Он приходит в себя на полу палаты. Сердце колотится где-то под горлом, по щекам течет что-то горячее.
– Пресвятая Дева Мария… – слышится напротив хриплый шепот. Астольфо медленно поднимает взгляд.
У Марко лицо белое, как стена, а руки трясутся, словно в припадке.
– О пресвятая… – начинает он снова и сбивается. – Как же?.. Что же?.. Дайте я посмотрю…
Он ловит ладони Астольфо в свои. Тот бездумно смотрит на них – красный, откуда столько красного?
– Надо обработать… – лепечет Марко. – Я позову медсестру и...
Он умолкает, будто только что сказал что-то ужасное. Смотрит на Астольфо, затем оцепенелым взглядом обводит пол. Тот весь усеян мелкими блестящими осколками. Справа валяется разломанная деревянная рама. Несколько секунд Марко не может оторвать от нее глаз, и лицо у него страшное и перекошенное.
– Давайте я попробую сам… – шепчет он наконец. Тяжело поднимается, подхватывает Астольфо на руки и несет к постели. Его все еще трясет.
Астольфо кладет ему голову на плечо, чувствуя, как понемногу успокаивается собственное сердце. Окропленные кровью осколки разбитого зеркала остаются лежать на полу, весело отражая свет ламп.
Келья, в которой они с Марко поселяются, совсем крошечная и даже близко не напоминает спальню в особняке, но Астольфо все равно. Он здесь только ночует, остальной день, от лауд и до последних часов перед отбоем, проводит в катакомбах.
Зеркало в келье тоже есть – небольшое, как раз для того, чтобы Марко мог побриться с утра. Астольфо старается не смотреть в ту сторону, однако изредка взгляд все же невольно выхватывает отраженное движение в гладкой поверхности.
Когда Астольфо, еще сонный и не переодетый, впервые видит отражение меток – ночная рубашка расстегнулась и сползла на самый край левого плеча, – ему хочется швырнуть зеркало о пол и разбить на мелкие осколки, как когда-то он сделал в лазарете. Астольфо себя сдерживает: он больше не беззащитный мальчик, он ученик Ордена, ему не гоже поддаваться такой слабости.
Когда он цепляется взглядом за бурые, похожие на язвы пятна во второй раз, клянется себе, что он будет сильнее. Что он собственными руками перебьет всех бывших в особняке вампиров, и тогда все метки исчезнут – а до тех пор его это больше не заденет, он сможет это перетерпеть.
Когда это случается в третий раз, Астольфо срывает покрывало, которым обычно застилает кровать, и завешивает им зеркало.
Марко, когда это видит, не говорит ничего, только бледнеет так, что даже в теплом свете ламп напоминает мертвеца, а его тонкие сухие губы дрожат. Он приносит со склада кусок ткани, которым заменяет покрывало, и начинает ходить бриться куда-то в другое место – Астольфо не спрашивает, куда именно.
Роланд заходит навестить его сразу, как только Астольфо переселяется в паладинскую келью, и сердце предательски замирает.
Роланд рекомендовал его на паладина. Роланд его признал, все те усилия, которые приложил Астольфо почти за пять лет, оказались не напрасными. И все равно крохотный червячок где-то подтачивает изнутри: а вдруг Роланду не понравится убранство кельи? Вдруг он скажет, что та совсем не похожая на пристанище паладина, слишком пышно убранная или наоборот убогая?
За Роландом увязывается Ринальдо, паладин Опала. Заходит в келью следом, даже не спросив, по-хозяйски оглядывается.
– А уютно получилось! – окидывает взглядом стены, шкаф, стол с диваном. – У Иоанна как-то пустовато было, а теперь тут миленько и всего в меру.
Астольфо хмурится – Ринальдо, конечно, паладин, но его сюда никто не звал, – но в следующее мгновение ему на плечо ложится тяжелая рука.
– И правда, очень уютно! – Роланд сияет такой лучистой улыбкой, что в груди невольно разливается тепло. – Марко помогал тебе все обустроить?
Астольфо кивает, чувствуя, как начинают розоветь кончики ушей. Он теперь тоже паладин, он наконец равный Роланду, он смог хоть немного до того дотянуться, хотя бы коснуться края его сутаны – и все равно когда Роланд его хвалит, сердце бьется часто-часто, как в детстве. Словно и не было всех этих лет.
– А зеркало где? – спрашивает Ринальдо, и сердце пропускает один удар. Астольфо медленно оборачивается.
– Зеркало? – искренне спрашивает Роланд рядом, но его голос доносится словно издалека. Астольфо делает глубокий вдох; воздух тяжело проталкивается сквозь горло.
– Причесаться. Побриться – хотя парнишке это, наверное, еще не нужно. Шейный платок завязать, в конце концов, когда идешь на поверхность.
– Не знаю, я так завязываю. А бреюсь возле общих бань.
– Вот поэтому Оливье вечно и ругается, что у тебя неряшливый вид. Как ты без зеркала нормально разглядишь, где тебе шпильку на платке прикалывать, как завязать узел и красиво расправить складки?
Астольфо делает еще один вдох – на этот раз выходит лучше. На мгновение прикрывает глаза, заставляет себя улыбнуться.
– Не имею привычки долго любоваться собственным отражением, – говорит ровным голосом, глядя прямо в голубые глаза Ринальдо. – Не знал, что это обязательное качество для паладина.
Брови Ринальдо ползут вверх – такого ответа он, похоже, не ожидал, – но Астольфо не обращает внимания: поворачивается к Роланду, словно тот один заглянул в гости.
В груди что-то неприятно скребется, и у Астольфо никак не получается прогнать это чувство.