Узнав о том, что Каэдэхара Казуха, этот непокорный ронин, не покинул родную Инадзуму сразу же после окончания фестиваля Иродори, а решил задержаться на пару недель, Скарамучча долго искал его в борделях и питейных заведениях столицы. Веселые дни книжного празднества закончилось, однако Инадзуме еще предстояло отметить день рождения архонта, и, по всей видимости, дело было именно в этом.
Сегодня, когда он уже почти не надеялся встретиться с ним вовремя, поиски увенчались успехом. Несмотря на то, что Казуха знал обо всех его темных секретах, несмотря на то, что узнал его с первого взгляда на приметную красно-синюю одежду и лицо, удивительно похожее на лицо сегуна, их встреча оказалась… неожиданно мирной. Должно быть, Казухе на самом деле хотелось узнать побольше о своих предках — даже если для этого придется пить с тем, кто привел его клан к упадку и забвению. Или он собирался найти вдохновение в историях, которые мог поведать ему уничтожитель страны?
Скарамуччу это не интересовало. Важно было лишь то, что он нашел Казуху буквально в последний момент.
В таверне «Сказочный Запад» на окраине города моментально узнали двух натурщиков, которые помогли заморскому художнику в работе над картиной в честь Пяти Касэн. Их появление стало поводом для всеобщей радости и всеобщих шуток — гости уже начали отмечать день рождения Райдэн и среди них не было ни одного трезвого человека и екая. Пьяным был даже бармен — его руки так тряслись, что ему даже не нужно было специально встряхивать шейкер, чтобы взболтать напитки.
— Господин Акахито и господин Куронуси, вам еще медового мяса с морковкой? — пошатывающаяся молоденькая официантка в стилизованном под мондштадское платье коротком кимоно, из-под которого виднелись кружевные трусики, лучезарно улыбнулась гостям, которые сегодня лакомились за счет заведения.
— Нет, спасибо. Мне больше ничего не надо, а моему другу принесите, пожалуйста, пирог с валяшками.
— Кстати, атмосфера в «Сказочном Западе» совсем не похожа на настоящую обстановку таверн Мондштадта, — пьяный разрумянившийся Казуха откусил кусок от пирога и ухмыльнулся. — Не говоря уже о том, что это их одуванчиковое вино — просто подкрашенное в желтый и ароматизированное цветочными лепестками саке. И валяшки — никакие не валяшки, это ягоды облачной травы с соком травы наку. Настоящая валяшка пахнет совсем по-другому…
Его губы были липкими и блестели от сладкой начинки, пара ярких розовых капель украсила подбородок.
— Ты так и не сказал, почему задержался здесь.
— Два года назад мастерица пиротехники Наганохара Еимия удивила всю Инадзуму своим фейерверком в честь дня рождения архонта. Во время книжного фестиваля ей не удалось продемонстрировать всем свой талант, какая жалость… — вздохнул Казуха. — Но в этом году каждый желающий сможет запустить собственный фейерверк — разумеется, после того, как ему выдадут особое разрешение. Мне бы хотелось увидеть эту картину. Хочу посмотреть на то, как люди выразят свои чувства — все вместе, но каждый по-своему. Кто-то потратит целое состояние на лучшие фейерверки, кто-то зажжет пару скромных огней… Только представь, как это будет воодушевляюще!
— Я получил разрешение и выбрал прелестное местечко за городом. И мне стоило бы быть там к полуночи, — он заговорщически прищурился. — Мне кажется, оттуда мы сможем увидеть всю красоту этого зрелища.
Казуха улыбнулся, когда затянутая в перчатку ледяная рука накрыла его руку, румянец на его щеках разгорелся еще сильнее. В ярко-красных глазах заплясали озорные огоньки.
— Сегодня ночь будет алой, как рассвет в кленовой роще, и пурпурной, как молнии над островом Сэйрай. Пойдем со мной.
— Нам бутылку одуванчикового вина с собой! Пойдем, Куникудзуси…
Город скрылся за горизонтом, утих веселый гомон оживленных улиц, голоса лавочников, зазывающих отведать яичных рулетов и сладкого молока с данго, смех и песни, шум радостной предпраздничной суеты сменились громким стрекотом летних цикад, шумом листвы в кронах деревьев и голосами перекликающихся в темноте птиц. Они шли долго, очень долго — луна, едва успевшая показаться на небесах, поднялась в зенит, румянец заката сменился полночным сумраком. Широкая грунтовая дорога сменилась узкой полузаросшей тропинкой, и роса намочила голые пальцы обутых в деревянные сандалии ступней.
Когда маленький домик у побережья показался за кронами отоги и кленов, тускло мерцая светом фонариков из окон, Скарамучча чуть отстал от своего спутника, пропустив его вперед. Ничего не подозревающий Казуха насвистывал нехитрую мелодию на сливовом листочке, который он невесть когда и невесть где успел сорвать, и его неровно завязанный хвостик подпрыгивал в такт шагам.
Ухнув, Скарамучча коротко замахнулся и со всех сил ударил бутылкой одуванчикового вина по его затылку. Казуха осел, как мешок. Дотащить его легкое жилистое тело до арендованного у старушки-хозяйки на три недели полузаброшенного домика оказалось совсем нетрудно.
Бросив его на земляной пол, Скарамучча окутал его обессиливающим заклинанием — в воздухе заплясали фиолетово-черные искры. Беспомощность скованного чарами Казухи была такой дразнящей… Однако его тело было омерзительно мужественным, омерзительно похожим на собственное несовершенное тело Скарамуччи: узкие бедра, жилистые руки, плоская грудь. К своему собственному сожалению он прекрасно понимал, что даже закрыв глаза и думая о чем-то более привлекательном, не смог бы ничего с ним сделать. По крайней мере, ничего такого, что сделал бы с женщиной.
Ждать, пока он придет в себя, долго не пришлось: Скарамучча хорошо рассчитал силу удара. Красные глаза медленно открылись, белые брови нахмурились.
— Ха… я догадывался, что ты привел меня сюда не для того, чтобы рассказать свою историю, но такого… такого я не ожидал. — выдавил Казуха, морщась от боли. — Вижу, пребывание в рядах Фатуи сильно тебя испортило…
— Если бы я был Эи, твоя смерть была бы для меня лучшим подарком на день рождения, — Скарамучча сделал вид, что не заметил этой невероятно глупой попытки задеть его.
— Что? Ты хоть понимаешь, насколько опоздал со своими подарками? Указ об охоте на глаза бога отменили! С меня официально сняли все обвинения!
— Ты оскорбил ее, пойдя против ее воли. Сегун, разумеется, не держит на тебя зла, ведь после отмены указа ты перестал считаться нарушителем закона. Но вот Эи… Я знаю ее лучше, чем кто-либо другой, ведь я — плоть от ее плоти, кровь от ее крови. И я знаю, что она слишком гордая, слишком ценит свою силу и свой авторитет, слишком хорошо осознает важность своего статуса, чтобы на самом деле простить такого дерзкого смертного, как ты. Я бы никогда не забыл подобного поступка.
— Защищаешь честь своей создательницы, которой никогда не был нужен и для которой никогда ничего не значил? За столько лет так и не осознал, что ты в ее глазах — пустое место? Что за страшная доля! — с каким-то разочарованием выдохнул Казуха.
— Мне наплевать на ее честь. Я лишь хочу, чтобы она знала, кем бы я был для нее, если бы она дала мне шанс, несмотря на все мое несовершенство. Я был бы самым верным. Я был бы самым любящим. Я был бы самым жестоким и самым беспрекословным. Я стал бы тем, кем должен был стать и кем она мне стать не позволила.
Ехидно улыбаясь, он опустил ногу в тяжелой деревянной сандалии на промежность ронина, придавив его яйца к полу. Тот захрипел, словно его припечатали раскаленным железом, затем обмочился, и по его темно-красным штанам начало расплываться мокрое пятно. Отчаянные попытки освободиться, преодолев тяжелые свинцовые оковы высасывающей силы и элементальную энергию магии, лишь причиняли ему больше боли.
Сандалия Скарамуччи то давила на промежность Казухи все сильнее, то ненадолго приподнималась, давая короткую передышку, и тот извивался в муках, на губах его выступила пена, а взгляд стал почти бессмысленным, но, стиснув зубы, он молча терпел пытку, противостоять которой не мог. Только временами из его горла вырывались глухие вздохи. По лбу катились крупные капли пота, а между ног расползалась лужа мочи, смешивающейся с жидкими испражнениями, неконтролируемо вытекающими из заднего прохода. Воздух наполнился густой вонью: страх и страдание, острый запах мочи и поноса Казухи и химический запах искусственного тела Скарамуччи смешались в один тошнотворный коктейль.
Когда деревянная подошва сандалии в очередной раз резко впечатала гениталии Казухи в пол, упруго перекатывающиеся в мошонке под ногой Скарамуччи яички лопнули — ему даже показалось, что он услышал влажный хлюпающий звук. Застонав сквозь крепко стиснутые зубы, Казуха потерял сознание. Маска страдания на мгновение сползла с его посеревшего лица, но забытье длилось недолго: на несколько минут ослабив давление, Сказитель позволил ему прийти в себя. Казуха попытался встать на ноги, но невыносимая боль и воздействие враждебной всему живому магии лишили его сил и контроля над собственными мышцами — едва успев подняться, он тяжело упал на колени, и его стошнило.
С размаху наподдав ему ногой под ребра, Скарамучча не сдержал смешка: этот полоумный ронин посмел подвергнуть сомнению величие архонта Инадзумы, а теперь он, униженный, рыгает в дерьме, лежа на грязном полу… И, как часто бывало в подобных случаях, его хохот перешел в бесслезные истерические рыдания. Впрочем, это не помешало ему еще раз пнуть Казуху. Тот упал лицом в собственные извержения, как тюфяк.
Скарамучча хмыкнул и пинком перевернул его на спину, испачкав босые пальцы в желтоватой жиже, украшенной непереваренными рисовыми зернами и кусочками овощей. Теперь выражение лица Казухи стало совершенно безумным: полные слез глаза смотрели в пустоту бессмысленным, ничего не осознающим взглядом, зрачки расширились так, что красной радужки было почти не видно, еще недавно играющие хмельным румянцем щеки стали бледными, как бумага, из уголков рта и из ноздрей стекали струйки блевотины.
— Пусть она поймет, что я не виноват в своем несовершенстве. Что я не виноват перед ней. Что я смог бы преодолеть все свои недостатки, если бы она позволила, что смог бы стать лучше…
Склонившись над беспомощным ронином, он развязал завязки на его штанах и стиснул в кулаке размозженные половые органы. Одним резким движением вырвал их — Казуха дико завопил, выгнувшись и бешено суча ногами. Мощным разрядом электро прижег хлещущую кровью рваную рану, добавив к букету рвотно-калового смрада удушливую нотку горелого мяса.
Широкая ухмылка стала еще шире, когда он уселся на живот Казухе и ткнул окровавленным куском волосатой плоти ему в лицо. Стискивая челюсти и отворачиваясь, Казуха пытался сопротивляться, но темно-фиолетовые искры, витающие в воздухе, не позволяли ему сконцентрировать энергию элемента анемо. Со злорадным смешком Скарамучча снял с головы шляпу и со всех сил ударил ее металлическим ободом по зубам Казухи, раскрошив их и разбив губы и десны. Игнорируя беспомощные попытки вырваться, протолкнул раздавленные член и яйца в полный острых осколков зубов рот их владельца.
Мыча, всхлипывая и дрожа всем телом, Казуха начал пережевывать собственные гениталии, затем с трудом проглотил, подавляя новые рвотные позывы.
— Ну, как тебе на вкус твои нерожденные дети? Понравились?
Услышав в ответ только слабый стон, Скарамучча игриво хихикнул, а затем обрушил ободок шляпы на пальцы затянутой в бинты правой руки Казухи, дробя хрупкие кости. Наслаждаясь воплями, ударил еще раз и еще раз, любуясь тем, как багровеет белая ткань. Казуха изо всех сил пытался сбросить придавившего его своим весом к полу Скарамуччу, но его обмякшее, непослушное тело не могло сопротивляться, а анемо глаз бога тускло мерцал, отказываясь наполняться стихийной силой.
Затем настала очередь второй руки. Одебилело молотя шляпой, Скарамучча вбивал переломанные пальцы в земляной пол, не обращая внимания на хрипы и стоны Казухи. Кровь, с каждым ударом разбрызгивающаяся вокруг, зачаровывала его, и он хотел растянуть эти минуты надолго, хотел целую вечность видеть красные брызги на украшенных алым локоном светлых волосах, слышать треск костей, чувствовать липкое тепло на своем лице. Если бы только вместе с ними в этом маленьком домике была Эи — ей, наверное, приятно было бы видеть дерзкого смертного корчащимся в муках, в крови и в рвоте…
О да, она поняла бы, что Скарамучча сделал бы с каждым, кто посмел бы косо взглянуть в ее сторону, если бы только она не отреклась от него. Она поняла бы, что недооценила его.
— Когда я сказал, что купил разрешение — я не соврал, — с лихим торжеством в голосе произнес Скарамучча, когда левая кисть Казухи была раздроблена в кровавую кашу, а его собственные руки, сжимающие шляпу, заныли от перенапряжения.
Он выволок слабо сопротивляющееся тело на улицу, и, протащив по траве, взвалил его кверху задом на торчащий из земли пень. Спустил штаны до лодыжек и грубо раздвинул ноги. Холодный свет луны и сияющих в темных небесах звезд озарял изгвазданные в крови и поносе ягодицы ронина и черное обугленное мясо в промежности, там, где еще недавно были его член и поросшие светлыми кудрявыми волосами яйца.
— Ну что ж, Каэдэхара Казуха, ты все-таки по-своему восславишь величие электро архонта. Какой же сейчас будет прекрасный фейерверк…
— Что… что ты собираешься… — простонал Казуха и надсадно завопил, когда Скарамучча пристроил между его грязных ягодиц стоявшую у пня мортиру для запуска фейерверка, толщиной не уступающую его собственному предплечью.
— Нет! К… куни… кудзуси! Пожалуйста…
Отчаянно сжимая мышцы ануса и царапая траву и сырую землю искалеченными руками, он пытался сопротивляться жесткому проникновению, но это было бесполезно. С кряхтением Скарамучча навалился на мортиру всем своим весом, вгоняя ее внутрь и безжалостно разрывая его анальный сфинктер и прямую кишку. По бедрам бьющегося в агонии и кричащего Казухи заструились темные ручейки крови.
Дорогие карманные часы из Фонтейна показывали без пяти полночь: время почти настало. Щелкнув пальцами, Скарамучча поджег фитиль электрической искрой. Затем подпалил фитили стоящих по соседству мортир, готовых к запуску.
Раздался сухой треск, затем — звучный хлопок, за ним второй, третий. В небо взмыли огненные кометы, распустившиеся во мраке фонтаном сияющих брызг. Рыжеволосая Еимия отработала свою мору с лихвой, поделившись кое-какими хитростями. Конечно, она не раскрыла ему главных секретов своего клана, но ее чуткое руководство, ее знания, с помощью которых он выплеснул свои чувства, смогли создать настоящее чудо. Фиолетовые и пурпурные, розовые и багровые искры света расцветали и осыпались пламенными лепестками сакуры и кровоцвета, затмевая свет звезд.
Как по команде, вблизи и вдали загромыхали чужие запускающиеся фейерверки. Наводнившие теплый летний сумрак сияющие искры, как бы символизируя вечность и мечту, тайну бытия и полет фантазии, сплелись в дивный и величавый орнамент, ослепляющий и одновременно навевающий щемящую печаль своей эфемерностью. Наслаждаясь буйством цвета и света, ощущая себя частью этого волшебного рисунка, Скарамучча ликовал и смеялся. Затем, глядя в сторону дворца Тэнсюкаку, торжественно возвышающегося над горизонтом, он сложил ладони рупором и закричал в темную глубину ночи.
— Посмотри, какой великолепный фейерверк! Это подарок тебе, Райдэн Эи! Я поздравляю тебя с днем рождения! И клянусь, что этот день рождения станет для тебя последним!
Но ни его голос, ни нечеловеческие вопли анальной контузии были не слышны за громкими хлопками и треском разрывающих мрак пламенных цветов. Люди запускали фейерверки всех цветов и размеров, выражая свои чувства к родной стране, к архонту, правящему этой страной, поздравляя ее с днем рождения и желая ей долгих лет.
Должно быть, там, в своей резиденции, Райдэн стояла на балконе и любовалась огнями, расцветающими в небесах во славу ее имени, превращая ночь в день и тьму — в свет.
Должно быть, она увидела его фейерверк, заметила среди всех остальных. Самый яркий. Самый красивый. О, эти пурпурные, розовые и фиолетовые цветы, что он зажег в ночной тьме для нее, были достойны восхищения любого художника. Он вложил в них всю тяжкую злобу своей безответной любви, весь пыл своей мятежной души. Свое желание уткнуться лицом в ее грудь — и, рыдая, признаться ей, как сильно он ее ненавидит, поведать о тоске и отчаянии, которые не дают ему жить, о своих мечтах стать тем, кого она могла бы оценить по достоинству. Прижаться к ней и говорить, говорить, говорить, чтобы Райдэн услышала его горькие признания, и слезы на его лице превратились бы в россыпь ярких звезд, скатившихся между ее пальцев. Должно быть, тогда бы она обняла его, и прошептала бы ему что-нибудь успокаивающее, и ее рука бережно пригладила бы его волосы, а губы коснулись бы уголка его рта и чуть-чуть задержались бы на его губах…
А потом его руки сдавили бы ее горло, его гнозис, что когда-то принадлежал ей, вспыхнул бы со всей силой его огнедышащей ярости. И его гнев, обратившись в безудержную силу стихии, слизал бы плоть с ее костей
Когда последняя сиреневая искра с тихим треском истаяла в темноте, Скарамучча обернулся, взглянув на неподвижное тело Казухи, лежащее на пне кверху задом. Вся его нижняя часть была разворочена и обуглена, едкий дым поднимался над месивом плоти и обломков костей, в которые превратились ягодицы и бедра. Белокурая голова с небрежно завязанным хвостиком беспомощно уткнулась в землю.
Сняв с тела два померкших самоцвета, в которых больше не было элементальной энергии, Скарамучча подвесил их себе на пояс: теперь они будут принадлежать ему, как трофей. Замахнувшись катаной, перерубил шею — плоть мерзко чавкнула под лезвием меча. Взяв голову Казухи за хвостик, он поднял ее и посмотрел в остекленевшие широко распахнутые алые глаза. Отхаркнувшись, плюнул в окровавленное мертвое лицо, а затем — водрузил голову на дымящийся обугленный пьедестал сгоревшего зада. Расстегнув шорты, помочился на голову Казухи, умыв ее от крови и слюны.
Несомненно, известие о настолько жестоком убийстве дойдет до архонта. И, разумеется, Эи поймет, кто и почему это сделал. Она обязательно оценит по достоинству этот подарок — признание ее величия и богохульное оскорбление, изящный жест преданности и обещание страшной судьбы.
Скарамучча вздохнул, глядя в сторону дворца Тэнсюкаку. Странное тело, странная магия, странные мысли, слишком много простых желаний и слишком много причудливых идей... Она не позволила ему стать тем, кем он должен был стать, не дала шанса доказать, что он достоин этого, не простила ему его несовершенства. И она об этом пожалеет.
Нахлынувшая на него волна безымянных чувств сдавила ребра сладкой тяжестью, искусственное сердце застучало быстрее, дыхание сбилось, в глазах потемнело. Слезы покатились по щекам ледяным потоком, долго сдерживаемым, и, наконец, нашедшим выход, прорвавшимся сквозь маску жестокости и ехидства со всей беспощадной искренностью. В порыве болезненных и странных, невыносимо противоречивых, разрывающих изнутри эмоций он прижал руку к груди и почувствовал, как в его крепко сжатом кулаке вдруг материализовалось что-то круглое и твердое, покалывающее ладонь жгучими иголочками энергии электро.
Разжав пальцы, он увидел появившийся в его руке глаз бога.
класс! только уточню, что это не резерв заявки, а тоже пожелание, чтоб такая история случилась, в общем, если кто возьмётся - ещё один анон будет рад)