Первым делом читателя встречает маленький грустный фирменный куроног и разбросанные вокруг листки. Мол, «не читай, я уже за тебя всё раскидал, подумой» (на самом деле это иллюстрация к одному дальнейшему эпизоду, но кому не пофиг). На заднем плане красуется маленькая пасхалка-песочница с надписью «sis Felix» (лат.:будь счастлива), у бассейна стоит Багоас с другим аннуахом в истинной форме – в общем, «портал в прекрасное далёко».
С разворота книга сразу честно пытается показать, за кого она держит своего читателя, и вставляет «10 заповедей читения».
(Заранее извиняюсь, что прикрепляю всё это вступление картинками: мой OCR категорически отказался распознавать первые страницы. Я его очень понимаю.)
1. Полагаю, что это всё работает, как в анекдоте про прапорщика и яблочные семечки. «Я за эти деньги купил ознакомительный отрывок Франца, а мог бы купить пару настоящих книжек Ницше и Достоевского/Я это время потратил на Франца, а мог бы за полчаса прогуляться – Вот видишь! Сразу поумнел!»
2. Браво. Книга, позиционирующая себя, на уровне Ницше, Достоевского, а то и выше, разговаривает сюсюкающим языком, как с дебилом и советует мне сделать трепанацию, чтобы поместилось больше Франца. Можно не надо?..
3. Видеть картинки в голове – это какой-то дар избранных.
4. Ролёвки, глюколовство, вжопливание в персонажей и синдром восьмиклассника – дар избранных. У нас тут таких «избранных» целый раздел, и за его пределами - тоже. 
5. Никто лучше автора не знает, как делать читения на свою же скромную персону. Сам не похвалишь – никто не похвалит.
6. «Вы ашибаетесь!!! Вы фсё врети!!! Если не понравилось, ВЫ НЕПРАВИЛЬНО ЧИТАЕТЕ!!!»
7. Франц пытается перевернуть с ног на голову концепцию визуальной новеллы, но как бы ему не хотелось, из книжки не вылезет его маленькая копия, которая будет перевоспитывать смердов... И поверьте: это не тот персонаж, которого вы бы хотели заромансить, будь вы даже трижды любителем аристократов с мерзким характером а-ля Малфой или Сиель.
8. Кто участвует глубже в событиях, чем любой из чтецов?..
9. «Нечеловеческая» - хороший эпитет, я давно знал, что Франц пишет для рептилоидов или аннуахов.
10. Трижды «ха». Мы по тексту дальше увидим, что некоторые дети бывают теми ещё исчадиями ада. Ещё как судят, ещё какими бывают зазнавшимися избалованными засранцами, а вот то, что ребёнку в силу неопытности легче втирать дичь – не спорю.Так что не будь ребёнком: не бери у дядь конфетку
Следующую аннотацию уже пишет один из приближённых Сиятельного, где нам с размаху предлагают есть кактус и вролливаться именно в Эмилию (спасибо тебе: приближённая, ты только что проспойлерила часть сюжета), расписывая параллельно, какая она лапчатая, глупая, не умеет «жить по-настоящему» и вообще «так ей и надо». Опция «прожить» за тех же Герберта, Франца, Штази и вообще других персонажей по умолчанию отсутствует, потому что, во-первых, никому не нужно, во-вторых, как мы знаем, Сиятельный терпеть не может, когда кто-то кроме него и (возможно) самых заслуженных приближённых роллит за заглавных персонажей Францверса, ибо гордыня бла-бла-бла, «ты не дорос до их уровня»… Что ж, посмотрим на уровень «солнца в ладонях, которое легко потерять, но сложно найти»: в конце концов нас учат наслаждаться красотой жизни, а мы не ценим.
Предлагаю сыграть в игру «откуда спёрли эти фото». Фото раз – «Эмилия». https://www.flickr.com/photos/28333802@ … 833220789/ – на самом деле фото некой Филлис Эклунд. Поначалу я подумал, что это какая-то актриса или модель, но нет: обычная девочка-подросток 30-х годов. Чем она насолила Францу – без понятия.
Картинка 2… Понятно, что оно задумывалось, как что-то трогательное. Как что-то с серыми глазами и дрожащими коленочками, что растрогает некоторых любителей Крапивина, такое романтично-возвышенное. Но давайте поможем Францу и подберём достойный портрет для его персонажа.
Вот так. Идеально!
Картинка 3, возможно, перерисовка с одного из сэлфи автора.
Картинка 4 – по запросу выдаёт «девочка эдвардианской эпохи». Имя модели не смог найти, но фото такое старое, что вот этой модели уже точно должно быть всё равно.
Это был длинный зачин, а сейчас пойдёт сама книга. Итак, если бы автор сидел на холиварке, у него самым «любимым» пациентом, скорее всего бы была…
Австрия!
Мама, Австрия!
Марджори не обманула. Меня встретили замечательно. Поезда здесь ходят
вернее, чем часы. Не то что в этой ужасной Италии. Люди улыбчивы,
невероятно вежливы.
Вена, мама!
Вена!
Какие здесь парки! Весь город вальсовый, иначе не скажешь. Сильнейший
контраст с Глостером, сильный с Лондоном. Это не глупая, пафосная Италия,
не высокомерные французы, здесь все какие-то легкие, но пунктуальные. Сам
воздух прозрачнее. Мне очень нравится Австрия.
Англичане на этом фоне сразу бледнеют, выглядят вылинявшими и пресными.
Боюсь, как бы так не выглядела я.
Растолстела. Но что делать – тут такой шоколад.
И Марджори не обманула. Завтра иду на собеседование. Обязательно
напишу, как.
* * *
Меня не возьмут.
Ни за что.
Шоэн Эмилия едет устраивается на работу, и между делом через «ненадёжного рассказчика» её уже начинают мягенько потыкивать в различные грешки. Чтобы между делом показать, какая она ветренная, как говнит англичан, сама являясь англичанкой, как отъелась на местном шоколаде (ведь быть полным во Францверсе по умолчанию фу-фу-фу, верный признак ленивого разожравшегося плебея, как бы ни пытался автор кое-где показать, что это не так и всё зависит от личности)… Тем не менее, она до нескольких переломных точек всё ещё будет гораздо приятнее и живее, чем те душные рептилоиды, на которых в аннотации предлагается чуть ли не молиться.
Модель по фото, кстати, не особо толстая: у «Эмилии» просто круглое лицо – это видно по той же серии фотографий с сайта.
Ты знаешь, что даже в Глостере у меня была аллергия на все эти шерстяные
оттенки. Ненавижу шерсть и все синие, коричневые, зеленые, запахнутые по
самые уши платья.
Думая, что это Вена, и Штраус, и оперетты я была достаточной дурой, чтоб
потащиться на собеседование в желтом.
Канареечно-желтом.
С перьями.
Стеклярусом.
И перчатками в крапинку.
Тем более, что меня там уже один раз приняли, со мной говорила такая
толстоватая веселая австрийка, много шутила, выспрашивала про Англию,
шутливо желала удачи, взяла все мои рекомендательные письма и сказала,
что точно возьмут, потому что брать больше некого. Очень милая женщина,
очень поддерживающая. С ней мы говорили в такой милой пристроечке:
бисквиты, скатерть в полоску, а сегодня меня повели в главный дом.
Эмилия приезжает в сад Вертфолленов, где у матери семейства уже случается немой шок по поводу ярко-жёлтого платья у будущей гувернантки (зря смеётесь: в викторианскую эпоху реально строго следили за платьями гувернанток, им не предполагалось носить ничего вычурного, всё тёмное, затянутое и очень строгое).
Господин граф и супруга завтракали.
Какой у них сад!
И не подумаешь, что в центре города – вот так.
Но ты бы видела лицо супруги. Она меня как увидела – всё. У нее аж чашка в
воздухе застыла. Особенно ей перчатки мои дались.
Сесть не предложили.
И она так мизинец оттопырив, чашку так и не поставив, мне вместо
«здравствуйте» говорит:
ОНА: У нас уже было очень много гувернанток.
И молчит.
И он молчит.
Все молчат.
Желая разрядить обстановку, главгероиня неловко шутит, и ещё сильнее падает в глазах Амалии.
Тогда я решила, что надо шутить.
Я: Я понимаю. Но я точно не как они…
Выдержала паузу.
Я: Я много хуже.
Ну знаешь, улыбаясь так сказала. То есть, шутя. Может, стоило сказать на
немецком. Но они ведь сами заговорили со мной на английском, да и
женщина та предупреждала, что берут, чтоб у ребенка английский улучшался.
Но только английский юмор, кажется, тут не ценят.
Я: Извините. Я… просто…
ОНА: Наша последняя гувернантка забеременела от нашего старшего сына.
ОН: Амалия.
ОНА: Да, Рудольф? Разве мисс Стоун не согласиться со мной, что подобное
поведение недопустимо? И разве не вы сами вчера изволили заметить, что
нашему сыну необходима дисциплина?
Куда прячут крапчатые перчатки?
(А как они, кстати, узнали, что именно от Герберта?.. Герберт мог просто отмазаться: «я не я, и вообще это от другого мужчины», почему у них первый подозреваемый именно 15-летний?.. 
)
Но Амалия меняет гнев на милость и начинает распрашивать о вероисповедании, о замужестве (кстати, для гувернанток замужество считалось неслыханной удачей, так что в этом плане Эмилии очень даже повезло!) и о профессии будущего жениха. Всё идёт гладко, пока героиня не спотыкается на вопросе про книги, потому что «нууу тупааая, явно книжек не читала» и вспоминает самую шекспировскую «попсу» через пень-колоду.
ОНА: Позвольте, а ваши любимые книги?
Как?
Почему книги?
Но… кто ей нужен? Господи, эти… русские! Да как же там! Ну хоть один… ну
же!
Уайльд?
Гомосексуалист.
Бёрнс?
Но он поэт, это засчитается? Немцы! Да, немцы! Кто же…
Молчание! Не молчи!
Я: Кьеркегор.
ОНА: Как, извините?
Я: Кьеркегор. И… Гейне, то есть, Гёте. И Шекспир.
Шекспир в плюс?
ОН: А что из Шекспира?
Ой.
Я: Как… всё. Джульетта. То есть, Ромео и Джульетта, и… там, где… Ночь. И… про
короля… королей тоже.
Боже!
Матери Вертфолленов этого вполне достаточно, и она зовёт уже самого Франца. Франц пока относительно тихий, отвечает на отъебись и мимикрирует под обычного ребёнка. Немного морщится при вопросе про бассейн, но понятно почему. Вопрос реально глупый, и из разряда тех, когда взрослый не знает о чём говорить с ребёнком и спрашивает у школьника что-то больше подходящее дошкольнику вроде: «А покажешь лошадку», «А ты уже научился писать в прописи» и.т.д. Пока родители Франца выглядят более долбанутыми, чем сам ребёнок, но оно и понятно: суровая викторианская эпоха, а что вы хотели.
ОН: Фройляйн Ау, будьте добры, позовите Франца.
Мальчик – волосы прилизаны, белая рубашка, темно синие шортики,
прозрачные виски.
ОН: Франц Вольфганг, это мисс Стоун, любезно согласившаяся быть вашей
гувернанткой на время каникул.
МАЛЬЧИК: Очень рад, мисс Стоун.
Без тени эмоции в голосе.
Почти без акцента.
ОН: Будьте так добры, поделитесь с мисс Стоун своими планами на июль.
МАЛЬЧИК: Мы поедем в Италию на море к моему двоюродному брату
Герберту, потому что там будет моя кузина Анастази.
Тишина.
Я: Здорово. Ты, наверное, любишь море? Будем купаться, загорать…
МАЛЬЧИК: Загорать не будем.
Я: Почему?
МАЛЬЧИК: Мать не одобряет.
ОНА: Чрезмерно много солнца вредно для кожи. И вообще, пожалуйста, не
стоит лишний раз лезть в море, на вилле есть бассейн, у Франца
чувствительная к соли кожа, соль легко дает ему раздражения…
ОН: Амалия. Франц Вольфганг, просто не лезьте в воду у маяка.
Тишина.
ОН: Вы меня слышали?
МАЛЬЧИК: Да.
Это не убедило отца.
ОН: Я очень вас прошу… я прошу вас проявить хоть каплю благоразумия, хотя
бы ради вашей матери.
Я: Бассейн – это здорово. Я часто плавала в море, но редко в собственном
бассейне, говорят, это сложнее. Ты научишь меня?
Ребенок поднял на меня глаза.
Помедлив на перчатках.
ОНА: Спасибо. Думаю, мисс Стоун, мы не смеем вас дольше задерживать.
Франц Вольфганг.
МАЛЬЧИК: Спасибо за визит, мисс Стоун. Приятного вам остатка дня.
Что ж – не эта работа, так другая.
Люблю.
Твоя Эмилия.
Собеседование с треском провалено, и Эмилия уже морально готовится искать другую работу… В переписке Эмилии с матерью, кстати, выясняется, что Вертфоллены капец какие влиятельные: им пол-севера и пол-юга принадлежат и три вагона тушёнки
Мама,
Не верь Мардж и не огорчайся. Это точно не было бы легко, даром, что
мальчишке девять. Конечно, девять – не шесть и не пять, но проще бы в этом
случае от того не стало. А то, что они чуть ли ни четвертью Австрии управляют,
или Европы… или Германии – какая нам разница? Мы с тобой с того богаче не
станем.
Найду я еще себе место.
Просто не буду больше носить крапчатые перчатки.
И шутить постараюсь меньше.
Не переживай!
Пока не выясняется, что её очень даже берут, пусть и с испытательным сроком.
А подробностей и нет. Ты говоришь – расскажи, расскажи подробности, как
все-таки взяли. Но их нет. Просто Мардж пришла домой во вторник и сказала,
что меня берут. Не сразу на море на виллу, сначала испытательный срок в
поместье здесь, под Веной. Будем там неделю-полторы. Конверт с
жалованьем вручили сразу.
Вместе с целой книгой письменных указаний.
Она Библии толще.
Серьезно. Бедный ребенок. Вот повернутая мамаша. Мне передали целый
кирпич с его расписанием, указаниями, как обращаться, что говорить, что не
говорить… ночью буду штудировать.
И пора, похоже, разживаться вдовьими платьями.
Черный, коричневый, синий.
Но вообще, с маменькиными сынками обычно не сложно, занудно – это да, но
не сложно.
Хоть то – хорошо.
Эмилия возмущается с того, какой ей мануал выдали на Франца, и первым делом вангует, что это бедный, задавленный родителями ребёнок, которому ничего нельзя… Ха-ха-ха-ха-ха
Первое столкновение с Францем происходит в его комнате, где он лежит, как самый натуральный дединсайд в зашторенной комнате, отнекивается от предложения потрогать траву, и вообще "отстань, женщина, я думаю о Великом". «Великое» - это пророк Мухаммед, берущий налоги (доживи фарисеи до викторианской эпохи, они бы расцеловали тебя в обе щёчки, маленький Сранц), потому что обнаглели, смерды: зря у них не брали налоги, слишком хорошо жили. Снова подчёркивается, какая Эмилия «ну тупаая». Сам же Франц толком не может рассказать, чем его так зацепил Мухаммед или у него соображалка пока работает достаточно, чтобы сходу не вываливать на гувернантку восхищенный словесный понос о том, как красиво пророк истреблял всякую чернь, и элегантно переводит стрелки на другую тему. Затем мальчик цитирует стыренный перевод Маршака, что должно якобы показать его «начитанность», у него снова врубается режим дединсайда «я читаю редкие книги, люди вокруг меня редкостные дебилы, и вообще животные лучше»… В общем, Франц начинает потихоньку раскрываться, выдавая знакомую с многих чтений сущность.
Захожу я к нему в детскую.
Поместье – огромное. Зеленое. Удивительно. Доставили – ммм… это же не
машина – дворец. Женщина та, Аннабель, она и повар, и экономка –
приятнейшая дама. Но занята очень. Еще расскажу.
Так вот, захожу я к нему в детскую.
И не сразу. У него же расписание. Утром – занятия, обед, конная прогулка,
плавание, полдник, и вот только тогда поднимаюсь, значит, к нему.
Лежит на кровати.
В полумраке.
Все портьеры задернуты.
Вообще, когда б у меня такое расписание было, я б, наверное, тоже слегла.
Подумала, что спит, но нет – присел.
И ты не видела таких детских. Это ж там целый дом уместить можно. Или
игрушечный магазин – лошади, поезда, корабли, самолеты, завалы из книг,
мольберты, карандаши по всему полу, конструкторы, гайки, гвозди, карты,
атласы и кровать с балдахином. Темно-синим таким балдахином. И вот он на
ней приподнимается, смотрит.
Я: Ты устал?
ОН: Нет.
Тишина.
Подходишь поближе.
Я: Уснул?
ОН: Нет.
Я: А что ты делал?
ОН: Думал.
Я: О чем?
ОН: О разном.
Тишина.
ОН: Не открывай окна. Там жарко.
Я: Там солнечно, славно…
ОН: Выйди и подыши.
Тишина.
Решила пока не дергать.
Я: Ты любишь холод?
ОН: Я не люблю жару.
Я: Так о чем ты думал?
ОН: О пророке.
Молчание.
Я: Тебе хочется предсказывать будущее?
ОН: Нет. О Пророке. Нет бога кроме Аллаха и Мухаммад пророк его.
Так. Это будет сложнее, чем казалось.
Я: И как Мухаммад? Приятный парень?
ОН: Почему? У тебя же жених.
Так.
Я: А что, Мухаммад не одобрял женихов?
ОН: Ну… он вообще не многих одобрял, но какая разница, приятный он или
нет?
Да.
Я: А что ты о нем думал?
ОН: Что он зря налоги не брал.
Я: Ну он же пророк бога.
ОН: Это не повод не брать налоги.
Я: Да… смерть и налоги.
ОН: Что?
Я: Неизбежны только смерть и налоги – английская поговорка такая.
ОН: Не было гвоздя – подкова отпала, подкова отпала – лошадь захромала,
лошадь захромала – генерал убит, конница разбита, армия бежит. Враг
вступает в город, пленных не щадя, оттого что в кузнице не было гвоздя. Мой
любимый английский стишок. Что-то еще?
Я: Как, извини?
ОН: Что-то еще, Эмилия?
Я: В смысле, пошла вон?
ОН: Если хочешь, оставайся, только отсядь с кровати вон на ту лошадь, а то ты
мешаешь мне думать.
Я: О пророке и налогах?
ОН: О разном.
Я: А что ты еще читаешь?
ОН: Светоний. Жизнь двенадцати цезарей.
Я: У тебя есть вообще какие-то любимые игры?
ОН: Эмилия, у меня будет время после ужина, в семь сорок пять, давай
поговорим тогда.
Я: Кого ты любишь из своих братьев?
ОН: В смысле, кого терпеть легче?
Я: Ты вообще кого-нибудь любишь?
ОН: Джона.
Я: Кого?
ОН: Джона. Лошадь такая, английская верховая. Не видела? Серый такой, в
конюшне.
Я: Из людей.
ОН: А ты?
Я: Конечно!
ОН: Молодец. Вот и молодец. Иди, Эмилия.
Эмилия на время покидает своего воспитанника, не заметив очевидных тревожных звоночков, и думает «ну зачем ему дисциплина, он все равно мало куда выходит из комнаты»...
