А теперь, дорогие мои мистически настроенные читатели, кусочек специально для вас. Готовьтесь разочаровываться)
Особая прелесть современной социокультурной ситуации, ее самая интригующая изюминка состоит в том, что ситуация эта вполне справедливо может быть названа постхристианской. То есть нравственные нормы, заданные христианством, частично попали в неосознаваемое поведение, частично выпали из применения (за исключениями, существующими в пренебрежимом количестве), частично искажены в силу соприкосновения с дискурсом. Но при этом ощущение некоей высшей безопасности, гарантируемой именно христианством и именно в силу если не неукоснительного соблюдения заповедей, то по крайней мере стремления их соблюдать по возможности (сформированного вектора, ага) — так вот, это ощущение существует теперь как бы в отрыве от христианства.
Почему это важно (а также когда и для кого). Потому что, мои дорогие молчаливые мистически настроенные читатели, вот это ощущение безопасности на самом деле не общедоступный минимум, а конкретный выигрыш в лотерею. И не просто выигрыш, а топовый приз. Тройной причем, поскольку состоит это ощущение из целых трех гарантий безопасности, каждая из которых вообще-то недешевое удовольствие и доступна не всем. Да, даже сейчас не всем, в наше относительно травоядное время. Нет, все еще травоядное, несмотря на новостную повестку. До норм 11 века нам еще деградировать и деградировать. В нынешнем темпе лет, наверное, тридцать понадобится.
Первая гарантия — сохранение ощущение себя до конца жизни как биологического процесса. Вот то самое пушкинское «Не дай мне Бог сойти с ума, нет, лучше посох и сума…». Этой гарантии в норме не было в людей античности и ранних европейских культур. Ее не было не только у египтян с греками, викингам тоже не завозили, да и в бактрийской степи такое, представьте себе, не произрастало. Идея сохранения души при жизни вообще и есть первая задача духовно-религиозного характера, встающая перед представителем новорожденной культуры. И самым простым ее решением оказывается — ну правильно — внешнее хранилище. Привет камешку Джека Из Тени и всем прототипам из описаний Кликса. А также родовым и личным деревьям славян.
Но почему душу приходится сохранять, как так получается, что при жизни, от живого тела она может потеряться? Ну сон — это понятно: тело лежит, душа где-то бродит, утром, с крепкими шансами вернется. Но это первое объяснение, самое поверхностное и, увы, самое косое. Более прямые-то настолько на виду, что примелькались и от фона не отличимы — с нашей нынешней наглостью, конечно. Потому что только современный человек может уверенно утверждать, что все его «пьян был, не помню» и, хлеще того, никакие «не помню — значит, не было» никак не мешают его душе быть прочно прикрепленной к телу. Человек античности (как и пра-славянин, и бактрийский степняк, и египтянин, и древний викинг) на такое заявление только у виска бы покрутил. Впрочем, они тогда таких жестов не знали. Зато они прекрасно были осведомлены о том, что душа может вылететь из тела и во время бодрствования, причем по многим причинам.
— От чрезмерно сильных переживаний (как плохих, так и хороших)
— От боли
— От смеха
— От рыданий (это и два предыдущих нельзя путать с переживаниями, которые отдельная история)
— Из-за чрезмерного внимания к некоторым вещам, явлениям и событиям окружающего мира
— Из-за глубокой задумчивости
— Из-за чужой злой воли (душу можно украсть из тела и поместить в некий другой сосуд, иногда прямо буквально сосуд — глиняный горшок или кувшин, например)
— По велению или просто желанию кого-то из богов
— Из-за какого-то особенно дурного поступка
— Из-за накопившейся суммы дурных поступков. В этом случае, как и в предыдущем, душа человека может быть замещена какой-либо темной сущностью, которой более присуще такое поведение, нежели человеческому существу.
Все эти варианты с точки зрения человека античности и средневековья в равной степени ужасны, но я назвала еще не всю палитра выбора. Душа также может испортиться и сама по себе — почернеть, иссохнуть, сгнить или изойти на что-нибудь бессмысленное и неисчерпаемое типа слез, ожидания, боли или тоски. Но даже если житейские бури и грозы минуют человека в силу невероятно счастливого стечения обстоятельств, это не гарантирует того, что его душа останется с ним до последнего вздоха. Она может просто постепенно раствориться в немощах тела и повседневных заботах или не менее незаметно уйти из тела в связи со старостью или болезнью. Это последнее и есть норма ранних культур, из-за которой предпочтительные форматы завершения жизни вообще обсуждаются в молодых и архаичных культурах и аз-за которой смерть не считается — как и положено теперь для любого представителя статистического большинства, и, к сожалению, большой части читателей здесь — чем-то ужасным и непроизносимым. Почему я не упоминаю себя? Потому что для меня смерть никакой не ужас, чего и вам желаю. Потому что я в курсе про все три задачки, которые в нынешней культуре принято считать не стоящими внимания, ну по крайней мере до столкновения с ними всем фасадом. А после столкновения признавать проблему необъезжаемой и пытаться, пока получается, сделать из нее идентичность и получать какие-то бонусы, пока они еще имеют смысл. Но смысл в таких бонусах сохраняется не особенно долго, и выгод в них в итоге меньше, чем изначально представляется.
Так вот, первая задачка — «сохранить душу при жизни» — в переводе с эзотерического на психологический выглядит как требование постоянного контакта не только с собой и своими ощущениями, но также и со своими целями и приоритетами — «самочувствие, самоощущение и самоосознание».
Задачка вторая в области психологии, конечно, рассматривается, но в довольно небольшом числе школ и направлений, в сознании большинства очень тесно связанных именно что с эзотерическим и мистическим. Говоря предельно бытовым и прозаическим слогом, она сводится к идее «сохраниться одним куском после отделения от тела». Сохраниться, имеется в виду, как нечто осознающее (продолжающее осознавать себя) и имеющее волю к действию и способность делать выбор. И неважно, Чжуан Цзы оно или мотылек. В этом месте мы найдем и «метаморфозы Талиесина», и «Короля-оленя» Гоцци, и Халифа-аиста Гауфа, и японские + китайские истории про людей, очарованных лисами, и, вы не поверите, гоголевского Хому Брута, и все килотонны, то есть зеттабайты, текстов про попаданцев, и конечно же весь корпус готических текстов. Отсюда техники осознанных снов, путешествия «в духе» средневековых мистиков и астральные маршруты саньясы четвертой волны, отсюда холотропное дыхание, странные практики со странными веществами и что только не. И уж конечно, в этом месте лежат «Бардо Тхёдол», путь через Дуат и европейская и славянская волшебная сказка в той ее части, которая про путь тридесятое королевство и назад.
Те самые ранние и архаичные были убеждены, что сохраниться одним куском после отделения от тела можно в довольно узком коридоре условий — если конечно речь не о шамане/жреце или вожде/правителе. Современный же человек глубоко убежден, что это самое «сохраниться одним куском» ему предоставлено просто по условию его существования. И что я на это могу вам сказать.
Когда после двух недель в одной больничке я, сутки полежав дома, уехала в другую больничку, то утром следующего дня оказалась в реанимации. Это со всех сторон полезнейший опыт, особенно в части наблюдения за соседями и соседками по палате (да, в реанимации они смешанные) но в рамках наших штудий хочу отметить, что сам факт моего нахождения в сознании выступил аргументом за то, чтобы дежурная смена реанимации отзвонилась на отделение и потребовала меня поднять обратно. Еще и с комментариями в адрес тех, кто решил меня туда направить. А кроме меня, такой нетипичной, все остальные были вполне в штатном виде. То есть из четверых соседей по палате ясный взгляд я видела только у одного и очень недолго — ровно перед тем, как у него сперва приборы нехорошо запищали, а потом перед кроватью занавеску задернули. Прочие реагировали на медицинские манипуляции невнятным мычанием или рычанием, а все остальное время пытались вегетировать с переменным успехом, не заморачиваясь такой ерундой, как осознание себя или своих ощущений. Мне успешно вегетировать тоже не особо удавалось, судя по комментариям дежурной смены, но связь с собой я как-то, на нелюдских скиллах, держала достаточно устойчиво, из чего они сделали вывод, что мое место не здесь и заниматься мной должны не они, для их компетенций мне еще недостаточно плохо.
В те неполные сутки, что я там провела, я смотрела на соседей и соседок по палате (ну а что еще делать в отсутствие телефона под руками, особенно когда и руки, ну так-то, заняты?) крутила в голове список условий «сохранения одним куском» после смерти — и видела, что таки да, до сих пор ничего не поменялось в людях и их отношениях с собой. Собственно, вот этот перечень.
— Достаточно быстрая и условно легкая смерть — чтобы сознание не успело сузиться из-за боли, немощи и физических ограничений.
— Мгновенная смерть, лучше на пике концентрации — в бою, в состязании, в движении.
— Смерть в процессе какого-то напряженного размышления или хотя бы рассуждения, в любом случае — некоего интеллектуально-волевого усилия.
— Смерть в процессе специального ритуала.
— Смерть в процессе полового акта, но это везение из редких, хотя… нет, все равно везение из редких.
Ну и царские пути. Их два: путь жреца и путь жертвы.
Путь жертвы начинается с согласия и вручения своей судьбы жрецу или прямо богу (богам), при полном осознании перспектив и последствий. И завершается принятием на себя всех последствий решений — между прочим, чужих решений — для того, чтобы эти самые, решавшие, могли продолжать. Смерть как бы позволяет всем остальным, ради кого жертва приносится, считать все бывшее до того не бывшим — и продолжить свое вечное «дальше как раньше». Жертвенные царские династии в ранних культурах вещь обыденная как жатва. И смена царя через жертвенный ритуал входит если не в годовой, то в более крупные циклы многих таких культур.
Путь жреца начинается с готовности разуть глаза и начать видеть перспективы и последствия целиком и полностью. Он требует уровня осведомленности, существенно превышающего средний по представителям этой конкретной культуры, и — точно так же, как и путь жертвы, кстати — определенной храбрости, которая вовсе не входит в перечень необходимого для людей рядовых. И что характерно, преобладающая доля этой храбрости нужна именно для того, чтобы использовать компетенции для оценки перспектив и признать увиденные факты. Жрец видит в смерти не более чем очередной качественный переход в следовании по известному вектору и заканчивает жизненный путь тогда, когда в имеющихся жизненных условиях он сделал все, что было доступно и осмысленно — разумеется, с его точки зрения.
Без аффекта невозможно не только преодолеть оба этих пути, их без него даже начать не получится. Но, ясное дело, грубый аффект на этих дорогах не помощник. То есть не то чтобы это был абсолютно и окончательно запрещенный поворот, но… Короче, для желающих конкретики — у Мэри Рено в ее трилогии о Тезее все риски выписаны во всех подробностях. И на ваше счастье она не трогала миф о Геракле, а Олди и до половины ее безжалостности не дотягивают. У Олди кстати можно почитать «Путь меча» и охренеть, осозначая, что это вот, вокруг которого сюжет — форма жреческого служения. Точно так же, кстати «Мессия очищает диск» — описание формы служения жертвенного. Если хочется вот совсем конкретно про разницу между грубым аффектом и сложным, читайте у них же «Нопэрапон». И кстати, он же и «Пасынки восьмой заповеди» — тема второй задачки целиком, прямо вот в заданной формулировке «сохраниться одним куском».
В палате реанимации «одним куском» кроме меня был только один человек, и то очень недолго. Сначала был такой же россыпью, как и прочие, потом на краткое время собрался — и перестал быть. А остальные просто распадались и растворялись на глазах. Более ранние стадии этого распада я видела в палатах двух хирургических отделений, где мне довелось полежать. Пожалуй, при необходимости я смогу собрать наблюдения в дорожную карту, но пока особой нужды в этом не вижу, поэтому просто ткну пальцем в точку соприкосновения с темой.
Распад потому и называется распадом, что «одного куска», способного сохраниться после отделения от тела, не остается. На что, на какие субстанции распадается личность? Ну так на аффекты же. На грубые причем. Сложные аффекты — это как раз и есть тот «один кусок», который остается от самосознания, если вывести за скобки тело и все телесное в личности (это совсем не простая задача, но за столько сотен лет экспериментов на тему у человечества накопился в некоем объеме опыт, который уже можно назвать существенным).
Так вот: это самое «остаться одним куском» — ни в коем случае не гарантия. Заметьте — даже в принципе каким-нибудь куском. Потому что еще возможен вариант Тезея, который одним куском-то остался, но вот размер этого куска его не устроил. Но и этого куска, составляющего некую часть размера привычной личности, может не остаться, если не уследить за грубыми аффектами и слишком доверять автоматизмам. Причем заметьте себе, что говорю я сейчас (и не с потолка говорю, а, как и обычно, прошерстив полки четыре книг, в данном случае культурологических исследований) не только о тех аффектах, которым мы можем наблюдать в социальном поле, то бишь в словах и действиях. Контролируемые и неконтролируемые фантазии, осознаваемое и неосознаваемое поведение, цельность палитры эмоциональных тонов, непрерывность и цельность самовосприятия и его рефлексии… так, я вас не потеряла там? Ну в общем, цельность, непротиворечивость — и она. Последовательность. Та самая, про которую было в прошлой выкладке. Каждый божий день неуклонное и постоянное следование избранному пути. До изобретения термина «личностный рост» именно это называлось профессиональным совершенствованием или Великим Деланием. И во втором случае цель ставилась немного другая: слиться с избранным духом (стать больше человека) и таким образом избежать распада (именно эта форма «тления» в основном имеется в виду, а не сохранность физического тела)
И наивная уверенность современного человека, что он, покинув тело, новенький, только голенький, немедленно окажется в таком же новеньком блистающем мире, с реалиями, увы, совпадает разве что на пару процентов — тех самых процентов, вечно не попадающих в большую выборку. И вот кстати про новенький и блистающий мир. Он-то и есть цель третьей задачи, которую современный человек считает уже имеющейся гарантией (как вы уже понимаете, нет такой гарантии, нет и никогда не было, особенно ее не было по дефолту).
В целом эта третья гарантия представляет собою великолепное в своей наглости убеждение в дефолтном доступе к некому формату посмертного существования, который якобы обеспечен всем и каждому. Или по крайней мере к безболезненному растворению в воздухе в момент окончания материального существования. Ага щаз, восемь раз, блин…
Прежде всего, процесс растворения начинается еще при жизни, и, судя по наблюдаемым мной кейсам, он довольно мучителен как сам по себе, психоэмоционально, так и в материально-физическом плане. Кроме того, даже тем, кому удалось «остаться одним куском» после завершения жизни, комфорта никто не обещал. Во-первых, место (места), где этот комфорт доступен, в любой религиозной концепции находятся на достаточном отдалении от мира живых. Во-вторых, пускают в них далеко не всех подряд. Нате вам цитатку для иллюстрации
…И надолго во мгле на пустынной скале,
Где маяк, я бродить осужден;
Где видалися мы под защитою тьмы,
Там скитаюсь теперь мертвецом;
И сюда с высоты не сошел бы… но ты
Заклинала Ивановым днем
(Жуковский «Иванов вечер»)
Почему так вышло, сами посмотрите, баллада небольшая. Она хорошо иллюстрирует ответ на вопрос, почему просто остаться одним куском недостаточно. Из других источников очевидно, что для получения комфортного существования «одним куском, но без тела» надо для начала куда-то дойти, причем перед этим догадаться, что надо куда-то идти и понять, а куда именно идти-то. Для справки: идти приходится, как правило, пешочком, а потом еще просить, чтобы пропустили. Что будет, если не пропустят? Тот же распад, как и при жизни у недостаточно цельных, только медленней. Если не получится собрать этот кусок в хоть какую-нибудь структуру и придать ему хотя бы какую-то направленность. То есть да, для продолжения существования нужен все тот же сложный аффект.
Ребята и девчата, вы себе не представляете, насколько шкурно он нужен. Я ведь именно на нем прошлой зимой и выехала, хотя шансов было, мягко говоря, с гулькин нос. В общем, все просто: умеешь себя собрать — живешь. Не умеешь — ну, ой, на нет и суда нет.
Дорогие мои эзотерически ориентированные и прочие! Еще раз: это не я сама из головы выдумала, с потолка подглядела, из пальца высосала и из-под волос начесала. Это суммарная выжимка всего, что у меня начитано про историю восприятия человеком души, смерти и личностного развития и деградации. На ваше счастье, выбрано здесь только то, что нам интересно в контексте темы, а иначе мы утонем нахрен.
На ваш вопрос «А как же ад?» у меня припасена еще одна отсылка. И вот я даже не буду ссылку ставить, сами найдете. «Баллада о Томлисоне», Киплинг. Приятного чтения и все такое. Для тех, кому лениво искать и читать: не поверите, та же история: туда надо сперва дойти, транспорт предоставляют только особо достойным. А потом еще просить, чтобы пропустили, и доказывать, что ты имеешь право. Увы. У меня нет других хороших новостей для вас.
В частных офлайновых беседах в этот момент я обычно слышу вопрос «неужели же распад — единственный вариант для тех, кому не дано?» Для начала — не «для тех, кому не дано», а «для тех, кому не надо». Не тем, кто не смог, а тем, кто не озаботился, не почесался хотя бы попытаться. Разницу можете осознать на той же балладе о Томлисоне. И вариант, конечно же, есть. Целых два. Распад при жизни (на который и намекает Киплинг, как на возможный финал — ведь бесенята «не нашли души» у героя) и еще один. Совершенно чумовой. Пуговичник, засранцы!
Извините, накипело.
Но, похоже, и тут придется объясняться. Да, это еще одна отсылка к замшелой древности: Генрик Ибсен, «Пер Гюнт» (1866 год, если что). Для справки — баллада о Томлисоне была позже на тридцать лет. Впрочем, все равно никто же не читает. Ну может разве что считанные единицы из вас, о островитяне. Но не заложусь, что все или даже большинство. Да и эпизод довольно проходной для невнимательного читателя, три страницы всего.
Но начнем сначала.
Конец девятнадцатого и начало двадцатого века — время кустарного ремесла, когда крафт был довольно большой частью жизни людей. Фарфор и мельхиор были, как вы догадываетесь, не у всех, как и фабричное сукно или ситец, а есть и одеваться хотели все. И значит, кто-то должен был резать дерево, прясть лен и шерсть, крутить гончарный круг и плавить олово. Вот об олове и речь. Самым ходовым товаром была, как вы понимаете, посуда: тарелки и блюда. Все это изнашивалось довольно быстро — и обретало вторую жизнь в виде чашек. За чашками следовала еще одна итерация: ложки и водочные стопки. А затем следовало последнее перерождение — в виде пуговиц. Пуговицы делали так: брали специальную стальную ложку (именно ложку, а не «ковш», чтоб этим переводчикам икалось так, что аж не кушалось) со щелью посередине, и прямо в ней расплавляли металл (мятую стопку или черенок ложки). Делалось это над переносной горелкой, а порой и просто над костерком. Получалась оловянная линза с торчащей перпендикулярно полосой металла. Эту полосу обрезали, придавая полукруглую форму, пробивали отверстие, зашлифовывали — и кидали готовую пуговицу к остальным. Металл искали где придется, чаще всего под ногами (пуговицы с отломанными ножками, ага) или в мусорных кучах у трактиров и прочих мест, где люди останавливались, чтобы приготовить еду и съесть ее (ложки и стопки, конечно). И если крупные куски олова продавали по весу в мастерские или отдавали в переплавку мастерам, имеющим наборы литьевых форм, то для того, чтобы лить пуговицы и продавать их десятками в москательные лавки или просто с рук, не надо было ни арендовать мастерскую, ни устраивать рабочее место. Даже крышу над головой было не обязательно иметь. Этим мог зарабатывать даже человек, не имеющий дома: литьевая ложка, кресало — и ты уже при деле, ты не нищий, а уважаемый человек: бродячий ремесленник.
Так вот, именно пуговичника встречает герой пьесы в финале своего пути. И слышит от него оценку своих жизненных итогов: парень, ты настолько ни рыба ни мясо, что должен быть переплавлен, ты не состоялся как личность. Спасение приходит незаслуженным подарком: любовью к этому пустому месту женщины, представляющей из себя нечто с точки зрения высших сил, частью которых является и Пуговичник. Причем не этим нынешним «у нас с ним было, пусть ему будет хорошо, где бы он ни был теперь» — а готовностью вписаться и быть рядом до упора, до последнего вздоха.
Так вот, дорогие все: переплавка — это еще хэппи-энд. Как кстати и в «Балладе о Томлисоне» Киплинга. Реально все выглядит куда менее аппетитно. Да, распад вероятнее в разы.
Но, опять же, по порядку. Откуда взялся пуговичник. Вы не поверите, но из первичого бульона, на котором заваривалось христианство — точно так же, как и чистилище. Чистилище, в итоге (у Ле Гоффа посмотрите, если будет время и желание) — создавалось как концепция места для тех, кто может дойти, но кто не будет впущен, но в итоге сформировалось как общий отстойник до последнего суда (который, как известно, у евреев-то происходит ежегодно, а у христиан должен быть в гипотетическом конце времен). Так произошло потому, что в некий момент концепция перерождений, изначально в христианство вполне включенная, была отвергнута как еретическая (потому что помешала церкви в ее политических играх). После этого вопросы некоторое время накапливались — и появились ответы: сперва чистилище, а потом и другие варианты пристанищ души после смерти тела. Ну это если не учитывать катарской, моравской и гуситской ересей, там были свои приколы. Но и в рамках этих вариантов не находилось места людям, которые, соблюдая формально все правила (или хотя бы основные), не склонялись ни к добру, ни к злу. А между прочим именно их больше всего начинает заботить этот вопрос после первого соприкосновения с ощущением собственной, хм, не-вечности (физиологически оно впервые приходит в возрасте около семи лет и далее посещает сознание довольно регулярно, и тем чаще, чем хуже у индивида со смыслами и целями). Те, у кого уже сформирован сложный аффект и кто движется по направлению к цельности и непротиворечивости личности, в этой самой «вечности» — своей, отдельной, под свои задачи собранной — оказываются еще при жизни. А те, кто существует между автоматизмами и грубыми аффектами, не заморачиваются на такие вопрос в принципе, а если, не дай боже, вопрос на них все-таки напрыгнет коварно из-за угла, психзащиты отработают раньше, чем голова включится.
Из всего сказанного уже становится видна дорожная карта распада со всеми соответствиями порядка задач критическим точкам маршрута, но у меня есть еще пара слов о христианстве. Собственно прикол в том, что оно все эти гарантии как раз дает, и на довольно мягких условиях. Если вам интересно мое мнение — на самых мягких из всех условий монотеистических религий. Более того, количество предлагаемой в каноне поддержки по сравнению с остальными вариантами можно, не кривя душой, назвать зашкаливающим. Взять хотя бы псалтырь, представляющий собой сборник текстов, каждый из которых способен перевести уже стартующий грубый аффект не только в социально приемлемый формат, но и в форму, комплектную канону — то есть, интегрировать его в сложный аффект. Для существа неразвитого, эмоционально некомпетентного, постоянно встречающегося с болью, ужасом перед смертью в том числе внезапной, страхом потери близких, собственной беспомощностью, человеческим равнодушием и жестокостью — неоценимая поддержка. Как и остальные классические молитвенные правила.
Не то чтобы в язычестве этого всего не было. Было. И сохранялось в формате тайного знания для посвященных, пока не приходило христианство, которое потому и выигрывало у язычества насухую, что приемы эмоциональной гигиены предлагало всем без исключения. И кстати, собирать всю свою палитру методов по десятку пантеонов и половине Европы… в общем, когда это стало технически реально без участия такой большой команды, какую собой представляет церковный клир, язычество уже напоминало восстановленное молоко. И все еще не имело достаточного количества удобных повседневных практик для мирян, ради которых и городится весь огород. Нет, понятно, что если бы (допустим) случилось так, что христианство в позднем Риме не получило бы монополии на религиозную деятельность, и язычество продолжило бы развиваться, скорее всего, все сложилось бы иначе, и многое из того, что мы теперь знаем как православный или католический канон, теперь предлагалось бы под брендом, например, Митры или Тривии, а может быть Исиды или Кернуна. Но сложилось как сложилось, и вот мы тут. И кстати, не факт что сложилось бы вообще, потому что язычество четко делит людей на тех, кто может и заинтересован, на тех, кто не способен в принципе и на тех, кто мог бы, но не захотел. И адресуется только к первым, оставляя прочим роль зрителей в ритуальных спектаклях. Не то чтобы в христианстве ритуальных спектаклей не было в принципе, особенно в ортодоксальном, но христианин всегда не только свидетель действа, но и его вовлеченный участник. И именно поэтому идея личностного роста (даже в формате Великого Делания) изначально христианская. Она подразумевает, что пытаться вправе каждый, и любой предпринявший попытку уже может рассчитывать на поддержку свыше. В язычестве все куда проще: сам выбрал, сам огреб, незнание законов не отменяет ответственности, точка. Но, дорогие все, даже в христианстве хотя бы попыткой озадачиться придется. Причем не единожды, а на более или менее регулярной основе. Просто так не бывает ничего. Ну то есть говоря о христианстве — почти ничего. За сам факт крещения, без минимального молитвенного правила и исполнения хотя бы катехизационного минимума, можно рассчитывать только на упоминание в общей молитве за всех таких же, даже не попытавшихся. И это лучше, чем ничего, но меньше, чем необходимо, чтобы создать гарантии, которые современный человек считает имеющимися у него по дефолту, даже вне зависимости от того, крещен он или нет. Так что Пуговичник с его ложкой — это тоже формат гарантии. Той самой, для даже не попытавшихся. И он, как вы понимаете, тоже на самом деле выигрыш в лотерею. Потому что естественная антитеза у личностного роста и движения к цельности, непротиворечивости и последовательности только одна — распад. Который, что характерно, начнется еще при жизни, и смерть тела станет только его следствием, впрочем, трагедией это точно уже не станет.
Если без мистики, то первый визит Пуговичника выглядит как внезапное понимание ценности собственной личности — самосознания, право выбора, восприятия себя и т.п, и пр — после серьезной встряски с риском для жизни. Например, раннего инфаркта или инсульта, но не обязательно. Если с мистикой, то в общем-то переплавка это в любом случае финал. Такой личности, какой она была до помещения в плавильную ложку, больше все равно не будет, будет нечто иное. Возможно, более удачное, возможно, нет, но разница не особенно велика, потому что, как мы помним, цена вопроса — оловянная пуговица. А она сама по себе материал расходный. Чтобы представлять собой нечто более ценное, придется предпринимать усилия. Осознанные причем. Или уж не заморачиваться.
Ах, да! Самая смешная шутка этой выкладки, пожалуй, тоже должна быть извлечена из умолчаний и обозначена явно. Вот, обозначаю. Вы что-нибудь тут видели про «смерть врага и здоровье жены и коровы»? Правильно не видели, потому что исходно оно не входит в список задач, решаемых мистическими средствами. И — готовьтесь, сейчас будет гвоздь программы — в этот список они попали именно через Псалтырь. Живите с этим теперь, как хотите. Все на этом.
В общем, такое явление, как БЖД-куклы (кстати, в разбираемой книге оно мельком упоминается) засветилось в ру-нете где-то в середине нулевых и стало набирать популярность. Этим термином - БЖД, BJD Ball Jointed Doll - называют шарнирных кукол, отлитых их полиуретана (бывают фарфоровые, но реже) и натянутых на резинку. Цена варьируется, но в общем-то увлечение не дешёвое, куклы от 300$ считаются очень недорогими, плюс кукле требуются парик, глаза, роспись лица и (опционально) тела, одежда и обувь. Хобби во многом связано с фотохобби - многие владельцы снимают своих кукол в разных образах, выкладывают на тематических ресурсах, есть те, кто на кукол шьёт, делает парики, обувь, аксессуары, красит, модифицирует и помогает в обслуживании. Это если говорить о хобби вообще.
Спасибо, анон. Интересно, что она вообще высказалась в этой теме, как-то она форум не балует своим вниманием.