Холиварофорум

Анон

Джокер-фест [фандомное] [творчество]

Кто мы?
Мы аноны из Джокеротреда, которые обнаружили у себя множество творческих людей, решили сделать маленький локальный фест по "Джокеру" и додать себе по кинкам.

Что можно:
Можно все. Любые жанры, пейринги (в том числе рпс), кинки, любой объем слов, любое количество исполнений. Можно исполнять артами. Заявки размещайте в теме, одна заявка - один коммент. Исполнять свои заявки тоже можно. Исполнение по желанию можно заливать как на фикбук и другие открытые площадки, так и прямо в тему под кат. Пожалуйста, пишите небольшую шапку перед текстом исполнения: на какую заявку, какой жанр, рейтинг, предупреждения.

Чего нельзя:
Кинкшеймить, ругаться, флудить - обсуждение деталей фильма, актеров и т.д. идет в нашу основную тему, обсуждение исполнений и заявок в эту.

Исполнения:
дарк Харли/Артур
Артур заботится о маленьком Брюсе
Кроссовер: Артур встречается с любым другим персонажем Феникса

Буду...

1. участвовать!(голосов 8 [38.1%])

   38.1%

2. только читать!(голосов 13 [61.9%])

   61.9%

Всего голосов: 21

Гости не могут голосовать

Отредактировано (2019-11-10 20:38:06)

Анон

Re: Джокер-фест [фандомное] [творчество]

Подарите Артуру сертификат в спа-салон, аноны. Именной, передарить нельзя, только самому идти, иначе пропадет. А там массажи всякие, маски, обёртывания, персонал любезный и внимательный.

Черт, мысли носятся в воздухе, только хотел написать заявку на Артура в ванне с пеной и дооолгий релакс

Анон

Re: Джокер-фест [фандомное] [творчество]

На самом деле Артур многим нравился, но Пенни не могла выносить мысли, что ее заботливый сыночок будет радовать других людей.
Иногда она просто врала людям об Артуре: "он агрессивный, он меня бьет". Или говорила, что на самом деле Артур не хочет с ними общаться и т.д.
А иногда, притворяясь слабой и беспомощной, она усыпляла бдительность людей - и убивала их.

Анон

Re: Джокер-фест [фандомное] [творчество]

Слегка более дарк Харли/Артур. После разрыва с Джокером Харли едет с катушек  и уверяет себя, что тот Джокер, с которым она рассталась, не настоящий, а подмена, самозванец, ей нужно найти своего настоящего мистера Джея. Сменив имидж и по поддельным документам она поступает на работу по прежней специальности. Ее пациентом становится Артур, тогда еще не начавший превращаться в Джокера, но Харли внезапно в нем видит "своего мистера Джея", которого нужно вытащить наружу. И она пытается это сделать путем раскрепощения, в том числе и сексуального (можно и секс в кабинете, ну или еще какие действия сексуального характера), и всяческих психологических манипуляций.И Артур постепенно поддается.

Отредактировано (2019-11-03 22:58:09)

Анон

Re: Джокер-фест [фандомное] [творчество]

Кроссовер: Артур встречается с любым другим персонажем Феникса (анон с Фредди, я смотрю на тебя). Вообще любым, хоть с мальчиком из той короткометражки, где он представляет себя супергероем. Взаимодействие — полностью на усмотрение автора.

Анон

Re: Джокер-фест [фандомное] [творчество]

Подарите Артуру сертификат в спа-салон, аноны. Именной, передарить нельзя, только самому идти, иначе пропадет. А там массажи всякие, маски, обёртывания, персонал любезный и внимательный.

Анон

Re: Джокер-фест [фандомное] [творчество]

Слэш, насилие. Повзрослевший Брюс Уэйн держит Артура в заложниках/рабстве. Брюс - социопат и реагирует непредсказуемо, Артур не может угадать его настроение. Одно из развлечений для Брюса - заставлять Артура переодеваться в Джокера для секса. Сломленный Артур, под гримом и костюмом больше нет Джокера.

Анон

Re: Джокер-фест [фандомное] [творчество]

Джокер грабит банк.

Анон

Re: Джокер-фест [фандомное] [творчество]

Хочу Джокера и какую-нибудь работницу банка, можно даже и Софи, по тому анекдоту "попробуй сделать хуже". Вот прям так и вижу, как врывается Джокер с бандой в банк, все падают, и только одна невозмутимая старушка остается сидеть, читая газету.
- Бабка! А ну на пол! Или мы с тобой знаешь что сделаем?!
- Сынок, мне за квартиру платить триста баксов, а платят мне сто пятьдесят. Хуже мне уже не будет.

Анон

Re: Джокер-фест [фандомное] [творчество]

АУ!
Томас Уэйн все же признает Артура своим сыном.
Разница в возрасте у Артура и Брюса где-то 2-5 лет (можно и больше/меньше).
Томас мало обращает внимания на Артура. Скорее Артур его слегка раздражает своими странностями, но он дорожит своей репутацией и делает вид, что все ок.

Брюс сначала злится на Артура, думая, что тот заберет любовь родителей, но затем он понимает, что это не так.
Альфред сначала тоже не особо привязан к странному мальчику, но затем у него просыпаются отцовско-дворецкие чувства.

Анон

Re: Джокер-фест [фандомное] [творчество]

В моем фаноне Джокер, сидя в Аркхеме, в какой-то момент потерял счет времени, а когда снова его нащупал - оказалось, что прошло пятнадцать лет.
А он не изменился ни на йоту, каким был в ту злосчастную неделю, таким и остался. Травмы моментально заживают. Тело не меняется. Жизнь все такая же. Лавкрафт весь перечитан. Пора идти на улицы!
А на улицах его уже ждет повзрослевший аутичный мальчик Брюс с ненавистью к клоунам, психопатам и убийцам. И Джокер, собравший три в одном, просто чертово комбо.
А дальше начинается лавхейт во все поля.

Анон

Re: Джокер-фест [фандомное] [творчество]

Джокер\фем!Альфред
Приходит Артур к поместью Уэйнов, видит маленького Брюса, но защищать его выскакивает не основательный мужчина Альфред, а довольно симпатичная дама, например, Амалия.
И сперва пытается все же вежливо его выпроводить, и Артур, который сильнее всего в жизни мечтает о хоть каком-то участии, видит в простом вежливом тоне настоящую доброту и дружелюбность. По отношению к нему! От неё!
Мнекаж, может быть, Амалия попробовала бы сообщить Артуру это помягче, скажем, сперва попросила подождать и увела Брюса, потому что вообще не надо пацану видеть разборки взрослых, а потом бы вернулась и попыталась мягко объяснить человеку, что он заблуждается
Ну, как, относительно мягко, конечно, скорее просто вежливо и спокойно, но Артур уже размяк и в каждом слове ищет подтверждения тому, что она и правда с ним добра, и даже такой острой реакции не выдает, ведь наверняка эту добрую женщину просто обманул Томас Уэйн, который всех обманывает
а дальше я чот не знаю, но столкновение Альфареда-Амалии и уже Джокера было бы ИНТЕРЕСНЫМ

Анон

Re: Джокер-фест [фандомное] [творчество]

Бессознательный Артур, слэш. Даб-кон или нон-кон.

Анон

Re: Джокер-фест [фандомное] [творчество]

Раз уж сюда копируют из основного треда, вот моя заявка еще с первой страницы (до сих пор хочу такого):

Мне, кстати, было бы интересно почитать про его прошлое. Как он учился быть клоуном? Как попал в Аркхэм? Как взаимодействовал с матерью, пока она еще была здорова? Или какие-нибудь небольшие зарисовки про его внутренний мир. Блин, помните тот момент, когда он танцевал с револьвером над головой и разыгрывал сам с собой небольшой диалог: You're such a good dancer, what's your name? Фантазии, столкновения с реальностью, готовность постоянно во что-то играть и примерять маски.

Анон

Re: Джокер-фест [фандомное] [творчество]

Кинк: кросдрессинг, игрушки. Слэш или гет.

Анон

Re: Джокер-фест [фандомное] [творчество]

Хочу фик про Артура, изучающего собственное тело. В любом варианте, как понравится автору: мастурбация, просто момент наедине с собой, мб, он замечает, как сильно похудел на таблетках или вернулся к более нормальному весу после откорректированной терапии в Аркхэме. В общем, пусть он хоть руки свои рассматривает или лицо красит, но только с вниманием, интересом и некоторой странностью 

Отредактировано (2019-11-04 16:18:47)

Анон

Re: Джокер-фест [фандомное] [творчество]

Что именно произошло в фантазиях Артура, когда он типа пришел к Софи после танца в туалете. Он ее целует, дверь закрывается, и?.. Bonus points, если опишете это именно глазами Артура, в тех категориях, какими он бы себе представлял По-Настоящему Горячую Сцену (возможно, по ночным фильмам или из рассказов коллег).

Анон

Re: Джокер-фест [фандомное] [творчество]

Никогда не понимал этой темы, но теперь, кажется, свершилось.
Хочу Кофешоп-АУ с Артуром

Анон

Re: Джокер-фест [фандомное] [творчество]

РПС!
О том, как Тодд уговаривал Хоакина сняться в его кино, а тот отбивался всеми силами.

Анон

Re: Джокер-фест [фандомное] [творчество]

РПС, Хоакин -top from the bottom.

Анон

Re: Джокер-фест [фандомное] [творчество]

Что такое кофешоп-АУ? Уже не в первый раз натыкаюсь на этот термин)

Анон

Re: Джокер-фест [фандомное] [творчество]

Анон-28, я выполнил твою заявку.
Прошу не серчать слишком сильно: текст набит за полтора часа, потому что мне убегать на работу. Заявка меня вперла со страшной силой, но я очень плохой писун, особенно по рейтингу

▼Слегка более дарк Харли/Артур. После разрыва с Джокером Харли едет с катушек  и уверяет себя, что тот Джокер, с которым она рассталась, не настоящий, а подмена, самозванец, ей нужно найти своего настоящего мистера Джея. Сменив имидж и по поддельным документам она поступает на работу по прежней специальности. Ее пациентом становится Артур, тогда еще не начавший превращаться в Джокера, но Харли внезапно в нем видит "своего мистера Джея", которого нужно вытащить наружу. И она пытается это сделать путем раскрепощения, в том числе и сексуального (можно и секс в кабинете, ну или еще какие действия сексуального характера), и всяческих психологических манипуляций.И Артур постепенно поддается.⬍

Вашу предшественницу он забил степплером насмерть. Отбил у кружки ручку и изобразил ей «улыбку Глазго», прежде чем его оттащили. Одного из двух санитаров, что его удерживали, он так пнул ногой по подбородку, что выбил челюсть, а вы видели того парня, Маллигана? Он из хоккейной сборной Штата, а вот поди ж ты. Второму отгрыз палец. А третьему едва не выдавил глаза. Это тощее чудовище, этот чертов богомол — в него будто дьявол вселяется.
Мисс Квинзел улыбается главному врачу. Видимо, этот очаровательный нафталиновый тюфячок надеялся, что она хотя вздрогнет.
— На что была реакция? — буднично спрашивает Харли, читая по лицу этого «специалиста» все о месте лечащего врача в «Аркхэеме». Будьте тише, будьте строже, держитесь за охранной решеткой и своевременно заталкивайте в род всяким выродкам таблетки, если понадобится — через трубку с воронкой на конце. И не задавайте лишних вопросов, в самом— то деле!
— На шутку. Мисс Споунс сказала — вы понимаете, что это не шутки?
Взгляд Харли на секунду становится до того острым, что густое торопливое дыхание толстячка «боже— за— что— моей— лечебнице— еще— и— это— наказание», разрезается, он даже давится.
Харли решает быть милостивой.
Она карикатурно распахивает глаза, быстро— быстро моргает, так что сыплется тушь, и прикрывает округлившийся рот ладошкой: помните пинапные плакаты, доктор? Я же издеваюсь, вы этого не можете не заметить! Карикатура ведь!
Доктор пылко отзывается на ее «ой», хватает ее мокрыми ладошками за руку и уговаривает отказаться. Такой молодой специалист, такие надежды… что вы закончили там, кстати?
Харли терпит еще полминуты, прежде чем вызволяет ладонь, дежурно, сквозь зубы, улыбнувшись: «Позвольте мне ознакомиться с моим рабочим кабинетом, доктор».
Уходя, она исхитряется подбросить в стакан с водой, из которого главврач все время прихлебывает, шипучую таблетку столь мощного слабительного, что уборщицы еще полмесяца судачить будут.
Ну разве не забавно?
Не дерьмо этого некомпетентного придурка, а неисповедимые круги, которыми ее водит судьба, разумеется.

В первую же встречу, когда закрывается дверь и слышатся три оборота ключа, Харли осматривает кабинет (пол— стены— потолок, одними глазами, не двигаясь с места). Камеры есть, но допотопные. Еще полвечера уходит на то, чтобы поиграть с изображением и записать на них отрывок одного и того же пятиминутного видео: Харли покачивает ногой, пишет в блокноте, переворачивает страницу, снова пишет — и так полтора часа; пациент все это время молчит и взрывается короткими вспышками хохота — с интервалом в две с половиной минуты. Неделя уходит на то, чтобы понять — их никто не проверяет, эти самые записи. Иначе бы бросилось в глаза.
Неделю спустя Харли, не произнесшая ни слова Артуру Флеку за всю неделю, решительно наклоняется вперед, размыкает охранную решетку, что их разделяет, размыкает его наручники и низко наклоняется. Он смотрит на нее, будто загнанный зверек, маленький, тощий хорек: миленькая зверушка, а протяни руку — откусит все пальцы.
Сама Харли на секунду скалится ему — как ее любимый зверь. Как гиена. Так быстро, что он отупело моргает.
Думает — примерещилось. Систематические галлюцинации — они значатся у него в диагнозе.
— Я хочу услышать шутку, — почти ласково, почти игриво, просит его Харли, — ту самую, за которую вы укокошили старую суку, работавшую до меня. Так вы ее назвали, верно? Старая сука.
Харли ожидала, что он будет ломаться хоть какое— то время. Она была готова, что он окажется одним из тех «психов», с которыми ей не по пути: банальный шизофреник, невротик, придурок с раздвоением или растроением личности. В общем, заурядная для их Готэма тварь, обыкновенный садист, вроде как мистер…
Но он выпрямляется. Секунда — и согнутый, скрученный своим психопатическим смехом, он вдруг становится высоким, почти статным. Прямая, безукоризненная скобка плеч, их театральный разворот, безупречный абрис шеи, обращенной к единственному зрителю — но зрителю, готовому слушать. У него загорелись глаза — так ярко, что она забыла, какого они цвета, сияющая белизна, отражение софита.
Харли даже не слышит саму шутку. Что— то про мальчиков— безотцовщин, подпись выбитыми мозгами на завещании и жемчуга, которыми трупу можно заменить половину зубов, потому что богатые люди могут такое себе позволить даже на том свете.
Харли важнее то, как он рассказывает. Как пылко, весь обратившись к «невидимой толпе», декламирует ее.
Как он, готовый и ей пол— лица изрисовать куском стекла, просит ее всем телом, чтобы она его любила. А он будет любить в ответ.
Харли, выбросившая столько любви под ноги «мистеру— давайте— не— будем— об— этом», почти тянется ему навстречу, но заставляет себя остановиться.
Вместо этого она искренне, запрокинув голову, до слез смеется, так что течет водостойкая тушь, размазывающаяся двумя длинными полосами у нее под глазами. Она всхлипывает в кулак от счастья и смотрит на Артура Флека сквозь набежавшие слезы умиления.
Это — сырой материал. И шутка сыровата, ее нужно обработать. Но любой шутке нужен «первый слушатель». Мистер Джей, юморист— эгоист, купающийся в самолюбовании, хорошо ее этому научил, как научился методично выбивать из нее смех там, где хотелось ему, даже если он еще не закончил говорить.
А теперь она будет выбирать, где место «ударной шутке».

Иногда, забывшись, он зовет ее «мама», в моменты, когда она вызывает у него раздражение. Сознательно. Ей нравится уводить их разговоры в сторону. Вместо смеха изредка, чтобы не вывести своего «хорька» из себя она спрашивает его: «Почему?»
Почему именно эта шутка? Почему про свиное мясо? А если оно будет говяжье? А Почему бы не пошутить про рыбу? Перевернутые рыбки — это смешно? Да или нет, мистер Эф, можно я буду вас так называть?
В какой— то момент он злится, срывается, говорит ей: «Заткнись, мам!» —  и почти тянется к ее горлу, но вдруг замирает, обезоруженные ее улыбкой.
Даже самые идиотские ее вопросы никогда не подчеркивали: это не смешно. Очень смешно, говорит Харли всем телом, напирая грудью на край стола, просто уморительно. Но я хочу знать об этой шутке больше, мистер Эф. Я хочу препарировать вашу шутку. Каждую из них — шаг за шагом, отделить ее от костей, втянуть губами, распробовать под приятное, прохладное вино вечером, когда я буду одна, в своей пустой квартирке. У меня так и не дали отопления, поэтому приходится ходить в теплом свитере. Он безразмерный, знаете, такой, крупной вязки? Синий, с зеленым кантом. Я заброшу ноги на батарею: этот дурацкий свитер всегда сползает до середины бедра. Буду смаковать вашу шутку. Помещу ее вот сюда — и буду медленно обрабатывать ее языком. Буду ее пережевывать.
—  А если вам не нравится слово «препарировать», — неожиданно невинным голосом заканчивает она, чуть отстранившись, сложив руки перед собой, будто примерная девочка, —  давайте скажем — раздеть ее. Обнажить ее суть. Шутка — это слово женского или мужского рода, вы не помните?
Он, загипнотизированный ее рассказом, смотрит на каждый ее жест, не мигая. Навязчивые фантазии. Неутоленное сексуальное желание. Множество диагнозов в его медицинской карте, и хоть бы один правильный.
— Вы не мерзнете, мистер Флек? — спрашивая, Харли, будто невзначай, кладет руку поверх его запястья. — У вас мурашки по коже.
Харли так долго, испытывая себя, держалась за горячую чашку с кофе, что ее руки должны обжигать. И он вздрагивает. Харли буквально видит, как ее тепло ползет по его венам, растекается по ним.
Его холодный, почти неприятный взгляд вдруг теплеет.
— Что вы, — говорит он как будто искренне, — мне очень хорошо.
Его пальцы вздрагивают, будто он представил себе, как сжимает ее пальцы в ответ.
Харли, не сдержав улыбки в ответ (он становится чертовски симпатичным, когда улыбается, а не захлебывается, будто больное животное, этим своим пустым смехом без цели), идет до конца.
Она поднимает его худую, но такую сильную в гневе руку, и действует быстро, как когда-то со своей гиеньей усмешкой.
Она целует его в переплетье вен, туда, в запястье, где сходятся все центры удовольствия.
И, как ни в чем не бывало, спрашивает его про следующую шутку.
Больше он ни разу не сбивается.
Он ни разу не обращается к ней «мама».

Иногда, забывшись, он зовет ее по имени. Но не по тому, что на бейджике — он избегает смотреть туда, будто заранее записал ее в свои жертвы и не хочет погружаться в такие мелочи, забивать ими свою память.
Иногда он говорит ей: «Софи, вы…» — и что-то в нем меняется в эту секунду. Губы, выплавившиеся в саркастическую усмешку, становятся мягче, чтобы высвистеть-прошелестеть это имя. Он произносит его, и Харли следит за его языком, как ласково, почти невесомо скользит он по его зубам, как на выдохе он трепещет и не сразу находит свое место на небе. «Софи, вы понимаете…» — и он всегда закрывает глаза в эти моменты.
Харли постепенно узнает все, что им вместе предстоит забыть. Обстоятельства одинокой несчастливой жизни. Избиения отчима и приемной матери (всего два раза, но как ярко он запомнил эти пощечины: «Это не смешно, Радость, не смей так говорить!»). Мнимое родство хоть с кем-нибудь, лишь бы тепло. Ледяная, щелястая, плесневая, неуютная, пропахшая бабкиными болезнями квартира (запах помчи и плохо вымытых волос: вы понимаете, как ни старайся, а старый человек пахнет, и пахнет отвратительно). Взрывы шумов за окнами в любое время года. Ор соседей. Ор на работе. Издевки от коллег. Клеймо инвалида. И буквально пара светлых пятен во всем этом месиве.
«Софи, вы…» — говоря это, он хватает ее за запястье. Он ищет сочувствия. Он ищет понимания и необходимости, потребности разделить все это с кем-то.
С каждым разом Харли наклоняется к нему все ниже. «Софи» теплом, с запахом мятного зубного порошка, касается ее губ и лица. Однажды они все-таки соприкасаются лбами — и тогда Харли крепко, как учил мистер Джей, когда они натаскивали гиен, хватает его за затылок сзади.
Там, за тугой путаницей его отросших волос, разминая пальцами, разглаживая, развязывая узлы, она находит проблемы по одной, вынимая их из его головы теплыми, постоянными движениями. Другой рукой она медленно, будто убаюкивая, скользит по его груди, задевая пуговицы на больничной рубашке будто невзначай.
«Софи, вы…»
Все в прошлом, нашептывает ему Харли, крепко прижимаясь лбом к его лбу, все осталось позади, все теперь в твоих руках, и не было ничего никогда, а если было — к чему оно тебя вело, Артур?
Взгляни на эти шишки, эти шрамы у тебя на голове, на лице. Я вижу этот шрам на твоей груди, вот он. Это шрам от сигарет — не поэтому ли ты куришь? Сигарета — образ комика, твой образ. Подумай — разве не забавен звук, с которым разбивается о голову пивная бутылка? Ужасно больно, отвратительно, но вспомни, как все хохочут, когда падает Чаплин — и никто не считает его сломанных костей, никто не проверяет его медицинскую страховку. Банановая кожура — как ты сказал в прошлый раз? — квинтэссенция беспримесной комедии. Вот другой шрам, уже на твое животе — вот он, под моей ладонью. Тебя полоснули ножом, но не до конца, не убили, а только ранили — это же целая история! И у этой истории, несомненно, будет взрывной финал, верно? Что еще ты рассказывал мне?
Ее ладонь мягко, безукоризненно плавно, погружая в транс, опускается по его животу, впалому, тощему, обводит косточки бедра, пересчитывает их, отбивает по ним три веселеньких такта. Не задумываясь, она оттягивает резинку его больничных штанов и казенных трусов с пометкой маркером на поясе. Густая, мягкая на ощупь поросль, член, никогда не знавший ласки, прохлада мошонки — она накрывает все это ладонью, сдерживая жадность, сдерживая себя до времени.
Тебя били по яйцам в подворотне? Тебе отбили однажды почки, и ты три недели мочился кровью? Ты получил однажды струю газа в лицо от какой-то проститутки, которая не поняла, что ты нервничаешь?
— Просто задумайся, Артур, — шепчет она ему в лицо, лаская его промежность рукой, лаская, приручая, восхищаясь его податливостью и готовностью. — Разве все это — не повод для какой-нибудь истории? Разве все, что происходило с тобой в этом безумном городе — не заготовки для замечательных шуток?
Стоит ей это произнести, как член под ее ладонью набухает в секунду, мелко подергиваясь, пульсируя, вожделея. Ей уже не хватает ладони, чтобы накрыть его, не хватает терпения, но…
Но дальше решает он сам.
— Софи!.. — пылко шепчет он, выхватив ее ладонь из своих штанов.
Подтянув ее к лицу, он целует ее, вылизывает ее, прикусывает, давясь мелким смехом, всем своим телом говоря: «Как же ты права!»
— Софи!.. — ласкает он языком ее запястье, поддаваясь все сильнее под прикосновениями ее ладони в своих волосах.
И тогда Харли наносит своей невидимой сопернице последний удар.
Она с грохотом отталкивает в сторону стол, что стоял между ними. Медленно опускается на колени, послушно присев на них пятками, а потом упирается ладонями в стул, по бокам от него. Берет одну его руку и опускает себе на затылок, не сводя с него глаз. И широко, по-гиеньи, усмехается:
— Нет, — твердо произносит она.
Нет — и она приспускает его штаны. И вот он весь ,перед ней, и пахнет терпко и крепко, нетерпением и ожиданием, теплый, шелковистый и нежный на ощупь, когда она касается его ладони, и такой неколебимо твердый, почти болезненно твердый, когда он оказывается в ее рту, когда она принимает его так глубоко, что в ее горле вибрацией, дрожью отдается его смех.
Его ладонь сжимается в ее волосах. Он не столько помогает ей, сколько мешает, дергая ее из стороны в сторону, пока она сжимает его член у основания, водит по нему языком, а в какой-то момент — вовсе забывается, отдавшись ритму, сердцебиению, вожделению, которым пропитались все их сеансы.
— Посмотри… посмотри… те… ан меня, — просит он сбивающимся шепотом, когда Харли начинает задыхаться.
Харли смотрит. Исподлобья, хищно, на секунду оторвавшись, чтобы скользнуть языком по краю головки, под крайней плотью.
Он кончает. Бурно, как подросток. Чудо, что пятнышко в волосах никто не заметил до самого окончания дежурства. Кончает, изогнувшись, до треска, до хруста, всем своим необычайно крепким, великолепно развернутым в ее сторону телом, для своего единственного зрителя, задыхаясь, заливаясь потом, запрокинув голову в ритме, больше похожем на танец. Харли не сразу понимает, что успела запустить руку в трусики, чтобы помочь себе.
— …доктор Квинзел, — выдыхает он.
— Харли, — мурлычет она, невесомо целуя его в бедро.
Больше он не ошибается, называя ее имя.
С тех пор он думает только о ней.

Иногда, задумчиво покуривая, он говорит ей: мой репертуар устарел.
Харли в этот момент обычно сидит у него на коленях, прижавшись грудью к его груди, водит пальцами по его ребрам, сжимает его чуть обмякший член всем своим нутром, мычит, не желая расставаться с ним. она кладет голову ему на плечо и спрашивает, чуть прикусив коже: если мистер Эф намекает на зад, то…
— Нет-нет, — поспешно произносит он, густо покраснев (и Харли довольно хмыкает, потому что замашки мистера Джея и здесь были бы ей неприятны). — Я о другом.
Он обкатал на ней все свои шутки. Он рассказал ей столько уморительных историй. И они, в конце концов, перепробовали все поверхности в этой комнатенке.
Харли, пережившая несколько упоительных моментов, прижавшись животом к столу, пока этот самый стол жалобно раскачивался, а мистер Эф шептал ей в шею, что он не хочет, не может, не будет больше сдерживаться, что он кончит, но не на спину, как в прошлые разы, что он сейчас, сейчас, еще секундочку, еще чуть-чуть, сожми меня, выгнись, дорогая, давай, еще, еще капельку…
Харли внимательно его слушает, заставив себя вернуться на землю из того часа, когда у стола с явным хрустом треснула ножка.
Ему нужно пространство. Нужно больше места. Ему нужны зрители. Ему требуется овации. Или ропот. Он оценил то, что она рассказал о комедии оскорблений. Ему подойдет и такой вариант.
И он хочет попробовать в ванной. В гостинице. На барной стойке в разнесенном в клочья ресторане. В десятках, в сотнях, в тысячах мест, если она будет с ним.
Харли, ожидавшая этой фразы почти три месяца, счастливо хохочет и мелко-мелко бьет пятками по его голеням, откидывается назад, так что мистеру Эф приходится ее ловить, и мурлычет (особенно когда он, не удержавшись, прижимается ртом к одному ее соску):
— Я думала, вы никогда не предложите, мистер Эф.
Медленно, разворачиваясь к нему спиной, она устраивается на бедрах и его вновь твердеющем члене поудобнее.
— Предоставьте это мне, — просит она, пристраивая его ладони на своей груди.
Ему ведь только предстоит познакомиться со своей настоящей Харли, уже все-все подготовившей для бегства своего мистера Эф.
И она надеется, что для него это знакомство с каждым разом будет все более приятным.
И, разумеется, очередным поводом для заводной шутки!
Ведь секс — это весело.
Не так ли, мистер Эф?

Анон

Re: Джокер-фест [фандомное] [творчество]

Анон-28, я выполнил твою заявку.
Прошу не серчать слишком сильно: текст набит за полтора часа, потому что мне убегать на работу. Заявка меня вперла со страшной силой, но я очень плохой писун, особенно по рейтингу

▼Слегка более дарк Харли/Артур. После разрыва с Джокером Харли едет с катушек  и уверяет себя, что тот Джокер, с которым она рассталась, не настоящий, а подмена, самозванец, ей нужно найти своего настоящего мистера Джея. Сменив имидж и по поддельным документам она поступает на работу по прежней специальности. Ее пациентом становится Артур, тогда еще не начавший превращаться в Джокера, но Харли внезапно в нем видит "своего мистера Джея", которого нужно вытащить наружу. И она пытается это сделать путем раскрепощения, в том числе и сексуального (можно и секс в кабинете, ну или еще какие действия сексуального характера), и всяческих психологических манипуляций.И Артур постепенно поддается.⬍

Вашу предшественницу он забил степплером насмерть. Отбил у кружки ручку и изобразил ей «улыбку Глазго», прежде чем его оттащили. Одного из двух санитаров, что его удерживали, он так пнул ногой по подбородку, что выбил челюсть, а вы видели того парня, Маллигана? Он из хоккейной сборной Штата, а вот поди ж ты. Второму отгрыз палец. А третьему едва не выдавил глаза. Это тощее чудовище, этот чертов богомол — в него будто дьявол вселяется.
Мисс Квинзел улыбается главному врачу. Видимо, этот очаровательный нафталиновый тюфячок надеялся, что она хотя вздрогнет.
— На что была реакция? — буднично спрашивает Харли, читая по лицу этого «специалиста» все о месте лечащего врача в «Аркхэеме». Будьте тише, будьте строже, держитесь за охранной решеткой и своевременно заталкивайте в род всяким выродкам таблетки, если понадобится — через трубку с воронкой на конце. И не задавайте лишних вопросов, в самом— то деле!
— На шутку. Мисс Споунс сказала — вы понимаете, что это не шутки?
Взгляд Харли на секунду становится до того острым, что густое торопливое дыхание толстячка «боже— за— что— моей— лечебнице— еще— и— это— наказание», разрезается, он даже давится.
Харли решает быть милостивой.
Она карикатурно распахивает глаза, быстро— быстро моргает, так что сыплется тушь, и прикрывает округлившийся рот ладошкой: помните пинапные плакаты, доктор? Я же издеваюсь, вы этого не можете не заметить! Карикатура ведь!
Доктор пылко отзывается на ее «ой», хватает ее мокрыми ладошками за руку и уговаривает отказаться. Такой молодой специалист, такие надежды… что вы закончили там, кстати?
Харли терпит еще полминуты, прежде чем вызволяет ладонь, дежурно, сквозь зубы, улыбнувшись: «Позвольте мне ознакомиться с моим рабочим кабинетом, доктор».
Уходя, она исхитряется подбросить в стакан с водой, из которого главврач все время прихлебывает, шипучую таблетку столь мощного слабительного, что уборщицы еще полмесяца судачить будут.
Ну разве не забавно?
Не дерьмо этого некомпетентного придурка, а неисповедимые круги, которыми ее водит судьба, разумеется.

В первую же встречу, когда закрывается дверь и слышатся три оборота ключа, Харли осматривает кабинет (пол— стены— потолок, одними глазами, не двигаясь с места). Камеры есть, но допотопные. Еще полвечера уходит на то, чтобы поиграть с изображением и записать на них отрывок одного и того же пятиминутного видео: Харли покачивает ногой, пишет в блокноте, переворачивает страницу, снова пишет — и так полтора часа; пациент все это время молчит и взрывается короткими вспышками хохота — с интервалом в две с половиной минуты. Неделя уходит на то, чтобы понять — их никто не проверяет, эти самые записи. Иначе бы бросилось в глаза.
Неделю спустя Харли, не произнесшая ни слова Артуру Флеку за всю неделю, решительно наклоняется вперед, размыкает охранную решетку, что их разделяет, размыкает его наручники и низко наклоняется. Он смотрит на нее, будто загнанный зверек, маленький, тощий хорек: миленькая зверушка, а протяни руку — откусит все пальцы.
Сама Харли на секунду скалится ему — как ее любимый зверь. Как гиена. Так быстро, что он отупело моргает.
Думает — примерещилось. Систематические галлюцинации — они значатся у него в диагнозе.
— Я хочу услышать шутку, — почти ласково, почти игриво, просит его Харли, — ту самую, за которую вы укокошили старую суку, работавшую до меня. Так вы ее назвали, верно? Старая сука.
Харли ожидала, что он будет ломаться хоть какое— то время. Она была готова, что он окажется одним из тех «психов», с которыми ей не по пути: банальный шизофреник, невротик, придурок с раздвоением или растроением личности. В общем, заурядная для их Готэма тварь, обыкновенный садист, вроде как мистер…
Но он выпрямляется. Секунда — и согнутый, скрученный своим психопатическим смехом, он вдруг становится высоким, почти статным. Прямая, безукоризненная скобка плеч, их театральный разворот, безупречный абрис шеи, обращенной к единственному зрителю — но зрителю, готовому слушать. У него загорелись глаза — так ярко, что она забыла, какого они цвета, сияющая белизна, отражение софита.
Харли даже не слышит саму шутку. Что— то про мальчиков— безотцовщин, подпись выбитыми мозгами на завещании и жемчуга, которыми трупу можно заменить половину зубов, потому что богатые люди могут такое себе позволить даже на том свете.
Харли важнее то, как он рассказывает. Как пылко, весь обратившись к «невидимой толпе», декламирует ее.
Как он, готовый и ей пол— лица изрисовать куском стекла, просит ее всем телом, чтобы она его любила. А он будет любить в ответ.
Харли, выбросившая столько любви под ноги «мистеру— давайте— не— будем— об— этом», почти тянется ему навстречу, но заставляет себя остановиться.
Вместо этого она искренне, запрокинув голову, до слез смеется, так что течет водостойкая тушь, размазывающаяся двумя длинными полосами у нее под глазами. Она всхлипывает в кулак от счастья и смотрит на Артура Флека сквозь набежавшие слезы умиления.
Это — сырой материал. И шутка сыровата, ее нужно обработать. Но любой шутке нужен «первый слушатель». Мистер Джей, юморист— эгоист, купающийся в самолюбовании, хорошо ее этому научил, как научился методично выбивать из нее смех там, где хотелось ему, даже если он еще не закончил говорить.
А теперь она будет выбирать, где место «ударной шутке».

Иногда, забывшись, он зовет ее «мама», в моменты, когда она вызывает у него раздражение. Сознательно. Ей нравится уводить их разговоры в сторону. Вместо смеха изредка, чтобы не вывести своего «хорька» из себя она спрашивает его: «Почему?»
Почему именно эта шутка? Почему про свиное мясо? А если оно будет говяжье? А Почему бы не пошутить про рыбу? Перевернутые рыбки — это смешно? Да или нет, мистер Эф, можно я буду вас так называть?
В какой— то момент он злится, срывается, говорит ей: «Заткнись, мам!» —  и почти тянется к ее горлу, но вдруг замирает, обезоруженные ее улыбкой.
Даже самые идиотские ее вопросы никогда не подчеркивали: это не смешно. Очень смешно, говорит Харли всем телом, напирая грудью на край стола, просто уморительно. Но я хочу знать об этой шутке больше, мистер Эф. Я хочу препарировать вашу шутку. Каждую из них — шаг за шагом, отделить ее от костей, втянуть губами, распробовать под приятное, прохладное вино вечером, когда я буду одна, в своей пустой квартирке. У меня так и не дали отопления, поэтому приходится ходить в теплом свитере. Он безразмерный, знаете, такой, крупной вязки? Синий, с зеленым кантом. Я заброшу ноги на батарею: этот дурацкий свитер всегда сползает до середины бедра. Буду смаковать вашу шутку. Помещу ее вот сюда — и буду медленно обрабатывать ее языком. Буду ее пережевывать.
—  А если вам не нравится слово «препарировать», — неожиданно невинным голосом заканчивает она, чуть отстранившись, сложив руки перед собой, будто примерная девочка, —  давайте скажем — раздеть ее. Обнажить ее суть. Шутка — это слово женского или мужского рода, вы не помните?
Он, загипнотизированный ее рассказом, смотрит на каждый ее жест, не мигая. Навязчивые фантазии. Неутоленное сексуальное желание. Множество диагнозов в его медицинской карте, и хоть бы один правильный.
— Вы не мерзнете, мистер Флек? — спрашивая, Харли, будто невзначай, кладет руку поверх его запястья. — У вас мурашки по коже.
Харли так долго, испытывая себя, держалась за горячую чашку с кофе, что ее руки должны обжигать. И он вздрагивает. Харли буквально видит, как ее тепло ползет по его венам, растекается по ним.
Его холодный, почти неприятный взгляд вдруг теплеет.
— Что вы, — говорит он как будто искренне, — мне очень хорошо.
Его пальцы вздрагивают, будто он представил себе, как сжимает ее пальцы в ответ.
Харли, не сдержав улыбки в ответ (он становится чертовски симпатичным, когда улыбается, а не захлебывается, будто больное животное, этим своим пустым смехом без цели), идет до конца.
Она поднимает его худую, но такую сильную в гневе руку, и действует быстро, как когда-то со своей гиеньей усмешкой.
Она целует его в переплетье вен, туда, в запястье, где сходятся все центры удовольствия.
И, как ни в чем не бывало, спрашивает его про следующую шутку.
Больше он ни разу не сбивается.
Он ни разу не обращается к ней «мама».

Иногда, забывшись, он зовет ее по имени. Но не по тому, что на бейджике — он избегает смотреть туда, будто заранее записал ее в свои жертвы и не хочет погружаться в такие мелочи, забивать ими свою память.
Иногда он говорит ей: «Софи, вы…» — и что-то в нем меняется в эту секунду. Губы, выплавившиеся в саркастическую усмешку, становятся мягче, чтобы высвистеть-прошелестеть это имя. Он произносит его, и Харли следит за его языком, как ласково, почти невесомо скользит он по его зубам, как на выдохе он трепещет и не сразу находит свое место на небе. «Софи, вы понимаете…» — и он всегда закрывает глаза в эти моменты.
Харли постепенно узнает все, что им вместе предстоит забыть. Обстоятельства одинокой несчастливой жизни. Избиения отчима и приемной матери (всего два раза, но как ярко он запомнил эти пощечины: «Это не смешно, Радость, не смей так говорить!»). Мнимое родство хоть с кем-нибудь, лишь бы тепло. Ледяная, щелястая, плесневая, неуютная, пропахшая бабкиными болезнями квартира (запах помчи и плохо вымытых волос: вы понимаете, как ни старайся, а старый человек пахнет, и пахнет отвратительно). Взрывы шумов за окнами в любое время года. Ор соседей. Ор на работе. Издевки от коллег. Клеймо инвалида. И буквально пара светлых пятен во всем этом месиве.
«Софи, вы…» — говоря это, он хватает ее за запястье. Он ищет сочувствия. Он ищет понимания и необходимости, потребности разделить все это с кем-то.
С каждым разом Харли наклоняется к нему все ниже. «Софи» теплом, с запахом мятного зубного порошка, касается ее губ и лица. Однажды они все-таки соприкасаются лбами — и тогда Харли крепко, как учил мистер Джей, когда они натаскивали гиен, хватает его за затылок сзади.
Там, за тугой путаницей его отросших волос, разминая пальцами, разглаживая, развязывая узлы, она находит проблемы по одной, вынимая их из его головы теплыми, постоянными движениями. Другой рукой она медленно, будто убаюкивая, скользит по его груди, задевая пуговицы на больничной рубашке будто невзначай.
«Софи, вы…»
Все в прошлом, нашептывает ему Харли, крепко прижимаясь лбом к его лбу, все осталось позади, все теперь в твоих руках, и не было ничего никогда, а если было — к чему оно тебя вело, Артур?
Взгляни на эти шишки, эти шрамы у тебя на голове, на лице. Я вижу этот шрам на твоей груди, вот он. Это шрам от сигарет — не поэтому ли ты куришь? Сигарета — образ комика, твой образ. Подумай — разве не забавен звук, с которым разбивается о голову пивная бутылка? Ужасно больно, отвратительно, но вспомни, как все хохочут, когда падает Чаплин — и никто не считает его сломанных костей, никто не проверяет его медицинскую страховку. Банановая кожура — как ты сказал в прошлый раз? — квинтэссенция беспримесной комедии. Вот другой шрам, уже на твое животе — вот он, под моей ладонью. Тебя полоснули ножом, но не до конца, не убили, а только ранили — это же целая история! И у этой истории, несомненно, будет взрывной финал, верно? Что еще ты рассказывал мне?
Ее ладонь мягко, безукоризненно плавно, погружая в транс, опускается по его животу, впалому, тощему, обводит косточки бедра, пересчитывает их, отбивает по ним три веселеньких такта. Не задумываясь, она оттягивает резинку его больничных штанов и казенных трусов с пометкой маркером на поясе. Густая, мягкая на ощупь поросль, член, никогда не знавший ласки, прохлада мошонки — она накрывает все это ладонью, сдерживая жадность, сдерживая себя до времени.
Тебя били по яйцам в подворотне? Тебе отбили однажды почки, и ты три недели мочился кровью? Ты получил однажды струю газа в лицо от какой-то проститутки, которая не поняла, что ты нервничаешь?
— Просто задумайся, Артур, — шепчет она ему в лицо, лаская его промежность рукой, лаская, приручая, восхищаясь его податливостью и готовностью. — Разве все это — не повод для какой-нибудь истории? Разве все, что происходило с тобой в этом безумном городе — не заготовки для замечательных шуток?
Стоит ей это произнести, как член под ее ладонью набухает в секунду, мелко подергиваясь, пульсируя, вожделея. Ей уже не хватает ладони, чтобы накрыть его, не хватает терпения, но…
Но дальше решает он сам.
— Софи!.. — пылко шепчет он, выхватив ее ладонь из своих штанов.
Подтянув ее к лицу, он целует ее, вылизывает ее, прикусывает, давясь мелким смехом, всем своим телом говоря: «Как же ты права!»
— Софи!.. — ласкает он языком ее запястье, поддаваясь все сильнее под прикосновениями ее ладони в своих волосах.
И тогда Харли наносит своей невидимой сопернице последний удар.
Она с грохотом отталкивает в сторону стол, что стоял между ними. Медленно опускается на колени, послушно присев на них пятками, а потом упирается ладонями в стул, по бокам от него. Берет одну его руку и опускает себе на затылок, не сводя с него глаз. И широко, по-гиеньи, усмехается:
— Нет, — твердо произносит она.
Нет — и она приспускает его штаны. И вот он весь ,перед ней, и пахнет терпко и крепко, нетерпением и ожиданием, теплый, шелковистый и нежный на ощупь, когда она касается его ладони, и такой неколебимо твердый, почти болезненно твердый, когда он оказывается в ее рту, когда она принимает его так глубоко, что в ее горле вибрацией, дрожью отдается его смех.
Его ладонь сжимается в ее волосах. Он не столько помогает ей, сколько мешает, дергая ее из стороны в сторону, пока она сжимает его член у основания, водит по нему языком, а в какой-то момент — вовсе забывается, отдавшись ритму, сердцебиению, вожделению, которым пропитались все их сеансы.
— Посмотри… посмотри… те… ан меня, — просит он сбивающимся шепотом, когда Харли начинает задыхаться.
Харли смотрит. Исподлобья, хищно, на секунду оторвавшись, чтобы скользнуть языком по краю головки, под крайней плотью.
Он кончает. Бурно, как подросток. Чудо, что пятнышко в волосах никто не заметил до самого окончания дежурства. Кончает, изогнувшись, до треска, до хруста, всем своим необычайно крепким, великолепно развернутым в ее сторону телом, для своего единственного зрителя, задыхаясь, заливаясь потом, запрокинув голову в ритме, больше похожем на танец. Харли не сразу понимает, что успела запустить руку в трусики, чтобы помочь себе.
— …доктор Квинзел, — выдыхает он.
— Харли, — мурлычет она, невесомо целуя его в бедро.
Больше он не ошибается, называя ее имя.
С тех пор он думает только о ней.

Иногда, задумчиво покуривая, он говорит ей: мой репертуар устарел.
Харли в этот момент обычно сидит у него на коленях, прижавшись грудью к его груди, водит пальцами по его ребрам, сжимает его чуть обмякший член всем своим нутром, мычит, не желая расставаться с ним. она кладет голову ему на плечо и спрашивает, чуть прикусив коже: если мистер Эф намекает на зад, то…
— Нет-нет, — поспешно произносит он, густо покраснев (и Харли довольно хмыкает, потому что замашки мистера Джея и здесь были бы ей неприятны). — Я о другом.
Он обкатал на ней все свои шутки. Он рассказал ей столько уморительных историй. И они, в конце концов, перепробовали все поверхности в этой комнатенке.
Харли, пережившая несколько упоительных моментов, прижавшись животом к столу, пока этот самый стол жалобно раскачивался, а мистер Эф шептал ей в шею, что он не хочет, не может, не будет больше сдерживаться, что он кончит, но не на спину, как в прошлые разы, что он сейчас, сейчас, еще секундочку, еще чуть-чуть, сожми меня, выгнись, дорогая, давай, еще, еще капельку…
Харли внимательно его слушает, заставив себя вернуться на землю из того часа, когда у стола с явным хрустом треснула ножка.
Ему нужно пространство. Нужно больше места. Ему нужны зрители. Ему требуется овации. Или ропот. Он оценил то, что она рассказал о комедии оскорблений. Ему подойдет и такой вариант.
И он хочет попробовать в ванной. В гостинице. На барной стойке в разнесенном в клочья ресторане. В десятках, в сотнях, в тысячах мест, если она будет с ним.
Харли, ожидавшая этой фразы почти три месяца, счастливо хохочет и мелко-мелко бьет пятками по его голеням, откидывается назад, так что мистеру Эф приходится ее ловить, и мурлычет (особенно когда он, не удержавшись, прижимается ртом к одному ее соску):
— Я думала, вы никогда не предложите, мистер Эф.
Медленно, разворачиваясь к нему спиной, она устраивается на бедрах и его вновь твердеющем члене поудобнее.
— Предоставьте это мне, — просит она, пристраивая его ладони на своей груди.
Ему ведь только предстоит познакомиться со своей настоящей Харли, уже все-все подготовившей для бегства своего мистера Эф.
И она надеется, что для него это знакомство с каждым разом будет все более приятным.
И, разумеется, очередным поводом для заводной шутки!
Ведь секс — это весело.
Не так ли, мистер Эф?

Ох, спасибо, анон, классно вышло! Я и не думала, что заявку исполнят, да еще так быстро. Правда, я наверное ее фигово сформулировала. Я представляла, что Харли появится в самом начале, ну вместо той негритянки, когда до всяких улыбок глазго  еще далеко, а не когда он уже полноценно бесоебит, и постепенно толкает его на темную сторону, потому что ей привиделся в нем Джокер, еще когда Артур относительно невинен и безобиден. Но этот вариант тоже крутой получился, пробирает, так пробирает, мне зашло. Харли классная, Артур тоже. Про то, что он сырая заготовка, которую она доведет до совершенства, прям да, самое то, кинково, я сгорела.  Спасибо и лучей любви тебе

Отредактировано (2019-11-04 23:49:23)

Анон

Re: Джокер-фест [фандомное] [творчество]

Анон-28, я выполнил твою заявку.
Прошу не серчать слишком сильно: текст набит за полтора часа, потому что мне убегать на работу. Заявка меня вперла со страшной силой, но я очень плохой писун, особенно по рейтингу

Мамма мия, за полтора часа такую офигенную зашибенную атмосферную правильную вещь написать! Мне понравилось, как она его приручила и выпестовала, отогрела, вылечила... по-своему, конечно, вылечила, но им обоим хорошо))

Анон

Re: Джокер-фест [фандомное] [творчество]

О, первый пошел!
Анон, супер, мне понравилось Харли такая классная манипуляторша, а Артур дрочный.

Анон

Re: Джокер-фест [фандомное] [творчество]

Великолепно!