— А кто украл отца, он знает? — интересуется Эмилия.
— Это даже я знаю, — улыбается Король в бокал и морщины разбегаются от уголков его глаз — глубокие и темные, будто трещины в камне. — Либо его брат, либо его жена.
Я, кажется, начинаю хотеть, чтобы моя жизнь больше походила на мыльные оперы, а не на боевики-детективы. Чтобы в самый животрепещущий момент можно было навести затемнение и перейти к следующей сцене.
* * *
Эмилия
Не успела машина с отцом и его похитителями отъехать и на километр, как мы с братом развили бурную деятельность. Нам не требовалось уточнять, кто из нас кому звонит и обговаривать план действий, а изображать растерянность и заламывать руки мы не собирались — зачем? Но почему-то ни я, ни брат не стали звонить Лабрису и Клаустре. Мы сразу начали обрывать телефон Короля, будто с самого начала знали: татуированному чудовищу известно, где наш папочка и что из него пытаются выбить. А главное, кто.
— Либо его брат, либо его жена, — мягко произносит якудза и все складывается в моей голове, точно паззл, к которому не прилагалось картинки. Зато, сложив мозаику, я понимаю, ЧТО это была за картинка. «Приход пристава к должнику».
Эмиль понимает то же, что и я — и в тот же момент времени. Мы переглядываемся, и я задаю вопрос от нас обоих:
— Женская ложа или филиппинская?— Я бы поставил на женскую, — встревает брат.
— А я — на филиппинскую, — возражаю я.
— Стойте-стойте! — перебивает Ян. — Так это МАСОНЫ их похитили? Я думал, такое только в романах бывает. Или в кино.
Король степенно отпивает из бокала. Может, улыбку прячет, а может, готовится объяснять журналисту принципы устройства мира.
— Для богатых и сильных их ложи — всего лишь игровые клубы, средство от скуки. Среди больших людей играть принято на жизни или на деньги. Если не затевать войн, чем рисковать? Вложениями. Кто-то из живущих на островах решил сыграть с безумцами из клана Кадош. Они не привыкли проигрывать.
— Привыкнут, — машет рукой Эмиль. — Если все так, как ты говоришь, отца вернут уже к вечеру, посыпанного сахарной пудрой и обвязанного ленточкой. Нет никого, кто бы качественнее промывал мозги толстосумам.
Король приподнимает бровь — не то сомневается, не то соглашается. Убойное очарование Ребиса каждый из нас испытал на себе. Даже если Абба Амону закуют в кандалы в темнице сырой и начнут полосовать плетьми, он найдет способ понравиться палачам и переманить их на свою сторону.
И все-таки боязно, боязно мне. Пришло время отцу платить по счетам — кто знает, не придет ли следом НАШЕ время? А мы, носители не то долгожданного, не то злополучного совершенства, вожделенного Рубедо, легендарного Адама Кадмона, намного слабее нашего отца. Каждый Кадош наделен пороком, уравновешивающим его достоинства — неконтролируемой тягой, у всякого своей. Не мы, а она решает, к чему нам тянуться и от чего зависеть всю жизнь. Дядюшка помешан на порядке. Джон — на хаосе. Ребис — на совершенстве. А мы? Братец мой помешан на свободе, на том, чтобы скинуть власть семьи и жить жизнью Джона. Его не остановит даже Ян, который наверняка захочет вернуться туда, где есть интернет, электричество и канализация, но нет сметающих все живое цунами и ядовитых змей под кроватью. Где по крайней мере есть кровати! А я? Каким демоном одержима я?
Демоны отзывчивы — позови, и они придут. И откусят тебе голову.
Есть демоны, ведающие деньгами и властью. Тот, кто их вызывает, платит кровью. Есть демоны, которые распоряжаются счастьем. За их товар платят душой. А есть демоны, способные одарить славой. Эти дороже всего, но если повезет, удастся расплатиться риторикой. Хотя в итоге все равно все замешано на крови.
— Значит, Лабрис или Клаустра, — задумчиво кивает Ян. — Или те масонские ложи, в которых оба занимают места вторых или третьих лиц. То есть серых кардиналов, не так ли?
— Не так, — возражает Эмиль. — Опять ты пишешь в своей голове увлекательную статью, а вокруг тебя простая, скучная жизнь. Наши родственники не темные властелины, а обычные люди. — На этих словах лицо Яна становится насмешливо-внимательным. — Да, обычные. Они связались с богатыми вкладчиками и ничего не предоставили, кроме мальчишки и девчонки, сшитых боками. Интересный эксперимент, но спонсоры хотели большего. Намного большего. Лекарство от старения, например. Или способ выведения людей со сверхспособностями. Или еще какую-нибудь фантастическую дрянь.
— Почему дрянь? — удивляется Король. — Чем плохо лекарство от старения?
— Всем, — с раздражением выплевывает Эмиль. Я чувствую его глухую ярость собственной нервной системой. — Вместе с лекарством от старения тела придется наладить выпуск ноотропов? нового поколения.
— Старческий маразм сведет бонусы тела на нет, — соглашаюсь я. — Получится мышиный жеребчик неопределенного возраста. Как будто сейчас их мало. Отец никогда не согласится променять свои мечты о гмар тиккун на ЭТО.
— Его согласие или несогласие не будет иметь значения. Уже не имеет, — произносит Король с едва заметным превосходством. Уж он-то знает, как сильные мира сего ломают простых смертных.
Мы с братом снова переглядываемся. Умение не возражать, а выжидать — свойство всех, у кого в детстве заместо родителей были няньки и гувернеры. Об умении ждать своего часа вспоминаешь, разговаривая с кем-то могущественным и равнодушным, не привыкшим, чтобы ему возражали. Якудза, невзирая на кажущуюся мягкость, именно таков — холодная сталь под мягким шелком.
Однако он не знает того, что знаем мы. Отец далеко не так прост, как может казаться хозяевам жизни. И мы даже не уверены, что он так же смертен.
Эмиль
Вернувшись домой, мы находим Лабриса и Клаустру во внутреннем дворике в полной гармонии с собой и вселенной. Они лежат под священной ашокой? голова к голове, словно цефалопаги?, и в глазах у них отражается несуществующее небо.
Черт их знает, где они сейчас, но, похоже, они там вместе. Зрачки у обоих не реагируют на свет, на нас, на окружающий мир.
Употребление и хранение наркотиков в Индии строго преследуется, однако наркота здесь на каждом шагу, от легкой, со свойствами молодого вина, до тяжелой синтетической дряни. Так же, как на Филиппинах, и везде, где жизнь земная недорога и служит низенькой, пыльной ступенькой к порогу, за которым начинается все самое интересное. Заглянуть за грань становится важнее, чем прожить долгую, тяжелую, но достойную жизнь. Сам не знаю, был бы я так возмущен, проживи я лет десять в Южной Азии или на островах. Буду ли. В конце концов, некоторые воспоминания тоже яд, приходя к нам, они отравляют разум стыдом и болью. Лучше избавиться от этой боли, чем терпеть ее год за годом, десятилетие за десятилетием, малодушно решаю я.
Эмилия моего малодушия не разделяла. Она гоняла слуг, ругаясь, как пьяный матрос, разыскала по внутренней связи Нейтика, прятавшегося от нас со времен Барабар, заставила отнести обоих укурков в ИХ спальню — и сколько Нейтик ни уверял, что госпожа и господин никогда вместе не спали, отыскала ту самую «гранитную комнату», в которой мы видели Клаустру с отцом. Там мы и оставили дядю с мачехой. У Нейтика при этом было такое лицо, словно он предал госпожу, раскрыл ее секреты самым отъявленным сплетникам Гайи. Да что там Гайи — всей Индии.
— Не будет в следующий раз расслабляться! — подытожила сестра и отправилась ревизовать ноут Лабриса и телефонные контакты отца. А я отправился с нею, хотя охотнее всего посидел бы на веранде, таращась на холмы без единой мысли в голове. Но мне вручили шпионский архив Джона — записи с камер и жучков — с требованием пересмотреть хотя бы пометки.
— Зачем? — попытался отбояриться я. — Все равно через пару дней Ребис вернется и…
— И мы опять окажемся пешками в его руках! — сказала, как отрезала, Эмилия. — Это первая и последняя возможность разобраться в правилах игры!
Вздохнув, я признал правоту сестры и принялся пересматривать файлы, пока сестра увлеченно взламывала пароли в ноуте Лабриса. То ли ничего действительно важного в нем не было, то ли дядюшка не предполагал выпускать железо из рук, но Эми не понадобилось и часа. Она притихла, пересматривая содержимое — как видно, надеялась найти файл с названием «Что я собираюсь сделать с этими сукиными детьми», а я погрузился в скучнейшее на свете занятие — в шпионаж за собственным родителем.
Оказывается, отец и здесь ухитрялся отловить Яна и побеседовать с ним по-свойски. Я наблюдал за тем, как отец пытается перетянуть Яна на свою сторону, а Ян держится с твердостью, которой я, признаться, не ожидал. Странное чувство, нечто среднее между облегчением и разочарованием, охватило меня. Значит ли это, что Ян сильнее, чем кажется — или наоборот, это значит, что мой Ян — виктим, то и дело вызывающий всплески агрессии у таких, как отец и дядя, а то и у сестры? Вот-вот они все сцепятся в клубок в драке за него, а я останусь в стороне. Как такой же виктим, всю свою жизнь ведомый на телесном поводке.
Но это МОЙ Ян, а не их! Я выдохнул, сосчитал до десяти, спросил себя: где моя свобода воли? Сдаться под натиском примитивнейшей из эмоций — ревности, чертовски легко, сложно распознать за нею чувства иного толка. Во мне просыпался истинный Кадош. Я хотел забрать Яна себе и владеть им безраздельно. И если раньше я не был к этому готов, то теперь был готов совершенно.
— А вот и козырь! — прерывает мои рефлексии сестра.
— Какой козырь?
— Тот самый, которого мы ждали всю игру, — Эми вытягивается в струну, словно сеттер, почуявший на дичь. — Редактор уже включался, самопроизвольно. Но отец этого не понял. Чертов фокус проделал Джон, растворив в себе сестренку Джин. Если следовать законам человеческой природы, они могли иметь общую плаценту и обмениваться клетками. Они оба химеры, как и Клаустра, их мать. А ген-редактор сделал попытку уничтожить Джин, передав ее клетки Джону. Но отец и дядя решили, что рожденный первым уродец не товар, а брак. Вот и махнули на первенца рукой.
— И что теперь? — Я не поспеваю за Эмилией. У меня никогда не было ее скорости мышления. Из нас двоих гений она, а я так, батарейка для гения.
— Если ген-редактор может включаться сам, надо знать, отчего. Где-то спрятаны записи опытов, которые проводили над беременной Клаустрой. Джон — несовершенное совершенство, его организм проделал половину работы, доделывать пришлось после рождения, ампутировав части тела Джин. Это было ошибкой.
— Что ты говоришь? — изумляюсь я.
— Они должны были запереть его так же, как бедняжек Альбедо, и наблюдать, как действует ген-редактор после полного формирования тела. Доест он Джин, вызовет ее отторжение или полностью растворит в теле Джона? Можно ли ускорить или остановить работу гена? А если можно, то как? Не поддайся отец чувствам, он бы экспериментировал на первенце до сих пор — и результат был бы налицо. А сейчас остается лишь гадать, на что способна фамильная мутация Кадошей. Дураки, такой шанс упустили!
Похоже, сестрица моя безумней папеньки.
— Похитители Ребиса знали, — произношу я, как в бреду, — что Джон последует за отцом. Они поймали обоих и теперь запрут в лабораториях, выясняя разницу между химерами. Ребис не вернется к нам. И Джон не вернется. Придется выручать эту двоицу. И Король нам поможет.
— Уже, — улыбающийся якудза машет нам, стоя в дверях. — Мой вакагасира попросит умереть? любого, кто встанет на НАШЕМ пути.Эми безмятежно улыбается в ответ, доказывая простую и жестокую истину: абсолютное зло рождается не из тьмы. Оно рождается из несчастий и боли — и вечных иллюзий, что дань злу способно притупить эту боль.
_________________________________________________________
* Ноотропы, они же нейрометаболические стимуляторы — лекарственные средства, влияющие на высшие функции мозга. Стимулируют умственную деятельность, активизируют когнитивные функции, улучшают память и увеличивают способность к обучению. Предполагается, что ноотропы увеличивают устойчивость мозга к разнообразным вредным воздействиям, например, чрезмерным нагрузкам или гипоксии — прим. авт.
* Ашока — священное дерево в культуре Индийского субконтинента, посвященное богу любви Каме и само являющееся символом любви, стражем девственности. По легенде, под этим деревом родился Будда Гаутама. В переводе с санскрита название дерева означает «беспечальное и снимающее печаль», питье воды, которой были омыты листья дерева, в Индии считается защитой от горя — прим. авт.
* Цефалопаги — сиамские близнецы, сращенные в области головы — прим. авт.
* «Прошу вас умереть» — цитата из изречения легендарного босса мафии Дзиротё из города Симидзу (1820—1893): «Нет большего наслаждения, чем, погружая руку-меч в тело врага, произнести: прошу вас умереть» — прим. авт.