Отправляясь в столицу за покупками для стражей и жителей Гандхарвы, которые не могли отлучиться от домашних дел ради поездки в город, Коллеи и Тигнари обычно останавливались на ночь у одной из своих знакомых. Бабушка Айша, бывшая дозорная, всегда с радостью принимала гостей и не брала с них ни монетки моры: возможность поболтать с молодежью была для нее дороже денег. Небольшая комната на втором этаже уютного маленького домика нравилась обоим — из окон открывался прекрасный вид на всю столицу. Можно было часами напролет разглядывать примостившиеся на ветвях великого древа строения, обвивающие его могучий ствол лестницы и живые фонари, покачивающиеся на легком ветру.
Вершина древа касалась низких облаков своими темно-зелеными пышными ветвями, и, глядя на то, как они медленно проплывают куда-то вдаль, Коллеи часто думала о том, как славно было бы забраться повыше и спрыгнуть с планером оттуда, из облачной дымки. И как бы это понравилось Эмбер! Вот только у далекой подруги пока не было возможности выбраться в Сумеру.
Сейчас Коллеи не хотелось любоваться видом из окна. Ей хотелось сбежать в далекую знойную пустыню, где ее могли бы увидеть лишь скорпионы и стервятники, и остаться там там жить, питаясь травой и акридами.
Тигнари все еще спал. Черные волосы разметались по подушке, длинные ресницы бросали на лицо темные тени. Осторожно выбравшись из-под одеяла, она тихонько застелила свою кровать, надела платье и укрывающую плечи накидку, чулки и митенки, подняла с пола сапожки и босиком, ступая как можно тише, чтобы не потревожить его невероятно чуткий слух, вышла из комнаты.
— Госпожа ста… эм… как вас там… вы куда? — любопытно поинтересовалась выглянувшая в коридор внучка Айши, маленькая Зубейда.
— Мне нужно пойти проветриться. Голова разболелась, — бросила Коллеи, спустившись по лестнице к дверям, и, не оборачиваясь, быстрым шагом направилась в сторону городских ворот.
Ей нужно было побыть одной, подальше от своего наставника, поговорить с деревьями, высказаться и ненадолго успокоиться. Два дня они не отходили друг от друга, два дня вместе гуляли по базару, сверяясь со списком покупок на ближайший месяц, пили травяной чай и делились планами на будущее. Все это время она думала о том, о чем не должна была думать, и чувство вины становилось все глубже и болезненнее, все сильнее давило на ее разум, сжимало ее сердце в холодных скользких тисках.
Глядя в болотные глаза Тигнари, Коллеи воображала, что смотрит в другие глаза, ярко-алые. Гладя его шелковистые черные волосы и почесывая длинные уши, она представляла, как зарывается пальцами в бирюзовые кудри. Позволяя ему, стройному и невысокому, обнимать ее, помогать ей одеваться в плохие дни и тренировать ее навыки владения луком и бумерангом в хорошие — думала о том, как прижимается к широкой груди рослого, крепкого мужчины.
Спустившись к реке, Коллеи уселась на берегу, в тени больших перламутровых цветов. Вокруг было светло, светло, солнечно и ярко, вода сверкала россыпью бликов, белоснежные облака плыли по ясному лазурному небу, и этот беспощадный свет, пронизывающий все вокруг, заставлял ее чувствовать себя маленькой, жалкой и грязной. Коллеи зажмурилась, пытаясь сдержать слезы. Если бы только она могла содрать с себя запятнанную нежеланными прикосновениями кожу, вырвать свое сердце и отмыть его от этих мерзких, непростительных чувств — она сделала бы это, не сомневаясь ни на миг!
Далекие голоса птиц, слабый шелест листвы над головой и тихий плеск воды — все это успокаивало, но не могло заглушить дурные, беспокойные мысли. В голове мелькали образы, которые она так долго пыталась изгнать из своего разума: пурпурная жидкость в стеклянном шприце, кривящийся в глумливой ухмылке рот, грубая хватка стиснувших ее запястья рук, разливающаяся по венам боль, зловонное дыхание и мутный взгляд, впившийся в нее из-под маски…
Она не знала, долго ли сидела без движения, пялясь на медленно текущую воду и вслушиваясь в далекий городской шум, пока ее горькие размышления не нарушили знакомые тихие шаги за спиной.
— Доброе утро, Коллеи. Почему ты не предупредила меня, что собираешься пойти прогуляться? — голос Тигнари, как обычно, был спокойным. Почему, почему он никогда на нее не злился…
— Вы делаете для меня так много, но я все равно думаю не о том, о чем должна думать. Это невыносимо. Невыносимо быть вот такой, — тихо произнесла она, не оборачиваясь.
— Мы ведь с тобой обсуждали это много раз. С элеазаром можно дожить до тридцати, а то и до сорока лет. Твоя болезнь прогрессирует, но не так быстро, как у многих, и ты обязательно успеешь воплотить в реальность все, о чем сейчас мечтаешь. поступить в Академию и стать целителем. Если захочешь — сможешь родить ребенка, и он, скорее всего, будет здоров.
Коллеи опустила голову, спрятав лицо за прядями салатовых вьющихся волос, и зажала рот обеими руками, чтобы не выплеснуть все то, что жгло душу. Она знала, что если начнет говорить, то не остановится, пока не выскажет все. Слова, что желали быть услышанными, обнажат ее непростительное уродство, ее неправильность, испорченность. Перед Тигнари предстанет вся ее внутренняя грязь, все злые чувства и злые фантазии, страхи и сомнения, зависть и гнев, неуверенность в себе и недоверие к другим. Все то, что она отчаянно пытается скрыть за приветливой улыбкой, озорством и дружелюбием. То, что невозможно искоренить ни тяжелым трудом, ни заботой о других.
Собравшись с мыслями и почувствовав, что сможет сказать только то, что необходимо, Коллеи глубоко вздохнула.
— Я говорю вовсе не о своей болезни, вернее, не о той болезни, — еле слышно произнесла она. — Каждый раз, каждый проклятый раз, когда мы с вами остаемся наедине, я вспоминаю другого мужчину. И в моих мыслях нет ненависти, которая должна была бы в них быть. Я представляю его его на вашем месте и думаю о том, как бы все сложилось, если бы он вдруг решил, что я могу быть по-настоящему полезной.
Она подняла взгляд, надеясь увидеть осуждение на лице Тигнари.
— Продолжай. Я выслушаю тебя лучше любого дупла, — спокойно произнес он.
— Вы думаете, я смогу дожить до тридцати. А ведь тогда мне давали два-три года жизни. Я не должна была дотянуть до десяти. И мы с вами оба прекрасно понимаем, кого я должна за это благодарить.
Коллеи встала с травы, отряхнула подол, и, подойдя ближе, уставилась в спокойные болотно-зеленые глаза.
— Я знаю, что чувствую то, чего не должна чувствовать. Но… представьте, что в вашей жизни есть лишь один живой и разумный человек. Он держит вас под замком, но вы сыты и одеты, вы спите в чистой постели, не мерзнете, не мучаетесь от жары. Его руки грубые и холодные, но они втирают мазь в ваши отнявшиеся ноги, и только после этого собственные конечности снова начинают вас слушаться. Его голос низкий и скрипучий, но звук этого голоса - единственное, что нарушает тишину вашей тюрьмы. Он — единственный, кто зовет вас по имени. Единственный, кому вы нужны во всем мире. И, каждый день я думаю о том, как хорошо было бы обратить время вспять и вновь увидеть его, вновь попасть в его руки, но на этот раз заставить рассмотреть во мне не только кусок мяса, расходный материал, очередной номер в длинном списке — и вложить в мои руки скальпель.
Коллеи ненадолго затихла, мысленно умоляя Тигнари оскорбить ее, ударить, наказать ее за то, что ее мысли настолько отвратительны, но он лишь молча кивнул, позволяя ей продолжать.
— Да, я плакала дни напролет, билась головой об стены, пытаясь забыть то, что он делал со мной. Но он не дал мне умереть, и я не могу просто выбросить эту мысль из головы.
— За это ему, конечно, спасибо. — хмыкнул Тигнари. — А вот за все остальное его стоило бы заживо скормить слаймам. Надеюсь, нам с тобой когда-нибудь представится такая возможность. Но сейчас тебе бы следовало прекратить плакать и вернуться в город. Сегодня еще нужно будет забрать у кузнеца руду и не забыть заглянуть в кофейню, чтобы купить подарки для стражей-именинников, а вечером мы еще собирались в библиотеку.
— Архонты, какая же я для вас невыносимая обуза…
— Только иногда. Но обычно ты — моя очень перспективная ученица, верная подруга и просто славная девчонка, влюбленная в меня по уши.
— Что?
— Да я еще года три назад заметил, что в моей компании ты всегда становишься веселой и неуклюжей, как наклевавшаяся забродивших персиков зайтун птица-говорун. То, что ты привыкла скрывать свои чувства, не значит, что у тебя это хорошо получается.
Тигнари осторожно обнял ее, готовый в любой момент отстраниться, если вдруг его объятия окажутся неприятными и неуместными.
— Я прекрасно понимаю, что тогда твоя привязанность спасла тебя от безумия или самоубийства. И что ты, наверное до сих пор пытаешься найти оправдание всему тому, что с тобой сделали. Но сейчас ты здесь, в Сумеру, а не где-то еще. Сейчас твой учитель — я, а не кто-то еще. И я никогда не буду ни ревновать тебя к твоим воспоминаниям и фантазиям, ни тем более осуждать тебя за них. В конце концов время непременно вылечит тебя от этой болезни, о которой ты сейчас мне рассказала.
— Ревновать… о, архонты, я ведь вовсе не имела это в виду… — пробормотала она, окончательно растерявшись.
— Не знаю, сколько лет тебе осталось — пять, десять, двадцать. Но я хочу, чтобы мы провели эти годы вместе, — тихо прошептал он, коснувшись губами ее уха, оттянутого тяжелой сережкой.
Коллеи застыла, пытаясь осмыслить его слова. Неужели он только что сказал именно то, что она услышала?
Время словно сделалось невыносимо медленным, и все вокруг перестало иметь какое-либо значение — кроме этих сводящих с ума слов: «Я хочу, чтобы мы провели эти годы вместе». Коллеи прикрыла глаза, чувствуя, как по всему телу разливается тепло, и Тигнари обнял ее крепче, теснее прижимая к себе, словно заверяя в том, что она в полной безопасности, что все будет хорошо.
— Господин Тигнари, вы простите, что я вас прерываю, но завтрак ждать не будет и остынет, если вы тут будете миловаться до полудня! — выскочившая из-за высоких кустов Зубейда разрушила хрупкую идиллию этого момента. — Бабуля приготовила мясного плова для вас и сладкого — для госпожи стажера… для вашей девушки!
— Девушки?! Я для господина Тигнари просто ученица, а не… хотя… наверное, теперь можно считать, что… — Коллеи почувствовала, как ее щеки вспыхнули, словно лепестки пламенного цветка.
— Ее зовут Коллеи. Запомни это, пожалуйста. Мы уже не в первый раз у вас останавливаемся, а ты все забываешь, — сердито заявил Тигнари. — Надо бы сказать бабушке, чтобы она сводила тебя к целителю, вдруг эти проблемы с памятью — первый симптом какой-то тяжелой болезни.
— Ой, господин большая пустынная собака, не кушайте меня… — захихикала девочка. — А иначе у вас в животе места для плова не останется.
Коллеи рассмеялась, надеясь, что ее смех звучит достаточно искренним для того, чтобы сбить с толку если не наставника, то хотя бы малышку Зубейду.
Если Тигнари действительно любит ее, если он способен закрыть глаза на грязь, что покрывает ее с ног до головы — пусть так и будет. Может быть, это продлится недолго, и скоро он встретит женщину, которая будет по-настоящему достойной его и сможет ценить все то, что он ей даст, не оскверняя свет, что живет в его сердце, своей жаждой вновь погрузиться в холод и тьму.
В любом случае через пять, десять, или, если не повезет, через двадцать лет все нечистые мысли и непростительные чувства покинут ее — как и любые другие мысли и чувства. Может быть, смерти окажется под силу исцелить раны, которые не может залечить время.