С беспристрастной точки зрения это обычный музыкальный байопик, не из серии "трудный путь к успеху", а из серии "как всё проебать и умереть легендой", пользующихся не меньшей популярностью. С пристрастной — один из лучших фильмов депрессивного экзистенциалиста Бертрана Тавернье, чем и интересен. Это условная, наполовину домысленная история последних лет жизни Бада Пауэлла, одного из отцов бибопа, и история невесёлая — почти сумев побороть алкогольную зависимость и продержавшись в ремиссии пять лет, он сорвался, полирнул водку кокаином и умер, когда жизнь его снова шла на взлёт. Условная, потому что молодого пианиста, весёлого круглого колобка, смеющегося на всех фотографиях, играет длинный угрюмый старый саксофонист, и это не мисткаст — это концепт. Это Декстер Гордон, в молодости успевший сыграть с Пауэллом, записавший с ним свой лучший альбом (большая часть фортепьянных партий на "Наш человек в Париже" записана Пауэллом, при официально другом клавишнике), последний живой из фееричной и полностью отбитой на голову тусы, где мало кто кончил хорошо и умер старым. Условно живой, потому что он болен, болен давно и тяжело, у него отказывают почки, он умирает, он это знает, все это знают — и он снимается в своей единственной большой роли, чтобы вернуться во времена своей молодости и остаться в них на экране навсегда. Он умрет четыре года спустя после съемок, в самый год смерти успев сняться в другом кино («Пробуждение»), в эпизодической роли неизлечимо больного, «чтобы не пропадала фактура». В этом парадоксальном кастинге Гордон расширяет диапазон темы "жизнь человека, у которого не было ничего, кроме музыки", добавляя к истории одиночества и саморазрушения свою очевидную старость и почти физически ощутимое чувство усталости от жизни - "от всего, кроме музыки", как скажет его герой.
Фильм охватывает период с 59-го по 66-ой (годы,проведенные Пауэллом в Париже, он умрет через два месяца после возвращения в Нью-Йорк) и парижскую американскую джазовую тусовочку времен так называемой культурной экспансии, когда американских музыкантов, живущих в центре мира и вообще всего, внезапно обуяла любовь к старой доброй Европе, доходящая до эмиграции. По официальной версии, должен же кто-то был нести свет заокраинного запада в земли, лежащие во тьме, по неофициальной - это был новый начальник полиции, обещавший мочить наркотрафик в сортире и по вступлении в должность именно этим и занявшийся. Все, что не хотел от двух до пяти еще раз (а хоть бы даже и в первый) погрузились на трактор и, показывая родине факи за ущемление прав и свобод творческой личности, отбыли в Европу кто куда, особенно примечательна оказалась парижская диаспора, хотя тот же Гордон, например, доехал до Копенгагена, где настолько пленился камерностью города и добротой людей, что остался там почти на 15 лет, что для вечного странника на чемоданах было самым большим сроком оседлой жизни. Уехало не так много народу, но шуму при отъезде они подняли столько, будто опустела вся Америка. "Французские полицейские - исключительно культурные люди. Вы в их глазах - Художник, Артист. Они не хватают вас и не сажают на два года за какой-то несчастный кокаин."
Для тех, кто как я, не особо разбирается в музыке, бибоп - это те самые ребята, которые в 40-ых сделали джаз из танцевальной музыки для ног сложной музыкой для ушей, последствия чего мы ощущаем и сегодня. Это они убили Юинга Клипспрингера, под которого вскакивали и начинали танцевать, звеня бриллиантами, Сондра Финчли, Флёр Форсайт и Джулия Флайт, и превратили модных девушек из пожара на танцполе в сагановских студенток, с сигаретой на отлете и вдумчивым лицом весь вечер сидящих над чашкой кофе и красиво внимающих заунывному саксофону. Теперь вы знаете, кто во всем виноват. Если техничней, они убрали из музыки мелодию и начали играть по гармонии, что на простой народ производило примерно то же впечатление, как если бы ты выбегал голым на сцену, разбивал гитару, ссал в рояль и убегал. Эффектно, но непонятно. Перфоманс какой-то. Это было ново, смело и никому не нравилось, кроме нитаких, которых, судя по расцвету культуры 60-ых, было тогда ещё больше, чем сейчас. Можно рассказать пару баек о раскованности боперов на сцене и в жизни, но проще перечислить, чего они совершенно точно не делали - не трахали стойку микрофона, не поджигали роялей и не откусывали головы летучим мышам. Вот до этого додумались не они. Это будет позже. В остальном для своего времени это были те же оторванные панки с девизом "Живи быстро - умри молодым".
Образ Дейла Тёрнера, в отличии от его истории, заимствованной у Пауэлла, вымышлен и собирателен, у него не было прототипа, это дитя свального греха боперской тусовки. Всё, из чего он состоит - мундштук, с которым он играет, шляпа, которую он носит, привычка сидеть перед публикой (оскорбительно по понятиям того времени), привычка курить во время исполнения, почтительное обращение "леди" к хорошим, годным людям и "полудурок" ко всем остальным, фрагменты его биографии ("короче, бибоп придумали пацаны, откосившие от армии"), разрозненные воспоминания ("был в Бруклине один саксофонист, и вот однажды он мне говорит: "А я играю тебя лучше, чем ты") - всё это в свое время отсылало к конкретным людям и событиям и, наверно, немало доставляло современникам. На наших глазах Гордон принимает вызов объять необъятное и, как умеет, впихует славный пантеон пионерии бибопа в сутулую фигуру своего героя. Он играет тех, кого видел, знал и любил, и ты, как зритель, можешь только сожалеть, что никогда не знал этих людей и не можешь оценить степень нежности и иронии в их изображении. Из почтения сценаристов в этот собирательный образ вписана и часть самого Гордона, "много слушал Дебюсси" и "сидели вместе" - это от него.
Неудивительно, что в музыкальном фильме про музыканта, которого играет другой музыкант, много музыки - но здесь её много, как в индийском фильме, где при любом сюжетном повороте герой и сорок его слонов сперва поют и танцуют об этом, только здесь Гордон по любому поводу берется за дудку - и приготовьтесь, пока не стихнет последний замирающий звук, камера не повернется и сюжет дальше не пойдёт (несколько нарочито, что только в Америке вдруг начинается обрывание звука и условное изображение выступлений). Музыка звучит в кадре, музыка звучит за кадром, музыка подменяет собой героев, настолько пропитанных субкультурой, что машинально думают, чувствуют и живут шаблонами джазовых композиций, не замечая этого (они встречаются в апреле в Париже, расстаются осенью в Нью-Йорке, Дейл умирает около полуночи и т.д.), музыка заменяет им слова, как Дейлу, который пишет песню о любви, о которой так и не сказали ("Never said, never heard") - и так и не говорит об этом: "Не для всего нужны слова"(с); о музыке говорит Дейл на приеме у психиатра (-О чём эти сны? - О музыке. Об игре на саксе. Мой регистр расширяется, становится всё больше, больше... Звук распространяет музыку... Вы понимаете, о чём я? - Да, понимаю."), музыка подменяет собой сюжет и умудряется звучать без звука, в полной тишине, когда Франсис, поглядев на часы, садится в кресло и сидит в нем всю ночь, без всякого выражения на лице, ты вспоминаешь "Round Midnight" и понимаешь, что эти долгие несколько минут внезапной тишины - это и есть заглавная песня, которой ни разу так и не играет Дейл. "But it really gets bad 'round midnigh/Memories always start 'round midnight/Haven't got the heart to stand those memories,/When my heart is still with you." Он всё-таки сыграл её, только не на саксофоне.
В фильме нет блеска джаза, он камерный, как маленький клуб, в котором играет Дейл, и интимно-домашний, со стороны кухни и гримерки, нет и нарочитой стилизации под 50-ые годы, возрастному зрителю он напомнит скорее его детство в Советский Союзе) Один из самых частных эпитетов, которыми описывают фильм обычные зрители, не кинокритики - "нежный", и трудно объяснить его в применении к откровенно трагичной истории про одиночество. Это нежность не сюжетная, это нежность изображения. Это массовка в зале, где ты настолько хорошо запоминаешь лица, что потом без труда узнаёшь медсестру в больнице, это персонал бара, в жизнь которого, совершенно незначимую для сюжета, ты вникаешь настолько, что замечаешь исчезновение волоокой девушки, подружки хозяина, и начинаешь беспокоиться за их отношения (про приключения пуговицы не говорю, это шутка слишком в лоб - в начале фильма хозяин бара теряет пуговицу, где-то ближе к концу её пришивают), это соседи по гостинице (почему Маслёнка не поёт?) и джазовая тусовочка, в которой варится Дейл, это все те эпизодичные сюжетные нити без начала и без конца, которыми без нужды, прихоти ради прошит рассказ. Это нежность звуковой дорожки. Это та нежность ностальгии, с которой ты вспоминаешь самые жестокие события и самые тяжелые времена своей жизни, и всё видится тебе в солнечном свете - просто потому, что это была твоя молодость и ты был тогда счастлив.
Сам Тавернье говорил, что это кино про Францию 50-ых и Американский Джаз - потому что должен же он был что-то сказать - и больше всего мне жаль, что я не могу увидеть этот фильм глазами зрителя, помнящего 50-ые и джаз как музыку своей молодости, то есть, глазами тех, для кого он был снят. Это как раз тот случай, когда чтение критики на фильм оказалось чуть ли не интереснее его самого. Фильм субкультурен в плохом смысле этого слова - он не рассказывает зрителю о субкультуре в увлекательной форме ("Тавернье" и "увлекательно" взаимоаннигилируют друг друга, когда встретятся), он рассказывает заурядную историю (обрывок заурядной истории, без начала и без конца) взглядом субкультурного наблюдателя; и если ты сам не дышал воздухом того времени, если ты не смотришь его глазами, если рейка №14 не отсылает тебя к одному чуваку, а имя саксофона - к другому, если ты не ловишь влёт его витавших в воздухе идей и отсылок - они незаметно пройдут мимо, оставляя после себя банальную, но понятную во все времена историю про Путь Артиста (именно так) и драму отношений. И этот шаг отступающего времени, неслышно уходящего в солнечную тень со всеми своими скандальчиками, секретиками и шутками-самосмейками, наверно, одно из самым сильных моих ощущений от "Около полуночи".
Драма отношений проста - это некрасивая и эмоционально тяжелая история созависимости внутренне свободного 70-летнего нонконформиста в модусе дивного козыря и сказочного долбоеба и 30-летнего скучного буржуа с комплексом спасателя, рассказанная с ностальгической сентиментальной нежностью, которая на время рассказа как будто даже превращает её во что-то другое. Дейл Тёрнер, старый нищий алкаш, но всё ещё живая легенда бибопа, приезжает в Париж, где его когда-то хорошо принимали, чтобы не смотреть, как в Нью-Йорке в паршивой гостинице умирает его последний друг. Он играет в лучшем месте, в "Синей Ноте", но играет за проживание и еду, потому что денег на руки ему давно не дают, и весь день, кроме вечерних рабочих часов, сидит запертым в номере, один на один с патефоном, потому что никому не нужно, чтобы он срывал выступления и искать его потом по канавам. Однажды апрельской ночью выходит из дома за сигаретами и приходит на звук саксофона унылый французский мужик с душой русской женщины, воспетой поэтами. Кони и избы стучат в его сердце, но не находят себе выхода. Ему 30, он проебал полимеры, не состоялся в творчестве, не сделал карьеру, не удержал семью, воспитывает в одно рыло дочь, от которой устал и охотно сбагрил бы родственникам, уныло фрилансит и не бреется по три дня, а у жабы тоже есть сердце, у жабы тоже есть блюз - он умеет слушать джаз и понимать его, растворяться в нём, но на этом, в общем-то, и всё, кстати, куда вы тащите старичка, а ну поставьте его на место, это ГЕНИАЛЬНЫЙ артист, что бы вы понимали! Что делать, если у тебя в жизни нет ни радости, ни свободы, ни молодости, ни любви, делать-то что? Конечно, найти себе того, кого нужно спасать, кто без тебя пропадет, верное средство, 100%! Ведь только человек, не сумевший справиться с собственной жизнью, спасёт человека в последней стадии зависимости, с бесконечной усталостью от жизни и огромной тягой к саморазрушению. Конец немного предсказуем - кино печальное.
Половину экранного времени Гордон сидит на сцене (позади него за роялем всегда сидит Херби Хенкок, композитор фильма и дублер образа героя в кадре, напоминание о том, кем был прототип на самом деле) и задушевно дует в дудку ("Просто дуйте, мистер Гордон" называлась одна из его старых композиций), он намерен додуть картину до Оскара за звуковую дорожку, и он это сделает — а другую половину молодой Франсуа Клюзе (нашему зрителю известен по роли старика-паралитика из "1+1"), закатав рукава и сунув в зубы сигарету, в одиночку тянет на себе драму и семью из трех человек: не очень умного себя, дочь-школьницу и безработного алкоголика мировую знаменитость. Строго говоря, это и есть событийная канва: герой Гордона каждую ночь вынимает из людей душу саксофоном и, ни на шаг не отступая от канона, рассказывает нам каноничную историю про то, как мой друг лучше всех играет блюз (с) - пока герой Клюзе каждый божий день в безрадостном мире Тавернье обеспечивает быт гения и борется с его зависимостью. Его жизнь куда более насыщенна - он зарабатывает деньги, шуршит по хозяйству, бегает по больницам и полицейским участкам, служит сиделкой и родной матерью Карлсона и, найдя минутку для себя, садится и плачет в уголку.
Что сказать про игру Клюзе? Убедительно. У бывшего жителя СССР средних лет Франсис обычно вызывает бесконтрольную симпатию, сказать про него плохое это как котенку голову оторвать. Всё это очень узнаваемо - обоссанный центр Парижа, крохотные кухни, где двум людям приходится играть в тетрис, чтобы разминуться, окошко с кухни в совмещенный санузел, Его Ворсейшество, самодельные полочки с книгами по искусству и шаблонным набором "не таких" писателей, проигрыватель с крутой иголкой, на который нельзя дышать, и коллекция пластинок, картоха с картохой, две работы, третья смена у плиты, заброшенный ребенок, потому что у отца-ехидны не хватает сил на двух детей - старого и малого, одни и те же рубашка и туфли под обычный и выходной костюм, и если герой Клюзе ни разу не достает из шкафа под раковиной Пакет-С-Пакетами, то только потому, что в 50-ые еще не было полиэтилена. "Вот это я понимаю Драма!" - восклицает твоя Внутренняя Заебавшаяся Баба - "Это жизненно, это постмодернизм. Франсис, сколько у тебя за коммуналку уходит?" - и дает герою карт-бланш на всё. Она, конечно, многократно осудит его за воспитание дочери (да лучше никакого отца, чем такой), за некрасивое отношение к бывшей жене (всё правильно сказала, оладух и есть), за эскападу с Дейлом (за женой бы ты так бегал, как за старыми неграми), за расставание с Дейлом (ну молодец - как он теперь без тебя жить будет?) но в конце: "Хороший мужик" - скажет она: "Молодец, Франсис!". По мне, очень хорошо у Клюзе получилось создать узнаваемый образ времен молодости наших бабушек и дедушек, без стилизации, просто человека с менталитетом другого времени, со всеми его предрассудками и мейнстримными идеями, человека шаблонного, но узнаваемо-близкого - мне все время казалось, что во время бритья он должен щедро поливаться одеколоном "Женёз", как оба моих дедушки - и вызвать к нему сочувствие и уважение. Прежде всего уважение, которого достойны все те невидимые люди, которые ежедневной рутинной работой обеспечивают чей-то тыл, давая возможность не думать о быте и заниматься творчеством и философским переосмыслением жизни.
Мне трудно подытожить, про что фильм. Я слышал разные версии и разделяю их все - про Джаз, про любовь к музыке, про артиста, который прожил жизнь так же, как играл, про одиночество, про алкоголизм, про любовь и преданность - всё это там есть. Я воспринял его как историю про нежелание любить, с которым ничего нельзя поделать. В целом, что Дейл, что Франсис - одинаковые эгоисты и то, что один отдал всё ради музыки, а другой отдаст всё ради Дейла, не делает их другими. Теоретически Франсис, конечно, понимает, что быть отцом 10-летней девочки - обожаемым отцом, любимым так сильно, как только можно любить в 10 лет, когда идеализируешь родителей - это не только кормить, будить в школу и приучить к полной самостоятельности. Это ещё не возвращаться домой в два часа ночи, когда ты знаешь, что она не спит, а ждёт тебя со включенным светом - даже если тебе выпал джек-пот и до тебя снизошел кумир, которому ты очень, очень нужен. Это быть рядом с ней, а не компенсировать своё отсутствие припадочными объятьями, когда тебе самому одиноко, и не смотреть мимо всё остальное время, когда одиноко ей. Всё это я-ж-отец прекрасно понимает. Ему просто не хочется возиться с дочкой, а хочется добрать собственной жизни и счастья, которых у него не было. Он может, но ему в лом. Сыта, одета, уроки сделаны? Круассан в зубы - и свободна!
Но точно так же относится к нему и Дейл. В глубине души он, наверно, понимает, что этот человек - последняя любовь, которая пришла в его жизнь, но ему неохота и лень. Он о чём-то просил? Ни о чём он не просил. Он заставлял громоздить всю эту гору преданности? Нет, не заставлял. Он обещал что-то? Нет, ничего. Какие претензии? Никаких. И главное, что он прав. Все понимают, почему полное одиночество, ненужность, и медленная смерть от алкоголя в тёмном гостиничном номере - это свобода и покой, это лучше и проще, чем возиться с тем, с чем тебе возиться влом.
"Слишком мало в мире доброты" - последнее, что говорит нам Дейл, и последнее, что он говорит Франсису, перед тем, как кинуть его. Для Тавернье, который говорит намёками и иносказаниями, эта фраза несвойственно прямолинейна, как взлетно-посадочная полоса, горящая всеми огнями, чтобы уж точно не зайти мимо. Много зла нечаянно приносим мы в мир, когда не можем принести туда доброты и любви. Пустота все равно заполняется чем-то, и если это будет не доброта к другому человеку - то чаще всего это окажется злом. Поэтому смерть главного героя проходит незаметно, как-то за кадром, а фирменную безысходность Тавернье в финале играют Франсис и Беранжер. Она, уходя, смотрит на него, а он смотрит на киноплёнку с Дейлом. Режиссер уже плюнул на собственный почерк и прокричал мораль в мегафон, зритель уже всё понял, кот зрителя уже всё понял, а человек, с которым это случилось, не понял ничего. Он понял, что его не любили - но эгоизм не даст ему оторваться от собственной обиды и увидеть то же самое чувство в глазах кого-то другого. Он не заметит дочь. Он не извинится перед женой. Он не станет добрее к другим людям, которые не его Дейл. Вся эта история, переломавшая ему душу, не изменит его - просто сделает несчастным. Ему надо всего лишь повернуться к дочери, чтобы эстафета нелюбви остановилась на нем. Но он не сделает этого - он просто передаст её дальше. Вся эта история, от которой ты полтора часа ожидал катарсиса, произошла зря. Безрадостный мир Тавернье пребудет нерушим.
Жги!
