У Аллена кирпичная диарея в острой форме. Трахаться ему явно стремно, и не менее стремно, что если он откажет – то Тики свалит в закат, а ведь он такой хороший (нет). Чтец хочет отметить, что
завыть забитой лисицей со вспоротым брюхом
проблематично – она, судя по всему, уже мертва. Дальше следует так полюбившаяся анонам альтернативная анатомия:
Руки его колотило бьющими от живота и вверх градинами, губы заплетались в сцепившихся корешках, коленки очерчивались анемичными синими прожилками.
Кое-как Аллена раздели, а автор все еще описывает не шестнадцатилетнего подростка, а дай боже десятилетку с тощеньким молочным тельцем, старающегося не смотреть (и тут неистово накатывающий чтец его понимает)
в прожигающие старыми фонарными керосинниками нечитаемые жёлтые хрустальки.
Разумеется, повышать рейтинг вот так сразу никто не собирается, Аллен лезет на окно - нет, не чтобы выброситься: с подоконника удобно разглядывать тигров. Не спрашивайте. Тики пытается стащить котёныша на кровать, попутно размышляя, в каком всратом месте Аллен живет:
одна комнатушка, отовсюду несло соседской трубной мочой и дохлыми тараканами, пресловутой больницей, таблетками, пилюлями, проколотыми венами, белым глицериновым мылом и разлитой мятной жидкостью для полоскания рта
Самому Аллену снова резко поплохело:
котёныш этот ошкурился с концами, сник, уныл, послушно поплёлся следом, а по пути, кажется, едва ли не издох от снизившегося сердечного ритма.
Тики внезапно понимает, что он какой-то мудак, но не потому, что проявляет явные педофильские наклонности, а потому что:
он испытывал к себе откровенное отвращение за то, что собирался лишить девственности несчастного замученного ребёнка не где-то там, а на скрипучей, визгучей, прогнувшейся гробовой доске, заваленной сверху тремя худыми одеялами, подушкой и зажёванной жёлтой простынкой
(кстати, Тики не заметил намеков в прошлой главе и уверен, что Аллен точно девственник). В общем, проблема то ли в том, что Аллен помирать собирается, и только потому на все согласный был, то ли в том, что кровать у него некузявая. А может, и то, и другое. Не так важно:
он колыбелил его и оглаживал, невзначай касался большими пальцами крохотного бледного стручка. Изучал бархатистую кожурку костлявых ягодиц, гладил по не оформившейся пока в структуре груди, надавливал на кнопочки сосцов,
да епт, ему точно шестнадцать? И даже если и да, в таких делах играет роль физиологический возраст, и этот парень явно не созрел для разрывного первого раза. Внезапно Тики с этим даже почти согласен, и уже думает, что можно бы пацана прибаючить да отложить потрахушки на потом… но вспоминает, что пацан не ровен час помереть может:
седенькие ходики тикали в обратную сторону, время иссякало, а он сам, вместо того чтобы что-нибудь с этим сделать, просто брал, раздвигал ему ноги, ощупывал молоденькие розовые гениталии, шептал никого не утешающий бред, пытался что-нибудь подхватить и так просто сдохнуть
впрочем, Тики недолго даже кажется не безнадежным:
сдохнуть было проще, чем влачить задравший по самые гланды быт, чем попытаться что-то вокруг себя изменить, кого-то спасти, прекратить быть настолько зажратым, запихать себе в глотку этот чёртов надуманный смысл с кровящимся сырым мясом и чужой вылаканной кровью.
А потом он даже думает о дурачоныше-Аллене, который может решить, что он Тики неприятен, если сейчас остановиться.
мальчишеские глаза, распахнувшиеся до размеров маленьких конопляных вселенных
как бы намекают, что без веществ тут не обошлось. Тики лапает Аллена за… так, погодите. Чтец определенно видел неаппетитные описания розовых гениталий, почему Аллен все еще в белье?
Как мы выяснили в прошлой главе, самый интимный тембр голоса Тики – хрип.
прохрипеть, матерясь теперь уже и на подкачавший осоловевший голос слетающего с катушек живодёрного чудовища:
— Да не бойся ты так, мальчик… будет немного больно, это да, но к боли ты и без того, я думаю, изрядно привык. Так что, возможно, она даже покажется тебе сущим пустяком… и продлится в любом случае недолго — я постараюсь сделать так, чтобы тебе как можно быстрее стало хорошо, слышишь?
Пиз-до-бол! Ты меня называла (с) Простите, спойлер. Впрочем, Аллену норм, он чуть-чуть успокаивается
прекратил так нервно шарахаться и колотиться подштормовым колоском, позволил заглянуть себе в глаза, где раскладывалась и разлеталась панорама завораживающего индийского пригородка без имени и надежды, и, схмурив на переносице поредевшие брови, посмотрел так, будто каждой своей фиброй выпрашивал сказать что-нибудь ещё
Да, Аллена прет, когда с ним говорят. Спустя два абзаца нелепой возни до Тики, наконец, доходит.
лживое и попахивающее: — «Всё хорошо, мальчик. Всё хорошо, слышишь…? Ну же, посмотри ты на меня, наконец. Посмотри на меня и попробуй хоть немного расслабиться, ну не убью же я тебя, честное слово»
Погодите. Все плохо? Все хорошо, но Тики его таки убьет? Все плохо, и Тики все равно его убьет? Ладно, не суть. Тики продолжает пиздеть, труханы Аллена ползут вниз, чтецу с каждым сантиметром все хуже, потому что чем дальше, тем больше от происходящего веет цопэ.
пунцовел и температурился, как растёртый в таблетках маковый настой, потом бледнел, впивался поцарапанными ломкими ногтями в напряжённые мужские плечи, драл их, поджимался, отворачивал лицо и взгляд, тихо и убито скулил
Блядь, Тики. Хочешь заразиться – перелей себе его кровь, и наверняка сработает, и менее мучительно. Невозможно на это смотреть же, сука. Но нет, эта светлая мысль в его голову не приходит, и вместо этого в рамках успокаивающего пиздежа он решает спросить, а где же Аллен подхватил то, что подхватил. Разящая натруженными ангельскими стопами щепетильная тема, ага. И вообще Тики надеется, что
мальчишка его просто растопчет, раскусит и уличит в том, какой он жалкий и скотский омерзительный трус
и чтец совершенно не понимает, к чему это было. В смысле, Тики тут заслуживает многих нелестных слов, но конкретно здесь чтец не понял.
Детёныш отвечает, мол, в больнице подхватил – о, боже, трусы все еще на нем, да сколько можно?! – а чтец сокрушенно смотрит на все ружья из прошлой главы, которые выстрелили в молоко. Цитата целиком:
— Я… не знаю… точно… только до этого у меня ничего не было, у меня даже… друзья были, а потом я туда попал, мне аппендикс этот дурацкий вырезали, и… и через пару месяцев после того, как выписался, начало всё болеть, одна зараза ложилась на другую, меня рвало и тошнило почти всем, что я съедал, я не мог сделать вообще ничего, чтобы чего-нибудь нового не подцепить, и… в итоге… вот. Случилось то, что случилось. А в больнице сказали, что ничем уже не помогут, и вообще это всё наверняка моя вина, потому что не надо было вести беспорядочную половую жизнь, но я… я вообще никогда… ни с кем… до тебя… до этого прямо момента… не… н-не… не… делал, ну…
Чтецу ну очень не хватает маркеров времени (нет, «Чарли Брауна» из прошлой главы не считаю: первый выпуск был в лохматые годы, а последний - в нулевых). Ладно, предположим, что и в самом деле ранние 90е, там еще в больничке было реально ВИЧ подхватить. Через пару месяцев после заражения началась острая фаза, окей. Конечно, не бывает СПИДа сразу после острой фазы - ну, разве что, Аллена неудачно оперировали лет в десять, и тогда у меня вопросы к тем, кто говорил, что самдураквиноват. Но окей, допустим, персонаж не может в терминологию.
Чтец, однако, при первом прочтении воспринимал происходящее как современную современность, и с этой истории неистово покрылся фейспалмами.
Фух, мне надо было выговорится, простите.
Продолжаем.
Аллен по-прежнему перепуган, глаза горят аж маленьким атомным взрывом. Тики наконец стягивает с него трусы (Этот бастион пал, ура, товарищи!) и пытается комфортить - не трусы, Аллена, конечно. Впрочем, чтец не видит особой разницы.
— Я знаю, малыш. Не трудись объясняться передо мной — я, в отличие от них, не идиот и прекрасно вижу, был ты с кем-нибудь до меня или же нет.
Аллен озадачен,
откуда человек между его ног мог что-то такое знать, если он был совсем не девочкой и девственного плева в него никто не вшивал
пищит что-то до красного опиата пристыженное и на оральные ласки не реагирует, потому что принимает их за
лёгкий и до тошноты пугающий непонятный кошмар
так легкий или до тошноты пугающий? Чтецу вот некоторые особенности этого текста уже до тошноты, и уверяю, от этого не легче :D
Антисексуальные оральные ласки продолжаются (Тики с чтецом не согласен, но кто ж его спрашивает); впрочем, в разгар действа Тики снова решает попиздеть:
— Скажи мне лучше, что сталось с твоими друзьями? Родственниками? Хоть кем-нибудь, кто был с тобой рядом? Что случилось после того, как тебе поставили этот диагноз?
Блядь. Ты его возбудить хочешь или отбить желание трахаться на ближайшие сто лет? Впрочем, то ли сероглазая, то ли синеглазая мечта педофила не рыпается:
стих, позволил безнаказанно засосать в рот всю свою крохотную не пробудившуюся длину, легонько прикусить зубами самый кончик, почти простонать от накрывающего венозного сумасшествия
и отвечает-таки на вопрос. Классика: друзья разбежались и не звонят (ну, хоть телефоны в этом мире есть, прогресс), родственников нет, опекун умер пять лет назад и… это что же, Аллен с одиннадцати живет один? Чтец опять занимается бессмысленными поисками логики в этом писеве, да? Ладно, дальше больше: из школы Аллена попросили уйти, пока не соизволит поправиться. Ну, то есть, навсегда.
Блин, на самом-то деле тема стигматизации ВИЧ-инфицированных тяжелая, болезненная и интересная, но вот так все всрать в угоду бессмысленным пиздостраданиям (к которым в итоге монолог Аллена и скатывается)… Нет таких слов, просто нет.
Тики с чтецом солидарен – у него тоже нет слов, пусть всего лишь потому, это он эгоистичный мудозвон, который
не знал, где их взять, эти чёртовы слова, боялся заглядывать в ту подкожную глубь, которую давным-давно от себя же и запер на семнадцать замков, посадив на цепь вместе со стервоглазыми химерами-доберманами.
А еще Тики жалеет, что начал расспросы, потому что услышанное его тронуло (чтец хотел бы сказать, что в его случае лучше было работать ртом, а не говорить, но увы). Наверное:
услышанное это сумело проникнуть недозволенно глубоко, вонзившись в склеенное сердце нарывающей железной колючкой, он ответил скомканным подпалым рыком, коротким поцелуем во впалый мальчишеский живот, ударившей в голову тошнотой — мерзко и стыло было до хрипа и рвоты
Зачем. Зачем ты продолжаешь, если тебя тошнит? Как и чтец – из принципа?
В общем, некоторое время они играют в гляделки, потом Тики снова пытается сосать, попутно думая, что ващет в постели он хорош; судя по тому, что реакция по-прежнему нулевая, и тут напиздел. Впрочем, после задушевных-то разговоров… Короче, как ни старайся – не выходит каменный цветок.
У Аллена даже что-то порывается встать (в отличие от чтеца, у которого от поджавшихся комочков ягодиц втянулось все, что есть и чего нет), но как встает, так и падает, так что Тики наконец смиряется с тем, что в минетах он не так уж хорош
и разворачивает Аллена кверху задницей. Кажется. Чтец не понимает, кто на ком стоял… да и похер, тут такой шедевр расцвел:
сползшую к лопаткам задранную рубаху, ложащуюся бесплодной белой лилией на замаранную синялую белизну.
В целом картина на вкус чтеца такая себе, но МИКК ЕБАТЬ, и его ничто не остановит. И вообще, Аллен сам на все согласился, так что можно не особо церемониться.
тварь, затаившаяся в нём, не попросилась, а попыталась проломиться наружу, вцепилась когтистыми копытами в железный костный остов, с озверелым визгом ударилась об решётки, поплыла густеющей и темнеющей с изнанки головой.
Еще немного отвратных описаний
Внизу оказалось всё так же сухо, нетронуто, девственно-неповинно; яички барахтались крохотными грецкими орешками тёплой и бархатной кожи, с пениса ничего не текло — Тики, в мрачном веселье осклабившись, подумал, что Аллен этот сейчас скорее намокнет с того, что сам под себя от страха напустит, чем с того, что испытает хоть какое-нибудь желание продолжать всем этим заниматься.
Больной ублюдок.
Тики пытается в римминг и, господи, просто отрежьте ему язык, он НЕ УМЕЕТ им пользоваться. Можно отрезать сразу голову, чтец не возражает.
пытался снова и снова к нему притронуться, как касался языком колечка ануса и внутренних сморщенных стенок, предпринимая сплошь бестолковые попытки переместиться пальцами на маленький розовый краник
А как его называют в вашей семье? (с)
Аллен вырывается и настолько очевидно НЕ хочет, что нормальный человек бы давно отстал, но у Тики снова готов включиться режим самдураквиноват. Спустя страницу бессмысленных телодвижений
▼избранное для самых стойких⬍
в голосе его слёз, ужаса да соплей стояло столько, что у Микка медово потянуло под ключицами, пальцы ненадолго застыли, а чёртовы анорексичные ангелы, свободно трахающиеся на выбеленных пыльных потолках, с паскудным хохочущим любопытством сбросили вниз три пригоршни жемчужно-белой пыли
маленький дурачок опрометью поджался каждой спицей, подтянул под себя ручонки и, уткнувшись мордахой в простыню, стал, кажется, попеременно реветь, давиться и греть вечно мёрзнущие белявые ресницы
Тики был не тем, кто привык кого бы то ни было обхаживать, успокаивать, капать ему в сердце горькие успокоительные капли, баючить, тешить, прощать и любить
в какой-то момент Микку удалось его основательно пролизать, сплюнуть на узкую тёмную дырочку, надавить на смешную и чувствительную кожу языком, проникнуть от силы на четвёртую часть, пока мелкий не спохватился и не сжался снова, выталкивая его из себя вон.
Аллен таки признается, что не может, потому что
— Я там… я там… то самое… там… уродливый и… и… грязный… больной… я…
Аноны из треда Додо, чтецу позарез нужен ваш Баки. Буквально на минуточку.
▼обещанная избыточная физиологичность, видимо⬍
задумчиво провести пальцами по меленьким красным ранкам, обхватившим створки разверстых ягодиц — где-то там виднелись открытые нарывы с изредка сочащейся кровью, где-то — безобидные надутые волдырчики, где-то — крохотные язвенные лишайчики, кожа за которыми истончалась до ситцевой прозрачности и от любого неосторожного касания проливалась рубиново-красной солоноватой водой
Там герпес запущенный до кучи, или что? Приятное дополнение к красивому безболезненному роскомнадзору.
Тики сует в Аллена пальцы, Аллен пугается едва ли не до инсульта жопы, и да – это лучшее время, чтобы
причинить ту боль, после которой этот идиот наверняка вообще бы получил пожизненную фобию на любое к себе прикосновение
Что-то мне подсказывает, что в прошлой главе Аллен соглашался не на вот это все. Хотя… Придется все-таки слова Тики внести:
Позволь мне увести тебя отсюда и любить… так любить, как тебя не любил ни разу никто… Позволь мне сделать с тобой всё, что мне придётся по сердцу… Позволь себе хотя бы ненадолго почувствовать вкус этой чёртовой вероломной жизни…
Ну да, порванная на британский флаг жопа и трах насухую отлично сюда вписываются. Вся нца дальше в таком духе, видели первый абзац – считайте, видели всю:
Тики даже не волновался, что раздирал ему мясо и кожу, что первый толчок пропустил его только на одну головку, но и этого хватило, чтобы неподготовленная плоть прорвалась и на ягодицы хлынула красная жидкая кровь, послужившая больной, убивающей во всех смыслах, ненормальной, но смазкой — мокрой и приятной смазкой, от которой трение прекратило причинять прежнюю боль, мальчишка осатанело выгнулся, забил ногами и коленками, стал драть ногтями ему спину и рубахину тряпку
Да и чтец, на самом деле, просто не может вычленить что-то самое-самое. Кровькишкираспидорасило, хлюпающие кровищей простыни, дыра на шее и сухой похоронный венок на лбу (после такого впору ожидать и вовсе не метафорический).
И чтобы добить:
обнаружить, что тощенький беленький пенис почему-то…
Не совсем до конца и не совсем решительно, но…
Встал.
Как? А черт его знает.
Пенис встал, Аллен, кажется, даже кончил, оценил последствия всей этой нихуя-не-эротичной авантюры и остался оплакивать свою поруганную девственность (а лучше бы им все-таки врача парню вызвать, ибо крови тут как на скотобойне).