Глава пятая, в которой герой подвергается серьёзным опасностям, и угроза женитьбы – не самая страшная из них
Под утро Ржевскому явилось чертовски странное сновидение. Привиделось, будто выходит он солнечным летним днём из церкви, а рукам отчего-то тяжело. Чёрт подери! Да он в ручных кандалах! Пригляделся, а на них крупно написано: «Узы брака».
Перед церковью толпится народ, стоит десяток пустых пролёток, украшенных цветами и лентами. Из толпы выходит Шмелин в парадном жандармском мундире:
– Ну что же ты, брат? Сажай новобрачную в экипаж.
Ржевский оглянулся вправо и влево, но жены нигде не увидел. «Может, сбежала?» – с надеждой подумал он, но тут где-то рядом, за спиной раздался голос:
– Поручик, я здесь.
– Где? – спросил Ржевский, оборачиваясь, но не увидел никого в белом подвенечном платье. Вокруг лишь какие-то господа и дамы – свидетели венчания.
– Да вот же, здесь я. Здесь, – продолжал голос, однако это ничему не помогало. Ржевский уже два раза обернулся кругом, но жены не увидел.
Меж тем свидетели и толпа перед церковью начали подозрительно таращиться на Ржевского. И с каждым мгновением всё больше.
– Да он сумасшедший! В жёлтый дом его! – раздалось откуда-то, и поручик понял, что если сейчас же не найдёт невидимую жену, то вправду будет отправлен в дом для умалишённых.
Эта мысль встревожила Ржевского так сильно, что он проснулся. Однако после пробуждения тревога не ушла, ведь сегодня предстояло ехать на обед к губернатору, а там, конечно же, всё обставят так, будто Ржевский – жених Тасеньки, официально принятый в доме.
Поручик с тоской взглянул на заиндевевшее окно, за которым занималась заря. А чем эта заря занималась – понятно: приготовляла день, когда Ржевский потеряет свободу и окажется связан с девицей, которая ему совсем не нравится.
«Что же делать?» – думал поручик. И тут ему пришла спасительная мысль: «А что если явиться на обед небритым, пьяным и всем хамить? Губернатор с племянницей разочаруются. Сами не захотят такого жениха!» Правда, было заранее досадно, что в таком виде придётся показаться и другим дамам, но свобода дороже.
С этой мыслью Ржевский велел Ваньке, чтобы подавал одеваться. От бритья отказался, но зубы всё-таки почистил – не смог удержаться.
Теперь предстояло самое сложное – напиться ровно до той степени, чтобы выглядеть пьяным, но не слишком потерять ясность мысли. Ведь по пьяни можно заварить такую кашу, что после придётся долго расхлёбывать.
Подобное случалось несколько раз, а особо примечательной стала история во время Заграничного похода, когда Мариупольский гусарский полк квартировал в пригороде Парижа. Помнится, Ржевский напился со скуки и именно тогда подвернулся ему французик, который долго жил в России, но после войны двенадцатого года вернулся на родину.
Причина возвращения выяснилась во время разговора в ближайшем кабаке – французик оказался пламенным патриотом Великой Франции, но после нашествия французов на Россию этот патриотизм пришёлся русским не по вкусу.
Ржевский тоже скривился, словно от кислятины, и решил напомнить собеседнику, как русские и лично он, Ржевский, надрали задницу Наполеону и всей его Великой армии. Правда, горячительное способствовало особому красноречию, поэтому рассказ о военных победах получился в таких выражениях, будто речь не о битвах, а об эротических приключениях.
Французик, не очень хорошо знавший по-русски, всё понял превратно. Всё! Даже такие невинные фразы, как «зашёл французу в тыл», «взял его тёпленьким», «не удовлетворился этим», «занял господствующую позицию» и «французский артиллерист явно позабыл смазать ствол». Всё это, сдобренное изрядной порцией русского мата, французика просто ужаснуло.
Ржевский, видя, что со слушателем что-то происходит, поначалу принял его ужас за возмущение и полушутя предложил стреляться с пятнадцати шагов.
– Пятнадцать шагов!? – вскричал французик. – Да я к вам даже на пушечный выстрел не подойду, месье! Вы страшный человек! – с этими словами он выбежал на улицу и больше Ржевский его не видел, однако вскоре все дамы и девицы, проживавшие поблизости, перестали обращать на поручика внимание.
Оказалось, что все они думают, будто Ржевский интересуется не женским полом, а мужчинами, и особенно – бывшими солдатами наполеоновской армии. А ещё через некоторое время товарищи по полку начали жаловаться Ржевскому, что о них местные красавицы того же мнения, потому что Ржевский, рассказывая, как надирал задницы французам, не раз упомянул, что его сослуживцы тоже в этом участвовали.
В общем, поручику было ужасно неудобно перед товарищами, и повторения таких историй он не хотел. Но, несмотря на сомнения, следовало действовать решительно, поэтому Ржевский решительно спустился на первый этаж гостиницы и решительно заявил хозяину, стоявшему за прилавком в зале:
– Водки! Большой штоф!
Хозяин, за минувшие дни успевший решить, что господин офицер не пьёт и потому не может служить источником обогащения, ужасно обрадовался. Так обрадовался, что даже подал закуску, которую Ржевский не заказывал.
– За счёт заведения, – радостно сообщил хозяин в ответ на вопросительный взгляд поручика, заметившего на столе квашеную капусту, огурцы, солёные грибы, три пирожка с неизвестной начинкой и четверть холодного поросёнка.
К столу подсел Ванька, сглотнул слюну, и только теперь Ржевский вспомнил, что слугу надо кормить. Вздохнув, поручик широким движением руки подвинул все тарелки к нему. Поскольку Ржевский собирался напиваться не для удовольствия, то закусывать было нельзя. Иначе эффект будет не тот.
* * *
От водки, выпиваемой небольшими порциями в течение нескольких часов, эффект получился превосходный. Подъехав к парадному входу губернаторского дворца, Ржевский не смог самостоятельно подняться со своего сиденья. Пришлось звать на помощь Ваньку, который, покинув место кучера, протянул господину руку и вытянул из санок, как тянут из земли репу.
Слегка оскользнувшись на крыльце, поручик вошёл в переднюю, там ещё раз оскользнулся на мраморном полу, но ухватился за швейцара, пробормотал «прости, братец», и, набросив ему на голову свою шубу, начал взбираться по лестнице, напевая романс: «Братья, рюмки наливайте! Лейся через край, вино!»
Последние ступени Ржевский преодолел почти на четвереньках, затем выпрямился, и даже слишком – так, что чуть не завалился навзничь, – а затем проследовал за лакеем в обеденную залу, где, кажется, все уже собрались, но за стол ещё не садились. Поручик не успел это толком разглядеть, увидев, что на диванчике у стены под какой-то картиной вальяжно сидит чувственная блондинка с необычайно пышной грудью. Грудь, весьма приятной круглой формы, была, как две гири – и каждая по четверть пуда, не меньше.
Увы, на ней оказалось платье, то есть на блондинке, а не на груди, хотя можно сказать, что и на груди, ведь платье было дневное, то есть без декольте. Но тёмно-малиновый шёлк, из которого пошили платье, так туго облегал обе «гири», что казалось, вот-вот лопнет, обнажив потаённую красоту.
Из-за предвкушения от этой груди трудно было отвести взгляд, но поручик всё же сумел, поднял глаза чуть выше, к губам (а точнее – к пухлым нежно-розовым губкам) и уловил слегка рассеянную улыбку. Дама явно скучала в том смысле, который в это слово вкладывают гусары!
Забыв обо всём на свете, поручик подлетел к ней и, поймав её правую руку, с жаром приложился к самому основанию пальцев, хоть рука и была в перчатке.
Как и следовало ожидать, на указательном пальце под тканью перчатки прощупывалось гладкое обручальное кольцо(1). Значит, скучающая дама замужем! Прекрасно!
(1) В России 19 века обручальное кольцо носили на указательном пальце правой руки.
– Мадам, увидев вас, я будто увидел ангела! – воскликнул Ржевский. – Позвольте спросить: как вы здесь оказались?
– Я приглашена на обед к губернатору, – ответила дама.
– Какое совпадение! Я тоже! – воскликнул Ржевский и только тут сообразил, что забыл поздороваться с хозяевами дома, не говоря уже о Тасеньке.
Поручик сперва стушевался, но тут же подумал: «Оно и к лучшему. Ведь я собирался хамить, а тут само вышло».
– Добрый день, поручик, – раздался за спиной знакомый голос.
Ржевский обернулся через плечо и увидел губернатора:
– Князь Всеволожский! Добрый день! А я вас не видел. Куда же вы пропали?
– Не хотите поприветствовать мою супругу? – сухо спросил губернатор.
Поручик наконец отпустил руку незнакомой дамы, но губернаторшу, которая, помнится, была француженкой средних лет, не увидел:
– А где она?
Однако та обнаружилась сразу, как только Ржевский повернулся к губернатору всем корпусом, а не вполоборота. Оказалось, что всё это время она стояла рядом с мужем, просто угол обзора не позволял её заметить.
– Счастлив видеть вас, – произнёс поручик, прикладываясь к руке хозяйки дома, но позабыл, что сейчас стоит спиной к незнакомке в малиновом платье, продолжавшей сидеть на диванчике. Как только Ржевский нагнулся, его зад невольно оказался напротив её лица.
Незнакомка хмыкнула и стукнула поручика по заду сложенным веером. Ржевский, собравшийся было извиниться, теперь подумал, что всё идёт как нельзя лучше:
– Мадам, если я провинился, накажите меня по всей строгости! – воскликнул он, снова оборачиваясь к незнакомке. – Желательно – наедине.
Та явно поняла намёк и снисходительно улыбнулась, а затем поднялась с диванчика и плавной походкой направилась в сторону какого-то престарелого усатого господина в зелёном генеральском мундире, стоявшего возле камина.
– Поручик, мне кажется, или от вас пахнет водкой? – всё так же сухо спросил губернатор.
– Не только пахнет – я её ещё и пил! – ответил Ржевский, снова поворачиваясь к нему.
– А зачем вы её пили, если вам предстоит обед у меня? – осведомился губернатор.
– О! Я как-то не подумал, что у вас тоже водка есть, – с нарочитым простодушием ответил Ржевский. – Но представьте меня вашей очаровательной гостье!
Всеволожский побагровел, но вдруг посмотрел куда-то за спину поручику и шумно выдохнул, сдерживая гнев:
– Хорошо. Только ради племянницы прощаю вам вашу выходку. – Губернатор подвёл Ржевского к престарелому усачу, всё так же стоявшему возле камина, и к пышногрудой блондинке в малиновом платье: – Генерал, познакомьтесь. Это Ржевский Александр Аполлонович, поручик в отставке…
Так поручика представили генералу Ветвисторогову, а блондинка в малиновом оказалась супругой генерала. Её звали Зоя Павловна.
«Генеральша Ветвисторогова! Так это её адрес мне дал Шмелин!» – вдруг вспомнил Ржевский, но не успел задуматься, как использовать этот козырь, потому что рядом раздался голос, слышанный во сне:
– Здравствуйте, Александр Аполлонович.
В обычных обстоятельствах услышать голос из грёз было бы приятно, но тот недавний сон был кошмаром, поэтому Ржевский вздрогнул:
– Здравствуйте, Таисия Ивановна.
И опять, как во сне, возникло ощущение, что он никак не может найти обладательницу голоса. Наконец Тасенька нашлась – под левым боком.
– Александр Аполлонович, пойдёмте, – сказала она, беря Ржевского под руку. – Одна дама очень хочет с вами познакомиться.
– Дама? – удивился поручик, оглядываясь на Ветвисторогову, но всё же позволил себя увести.
Тасенька повела его в другой угол обеденной залы, где в кресле сидела старушка лет восьмидесяти.
– Мы уже видались с тобой на балу, да толком не познакомились, – сказала старушка Ржевскому без всяких предисловий. – Ты лишь назвался и сразу пропал. Шустрый.
Поручик напряг память. Судя по всему, это была одна из тех старушек, сидевших в углу возле окна, которым он оставил Тасеньку после вальса. Других старушек не вспомнилось.
– Это моя бабушка, – пояснила Тасенька, представляя Ржевскому «даму».
Далее были названы имя, отчество и фамилия, но поручик запомнил только фамилию, потому что старушке она очень подходила – Белобровкина.
Тасенька меж тем добавила:
– Бабушка была знакома с самим Казановой. Даже уверяет, что у них был роман, когда Казанова приезжал в Россию. Это было шестьдесят лет назад, но бабушка до сих пор помнит.
– А вы знаете, что я водила знакомство с Казановой? – спросила старушка. – Ах, как он ухаживал за мной!
– Бабушка не очень хорошо слышит, поэтому иногда говорит невпопад, – тихо пояснила Тасенька.
– А ты, кажется, тоже дамский угодник? – Старушка кокетливо посмотрела на Ржевского.
Тот пожал плечами.
– Ага! – вдруг вскричал кто-то и панибратски хлопнул поручика по спине. – Давно не виделись! – Это оказался Бенский.
– Какими судьбами? – спросил Ржевский. – Здесь, кажется, обед только для своих.
– А я свой, – ничуть не смутившись, ответил Бенский. – Я родственник князя Всеволожского. – Он кивнул в сторону губернатора и назвал такую степень родства, которую в народе называют «нашему забору двоюродный плетень». Очевидно, Бенского позвали лишь затем, чтобы количество кавалеров и дам было равным.
Ржевский, вспомнив о том, что собирался вести себя неприлично, подумал: «Может, сейчас двинуть Бенскому в глаз?» Но Бенский, не будучи пьяным, мог легко увернуться, то есть достойной драки не вышло бы. Вышел бы только конфуз, а конфузиться не хотелось. Ведь поручик надеялся – несмотря на свой пьяный вид – впечатлить генеральшу Ветвисторогову, которая продолжала рассеянно улыбаться.
* * *
Сесть рядом с генеральшей Ржевскому, увы, не дали. Поручика усадили на длинном краю стола между Тасенькой и старушкой, а Ветвисторогова оказалась на противоположном краю – между мужем и Бенским. Губернатор уселся с торца, во главе собрания так, что Тасенька оказалась по левую руку, а генерал – справа. Губернаторша расположилась с другого торца и велела подавать обед.
На первое был куриный бульон с клёцками, а в качестве приправы – светская беседа.
– Думаю, господа, вы уже читали в газетах о том, что случилось в Петербурге, – произнёс Всеволожский, чтобы начать разговор. – Ужасно. Просто ужасно.
– Согласен, – ответил генерал. – Скверное дело. Устроили бойню посреди города.
– Это вы про то, что случилось на Сенной площади? – спросил Ржевский.
– На Сенатской площади, – поправил Бенский.
– Да, на Сенатской, – сказал Всеволожский и, повернувшись к Ветвисторогову, добавил: – Я рад, генерал, что мы одинаково смотрим на вещи. Поистине Николаю Павловичу не следовало начинать своё правление с кровопролития. Бойня. Настоящая бойня!
– Господа, это было на Сенатской площади, а не на Сенной, – громко сказала старушка Белобровкина.
– Да, теперь я знаю, – ответил ей Ржевский.
– Что? – не расслышала та.
– Знаю, что на Сенатской! – заорал ей поручик в самое ухо.
– Хорошо! – так же громко крикнула Белобровкина и удовлетворённо замолчала.
– Позвольте, – меж тем удивился генерал Ветвисторогов. – Но ведь бойню устроил не Николай, а бунтовщики, которые вывели солдат на площадь, тем самым сделав их пушечным мясом.
– Позвольте, – в свою очередь возразил губернатор. – Но ведь это Николай отдал приказ стрелять. И теперь его руки обагрены кровью невинных.
– Невинных бунтовщиков? – опять удивился генерал.
– Да. Невинных. Ведь они не сознавали, что делают. – Всеволожский вздохнул.
– Если вы про солдат, то соглашусь, – сказал Ветвисторогов. – Они думали, что защищают права Константина Павловича на престол. Но заговорщики, которые вывели их на площадь, всё прекрасно сознавали.
– Нет, не сознавали, – скорбно покачал головой Всеволожский. – О, наивные мечтатели! Хотели всеобщей свободы и равенства! Хотели достичь этого без кровопролития, но кровь пролилась. И что же они получат теперь? Виселицу или сибирскую каторгу? Я искренне надеюсь, что Николай их всех простит – простит им этот невольный бунт, ставший следствием горячности их сердец.
Бенский решил встрять. Очевидно, чтобы в очередной раз поддеть поручика:
– Позвольте! Но если горячность сердца всегда приводит к бунту против монархии, то первый, кого следует заблаговременно отправить в Сибирь, это Ржевский.
– С чего бы!? – воскликнул поручик. – Я верноподданный!
– А я полагаю, что бунтовщики действовали весьма расчётливо, с холодной головой, – сказал Ветвисторогов.
– О! Не называйте их бунтовщиками! – запальчиво произнёс губернатор. – Они – пламенные патриоты. Только немного сбились с пути.
Ржевский, вспомнив о своём намерении хамить, обратился к губернатору:
– Раз вы им сочувствуете, значит, не зря у вас в библиотечном шкафу стоит голова ехидного старика Вальтера.
– Какого Вальтера? – не понял Всеволожский.
– Вольтера, – тихо поправила Тасенька.
– Ах, Вольтера! – хмыкнул губернатор, но замечание Ржевского ему не понравилось. – Да, я выступаю за свободу от тирании. И потому полагаю, что Николай должен всех простить. Так он покажет себя не тираном, а добрым государем, отцом-благодетелем.
– Но ведь заговорщики имели целью убить Николая, – заметил генерал Ветвисторогов. – Как же их простить? Чтобы они устроили новый бунт?
– Давайте сменим тему, – предложил губернатор. – Я пригласил вас, чтобы приятно отобедать, а этот разговор стал неприятен.
– Согласен, – кивнул генерал.
– Поддерживаю ваше решение, – сказал Ржевский.
– Господа, – громко произнесла старушка Белобровкина. – Этот разговор перестаёт быть приятным. Предлагаю вам сменить тему.
– Мы уже сменили, – ответил ей Ржевский.
– Что? – не поняла та.
– Уже сменили! – заорал ей поручик в самое ухо.
– Хорошо! – так же громко ответила Белобровкина и в свою очередь крикнула Ржевскому в ухо: – А о чём вы теперь говорите!?
Этот вопрос поставил поручика в тупик, но ненадолго.
– А давайте поговорим о позавчерашнем бале, – предложил Ржевский.
– Прекрасная тема! – одобрила Тасенька.
– Там ведь пытались отравить одного из гостей, – продолжал поручик.
– Даже такую прекрасную тему испортили, – недовольно произнёс Всеволожский.
– В самом деле, господа, – подала голос губернаторша. – Давайте оставим это. Делом занимается полиция. Что тут ещё сказать?
– А что? На балу кто-то пытался кого-то отравить? – заволновалась генеральша Ветвисторогова. – Это же ужасно! Я не знала. Значит, мы все были в опасности?
Ржевский, затаив дыхание, смотрел на её грудь, туго обтянутую шёлком платья. Грудь генеральши вздымалась от волнения, ещё сильнее натягивая ткань, и казалось, что теперь-то шёлк уж точно треснет, разойдётся, обнажив красоту. Но нет. Однако не следовало терять надежду! Особенно если сам можешь помочь мечте осуществиться.
– Насколько мне известно, сударыня, – начал Ржевский, – цель отравителя неизвестна. А это значит, что жертвой мог оказаться каждый. И даже вы!
Генеральша Ветвисторогова ахнула, а ткань платья на груди как будто затрещала.
– Даже вы! – повторил Ржевский. – Хотя мне сложно представить, что у такого ангела как вы могут быть враги.
Генерал Ветвисторогов нахмурился, а поручик продолжал:
– Имя отравителя тоже неизвестно. Неизвестный отравитель подсыпал яд в тарелку своей неизвестной жертве, но жертва по неизвестной причине не стала есть. Вместо неё отравился неизвестный лакей… то есть известный. Кажется, его зовут Федька, но это не важно. Он прислуживал за столом и решил съесть то, что не съели господа, поэтому отравился. Но не смог вспомнить, из чьей тарелки ел, поэтому имя жертвы неизвестно. А имя отравителя неизвестно потому, что он не пойман.
– Ах! Это ужасно! – снова воскликнула Ветвисторогова и ткань на её груди очень сильно натянулась.
Ржевский замер в сладостном предвкушении, однако Фортуна сегодня, судя по всему, была не в настроении помогать. Платье генеральши осталось целым.
– Поражаюсь вашей осведомлённости, Александр Аполлонович, – меж тем заметил губернатор. – Вы близки к тем, кто проводит следствие?
– Господин губернатор! – возмущённо воскликнул Ржевский. – С кем я близок, это моё личное дело!
– Да я не в этом смысле, – озадаченно пробормотал Всеволожский. – Как вы могли так превратно истолковать?
– Меня вчера допрашивали, – признался Ржевский. – Правда, допрашивали по другому делу, но после допроса у меня было такое чувство, как если бы мы со следователем стали ну очень близки. Когда следователь лезет без мыла во все дыры…
За столом повисла тишина. Дамы густо покраснели за исключением старушки Белобровкиной, которая, кажется, не расслышала последних слов. Она спросила:
– А по какому делу вас допрашивали?
– Да в связи с тем восстанием на Сенной площади, – ответил поручик.
– Сенатской! – Его поправили чуть ли не хором.
– В общем, позавчера на балу я познакомился с господином Никодимовым, – сказал Ржевский, – а он оказался связан с бунтовщиками. И меня допрашивали, чтобы выяснить, не бунтовщик ли я.
– Это безобразие! – воскликнула губернаторша. – Сегодня все темы неприятные. Давайте сменим тему.
– Согласен, душечка, – произнёс Всеволожский. – Давайте поговорим о чём-нибудь приятном.
– О дамах? – предложил Ржевский.
– Можно и о дамах, – вдруг подал голос Бенский и обратился к поручику. – Давно хотел вас спросить, Александр Аполлонович. Ходят слухи, будто вы после Заграничного похода женились. А жена ваша – кавалерист-девица Александра Азарова.
Чета Ветвистороговых, которым, конечно, сказали, что Ржевский – почти жених Тасеньки, весьма удивилась. Старушка Белобровкина осталась невозмутимой. Наверное, опять не расслышала. Губернатор переглянулся с супругой, а затем оба они посмотрели на Тасеньку.
– Александр Аполлонович, это правда? – дрогнувшим голосом спросила та.
Генеральша Ветвисторогова бросила на поручика неодобрительный взгляд, который будто говорил, что в жизни, конечно, всегда есть место обману, но надо же знать границы!
Ржевский поспешил оправдаться, ведь на этот раз Бенский пытался выставить его в дурном свете совершенно незаслуженно.
– Слухи врут, Сергей Сергеевич! – с видом полного превосходства заявил поручик. – Во-первых, это не я, а родственник мой – Дмитрий Ржевский. Во-вторых, он не женился, а был помолвлен. И, в-третьих, кавалерист-девица вовсе не Азарова, а Дурова. И звали её не Александрой, а Надеждой… Не знаю, на что надеялась эта Дурова, когда крутила с Дмитрием роман, но когда помолвку расторгли, девица сочла себя весьма обиженной.
– О! – Бенский притворился, будто не собирался никого порочить, и с самым невинным видом спросил: – А что же дальше? Кавалерист-девица вызвала вашего родственника на дуэль?
– Нет-с, – всё так же с видом превосходства ответил Ржевский. – Она села за мемуары и объявила: «Обо всех напишу, а про этого мерзавца ни словом не обмолвлюсь».
– А родственник ваш что? – спросила губернаторша, уже успевшая оправиться от потрясения.
– А ничего. – Поручик пожал плечами. – Он так и не понял, почему отсутствие его имени в мемуарах может быть обидно. Если хотят обидеть, то напротив – упоминают в мемуарах и выдумывают всякий вздор. А девица Дурова ничего не выдумала. Странная особа. В общем – Дурова и есть.
Ржевский улыбнулся собственному каламбуру, но в то же мгновение понял, что сам дурак. Только что был отличный шанс избежать помолвки! Следовало всё подтвердить, а не отрицать, ведь женатому нельзя жениться. А теперь шанс оказался упущен.
«Если б не водка, я бы соображал лучше», – упрекнул себя Ржевский.
– Господа, – бодрым и весёлым голосом произнесла Тасенька, – а я, кажется, знаю тему, которая всем понравится. Александр Аполлонович замечательно рассказывает о своих приключениях на войне. Пусть он нам что-нибудь расскажет. Вы же расскажете, Александр Аполлонович? – она легонько тронула Ржевского за руку.
«Как с женихом со мной обращается!» – подумал поручик, но был не в силах сказать «не трогайте меня, барышня» или как-то по-другому дать понять наглой девице, что её фамильярность неуместна. Когда она спросила, правда ли, что поручик женат, голос её так искренне дрогнул, что даже у бесчувственного чурбана сердце ёкнет. Подвергать Тасеньку новому испытанию сейчас было как-то стыдно.
– Александр Аполлонович, а ты что же, женат? – спросила Белобровкина.
– Нет, не женат! – заорал ей Ржевский. – Это всё слухи!
Меж тем совершилась перемена блюд. К столу подали утиное конфи, а если по-простому, то тушёные утиные ножки с картофелем.
Также подали красное вино. И как ни пытался губернатор делать знаки лакеям, что поручику надо наливать поменьше, Ржевский вытребовал себе законную долю. Хватал лакеев за ливреи, кричал «эй, не жалей!» и не отпускал до тех пор, пока бокал не оказывался наполнен почти до самых краёв.
* * *
После первого же бокала красного вина, отлично дополнившего гостиничную водку, Ржевский подумал, что избежать помолвки ещё можно. Ведь губернаторша – француженка, и если, как все просят, рассказать что-нибудь о войне, то можно выбрать не просто занятную историю, а такую, где французы представлены в глупом виде. Губернаторше-француженке это не понравится. А если она будет расстроена, то и губернатор – тоже. И помолвка с племянницей губернатора отменится сама собой!
Конечно, поручик, ещё только собираясь на обед, решил хамить, но лишь теперь понял, как хамить и кому:
– Прежде, чем начать, господа, – обратился Ржевский к собранию, – мне нужно найти кого-нибудь, кто знает французский. Вы же знаете французский? – спросил он губернаторшу-француженку.
Та даже не сразу нашлась, что ответить.
– Да, – наконец сказала она по-русски.
– Прекрасно! – воскликнул Ржевский. – Тогда вы сможете меня поправить, если я стану не так произносить французские фразы.
– Но что у вас за история, поручик? – не выдержала Ветвисторогова.
– А история такая, – начал Ржевский. – Было это в ноябре двенадцатого года, после сражения на реке Березине. Наш полк преследует отступающих французов. Меня с отрядом посылают на разведку. По пути – деревенька. Заезжаем – ни души! На всякий случай осматриваемся. Вдруг из сарая вылезает француз, закутанный в лоскутное одеяло, на носу висит сопля…
Губернаторша с подозрением посмотрела на поручика. Судя по всему, настроилась обидеться, так что Ржевский готовился продолжать в том же духе, но услышал голос генеральши Ветвистороговой:
– Фи! Поручик, избавьте нас от таких подробностей.
Это был тяжёлый выбор! Разозлить губернаторшу означало в то же время потерять благоволение красавицы, которая по всем признакам была настроена изменять мужу. Но если не злить губернаторшу, то помолвка с Тасенькой становилась почти неизбежной.
Ржевский мысленно выругался.
– Сопля? – произнёс он вслух. – Я сказал «сопля»? Да нет же! Сабля! Сабля висела…
– На носу? – ехидно спросил Бенский.
– На боку! – ответил поручик. – На боку у него висела сабля. Но по всем признакам он не вынимал её из ножен очень давно.
Губернаторша слушала с благожелательной улыбкой, а вот Ветвисторогова отвлеклась, высказывая некое пожелание лакею.
Ржевский решил, пока она не слышит, снова пытаться испортить настроение губернаторши:
– А ещё, помню, шла от этого француза такая вонь!
Ветвисторогова обернулась к нему:
– Фи! Поручик, я же просила!
– А что я сказал? – Ржевский изобразил недоумение. – Шла от этого француза такая…
– Вы сказали «вонь», – напомнил Бенский.
– Нет, я хотел сказать: «Вон ту перечницу мне передайте, пожалуйста».
– А что же исходило от француза? – не отставал Бенский.
– Так я и говорю: шла от него такая… то есть окружала его такая… аура беззащитности!
Дамы, и даже старушка Белобровника, сочувственно вздохнули.
– А дальше, – продолжал Ржевский, – простите, дамы, если что не так, но я не могу погрешить против истины. В общем, падает этот француз на колени перед мордами наших лошадей и кричит жалобно: «Я пердю и давлю комара». Я понять не могу, откуда комары. Ноябрь на дворе! И только после мне объяснили, что на французском языке «я пердю и давлю комара» означает «я потерял из виду моих товарищей».
– Же пердю дэ вю мэ камарад, – невозмутимо произнесла губернаторша.
– Вот-вот! – Ржевский кивнул и на всякий случай повторил. – Я пердю и давлю комара. – Однако губернаторша осталась такой же невозмутимой и нисколько не обиделась из-за соотечественника, представшего в глупом виде.
Ветвисторогова снисходительно улыбнулась. Бенский хмыкнул.
– Так значит, вам повстречался француз, отставший от армии? – уточнил генерал Ветвисторогов.
– Именно! – ответил Ржевский. – Но говорил он почти по-русски. Ведь так и сказал: «Я пердю и давлю комара». Я спрашиваю: «Какого комара?» Он лопочет что-то. Я не понимаю, но вдруг слышу слово «литр».
– Возможно, он сказал «милитэр», – предположила Тасенька. – То есть «военный».
– Нет. Как после оказалось, военным он не был, – возразил Ржевский. – Но слово «литр» было. И тут меня осенило: «Да ты пьян, братец!» Он отрицает. «Не пьянист», – говорит.
Ветвисторогова снова улыбнулась снисходительно. Её муж хохотнул, Бенский опять хмыкнул, а Всеволожский лишь покачал головой.
– «Пьянист» – это тот, кто играет на фортепьяно, а не пьяница, – наставительно заметила губернаторша. Кажется, упоминание, что француз был пьян, её слегка покоробило, но не настолько, чтобы обидеться.
– А! – протянул Ржевский. – Теперь понятно, почему он тогда сказал: «Не пьянист. Актёр!» Я всё не мог взять в толк, как связаны пьянисты с актёрами. Разве актёры не пьют? А теперь ясно.
– Очень хорошо, что теперь вы всё понимаете. – Губернаторша довольно улыбнулась, а поручик едва смог выдавить из себя ответную улыбку, потому что его план летел к чёрту.
Впрочем, следующая часть истории давала надежду, что благожелательное настроение губернаторши-француженки испортится.
– Короче говоря, – продолжал Ржевский, – я его спрашиваю: «Если ты актёр, а не солдат, то какого рожна тебе тут надо?» Он глаза выпучил: «Рожна, сильвупле».
– Может, «аржан», а не «рожна»? – спросила губернаторша.
Ветвистороговы и Бенский улыбались.
– Может и «аржан», – Ржевский снова кивнул. – Помню, он как-то странно произносил слово «рожна».
– Если так, то он просил у вас денег.
– «Аржан» по-французски «деньги», – тихо добавила Тасенька.
– Ах, вот в чём дело! – воскликнул поручик. – А я-то думал, что он на ссору нарывался, лез на рожон.
– Что значит «лез на аржан»? – удивлённо спросила губернаторша.
– Не «на аржан», а «на рожон», – поправил Ржевский. – Рожон – это кол или рогатина, которые нужны в охоте на медведя. Когда разъярённый медведь встаёт на задние лапы, ему в брюхо тычут этим колом или рогатиной, а другой конец упирают в землю. Медведь идёт вперёд, натыкается на рожон и получает смертельную рану. Отсюда выражение «лезть на рожон».
– О! – воскликнула губернаторша. – Русский обычай! Как интересно! Я это запомню… Но что случилось с тем актёром?
– Я же говорю: мы его не так поняли, – продолжал объяснять Ржевский. – Я его спрашиваю: «Какого рожна тебе тут надо?» Он говорит: «Рожна, сильвупле». Товарищи мои спрашивают этого француза: «Ты что же? Сам на рожон лезешь? По мордам получить хочешь?» Он сначала вроде одумался. «Нет, нет, – говорит, – не по мордам!»
– Я почти уверена, что он сказал: «Же наве па дю мордан!» – произнесла Тасенька. – В переводе «я вовсе не язвлю вам» или «я на вас не нападаю». – Но Ржевский лишь отмахнулся:
– Товарищи мои успокоились, – сказал он, глядя на губернаторшу, – а затем этот актёр опять: «Рожна, сильвупле». В общем, решили мы отвезти его в штаб. Пусть там разбираются. А тот ехать не хотел. Ну, мы ему дали по мордам, чтоб не брыкался.
– Ах, не надо было! – всплеснула руками губернаторша. Но скорее испугалась, чем обиделась.
– Дали пару раз, и он затих, – добавил поручик, с надеждой глядя на собеседницу.
– Ах, как же так! – воскликнула губернаторша, но, увы, без всякого гнева.
– Зато в штабе, – продолжал Ржевский, – этот француз прижился. Там его лучше понимали и велели ему, раз уж он актёр, развлекать высокое начальство, которое как раз в штаб пожаловало. Ну, француз поставил пьесу «Голодный Наполеон в сожженной Москве». И главную роль исполнил. Я сам не видел, но говорили, что очень смешно. Особенно когда Наполеон восклицает: «Тут пердю!» А по-французски это значит: «Всё потеряно».
– Нет. «Тут э пердю», – поправила губернаторша.
Поручик покаянно склонил голову:
– Простите. «Тута пердю!»
Ветвисторогова продолжала снисходительно улыбаться. Её муж и Бенский веселились, хоть и старались сдерживаться. Губернатор сохранял бесстрастное лицо, будто говорил: «Если гостям нравится, то я готов слушать любую глупость». Но главное – губернаторша оказалась в числе тех, кому всё происходящее нравилось! Рассказ подошёл к концу, а рассердить её так и не удалось.
Она, видя, что поручик надолго замолчал, спросила:
– А что же дальше?
– Ничего. Больше я об этом французе ничего не знаю.
– Как жаль! – вздохнула губернаторша. – Очень интересный рассказ.
– Я надеюсь, – Ржевский решил прощупать почву, – что вас как представительницу Франции в этом рассказе ничего не обидело.
Француженка на мгновение задумалась.
– Если русские смеются над поверженным Наполеоном, – сказала она, – я могу это понять. Конечно, смеяться над побеждённым – не очень благородно, и всё же я могу это понять. Но скажите мне: по-русски слово «пердю» тоже что-то означает?
Губернатор встрепенулся:
– Душечка, это не столь важно, да и объяснять довольно долго. Лучше я тебе после расскажу.
Губернаторша не унималась:
– А слово «мордан» по-русски что-то значит?
Тогда Всеволожский решил пресечь беседу, обратившись к другой стороне:
– Александр Аполлонович, вы нас хорошо развлекли, но хватит о французах. Война давно окончена. Теперь Франция для нас не враг, а друг. Прошлое забыто. Мы не помним зла, и французы тоже стараются забыть, сколько разрушений принесли русские войска, когда воевали с Наполеоном в Европе, в том числе во Франции.
Поручик вдруг почувствовал, как внутри всё закипает:
– Мы помогали французам избавиться от Наполеона-узурпатора, который втянул их в войну со всем миром. Я за это свою кровь проливал, а теперь мне предъявляют счёт за разбитую посуду? Ну, уж извините, господин губернатор! Война есть война.
– Война – это кровь и смерть, – со вздохом произнёс Всеволожский.
– Наполеон об этом не думал, когда шёл на нас, – заметил Ржевский. – А как русские пришли в Европу, так все сразу вспомнили, что война – это страшное дело.
– И всё же русская армия нанесла Франции большой ущерб, и за это нам следует просить у французов прощения, – сказал губернатор.
Генерал Ветвисторогов недовольно нахмурился. Бенский начал беспокойно посматривать на них, словно выбирая, чью сторону поддержать, если его призовут высказаться.
Дамы выглядели совсем растерянными. Кроме старушки Белобровкиной, которая, как всегда, не слышала больше половины разговора.
– Победили Наполеона, и слава Богу! – громко сказала она.
– Победили, но какой ценой! – заметил ей Всеволожский.
– Можем повторить-с, – сквозь зубы процедил Ржевский.
– Что? – теперь губернатор нахмурился даже сильнее, чем генерал Ветвисторогов минуту назад.
– Можем повторить-с, – уже громче и увереннее произнёс Ржевский.
– Ах, вот как!? – воскликнул губернатор. – Так вы, значит, Александр Аполлонович, оправдываете войну?
– А чего вы ждали от гусара? – спросил поручик.
– Гусара в отставке, – напомнил Всеволожский.
– Бывших гусар не бывает! И вообще я собираюсь вернуться в армию. – Поручик взял свой бокал, ещё наполовину полный красным вином. – За здоровье присутствующих дам! – И осушил до дна.
– Значит, вы не чувствуете никакой вины перед французами за то, что творили на их родине?
– Нет-с, – ответил Ржевский с нахальной улыбкой, прямо-таки излучая уверенность в себе. Он всегда обретал уверенность, когда не задумывался над тем, что делает и говорит.
Пожалуй, если бы поручик задумался, то смог предсказать, что случится, но он ни о чём не думал, поэтому дальнейшие события стали для него полной неожиданностью.
– Вон из моего дома, варвар! – закричал князь Всеволожский, вскакивая из-за стола.
– А? – Ржевский всё ещё не сознавал свалившегося на него счастья.
– Вон! – снова крикнул губернатор.
До поручика наконец дошло: назревающая помолвка с Тасенькой отменяется!
– С удовольствием, – сказал он и тоже поднялся из-за стола, но в ту же секунду обнаружил, что вино, выпитое после водки, нанесло двойной удар – разом ударило в голову и под колени. Устоять на ногах оказалось крайне трудно. Пришлось даже схватиться за край стола.
– Честь имею! – произнёс Ржевский, кивнул Всеволожскому и генералу, а затем по очереди всем дамам: Тасеньке, Белобровкиной, губернаторше и с особенным чувством – Ветвистороговой. Бенского забыл случайно, но когда вспомнил, не стал исправлять оплошность: «Чёрт с ним».
А затем пришла мысль, что надо бы закрепить успех, так внезапно достигнутый.
Снова повернувшись к губернатору, Ржевский произнёс:
– Ну ты и орёл, князь!
Князь Всеволожский и остальные оказались слегка озадачены. Поручик через мгновение понял свою ошибку:
– То есть… ну ты и осёл, князь! Мог бы сразу понять, что я – не либерал.
С этими словами Ржевский развернулся и шагнул прочь, но тут обнаружил, что, отпустив край стола, не выпустил из рук скатерть. Фарфор, хрусталь и серебро посыпались на пол с мелодичным звоном. Тасенька немелодично взвизгнула. Возможно, ей на колени что-то упало. Старушка Белобровкина ойкнула. Наверное, на неё тоже что-то свалилось, но у Ржевского имелись заботы поважнее – как бы добраться до своих санок и не упасть, особенно на ступеньках, а то ещё распространятся слухи, что губернатор спустил его с лестницы. Нет, этого никак нельзя было допустить!
Уходить надо красиво, поэтому поручик пытался придать своей походке столько красоты, сколько возможно в нынешнем состоянии.
* * *
Добравшись до гостиницы, Ржевский кое-как поднялся в номер, повалился на кровать и провалялся так до самого вечера, то засыпая, то просыпаясь и счастливо похохатывая, ведь обед у губернатора прошёл почти идеально. Конечно, было жаль, что не удалось как следует поухаживать за генеральшей Ветвистороговой, ну да ладно.
И только тогда, когда за окнами сгустилась темнота, а Ванька зажёг свечи, поручик вдруг резко оторвал голову от подушек и воскликнул:
– Чёрт побери!
Ведь свидание с Софьей предстояло вроде как сегодня! В полночь! А сколько оставалось до полуночи? И за это малое время следовало привести себя в порядок.
Ржевский, сев на кровати, подозвал Ваньку.
Тот подошёл, держа в руках канделябр.
Поручик с силой дыхнул; слуга сморщился, а огоньки свечей канделябра на секунду вспыхнули необычайно ярко и сильно. Очевидно, причиной тому были винные пары.
– Водкой от меня пахнет? – спросил Ржевский.
– Пахнет, – сокрушённо ответил Ванька.
В течение следующих двух часов Ржевский тщательно помылся, побрился, ещё раз почистил зубы, прополоскал рот одеколоном и намазал усы духами, а затем вновь облачился в гусарский мундир, проветренный на морозе.
Отражение в зеркале выглядело неплохо, но стоило только дыхнуть, как впечатление портилось. На этот раз Ванька почти не скривился, но дамы к таким вещам более чувствительны и взыскательны, поэтому следовало предпринять ещё что-нибудь.
«А может, само исправится?» – с надеждой подумал Ржевский.
Он просидел в номере ещё около получаса, делая особое упражнение – как можно чаще вдыхая и резко выдыхая, чтобы весь запах «выдохся», а затем решил снова испытать удачу, но проверить себя не на Ваньке, а на другом человеке.
Спустившись на первый этаж гостиницы, в зал, поручик увидел полового:
– Эй! Человек! Челове-е-ек!
Половой почти сразу подскочил к нему и угодливо спросил:
– Водки?
– Нет, – досадливо ответил Ржевский и дыхнул: – Скажи-ка, пахнет ли от меня водкой.
– Есть такое. – Половой кивнул. – А надо, чтоб не пахло?
– Очень надо, – с чувством произнёс поручик.
– А вы, господин офицер, чесночком закусите, – посоветовал половой. – Средство верное.
Ржевский представил реакцию дамы.
– Нет, – сказал он, – только не чесноком! Уж лучше пусть пахнет водкой.
– Тогда огурчиков солёных скушайте, – предложил половой.
Совет оказался хороший, если не считать того, что запах солёных огурцов, не слишком подходящий для свидания с дамой, невозможно было перебить ничем. Оставалось лишь смириться.
И вот незадолго до полуночи Ржевский, от которого одинаково сильно пахло французскими духами и солёными огурцами, подъехал к дому Софьи Тутышкиной.
* * *
Как только санки остановились возле особняка Тутышкиных, Ржевский ещё раз нащупал в кармане ключ от задней двери, который дала Софья. Ключ от счастья! Если, конечно, даму не смутит запах огурцов.
«Пустяки! – ободрил сам себя поручик. – Скажу, что это модный парижский аромат. Ведь на счёт цветочного горшка она мне поверила».
Рассудив таким образом, Ржевский настолько уверился в успехе, что отрезал себе пути к отступлению. Выбравшись из санок, скинул шубу, которая явно мешала бы перелезать через забор, и велел Ваньке, чтобы ехал обратно в гостиницу. Нечего морозить коня.
– Вернёшься через четыре часа, – сказал поручик, а ведь случись что непредвиденное, он оказался бы один на холоде, даже без шубы, и ближайшие полночи не мог бы рассчитывать на помощь слуги. И всё же Ванька, зная, что его барин – человек рисковый, спорить не стал, поехал прочь, а Ржевский, напевая под нос романс «Ночною темнотою покрылись небеса», полез через забор.
Спрыгнув в снег, наваленный с внутренней стороны забора, поручик прислушался. Сторожевая собака гавкнула несколько раз, затем ещё несколько раз и ещё, но в итоге угомонилась, потому что никто из людей к ней не вышел. Очевидно, все челядинцы крепко спали – холодной зимней ночью хочется именно спать, а не шастать по холоду, выясняя, чего это собака разлаялась.
«Все люди для покою закрыли уж глаза», – продолжал тихо напевать Ржевский всё тот же романс, выбрался из рукотворного сугроба и ещё раз ощупал в кармане ключ. Вещь была на месте, да и чёрный ход нашёлся быстро, вполне ожидаемо оказавшись позади дома.
Ключ в замке повернулся почти бесшумно, но дверь всё же скрипнула, поэтому поручик, оказавшись в доме, выждал немного – может, кто-то всё же придёт проверить, что такое.
Никто не явился. «Все люди для покою закрыли уж глаза», – снова замурлыкал Ржевский, на ощупь нашёл лестницу и начал подниматься, ступая аккуратно и не на середину ступеньки, а ближе к перилам, ведь чем меньше доска ступеньки прогибается, тем меньше скрипит.
Почти бесшумно добравшись до покоев Софьи и уже готовясь постучать в дверь спальни, поручик снова замурлыкал: «Внезапно постучался у двери Купидон». И в этот самый миг за дверью послышались приглушённые голоса: мужской и женский.
Женский принадлежал Софье, а мужской – не её мужу, а кому-то другому, но этот голос тоже казался знакомым.
– Я не могу, – говорила Софья. – Не могу. Может, лучше ты сам?
– То есть я всё должен делать сам? – недовольно возразил ей мужчина. – Я делаю всё, ты – ничего, но счастье от того, что мы совершим, поровну? Да?
Софья промолчала.
– Нет, моя дорогая. Тебе тоже придётся участвовать.
«Ха! – подумал Ржевский. – А я вовсе не так требователен. Если дама в постели ничего делать не хочет – лишь наслаждаться, не имею ничего против. Я всё сделаю сам». У него даже подозрения не возникло, что собеседники могли обсуждать что-то другое.
– Мне вдруг стало его жалко, – сказала Софья.
«Кого ей жалко? Меня?» – Теперь Ржевский чувствовал возмущение. Он уже успел сообразить, что прийти следовало завтра ночью, а не сегодня.
Да, теперь поручик вспомнил: Софья, назначая ему свидание, сказала «послезавтра», а не «завтра». А всё потому, что на сегодняшнюю ночь назначила свидание другому любовнику, который сейчас разговаривал с ней в спальне!
Вспомнились слова Тасеньки, сказанные на балу: «Госпожа Тутышкина уже не первый год изменяет мужу с одним и тем же любовником».
«Значит, вот как! – мысленно кипел Ржевский. – Она наставляет мужу рога с другим, а меня ей жалко!?» Поручику, не сомневавшемуся в своей значимости, всегда казалось, что если где-то о ком-то говорят, то о нём, Ржевском! А о ком ещё?
– Жалко этого старого пердуна? – спросил мужской голос.
«Разве я стар? – удивился Ржевский. – Да мне ещё и сорока нет». Но слово «пердун» живо напомнило ему недавний обед у губернатора, где звучала история со словом «пердю».
«Погодите-ка, – вдруг подумал поручик. – Я знаю, чей это голос. Бенский! Значит, он – постоянный любовник Софьи».
Да. Всё указывало на это. Недаром же Бенский на балу так нагло говорил Софье комплименты, оправдываясь тем, что, дескать, друг семьи Тутышкиных.
«И теперь ясно, – продолжал рассуждать Ржевский, – отчего Бенский всё время стремится очернить меня перед Софьей и другими дамами. Я же вторгся в его владения!»
Правда, всё ещё оставалось непонятным, почему Бенский считал Ржевского старым пердуном, если они – ровесники, но Ржевский не стал над этим размышлять и просто открыл дверь.
* * *
– Кого это вам жалко, сударыня? – небрежно спросил поручик, входя в спальню, освещённую лишь одной свечой – на туалетном столике.
Софья в сорочке и пеньюаре стояла посреди комнаты. Увидев нежданного гостя, тихо вскрикнула.
Ржевский, несмотря на полумрак, оценил завлекательный облик дамы, а затем обратил внимание на её кавалера, вальяжно сидящего в кресле – без фрака, но, к счастью, не в белье. Видеть Бенского (а это был именно он) в раздетом виде Ржевскому не хотелось бы. А то ещё приснится!
Меж тем вальяжная поза Бенского сменилась напряжённой:
– Что-о-о? – прорычал он, но всё же достаточно тихо, чтобы не разбудить весь дом. – Это что такое?
– Так кого же вам жалко, сударыня? – повторил Ржевский.
– Ты всё слышал? – в отчаянии прошептала Софья.
– Да-да. – Ржевский оставался таким же небрежным. – Но я так и не понял, кого вам жалко.
– Мужа, – пролепетала дама.
Ржевский растерялся. Только что он чувствовал обиду, считая, что Софья лишь жалеет его, но теперь оказалось, что жалкая роль досталась не ему, а Тутышкину. Это же совсем другое дело! Быть жалким поручик не мог себе позволить, а вот измену дамы, не являющейся его женой, готов был простить.
«Если женщина много лет встречается с одним любовником, то отвязаться от него не так просто. Вот и не смогла в одночасье порвать старые связи», – подумал Ржевский, глядя на Софью, которая теперь была не просто в смятении, а в ужасе. Она, конечно, вообразила, что роман со знаменитым поручиком окончен, и поэтому пришла в ужас, бедняжка. Или она не поэтому так испугалась?
Софья смотрела в сторону кресла, где сидел Бенский, а когда поручик тоже посмотрел туда, то обнаружил, что соперник успел не только подняться на ноги, но и откуда-то вынуть небольшой пистолет. Такие обычно используют путешественники, если боятся грабителей.
«Заряжен или нет?» – думал Ржевский. Шансы на то и другое были равные, а Бенский начал целиться.
– Если вы намерены устраивать дуэль, то лучше не здесь, – сказал поручик. – Переполошите весь дом.
– Значит, вы всё слышали? – вместо ответа спросил Бенский.
– Слышал, – спокойно произнёс поручик. Он прекрасно понимал, что собеседник взбешён, то есть может совершить что-то, о чём позже пожалеет.
Сохранять спокойствие было всё труднее, но тут Ржевский, как часто бывало с ним в минуту опасности, поймал кураж.
– Вы неподобающе обращаетесь с дамой, – заявил он Бенскому. – Если дама не хочет что-то делать, вы не вправе её заставлять. – Собеседник собрался возразить, но поручик заговорил снова: – Да-да. В таких случаях всякий уважающий себя мужчина должен сделать всё сам ради её удовольствия, а если вы не хотите, то я охотно займу ваше место.
– Что? – Бенский усмехнулся. – Займёте моё место? Значит, хотите жениться на Софье?
Вот теперь Ржевский по-настоящему испугался. Только отвертелся от одной женитьбы, а тут другая!
– Я… Я не думал об этом, – пробормотал поручик. – Софья ведь пока что замужем.
– Даже если завтра овдовеет, не надейтесь, – с угрозой сказал Бенский, но для Ржевского эти слова прозвучали не угрожающе, а успокаивающе.
«Значит, не женюсь», – с облегчением подумал поручик, а Бенский продолжал:
– Нас с Софьей слишком многое связывает. А если захотите предать огласке то, что видели и слышали здесь, я вам не позволю. Давайте-ка выйдем на улицу.
Ржевскому вдруг показалось, что он превратно понял суть подслушанной беседы, и что речь шла совсем не о постельных утехах. На секунду появилась престранная идея, что Софья и Бенский обсуждали убийство господина Тутышкина: Софья отказывалась участвовать и говорила, что ей жалко мужа, а Бенский не хотел совершать преступление в одиночку.
А что если в той солонке действительно был яд, и Софья на празднике у губернатора собиралась травить мужа у всех на виду, но когда отравление не удалось, передумала, начала сомневаться. И вот разговор об этом преступном замысле оказался подслушан! Оттого Бенский и схватился за пистолет. А теперь хотел вывести случайного свидетеля на улицу, чтобы там застрелить?
«Нет, вздор, – одёрнул сам себя поручик. – Софья – ангел, хоть и изменяла мне. А Бенский сейчас просто защищает честь дамы. Он же сам только что сказал, что не хочет огласки».
– Давайте-ка выйдем, – твёрдо повторил Бенский.
– А я не хочу ничего предавать огласке, – ответил ему Ржевский. – Я лишь хочу сказать, что если вы попытаетесь принуждать даму, то она всегда может обратиться ко мне. Я в отличие от вас готов всё сделать сам.
– Даже если нет шанса жениться? – спросил Бенский.
– Даже в этом случае.
– Но без женитьбы вы не сможете пожинать плоды от своей любезности.
– Ещё как смогу, – возразил Ржевский, хотя ему опять на мгновение показалось, что речь не о постельных утехах. Бенский как будто говорил о том, что после смерти Тутышкина можно жениться на Софье как на богатой вдове. А если Ржевский не сможет жениться, то делать Софью вдовой нет смысла.
«Вздор. Вздор», – в очередной раз повторил себе поручик и даже тряхнул головой, как от наваждения.
Меж тем Софья удивилась не меньше Бенского:
– Саша, ты правда готов сделать всё сам?
– Ради тебя я могу и больше, – ответил Ржевский, и опять появилась навязчивая мысль, что произошло недоразумение: «Что это я? Сам только что вызвался убить Тутышкина?» Поручик снова тряхнул головой, повторяя про себя: «Вздор».
– Правда? – ещё раз спросила Софья. – То есть ты хочешь, чтобы я принадлежала тебе, даже если ты не сможешь жениться?
– Да.
– И не чувствуешь ко мне отвращения даже после того, как…
– …застал в твоей спальне вот этого господина? – докончил Ржевский. – Софи, я готов тебя простить. А с этим господином мы разберёмся после.
– Что значит «после»? – вскинулся Бенский. Рука с пистолетом сделала резкий взмах, и Ржевский прянул в сторону, пытаясь избежать пули, если оружие всё-таки выстрелит.
К счастью, выстрела не последовало.
– Нет, давайте разберёмся сейчас, – решительно произнёс Бенский.
– Если вы настаиваете, – ответил Ржевский. – Я бы многое мог вам сказать, господин Бенский, но скажу одно: буду признателен, если вы более не станете посещать спальню Софьи.
– Даже в качестве мужа? – уточнил Бенский.
– Да, даже если женитесь, – сказал поручик.
Собеседник поднял брови.
– Ого! Смелое требование! А взамен вы, поручик, обещаете сделать всё сами?
– Да!
Бенский почему-то сразу согласился, опустил пистолет:
– Поручик, если вы сделаете, как обещали, то я со своей стороны обещаю в спальню Софьи не приходить. Несмотря на то, что нас с Софьей многое связывает.
Ржевский не мог поверить, что дело решилось настолько просто. В этом чудился подвох, но упускать удачу, которая сама идёт в руки, не следовало.
– На том и согласимся, если у дамы нет возражений, – сказал поручик.
Софья, чуть помедлив, молча кивнула и продолжала смотреть на Ржевского с радостным удивлением.
Бенский тоже смотрел на Ржевского и, наверное, подобно поручику подозревал подвох. Поэтому спросил:
– Вы действительно хотите сделать всё сами?
– Разумеется!
– Но как именно вы это сделаете?
Ржевский не понял, почему Бенского волнуют столь интимные подробности:
– Что за вопрос! Это вас не должно касаться.
– Вам даже солонка не нужна? – спросил Бенский, надевая фрак и убирая пистолет куда-то во внутренний карман.
«А откуда он знает о солонке? – удивился Ржевский. – Ведь на празднике, когда Софья спрятала солонку в ридикюль, Бенского за столом ещё не было. Софья тогда обмолвилась, что возьмёт солонку на память о приятном обществе, то есть обо мне. Но если вещь взята на память обо мне, зачем Софья рассказала всё Бенскому?»
Поручик не стал об этом задумываться, вспомнив о другом своём соображении: если в солонке яд, но насыпала его туда не Софья, а некий злодей, то Софья, ничего не знающая об этом и забравшая солонку, может случайно отравиться.
Чтобы лишний раз не волновать даму, Ржевский решил просто взять опасную вещь себе.
– Кстати, Софи, – сказал он. – Может, ты отдашь мне солонку? Ту, из сумочки.
Софья даже не спросила, зачем, а подошла к секретеру, открыла один из ящиков и вынула оттуда нечто, завёрнутое в белый носовой платок.
– Возьми, Саша, – сказала она, отдавая свёрток поручику.
– Солонка внутри? – на всякий случай уточнил Ржевский.
– Да.
«Надо же, как Софи заботится о вещи, которая напоминает обо мне», – подумал поручик, пряча свёрток в карман. К тому же благодаря платку можно было не беспокоиться, что содержимое солонки, что бы в ней ни было, попадёт на руки.
Вдруг за дверью послышался девичий голос:
– Барыня!
Софья, ещё мгновение назад казавшаяся немного рассеянной из-за всего случившегося, сразу подобралась, решительным шагом подошла к двери, открыла её и спросила:
– Что тебе, Маша?
– Барыня, тут у вас очень шумно, – сказала девица, судя по всему – горничная. – Барин проснулся, позвал лакеев. Хотят идти к вам и смотреть, что случилось.
– Придётся выбираться через окно, – сказал Бенский.
Горничная услышала и возразила:
– Незачем. Через чёрный ход пока можно.
Никакого удивления она при этом не выказала. Очевидно, знала, кто в гостях у её хозяйки. Однако девушка сильно изумилась, когда вслед за Бенским из спальни вышел Ржевский.
– После будешь удивляться, – бросил ей Ржевский, торопливо спускаясь по лестнице вслед за Бенским.
Оказавшись во дворе, поручик также вслед за Бенским перелез через забор, и вот тут едва не произнёс вслух: «Чёрт побери!» Лишь теперь вспомнилось, что Ваньке велено приехать в конце четвёртого часа ночи. Но было только полпервого. В лучшем случае час. И даже шуба осталась в санках! А вот Бенского ждала небольшая карета на полозьях, то есть возок.
Ржевский проследовал за Бенским к двери возка. Совершенно некстати вспомнилась очередная строка из романса о ночном госте Купидоне: «Впусти, обмёрзло тело». Эти слова в романсе произносил Купидон, страдающий от непогоды на улице, но если крылатый стрелок слегка лукавил, желая под любым предлогом пробраться в дом, то Ржевский буквально чувствовал, что замерзает, и что через час превратится в обледенелую статую «Поручик Ржевский под окном дамы».
Поручик кашлянул и как можно вежливее произнёс:
– Не откажите в любезности. Подвезите меня до гостиницы.
– Садись, – ответил Бенский.
Ржевский не помнил, когда они успели перейти на «ты», но сейчас вряд ли следовало спрашивать. В возке было тепло, а на улице – чертовски холодно.
– А дело ведь не только в Софье? – спросил Бенский, когда возок тронулся.
– Что? – не понял Ржевский.
– Размышляю, почему ты вызвался всё сделать сам, – пояснил Бенский. – Похоже, неприязнь к Тутышкину у тебя весьма сильна. Сильнее, чем я полагал.
Ржевский не очень понял, почему речь зашла о Тутышкине, но беседу с Бенским, который так любезно согласился подвезти недавнего соперника, следовало поддержать.
– Тутышкин – свинья, – ответил поручик.
– И мир ничего не потеряет, если этот господин отправится к праотцам? – спросил Бенский.
– Решительно ничего, – твёрдо произнёс Ржевский, хотя всё ещё не понимал, к чему эта беседа.
Не понял он и тогда, когда возок остановился возле гостиницы и Бенский сказал на прощание:
– Надеюсь, Тутышкин умрёт в ближайшие дни.
Критика текстов разрешена, если автор обозначил, что хочет её. Критика личностей и прочие разжигания запрещены. У нас уютный кружок, а не срачный параллелепипец)
Боевые сцены - прям как я люблю, то есть без лишних деталей, непонятных для постороннего, но при этом вырисовывается чёткая и динамичная картинка.
Радует, что текст уже целиком готов, и публикации глав планируются еженедельными. Закинул в библиотеку, постараюсь не филонить и читать онгоингом.