Осень, сотканная из леденелого кобальта, синего олеандра и красных бугенвиллий, швырялась под ноги лиственью,
Иными словами, синий, еще раз синий и красный? Интересная палитра для осени. И да, накатил за листвень.
В подошвах хлюпало, чавкало, разъедалось солёной моросной хлябью,
когда в ботинках хлюпает – я понимаю. Но в подошвах?..
набросанной ветром вместе с выходящей накануне из берегов рекой — шуткой ли, но кое-где до сих пор иссыхали на плоских затылках валунов или скамеек выброшенные мёртвые водоросли.
*посмотрел метки* место действия – Великобритания. Там реально такая сатана творится?
Итак, Аллен куда-то идет, по пути устраивая стриптиз, при этом с ним происходит что-то совсем уж жуткое:
нервы бегали по остям натянутыми спицами
в ушах назойливо звенело и шумело, под черепом что-то набухало, мокрело, скреблось
возможно, это отмирал мозг, который в этом фике не нужен.
Идти ему не нравится, и он с радостью бы упал
на истоптанный грязными и лужными ногами асфальт
*еще раз накатил*
Но останавливаться – не вариант, ибо на фоне маячит второй персонаж нетленки, охарактеризованный Алленом как «психопат». Он
в чём-то пугающ: носил длинный чёрный загривок
загривок – часть шеи ниже затылка, длинная и черная. Действительно, пугающе. Ну, либо он конь с роскошной гривой.
Так вот, новый персонаж всем своим видом излучает враждебность, без конца курит (должно же в нем хоть что-то быть от канонного Тики), и треплется сам с собой. Аллену неуютно, он отмораживается:
Просто, всякого случая ради, что-нибудь не.
Так они ходят еще какое-то время. И вот не мог удержаться:
прошли вдоль супермаркета, куда Аллен хотел заскочить, но отчего-то побоялся и не стал, небольшого городского канала, где единственным тоскливым напоминанием о некогда чистой воде служили две печальные утки, кое-как плавающие среди гниющих помоев и дрейфующей поплавками пластмассы. После — свернули в парк.
Ну, на месте уток я бы тоже в парк свернул, чего в этаком говнище-то плавать.
В парке Аллен окончательно сдает
над головой вспорхнуло шесть тысяч вынырнувших из сдающего сознания альбатросов
Стриптиз продолжается, чтец, выше по тексту видевший Аллена, «стягивающего с себя всю небогатую одёжку», озадачен:
мальчишка на скорую руку расстегнул куртку — вырвал несколько пуговиц, затоптав те в лужи ногами, — сорвал с глотки шарф, кое-как выпутался из верхней одежды, перекинул ту через плечо и, спотыкаясь, уже не пошёл дальше, а откровенно пополз.
«Психопат» проявляет учтивость (по мнению автора, конечно): замедляется и предлагает сесть и передохнуть. А еще он хочет знакомиться и ему наплевать на то, что по этому поводу думает Аллен. А тот все продолжает раздеваться
паренёк, едва не свалившись на ровном месте, нечто невнятное и очень мокрое прохрипел, закашлялся, стянул с себя ещё и худую вязаную кофтёнку, оставшись в одной футболке в колкие да вызывающие робкое сомнение плюс семь
Плюс семь, ощущаются как минус два?.. В общем, Аллен, наконец, устает, «по стеночке»
Придерживаясь руками — куртка и кофта его в это время свалились, оставшись незамеченными лежать, на бетон — за деревья и огородки
добирается до ближайшей скамейки и начинает
жадно да полумёртво втягивать еле справляющимся ртом холодный сырой воздух.
Привет, воспаление легких. Ну и вообще пацан выглядит не то что нехорошо, а откровенно крипово:
Лицо его жрала накрапывающая испарина, глаза чахли краснотой
Но Тики это не останавливает, он непритязательно подсаживается рядышком, предусмотрительно прихватив потерянную Алленом одежду. А Аллену уже на все пофиг:
детёныш полностью прекратил на него и рычать, и проявлять хоть какое-то недовольство.
Детёныш, господи прости…
Аллен благодарит и просит попить. Попить у Тики нет, но они же в парке в конце-то концов – так что очень удобно неподалеку подворачивается торговец. Чтец снова смотрит на метки, видит там «шуга дэдди», и покрывается фейспалмами.
мужчина, очень настойчиво наказав глупому детёнышу оставаться там, где тот и сидел
АЛЛЕН, БЕГИ!
за несколько битых минут сходил туда и обратно, принёс бутыль воды и пакет холодного апельсинового сока, несколько удивился, когда и впрямь обнаружил мелкого там же, где и оставил
ай, мозг уже успел отмереть. Кстати, холодный сок… привет, еще и ангина. Впрочем, сейчас Аллену захорошело и он
А потом он аккуратно так выкидывает мусор в урну (не иначе, для контраста с Тики «гадящим направо и налево прокуренными сигаретами»), благодарит и заводит речь о том, как бы ему расплатиться за оказанную помощь. То, что если бы этот мутный мужик к нему не привязался, то и помощь бы не понадобилась, ему, конечно, в голову не приходит.
Тики недовольно лапает его за руку, потянувшуюся
в карман, звякнув глупыми бестолковыми деньжатами
(банк приколов что ли?), выкидывает очередную сигарету и выдает:
— Не нужны мне твои монетки, мальчик. Оставь их лучше себе. Не позорь меня так. Если уж хочешь расквитаться услугой за услугу, то я с радостью подскажу тебе способ куда более для меня… приятный.
АЛЛЕН, БЕГИ! (2) Но нет, он даже вырваться не пытается, а чтецу понемногу плохеет от суффикса –оныш (мальчоныш! Можно за него дважды накатить?), зато
прищурил тонкие напыженные ресницы
сломался в попытке представить напыженные ресницы. Психопат с длинным черным загривком немедленно показался не таким уж жутким. Может, на то и расчет?
Микк немедленно ударяется в рефлексию и про себя называет Аллена «мелким куньком-пересмешником» (чтец далеко не сразу сообразил, что имелся в виду детеныш куницы, полез гуглить и в очередной раз озадачился). Так вот, у Аллена почему-то уж очень холодный голос:
Даже не как январский декабрь, а, скорее, как госпитальный март, когда всё хрупкое, звонкое, ломкое, шаткое, гнётся первыми самоубийцами-подснежниками, рыдает по стокам, серится
Что?.. Поднимите руку, кто поначалу подумал совсем не о сере, тем более что дальше
ёжится и горит в облаках смирившимся с неизбежностью пилотом, обнявшим напоследок сорванный с горных верхушек цветок-эдельвейс.
Так вот, Тики, оказывается, ничего похабного в виду не имел, а просто хотел спросить, чего Аллен такой дохлый и грустный. Ну, я бы тоже был грустный, если бы ко мне вот это пристало как банный лист к заднице. И отпусти его руку уже, она же сейчас рассыплется!
продолжая и продолжая оглаживать длинными ловчими пальцами чужое худенькое запястье, пошитое, должно быть, вовсе не из кожи да костей, а из птичьих перьев, перемолотых рисинок, прозрачного ситца да редкой лесной белянки
Аллен отвечать честно не хочет, Тики блевотно с этого умиляется
очевидно, был зайчиком совестливым и честным
дать ему, глупому маленькому плутишке, договорить
забавный несмышлёный зверёнок совсем смолк
и ловит «хтоническое подводное удовольствие» с «еще не вставшего» голоса.
Он бормотал что-то ещё, с каждой нотой срываясь на речь всё более тихую и шепотливую
Пищишь как величественный, мать его, белый орел! (с) Дальше у нас классика: в кадре действуют Микк, зверёнок простигосподи, и непонятно откуда взявшийся мужчина с наконечником и мелкашкой на языке.
Только когда забавный несмышлёный зверёнок совсем смолк, принявшись нервозно смотреть на захваченную в плен руку, которую Микк, к собственному сожалению, был вынужден там же и отпустить, мужчина, прицокнув о верхнее нёбо наконечником языка, с наигранным флёром трагичного водевиля выговорил тонкой надёжной пулей в высокий и чистый чёлочный лоб:
— Мальчик, мальчик, милый мой мальчик… Ты выглядишь так, будто охраняющая твою судьбу звезда вчера по вечеру вдребезги взорвалась, а изо рта твоего, если ты вдруг сам не заметил, бьёт ложь. А ложь — это совсем не красиво, да будет тебе известно впредь. Так что, быть может, ты мне расскажешь всё-таки чуть более правдивую правду? Я ведь иначе от тебя, понимаешь ли, не отцеплюсь.
Чтецу очень хочется застрелиться. Покажите мне живого человека, который по дефолту так выебисто выражается.
Аллен порывается уйти, но в итоге продолжает жаться к скамейке, несмотря на то, что разговор ему явно неприятен, а Микк уже вроде бы и не пытается удерживать. Мозг отмер, настал черед волос:
Серые волосы сразу истончились, обвисли на лицо сосульками и стручками погибших на ветру акаций
А еще Аллен забыл, что он в аушке и, видимо, по привычке не бережет руки:
пальцы предприняли несколько бесплодных попыток разрезать железную древесину или, быть может, изломать на корню тусклые бесцветные ногти
А потом еще раз пытается сказать Микку, чтобы тот отвалил уже наконец. Микк ВНЕЗАПНО переспрашивает, мол, правда-правда хочешь, чтобы отвалил? Охреневший от такого поворота Аллен хлопает глазками и молчит достаточно долго, чтобы этот фик продолжился, а чтец немедленно накатил за
Мне кажется, или где-то глубоко в душе маэстро спит овуляшка?
Аллен говорит, что Тики тоже неважно выглядит и грустный. Тот, наконец, догадывается, что надо бы представиться (а чтецу хочется плюнуть в автора ядом за скачущий туда-сюда фокал), и подтверждает, мол, да, пацан, угадал, я тоже грустный, и попутно прикуривает очередную сигарету от спички (это типа важно для хода повествования).
Чтец накатывает аж два раза, за, сцука, джинсики и за «зябучий», а вот с дулом заряженного пистолета, пожалуй, могло бы выйти неплохо, с учетом вышеупомянутой мелкашки и выговоренной пули.
Поболтал от досады завёрнутыми в голубые джинсики ногами, и уже потом, сбившись в этакий зябучий комок, так испуганно, будто собирался поцеловать дуло заряженного пистолета, спросил:
— И… почему…?
Микк доволен: жертва втянулась в разговор! Мысленно еще раз окрестив Аллена зверёнышем и птенчиком, он начинает загонять о том, как ему все надоело, как он устал
от этого чёртового одиночества, которое бросается на меня, будто блоха на чумного…
и что который уже месяц он ищет способ роскомнадзорнуться:
такой, знаешь, безболезненный и не обидный, в чём-то даже красивый и до извращённого надрая блестящий, но… способ, к сожалению, не находится. А те, которые придумали до меня, мне по тем или иным причинам, уж прости, не подходят.
Аллен сперва вроде как сомневается и делает вид, что вот-вот роскомнадзорнется сам, но потом ВНЕЗАПНО решает представиться тоже, и делает это так…
— Я… я… меня Алленом зовут… вот. Алленом Уолкером, если вдруг… вам… тебе… оно зачем-то нужно… интересно… если просто… вдруг.
…что у чтеца подыхают остатки надежды на то, что в этом парне осталось хоть что-то канонное. Может, и к лучшему – настоящий Аллен и так настрадался.
Тики включает режим сотоны:
Посмотрел с разгорающимся на дне кратерных зрачков-пещер интересом, а после, слизнув с губ порох и пепел, ухмыльнувшись одними глазами-волчинниками
и продолжает загонять – на этот раз о судьбоносности их встречи, а на закономерное «WTF?» Аллена и вовсе начинает страдать словесным поносом:
— С того, мальчик мой, что Уолкеры — они сами по себе для меня очень и очень судьбоносные. Не буду вдаваться в скучные и никому не нужные подробности, чтобы не выглядеть в твоих глазах непроходимым нудным стариком, но вот, например, Джон Уолкер. Был такой человек, который в своё время изобрёл удобные серные спички. До этого спички, конечно, водились тоже, но, знаешь ли, какие-то сплошь аморальные и неудобные в применении: назывались они химическими, и от любого случайного трения практически с места взрывались, зачиная прожорливый пожар прямо в кармане того несчастного, кто их при себе носил — говорят, в ту пору много славных европейцев полегло от пагубного пристрастия затянуться привезённой с южных островов папироской. Я вообще иногда подумываю, что не крылась ли загадочная да мистическая причина большого лондонского кострища не в чём-то великом, что они там пытаются найти, а в такой вот скромной спичке-убийце — почему бы, собственно, и нет… <…> Как бы там ни было, после всей этой вакханалии в свет пришёл упомянутый мной Джон Уолкер, ставший впоследствии святым спасителем всех обездоленно курящих. Выходит, в том числе и меня. Видишь? Это, малыш, очень важное и знаковое имя, а в случайности я, извини уж за это, глупости верить не имею.
Чтец немного понудит. Как бы да, персонаж не обязан выдавать инфу как википедия, он вообще может быть тупым и/или просто гнать пургу, как этот Тики, но: во-первых, спички Джона Уокера как раз-таки имели неприятное обыкновение загораться даже от взаимного трения в коробке. Во-вторых, до начала 19го века в качестве спичек использовались т.н. серные палочки, которые надо было поджигать от уже существующего огня. В-третьих, даже прообраз фосфорных спичек, не получивший широкого распространения, впрочем, появился только в 1669 году, через три года после «большого лондонского кострища». Я кончил, спасибо.
Аллен щелкает клювом и проходит очередную стремную метаморфозу:
из птицы обратившись в грустного ваксового Пьеро, спящего у обочины да поющего тем, кто не хотел услышать, про жгущийся жестокий февраль, собирающийся сдетонировать тогда, когда мимо пройдёт ровно трёхсотый глухой, чужой да незрячий.
А автор внезапно подводит черту под всем своим писевом. Серьезно, никто бы не мог сказать лучше:
бесполезная сумма вынесенных страданий неизменно дает в конце один лишь гремучий абсурд и больше абсолютно ни-че-го.
(На самом деле нет, Тики просто с чего-то думает, что Аллен познал БОЛЬ. Ну, или как-то так)
Давясь многоточиями, Аллен печально сообщает, что помощник из него никудышный. Тики ловит приход, чтец накатывает, взаимная гармония:
Холод был уже не холодом, а какой-то битой ухмыляющейся бесовщиной; в подсердечном окопе Тики что-то стонало, ерошилось хворостом и валежником, переваливалось с бока на бок, вспыхивало нехорошим кусающим огневищем, растопленным последним розовым буком. Мальчишеское лицо, прошитое стежками, крестиками и нитками, почему-то запестрило просунувшимися сквозь кожу белыми розами, крохкими кладбищенскими феями, и нужно было, позарез нужно было что-то сказать, найти то проклятое заветное слово, которое кто-то засадил в железный сундук, обитый белой сосной, да зарыл глубоко в землистые ядра, но вышло только скребнуть зубами о зубы, проклясть растёкшуюся в пазухах слабость и глубоко, не по самому себе, распято и так, будто в рот на четыре пальца забилось душащего снега, выдавить:
— Почему, мальчик…?
И правда, почему. Аллен снова становится птенчиком. Очень суровым птенчиком:
размазал по асфальту ластящийся к ноге жёлтый липовый лист, убивая в том беззащитный зародыш скулящего мотылькового собачоныша…
И говорит, что собирается помирать:
Ты же наверняка знаешь эти нечестные буквы, когда не рак, но тоже уже всё?
…нет. Ничего такого не знаю и в метки не смотрел. Маразм? Импотенция? Родильная горячка?
Аллен наконец-то уходит
пробиваясь сквозь лопатки ломаными зигзагами надруганных крыльев
забивая на так и оставшуюся в руках Тики кофту, но зачем-то поднимая останки растертого по асфальту листа. Неужто перепутал? Тики ВНЕЗАПНО игнорирует порыв
Схватить его за руку, за ногу, за волосы, за глотку, за сердце, за душу
И остается сидеть на скамейке
да до дыр сминать в скрючившихся пальцах оставленную на болезненную память кофту, занимающуюся мокрым болотным торфом и застилающим глаза прозрачно-стеклянным дымком.
Она там загорелась у него в руках что ли? Спички таки подвели? 
