Разве что хорошенькие головки петербургских красавиц заняты были больше весной и любовными романами, нежели суровыми перепетиями судьбы революционеров и их супротивников. Восстание во Франции, ставшее революцией, ныне поутихло; поговаривали уже, что сие есть естественный ход событий, и свергнувшие законного монарха вскоре сами не усидят на своих местах, и положенный порядок дел всяко возобновится не позднее осени; но то поговаривали осторожно и чересчур, смею судить, опрометчиво; то были юные умы, зрелые же молчали. Но о чем я! Итак, была весна 1795-го, и я был ныне в Петербурге.
Нас хорошо приняли в высшем свете (Оригинал: Мы были приняты петербургским обществом с большим вниманием и благорасположением. ), но то было как злая насмешка судьбы. Горечь поражения тлела в нас подобно угольям, жгла нас изнутри, не давая покоя ни духу, ни разуму. Арест в Брюсселе положил конец моим юношеским мечтаньям, и пусть поступление на российскую службу стало способом избегнуть конфискации владений наших, но от этого было не менее горько. Отец, бедный наш отец! Впрочем, сейчас, оглядываясь назад, я все думаю: не было ли это все частью его замыслов? Но как мог знать он, что все события этого года подтолкнут меня к дружбе с тем, кто станет моим близким другом на десятилетия? И все же, все же... Отец был человеком иной эпохи, века интриг и хитросплетений заговоров, изящных и смертельных, и при всей доброте своей, мягкости, он все же оценил бы все происходившее в Петербурге в то лето; мне же оно было омерзительно тем более, что против этого сражался и проливал свою кровь Костюшко. В наши отроческие годы мы изучали историю и литературу, античную и польскую. Мы грезили римлянами, мечтали возрождать доблести древних в нашем отечестве. Франция дала нам пример (Оригинал: Наши отроческое годы были посвящены изучению истории и литературы, древней и польской. Мы только и грезили, что о греках и римлянах, и мечтали лишь о том, чтобы по примеру наших предков возрождать доблести древних в нашем отечестве. Что касается свободы, то более близкие к нам примеры, почерпнутые из истории Англии и Франции,); сейчас же мою родину терзали, подобно коршунам. Любовь к отечеству была привита нам с малых лет, мы жили этой любовью, дышали ею, она текла по нашим венам; любовь же порождала ненависть ко всем, кто способствовал гибели нашего отечества. Я был под властью любви и ненависти, и при каждой встрече с русским кровь бросалась мне в голову; каждый русский казался мне виновником несчастий моего отечества и моего положения пленника. (Оригинал: Любовь к отечеству, к его славе, к его учреждениям и вольностям была привита нам и учением, и всем тем, что мы видели и слышали вокруг себя. …. что чувство это ... сопровождалось непреодолимым отвращением, ненавистью ко всем тем, кто способствовал гибели нашего возлюбленного отечества. Я был до такой степени под властью этого двойного чувства любви и ненависти, что при каждой встрече с русским, в Польше или где-либо в другом месте, кровь бросалась мне в голову, я бледнел и краснел, так как каждый русский казался мне виновником несчастий моей родины. )
Отец наш снабдил нас рекомендательными письмами к тем, кого знал еще с давних пор; несправедливость, учиненная к нам, вызывала симпатию и благорасположение. Однако ж теперь я полагаю, что симпатия эта, чрезмерно смелая, пожалуй, и могущая вызвать неудовольствие императрицы, была ею же и одобрена заранее. (Оригинал: Благодаря его (отца) рекомендательным письмам, мы встретили благосклонный прием. Несправедливость, причиненная нам распоряжениями правительства, вызывала к нам симпатию …. Вспоминая теперь предупредительность и внимание, оказанные нам, я нисколько не сомневаюсь, что придворные, …, были заранее уверены, что оказываемый ими хороший прием к этим обездоленным полякам, этим питомцам Свободы, совершенно не скомпрометирует их при дворе. Кто знает? Быть может, это поведение было им даже предписано.
) За год ненависть моя ко всем русским растворилась среди любезности многочисленных наших новых знакомцев, к коим водил нас Яков Горский, по поручению отца нашего направлявший нас и поддерживающий советами. Горский был человек совершенно изумительный; расположение ему выказывали даже те, кого сам он не слишком уважал, не скрывая малой доли своего уважения; он не был строг, но все же не позволял нам отклониться от прямого пути и я сожалею лишь о том, что он рано покинул нас. (Оригинал: Нас всюду сопровождал Яков Горский, которому наш отец поручил быть нашим другом и руководителем и помогать нам своими советами. …. это был именно такой человек, который нужен был, чтобы держать молодых людей без особенной строгости, но вместе с тем не давая им уклониться от прямого пути. …. и я исполняю только долг совести, выражая ему здесь нашу признательность и нашу скорбь по его неожиданной утрате.)
В ту пору мы были растеряны, но понемногу убеждались в том, что не так страшен черт, как его малюют; что нельзя судить всю нацию по отдельным личностям и деяниям; (Оригинал: ...Мы убедились в справедливости пословицы «черт не так страшен как его малюют»,....; мы поняли, что несправедливо, несмотря на ужасы, проделанные с нами, винить в этом всю нацию, смешивать в одной ненависти всех людей, которые часто не имеют с правительством ничего общего;) мы были молоды и не сумели избегнуть полностью всех опасностей, подстерегающих юношей; случались и дерзкие приключения, и сомнительные знакомства, и неразумные поступки. (Оригинал: будучи молоды, мы нападали на опасные знакомства и не избегали сомнительных развлечений.) Петербургское общество тех лет было оживленно и блестяще; салоны соревновались между собой, привлекая иностранных гостей; дипломатический корпус и французские эмигранты задавали тон. (Оригинал: Петербургское общество было в общем блестяще, оживленно и полно разнообразных оттенков. Во многих домах были приемы; иностранных гостей всюду перебивали друг у друга. Дипломатический корпус и французские эмигранты вносили оживление и задавали тон.) Однако же всякий разговор кончался всегда новостями, касающимися Двора. Двор был истинным сердцем общества; о нем говорили, его обсуждали, им восхищались безмерно и бесстыдно. (Оригинал: Всякий разговор, — я могу сказать, почти всякая фраза, — кончались всегда новостями, касающимися Двора. Что там сказали? Что там сделали? Что думают делать? Вся жизненная импульсия шла только оттуда.)
Прошло немало времени, прежде чем нас официально представили ко двору; немало же и стараний Горского, и нашего упорного труда. Мы добились желаемого, пусть и не в полной мере; владения наших родителей не были возвращены им, несмотря на милость к нам императрицы, но за небольшими потерями подарены нам, так что нам пришлось лишь отослать отцу полную доверенность на управление ему же принадлежащим имуществом. (Оригинал: Она не возвратила конфискованных имений моим родителям, но, нарушая все права, даже не упоминая о них, подарила мне и моему брату, из принадлежавшего им имущества, сорок две тысячи душ. … Нам пришлось только послать отцу полные и неограниченные доверенности, чтобы этим дать ему возможность распоряжаться своим же имуществом.) Но главным для меня стало иное, что в ту пору не воспринималось столь важным: началось сближение мое с великим князем Александром. Я рисовал; он повелел мне принести рисунки мои и разглядывал их с интересом. В конце же апреля, когда петербургское общество устремляется каждое утро на прогулки по набережной, я все чаще стал случайно встречаться с ним; и каждый раз Александр останавливался поговорить со мной. (Оригинал: в конце апреля, … набережные бывают усеяны гуляющими. Туда устремляется все общество. Великий князь Александр также часто показывался на прогулке…. всякий раз, встречая кого-нибудь из нас, великий князь останавливался, чтобы поговорить.) Таким образом, отношения наши с великим князем становились все тесней, когда весной двор переехал вновь в Таврический дворец. (Оригинал: Отношения наши с великим князем принимали с каждым днем характер все более скрепляющегося знакомства. Весной двор переехал, как всегда, в Таврический дворец)
Однажды при встрече со мной великий князь приказал мне явиться к нему в Таврический, выразив сожаление по поводу столь редких наших встреч, и предложил мне прогулку по саду, который страстно желал показать мне; он назначил мне день и час (Оригинал: Однажды при встрече со мной, он выразил сожаление, что мы видимся так редко, и приказал мне прийти к нему в Таврический дворец, предлагая погулять по саду, который он хотел показать мне. Он назначил мне день и час.), и пренебречь этим приказом означало разрушить все, что мы с братом укрепили и созидали в последний год; означало ввергнуть родителей наших вновь в ужас возможной нищеты. К тому дню установилась уже весна; все цвело с буйностью, свойственной зелени в этом климате, словно спеша наверстать упущенное и праздновать жизнь в краткий миг северного лета. (Оригинал: Установилась уже настоящая весна: как бывает обыкновенно в этом климате, природа спешила наверстать потерянное время, и растительность быстро стала распускаться. Все было покрыто зеленью и цветами.) Мне жаль, что я не запомнил точное число того дня, изменившего мою жизнь отныне и до самой смерти моей, вероятно. Дня, когда в назначенный час я отправился в Таврический дворец, не зная еще, что меня ждет и какое будущее, какая дружба, дорожить коей я буду до конца дней моих, закладывается в этот миг. (Оригинал: Мне очень жаль, что я не записал точное число этого дня, который имел решительное влияние на большую часть моей жизни и на судьбы моего отечества. С этого дня и после этого разговора, который я хочу передать, началась моя преданность великому князю, я могу сказать, наша дружба, породившая ряд событий, счастливых и несчастных, цепь которых тянется еще и сейчас и будет давать знать о себе в продолжение еще многих лет.) Мы проговорили часа три; бродили по саду, где великий князь, взяв меня под руку, водил меня, желая, по его словам, знать мое мнение об искусстве садовника. (Оригинал: великий князь взял меня под руку и предложил пройти в сад, желая, как он выразился, услышать мое мнение об искусстве англичанина-садовника, …. Мы обошли сад во всех направлениях, за три часа очень оживленного, беспрерывного разговора.) Но то был лишь предлог! Я был изумлен и растерян; восторжен и счастлив. Я слушал великого князя и не верил ушам своим... он говорил страстно, и пыл его находил во мне отклик. О чем мы говорили в тот день? Теперь, сорок лет спустя, я вижу, как слепы мы были. Но тогда это казалось мне чудом: чтобы внук жестокой Екатерины был столь просвещен и либерален по взглядам, сочувствовал судьбе несчастной родины моей? (Оригинал: Сознаюсь, я уходил пораженный, глубоко взволнованный, не зная — был ли это сон или действительность. Как! Русский князь, будущий преемник Екатерины, ее внук ….. отрицал и ненавидел убеждение своей бабки…. страстно любил справедливость и свободу, жалел Польшу и хотел бы видеть ее счастливой. Не чудо ли это было, что в такой атмосфере и среде могли зародиться столь благородные мысли, столь высокая добродетель? Когда спустя сорок лет разбираешься в событиях, совершившихся со времени этого разговора, слишком хорошо видишь, как мало соответствовали они тому, что сулило нам наше воображение.) Он казался мне высшим существом, ангелом, посланным небесами для спасения Польши. (Оригинал: он казался мне каким-то высшим существом, посланным на землю Провидением для счастья человечества и моей родины.) В тот миг я поклялся мысленно в верности ему, и клятва эта устояла, даже когда рухнули все иллюзии; когда раз за разом уничтожал он сам все то, что заставило меня принести эту клятву... это чувство осталось во мне, несмотря ни на что; останется оно со мной до последнего удара моего бедного сердца. (Оригинал: Я дал себе обет безграничной привязанности к нему, и чувство, вызванное во мне в эту первую минуту, продолжалось даже и в то время, когда породившие его иллюзии стали исчезать одна за другой; позднее это чувство устояло перед всеми ударами, которые сам Александр нанес ему, и не погасло никогда, несмотря на множество причин и грустных разочарований, которые могли бы его искоренить)
Некоторое время мы почти не виделись; встречаясь изредка и случайно, обменивались знаками понимания и дружбы, но и только. (Оригинал: В следующие за этим замечательным разговором дни мы не имели случая говорить с великим князем, но каждый раз при встрече с ним мы обменивались дружескими словами и знаками взаимного понимания.) Когда же двор перебрался в Царское Село, стал он звать нас все чаще, и, к немалому изумлению моему, однажды я получил приглашение и вовсе поселиться в Царском Селе вместе с братом моим, дабы, как сказал великий князь, больше времени проводить вместе. (Оригинал: Вскоре двор переехал в Царское Село. …. В начале великий князь приглашал нас приезжать почаще, затем предложил нам и совсем остаться жить в Царском Селе, чтобы, как он говорил, иметь возможность больше времени проводить вместе.) Дружба наша была подобием тайного союза; политические идеи и вопросы, обсуждавшиеся между нами, показались бы опытному дипломату столь же смешными и наивными, сколь смешны и наивны нам рассуждения трехлетнего ребенка о войне и любви; тогда же они имели для нас очарование новизны, а необходимость хранить все в тайне прибавляла всему делу пикантности и остроты, создавая особые отношения между нами. (Оригинал: Наши отношения с великим князем могли только привязывать нас друг к другу и возбуждать самый живой интерес: это было нечто вроде франкмасонского союза, которого не чуждалась и великая княгиня. Интимность наших отношений, столь для нас новая и дававшая повод к горячим обсуждениям, вызывала бесконечные разговоры, которые постоянно возобновлялись. Политические идеи и вопросы, которые показались бы теперь избитыми и привычными общими местами, — тогда имели для нас всю прелесть животрепещущей новизны, а необходимость хранить их в тайне и мысль о том, что все это происходит на глазах двора, зараженного предубеждениями абсолютизма, под носом у всех этих министров, преисполненных сознанием своей непогрешимости, прибавляла еще больше интереса и пикантности этим сношениям, которые становились все более и более частыми и интимными.)
Приехав, я увидел, что он весьма взволнован. Я привык видеть его взволнованным; наши беседы, его мысли - все это волновало и его, и мою душу, мы были очарованы идеями либерализма, в ту пору жизнь еще не осыпала нас разочарованиями, кои позднее очерствили нас. (Оригинал: либеральные идеи были еще окружены для нас ореолом, который побледнел при последующих опытах их применения; и жизнь еще не доставила нам тогда тех жестоких разочарований, которые впоследствии повторялись слишком часто.) Итак, великий князь был взволнован, и я ласково взял его за руку, стремясь напомнить, что он не одинок. Его молодая супруга разделяла взгляды наши, выказывая на диво острый ум; (Оригинал: ...это было нечто вроде франкмасонского союза, которого не чуждалась и великая княгиня) равно как и брат мой, чьего общества также искал Александр. Сейчас я думаю порой: чего в точности искал тогда еще великий князь? Бабка его славилась своей распущенностью, хоть русские, подобно римлянам, для коих божества их были выше распутства и греха, прощали своей императрице любые выходки, обожествляли ее, подобно язычникам. (Оригинал: Даже распущенность Екатерины, часто прибегавшей для удовлетворения своей чувственности к мимолетным связям, служила в ее пользу… И хотя она, подобно языческим богам, более чем часто спускалась с своего Олимпа, чтобы вступить в связи с простыми смертными, уважение ее подданных к ее авторитету и власти не уменьшалось от этого; напротив, все восхищались ее выдержанностью и умом.) Унаследовал ли Александр страстность бабки своей? Это мне предстояло узнать позднее, узнать и содрогнуться: не от его распутства, не от разочарования, а от ужаса собственного падения.
Александр в ту пору был приверженцем республиканских идей; 1789 год был для него священным знаменем; я же, пусть и воспитан был на идеях насквозь либеральных, в силу возраста и опыта моего обнаруживал больше рассудительности и умерял крайние мнения и умонастроения великого князя. (Оригинал: По своим воззрениям он являлся выучеником 1789 года; он всюду хотел бы видеть республики и считал эту форму правления единственной, отвечающей желаниям и правам человечества. Хотя я и сам находился тогда во власти экзальтации, хотя я был рожден и воспитан в республике, где принципы Французской революции были встречены и восприняты с энтузиазмом тем не менее в наших беседах я обнаруживал более рассудительности и умерял крайние мнения великого князя.) В тот вечер мы спорили вновь о трудности избрания достойного правителя; и пусть я возражал ему, (Оригинал: Он утверждал, между прочим, что наследственность престола была несправедливым и бессмысленным установлением, что передача верховной власти должна зависеть не от случайностей рождения, а от голосования народа, который сумеет выбрать наиболее способного правителя. Я представлял ему то, что можно было сказать против этого мнения — трудность и случайность избрания, я указывал на то, как страдала от этого Польша)но искренность его, прямота - все очаровывало меня, (Оригинал: во мне чувства восхищения и преданности по отношению к великому князю. Его искренность, прямота, способность увлекаться прекрасными иллюзиями придавали ему обаятельность, перед которой невозможно было устоять.) хоть я и считал, что для того, кому уготована судьба преобразователя и вершителя, потребно быть более решительным. (Оригинал: Я хорошо чувствовал, что это не то, что ему было бы нужно; что для его высокого назначения, для совершения удачных и крупных преобразований в социальном строе, надо было бы иметь больше подъема, силы, огня, веры в самого себя, чего незаметно было у великого князя) Но он был еще так молод, что все мог успеть приобресть: опыт учит быстрее и жестче, нежели любой иной учитель. (Оригинал: К тому же, ввиду своей молодости, он мог еще приобрести то, чего ему недоставало. Обстоятельства, необходимость — могли развить в нем способности, которые еще не успели проявиться) Мы спорили; в тот вечер мой брат уехал к великому князю Константину, которого занимал беседами более светскими, не касающимися политики, как надлежало по неписаным законам приличий. Супруга Александра была занята; таким образом, мы остались наедине и спор наш становится все горячей, что естественно для юности. А мы были еще так молоды!..
Желая обосновать свои убеждения и умерить чрезмерно мечтательные настроения великого князя (Оригинал: в наших беседах я обнаруживал более рассудительности и умерял крайние мнения великого князя.), я потребовал бумагу и чернила, думая схемами и примерами доказать, как мало Россия готова к иной форме правления; (Оригинал: я указывал на то, как страдала от этого Польша и как мало Россия была способна и подготовлена к установлению такого порядка. ) сколько бед принесло это Франции, хоть сейчас директория переживала свой краткий золотой век. Мы прошли в его кабинет, отделанный скорее скромно, нежели блистательно: отдельный дворец для великого князя еще не был завершен и пока что помещался он в большом дворце (Оригинал: Великий князь в начале этого года помещался в большом дворце и не занимал еще отдельного дворца, выстроенного для него императрицей в парке и только что оконченного.), где условия были стеснены для всех, кроме самой Екатерины и ее фаворитов. В этот миг я не мог помнить, что великий князь младше меня на семь лет и оттого мне следует направлять и сдерживать буйные порывы Александра. Я сам был молод: 26 лет! Всего двадцать шесть лет мне было в ту пору... и наш спор продлился до поры, когда ночное светило уступает место дневному; в минуту их встречи Александр отложил перо и предложил мне скрепить нашу дружбу братским поцелуем; предложение, которое я принял со всем пылом юности, быть может, привнеся в поцелуй братский не только братские чувства, ибо ответ был столь же далек от целомудренного, что я покраснел и отстранился, торопясь скрыть предательскую дрожь в руках. Но он лишь улыбался, столь искренний, сколь и в рассуждениях о несправедливости правления в России; и я вновь склонился над столом, заставив себя забыть о том, что было бы ближе либертинам, нежели либералам.
Пребывание в Царском Селе близилось к концу. Это время я всегда буду вспоминать с искренней нежностью, как время, когда мы сорвали первые цветы нашей дружбы, пронесенной через года; наслаждались ее грезами, жили трепетными фантазиями. (Оригинал: Пребывание в Царском Селе приближалось к концу. Наш интимный кружок грустил и сожалел об этом. …. Здесь мы сорвали первые цветы молодой, доверчивой дружбы, наслаждались грезами, которыми она себя убаюкивает.) Такие чувства возможны лишь в юности; с возрастом они приходят все реже, и никогда не пережить их вторично с прежней силой и свежестью. Только однажды, только в юности такое возможно, и счастлив, кто сумел сорвать этот цветок. (Оригинал: Такие чувства никогда не переживаются вторично с прежней силой, свежестью, одушевлением. Чем дольше живешь, тем реже испытываешь их отголоски.)
Увы, время летело чересчур быстро и встречи наши с великим князем становились все реже; не по моей или его воле, но в силу событий, от нас обоих не зависящих. Со скоростью понесшей лошади сменялась эпоха; не остыло еще тело великой императрицы, как сменились декорации пьесы в угоду новому хозяину: сменились костюмы, сменились манеры (Оригинал: Никогда еще по сигналу свистка не бывало такой быстрой смены всех декораций, как это произошло при восшествии на престол Павла I. Все изменилось быстрее, чем в один день: костюмы, прически, наружность, манеры, занятия.), уважение уступило место страху. Страх правил Петербургом, страх, тщательно насаждаемый маленьким человечком, смотревшим на Россию как на своих игрушечных солдатиков. Все французское уступило место прусскому; парады стали тем более часты, чем менее любила их публика: парады любил Павел. (Оригинал: Перед тем в моде была элегантная прическа на французский лад: волосы завивались и закалывались сзади низко опущенными. Теперь их стали зачесывать прямо и гладко, с двумя туго завитыми локонами над ушами, на прусский манер) Сменялись люди. Из прежних на месте своем остался разве что Безбородко; (Оригинал: Из всех бывших министров Екатерины Павел отличил только графа Безбородко, ввиду его большой талантливости, высокой репутации, которою он пользовался) Зубов же удалился в свое имение в Литву, похожий на низложенного принца. Новые люди наводнили Петербург; новые, грубые и зачастую малообразованные, они, тем не менее, полностью удовлетворяли Павла, с радостью жестокого ребенка изгонявшего всех, кому хоть мало-мальски благоволила его покойная мать. (Оригинал: Он преследовал и изгонял тех, кто пользовался расположением его матери.)
Неудивительно, что для нас настало иное время. Брат мой уже столкнулся с ужасным обер-полицмейстером Архаровым; к счастию, он отделался легко. (Оригинал: страшная встреча, а именно с ужасным Архаровым, обер-полицеймейстером… Мой брат испытал однажды на себе эту скорую расправу.) На недолгое время положение наше сделалось даже лучше: меня назначили адъютантом Александру, тогда как брата моего - великому князю Константину; назначение это не утруждало нас сверх меры, вознаграждало же близостью к великим князьям (Оригинал: я был назначен адъютантом Александра, а мой брат, — адъютантом Константина. Это назначение нас обрадовало, так как оно приближало нас к великим князьям. Исполнять новые наши обязанности было не тяжело.), что особенно было мне дорого в ту пору. У нас было мало времени: великий князь был свободен лишь в послеобеденное время, но бывал уже так утомлен парадами и обедом с отцом своим, что не приходилось и мечтать о разговорах, подобных царкосельским. (Оригинал: Послеобеденное время было единственным моментом, когда с ним можно было поговорить более свободно, но он большею частью бывал очень утомлен утренними выездами. Ему надо было немного отдохнуть, а затем наступало время идти вечером к императрице. Итак, мы имели основание сожалеть о наших досугах в Царском Селе.) Вскоре Павел отбыл в Москву на коронацию (Оригинал: К весне 1797 года император отправился в Москву на коронацию.) и нам всем пришлось последовать за ним; то было странное время, когда балы не радовали, но утомляли, и люди более были счастливы отправиться с бала, нежели на бал. (Оригинал: Праздники эти совсем не были веселы и не удовлетворяли ни ту, ни другую сторону. Они все время были более утомительны, чем приятны, и все гораздо более радовались их окончанию, чем возможности на них присутствовать.
Мы с братом добились трехмесячного отпуска для нас, дабы навестить родных. Великий князь был столь опечален моим отъездом и предстоящей разлукой (Оригинал: Мы с братом добились трехмесячного отпуска и собирались уехать из Москвы прямо в Польшу к нашим родителям. Великий князь был опечален . Беспокойство его усиливалось по мере того, как приближалось время нашего отъезда и разлуки на несколько месяцев.), что просил меня написать ему проект манифеста, которым он желал бы объявить свою волю в миг, когда власть перейдет к нему; Наконец, он попросил меня составить ему проект манифеста, которым он желал бы объявить свою волю в тот момент, когда верховная власть перейдет к нему. никакие уговоры не могли переубедить его, и мне пришлось ради успокоения моего дорогого друга написать этот текст, столь отвечающий его фантазиям, сколь и оторванный от реальности. (Оригинал: Напрасно я отказывался от этого, он не оставил меня в покое до тех пор, пока я не согласился изложить на бумаге мысли, беспрестанно его занимавшие. Чтобы успокоить его, надо было исполнить его желание, которое все больше волновало его и которое он высказывал все настойчивее. …. Нет надобности говорить, как мало эти прекрасные рассуждения и фразы, которые я старался связать как можно лучше, были применимы к действительному положению вещей. … она соответствовала его тогдашней фантазии) Александр принял этот проект восторженно; вероятно, ему казалось, что, имея проект этот в кармане, он подготовлен ко всему, что может преподнести ему судьба. (Оригинал: Александр был в восторге от моей работы. … Ему казалось, что с этой бумагой в кармане он уже подготовлен к событиям, которые судьба могла неожиданно послать ему) Расстались мы с нежностью и печалью, ибо непредсказуема Россия и жизнь человека в ней, от императора до последнего холопа. Что же сталось с бумагою моею, плодом мечтаний и иллюзий юности, я не знаю; надеюсь, он сжег ее, осознав все нелепость написанного. (Оригинал: Я не знаю дальнейшей судьбы этой бумаги. Думаю, что Александр никому ее не показывал, со мной же он больше никогда о ней не заговаривал. Я думаю, что он ее сжег, поняв безрассудство документа) Однако же оставлять моего друга в одиночестве я не осмелился и оттого рекомендовал ему двух молодых людей, во взглядах своих разделявших наши с Александром мысли и чаяния; людьми этими были граф Павел Строганов и приятель его, Новосильцев. Тесная дружба и взаимное доверие, установившееся между мной и этими молодыми людьми (Оригинал: Я близко сошелся, как это бывает между молодыми людьми почти одних лет, с ... графом Павлом Строгановым, и с его другом, Новосильцевым), позволили мне рекомендовать их как людей честных и благородных, с гибким, быстрым умом. Новосильцев вскоре был вынужден отбыть в Лондон, где был ласково принят графом Воронцовым и завел, благодаря ему, множество полезных себе и нашему общему делу знакомств; паспорт Новосильцеву выхлопотал через Растопчина сам великий князь. Великий князь достал ему (Новосильцеву) паспорт через Растопчина Уезжая, я оставлял милого друга моего среди надежных людей, и оттого горечь разлуки становилась чуть менее суровой.
Он писал мне, и письма эти свидетельствовали, что взгляды его не изменились (Оригинал: Письма, которые я получил от него во время нашего пребывания в Пулавах, доказывали мне, если только в этом могло быть какое-нибудь сомнение, что он не думал измениться.); вернувшись из Пулавы, я нашел его прежним, чему немало обрадовался, пусть радость эта и была излишне эгоистична. По возвращении с коронации двор поселился в Гатчине, и лишь дружба великого князя Александра скрашивала мне эту осень, казавшуюся в том месте еще печальнее, унылее и тоскливее, чем где угодно в иных краях. Осенний холод едва ли не страшнее там зимнего; (Оригинал: По возвращении с коронации двор поселился в Гатчине, …. Еще грустнее казались там осенние дни, вообще столь унылые в России….холод чувствуется острее, пронзительнее и еще неприятнее, чем зимою.) промозглая сырость заполняет дни и ночи, и ничем не прогнать ее; сырая постель, сырое белье, сырая обувь. Лишь доверие и дружба Александра не позволяли мне жаловаться на судьбу, сполна вознаграждая за проклятую гатчинскую осень и согревая в особо хмурые дни. (Оригинал: лишь дружба великого князя Александра скрашивала мне эту осень… вознаграждали нас вполне за скуку и грустное пребывание в Гатчине и не позволяли нам жаловаться.)
Зимой 1797-1798 скончался несчастный наш король Станислав-Август; потеря эта еще более сблизила меня с великим князем. В ту пору видел я только двор (Оригинал: За все время моего пребывания в России двор был единственным любопытным зрелищем, доступным моим наблюдениям, и потому мне приходится говорить только о дворе.), из двора же всего милее мне был Александр, оттого мой рассказ все более о нем, занимавшим такое место в моем сердце, в моих мечтах. Даже счастье моего бедного отечества связывал я в ту пору с великим князем Александром, понимая, что не разрешится все в одночасье к всеобщей радости, как часто то преподносится в легендах и сказаниях. Кто иной, кроме него, мог принести успокоение моей многострадальной родине? Однако же, будучи прекрасен душой и следуя идеям либеральным, Александр был в немалой степени ужасающе невежествен; я с огорчением видел пробелы в его знаниях (Оригинал: Образование молодого князя осталось незаконченным со времени его женитьбы, благодаря отъезду Лагарпа, когда Александру было восемнадцать лет. С тех пор он был чужд каких-либо правильных занятий; .... он не имел в своем распоряжении никакого плана для чтения, .... Я часто говорил ему об этом и в то время, и позже. Я предлагал ему для чтения разные книги по истории, по законоведению, политике.) и оттого излишнюю поспешность в суждениях. Лагарп, сделав столь немало в деле увлечения воспитанника своего идеями, сотворил столь же мало в деле его обучения наукам. Сейчас же Александр почитал, что достаточно уже образован и с неохотой принимал мои слова о том, что необходимо еще изучить немало всего. Это ли способствовало некоторому охлаждению между нами, или же неумолим был ход истории, но вскоре вновь грянула разлука, еще более долгая, еще более страшная для нас.
Но до той поры, покуда еще я был назначен состоять старшим адъютантом при особе великого князя, каждый день после обеда являлся я ему за приказаниями, и каждая встреча наша была украшена минутами интимных бесед (Оригинал: Назначенный состоять при особе великого князя в качестве старшего адъютанта, я, .....Каждый день после обеда я являлся к нему за приказаниями; то были минуты интимных бесед. ) и наслаждения обществом друг друга. После переезда же на лето в Павловск, где великие князья жили в отдельном деревянном доме, стоявшем обособленно (Оригинал: Оба великих князя жили в Павловске, в отдельном от дворца, наскоро выстроенном деревянном доме. ... Ввиду обособленности этого помещения мы могли чаще видеться с великими князьями.), мы смогли видеться чаще, и воспоминания о той поре до сих пор греют меня уютом юношеского беззаботного счастия жить и мечтать.
Следует упомянуть также о малом приключении моем, скрасившем мне долгую осень в Гатчине, а именно о турчонке, чудом уцелевшем ранее при взятии Кутаиса и воспитанного при тогда еще великом князе Павле. Турчонок тот вырос и стал при особе великого князя цирюльником, а после и лакеем, и старшим лакеем и графом; назвали его Иваном Кутайсовым (Оригинал: Один турчонок, оставшийся в живых во время взятия Кутаиса и избиения его жителей, названный по имени его родного города Кутайсовым, достался на долю великого князя Павла, который велел его воспитать и оставил при своей особе, вначале в качестве своего цирюльника, затем в должности старшего лакея.), и, будучи ловким малым, вскорости занял он такое место, что иные генералы не брезговали идти к нему на поклон (Оригинал: он был предметом рабски-почтительных поклонов со стороны большей части генералов). Играл он при дворе еще одну роль - сводника; и сам он, не будучи лишен известной привлекательности, знал об этом и пользовался достоинствами своими.
Был он ловкого ума, пронырливый, подобно прочим своим соплеменникам, и решительно невозможно было отказать ему ни для кого. Кто под страхом императорского гнева, а кто исключительно в силу какой-то дьявольской силы его, улыбки, не покидавшей слегка пухловатого лица (Оригинал: Он был среднего роста, немного толст, но живой и расторопный, очень смуглый, всегда улыбающийся, с глазами и лицом восточного типа, в которых можно было прочесть склонность к чувственным удовольствиям. В своем утреннем наряде он напоминал Фигаро). Я знал, что многие недолюбливали его, и понимал эту нелюбовь; однако же сам с неожиданным для себя удовольствием разделял с Кутайсовым изредка прогулки, одна из которых завершилась к обоюдному удобству и приятству в комнатах турчонка, обладавшего, как я обнаружил, еще многими талантами, несомненно, отчасти объяснявшими его высокое положение при особе императора. Во всяком случае, мне было жаловаться грех, хоть и было мне подобное в новинку; но доводилось, разумеется, знать о таком, а отныне и испробовать.
Поныне я не знаю, донес ли кто моему другу об этом приключении, назвать которое невинным я могу лишь в силу отсутствия какой-либо душевной привязанности к императорскому любимцу, позволившему себе обходиться со мной так, словно бы я был французской актрисой эпохи 1789; закончилось все быстро, переменились привязанности Кутайсова, но на него не держу зла; напротив, приключение это немало помогло мне позднее, не принеся мне никакого вреда, помимо первоначального смущения. Брат мой Константин что-то заподозрил, но не высказал мне ни слова упрека; то ли из родственной любви нашей, то ли из собственного душевного благородства. Так или иначе, но осень эта не стала для меня столь же тяжелой, как предыдущая; однако же вскоре нам с братом пришлось испытать на себе гнев Павла, внезапный и яростный. Лишь заступничество Кутайсова (я робко надеюсь, что во многом приключение наше способствовало этому) брат избежал немедленной ссылки в Сибирь и получил разрешение уехать и соединиться с родителями нашими. Одиночество мое стало полным (Оригинал: Павел был возмущен ... Раздражение его, быть может, было еще сильнее от того, что он выказывал особое расположение моему брату. Он так вспылил, что хотел сослать брата в Сибирь и немедленно дать об этом приказ. К счастью, Кутайсову, хорошо относившемуся к брату и действовавшему по просьбе великого князя Александра, удалось успокоить гнев императора, и Павел позвал моего брата, дал ему отпуск и разрешение уехать (к родителям) и наградил его орденом св. Анны первой степени. По отъезде брата я был очень одинок и полон грустных мыслей. ); к тому времени я не мог более исполнять обязанности адъютанта великого князя и встречи наши стали реже, что, впрочем, не отразилось на отношениях наших. И все же я был одинок.
Летом же я получил письмо от графа Растопчина; я был назначен послом от русского двора в Италию, к королю Сардинии; мне было предписано отправляться за инструкциями в Петербург немедленно и выехать в Италию в течение недели. Это была, несомненно, почетная ссылка. (Оригинал: я получил письмо от графа Растопчина, в котором он сообщил мне, что я назначен послом от русского двора при короле Сардинии и должен немедленно приехать в Петербург, чтобы получить там инструкции и через неделю выехать в Италию. Это была опала, имевшая вид милости.) К этому времени Павел изрядно охладел ко мне и близость моя к его сыну, вероятно, внушала ему тревогу; или же кто-то очернил меня в глазах императора (Оригинал: Мне опять кто-то повредил в глазах императора. ), достаточно, чтобы тот немедленно нашел повод удалить меня из России. Напрасно я просил возможности увидеться с родными: в этом мне было отказано. С горечью и досадой принял я это назначение, тяжело переживая необходимость покинуть моего великого князя и моих друзей. Всего несколько лет назад я и помыслить не мог, что буду уезжать из России с тяжелым сердцем! (Оригинал: Мне было очень досадно и грустно получить этот внезапный приказ, которого я совершенно не ожидал; мне было тяжело расставаться с великим князем, к которому я искренно привязался, и с некоторыми друзьями, скрашивавшими мне своей дружбою пребывание в России.)
Мы простились с Александром, и прощание это было горьким. Я припомнил наше прощание в мой прошлый отъезд; несмотря на обещание писать, данное мне моим другом, не мог я не заметить, что отношение его ко мне изменилось. Он выразил мне огорчение моим отъездом, но все же опыт сделал его иным человеком, что явственно я вижу спустя сорок лет, когда пишу эти строки. Такова жизнь! Но как же горько и больно, когда опыт, страх, искушения меняют твоих близких. Исчезла часть его фантазий и грез; в последние месяцы мы не говорили более о его будущей судьбе; (Оригинал: Великий князь выразил мне свое огорчение по поводу моего отъезда. Мысленно возвращаясь к этим минутам, я вспоминаю, что тогда он уже не был таким, каким я видел его при нашем расставании в Москве, после коронации его отца. Он ближе узнал уже действительную жизнь, и она начала производить на него свое действие. Исчезла часть его грез, в особенности тех, что касались его личной судьбы и о которых мы давно уже больше не говорили. ..... При прощании со мною, в котором сказалось все его доброе сердце, он обещал писать мне при первой возможности. ) порой начинало мне казаться, что он стыдится былой слабости своей.
Четыре года назад покинули мы с братом Вену; четыре года спустя я вернулся в нее иным человеком, с положением, переменившимся полностью, что произвело впечатление. В Вене я провел несколько месяцев в компании моей сестры; время это я назову счастливейшим в моей жизни. (Оригинал: Прошло четыре года с тех пор, как мы с братом оставили Вену. Положение мое было теперь совершенно иным. Тогда я уезжал, чтобы просить у русского правительства милости ... . Теперь я возвращался в Вену в качестве уполномоченного от этого правительства. Эта перемена положения производила огромнейшее впечатление ... Несколько зимних месяцев в 1798–1799 гг., проведенных в обществе моих сестер в Вене, я считаю самыми счастливыми в моей жизни. ) Однако же я не мог оставаться в этом городе слишком долго и выехал исполнять свою миссию в Сардинии.
Италия произвела на меня тягчайшее впечатление нищетой своей и разоренностью. (Оригинал: Вид первых городов Италии поражал меня каждый раз, как только я въезжал в них. Я был поражен ими, в особенности, потому, что сама страна производила весьма жалкое впечатление) Миссия моя была мне неприятна и я воспользовался ею, чтобы посетить Флоренцию и Верону; во Флоренции я занялся изучением итальянского языка, посещал ее чудные галереи. (Оригинал: Я воспользовался пребыванием во Флоренции, чтоб осмотреть чудеса и редкости, собранные в городских галереях. Я занялся изучением итальянского языка) Вскоре стали известны результаты битвы при Маренго и двор переместился в Рим, куда, конечно же, я последовал за ним. (Оригинал: Наконец, стало известно о переходе французов через Альпы, о битве при Маренго и о ее результатах. Соммарива исчез, его войска также, в то время как король Сардинии и весь его штат (и я в том числе) наскоро собрали свои вещи и уехали в Рим.) Рим! Первое впечатление не поддается описанию. Едва прибыв, я поспешил в Капитолий; как передать мне чувства, владевшие тогда мной? Я шептал себе: "Возможно ли это? Вот здесь, на этом самом месле, жили Сципионы, Катоны, Гракхи, Цезари! Здесь гремели речи Цицерона! Здесь пел свои песни Гораций!" (Оригинал: Выйдя из экипажа, я первым делом поспешил в Капитолий, на Палатинский холм. Я не мог сдержать своего нетерпения, не мог наглядеться, не мог насытить свое воображение видом этих мест, свидетелей стольких великих событий. Возможно ли это? — говорил я себе: вот здесь, на этом самом месте, жили Сципионы, Катоны, Гракхи, Цезари! Здесь гремели речи Цицерона! Здесь пел свои песни Гораций!)
Ссылка эта изменила меня против моей воли. Сперва я пребывал в некой летаргии (Оригинал: все это погрузило меня в состояние какой-то летаргии), несмотря на восторги мои Римом; затем я ощутил, как спадают с меня чары Петербурга, откуда все казалось радужным и простым. В это время меня настигло еще одно письмо Растопчина: под предлогом посещения Неаполя мне предписывалось покинуть сардинский двор. Это указание я исполнил с величайшим восторгом; (Оригинал: Вскоре после этого я получил от графа Растопчина второе послание, в котором он извещал меня, что император, будучи недоволен поведением сардинского двора, желал, чтобы я уехал оттуда под предлогом посещения Неаполя. Я был в восторге от полученного приказа. ) дни в Неаполе летели даже чересчур быстро, когда судьба сделала еще один поворот, принеся новость о смерти Павла. (Оригинал: В Неаполе время шло для меня быстро, ... Вдруг, подобно удару грома в летний день, на нас обрушилось известие о смерти Павла. ) Курьер передал мне распорядение императора Александра: немедленно возвращаться в Петербург, что я и поспешил исполнить. (Оригинал: Курьер ... передал мне несколько слов от нового императора Александра, приказывавшего мне, не теряя времени, возвратиться в Петербург. Охотно признаюсь в том, что приказ этот доставил мне великую радость. )
К удивлению моему, я нашел моего друга бледным и утомленным. Мне показалось, что отныне появился у него оттенок сдержанности и холодности, и сердце мое сжалось. (Оригинал: Он был бледен и утомлен. …. мне показалось, хотя, может быть, и несправедливо, что у него появился оттенок какой-то сдержанности и принужденности, и сердце мое сжалось.) Он повел меня в свой кабинет, говоря о том, что наши друзья ожидают меня с нетерпением, однако же в кабинете никого не было. Александр рассказал мне о смерти своего отца, повторяя, что если б я был здесь, ничего бы этого не случилось; (Оригинал: Он повел меня в свой кабинет. «Хорошо, что вы приехали, наши ожидают вас с нетерпением», сказал он мне, …. «Если бы вы были здесь, ничего этого не случилось бы: имея вас подле себя, я не был бы увлечен таким образом». Затем он рассказал мне о смерти своего отца.) конечно, он переоценивал значимость моей скромной персоны, но ему было нужно это утешение.
Некоторое время мы часто говорили с ним о заговоре и о последующих событиях; я видел, что наиболее жестоко Александр наказывал сам себя. (Оригинал: Но всего беспощаднее император Александр наказал самого себя.) Чем ближе было время коронации, тем глубже была его скорбь и сожаления, тем больше он нуждался в утешении(Оригинал: Приближалось время коронации. ... Ясно представляю себе, что творилось в это время в душе императора ... Блестящий апофеоз верховной власти,... увеличивал до крайности его внутреннюю муку. Я думаю, он никогда не чувствовал себя более несчастным. ), которое я был готов ему дать, но боялся оскорбить друга своего. Так длилось до того дня, когда император пришел ко мне в слезах, глубоко страдая из-за случившегося; в эти дни Пален был уже удален из Петербурга и все, казалось, налаживалось, кроме разгромленной, опустошнной души Александра.
Итак, он пришел ко мне и мы говорили долго, как в прежние времена. Не только о случившемся; мне удалось навести разговор на наши прошлые мечты и фантазии. В порыве чувств я обнял Александра, желая утешить, унять его боль. Я вспомнил Царское Село в пору нашей юности; вспомнил холодные вечера в Таврическом дворце; вспомнил и злосчастное касание губ великого князя, вызвавшее во мне тогда неподобающую бурю желаний. Сейчас я был благодарен проныре Кутайсову, когда-то излечившему мою осеннюю хандру в Гатчине: я знал, что делать. Взращенный идеалами свободы, я все же не мог не служить своему императору, и если служба означала ныне исполнить свой долг подобного толка, то не должно быть места сомнениям и рассуждениям.
Отбросив сомнения и смущение, я подошел к двери и проверил, заперта ли. Первейшим все же долгом моим оставалось хранить доброе имя императора; если же будут угодны ему подобные забавы, то я сделаю все, дабы остались они за закрытыми дверьми этого кабинета, не став сплетнями жадных до слухов придворных. Я вернулся к столу и с трепетом взял его за руку. Он вырвал ее, поморщившись: "Не хочу!" - и тут же прижал ладонь к моей щеке жестом ласки. Капризом этим он столь напомнил мне своего отца, что сделалось мне на миг жутко; однако ж я совладал с собой и твердо заявил императору, что ежели он требует от меня любой иной службы, я буду счастлив выполнить его пожелания; но ежели он желает этой службы, то тут я бессилен помочь ему, покуда сам он не возжелает быть императором лишь до и после подобного, но не во время. Монолог мой был долог и страстен, и Александр во время его сделался задумчив, рассматривая безупречные ногти свои. Замолчав, я сам не верил тому, что так говорил с ним и ужаснулся, опасаясь потерять дружбу Александра.
Не здесь и нигде в ином месте я не расскажу о дальнейшем. О том, как путались пальцы в пуговицах, как падала одежда, сплетаясь рукавами в невозможных объятиях и при взгляде с кушетки походя на диковинных птиц, залетевших и упавших на пол полутемной комнаты: о том, как я задыхался от счастия и щедро делился этим счастием с другом милым, ровно на длину этих прекрасных мгновений переставшим быть кем-то иным, кроме как моим возлюбленным. Воспоминания эти глубоко похоронены в моей памяти и лишь изредка встают перед усталым взором моим, раня горечью осознания: это было и больше никогда не будет. Я решил: дописав, я сожгу эти листы, предающие не только меня; не будет подобных свидетельств слабости великого человека; слабости же иные простительны и не принесут ему осуждений.
В ту пору многие просили меня помочь Александру выстоять, выдержать; я смею надеяться, что мои заботы принесли свои плоды и помогли другу моему и императору не пасть под тяжестью самообвинений и мрачных мыслей. Несколько лет спустя известные события заняли его и принесли ему удовлетворение. Но после вновь он впал в уныние, что и привело его, как я уверен, к столь печальному итогу. (Оригинал: Несколько лет спустя великие события, в которых император Александр играл такую выдающуюся и славную роль, доставили ему удовлетворение и в продолжение нескольких лет напрягли все его способности; но я убежден, что впоследствии та же ужасная мысль снова завладела им, и именно благодаря ей он впал с течением времени в такое уныние, дошел до такого отвращения к жизни и поддался, быть может, несколько преувеличенной набожности, которая является единственно возможной и действительной опорой человека среди мучительных страданий.)
Жалею ли я о чем-то? Не жалеет лишь тот, кто лишен разума и не способен мыслить. Но сейчас я вспоминаю нашу юность с сентиментальностью; вряд ли было возможно что-то изменить тогда. Павел, увы, сам привел себя к краху, и пусть он был жертвой с самого начала жизни своей, такой же жертвой был и его несчастный сын, мой друг, император Александр. Пусть же горят в огне эти листы. Останутся мемуары, где не будет ни слова о том, что осуждается обществом. Вот уже рассвет разгорается все сильней, звенит и поет май. Сорок лет со дня, когда я въехал в Петербург с братом моим, не ведая ничего о том, что мне предстоит. Хороший день, чтобы начать мемуары заново.
Итак, воспоминания самых ранних лет моего детства не совсем ясно встают в моей памяти...
. Это видно даже если не вчитываться в сам текст. 
