка зарежут, он умрёт навсегда и не сможет попасть в Рай?
— Животные не попадают в Рай, но в Раю Господь наш может возродить для праведника любое животное, к которому тот был привязан на земле.
— И молиться за животных нельзя?
— Нет, нельзя.
Мне это показалось ужасно несправедливым и хотелось заплакать, но я решила, что не буду плакать после того, как ушла мама. Тогда отец Б. потрепал меня по голове и сказал:
— Но им и не нужны твои молитвы, потому что твари Божии невинны, и, хотя они не войдут в Рай, они не попадут и в Ад.
Это было слабое утешение, и я спросила:
— А молиться за друга можно?
— Конечно, можно, — сказал отец Б.
После этого я молилась за Ветерка почти до самого утра, и, кажется, это была самая искренняя молитва в моей жизни.
А под утро, когда я уснула, ко мне пришёл Ангел.
Я сразу поняла, что это Ангел, хотя у него не было крыльев и белого балахона, как на картинах. Но его легко было узнать, потому что ангелы не мужчины и не женщины, они что-то среднее между тем и другим. Вот и мой Ангел не был похож на мужчину, у него не было ни бороды, ни усов, и не был похож на женщину, он не был ни старым, ни молодым. У него были очень красивые глаза, зелёные, как листва летом, и длинные волосы, рыжие, как грива рыжей Мальвы.
Мне говорят, что у меня тоже волосы рыжие, но они совсем не такие. Мои волосы больше похожи на гриву армадерской Ронды, а у неё грива и хвост гораздо светлее всего остального.
Ангел спросил, что случилось, и я рассказала ему обо всём.
Он терпеливо слушал и сказал, чтобы я не беспокоилась, потому что у лошадей, конечно же, есть бессмертная душа, и он не умрёт навсегда, а значит, сможет попасть в Рай.
— Почему в Библии тогда ничего об этом не сказано? — спросила я.
— Библию писали люди и для людей, — ответил Ангел.
Вот так это было вчера, дорогой дневник. А теперь я хочу рассказать о том, что случилось сегодня.
Сегодня Ф., младший сын господина графа, впервые проезжал Табато. Это вороной армадерец, которого недавно привели с юга. Господин граф хочет покрыть им кобыл и надеется, что Ронда принесёт вороного жеребёнка с таким же узким носом, как у Табато. Я думаю, он надеется напрасно, потому что рыжая кобыла не даст вороных жеребят. Но когда я сказала об этом, старший конюх назвал меня глупой девчонкой, поэтому я больше никому не стала говорить, кроме Ветерка и Пса.
Табато всего три года, он очень горячий и не особенно смелый. Когда Ф. садился на него, он испугался мелькнувшей под ногами тени и взвился на дыбы. Ф. упал, но его шпора зацепилась за стремя, и он повис на нём. Табато от этого испугался ещё больше, вырвался из рук старшего конюха и бросился вперёд, не разбирая дороги.
Ф. каким-то чудом не угодил ему под копыта, но его нога по-прежнему была в стремени, а тело волочилось по земле, потому что роста Табато очень небольшого, как любой армадерец. Все закричали от ужаса, но никто не попытался поймать жеребца, потому что, испугавшись, он просто скачет сквозь людей и не понимает, что нужно остановиться. Ф. тоже кричал, и это пугало Табато только сильнее.
Я забралась на крыльцо и прыгнула на него оттуда, когда он скакал мимо. Если бы я взялась за мундштук, он бы от боли испугался ещё сильнее и, возможно, снова встал бы на дыбы. Поэтому я ухватилась за ремень на переносье, изо всех сил притягивая ему голову к земле, звала по-имени и повторяла “остановись, всё в порядке, просто остановись”. Конечно же, не вслух, а так же, как мы всегда разговариваем с Ветерком и другими лошадьми — я обращаюсь без слов, а они отвечают мне в своих собственных мыслях.
Табато услышал меня, понял, что опасности нет, и остановился. К нам подбежали люди, ногу Ф. отцепили от стремени и его унесли в господский дом. Я держала жеребца до тех пор, пока не подбежал старший конюх.
— Что ты делаешь, глупая девчонка, он тебя саму растоптать мог! — кричал он.
Я поняла, что на самом деле он не злится на меня, а просто испугался — страх расходился вокруг него, как круги по воде от брошенного камня. Я чувствовала это, хотя обычно мне гораздо проще понять животных, чем людей.
— Но не растоптал же, — ответила я, потому что не знала, что ещё ответить.
Старший конюх утёр пот со лба и крикнул:
— Вон отсюда! — и я ушла.
Но уже через час он отыскал меня в конюшне, когда я чистила Мальву, и сказал, что Ф. жив, хотя и помят, и что господин граф велел мне явиться лично.
Я никогда раньше не была на втором этаже господского дома, и тем более в кабинете господина графа. Там красиво, хотя мне кажется, что для такой небольшой комнаты в нём слишком много вещей. В господском доме вообще очень много вещей, особенно мебели, я думаю, её хватило бы обставить три таких. Разве справедливо, что у отца Б. дома нет ни одного кресла, а в серой гостиной на первом этаже их целых шесть, и они всегда пустуют? Господин граф мог бы отдать хотя бы одно, и ему бы всё ещё хватало.
— Это ты остановила вороного? — спросил меня господин граф.
— Да, — ответила я.
Он очень внимательно меня рассматривал, но, наверное, не нашёл ничего интересного.
— Что ты хотела бы в качестве благодарности за то, что спасла жизнь моему сыну? — спросил он.
— Пусть Ветерка не отдают мяснику! — выпалила я, ни на секунду не задумавшись. — И пусть его не заставляют больше таскать полную телегу, хотя бы половину!
Господин граф рассмеялся.
— Жизнь за жизнь? — спросил он. — А ты, кажется, совсем не такая простая девчушка, какой показалась в начале. Ты же могла бы попросить денег, работу получше или найти тебе мужа, например.
— Вы спросили, чего бы я хотела, монсьер. Я ответила.
— Да, ответила, — согласился господин граф. — Хорошо, пусть старик доживает, сколько ему отмерено. Я велю, чтобы его перевели на конюшни и поставили в хорошем стойле.
— Но он не хочет в конюшню, ему нравится на хозяйственном дворе, — возразила я.
— Хорошо, — сказал он, всё ещё посмеиваясь. — Пусть живёт во дворе. Это всё, чего ты хочешь?
Я кивнула, потому что это было действительно всё, чего я хотела, и он разрешил мне уйти.
Я сразу же пошла к Ветерку — рассказать, что ему больше нечего бояться. Он был рад, как и Пёс, который встретил меня во дворе. Я зашла к Ветерку в сарай и задремала на соломе, потому что почти не спала накануне ночью.
Во сне мой Ангел снова пришёл ко мне.
— Спасибо, что спас Ветерка! — сказала я ему, но он улыбнулся одной стороной губ и покачал головой.
— Это сделала ты сама, — сказал он. — Я здесь совершенно ни при чём.
Я вспомнила, что ангелы — посланники Божии, и поэтому было совершенно естественно, что Ангел не хотел признавать своих заслуг. Говорить так было с моей стороны невежливо.
— Тогда передай, пожалуйста, от меня благодарность Богу за это, — исправилась я. — И за то, что направил тебя ко мне.
Но Ангел снова покачал головой.
— Меня направлял только твой голос, — сказал он. — Я откликнулся, потому что ты звала и просила о помощи. Таким образом, действовал я только по собственной инициативе.
— Тогда спасибо тебе за то, что пришёл и говоришь со мной, — ответила я. — Я очень рада, что ты это сделал.
Ангел кивнул, принимая мою благодарность, а потом я проснулась.
Вот такая история, дорогой дневник! Наверное, это звучит как выдумка, но это чистая правда. Ветерок сейчас жуёт сено в своём сарае, а Пёс ждёт под окном, пока я допишу, и мы вместе пойдём к вечерней службе в церковь. Псу, конечно, нельзя заходить внутрь, и он всегда ждёт меня за воротами, но он отлично слышит пение и оттуда.
Не скучай, дорогой дневник. Завтра я вернусь и расскажу о чём-нибудь ещё.