Скрипя, грохоча и покачиваясь, клеть медленно ехала наверх. С каждым метром воздух становился всё свежее и холоднее.
Всё тело казалось чугунным, отяжелевшим от усталости, какой он никогда не знавал раньше, в прошлой жизни, где был не каторжником, а королевским братом. А ведь ему казалось, что танцуя всю ночь на балу или упражняясь в фехтовании, он уставал по-настоящему!
Мысли в голове остались только короткие и простые. Сейчас — перекличка, потом — получасовой переход через лес. Потом они окажутся в лагере. Его доведут до дома — он уже считает эту хижину своим домом? — и наконец-то оставят в покое.
Ужин. Покой. Сон. Ему казалось, что он мог бы сейчас растянуться даже на голом полу, только бы наконец лечь. Руки, плечи, ноги — всё гудело, всё налилось тяжестью; глаза слипались. А ведь ещё идти. Вот бы время перемотать…
Кто-то тяжело навалился на него сбоку; Имре вздрогнул, отпихнул человека от себя. Каторжные заругались из-за толкотни, но вяло — сил затевать свару ни у кого не оставалось. Отпихнутый моргал сонными глазами: заснул, вот и упал на того, кто стоял рядом.
Чаба, вот как его звали. Девятнадцатилетний крестьянин из крошечной южной деревушки, толстогубый, с большой круглой головой и непропорционально тощим телом. Сделал предложение девушке, которая ему нравилась, а когда она отказала, поджёг дом её родителей. Пожар перекинулся на другие дома и оставил без крова половину деревни. Говорят, на суде виновник вот так же как сейчас по-коровьи тупо смотрел, ни оправдаться, ни объясниться так и не смог.
Наконец-то из духоты шахты клеть поднялась на свежий воздух. Лязгая, поднялась перекладина, и люди высыпали наружу, под ледяные звёзды, привычно строясь в шеренгу до того, как прикрикнет конвоир.
Обычно их быстро пересчитывали и командовали строиться по парам, всё это занимало не больше пяти минут, потому что конвойным тоже хотелось поскорее оказаться в постели. Но сегодня что-то пошло не так. Солдатня сбилась в кучу у входа в шахту, мелькали огни, доносились встревоженные голоса. Оглянувшись, Имре понял, что и каторжных вдвое меньше, чем обычно.
Начальник смены, высокомерный красавец Мор, отошёл от своих и встал перед каторжными, расставив ноги в высоких сапогах и сцепив руки за спиной.
— Насос сломался, два нижних уровня шахты затопило, — отчеканил он. — В шахте сейчас пятьдесят человек, клеть к ним не спустить. Если у них есть хоть капля соображения, то они добрались до камеры «Урсула» и пока ещё живы.
Он сделал паузу — видно, чтобы получше дошло. Но все и без того представляли, каково сидеть под землёй, в духоте и темноте, каждую минуту ожидая затопления или завала. В наступившей тишине слышно было только тяжёлое дыхание каторжников, да тихие разговоры конвойных у подъёмника.
— Арбаритовый двигатель работает без охлаждения, а значит, может взорваться в любой момент, — сухо продолжил Мор. — Тогда шансов их спасти не будет, а вам придётся разбирать завалы и тоже рисковать жизнью. Вы же цените свою жизнь, да, подонки?
Имре стиснул зубы и промолчал так же, как и все остальные. Никто не хотел провоцировать Мора — слишком хорошо знали и его, и его холодную, расчётливую жестокость.
— Поэтому! — продолжал Мор. — Сейчас вы будете тянуть жребий, кто спустится вниз. По канатной дороге можно добраться до Малой штольни, а по ней дойти до насоса. Скорее всего, там засорился клапан, прочистить его сможет даже полный идиот, вы тоже справитесь. Вопросы? — и, без паузы: — Вопросов нет. Подходить по одному. Кто вытащит короткую спичку — тот идёт вниз.
Каторжные подходили и брали спички. Имре тоже взял, и хотя почти уверен был, что ему достанется короткая, вытянул длинную и почувствовал, как с плеч свалился тяжёлый груз. Вернувшись в строй, он почти весело наблюдал, как товарищи по несчастью на подгибающихся ногах подходят к фуражке конвойного и тянут руку.
— Не копаться! — покрикивал Мор. — Каждая секунда на счету! Есть, — добавил он через мгновение.
Короткую спичку вытащил Чаба. Его лицо смутно белело в вечернем полумраке, который только слегка рассеивали шахтёрские лампы; глаза и рот казались тёмными провалами.
— Я не могу! — тоненько вскрикнул он. — Я не… Я не знаю! Не умею! Не… не пойду, не пойду, не…
Раздался звучный шлепок: Мор привычным движением хлестнул каторжного по лицу. Чаба помотал огромной головой и снова завёл на одной ноте:
— Не могу не могу НЕ МО…
Прежде, чем Мор хлестнул его ещё раз, Имре шагнул вперёд.
— Я это сделаю.
Слова слетели с губ, прежде чем он успел толком подумать. Спускаться в подземные недра, зная, что многотонная масса в любой момент может раздавить тебя, как червяка? Одному, в темноте, в подземных туннелях?
Была и другая мысль.
Ты хотел стать королём, хотел нести ответственность за всю страну — но побоишься взять ответственность за пятьдесят несчастных, что сейчас сгрудились в подземной камере и ждут, что произойдёт раньше: захлебнутся в воде или окажутся задавлены обвалом?
Мор едва ли удостоил его взглядом.
— Поди прочь. Жребий вытянул не ты.
— Тебе власть надо показать, или чтоб дело было сделано?! — рявкнул Имре, стискивая кулаки и шагая вперёд. Конвойные за спиной Мора быстро скинули винтовки с плеча и вдвоём нацелились:
— А ну назад!
Между Имре и Мором втиснулся Свейн — пожилой, тощий и хитрый; говорили — сам-то он помалкивал — что на воле он был атаманом разбойничьей шайки, которая погубила десятки жизней. Но здесь, на каторге, это был неизменно вежливый, спокойный, похожий на мудрую сову человек, который обладал удивительным талантом разбирать любые конфликты, как мудрый судья.
— Ну гляньте на него, начальник, — успокаивающе забормотал он, показывая на Чабу. — Да вы уже и сами видите: он обделался уже, что с него толку? Пусть Принц идёт. Справится — хорошо, не справится — ну, будет ему наказание, что вас, начальник, не слушается…
Даже Мор усмехнулся этому неожиданному выводу. Скривился, махнул рукой:
— Объясни ему, что делать, и пусть идёт.
Свейн укоризненно посмотрел на Имре круглыми совиными глазами, взял его за плечо:
— Чего ты его драконишь? — зашептал. — А то не знаешь…
Имре нетерпеливо дёрнулся, сбрасывая чужую руку:
— Поучать себя не позволю. По делу говори!
Свейн вздохнул и на мгновение прижал ладонь к лицу. Потом быстро заговорил, объясняя, что и как нужно сделать. Чаба стоял в стороне и в ужасе глазел своими коровьими глазами, продолжая всхлипывать; губы у него совсем отвисли, и весь он напоминал не человека, а какого-то нелепого и непонятно зачем появившегося на свет гомункула.
Имре подвели к клети, которая должна была спустить его на пару уровней ниже, где он мог сесть в кабинку канатной дороги.
— Если не справишься — останешься там навсегда, — тихо шепнул ему Мор и со сладострастной улыбкой добавил: — А если справишься, то пожалеешь, что не остался…
Имре подумал, пожалеет ли он, если плюнет ему в лицо? Но не стал, решил, что это его задержит.
Подъёмник пришёл в движение, клеть с грохотом поехала вниз. На втором уровне она остановилась, Имре вышел, повыше подняв лампу, и пошёл вперёд, к канатной дороге. Под ногами чавкало — в шахте всегда было сыро, в иные дни они работали по колено в воде, но сегодня в этих звуках было что-то отдельно зловещее. Темнота, тишина и влажная духота окутывали его со всех сторон, медленно сдавливали, будто между огромными ладонями. Впервые в жизни он почувствовал себя настолько мелким — не больше насекомого.
Он всегда считал себя таким значительным. Со своими дуэлями, остроумными стихами и карикатурами; с лучшей моднейшей одеждой, с лёгким, щегольским благородством. Но сейчас, под землёй, где под его сапогами чавкала влажная грязь, а застывший воздух почти не двигался, он вдруг понял, как мало всё это стоило.
Он почти дошёл до канатной дороги, когда услышал глухой удар и продолжительный гул.
Прорыв.
Дорога была хорошая, крепкая, и Имре побежал так, как не бегал никогда в жизни. За спиной гудела и ревела вода, как пробуждённый дракон, готовый схватить, смять и раздавить жалкого человечка, осмелившегося потревожить его покой.
Он добежал до канатной дороги одновременно с потоком воды и прыгнул в кабинку, едва не сломав руку и ударившись боком. Кабинка поехала вперёд, а вода, затопившая дорогу, водопадом хлынула вниз. В темноте шахты он этого не видел, но слышал её гул, плеск и рёв, и, сидя в кабинке и прижимаясь лбом к её холодной металлической дверце, дрожал всем телом.
Бесстрашный, бесшабашный Имре! Кому угодно бросит вызов, никого не боится!
Каким же он был идиотом! Ничего не смыслящим, ничего не понимающим, полным идиотом! Конечно, он не боялся смерти — он её ни разу не видел. Только сейчас она оказалась рядом: ревела потоком воды, дрожала в стенах шахты, угрожая завалить камнями; бесшумно и невидимо стлалась рудничным газом, который усыпляет человека раньше, чем тот поймёт, что происходит…
Движение канатной дороги остановилось. Имре поднял голову и глубоко вдохнул, глянул на огонёк фонаря: тот горел ровно и ярко, значит, рудничного газа здесь нет. Раз нет, значит, есть шанс, что нет пока и воды, которая могла бы вытеснить его сюда.
Он велел себе прекратить истерику. От него зависят жизни людей. Крепко сжимая фонарь, он шагнул из кабинки и увидел перед собой вход в Малую штольню — узкий, такой, что проползти можно только на четвереньках.
А если он застрянет?.. А если рудничный газ? Не успеет ведь быстро выбраться. А если обвал?
Впервые он так остро почувствовал, сколько тонн земли над ним. Расплющит, как…
Не время об этом думать.
Он опустился на четвереньки, взял фонарь в зубы и подумал — то-то Алекс бы обрадовался! ползёт надменный братец, ползёт на коленях! — и нашёл в себе силы усмехнуться.
Он полз в темноте и духоте, пот градом катился по лбу, становилось всё жарче — где-то рядом был арбаритовый двигатель, который без охлаждения водой мог взорваться в любой момент. А он полз прямо к нему, хотя внутри всё кричало «беги отсюда». Животное давно бы уже убежало, но животные порой умнее людей.
Малая штольня выходила прямо в насосную, где жар стоял нестерпимый — дышать было трудно, лёгкие словно песком забило. Двигатель светился в темноте зловещим красноватым светом, вибрировал, глухо урчал.
Выпрямившись наконец-то, Имре на подгибающихся ногах подошёл к насосу. Всё как Свейн описывал, вот клапан. Что, если дело не в клапане, что, если…
Мысли прыгали, как блохи на горячей сковороде, руки тряслись, пока он откручивал клапан. Постучать. Продуть. Закрутить обратно.
Сердце билось так, что в ушах шумело, и ему казалось, что это вода, и она вот-вот хлынет в Малую штольню, и тогда все его усилия будут напрасны.
Насос молчал, не издавая привычного хрипения, которое слышно, когда работаешь на этом уровне. Мгновение Имре глядел на него, ненавидя больше, чем любую живую тварь, а потом заорал от бессилия и пнул проклятого гада ногой.
Клапан всхлипнул, в нём забулькало. Раздалось чавканье, а потом и хрип воздуха в трубах и рукавах насоса, которые тянулись через все уровни.
Огромный шахтный насос пришёл в действие.
— Чтоб тебя… — обессиленно прошептал Имре, сползая прямо в грязь.
Ему предстоял ещё весь обратный путь на поверхность.
Много позже, когда все каторжные, включая пятьдесят живых, хоть и перепуганных, которых вытащили из камеры «Урсула», наконец вернулись в лагерь, а конвойные доложили обо всём коменданту, господин Бенке слушал их и то бледнел, то краснел. Многое он мог бы сказать и Мору, и остальным, но находился в затруднительном положении: от Его Величества был получен ясный наказ обращаться с герцогом так же, как с любым другим заключённым, каковой наказ он и передал солдатам. И что же, теперь внушать им, чтобы его берегли?
— Выходной им всем дайте и по рюмке самогона налейте, — решил он наконец и махнул рукой. — И не трогать никого! А то знаю я вас, — грозно рявкнул он Мору, который чуть покривился, но приказ принял.
«Тяжкий жребий — быть тюремщиком королевского брата», — решил комендант и в качестве утешения налил себе рюмочку самогона.