Ключ от усыпальницы Гранатумов отдает нанятый грандмэтром Фролло сторож, когда Марко показывает необходимые бумаги из Ордена. Это уже пятый или шестой за последние четыре с половиной года, долго они при особняке не держатся. Марко помнит, как первый, которого он здесь встретил, рассказывал, что ночью иногда слышит во мраке детский плач. Он проработал меньше двух месяцев, а затем Фролло пришлось искать нового.
На кладбище людно: семьи пришли помянуть своих умерших. Пышные букеты хризантем – насыщенно-желтых, ржаво-рыжих, темно-бордовых – болезненно яркими пятнами виднеются под серым мутным небом, огоньки лампадок трепещут за цветным стеклом, и если не присматриваться, кажется, будто кто-то разбил камнем витраж в соборе, и тот рассыпался по всему кладбищу. Марко идет мимо чужих могил, и с каждым шагом ему кажется, что на плечи все больше наваливается неподъемная тяжесть.
Усыпальница Гранатумов стоит в западной части кладбища, отведенной под знатные и состоятельные роды. Марко открывает замок на воротах – тот щелкает легко и звонко, смазанный до последней детали. Вход уже убран пышными цветочными гирляндами – грандмэтр Фролло строго соблюдает все традиции, никто бы не посмел его упрекнуть, что Гранатумы забыты всего через несколько лет после своей гибели.
Марко прикрывает ворота, на мгновение останавливается: колени слабеют – как и всякий раз, когда он сюда приходит. Какая-то часть его кричит о том, что он не имеет права здесь находиться – не после того, как он не сделал ничего, чтобы предотвратить трагедию, – и добрую минуту ему хочется сбежать. Затем он все же преодолевает себя и делает шаг под тяжелый каменный свод.
Внутри тоже все в цветах, лампадки стоят так густо, что их теплые огоньки озаряют усыпальницу сильнее серого света из узкого окна под потолком. Марко зажигает еще три – по одной для Его Светлости, Ее Светлости и их дочери; едва находит для них свободное место, затем опускается на колени перед роскошным мраморным распятием на половину дальней стены. Складывает ладони вместе, шепчет «Requiem aeternam» – кажется, трижды, на последнем повторе он сбивается, начинает с половины молитвы и путается в словах. В груди колет, глаза начинает щипать.
«Простите», – слово зарождается внутри, подпирает гортань, от него цепенеет язык. «Простите!» – хочется кричать Марко, кричать так громко, пока он не охрипнет, пока не сорвет голос, пока не сможет вообще сказать ничего – и даже тогда этого будет недостаточно.
Потому что в тот страшный апрель четыре с половиной года назад его не было рядом. Он опоздал – на целых полторы недели. Он не просто не помог, не попытался спасти – он даже не знал. Спал спокойно, пока графа с графиней жестоко убивали. Наслаждался готовкой жены директора очередного завода, на который приехал с инспекцией, пока вампиры пытали детей. Любовался в пути цветущими полям Франции, пока Астольфо, замученного, едва живого, выносил из разоренного особняка на руках Роланд.
Марко достаточно проработал в Ордене интендантом, чтобы понимать: обычному человеку нечего противопоставить вампиру. Каждый день он выдает снаряжение отрядам, отправляющимся на очередную охоту – без эликсиров и аэгис даже самому тренированному воину не сравняться с тварью, способной ломать под себя законы мира. Он видит, с какими ранами иногда возвращаются охотники и сколько бывают прикованы к кровати в лазарете. Он отбыл уже не одну заупокойную службу в Ордене – и все же...
Все же, будь он там, возможно, смог бы хоть что-то сделать. Хоть как-нибудь помочь. Пусть не отбить нападение – он слишком хорошо осознает, что не мог бы сделать ничего – но хоть детей... Хотя бы их спасти, убежать с ними, защитить от вампиров. Не дать Астольфо пережить весь тот ужас, из-за которого он до сих пор иногда просыпается от кошмаров. Не позволить его сестре погибнуть такой страшной смертью.
Губы дрожат. На глазах закипают слезы, и Марко быстро их вытирает, просунув палец под очки. Поднимает взгляд вверх, на распятие.
– Ваши Светлости, молюсь за то, чтобы вы почивали в мире, – голос хрипит и срывается, и Марко закашливается. Молчит с минуту, кусая губы, затем снова продолжает: – Астольфо растет прекрасным юношей: храбрым, красивым, упорным. Всего себя он посвятил делу охотника, идя по пути отца...
Марко запинается, слова становятся поперек горла.
Он знает, что соврал. Астольфо не идет по пути отца – он идет по пути Роланда. «Род Гранатумов мертв. Я охотник», – звенят в ушах сказанные четыре года назад страшные слова, и сердце сжимается так, что, кажется, еще немного – и разорвется.
Астольфо больше не упоминает о семье. Астольфо приказывает прекратить величать его «Светлостью». А когда Марко робко предлагает съездить на могилы на первый День всех усопших верных после трагедии, смотрит таким страшным взглядом, что Марко больше не решается об этом заикнуться.
Сердце бьется глухо и слабо. Еще Астольфо доводит себя до полного истощения на тренировках. Возвращается раненым с заданий – и близко не так часто, как тот же Роланд, однако в Ордене нет ни одного охотника, который не носил бы на себе шрамы от когтей вампира. Рискует собой каждый раз, вступая в неравный бой с чудовищами, и иногда Марко не может заснуть из-за страха, что с очередного задания Астольфо просто не вернется. «Те, кто переправился на другой берег, живы не меньше, чем мы. Они воссоединились с Господом и находятся в радости, которая нам пока не известна», – говорит как-то на проповеди грандмэтр Фролло, но от одной мысли, что Астольфо может погибнуть, у Марко цепенеет все внутри.
– Пожалуйста, следите за ним с Небес, – он снова поднимает взгляд к распятию. – Не дайте ему пораниться, не позвольте сложить голову, если и он умрет, я...
Голос срывается. Марко скорчивается, вцепившись рукой в куртку на груди, по щекам скатываются и капают на вымощенный узорчатой плиткой пол слезы.
– Не забирайте его у меня. Умоляю. Хотя бы его. Не забирайте.
Его слова тают в тишине под тяжелыми каменными сводами.