«На худой конец, назвал бы как стремянного моего — Надёжа, — царевич подавил невольный вздох, — и то лучше было бы. Надёжа-дурак… Хе-хе. Как бы не так. Ах ты ж, сморчок тебя дери!», — думы Ивана вместе с его плечом вдруг напоролись на нависший поперёк тропки обломок сухой ветви, острый как сабля степняка-разбойника.
— Нечего голосить! Сам вижу! — отозвался он с досадой и ударом топорика вмиг отправил ветку наземь. — И чего ты, Дёжка, всё рифмы складываешь? Гляди, я с тобой сам скоро стишками заговорю!
— С прибауткой путь быстрей да дорога веселей, — не моргнув глазом выпалил стремянной.
— Да куда уж веселей…
Стремянной Надежа - персонаж, который начинает раздражать буквально с первого взгляда. Помните Тома Бомбадила из ВК, которого Джексон даже не стал вставлять в фильм, потому что терпеть не мог его манеру говорить стихами? Так вот, манера говорить стихами - это ничто по сравнению с манерой говорить дерьмовыми стихами. Но самый криповый твист в том, что главы этак с шестой на эту манеру полностью перейдет и рассказчик. Готовьте свои глаза заранее, запаситесь каплями, потому что их выебут сухо и жестко. И это будет длиться, и длиться, и длиться.
— Эх, ежели и дальше так пойдёт, то моя стрела верно в лес дремучий улетит.
— В лес — эт ничо! — бодро отозвался Дёжка. — Как гласит предание, в лесу обретаются самые лучшие невесты! И родом познатнее будут, чем боярышни да купчихи. Сплошь царских кровей! Вот смотри, Вань, — и он принялся загибать пальцы, — чаще всего в лесу царевичам попадаются лягушки. А лягушка у нас кто? Правильно, царевна. Дальше идёт царевна спящая. С ними всё просто — ту нужно поцеловать, эту разбудить, тоже поцелуем, надоть только подгадать, чтобы семи богатырей поблизости не оказалось. Потом — гуськом, как лебёдушки — Василисы: прекрасные, премудрые и как бишь их там ещё, уж не припомню, но аккурат все царевны.
«Ага, царевны, как же — с моим-то везением», — опечалился Ваня, пока ему завязывали глаза, и поднял лук повыше, чтобы ненароком не проткнуть стрелой кого-нибудь из толпящихся вокруг зевак. И то самое «везение» не замедлило проявиться: сначала братья не только раскрутили его так, что в животе начало мутить, а перед завязанными глазами заплясали вперемешку солнце и месяц со звёздами — потом, перед самым выстрелом, один из братцев подставил ему ножку, поэтому пускать стрелу пришлось, падая навзничь под дружный хохот толпы. И наконец, когда он сорвал повязку с глаз, вскочил и вместе с другими стал смотреть, в какую сторону та направляется, налетел вдруг откуда ни возьмись сильный ветер, подхватил её и понёс вдаль, покуда не затерялась она в синем небе где-то над дремучим лесом.
— Ну, сын мой младший, любимый, — подоспел к нему батюшка-царь, — путь тебя неблизкий ждёт, отправляйся не мешкая, иначе засветло не успеешь судьбу свою отыскать.
— Да, батюшка, — с поклоном ответил Ваня, украдкой почесал копчик, сильно пострадавший во время падения и тайком вздохнул: «Как же я в седло-то сяду…?»
Этот кусок пока еще, слава богу, написан не в говнорифму, поэтому возьмем его за основу как один из лучших. Те, кто сделал из этого логичный вывод и представил, на что тогда похожи худшие места, могут начинать спасаться бегством, я не упрекну вас.
Да, юмор здесь такой - по образцу российской франшизы мультиков про богатырей, только без сколько-нибудь годных гэгов вроде киевского князя, говорящего коня и т.п. Еще, конечно, будут аллюзии на современность - и они прекрасно подходят как иллюстрация, почему аллюзии на современность сами по себе еще не являются смешными шутками.
Здесь я должен признаться - когда я впервые открыл фик, пробежал начало глазами и уяснил для себя его жанр, я хотел отказаться его зачитывать. Дело в том, что я очень не люблю стеб и юмор как жанр. То есть, я признаю их в формате какого-нибудь обдодо и развождо, потому что это а) мало букав б) сатира, направленная против чего-то конкретного. "Смотрите, манера Додо называть части тела плечинами и бочинами говенна, потому что представьте себе еще и животины, жопины, ребрины и спинины". Что такое юмор вообще или стеб вообще, без указания, над чем именно автор будет стебаться, я не понимаю. Ну то есть по факту он над чем-то стебется, конечно, но если приглядеться, над чем, то получаются какие-то доебки до мышей. Я очень мало видел фиков в этих жанрах, где текст убеждает, что то, над чем он смеется, действительно смешно. Чаще выходит что-то типа "я обстебал Толстого, переписав сюжет Анны Карениной в стиле "Анька поперлась на бал, там было не круто и она плюхнулась под поезд." Гы, плюхнулась, гы, это ж смешно, потому что в книжке более пафосно написано, а я написал менее пафосно, смешно же, да?" И блядь, я слишком ценю юмор как часть человеческого мышления и восприятия, чтобы признавать юмором ЭТО.
Короче, по всем этим соображениям я подумывал сказать "Не, я это зачитывать не буду, потому что могу привнести в оценку свою субъективную нелюбовь к жанру и пнуть автора за то, в чем лично он не виноват". А потом я решил, похуй, все равно пну. Пусть расплачивается за грехи всех собратьев по перу. Если я что-то не люблю, значит, оно объективно говенное и нужно подробно объяснить миру, почему. 
Скромность и критическое отношение к себе сильно переоценивают, я буду выше этого.
Итак, вернемся к процитированному отрывку. Что смешного?
1) Устаревшие и простонародные слова типа "надоть" и "аккурат". Смешны ли они сами по себе? Нет (не смешнее имитации пердежа, по всяком случае). Нужны ли они здесь как часть какой-то более сложной шутки? Какой? =>
2) Автор пытается высмеять шаблонный язык сказок? Вероятно, да. =>
- зачем? Сказки смешные, потому что люди так не говорят? Ну как бы это все знали и без фика "То судьба твоя, Иванушка. Польска княженка".
- как? Тупо запихивая в текст все известные ему устаревшие слова? Нет, автор все-таки пытается быть умнее и играть на контрасте, сталкивая формулы из сказок (на самом деле - из хреновых современных адаптаций для детей, которые не имеют к исходному фольклору практически никакого отношения. Это как если бы кто-то писал обдодо, не читав фики Водолея, а только услышав краем уха, что там есть сомцы и сучки) с несказочными реалиями (вроде однополого брака) или несказочной формой рефлексии (например, сказки не могли бы ссылаться на другие сказки, и это должно подсветить, что перед нами не сказка). Ну то есть автор пытался и в принципе у него есть зайчатки представлений о том, как работает юмор. Но вышло все равно на троечку. На троечку в основном потому, что надо все-таки знать, что высмеиваешь. Высмеиваешь устаревший язык - хорошо бы представлять, как это устаревание происходило во времени, какие слова устарели в 19 веке, а какие в 13-м.
Это, кстати, беда почти всех фиков по русской классике. Авторы ничтоже сумняшеся вкладывают в уста героев Гоголя и Достоевского язык чуть ли не Слова о полку Игореве.
Высмеиваешь, что в сказках у всех героев шаблонный набор чувств, мыслей и реплик? Ну как бы это не нисхуя взялось, это фольклор так работает. Герой сказки не герой романа, он не личность, а просто функция. Ты это знаешь, но все равно хочешь над этим шуткануть? Ну тогда тебе надо выстраивать шутку долго и тонко, чтобы то, над чем ты ржешь, вообще имело смысл.
Самое тупое, что контраста-то не вышло. Хотел показать сложных и противоречивых героев с богатым внутренним миром, максимально далеких от примитивных добрых молодцев из сказок? Ну а вышло-то что. Главный герой - тупо Алеша Попович из первого мультика про богатырей, Надежа - ходячий сборник отстойных рифм, страдающий словесным поносом, любимка главного героя - шаблонная тупая пизда с хуем (впрочем, заботливо уточняется, что хуй микроскопический - вы ведь хотели это знать? Да? Да? Это ни для чего не нужно и в постельных сценах роли не играет. Но хуй маленький, я прошу этот факт занести в протокол). Тупая пизда с хуем помешана на своем суженом, умеет только обижаться и хлопать глазками. Какой прогресс по сравнению с примитивными сказочными героинями вроде Василисы или Марьи Моревны.
Парнишечка неуверенно пошевелил яркими губками, и из них сложилась неумелая улыбка:
— Очень больно?
— Ага, — признался Ваня, подумал: «А голосок у него тонкий, звонкий, впрямь что девичий», пояснил зачем-то, — цельный день в седле. — Потом ещё подумал и спросил заново, — ты сам кто таков будешь?
— Ах, да… — к ужасу Ивана, мальчонка поднялся, встряхнув при этом естеством, прижал к груди ладошку со стрелой, отвесил земной поклон. — Я твой суженый ряженый, Иванушка!
Царевич поспешил усадить его обратно на кочку. Сам тоже сел. Помолчал. Вот так дела! И как такое могло случиться? Всё ведь по батюшкиному было, по традициям сказочным. И мальчишечка, сразу видать, тоже обычаи соблюдает. Но таких сказок, где вместо царевны… ой, нет, такого Ваня точно не читал, да не слыхал. Что делать-то теперь? Он украдкой глянул на парнишку — тот сидел, потупив глазёнки, легонько поигрывал пёрышком, к стреле привязанным, светлые волосы укутывали тело пониже пояса, и если бы Ваня не знал, вполне мог принять его за девицу. Даже за красавицу.
— А зовут тебя как?
Мальчишечка с готовностью вскинул голову, словно ждал:
— Ва́цлав. Вацлав Пшетинский, младший сын пана польского. Матушка Ва́шеком зовёт.
«Вашек, значит. Полячек», — повторил про себя Ваня, как будто это и в самом деле что-то значило, кроме того что ясно стало, отчего парнишка слова русские так чудно́ коверкает.
— А сюда как попал?
— Ах, вышло так, что обидел мой батюшка ведунью одну, — заторопился Вашек. — Сильно обидел. Вот она и сказала, что в наказание обратит его дочь лягушкой, чтобы та сидела на болоте, пока царевич за ней не явится. Батюшка тогда сказал, что нету у него дочерей, а она только засмеялась, по злому так, страшненько, и ответила, что ей всё равно. Пусть, говорит, мальчонка будет, так, говорит, даже веселее. Посмотрим, говорит, как тот царевич обрадуется.
Никаких русских слов он там не коверкает и вообще неясно, к чему эта байда с Польшей. Ну, раз уж любимка все равно играет роль мебели, пусть будет польская мебель. Что мешало вместо этого сделать хоть какое-то подобие характера, мы не узнаем.
В общем, они ебутся прямо там, потом возвращаются во дворец к Ивану и тоже ебутся. Сцены ебли примерно такие:
Вроде успокоился парнишечка, да ненадолго. Полежал чуток, поворочался, а после тихонько хныкать стал — мол, на такой большой постели одному ему спать шибко боязно. Повздыхал тогда Иван, хлебнул ещё глоточек вина заморского и прилёг к Вашке утешать, убаюкивать. Сразу же прильнул к нему мальчишечка, прижался телом худеньким.
— Обними-поцелуй меня, Иванушка, — попросил нежно так, еле слышно, и ручонкой к груди его притронулся.
Ну как отказать-то в такой просьбе жалостной? Вот и стал Иван его ласкать, приголубливать, целовать и миловать губки сладкие, говорить на ушко слова сердечные, приятные, гладить плечики послушные, узкие, кожу тонкую в ладонях греть, баловать. А мальчонка отозвался вздохом тихим, сладеньким, весь навстречу ласкам потянулся, задрожал легонечко, прошептал: «Ещё, ещё, Ванечка!» — и раздвинул коленочки белые.
Поначалу у Вани такого в мыслях не было — но потом вдруг стало как будто бы. Стало и естество его молодецкое, стало трудно дышать, стало в жар бросать, в голове словно всё перепуталось, захотелось любить ему Вашеньку. И как подмял он под себя тело мягкое, как налёг сверху с силой неистовой — Вашек только ахнуть успел: «Иванушка!»
Тут царевич немного замешкался, ведь впервой ему было такое-то, да на помощь пришёл сам мальчишечка — обхватил его ножками лёгкими, ну а как дальше быть, как друг дружку любить, им про то мать-природа поведала…
Или такие:
Улыбнулся Иван — отчего ж не полюбить? Да и не один ещё разочек можно бы.
— Полюблю, свет мой Вашенька, с большой радостью, — поцеловал он нежно парнишечку. — Давай-ка, садись на меня верхом да поскачи — больно здорово ты это делаешь — а как устанешь, тогда поменяемся.
Вашек обрадовался, вмиг оседлал царевича:
— И не жди, ни за что не устану я!
И снова поскакали они туда, где ждала их отрада желанная… да только на дороге вдруг оказалось препятствие — и полпути не успели они проскакать, как к ним в светёлку постучался кто-то.
— Тук-тук, Ванятка, хватит спатки! — раздалось из-за двери. — Это я, Дёжка-Надёжка, в огород тебе картошка! Вот, пришёл с поручением! Царь-батюшка о здоровье светлой княженки велел справиться — беспокоиться изволит, как она поправляется! И государыня-матушка тоже беспокоится, потому прислала в дар княженке одежды богатые да украшения замысловатые!
Замерли Иван с Вашеком, переглянулись.
— Княженка? — тонкие бровки мальчишечки вскинулись высоко-высоко. — Это кто ж такая, Иванушка?
— Погоди чуток, объясню потом, — ответил Ваня, дух едва переводя, — давай прежде доскачем с тобой, куда начали, — после и про княженку расскажу тебе, и про дела Дёжкины. — Потом приподнялся и крикнул, — слышь, Надёжа, передай батюшке, что княженка поправляется, а матушке поклон от нас за дары щедрые! Да оставь их под дверью-то! Заберу потом, как управлюсь тут!
Да, тупая пизда будет долго допирать, что княженка - это она. И да, язык. Этот ебучий язык. Эти ебучие инверсии. Они будут вам сниться. Ой, простите - инверсии ебучие сниться вам будут, сказать я хотел. Ибо воистину.
— Послушай, свет мой Вашенька, что я всё сказать тебе хотел! Больно мне огорчать тебя, миленький, горестно! Да боюсь, придётся нам повременить с венчанием.
Опешил от тех слов парнишечка, посмотрел на царевича в недоумении, ресничками похлопал пушистыми.
— Отчего же временить? Если думаешь, что батюшка с матушкой мои не поспеют к венчанию — так ты это напрасно! Они, Ванюша, как только получат весть радостную, тотчас в дорогу двинутся.
— Ох, — вздохнул Иванушка тяжко, — не в батюшке с матушкой твоих дело-то! Тут причина совсем другая. Ты пойми меня…
Но не дал ему Вашек рассказывать, в один миг побелел весь личиком, соскочил с колен царевича, сапожком-каблучком звонко топнул — топ! Сорвал бусики с шейки тонкой — хлоп! — да так, что рассыпались они, побежали по полу.
— Довольно, Ванечка! Всё-то я понимаю и без слов твоих! Это из-за ней, из-за княженки той не хочешь венчаться со мной! — воскликнул отчаянно и принялся по светёлке кружить, по уголкам поглядывать. — Где ты прячешь её от меня?
Еще один бенефис тупой пизды 
Глубокий, глубокий характер. Не то что картонки из сказок, есть чем приосаниться. И да, чем сказочные шаблонные формулы так уж плохи по сравнению с этим уебищным клише из ромкомов и мультиков для педзапущенных детишек "дебил не может донести мысль напрямую"(с)?
Надёжа умолк и встряхнул головой, а Ваня соображать принялся. Государство польское вроде тоже Европами считается, может, там им с Вашеком и пристанище найдётся? Вот бы разузнать у пана Пшетинского, какие там порядки установлены…
О, а вот и пример аллюзии на современность, которая внезапно не работает как гэг, потому что с хуя ли ей работать. И автор, хватит уже употреблять слово "пан" как титул. Это просто то же самое, что "мистер", "господин" или "герр", вежливое обращение или вежливое упоминание в третьем лице. Да, в давние времена вежливость распространялась на меньшинство населения и перед именами простых людей люди более высокого статуса этих обращений не ставили - но само по себе это слово не указывает на то, насколько крут и знатен этот пан Пшетинский. Раз уж твоя "героиня" княженка, то логично "ее" отца называть князем. И да, князь - это сразу понятно кто, а пан - примерно так же информативно, как "человек".
В общем, несмотря на то, что автор выбрал максимально удобный формат "напишу об условном давным-давно, куда можно напихать без разбору реалии от десятого века до девятнадцатого", даже в этой своей зоне комфорта он умудряется налажать с какими-нибудь вещами, про которые все равно непонятно, почему не вставить их в текст в более приемлемом виде. Как ни растягивай хронотоп, все равно не удастся прикрыть им все пробелы в образовании автора. И художественной условностью тоже. Например, там где-то Иван "читал в сказках то-то". Автор, сказки начали записывать в 18 веке. До этого никому бы в голову не пришло интересоваться какими-то "простонародными глупостями" и тратить на них ценные писчие материалы. У тебя действие происходит в 18 веке? Что-то непохоже.
Совершенно непонятно, в каких территориальных отношениях находятся Россия и Польша и где, собственно, царствует этот твой царь. В сказке было бы тридевятое царство посреди большого нигде и не было бы рассуждений о польском акценте и польских панах. Да, царевна легко могла бы быть из далеких земель, заморской или еще какой-то - но без указаний на реальное государство, потому что сказки складываются очень долго, а границы государств сдвигаются гораздо быстрее. Там где не надо, ты конкретен, автор, а там где надо бы конкретики, чтобы хоть немного прочувствовать атмосферу - максимально абстрактен.
— Задание первое! Простое самое! — возвестил царь-батюшка. — Изволю завтра с утречка отведать хлебушка, вашими невестушками испечённого! Да тот хлебушек, который мне больше по нраву придётся, тот невестушке в победу зачтётся!
«Вот те и заданьице, царское пожеланьице! — думал Ваня, домой направляясь. — С таким Вашеньке-зазнобушке моему точно не управиться, ведь никто не учил его хлеба́ выпекать на болоте-то!» Хотел опять у Дёжки совета спросить, как лучше поступить, только не видать стремянного нигде — запропастился куда-то он.
Как же этот фик затянут. Куча времени убита на эту арку с испытаниями, которая невероятно занудна и в которой наши герои предсказуемо побеждают. Блядь, да с тем же успехом можно на десяти страницах описывать, как кто в носу поковырял. Эти испытания разбавляются постельными сценами, но все равно описаны слишком подробно и вообще нахуй не нужны.
Пригнул Ваня Вашеньку над столиком, сарафанчик повыше поднял, сам пристроился сзади, начал заново попку тугую гладить, нежить, новыми ласками да поцелуями тешить. Скоро совсем жарко стало Вашеньке, будто пламень внутри разгорается, и сказал он тогда:
— Ваня, Ванечка, снова оно начинается!
Ваня тому пламени угаснуть не дал, много-много дровишек в него накидал, полыхнуло оно ярко, горячо, да потом горячее ещё. Столик под ними заходил ходуном, чашки-плошки с него полетели вверх дном, мальчишечка ручонками за край ухватился, в удовольствии дивном весь забился — а Ваня, знай, всё сильней поддаёт, а огонёк Вашеньку внутри всё жарче жжёт. И вскорости уже наполнила его отрада, застонал мальчишечка сладко-громко, запросил пощады. Ваня откликнулся на тот стон, вжался в любушку всем естеством, и так хорошо они вместе волшебством да радостью чудесной усладились, что чуть со столика вслед за плошками не укатились.
О, а вот и окончательный переход повествования на блевотные глагольные рифмы. Если есть человек, который встает утром с мыслью "о, вот сегодня я почитал бы километр текста, написанного сплошными рифмами а-ля пошел-ушел, сел-запел, сходил-сопроводил", этот фик сделает его счастливым. Остальной же части человечества от такого больно.
Комментировать эротическую составляющую этого отрывка, я думаю, излишне. Если вдруг для кого-то такое описание ебли - кинк, не ждите от меня толерантности 
Больные ублюдки.
— Верно, Ванечка, то на аглицком, — вздохнул он грустно. — Понимать-то его я понимаю, только по писаному совсем не читаю.
— Когда же ты успел, Вашенька, язык аглицкий знать-понимать? — удивился Иван.
— Да как когда, — стал Вашек разъяснять, — пока на болоте лягушечкой сидел, много чего повидать да познать успел. Прилетали к нам с запада цапли да аисты, и птицы разные перелётные оседали, всё не по-нашему болтали, вот как-то и запомнил я слова некоторые. Жалко — буквы не выучил.
Здесь прекрасна и поваренная книга на английском, невесть как оказавшаяся на Руси, и непонятная поляку латиница. Да-да, юмор, стеб, я помню. Но тогда вставьте "лопаты", чтобы я знал где смеяться.
В кухоньке Надёжа первым делом в закрома царевичевы кинулся. Нашёл там мешок муки обдирной, горшочек заквасочки ржаной, разложил всё на лавочке.
— Теперь нужно тесто замесить, а потом в печь положить — и будет готов хлебушек, — объявил.
— А в тесто сколько чего класть надо? — спросил Вашенька.
Повспоминал, повспоминал Надёжа, затылок почесал — припомнил и начал рассказывать:
— Кажись, так: два фунта муки на полгоршочка заквасочки. К ним водицы на глазок да солички чуток, всё смешать, помять, дать немножко постоять, а потом буханочку вылеплять.
— Понял я, — улыбнулся парнишечка, — значит, можно начинать?
Вашек хотел уже приступать, только царевич да стремянной его от дела того отстранили — сами рукава закатили, руки помыли, тесто доброе замесили, посолить не забыли. Пока стояло оно набухало, пряничками с кваском перекусили, печку растопили да дела свои обсудили. И на том порешили, что пока нет возможности Вашеку из терема выбраться, тайну княженки строго сохранять и удобного случая поджидать. Рано или поздно он, случай-то, всё одно представится, тогда можно и в Европы отправиться. Решили также письмо пану Пшетинскому дописать, вестью доброй обрадовать — мол, сынок ваш Вашенька жив да здоров, да, может статься, скоро в гости к вам пожалует.
А пока суть да дело, тут и тесто подоспело. Ох и много его получилось! Едва в квашне уместилось.
— Теста вышло в самый раз! Пригодится про запас, — объявил Надёжа, глянул на Вашека. — Ну, теперь твой черёд настал — вылепляй буханочку!
Ну и для кого было это эпическое описание процесса хлебопечения? В нем же ни одной интересной детали. Как будто слон с синдромом Туретта судорожно ебашит хоботом по клаве, набивая побольше знаков любой ценой. Из моего пересказа сюжета в начале обзора, думаю, было уже понятно, что годного материала там максимум на страничку текста. Такого, чтобы прочесть и "лол, прикольно, сказка про гомогеев, не зря полминуты потратил". Растянуть этот бедный сюжет на десять глав - плохая идея, и исполнение тоже вышло паршивым.
Думаете, они кончили печь этот хлеб? Хуй там, приключения буханки продолжатся до конца главы. Сначала хлеб вышел плохой, но они попробовали еще, и он опять вышел плохой, и с третьей попытки получилось! Поднимите руки, чьи детсадовские рассказы о приключениях куклы Ляли и пупса Васи были интереснее. (Я поднял). Потом они будут шить царю-батюшке рубашку так же долго и нудно.
Еще немного НЦы:
И вздыхается Ване счастливо — вспоминается, как любили они друг дружку в первый раз, с тёмной ночи той до дня светлого, как он Вашеньку беспорочной невинности лишал, суженого ряженого своего телом и душой во власть подчинял. Поначалу-то зазнобушка его до того стеснялся, что в глаза глядеть не решался, по щёчкам шёлковым румянец алым пламенем разливался, а сам весь словно огнём горел. Не противился мальчишечка бережным ласкам, только тихонечко ахал, да личико стыдливо в ладошки прятал, даже стонать не смел — перед Иваном сильно робел. И ещё вспоминается, как притих вдруг Вашенька, когда уж Ваня им совсем овладел. Замер парнишечка, затаился, будто чему-то сам в себе удивился — а после смущаться позабыл да перед Ваней-то весь и раскрылся. Стал вздыхать глубоко в его объятиях, стал тянуться за ласками горячими, ручонками тонкими шею обвивать, губки под поцелуи подставлять, ещё жарче да быстрее любить умолять. «Ах, свет-мой любушко! — тут сердце Ванино вздрогнуло. — Ах, если бы знал ты, как отрадно мне было на те просьбы твои отвечать, в тело твоё послушное, гибкое, глубоко естеством проникать! Потому как ничего в целом мире нет тебя да ласк твоих, Вашенька, желаннее, сладостнее…»
Беспорочной невинности Автор, если берешься обстебывать речевые штампы, их надо знать. Такой хуйни ни в одном фольклорном произведении не встретишь - фольклорный язык вообще очень не любит масло масляное.
И, конечно, высокие отношения сомцесучек. Его тело его предавало, а потом предавать перестало. На колу мочало, как меня эта срань заебала.
И автор - ты правда считаешь "желаннее, сладостнее" образцом простонародного языка? А если нет, нахуя мешаешь его со всякими "надоть"? Надоть материял-то изучити бысть малость, допрежде чем в стилизацию пытатися. Это я проиллюстрировал твою вырвиглазную мешанину "раньше люди говорили не как сейчас, а как - не знаю, и когда раньше тоже не знаю, и как говорили разные слои населения в душе не ебу, вот вам коктейль с бору по сосенке".
А и вправду хорош мальчишечка — кафтанчик на нём коротенький, золотом шитый, по переду сплошь в золотых пуговках, красным кушачком подпоясан; на ногах сапожки тоже красные, на головке маленькая шапочка с красным околышком, из-под неё на плечико спускается косичка зелёненькая. А уж личико! Без румян да белил, само по себе красотой молодой светится. Надёжа осмотрел парнишечку, навосхищался всласть, после подумал-подумал да украсил шапочку павлиньим пёрышком.
— Чтобы сомнений ни у кого вдруг не зародилось, — пояснил он Ване.
— Чтоб не зародилось, мы по-другому поступим, — ответил ему царевич и снял шапочку с парнишечки. — Пока, Вашенька, надень шапочку девичью. Эту с собой возьмём, а как час настанет, так переоденешь.
...
Тут Ваня и рассказал всё как есть на духу:
— Ту прости-извини меня, батюшка-царь, да не гневайся! Должен я сказать тебе — наша польска княженка в самом деле вовсе не княженка. И вообще не девица. Вышло так, что после превращения из лягушечки оказался Вашенька парнишечкой. — Скинул он опашень с плеч Вашеньки, а мальчишечка снял с головы девичью шапочку и надел другую, с красным околышком и пёрышком павлиньим. — Дозволь представить тебе — это Вацлав, сын пана польского Пшетинского. Тот, кто стрелу нашёл да подобрал твою меченую, тот, кто стал другом мне сердечным, тот, на кого хочу наряд надеть я подвенечный.
У тебя очень странное представление о шапочках с перьями и их гендерных коннотациях.
Удивился Иванушка несказанно, посмотрел на мальчишечку:
— Да как же это, любушка мой? Разве могут у нас детки появиться?
— Отчего же нет? — ответил ему Вашенька тихо так, на ушко, — на болоте-то я много чему у лягушечек да жаб разных научился.
Он будет рожать из спины, как суринамская жаба? 
Боярышня чем сумела, тем и подсуетилась — произвела на свет девчушечку, купчишка посильнее постаралась — мальчишечкой разродилась. А Ваня с Вашенькой принесли царю-батюшке сразу трёх внучков — одну девочку и двух мальчиков. Государь от радости чувств не смог сдержать, как посмотрел на малышей, так слезами счастливыми разразился.
— Ох, смотрю, и даже не верится! А ведь девчоночка — прям как Ванюша, сыночек мой любимый, вылитая! Глазки голубые да волосики русые! А ребятки — в точности в Вашеньку-красавушку пошли — глазки зелёненькие, и волосики чуть зеленцой отливают! Ну, Иванушка да Вашенька, порадовали вы меня, даже слов не сыскать! Лучше всех справились с заданием! Вижу я, не оставите вы престол царский без наследников, а посему так и быть тому — объявляю тебя, Иван, сын мой младший, государем! Завтра с утречка приступишь к своим обязанностям, — и добавил после царь-батюшка, мальчишечке-полячеку подмигнув с хитринкой, — а я надену косовороточку свою любимую да и отправлюсь на рыбалочку, потешу себя тишиной да отдыхом, поразмыслю на свежем воздухе.
Вот так эта ебанина наконец подошла к концу. Что тут сказать? Скучно, тупо, затянуто, не дрочно.
Она его сожрала, да?
Посмотрел первые несколько серий, перечитал твои читения фичка по сериалу и прожег жопой стул.
