Холиварофорум

Анон

Натэлла Сперанская

Натэлла Сперанская, татарская княжна, выпускница нижегородского психфака и бывшая тамада, из фанатки Михаэля Драу ставшая соратницей профессора Дугина, философом и писательницей.
Мизантроп с выдающимся ЧСВ, автор множества селфи с патетическими подписями под ними. Доподлинно известно, что к серьёзной философии её пафосные сочинения не относятся.
Сколько княжне лет, неизвестно: она указывает в юзинфо то 1976 год, то 1983, то 1985, чтобы гнусные либералы не просчитали, в каком году она окончила психфак и в какой фирме работала тамадой.   
https://vk.com/id41891375

Сочиняла, что её фильм проспонсирует сам Дэвид Линч - несколько лет прошло, а фильм так и не снят.
Один профайл на лирушке удалён, второй вот
http://www.liveinternet.ru/users/2824039/profile

ЖЖ:
http://speranskaja.livejournal.com/

Старый дневник, в котором много глюков и любви к Марине Рувимовне Драу
http://archive.diary.ru/~panoptikum11/

Откуда известно, что это её дневник? Отсюда:
http://eduamoroso.blogspot.ru/2014/04/blog-post.html

В прошлом Натэлла - гот и дайригендер, а теперь - за традиционные ценности и крымнаш.

Избранные цитаты:

▼Скрытый текст⬍

"Четыре смерти за одну единственную жизнь, четвёртое имя, вожделеющее пятой смерти. Пятая голова Брамы, испепелённая Оком Шивы. За мной – пламенеющее sam?dhi, ежедневно пронзаемое копьём моей Воли. Только самоистребившись четырежды, я, наконец, узрела, что чёрный раскалённый камень под моими ногами един с тем солнцем, что дочерна свято".

"Только что получила отзыв на рассказ «Без кожи» от человека весьма впечатлительного и не привыкшего к литературе такого рода. Затронув самую табуированную тему, я («Антонен Арто от литературы!») вышла за мыслимые пределы, вырвав из рук человека то, что должно по праву принадлежать Человеку. Один и тот же акт может быть профанным и сакральным, не важно, говорим мы об акте сексуальном или акте жертвоприношения. Кто есть Участники, какова Цель данного акта? Эти, казалось бы, нюансы, и становятся определяющими. Нож в руке деградирующего мужлана и кинжал в руке Ацефала – понимаете разницу?"

О повести про некрофила:
"Я оперирую архетипами, мои герои – это мои маски, все они прожиты и давно сброшены, они не нуждаются в возрасте, строго говоря, у них нет даже Родины – сосуществуя в пространстве, эти лики самодостаточны настолько, что подчинять их чему-либо – верх невежества; они пустили корни в вечность, а города – не более чем мои поклоны, дань памяти. Так для кого же я пишу? Я пишу для сверхчеловека и во имя тех, кого не в силах забыть. На этот раз я взялась за самую табуированную тему и могу заподозрить, что тем самым навлеку на себя обвинения в пристрастиях не просто нестандартного, но и преступного характера, так как поспешные суждения во все времена не расценивались как признак дурного тона, и ярлыки с завидным упорством раздавались направо и налево. Отрицать то, что произведение автобиографично хотя бы отчасти, я не стану".

"«Причины взятия этого тела - прорыв. Вы выбрали очень хрупкое тело, но с невероятно развитой энергетикой. Такое было одно. И оно было там, где было. Вам до нирваны, как мне отсюда до кухни - пять шагов с половиной. И взятие именно этого тела - попытка сделать два шага за одну жизнь. Скорее всего, в этом теле проживете вы не очень долго - измочалите его, как хороший гонщик хорошую машину. Но оно того будет стоить. Вас боятся чувствительные люди. Вы недостаточно хорошо контролируете свою сверхмощную энергетику. Поэтому чувствительные люди вас побаиваются, как обезьяну с гранатой». Перечитываю сейчас записи старой беседы, каждая фраза которой была подтверждена в своё время, в своём месте. Памятуя о том, с кем именно я вела беседу, оно и не удивительно. Его лёгкая, шутливая манера говорить даже о самых настораживающих вещах, всегда меня восхищала. Когда я приходила сюда и в очередной раз брала женское тело, оно действительно проживало малый срок, чаще всего не достигая даже совершеннолетия".

Натэлла - автор песни "Я вечно жду их на святом Хермоне" (легко находится в контакте).

Модераторское примечание: тема находится на карантине по причине большого количества жалоб. На ее территории действую особые правила: если ваши сообщения по теме невозможно разобрать без бутылки и на посторонний взгляд они выглядят, как поток шизофазии, любой модератор вправе посчитать вас флудером и забанить. Если вы пишете более трех сообщений подряд, модераторы вправе посчитать вас семенящим флудером и забанить. Если на тему поступила жалоба, то модераторы приходят и банят всех, кто под эти условия попадает.

Отредактировано (2014-10-09 04:45:42)

Анон

Re: Натэлла Сперанская

Это мужик, страшноватый весьма. На фотках с алекс но разницу видно

Анон

Re: Натэлла Сперанская

Он мне этого персонажа напоминает   http://ljplus.ru/img4/s/v/svetabelaya/phil.jpg

Анон

Re: Натэлла Сперанская

Он мне этого персонажа напоминает   http://ljplus.ru/img4/s/v/svetabelaya/phil.jpg

Анон

Re: Натэлла Сперанская

Он светился у Лимонова, какая-то у них там странная, на пару с Витухновской, триада:
http://blackicon.livejournal.com/544570.html

Это и всё, что я для себя вынесла.

Анон

Re: Натэлла Сперанская

А что у них с Витухновской?

Анон

Re: Натэлла Сперанская

А что у них с Витухновской?

Для "Лимонки" писали оба. Что общеизвестно. Большего не знаю.

Анон

Re: Натэлла Сперанская

но к некоторым другим фашизмам и олицетворяющим их персонам он испытывает далеко не негативные чувства. так что стандартно твоё клише, милый анон, но не Нестор. хотя мне он малосимпатичен

российские креаклы не любят именно рашизм, к Гитлеру многие хорошо относятся. Сам Нестор писал, что современный российский фашизм антиэстетичен, именно поэтому он ему не нравится.

Анон

Re: Натэлла Сперанская

российские креаклы не любят именно рашизм, к Гитлеру многие хорошо относятся. Сам Нестор писал, что современный российский фашизм антиэстетичен, именно поэтому он ему не нравится.

вот анон расово годный 

Анон

Re: Натэлла Сперанская

http://ru-auto.livejournal.com/30748898.html

ЭТО СОЛНЦЕ ПОЭЗИИ!

а почему она выглядит как последняя блядь?

Анон

Re: Натэлла Сперанская

Есть фотки Витухны с голыми сиськами?

Анон

Re: Натэлла Сперанская

Сиськи есть в Лисе Епифанцева

Анон

Re: Натэлла Сперанская

ЭТО СОЛНЦЕ ПОЭЗИИ!

а почему она выглядит как последняя блядь?

так и надо. поэты должны выглядеть как сутенёры, поэтессы - как проститутки

Когда педерасты и воры
Сдохнут в кровавой грязи,
На сиськах их выклюют вороны
Слово "poesie".

в виде чёрного солнца

Отредактировано (2015-01-24 13:19:18)

Анон

Re: Натэлла Сперанская

блядь, Дугин в фб постит расчлененку из Донецка, а Натэлла автоматом лайкает. Можно подумать, что ей действительно это нравится.

Анон

Re: Натэлла Сперанская

поэты должны выглядеть как сутенёры

Зеньковский стайл хуле

Анон

Re: Натэлла Сперанская

блядь, Дугин в фб постит расчлененку из Донецка, а Натэлла автоматом лайкает. Можно подумать, что ей действительно это нравится.

Прется по грайндкору

Анон

Re: Натэлла Сперанская

Когда педерасты и воры
Сдохнут в кровавой грязи,

Дугин читает этот стих по бумажке

https://www.youtube.com/watch?v=Qf6IyCT2e7o

мне не понравилось, Скляр лучше читает.

Анон

Re: Натэлла Сперанская

блядь, Дугин в фб постит расчлененку из Донецка, а Натэлла автоматом лайкает. Можно подумать, что ей действительно это нравится.

все евразийцы любят расчленёнку, сакральный Чикатило же

Анон

Re: Натэлла Сперанская

все евразийцы любят расчленёнку, сакральный Чикатило же

А ну да, как же я забыл.
http://aberamento.livejournal.com/1434.html

В индуизме творение мира начинается с жертвоприношения Пуруши - первочеловека. Из его частей делаются различные касты - из головы брамины, из плечей и рук - кшатрии, из бедер землепашцы вайшью, из ступней шудры. А из пыли под его ногами делаются чандалы...
Интересно, что поддержание космического равновесия предполагает повторение этого ритуала - пурушамедха, который и практиковался до поры до времени. Потом был заменен на ашвамедху - конеубийство.
Ацефал Батайя не намек ли на ту же сакральную расчлененку?
Вот яркий пример работы мифологического сознания по той же схеме: чтобы избаиться от бремени расчленнености, надо кого-то расчленить.
ОБычай преломления хлебов имеет тот же ритуальный смысл - разделения единство по линии хлеб=тело.

Анон

Re: Натэлла Сперанская

А ну да, как же я забыл.
http://aberamento.livejournal.com/1434.html

В индуизме творение мира начинается с жертвоприношения Пуруши - первочеловека. Из его частей делаются различные касты - из головы брамины, из плечей и рук - кшатрии, из бедер землепашцы вайшью, из ступней шудры. А из пыли под его ногами делаются чандалы...
Интересно, что поддержание космического равновесия предполагает повторение этого ритуала - пурушамедха, который и практиковался до поры до времени. Потом был заменен на ашвамедху - конеубийство.
Ацефал Батайя не намек ли на ту же сакральную расчлененку?
Вот яркий пример работы мифологического сознания по той же схеме: чтобы избаиться от бремени расчленнености, надо кого-то расчленить.
ОБычай преломления хлебов имеет тот же ритуальный смысл - разделения единство по линии хлеб=тело.

у Карпца эта темка обсасывается и смакуется

▼Скрытый текст⬍

Исчезновение из камеры Степана Туптало, серийного убийцы-маньяка, на счету которого официально числилось двенадцать трупов, – это были или девушки от четырнадцати до восемнадцати лет, или мальчики, как правило, еще дошкольники шести лет или перво- и второклассники, причем сам преступник на вопрос о количестве убитых с совершенно невинным и безмятежным видом отвечал: «Не помню. То ли семьдесят два, то ли сорок пять», – было настолько неожиданным и практически невозможным с чисто технической стороны, что Ветвицкий даже несколько раз в полностью твердом уме и совершенно здоровой памяти задавал себе вопрос: « А действительно ли мы его взяли?  И вообще, был ли такой Туптало?  Сидел ли он в Бутырке?» Преступник отбывал предварительное заключение – ввиду особой опасности совершенного, в одиночной камере – находился еще под следствием, близившемся, впрочем, к успешному завершению, и по всем официально предъявленным ему трупам – восемь девушек и четыре мальчика – письменно признал свою вину. Утром его отвели на общую прогулку, потом возвратили в камеру, а днем дежурный, принесший заключенному обед, постучав и просунув тарелку с супом в окошечко, обнаружил, что Степана Туптало в камере нет. Вся охрана тюрьмы была немедленно поднята на ноги – но его не обнаружили нигде. Заключенные, участвовавшие в утренней прогулке, подтвердили: да, был. Да, увели к себе. Два сержанта, ответственные за прогулку Туптало, тоже подтвердили: да, привели, однако, их немедленно взяли под следствие. Было известно, что никто в этом время тюрьму не посещал.
Преступник всегда действовал по одной и той же схеме. Точнее, по двум. Девушек он выслеживал возле школ или техникумов – если  были постарше – подходил и начинал очень серьезно что-то рассказывать. Никаких мороженых, цветов, приглашений куда-то сходить, никаких галантных ухаживаний, тем более, намеков на близость. Тем не менее, его сначала очень внимательно слушали , а потом следовали за ним строго туда, куда он говорил. Это были чаще всего леса возле Окружной дороги – если все происходило в Москве, а в Москве произошли  три убийства  из восьми – или тоже леса, и тоже близкие к населенным пунктам – это были подмосковные Черусти и Воскресенск, Торжок Калининской области и еще три маленькие рязанские деревушки. На следствии на вопрос, о чем он рассказывал своим будущим жертвам, Степан Туптало всегда усмехался и говорил: «Про Грааль». Больше от него ничего добиться было невозможно, но в самом факте убийства и расчленения жертвы он признавался легко. Если это были мальчики, он  обычно подстерегал их днем, обычно гуляющих с мамой, ждал, когда мама завернет в магазин, а мальчика оставит где-нибудь рядом. Тогда он подходил и начинал вокруг ребенка прыгать и прыжками отходил, а тот устремлялся за ним, и Туптало уводил свою жертву.
Убивал Туптало совершенно одинаковым способом: сначала резким, не оставляющим никаких шансов ударом длинного самодельного клинка в сердце умерщвлял, а потом расчленял тело, где-нибудь на мягкой песчаной почве, так, чтобы кровь быстро впиталась… Часто, но не всегда, вырезал сердце. Тело, руки, ноги обнаруживали случайно – или на другом конце леса, порой километрах в десяти, или в городских люках и коллекторах, – а вот головы пропадали.
Сразу же, как только Ветвицкий прочитал в окончательных вариантах дела о том, что мальчиков преступник подлавливал, пока их мамы делали покупки, возле магазинов и уводил за собой, делая перед ними отступающие прыжки, он вспомнил о странном случае. В Лениграде, когда Андрею как раз было около шести лет и они жили возле «парка Максима Горького», бывшим Александровским садом, рядом с памятником миноносцу «Стерегущий», совсем еще молодая Таисия Георгиевна возвращалась с Андреем из парка, пересекла трамвайные пути и зашла в продуктовый магазин прямо рядом с их домом, а Андрюша остался на улице. Неведомо откуда около Андрюши появился высокий мужик в бежевой куртке и бежевой же кепке и начал вокруг мальчика прыгать, а потом пытался схватить за руку, но Андрюша увернулся и скользнул в магазин. Когда Таисия Георгиевна выскочила на улицу, чтобы закричать «Ловите его», уже никого не было. Мужик как появился, так и исчез. Вечером Таисия Георгиевна рассказала об этом мужу и, конечно же, наутро он приказал поднять все ленинградские архивы с фотографиями маньяков и все дела – были ли когда-нибудь такие вот «прыгающие», - но поиск не увенчался успехом. А в том году в городе и по области вообще не было похожих по почерку преступлений. Было это двадцать лет назад. Туптало тогда должно было быть всего тринадцать лет. В шестидесятом году он  жил в Донецке и учился в школе.
На допросе Ветвицкий спросил его, слышал ли он где-нибудь что-нибудь о каких-нибудь своих предшественниках и не учил ли его кто-то. «Я – первый и последний», – ответил Туптало.
Самым неожиданным оказалось  то, что, вопреки всем медицинским и криминологическим теориям, описывающим маньяков, – да и вопреки обычной милицейской практике – Туптало был, как шутили  следователи, маньяк целомудренный: никаких, так сказать, сексуальных действий – ни в простой, согласно протоколам, ни, как пишут в них же, в извращенной форме – в отношении своих жертв он не совершал. Только убивал, что показывала и экспертиза жертв. А вот на вопросы о том, съедал ли он у своих жертв сердца, отвечал уклончиво, вроде того, что «сердечко болит мое, сердечка родного просит, да не идет родное к родному, прячется», и всегда добавлял: «Сердце – оно ведь живое». Когда спрашивали его о головах, тоже говорил странные вещи: «У генерала Каппеля была голова, потом к немцам в СС убежала». Понятно было, что имел он в виду белую дивизию «Мертвая голова» и одноименную немецкую, но какое все это имело отношение к сидевшему в 1980 году перед милицейским следователем – а потом и перед начальником союзного уголовного розыска генералом Ветвицким – серийным маньяком, было совершенно не понятно. При этом несколько раз Туптало начинал говорить еще более странные вещи – за ним, дескать, внимательно следят «в ЦК и в правительстве», и «вам, ментам, меня не дадут», и вообще, он-де «свыше послан». Достаточно хладнокровный Ветвицкий делал вид, что не обращает на все это внимания, а вот ведший дело полковник Владимир Васильевич Чванцев начинал вздрагивать. Чванцев вообще был человеком с большими странностями. Родившийся и проведший всю юность в Марьиной роще, в молодости записной кутила и бабник, женившийся в конце концов на красавице-балерине, ходивший на рецидивистов с голыми руками, он боялся летать на самолетах (чтобы преодолеть страх, всегда напивался в салоне) и еще боялся инопланетян. Тем не менее, лучше его сыщика у Ветвицкого не было.  На этот раз Чванцев ходил как парализованный.  На самом деле всё происходившее было действительно непонятно – сугубо непонятно. Тем более, что «бред и околесица», как называл всё это Иван Ильич, у Туптало начинались только когда он говорил о своем, так сказать, ремесле – во всех остальных случаях он был совершенно нормален, что подтверждала уже экспертиза психиатрическая и даже особая криминолого-психиатрическая, которую Иван Ильич, сам в свободное время писавший книги и статьи по криминологии, возглавил вместе со своим коллегой, заведующим кафедрой МГУ Владимиром Николаевичем Кудрявцевым. Кудрявцев, однако, считал, что в этом случае следует воспользоваться консультациями самых разных ученых специалистов, в том числе по древним цивилизациям – историков и даже лингвистов.

                                                  *    *    *

– Видите ли, Иван Ильич, – тихо сказал профессор Седых, – я постараюсь вам помочь, но я буду вынужден начать с вещей, не очень для вас приятных. Вы позволите?
Профессору Седых с виду было уже далеко за семьдесят, хотя он был очень бодр и даже ходил без палочки. Он был небольшого роста, сухощав, почти лыс, но с довольно длинной бородой, остроносый и светлоглазый, в очках, с лицом, испещренным морщинами, и очень длинными, хотя и совершенно высохшими пальцами. Ветвицкий обратил внимание на то, что одет он с иголочки, в хорошо сидевшем на нем темно-коричневом костюме, с виду вполне даже недешевом («Говорят, жена его чуть ли не на тридцать лет моложе и недавно родила дочь», – вспомнил Ветвицкий), при галстуке.
– Конечно, Федор Федорович, – слегка улыбнулся Ветвицкий. – Что мне остается?
– Тогда начать надо с того, что вы имеете несчастье писать в ваших книгах и статьях.
– Почему несчастье?
– Потому что человек должен заниматься своим делом. Кроме вашего основного труда – а здесь вам нет равных – вы еще и пишете на темы криминологии. Причем, пишете много. А вот это, по-моему, конечно, совсем не ваше. Мне иногда кажется, что вы когда-то не осуществили себя в каком-то другом,  истинном творчестве. Впрочем, я могу быть неправ.
– Давайте оставим это, – почти отрезал Ветвицкий.
– Конечно. Но вот прямо по вопросу. В вашей книге «Преступность и общество» вы утверждаете, что преступника создает окружающая среда, разумеется, обильно ссылаясь на классиков марксизма, и спорите с вашим саратовским коллегой профессором Ламехом, который настаивает на генетическом происхождении этого явления. Я прекрасно понимаю, что Наум  Соломонович Ламех и его школа стремятся доказать, хотя они этого и не говорят открыто, будто бы существуют некоторые избранные, не предрасположенные к криминалу, и даже если они совершают преступления, то только и именно потому, что они избраны. Это, конечно же, с его стороны отвратительно, но нельзя отвратительному противопоставлять нелепое.
Ветвицкий поежился. Седых это заметил:
– Я понимаю, я говорю неприятные для вас вещи. Но я уже старый человек, мне на самом деле терять нечего, что до супруги моей, так она шведка и никак ни от кого в России не зависит, и я давно уже считаю, что имею право говорить все как есть. Ну а в древних цивилизациях, каковые суть основа и нынешнего порядка тоже, я просто кое-что понимаю. Так вот, ваш спор о преступности с профессором Ламехом безсмыслен.
– Почему же?
– Потому что истина не у него и тем более не у вас, хотя он, к сожалению, к истине ближе, чем вы. При том, что он на стороне – условно – зла, а вы – условно – добра. Говорю «условно» потому, что добро и зло действительно условны. Увы, Наум Соломонович прав в том, что люди не равны между собою, хотя он, как человек Юга, и я как человек Севера смотрим на это неравенство с зеркально противоположных позиций. Правда, меня за это критикуют, а его нет.
Седых чуть усмехнулся, но совсем не зло.
– Ну, вы знаете, Федор Федорович, что по-серьезному вас в обиду никто не даст.
– Надеюсь. Впрочем, мне все равно. Я стар. Так вот, вы хотите, чтобы я поделился с вами соображениями о причинах появления таких людей, как Степан Туптало.
– Признаться, да. Я вас внимательно слушаю.
– Начнем с того, что причина преступности не в обществе и не в генах. Она вообще не в человеке.
– Ну, вы сейчас будете говорить о первородном грехе. Знаете, в детстве я очень любил церковную службу и даже бегал звонить на колокольню. А потом в Ленинграде, в блокаду, мне пришлось арестовать попа, который с крыши пускал ракеты, чтобы немцы знали, куда бомбить. С тех пор я понял, что они всё врут, и не хочу больше ничего об этом слышать. Я атеист, марксист, и именно это разделяет меня с теми, кого сейчас называют «Русской партией»,  и которая явно на подъеме, в том числе и с нашим генералом Крымовым, который с ней заигрывает, хотя во всем остальном они, скорее всего, правы. Видите, я тоже с вами откровенен.
–  Иван Ильич, давайте от этого отвлечемся. Я не призываю вас ходить в церковь. Давайте посмотрим чуть глубже. Возьмем индийскую мифологию. Она древнее христианства на многие-многие тысячи лет, это приходится признать, хотя сам я православный христианин, был таковым всю жизнь, не взирая ни на что, и считаю, что я – лично я – без Христа не спасусь. Но это мое дело. А как ученый я индолог и шумеролог. Так вот, согласно Ведам, наш мир – мир в нашу эпоху проявления, или как это называется в данной традиции, манвантару, начинается с жертвоприношения первопроявления Абсолюта – Брахмана – это первопроявление именуется Пуруша – как первожертвы и первожреца – это жертва себя себе. Нам нынешним трудно представить себе, как именно это происходит, но в основе своей это расчленение. Кровавое расчленение. Ведь кровь это дух и душа, впрочем, как и в Библии. Из этой расчлененной сущности всё и рождается. Рождается в крови, как, впрочем, даже и сегодня человек, ребенок в крови рождается. Все, что существовало – точнее, существует, ибо времени нет – до Первожертвы, точнее, по иную ее сторону – с нашей точки зрения, не существует, а на самом деле, более, чем существует – по ту сторону всего. Потом, в свою очередь первожертва, она же Перворожденный, проявляет из себя человеческое множество, и эту жертву начинают повторять жрецы, одна часть которых ведет свое происхождение от живого сердца первожертвы, а другая – от отсеченной ея головы. Они враждуют меж собой – впрочем, что есть вражда на уровне метафизическом? Мать всех вещей, как говорил Гераклит. Так вот, эта вражда, а на самом деле глубинное единство, определяют всю историю рода человеческого вплоть до сего дня. Живое сердце – это Восток, рассвет, мертвая голова – Запад, закат. Это континент и океан, Евразия и Атлантика. Но высший жрец, и он же сакральный император, Царь мира – хотя как христианин я не могу не понимать всю роковую двусмысленность этой фигуры, он же и Князь мира сего – соединяет собой и в себе обе традиции – и живого сердца, и мертвой головы. Но я продолжу.  В Золотой век именно жертва определяла приход весны и зимы, весеннее равноденствие и зимнее солнцестояние, весь годовой круг.  Тогда жертва отдавалась жрецу без боли и мук – она просто преображалась и становилась тем, чем изначально и была – всем. Потом, когда Золотой век исчез, на жертве, уже с болью, ужасом и страданием, стояли исторические вёсны и зимы. Были имперские жертвы. Или, наоборот, противоимперские, точнее, жертвы другой империи. Что, например, мы знаем о Ходынке? Да и о самом жертвоприношении в Екатеринбурге? Не случайно же ваш министр, почтеннейший Николай Афанасьевич, так интересуется в последнее время убийством Царской Семьи?
Это была правда, но министр этого не афишировал и запрещал об этом говорить всем членам коллегии. «Откуда он знает?», – задумался Ветвицкий.
– Так или иначе, – продолжал профессор, – мы видим, что в основании всего лежит именно жертва, причем, первичная жертва – это как раз и есть расчленение.
– Вы хотите сказать, что Туптало – жрец?
– Я хочу сказать, что цивилизация вытеснила жертвоприношение на обочину, в преступность, во тьму, но ничего не сделала, да и не могла сделать для того, чтобы ее не было. Жиль де Ре, Ласенер, Джек-Потрошитель, Ванька Каин…Да даже и Дора-перчаточница у нас в гражданскую, и Эльза Кох у германцев… Было ведь и женское жречество.  И вот теперь – Туптало. Не суть ли гекатомбы трупов во всех войнах последних веков – следствие изгнания жертвоприношения на обочину?
– И что же вы предлагаете? Дать маньякам свободу?
– Иван Ильич, лично для себя это вопрос давно решил. Я православный христианин. Христос заменил жертву человеческую жертвой божественной, принес в жертву сам себя. В этом смысл таинства Евхаристии, причащения Тела и Крови Его во всех православных храмах. И как христианин я свободен от проклятия жертвы, поскольку Бог дает мне возможность и силы причащаться Его собственных Тела и Крови. Но, опять-таки, как ученый…
– Ну так что же вы предлагаете? Вернуть религию? Как до революции? Но ведь это и тогда не помогло. Старой России не стало.
– Стала новая. Мне порой приходит в голову, что и победой в войне, и всей нашей советской мощью – а я при всех моих расхождениях с марксизмом человек советский и люблю Советскую Россию – мы обязаны жертве, которую принесли за Россию Царь и его семья…
«Какая мощь?  Мы после смерти Сталина все катастрофически проигрываем… Становимся слабее и слабее», – подумал Ветвицкий, но не сказал. Сказал совсем другое:
– Так все-таки что же делать с Туптало и ему подобными?
Седых развел руками:
– Я, право, не знаю. Каждый должен исполнять свое дело. Исполнять свой долг. Вы – ловить их и отдавать под суд. При оказании ими сопротивления убивать на месте. А они…
– Вы хотите сказать…
– Я ничего не хочу сказать.
Седых задумался, замолчал.
– Нет, пожалуй, хочу. Простите меня, Иван Ильич. Перестаньте писать о социальных причинах преступности и цитировать при этом Маркса. Лучше бы вам не заниматься этой наукой вообще, а просто преступников ловить.
Ветвицкий не просто догадывался – он прекрасно знал, что сидевший перед ним старик – впрочем, старик ли, только что родивший маленькую девочку – дочь – прав. Но признать это значило бы перечеркнуть  жизнь. Всю ли? Ведь прямая оперативная служба не имеет отношения ко всей этой теории, которая была для него… «Был музыкант, а стал опер, – словно хлестанул он сам себя собственной мыслью,  – и ведь он догадался… Или знал?» В конце концов, не представать же перед ним рефлексирующим интеллигентом, таким, как он сам.
– Это тоже мой долг, – решительно возразил Ветвицкий. – В конце концов, не всё ли равно, кого цитировать? Лишь бы всё, что с таким трудом создано в стране, не рухнуло в одночасье. И я поставлен делать то, что я делаю. Судьбой, или Богом, как вы бы сказали. Мне когда-то случайно запали в душу поэтические строки, не помню, чьи: «Истории потребен сгусток воль, партийность и программы безразличны».
– Это Волошин. И еще он сказал: «Вся Русь костер. Неутолимый пламень…» А пламень это и есть кровь. И еще: «Умри, Россия, и Царством Духа процвети». Дух это тоже кровь. Всё должно быть пересоздано заново. Всё-всё…
– Путем расчленения? – спросил Ветвицкий.
– Я не хочу этого. Я православный христианин. Я русский патриот. Более того, я монархист и почитаю Царя-Мученика. Но… Una re, un via, una dispositione – «Одна вещь, один путь, один способ», как говорили в средние века алхимики. Так уж всё устроено в этом падшем мире.
– И всё-таки я вас спрашиваю. Что мне делать с Туптало и ему подобными? У вас есть ответ?
Седых внимательно посмотрел на Ветвицкого. Развел руками.
– Да нет у меня ответа.
– Знаете, – Ветвицкий тоже развел руками, – в таком случае наша беседа вообще безсмысленна. Я с уважением отношусь к вашим трудам по Индии и по Шумеру, но, боюсь, в нашей современной действительности вы совершенно не разбираетесь. Уж простите.
– Да нет, Иван Ильич, это вы меня простите.
Седых встал со стула.
– Впрочем, – вдруг произнес он, – подумайте вот о чем: нет ли где-то в глубине вещей, так сказать, некоей связи между вот этими потрошителями несчастных детей и той глубокой-глубокой, я бы сказал, глубинной, подготовкой к расчленению России, которая ведется очень давно, еще с конца Второй мировой. Вы же знаете, у американцев есть так называемый закон о порабощенных народах, которому присягает каждый их президент. А речь там о том, чтобы разделить нас не только по народам, но и по землям – Сибирь, Идель-Урал, Казакию.
– Знаю.
–  Так вот, всё это – разжигание одного и того же огня.
–  Огня ?
–  Да, огня.
– Простите, но, по-моему, это фантазии. Какая связь между маньяком Туптало и американским законом?
Ветвицкий вспомним генерала Крымова, любившего такие ассоциации, и его передернуло – Крымов и под него, Ветвицкого, копает из-за того, что он, Ветвицкий, никогда не дает над собой власти бреду. «Музыки, музыки я боюсь! – внезапно ударило по сознанию Ивана Ильича. – Нет, нет, нет!» Он мгновенно взял себя в руки, собрался в кулак. Протянул руку Федору Федоровичу:
– Скажу вам вашими же словами: человек должен заниматься своим делом. Это в равной степени относится и ко мне, и к вам. Занимайтесь своими древними языками, древними цивилизациями, которые вы хорошо знаете. А всё остальное… Ну… в общем, вы понимаете.
http://www.karpets.ru/content/chast-per … hnoy-veter

Анон

Re: Натэлла Сперанская

А ну да, как же я забыл.
http://aberamento.livejournal.com/1434.html

В индуизме творение мира начинается с жертвоприношения Пуруши - первочеловека. Из его частей делаются различные касты - из головы брамины, из плечей и рук - кшатрии, из бедер землепашцы вайшью, из ступней шудры. А из пыли под его ногами делаются чандалы...
Интересно, что поддержание космического равновесия предполагает повторение этого ритуала - пурушамедха, который и практиковался до поры до времени. Потом был заменен на ашвамедху - конеубийство.
Ацефал Батайя не намек ли на ту же сакральную расчлененку?
Вот яркий пример работы мифологического сознания по той же схеме: чтобы избаиться от бремени расчленнености, надо кого-то расчленить.
ОБычай преломления хлебов имеет тот же ритуальный смысл - разделения единство по линии хлеб=тело.

у Карпца эта темка обсасывается и смакуется

▼Скрытый текст⬍

Исчезновение из камеры Степана Туптало, серийного убийцы-маньяка, на счету которого официально числилось двенадцать трупов, – это были или девушки от четырнадцати до восемнадцати лет, или мальчики, как правило, еще дошкольники шести лет или перво- и второклассники, причем сам преступник на вопрос о количестве убитых с совершенно невинным и безмятежным видом отвечал: «Не помню. То ли семьдесят два, то ли сорок пять», – было настолько неожиданным и практически невозможным с чисто технической стороны, что Ветвицкий даже несколько раз в полностью твердом уме и совершенно здоровой памяти задавал себе вопрос: « А действительно ли мы его взяли?  И вообще, был ли такой Туптало?  Сидел ли он в Бутырке?» Преступник отбывал предварительное заключение – ввиду особой опасности совершенного, в одиночной камере – находился еще под следствием, близившемся, впрочем, к успешному завершению, и по всем официально предъявленным ему трупам – восемь девушек и четыре мальчика – письменно признал свою вину. Утром его отвели на общую прогулку, потом возвратили в камеру, а днем дежурный, принесший заключенному обед, постучав и просунув тарелку с супом в окошечко, обнаружил, что Степана Туптало в камере нет. Вся охрана тюрьмы была немедленно поднята на ноги – но его не обнаружили нигде. Заключенные, участвовавшие в утренней прогулке, подтвердили: да, был. Да, увели к себе. Два сержанта, ответственные за прогулку Туптало, тоже подтвердили: да, привели, однако, их немедленно взяли под следствие. Было известно, что никто в этом время тюрьму не посещал.
Преступник всегда действовал по одной и той же схеме. Точнее, по двум. Девушек он выслеживал возле школ или техникумов – если  были постарше – подходил и начинал очень серьезно что-то рассказывать. Никаких мороженых, цветов, приглашений куда-то сходить, никаких галантных ухаживаний, тем более, намеков на близость. Тем не менее, его сначала очень внимательно слушали , а потом следовали за ним строго туда, куда он говорил. Это были чаще всего леса возле Окружной дороги – если все происходило в Москве, а в Москве произошли  три убийства  из восьми – или тоже леса, и тоже близкие к населенным пунктам – это были подмосковные Черусти и Воскресенск, Торжок Калининской области и еще три маленькие рязанские деревушки. На следствии на вопрос, о чем он рассказывал своим будущим жертвам, Степан Туптало всегда усмехался и говорил: «Про Грааль». Больше от него ничего добиться было невозможно, но в самом факте убийства и расчленения жертвы он признавался легко. Если это были мальчики, он  обычно подстерегал их днем, обычно гуляющих с мамой, ждал, когда мама завернет в магазин, а мальчика оставит где-нибудь рядом. Тогда он подходил и начинал вокруг ребенка прыгать и прыжками отходил, а тот устремлялся за ним, и Туптало уводил свою жертву.
Убивал Туптало совершенно одинаковым способом: сначала резким, не оставляющим никаких шансов ударом длинного самодельного клинка в сердце умерщвлял, а потом расчленял тело, где-нибудь на мягкой песчаной почве, так, чтобы кровь быстро впиталась… Часто, но не всегда, вырезал сердце. Тело, руки, ноги обнаруживали случайно – или на другом конце леса, порой километрах в десяти, или в городских люках и коллекторах, – а вот головы пропадали.
Сразу же, как только Ветвицкий прочитал в окончательных вариантах дела о том, что мальчиков преступник подлавливал, пока их мамы делали покупки, возле магазинов и уводил за собой, делая перед ними отступающие прыжки, он вспомнил о странном случае. В Лениграде, когда Андрею как раз было около шести лет и они жили возле «парка Максима Горького», бывшим Александровским садом, рядом с памятником миноносцу «Стерегущий», совсем еще молодая Таисия Георгиевна возвращалась с Андреем из парка, пересекла трамвайные пути и зашла в продуктовый магазин прямо рядом с их домом, а Андрюша остался на улице. Неведомо откуда около Андрюши появился высокий мужик в бежевой куртке и бежевой же кепке и начал вокруг мальчика прыгать, а потом пытался схватить за руку, но Андрюша увернулся и скользнул в магазин. Когда Таисия Георгиевна выскочила на улицу, чтобы закричать «Ловите его», уже никого не было. Мужик как появился, так и исчез. Вечером Таисия Георгиевна рассказала об этом мужу и, конечно же, наутро он приказал поднять все ленинградские архивы с фотографиями маньяков и все дела – были ли когда-нибудь такие вот «прыгающие», - но поиск не увенчался успехом. А в том году в городе и по области вообще не было похожих по почерку преступлений. Было это двадцать лет назад. Туптало тогда должно было быть всего тринадцать лет. В шестидесятом году он  жил в Донецке и учился в школе.
На допросе Ветвицкий спросил его, слышал ли он где-нибудь что-нибудь о каких-нибудь своих предшественниках и не учил ли его кто-то. «Я – первый и последний», – ответил Туптало.
Самым неожиданным оказалось  то, что, вопреки всем медицинским и криминологическим теориям, описывающим маньяков, – да и вопреки обычной милицейской практике – Туптало был, как шутили  следователи, маньяк целомудренный: никаких, так сказать, сексуальных действий – ни в простой, согласно протоколам, ни, как пишут в них же, в извращенной форме – в отношении своих жертв он не совершал. Только убивал, что показывала и экспертиза жертв. А вот на вопросы о том, съедал ли он у своих жертв сердца, отвечал уклончиво, вроде того, что «сердечко болит мое, сердечка родного просит, да не идет родное к родному, прячется», и всегда добавлял: «Сердце – оно ведь живое». Когда спрашивали его о головах, тоже говорил странные вещи: «У генерала Каппеля была голова, потом к немцам в СС убежала». Понятно было, что имел он в виду белую дивизию «Мертвая голова» и одноименную немецкую, но какое все это имело отношение к сидевшему в 1980 году перед милицейским следователем – а потом и перед начальником союзного уголовного розыска генералом Ветвицким – серийным маньяком, было совершенно не понятно. При этом несколько раз Туптало начинал говорить еще более странные вещи – за ним, дескать, внимательно следят «в ЦК и в правительстве», и «вам, ментам, меня не дадут», и вообще, он-де «свыше послан». Достаточно хладнокровный Ветвицкий делал вид, что не обращает на все это внимания, а вот ведший дело полковник Владимир Васильевич Чванцев начинал вздрагивать. Чванцев вообще был человеком с большими странностями. Родившийся и проведший всю юность в Марьиной роще, в молодости записной кутила и бабник, женившийся в конце концов на красавице-балерине, ходивший на рецидивистов с голыми руками, он боялся летать на самолетах (чтобы преодолеть страх, всегда напивался в салоне) и еще боялся инопланетян. Тем не менее, лучше его сыщика у Ветвицкого не было.  На этот раз Чванцев ходил как парализованный.  На самом деле всё происходившее было действительно непонятно – сугубо непонятно. Тем более, что «бред и околесица», как называл всё это Иван Ильич, у Туптало начинались только когда он говорил о своем, так сказать, ремесле – во всех остальных случаях он был совершенно нормален, что подтверждала уже экспертиза психиатрическая и даже особая криминолого-психиатрическая, которую Иван Ильич, сам в свободное время писавший книги и статьи по криминологии, возглавил вместе со своим коллегой, заведующим кафедрой МГУ Владимиром Николаевичем Кудрявцевым. Кудрявцев, однако, считал, что в этом случае следует воспользоваться консультациями самых разных ученых специалистов, в том числе по древним цивилизациям – историков и даже лингвистов.

                                                  *    *    *

– Видите ли, Иван Ильич, – тихо сказал профессор Седых, – я постараюсь вам помочь, но я буду вынужден начать с вещей, не очень для вас приятных. Вы позволите?
Профессору Седых с виду было уже далеко за семьдесят, хотя он был очень бодр и даже ходил без палочки. Он был небольшого роста, сухощав, почти лыс, но с довольно длинной бородой, остроносый и светлоглазый, в очках, с лицом, испещренным морщинами, и очень длинными, хотя и совершенно высохшими пальцами. Ветвицкий обратил внимание на то, что одет он с иголочки, в хорошо сидевшем на нем темно-коричневом костюме, с виду вполне даже недешевом («Говорят, жена его чуть ли не на тридцать лет моложе и недавно родила дочь», – вспомнил Ветвицкий), при галстуке.
– Конечно, Федор Федорович, – слегка улыбнулся Ветвицкий. – Что мне остается?
– Тогда начать надо с того, что вы имеете несчастье писать в ваших книгах и статьях.
– Почему несчастье?
– Потому что человек должен заниматься своим делом. Кроме вашего основного труда – а здесь вам нет равных – вы еще и пишете на темы криминологии. Причем, пишете много. А вот это, по-моему, конечно, совсем не ваше. Мне иногда кажется, что вы когда-то не осуществили себя в каком-то другом,  истинном творчестве. Впрочем, я могу быть неправ.
– Давайте оставим это, – почти отрезал Ветвицкий.
– Конечно. Но вот прямо по вопросу. В вашей книге «Преступность и общество» вы утверждаете, что преступника создает окружающая среда, разумеется, обильно ссылаясь на классиков марксизма, и спорите с вашим саратовским коллегой профессором Ламехом, который настаивает на генетическом происхождении этого явления. Я прекрасно понимаю, что Наум  Соломонович Ламех и его школа стремятся доказать, хотя они этого и не говорят открыто, будто бы существуют некоторые избранные, не предрасположенные к криминалу, и даже если они совершают преступления, то только и именно потому, что они избраны. Это, конечно же, с его стороны отвратительно, но нельзя отвратительному противопоставлять нелепое.
Ветвицкий поежился. Седых это заметил:
– Я понимаю, я говорю неприятные для вас вещи. Но я уже старый человек, мне на самом деле терять нечего, что до супруги моей, так она шведка и никак ни от кого в России не зависит, и я давно уже считаю, что имею право говорить все как есть. Ну а в древних цивилизациях, каковые суть основа и нынешнего порядка тоже, я просто кое-что понимаю. Так вот, ваш спор о преступности с профессором Ламехом безсмыслен.
– Почему же?
– Потому что истина не у него и тем более не у вас, хотя он, к сожалению, к истине ближе, чем вы. При том, что он на стороне – условно – зла, а вы – условно – добра. Говорю «условно» потому, что добро и зло действительно условны. Увы, Наум Соломонович прав в том, что люди не равны между собою, хотя он, как человек Юга, и я как человек Севера смотрим на это неравенство с зеркально противоположных позиций. Правда, меня за это критикуют, а его нет.
Седых чуть усмехнулся, но совсем не зло.
– Ну, вы знаете, Федор Федорович, что по-серьезному вас в обиду никто не даст.
– Надеюсь. Впрочем, мне все равно. Я стар. Так вот, вы хотите, чтобы я поделился с вами соображениями о причинах появления таких людей, как Степан Туптало.
– Признаться, да. Я вас внимательно слушаю.
– Начнем с того, что причина преступности не в обществе и не в генах. Она вообще не в человеке.
– Ну, вы сейчас будете говорить о первородном грехе. Знаете, в детстве я очень любил церковную службу и даже бегал звонить на колокольню. А потом в Ленинграде, в блокаду, мне пришлось арестовать попа, который с крыши пускал ракеты, чтобы немцы знали, куда бомбить. С тех пор я понял, что они всё врут, и не хочу больше ничего об этом слышать. Я атеист, марксист, и именно это разделяет меня с теми, кого сейчас называют «Русской партией»,  и которая явно на подъеме, в том числе и с нашим генералом Крымовым, который с ней заигрывает, хотя во всем остальном они, скорее всего, правы. Видите, я тоже с вами откровенен.
–  Иван Ильич, давайте от этого отвлечемся. Я не призываю вас ходить в церковь. Давайте посмотрим чуть глубже. Возьмем индийскую мифологию. Она древнее христианства на многие-многие тысячи лет, это приходится признать, хотя сам я православный христианин, был таковым всю жизнь, не взирая ни на что, и считаю, что я – лично я – без Христа не спасусь. Но это мое дело. А как ученый я индолог и шумеролог. Так вот, согласно Ведам, наш мир – мир в нашу эпоху проявления, или как это называется в данной традиции, манвантару, начинается с жертвоприношения первопроявления Абсолюта – Брахмана – это первопроявление именуется Пуруша – как первожертвы и первожреца – это жертва себя себе. Нам нынешним трудно представить себе, как именно это происходит, но в основе своей это расчленение. Кровавое расчленение. Ведь кровь это дух и душа, впрочем, как и в Библии. Из этой расчлененной сущности всё и рождается. Рождается в крови, как, впрочем, даже и сегодня человек, ребенок в крови рождается. Все, что существовало – точнее, существует, ибо времени нет – до Первожертвы, точнее, по иную ее сторону – с нашей точки зрения, не существует, а на самом деле, более, чем существует – по ту сторону всего. Потом, в свою очередь первожертва, она же Перворожденный, проявляет из себя человеческое множество, и эту жертву начинают повторять жрецы, одна часть которых ведет свое происхождение от живого сердца первожертвы, а другая – от отсеченной ея головы. Они враждуют меж собой – впрочем, что есть вражда на уровне метафизическом? Мать всех вещей, как говорил Гераклит. Так вот, эта вражда, а на самом деле глубинное единство, определяют всю историю рода человеческого вплоть до сего дня. Живое сердце – это Восток, рассвет, мертвая голова – Запад, закат. Это континент и океан, Евразия и Атлантика. Но высший жрец, и он же сакральный император, Царь мира – хотя как христианин я не могу не понимать всю роковую двусмысленность этой фигуры, он же и Князь мира сего – соединяет собой и в себе обе традиции – и живого сердца, и мертвой головы. Но я продолжу.  В Золотой век именно жертва определяла приход весны и зимы, весеннее равноденствие и зимнее солнцестояние, весь годовой круг.  Тогда жертва отдавалась жрецу без боли и мук – она просто преображалась и становилась тем, чем изначально и была – всем. Потом, когда Золотой век исчез, на жертве, уже с болью, ужасом и страданием, стояли исторические вёсны и зимы. Были имперские жертвы. Или, наоборот, противоимперские, точнее, жертвы другой империи. Что, например, мы знаем о Ходынке? Да и о самом жертвоприношении в Екатеринбурге? Не случайно же ваш министр, почтеннейший Николай Афанасьевич, так интересуется в последнее время убийством Царской Семьи?
Это была правда, но министр этого не афишировал и запрещал об этом говорить всем членам коллегии. «Откуда он знает?», – задумался Ветвицкий.
– Так или иначе, – продолжал профессор, – мы видим, что в основании всего лежит именно жертва, причем, первичная жертва – это как раз и есть расчленение.
– Вы хотите сказать, что Туптало – жрец?
– Я хочу сказать, что цивилизация вытеснила жертвоприношение на обочину, в преступность, во тьму, но ничего не сделала, да и не могла сделать для того, чтобы ее не было. Жиль де Ре, Ласенер, Джек-Потрошитель, Ванька Каин…Да даже и Дора-перчаточница у нас в гражданскую, и Эльза Кох у германцев… Было ведь и женское жречество.  И вот теперь – Туптало. Не суть ли гекатомбы трупов во всех войнах последних веков – следствие изгнания жертвоприношения на обочину?
– И что же вы предлагаете? Дать маньякам свободу?
– Иван Ильич, лично для себя это вопрос давно решил. Я православный христианин. Христос заменил жертву человеческую жертвой божественной, принес в жертву сам себя. В этом смысл таинства Евхаристии, причащения Тела и Крови Его во всех православных храмах. И как христианин я свободен от проклятия жертвы, поскольку Бог дает мне возможность и силы причащаться Его собственных Тела и Крови. Но, опять-таки, как ученый…
– Ну так что же вы предлагаете? Вернуть религию? Как до революции? Но ведь это и тогда не помогло. Старой России не стало.
– Стала новая. Мне порой приходит в голову, что и победой в войне, и всей нашей советской мощью – а я при всех моих расхождениях с марксизмом человек советский и люблю Советскую Россию – мы обязаны жертве, которую принесли за Россию Царь и его семья…
«Какая мощь?  Мы после смерти Сталина все катастрофически проигрываем… Становимся слабее и слабее», – подумал Ветвицкий, но не сказал. Сказал совсем другое:
– Так все-таки что же делать с Туптало и ему подобными?
Седых развел руками:
– Я, право, не знаю. Каждый должен исполнять свое дело. Исполнять свой долг. Вы – ловить их и отдавать под суд. При оказании ими сопротивления убивать на месте. А они…
– Вы хотите сказать…
– Я ничего не хочу сказать.
Седых задумался, замолчал.
– Нет, пожалуй, хочу. Простите меня, Иван Ильич. Перестаньте писать о социальных причинах преступности и цитировать при этом Маркса. Лучше бы вам не заниматься этой наукой вообще, а просто преступников ловить.
Ветвицкий не просто догадывался – он прекрасно знал, что сидевший перед ним старик – впрочем, старик ли, только что родивший маленькую девочку – дочь – прав. Но признать это значило бы перечеркнуть  жизнь. Всю ли? Ведь прямая оперативная служба не имеет отношения ко всей этой теории, которая была для него… «Был музыкант, а стал опер, – словно хлестанул он сам себя собственной мыслью,  – и ведь он догадался… Или знал?» В конце концов, не представать же перед ним рефлексирующим интеллигентом, таким, как он сам.
– Это тоже мой долг, – решительно возразил Ветвицкий. – В конце концов, не всё ли равно, кого цитировать? Лишь бы всё, что с таким трудом создано в стране, не рухнуло в одночасье. И я поставлен делать то, что я делаю. Судьбой, или Богом, как вы бы сказали. Мне когда-то случайно запали в душу поэтические строки, не помню, чьи: «Истории потребен сгусток воль, партийность и программы безразличны».
– Это Волошин. И еще он сказал: «Вся Русь костер. Неутолимый пламень…» А пламень это и есть кровь. И еще: «Умри, Россия, и Царством Духа процвети». Дух это тоже кровь. Всё должно быть пересоздано заново. Всё-всё…
– Путем расчленения? – спросил Ветвицкий.
– Я не хочу этого. Я православный христианин. Я русский патриот. Более того, я монархист и почитаю Царя-Мученика. Но… Una re, un via, una dispositione – «Одна вещь, один путь, один способ», как говорили в средние века алхимики. Так уж всё устроено в этом падшем мире.
– И всё-таки я вас спрашиваю. Что мне делать с Туптало и ему подобными? У вас есть ответ?
Седых внимательно посмотрел на Ветвицкого. Развел руками.
– Да нет у меня ответа.
– Знаете, – Ветвицкий тоже развел руками, – в таком случае наша беседа вообще безсмысленна. Я с уважением отношусь к вашим трудам по Индии и по Шумеру, но, боюсь, в нашей современной действительности вы совершенно не разбираетесь. Уж простите.
– Да нет, Иван Ильич, это вы меня простите.
Седых встал со стула.
– Впрочем, – вдруг произнес он, – подумайте вот о чем: нет ли где-то в глубине вещей, так сказать, некоей связи между вот этими потрошителями несчастных детей и той глубокой-глубокой, я бы сказал, глубинной, подготовкой к расчленению России, которая ведется очень давно, еще с конца Второй мировой. Вы же знаете, у американцев есть так называемый закон о порабощенных народах, которому присягает каждый их президент. А речь там о том, чтобы разделить нас не только по народам, но и по землям – Сибирь, Идель-Урал, Казакию.
– Знаю.
–  Так вот, всё это – разжигание одного и того же огня.
–  Огня ?
–  Да, огня.
– Простите, но, по-моему, это фантазии. Какая связь между маньяком Туптало и американским законом?
Ветвицкий вспомним генерала Крымова, любившего такие ассоциации, и его передернуло – Крымов и под него, Ветвицкого, копает из-за того, что он, Ветвицкий, никогда не дает над собой власти бреду. «Музыки, музыки я боюсь! – внезапно ударило по сознанию Ивана Ильича. – Нет, нет, нет!» Он мгновенно взял себя в руки, собрался в кулак. Протянул руку Федору Федоровичу:
– Скажу вам вашими же словами: человек должен заниматься своим делом. Это в равной степени относится и ко мне, и к вам. Занимайтесь своими древними языками, древними цивилизациями, которые вы хорошо знаете. А всё остальное… Ну… в общем, вы понимаете.
http://www.karpets.ru/content/chast-per … hnoy-veter

Вспомнился ещё Мамлеев. Шатуны же.

Анон

Re: Натэлла Сперанская

Вспомнился ещё Мамлеев. Шатуны же.

там не совсем расчлененка
http://ssmirnoff.livejournal.com/946195.html

Обратите внимание на дело Пичушкина. Есть чрезвычайно важные мамлеевские и сигнифтикативные черты.

1. Никаких расчленений, но
а)пробивание дыр в черепе (с последующим заталкиванием "урчащего и хлюпающего отверстия каким-то твердым предметом")
б) спускание трупов в канализационную систему, где они срастворяются с потоками городских фекалий.
2. Осмысление действий: "я препровождал их души на небеса".
3. Выбор жертвы: такая мразь, что их почти не искали.
4. Сам Пичушкин вел нормальную жизнь низшего люмпен-сословия. Не совсем алкоголик - скорее зоон предельной периферии.
5. Полное отсутствие материального интереса (перефразирую Ницше: "бледный преступник НЕ склонился, но убил и НЕ украл").
6. Резюме: Пичушкин хотел дать какое-то чрезвычайно важное сообщение о состоянии современной онтологии, о жизни и смерти. Собираюсь написать ему письмо.
7. Человек это маска, из-под которой на нас смотрят ДРУГИЕ.
8. Another room.

вообще этот его фап на маньяков - какой-то интеллигентский, Дугин наверное и в школе-то не пиздился, в армии не служил. известно, что ужастики любят смотреть те, кто кому ИРЛ от вида крови дурнеет. "сорастворяются с потоками городских фекалий" - как поэтично сказано!

Анон

Re: Натэлла Сперанская

Чикатило - это сакрально. Расчленяя других он расчленял сам себя.

Ясно, что Чикатило понятие внутреннее, что он интимно выражает какую-то обязательную, интимно близкую, неразрывно связанную с глубинами подсознания  фигуру. Это — не человек, это  фетиш, это знак, это голос человеческой психики.
Преступление — особенно страшное преступление — резонирует с природой человека, с ее фундаментальными пластами. Значит, преступления и психиатрия связаны неразрывно.

Чикатило современник Диониса. Компаньон египетского бога Сета, соучастник великой мистерии индусских богов, принесших в жертву и расчленивших Праджапати — первочеловека.

Как и эротический акт, преступление корнями уходит в тайну возникновения мира, в  базовые пласты антропо-  и космо-генеза.
Преступник и жертва находятся в таинственном сговоре, в симбиозе, в особых уникальных отношениях. Тот, кому предстоит убить и тот, кому предстоит быть убитым, выносятся за пределы социальных конвенций, так как обоим сейчас, вот-вот, предстоит окончательно и бесповоротно переступить линию в одном направлении.

http://www.arctogaia.com/public/osoka.htm

А еще было стихотворение АГД посвященное Чикатиле.

Анон

Re: Натэлла Сперанская

Из той же статьи АГД:

Расчленение есть не что иное, как онтологическое свидетельство о входе Духа в материальное бытие.
Он входит через расчленение, и значит и выйти сможет только таким же путем.
Убийца и убиенный — полюса только в роковом, фатальном и не снимаемом, метафизически противоречивом дуализме. На самом деле, они — суть одно и тоже. Мы возникаем в материи как результат расчленения, мы имеем шанс вернуться в дух только через такое же действие.

Анон

Re: Натэлла Сперанская

В своё время мне пришлось пройти через любовь, ненависть и страсть всех видов, не исключая те крайне шокирующие соблазны, описанные мною в рассказе «Без кожи». Теперь я могу совершенно откровенно сознаться в том, что это произведение, равно как и «Временно Человек» является автобиографическим. Некто, бывший «мной», оставлен. Ибо был обретён Тот, кто им Не является, а потому о первом Он может говорить без опаски, как говорят о чужом, постороннем, выбирая спокойный, бесстрастный тон. Делая признание, глупо было бы останавливаться на половине пути (я не люблю недостроенные дома; в отличие от недописанных книг, они не интригуют), и я продолжаю: был период, когда мой взгляд, упираясь в затылок человека, вызывал дрожь в коленях и я, отчётливо представляя, как пуля пробивает черепную коробку, доходила почти до экстаза; то же самое сопровождало меня при тех кульбитах воображения, что совершались в непосредственной близости от людей, которых я «делала мертвыми», играя роль палача. Долгое время меня преследовали мысли об удушении. Исследуя бездны бессознательного во имя обретения Сознания, я спускалась глубже и глубже, не гнушаясь тем, что могло бы вызвать паралич у человека, не готового к резкому трансгрессивному рывку. Моя временная одержимость выражалась в желании убивать, что незамедлительно переместилось на страницы прозаических отрывков, после ставших рассказом «Без кожи». И тогда и теперь меня не волнуют личности, считающие необходимым разорвать со мной всяческие отношения на том основании, что мои откровенные фразы, по их мнению, как-то дискредитируют ту, кого они знают (или думают, что знают) под именем Натэлла Сперанская.

Анон

Re: Натэлла Сперанская

Вы думаете, мотивы некрофила всегда вписываются в стандартную концепцию, и психологи в наш ещё во многом невежественный век, смогли понять, что среди нас существуют индивиды, чьи воззрения значительно разнятся с воззрениями неудачников, оказавшихся неспособными на полноценные отношения, и поэтому перекинувшимися на покойников? Нет, у меня не возникало проблем в отношениях с женщинами, мне чужд страх быть отвергнутым и оставленным, я не знаю, что такое привязанность, от одиночества я не бегу, скорее, наоборот, мои контакты с социумом, свершаемые по мере необходимости, каждый счёл бы нормальными.