Не обессудьте, но и вторая часть не последняя. Я бессовестно пользуюсь редкой возможностью показать на конкретном примере, что такое настоящая, взрослая литературная композиция. А то на пальцах объяснять дохлое дело, потом знай себе живых и веселых созданий банхаммером гоняешь.
Разбирать сюжет хорошо написанного произведения — работа в некотором роде неблагодарная и зачастую бесполезная: ведь последовательность (и непоследовательность) событий в романе чрезвычайно прихотлива. Существуют многоуровневые, случайные, обратные и закольцованные последовательности. Существуют многосюжетные произведения, где не всегда поймешь, какая из линий основная. Существуют произведения, где фабульное действие не совпадает с сюжетными линиями. Словом, чего только не учудят авторы взрослой литературы, не считающие нужным заигрывать с невежественными школоло.
В то же время объяснять азбучные истины — это так скучно... Поэтому было искушение не морочиться с сюжетом и заговорить сразу о стиле и образах. Однако сюжет — тот самый камень преткновения, о который запнулось изрядное количество читателей, провалив попытку свести события к одной-двум, максимум трем сюжетным линиям. Почему не больше трех? А потому что гладиолус. Видимо, больше в оперативную читательскую память не помещается.
Меж тем "Школа в Кармартене" — роман, а не повесть, количество сюжетных ответвлений здесь явно больше трех. Хотя основных именно три. Не знаю, почему и этот уровень представляется публике непреодолимым. Возможно, даже мое скептическое мнение о современном читателе устарело, требуется еще более скептическое.
"На Рождество в школу был приглашен святой Брендан из Керри, чтобы рассказать ученикам о разных сложностях, которые встречаются в жизни. Собственно, Мерлин каждый год приглашал в школу под Рождество кого-нибудь из святых, чтобы молодежь не отрывалась от реальности".
Линия Мерлина. Чудак, древний, как сама история человечества, постоянно напоминающий нам: время не то, что мы о нем думаем. История не такова, какой кажется. И школа — не то, что о ней вообразили чинуши из Министерства. Мерлин — своего рода Метатрон времени. Линия, в которой он действует активней всего — это линия противостояния Школы Министерству, противостояния времени — человеческому желанию упростить стихию до себя.
"– Мне неловко просить вас, Оуэн. Вы так загружены… Но займитесь же наконец этим чертовым расписанием!
– Что с ним сделать? – деловито спросил Мак Кархи.
– Э-э… там обнаруживается ряд предметов… не совсем… э-э… лояльного вида. Искусство забвения, топография волшебных холмов, спецкурс по ползучим этим самым… растениям. Преображение стихий. Потом некоторые языки у нас… того… кхе-кхе…
– Что некоторые языки? – попытался уяснить Мак Кархи.
– Да что? Мертвы уж давно, – раздраженно сказал Мерлин, дивясь непонятливости собеседника. – Вы уж их там как-нибудь соскоблите со стены-то. Временно.
– Но, учитель!.. – воскликнул Мак Кархи. – Ведь нет запрета на изучение мертвых языков!
– А, нет? – обрадовался Мерлин. – Фу-у, слава Богу. Гора с плеч. А то, знаете, каждый раз не знаешь, чего ждать. То, помню, однажды стирали все, что какой-то религии противоречило, не помню уж какой, в другой раз – все, что намекало на отношения полов, – да, почему-то, я сам поразился; упарились мы тогда страшно; потом еще был случай, не помню, в чье правление, мракобесие царило неописуемое: все чистые науки, вроде химии и физики, пришлось в какую-то кабалистику переименовывать!.. Да. На моей памяти всякое было".
Можно представить, сколько всего было на мерлиновой памяти, начиная с войны между племенами и продолжая святой инквизицией. Каждому времени — свое мракобесие! И следование великим и священным традициям, постепенно утрачивающим смысл.
"Курои, по крайней мере, признает письменность, а ведь многие в его области и слышать не хотят об этом позднем изобретении! Тезисы на конференцию в виде гонца присылают. А его корми еще!.. Так нет же, уперлись – только устная передача сакральных знаний! А ведь так любое знание сакральным станет – как поучишь его с учениками наизусть веков пять-шесть, попередаешь устно, смысл-то и это… ищи-свищи!" — объясняет Мерлин не только коллегам-преподавателям, но и всем, кто готов понять.
Чиновники, разумеется, в число понимающих не входят. Они присылают комиссию за комиссией из своего чиновничьего логова, пытаются действовать по инструкции (со стихиями? по инструкции?), норовят обезопасить юные умы от... собственно, от ума. И вовсю ищут преступных мотивов для непохожести Школы на прочие учебные заведения. Да не каких-нибудь, а понятных им мотивов.
"– Входящий в состав комиссии специалист по психиатрии уверенно сделал вывод о том, что все люди, которых мы слышали, абсолютно вменяемы. Для меня давно не секрет, что весь этот балаган имеет политическую подоплеку. Благодаря последним выступлениям в парламенте Национальной партии Уэльса нам стали ясны некоторые тенденции среди валлийских экстремистов. Ими планируется отделение валлийской системы школьного образования от лондонского министерства и в перспективе, очевидно, отделение Уэльса в целом от Великобритании. И если вот эта вот… – он поискал слово, – одиозная демонстрация своей независимости устраивается в рамках все того же протеста, то я попрошу вас уяснить себе следующее: с завтрашнего дня мы начинаем повторную переаттестацию, и если только мои специалисты еще раз услышат здесь то же самое, дело, скорее всего, кончится закрытием школы. И еще у вас будут неприятности лично у каждого. Крупные неприятности. Поэтому я советую вам серьезно подумать, что и как отвечать на собеседовании во второй раз. Вы очень рискуете, коллеги".
Мотив политического отделения Уэльса (и без того культурно и исторически обособленного) от Англии — штука удобная, как всякий жупел. Продемонстрируй его — и больше ничего не надо. Можно вызвать у властей опаску и желание прикрыть заведение, а то как бы чего не вышло. Такая старая, старая подстава...
"– Перед нами разыграли целую комедию, призванную намекнуть, что мы находимся среди людей с гораздо более древней культурой, со своими обычаями и традициями… – поморщился Зануцки.
– Валлийскими? – спросил кто-то.
– Да, валлийскими, и еще каждый из них – со своими собственными обычаями и традициями! – уточнил Зануцки. – Розыгрыш был подготовлен настолько тщательно, что даже включал в себя какие-то языки, на которых им якобы удобнее и приятнее говорить, чем на английском! Во все это были вовлечены дети! Нам хотели показать, что мы при всем желании неспособны их инспектировать, что мы просто не доросли до них по росту! И вот эта вот гадкая великанша иллюстрировала именно эту идею!..
– А козлы? – напряженно спросил замминистра.
– А уж на этот вопрос каждый должен ответить себе сам! – резко сказал Зануцки".
Действительно, для чего и говорить на родном языке, как не для розыгрыша нескольких невежественных чинуш. Знакомая логика? Время идет, меняются страны, а чиновник каким был, таким и остается. Как будто он не человек, а голем бездушный, действующий согласно инструкции, вложенной ему в пустой череп. И инструкция эта придумана не то в Древнем Шумере, не то в каменном веке.
Жизнь преподавателей тоже представляет собой отдельные сюжетные линии.
Линия Змейка. Змейк, до забавного похожий на Снейпа, предстает перед читателем в самом невыгодном свете. Он, похоже, отравитель и предатель, палач и садист, ненавистный многим из преподавателей. Ужас что он творил в историческом вчера!
"– Страшная опрометчивость – назначать Змейка ответственным за прием комиссии, – убежденно говорил профессор Финтан.
– Конечно, школьный учитель химии – слишком скромная роль для такого дарования. Я великолепно помню, – грохотал Курои, – как при возвышении Кромвеля он, ни с кем не прощаясь, отправился в Уайт-холл и делил там свое время между пирами и забавами…
– Между казнями и экзекуциями, я сказал бы, – поправил Финтан.
– Между экзекуциями и забавами, – продолжил Курои, – пока я тут дочитывал вместо него его спецкурс!.."
Ну негодяй же, форменный негодяй! Безжалостный к студентам, к ученику своему богоданному, первому за многие десятилетия, если не за века. Что он творит с этим ясноглазым пареньком, пришедшим в школу с твердым и благим намерением научиться лечить овец! В частности, тащит его во времена великих эпидемий, в зараженный город. Где совершенно обычный лекарь дает будущему овечьему целителю совет, как пересилить страх и заставить себя делать то, что до?лжно.
"– Так что было в том доме, Гвидион? – спросил Змейк. – Может быть, вы наконец сформулируете это членораздельно?
У Гвидиона поперек горла стояло что-то вязкое, но ослушаться Змейка он не посмел и сформулировал.
– О, кожные изъязвления могут иногда выглядеть довольно страшно, – развел руками маленький врач, выслушав лепет Гвидиона. – Но это ведь все равно. Если в передней комнате что-то очень страшное с виду, то вы считайте… то есть представьте себе, что из дальней комнаты слышится детский плач. И входите.
...
– Пятеро было живых, – выдохнул Гвидион. – Троим я ввел сыворотку подкожно, глюкозу внутривенно, компрессы из ртутной мази на гнойники… И стрептомицин в двух случаях легочной формы…
– Я опасался, что вы не врач по призванию, – глядя на воду, отсутствующим тоном сказал Змейк. – Но если уж вы сумели переступить порог, полагаю, что дозы-то лекарства вы ввели правильные".
Змейк доподлинно знает, что важнее — переступить порог или рассчитать дозу. Но автор продолжает пугать нас его беспощадностью. Как будто мы, дети третьего тысячелетия, не дадим в ней фору всем сумасшедшим гениям старины.
"Видимо, Риддерх и Змейк сидели на конгрессе рядом и переписывались со скуки во время неинтересных им докладов, потому что на полях сохранилось несколько фраз карандашом:
(рукой Змейка): Хорошо ли вы себе представляете тот эффект, который производит ваша сыворотка?
(рукой Риддерха): Представляю, я уже ее испробовал. Я понимаю, о чем вы, но это побочный эффект.
(рукой Змейка): Я думаю, что, наблюдая это, вы заметили, что с таким побочным эффектом основной уже не имеет никакого значения: пациент просто не доживает до той стадии, на которой можно было бы этот основной эффект констатировать.
– Наблюдал за чьими-то смертными муками? Это они называют «наблюдать побочный эффект»? – ахнула Керидвен.
Слова Курои на глазах наполнялись смыслом.
– Теперь я точно могу сказать, чем занимаются все выпускники Змейка, – сказала под вечер Морвидд дрожащим от страха голосом. – Они занимаются наукой".
Нет никого, кто бы не запятнал себя во тьме времен преступлением или занятием наукой. В Школе преподают не ангелы, но они человечней всех, кто пытается подвести марксистский патриотический базис под административный восторг.
Линия Мак Кехта. Читатель одним из первых встречает этого человека, обременного гейсом, то есть обетом, мешающим жить и налагаемым в качестве искупления за старые грехи или в качестве платы за могущество. У Мак Кехта очень длинные волосы, которые нельзя закалывать во время операции. И обрезать их тоже нельзя. Для невежд, впрочем, не существует Самсонов, особенно Самсонов, проживающих в одном с ними, невеждами, времени.
"– А вот ваши волосы, – тут же перебил другой методист. – Это что, эпатаж?
– Нет, это мой естественный цвет, – невпопад отвечал Мак Кехт.
– Я имею в виду их длину, – ядовито сказал методист. – У вас никогда не возникало желания… их остричь?
– Много раз, – удивляясь столь интимному вопросу, отвечал Мак Кехт, для которого обрезать волосы означало нарушить гейс и тем самым навлечь на себя скорую смерть. Он еще не знал, до каких высот интимности способны подняться методисты".
В одежде, покрытой кровавыми пятнами, практически всемогущий, заплативший непомерную цену сыноубийца Диан Мак Кехт. И одновременно — трепетный, бестолковый влюбленный, не умеющий правильно ухаживать. Врачу, исцелися сам. Он ведь учит студентов, как избавить безнадежно влюбленного от иссушающей страсти, а сам...
"– Клянусь всем, чем клянется мой народ, я никогда еще так не сожалел о случившемся… – запоздало сказал он, рассыпая свой букет у ног Рианнон.
– Это у вас такая манера дарить цветы? – спросила она.
– Так принято дарить цветы у моего народа, – просто подтвердил Мак Кехт, уже понимая, что что-то не так.
Тут Рианнон вскипела.
– Так вот, чтоб я о нем больше не слышала, о вашем народе! Чтоб он никогда не попадался мне на глаза, этот народ!..
– Мой народ и без того очень малочислен… – потерянно сказал Мак Кехт.
– …И не я буду увеличивать его численность! – запальчиво припечатала Рианнон".
Есть и другие линии. В них — мудрец Сюань-цзан, смотрящий на Школу извне, из китайской истории и культуры, которую он приносит с собой, в своих бездонных рукавах, где, говорят, можно увидеть храмы, реки и горы.
"– Вы знаете, в чем отличие поэзии Семерых мудрецов бамбуковой рощи от поэзии Ли Бо и его современников? – говорил Сюань-цзан.
– Да? – медлительно отзывался Финтан, склонившись над доской.
– Ли Бо – настоящий классик. Вот вам пример. Можно себе представить, что Ли Бо почему-либо вдруг поставили где-нибудь памятник. Это странно, согласен, но это можно себе представить. А вот если попытаться поставить памятник кому-нибудь из Семерых мудрецов бамбуковой рощи, этот памятник непременно или сделает неприличный жест и убежит, или еще как-нибудь себя проявит, – к примеру, растает в воздухе.
– Да, понимаю, – говорил Финтан. – То же и в нашей поэзии: со временем все вырождается в классику".
В них — линия познания детьми глупости и жестокости человеческой. И того, как из глупостей и жестокостей рождается высокое искусство.
"Шла репетиция. Взбалмошный король Ллейр выспрашивал у дочерей, как они его любят. С видимым удовольствием он выслушал про то, что старшие дочери любят его как свет очей, как солнце ясное, как Божий день, как множество прекраснейших вещей, и в нетерпении обратился к младшей, Крейдиладд, предвкушая продолжение праздника.
– Я вас, отец, люблю, как любят соль, – просто сказала Крейдиладд.
– Как что, как что? Я что-то недослышал, – обеспокоился Ллейр. – Как видно, становлюсь я глуховат.
– Вы все прекрасно слышали, отец, – люблю, как соль. Которая в солонке.
– Отцу родному плюнуть так в лицо! – возмутился старец. – А я еще ее лелеял с детства! И нос, и попу вытирал с усердьем! Пеленками обвешан был весь двор! А сколько раз подвязывал слюнявчик – ведь это ж не сочтешь! И вот теперь в награду мне за тьму ночей бессонных она задрала нос передо мной, своим отцом родным, единокровным! Прочь с глаз моих, долой, сейчас же вон! Не вздумай возвращаться за гребенкой! Навек тебе сюда заказан путь! А вы, зятья любезные, не ждите – приданого за нею будет пшик! Кто хочет, пусть берет ее босую, в рубахе из холщового мешка, а кто не хочет – скатертью дорога!..
– Отец, отец, ну что за безрассудство? – вступилась старшая, Гвинейра. – Ваш зная нрав, нетрудно предсказать, что сами вы за ужином начнете: «А где моя малютка Крейдиладд? Пошлите к ней узнать – вдруг прихворнула? Как нету? Да кто смел ее прогнать?» Одумайтесь скорее, ведь напрасно вы будете искать ее тогда. А тут еще вдобавок женихи… Все понимают, хоть и иноземцы. Вон, глазками китайскими стреляет. И донесет до самой Поднебесной, что здесь британский Ллейр скандалил так, что от него родная дочь сбежала".
А также познание того, какие существуют возможности улизнуть от кровавых игр судьбы.
"Морвидд и Керидвен с распущенными волосами, приплясывая вокруг котла, развивали диалог ведьм:
– Сестра, мы все исполнили на совесть, но оба тана, хорошо поддав, не очень-то поверили виденью: я видела, как поутру Макбех с своим кузеном Артуром МакБрайдом шли вдоль прибоя возле скал Кеннтрайг, валясь в припадке смеха друг на друга, и, кланяясь, друг друга величали один ковдорским таном, а другой – отцом каких-то будущих династий. И оба ржали, словно жеребцы, – говорила Морвидд, потрясая кулачком. – Так в душу мне закралось подозренье: уж не сочли ли славные мужи пророчество своим же пьяным бредом?.. Нам хорошо бы им явиться вновь, чтоб закрепить внушенное им знанье, и ясно и раздельно повторить все прорицанье современной прозой.
– Притом являться надо не в дыму, – наставительно сказала Керидвен, уставив палец в нос товарке.
– И лучше днем, – деловито подхватила Морвидд, и обе они хором добавили:
– Покуда трезвы оба".
Все линии объединены тонким, блистательным юмором, а заодно намеками, что великие знамения и невероятные легенды запросто могут иметь разгадку — простую, как... учебный план.
"– В период Ся, во время правления Цзе, исчезла гора Лишань, – тихонько говорил Сюань-цзан Афарви, продолжая разговор о знамениях, вписанных в книги историками Поднебесной. – Говорят, что горы могут передвигаться в полной тишине. В старые времена в уезде Шаньинь, в округе Гуйцзи, появилась гора Ушань. Целую ночь стояла восхитительно тихая, безветренная погода и непроглядная тьма, утром же обнаружили, что появилась гора, – тут Сюань-цзан поднял голову и заметил, что весь стол слушает его навострив уши, но все еще не понял, почему. – Первоначально это была гора Ушань в округе Дунъу: как раз в ту самую ночь она оттуда и пропала. Один человек из Дунъу приехал в Гуйцзи торговать шелком, узнал по очертаниям их гору и спросил, давно ли она здесь. Так всем стало ясно, что гора оттуда переместилась сюда. И еще: гора Лянфу из области Цзяочжоу переместилась в область Цинчжоу. В правление циньского Ши-хуана исчезла гора Саньшань. Вообще, перемещение гор нельзя считать чем-то из ряда вон выходящим…
– Да, – громко пробурчал с набитым ртом Курои, насаживая на вилку следующий кусок жаркого, – если только не знать, какой это огромный труд и сколько сил и уменья он требует!
– Да, и сколько людей, и каких людей, – укоризненно сказала Керидвен, подвигаясь вместе со своей табуреткой к Курои, – наполучали по этому предмету пинков, тычков и зуботычин, прежде чем сумели переместить хотя бы маленький, поросший иван-чаем пригорок хотя бы на десять шагов в сторону!
– Прошу прощения. Говорил, не подумав, – смутился Сюань-цзан".
Остановлю, пожалуй, коней ретивых, нечего пересказывать книгу, которую, надеюсь, многие из вас прочтут с удовольствием.
О том, как рождаются художественные образы во взрослой, не ученической фантастике — не из описаний авторских, не из деклараций персонажа, не из побед в квестах — расскажу в следующий раз. А пока попробуйте прочесть этот могучий пост.
Без тебя было так тяжело!
У Великой не одна профессия!!! Цыпонька, и все-таки мы твои самые верные поклонники, только мы ведем полный перечень твоих профессий. 
